Докладная записка в комиссию Политбюро ЦК ВКП(б) от заместителя начальника Следственной части по особо важным делам МГБ СССР М. Т. Лихачева. 7 июля 1951 г.

7 июля 1951 г.

В КОМИССИЮ ПОЛИТБЮРО ЦК ВКП(б)

В дополнение к объяснению от 6 июля с. г. докладываю: 

По делу Этингера

Насколько я мог вспомнить, допрос Этингера тов. Абакумов начал или с вопроса о том, что Этингер рассказывает на следствии о своих преступлениях, или с вопроса — в чем он виноват.

Этингер ответил, что он виновен во враждебном отношении к советскому государственному строю и клевете на руководителей партии и правительства. Этингер при этом вкратце рассказал, как активизировались его вражеские взгляды и как он докатился до того, что имел намерение создать подпольную группу, которая бы занималась переброской евреев в Израиль.

По ходу допроса тов. Абакумов задавал Этингеру уточняющие вопросы, как, например, откуда у него появилась такая вражда и озлобление против руководителей партии и Советского правительства, кто подогревал и поддерживал его вражеские взгляды, кто его сообщники и единомышленники.

По всем этим вопросам Этингер давал, я бы сказал, довольно полные объяснения, если не считать, что отдельные клеветнические высказывания о руководителях ВКП(б) и правительства пытался смягчать.

Этингер показывал далее, что он не может назвать лиц, которые бы специально подогревали его вражеские настроения, так как их, якобы, не было, но своих единомышленников называл. Он говорил, что своими вражескими взглядами делился со своим приемным сыном — Этингером, с академиком Збарским, композитором Блантером и некоторыми другими людьми из числа медицинских работников.

Все они, показывал Этингер, разделяли его антисоветские взгляды и настроения и в разговорах с ним сами клеветали на национальную политику партии и правительства.

Как я помню, из названных Этингером лиц тов. Абакумов более подробно интересовался академиком Збарским и несколько меньше композитором Блантером. тов. Абакумов задавал Этингеру примерно такие вопросы: когда он установил связь со Збарским, в чем конкретно состояли вражеские взгляды Збарского, что он за человек вообще и как часто встречались.

Приблизительно в том же плане допрашивался Этингер и в отношении Блантера. Если не ошибаюсь, Блантера Этингер называл как еврейского националиста, и поэтому Этингер, по его словам, имел намерение вовлечь Блантера в замышляемую им подпольную группу.

Выяснив эти вопросы, тов. Абакумов перешел к допросу Этингера по поводу участия его в умерщвлении тов. Щербакова. Насколько я мог вспомнить, допрос Этингера в этом направлении начался с вопроса о том, что он, Этингер, показывал о своей причастности к смерти тов. Щербакова.

Отвечая, Этингер приблизительно заявил, что, подумав над этим вопросом, он пришел к мысли о том, что он — Этингер — и профессор Виноградов неправильно лечили тов. Щербакова, и в подтверждение сказанного рассказал о дозировке лекарства, даваемого тов. Щербакову, и нарушении постельного режима, о чем мною подробно изложено в первом объяснении.

Выслушав Этингера, тов. Абакумов в порядке уточнения задал ему другой вопрос, смысл которого, как я припоминаю, сводился к тому, что они умышленно залечили тов. Щербакова.

Этингер отрицательно ответил на этот вопрос и, видимо, спохватившись, начал смазывать свои показания о неправильных методах лечения тов. Щербакова. Он пустился в объяснения о том, что у тов. Щербакова было на редкость плохое сердце, что его болезнь была очень тяжелой, что избавить его от смерти было уже невозможно и, как он теперь думает, строгое требование к тов. Щербакову о соблюдении постельного режима и изменение дозировки даваемого лекарства, может быть, оттянуло бы на очень короткий промежуток времени наступление смерти.

Далее Этингер говорил о своих отношениях с тов. Щербаковым и его семьей, о чем я изложил в первом объяснении, и как мне сейчас представляется, вновь возвратившись к вопросу о методах лечения тов. Щербакова, сказал, что стал сомневаться в правильности их лишь в тюрьме.

