Докладная записка в комиссию Политбюро ЦК ВКП(б) от заместителя начальника Следственной части по особо важным делам МГБ СССР М. Т. Лихачева. 6 июля 1951 г.
6 июля 1951 г.
В КОМИССИЮ ПОЛИТБЮРО ЦК ВКП(б)
Докладываю, что приблизительно 19-20 ноября прошлого года в следственную часть по особо важным делам МГБ СССР был передан профессор Этингер, арестованный по материалам 2-го Главного управления МГБ СССР и следственной части по особо важным делам.
В день ареста Этингера, или может быть на другой день, в связи с отсутствием в Москве начальника следственной части тов. Леонова меня вызвал к себе тов. Абакумов и, осведомившись о том, поступил ли к нам — в следственную часть арестованный Этингер, приказал допрашивать его. Тов. Абакумов при этом сказал, что Этингер опасный враг и, судя по имеющимся на него материалам, должен дать важные в оперативном отношении показания.
По возвращении от тов. Абакумова я в ту же ночь, а может быть уже утром, вызвал к себе старшего следователя тов. Рюмина, рассказал ему о деле Этингера и, передав указания министра, изложенные выше, спросил — справится ли он с разоблачением этого преступника. Тов. Рюмин заверил меня, что он приложит все силы к тому, чтобы разоблачить вражескую деятельность Этингера, и закончил приблизительно тем, что, раз дело интересное, он с удовольствием поработает над ним.
Несмотря, однако, на желания тов. Рюмина, Этингер первое время ни в чем не признавался и вел себя вызывающе. По словам тов. Рюмина, он не давал на вопросы прямых и ясных ответов, не подчинялся тюремному режиму, о чем докладывали мне начальник тюрьмы и тюремный врач и т. д.
Такое поведение Этингера на следствии вынудило увеличить продолжительность его допросов с 7-8 часов до 10-12 часов в сутки. Видимо, это дало свои результаты и, спустя неделю или дней 10 после ареста, Этингер довольно невнятно начал признавать свои националистические взгляды, причем вел себя так, что сегодня признавал некоторые факты своих вражеских высказываний, а на другой день от половины из них отказывался.
Наконец, как доложил тов. Рюмин, Этингер вроде укрепился на своих показаниях. Он более членораздельно начал рассказывать о появлении у него вражеских, националистических взглядов, назвал несколько человек, с которыми он вел антисоветские беседы и которым высказывал клевету на национальную политику советской власти, а также руководителей партии и правительства.
По показаниям Этингера приблизительно в конце ноября прошлого года была составлена короткая справка и мною доложена тов. Абакумову, однако она его не удовлетворила. Прочитав справку, тов. Абакумов указал, что Этингер не все рассказывает о своих антисоветских делах, о чем, кстати, свидетельствовали и имеющиеся в распоряжении следствия материалы, и приказал продолжать допрашивать Этингера. Указания тов. Абакумова сразу же по возвращении от него я передал тов. Рюмину.
После этого прошло, видимо, два-три дня, в течение которых никаких новых показаний от Этингера получено не было.
Не будучи удовлетворен ходом следствия по делу Этингера, я начал нажимать на тов. Рюмина и как-то в конце ноября или начале декабря 1950 года сказал ему, что руководство министерства имеет к нам серьезные претензии по поводу медленного разворота дела Этингера.
Тов. Рюмин попытался объяснить, что он активно допрашивает Этингера, но ожидаемых результатов пока не имеет, так как Этингер оказался на редкость тяжелым и хитрым арестованным. Сетуя на Этингера, тов. Рюмин говорил мне тогда, что Этингер жалуется ему на недостаток сна, что ему уже все надоело и что он — Этингер — не знает вообще, чего от него хотят.
Спустя несколько дней после изложенного мною разговора с тов. Рюминым, т. е., видимо, в начале декабря 1950 года, тов. Рюмин пришел ко мне ночью и, докладывая о результатах следствия по делу Этингера, рассказал, что он начал давать показания о своей причастности к умерщвлению товарища Щербакова, но что говорит об этом пока не ясно и, если не ошибаюсь, не совсем убедительно.
Понимая всю важность и серьезность этих показаний, я сразу же, как только выслушал тов. Рюмина, вызвал к себе арестованного Этингера с тем, чтобы передопросить его и уже затем доложить о его показаниях руководству министерства.
Как сейчас я восстановил в памяти, Этингер, когда его привели ко мне, произвел на меня впечатление уставшего человека и довольно неохотно отвечал на мои вопросы, касающиеся обстоятельств умерщвления товарища Щербакова. Этингер рассказал мне в присутствии тов. Рюмина, что, находясь в камере во время перерывов между допросами и пересматривая свою жизнь, пришел к выводу о том, что он повинен в ускорении наступления смерти товарища Щербакова2.
На мой вопрос, что побудило его к этому и как он осуществил свои злодеяния, Этингер ответил, что, будучи консультантом у товарища Щербакова, он соглашался с неправильными, по его мнению, методами лечения3.
Конкретизируя свои показания в этой части, Этингер рассказал, что, как ему сейчас представляется, профессор Виноградов применял нужные товарищу Щербакову лекарства, но вводил их или не вовремя (то ли с малыми, то ли, наоборот, с большими перерывами), или же не в тех дозах, в каких надо было. (Не то большие дозы давались, не то меньшие, никак вспомнить не могу.)4
Вместе с тем Этингер показывал, что теперь ему кажется неправильным и то обстоятельство, что профессор Виноградов и он — Этингер, по настоянию товарища Щербакова, разрешали ему вставать с постели. По мнению Этингера, к которому он пришел сейчас, этого нельзя было делать5.
Что же касается причин, побудивших Этингера пойти на это злодеяние, то из его ответов вообще ничего нельзя было понять. У меня на допросе Этингер, с одной стороны, говорил, что он был зол на товарища Щербакова за его якобы недружелюбное отношение к евреям и, видимо, поэтому так безответственно отнесся к его лечению, а с другой стороны, утверждал, что длительное время он был лично знаком с товарищем Щербаковым и его семьей, часто бывал у него на квартире и всегда считал его на редкость отзывчивым человеком.
Такое поведение Этингера на допросе посеяло у меня некоторое недоверие к его показаниям в этой части, тем не менее я решил доложить о них тов. Абакумову.
Как мне помнится, отпустив Этингера с допроса, я тут же позвонил по телефону тов. Абакумову, сказал, что у меня есть срочные вопросы, и был принят им.
Тов. Абакумову я доложил содержание только что полученных показаний Этингера, упомянув при этом и о его поведении на следствии, и в заключение сказал, что о своей причастности к умерщвлению товарища Щербакова Этингер говорит довольно невнятно. Вместе с этим я доложил несколько документов, составленных по показаниям других арестованных.
По окончании доклада или несколько позже, но в ту же ночь тов. Абакумов вызвал к себе Этингера, а вместе с ним вызвал тов. Рюмина и меня.
Во время допроса, длившегося около часа, тов. Абакумов вначале интересовался вражескими взглядами Этингера и его преступными связями, а затем перешел к вопросу о причастности Этингера к умерщвлению товарища Щербакова6.
На первые два вопроса, как я сейчас припоминаю, Этингер ответил более-менее твердо, правда, острые углы и тут пытался сгладить, а что касается своих показаний о неправильных методах лечения товарища Щербакова, то от них он по существу отказался. Этингер заявил тов. Абакумову, что во время лечения товарища Щербакова он не считал применяемые методы лечения неправильными и только лишь, сидя в тюрьме, начал размышлять о том, правильно ли они лечили товарища Щербакова7.
На допросе у товарища Абакумова Этингер не исключал, что товарищ Щербаков, может быть, и пожил бы, если бы они категорически запретили ему вставать с постели и определили другую дозировку лекарства, но в то же время заявлял, что товарищ Щербаков был настолько тяжело болен, что никакое лечение не могло его спасти.
Когда после этого тов. Абакумов спросил Этингера, почему же о своей причастности к умерщвлению товарища Щербакова он иначе показывал у следователя, Этингер замялся и заявил приблизительно о том, что на него нажимали и чуть ли не требовали такие показания8.
На этом допрос был закончен, и тов. Абакумов, потребовав от Этингера более полных и правдивых показаний о вражеской деятельности, — отправил его.
После того как Этингера увели, тов. Абакумов дал указание продолжать разматывать Этингера, имея при этом в виду и выяснение вопроса о причастности Этингера к умерщвлению товарища Щербакова. Тов. Абакумов говорил также, что к вопросу об умерщвлении надо отнестись особенно осторожно и показания Этингера в этой части пока не записывать, дабы не зайти с ними в дебри9.
Если мне память не изменяет, тов. Абакумов высказал далее ту мысль, что товарищу Щербакову, может быть, и действительно надо было лежать и не вставать с постели, но что-де могли сделать врачи, когда, по заявлению Этингера, он их не слушался. В этой связи тов. Абакумов привел в пример себя и сказал, что, когда некоторое время тому назад он заболел, врачи ему тоже предложили лежать, но он не подчинился им и ездил на работу. Все это я понял так, что в процессе дальнейших допросов Этингера надо уяснить и убедиться, правильно ли он показывает. Необходимость этого, как мне тогда представлялось, да представляется и сейчас, вызывалась тем, что Этингер говорил невнятно, путал и отказывался от своих показаний. Поэтому не только у тов. Абакумова, но и у меня, как у следователя, вызвали сомнение показания Этингера10.