Анализируя, насколько позволяет память, ход допроса Этингера, допускаю, что о неправильных методах лечения тов. Щербакова Этингер вновь заговорил именно в связи с вопросом, где он пришел к этой мысли, но был ли задан такой вопрос тов. Абакумовым, никак вспомнить не могу². Если бы Этингер не говорил у меня на допросе о том, что к мысли о неправильном методе лечения тов. Щербакова он пришел только в тюрьме и впервые сделал такое заявление у тов. Абакумова, мне было бы легче восстановить все в памяти, поскольку вопрос этот для меня был бы новым и следовательно легче запоминающимся. К тому же и сам я, видимо, не усомнился бы в правдивости показаний Этингера в этой части.

Во время допроса, как я уже докладывал, тов. Абакумов задавал Этингеру и такой вопрос, почему именно он иначе показывал у следователя. Этингер ответил, что на него нажимали. В этой связи, как мне помнится, тов. Абакумов предупредил Этингера, что о своих преступлениях он должен показывать правдиво или только правду, но какое из этих слов было сказано, восстановить в памяти не могу.

Не исключаю, что из такой постановки вопроса Этингер мог сделать вывод о том, что его показаниям не верят и, может быть, поэтому перестал показывать дальше в отношении своей причастности к смерти тов. Щербакова³.

Других вопросов, если память мне окончательно не изменила, Этингеру на допросе у тов. Абакумова не задавалось.

По возвращении от т. Абакумова я высказал тов. Рюмину свое возмущение поведением Этингера и, насколько помню, сказал тов. Рюмину, чтобы он продолжал допрашивать его.

По делу Ерошина

23 июня с. г. меня вызвал к себе тов. Леонов и, сообщив, что по указанию тов. Абакумова к нам в следственную часть из III Главного управления МГБ СССР передано следственное дело по обвинению футболиста футбольной команды ЦДС Ерошина, спросил, кому из следователей моей группы можно дать его. Перебрав по фамилиям несколько следователей, мы остановились на тов. Рюмине.

В ходе разговоров по этому делу тов. Леонов сказал мне, что Ерошина надо быстро размотать, сославшись при этом на указание тов. Абакумова. Далее тов. Леонов предложил мне составлять для доклада тов. Абакумову ежедневные справки о результатах допроса Ерошина, пояснив, что этому делу тов. Абакумов придает большое значение.

Вскоре из III Главного управления МГБ ко мне поступили на Ерошина все материалы, которые я бегло посмотрел, и, вызвав к себе тов. Рюмина, передал их ему.

Из справки, составленной на Ерошина, и беглого просмотра материалов было видно, что Ерошин в период Великой Отечественной войны служил у немцев полицейским и занимался карательной деятельностью. Больше в деле ничего не было.

Судя по материалам и характеру совершенного Ерошиным преступления, дело это было обычным, рядовым, и первое время мне было непонятно, почему им должна заниматься следственная часть по особо важным делам.

Свое недоумение по поводу передачи нам этого бесперспективного, я бы сказал, дела, я высказал тов. Рюмину, но поскольку решение о передаче исходило от министра, предложил тов. Рюмину немедленно начать допрашивать Ерошина.

В течение первых двух дней Ерошин ни в чем не признавался. В связи с этим тов. Леонов неоднократно вызывал меня к себе, говорил, что тов. Абакумов спрашивает результаты по делу Ерошина, а ему, мол, доложить нечего. Тов. Леонов сказал мне при этом, что по поводу ареста Еро-шина может подняться большой шум и что причинами ареста Ерошина уже интересовался тов. Кузнецов из Военного министерства.

Из этого я сделал вывод, что передача Ерошина в следственную часть, как и необходимость его быстрого разоблачения, нужны были для того, чтобы в случае шума можно было легче объяснить причину ареста Ероши-на и подтвердить необходимость ареста его собственным признанием.

Ерошин, однако, не признавался. Поэтому тов. Леонов приказал мне выделить в помощь тов. Рюмину следователя тов. Стругова. Я возражал против этого, но указание выполнил. Правда, включиться в допрос тов. Стругов не успел, поскольку на третий день после ареста Ерошин признался в карательной деятельности.

По показаниям Ерошина была составлена справка и доложена тов. Абакумову. В тот же день тов. Леонов дал мне указание оформить показания Ерошина протоколом. Эти указания при своем приезде в тюрьму я передал тов. Рюмину. Последний просил меня, чтобы разрешить ему начать составлять протокол на другой день, поскольку, де, сейчас он составляет очередную справку о результатах допроса. Об этом же меня просил и тов. Путинцев, в подгруппе которого работает тов. Рюмин, но я своего согласия не дал и сказал им, что указания тов. Леонова надо выполнять.

В течение последующих нескольких дней Ерошин, если так можно сказать, выговорился, и тов. Рюмин не раз приносил мне справки, из которых следовало, что ничего нового Ерошин больше не показывает.

В связи с этим в конце прошлой недели тов. Леонов вызвал меня к себе и, возвратив мне 2 или 3 справки о результатах допроса Ерошина, поручил составить по ним общую справку для доклада тов. Абакумову. Указания тов. Леонова я передал тов. Рюмину, и требуемая справка 3 июля с. г. была составлена.

Спустя короткое время после этого тов. Леонов в разговоре по делу Ерошина сказал, что с карательной деятельностью вопрос более или менее ясен, и что теперь надо подопрашивать Ерошина о его связях среди футболистов и настроениях футболистов команды ЦДСА. Как бы поясняя, тов. Леонов сказал, что вопрос этот интересует тов. Абакумова.

Исходя из полученных указаний, в день разговора с тов. Леоновым, т. е. в начале этой недели, я встретился с тов. Рюминым и сказал ему, чтобы он начал допрашивать Ерошина о возможно имеющихся у него преступных связях среди футболистов ЦДСА. При этом я сослался на указания тов. Леонова. Были и раньше у меня с тов. Рюминым разговоры о том, что впоследствии, когда Ерошин признается в карательной деятельности, его надо будет подопрашивать о настроениях в футбольной команде ЦДСА, но я никогда не говорил ему, что именно этот вопрос является главным в деле Ерошина. Я не говорил тов. Рюмину и о том, что тов. Абакумов якобы хочет разогнать футбольную команду ЦДСА. По делу Ерошина я ни разу не был у тов. Абакумова и все указания о допросе Ерошина получал только от тов. Леонова.

По делу Салиманова

Первое время после ареста Салиманова я довольно активно занимался этим делом и не раз допрашивал его. Вместе с тем мною часто вызывались следователи, вначале тов. Седов, а затем тов. Рюмин, докладывали о результатах допросов и получали необходимые указания.

Эти указания сводились главным образом к тому, чтобы следователи в процессе допроса тщательно выяснили причины, побудившие Салима-нова бежать к американцам, лиц, способствовавших ему в этом, какие секретные данные о Советском Союзе он выдал американцам, почему американцы перевезли его из Америки обратно в Германию и с каким заданием он возвратился на нашу сторону.

Давал я указания и о том, чтобы подробно выяснить, какие секретные сведения об атомной проблеме в СССР американцы получили от Салиманова и что по этому поводу, судя по вопросам американцев, задаваемых Салиманову, они знали помимо него.

Что же касается допроса Салиманова о лицах, упоминаемых им в своих показаниях, то по этому вопросу вообще не требовалось никаких указаний, поскольку о них и так все было ясно.

К тому же из числа неарестованных показаниями Салиманова компрометировались только тов. Мальцев и сожительница Салиманова Елисеева, о чем своевременно было доложено как тов. Абакумову, так и тов. Оголь-цову.

В последующее время Салиманов назвал еще тов. Мешика и показал о некоторых фактах его недостойного поведения в период пребывания в Германии. По этому поводу тов. Рюмин в январе с. г. составил справку и доложил ее тов. Леонову, поскольку я находился в отпуску.

Вчера на заседании Комиссии Политбюро ЦК ВКП(б) тов. Рюмин заявил, что мною ему давались указания допрашивать Салиманова о тов. Кобулове. Тщательно продумав этот вопрос, я со всей ответственностью заявляю, что никаких указаний о допросе Салиманова в этом направлении тов. Рюмину не давал. Тов. Кобулов никак не компрометировался, поэтому никаких справок о нем не составлялось, и о том, что им интересовались американцы, я даже не докладывал руководству министерства. Тов. Рюмин здесь что-то путает.

Зам. нач. следственной части по особо важным делам МГБ СССР — полковник Лихачев⁴

¹ В тексте документа отчеркивания на полях произведены И. В. Сталиным.

² Предложение отчеркнуто слева на полях.

³ Абзац дважды отчеркнут слева на полях.

⁴ Внизу документа машинописная приписка: «Копия заявления Лихачева уничтожена. 8.11.54 г.» (подпись неразборчива).