На следственной работе в органах МГБ я нахожусь 11 лет.
За это время мною проведен целый ряд по оценке руководства сложных и важных следственных дел. В частности, я допрашивал арестованных Шахурина, Новикова, Фефера, Жемчужину и др., всегда остро реагировал на показания подследственных и, как мне казалось, правильно и до конца разоблачал их преступную деятельность и связи. Но в данном случае я усомнился в правдивости показаний Этингера, хотя вначале и ухватился за них.
Не стану оправдываться, что, выразив неверие в показания Этингера по вопросу его причастности к ускорению наступления смерти товарища Щербакова, я тем самым, возможно, допустил ошибку, однако не мне сейчас судить об этом.
Кроме изложенных мною выше, никаких других разговоров в связи с показаниями Этингера в кабинете тов. Абакумова не было.
Вчера, когда мы находились в комиссии Политбюро ЦК ВКП(б), тов. Рюмин стал напоминать мне о том, что тов. Абакумов будто бы заявил, что если верить показаниям Этингера, то ему — Абакумову придется пересажать в тюрьму весь Лечсанупр Кремля и охрану.
Над этим вопросом я думал очень много, стараясь вспомнить, что, может быть, было сказано что-либо похожее на утверждение тов. Рюмина. Продумав все и по возможности восстановив все детали разговора, происходившего в кабинете тов. Абакумова, я откровенно и правдиво заявляю, что ничего подобного тов. Абакумовым сказано не было. Ни о каких арестах в Лечсанупре Кремля тов. Абакумов не говорил, да для этого не было и оснований, так как в связи с лечением товарища Щербакова Этингер называл только одного профессора Виноградова. Не было разговоров и по поводу ареста охраны, так же как не было указаний и о том, что Этингера о его причастности к умерщвлению товарища Щербакова нельзя допрашивать. В данном случае так же, как и по ряду других вопросов, тов. Рюмин говорит неправду.
Взять хотя бы такой вопрос: тов. Рюмин в своем заявлении в Политбюро ЦК ВКП(б) указывает, что с тем, чтобы избавиться от Этингера, его специально перевели в Лефортовскую тюрьму. Несостоятельность этого утверждения, на мой взгляд, видна хотя бы из того, что тов. Абакумов допрашивал Этингера числа что-нибудь 10 декабря, а Этингер был отправлен в Лефортовскую тюрьму лишь 5 января сего года в период моего нахождения в отпуску и не по указанию тов. Абакумова, а по указанию тов. Леонова. Тов. Рюмин, видимо, помнит, что я сам высказывал соображения о необходимости перевода Этингера в Лефортовскую тюрьму. Это вызывалось тем, что Этингер, с одной стороны, по-прежнему крутил и вилял на допросах, а с другой — отсутствием надлежащих условий к допросу в стенах министерства.
Не прав тов. Рюмин и в том отношении, что в последующее время после допроса Этингера тов. Абакумовым, он чуть ли не ежедневно докладывал мне справки о результатах следствия по делу Этингера. Тов. Рюмин не мог этого делать, во-первых, потому, что по показаниям Этингера было составлено всего-навсего две или три справки за все время, а во-вторых, в конце декабря 1950 года вскоре после допроса Этингера тов. Абакумовым я уехал в отпуск и возвратился на работу лишь 5 февраля сего года. К тому же, как говорил мне тов. Рюмин, после моего возвращения из отпуска Этингер никаких новых показаний не давал и докладывать было нечего.
Когда я приехал из отпуска и приступил к работе, начальник следственной части тов. Леонов мне сказал, что дней десять тому назад он приказал тов. Рюмину составить подробный протокол допроса Этингера, но никак не может его получить. Я сразу же позвонил по телефону тов. Рюмину, который в то время находился в Лефортовской тюрьме, и спросил его, почему он тянет с составлением протокола. Тов. Рюмин ответил мне, что, как и раньше, Этингер жульничает и ему-де поэтому очень трудно писать протокол. Об этом же тов. Рюмин говорил на партийном бюро, когда разбирали его вопрос в связи со смертью Этингера.
Задержку в составлении протокола допроса Этингера тов. Рюмин объяснял еще и тем, что он имеет нового арестованного — Ульянича*[17], на допрос которого затрачивает много времени. Тов. Рюмин просил меня разрешить ему прекратить допросы Ульянича и заняться только составлением протокола допроса Этингера.
Зная, однако, что делу Ульянича придается большое значение, я не мог санкционировать прекращение допроса Ульянича и сказал тов. Рюмину, чтобы часть дня или ночи он использовал на допросы Улья-нича, а остальное время на составление протокола допроса Этингера. Тов. Рюмин согласился со мной и, несмотря на мои последующие разговоры с ним как с моей стороны, так и со стороны помощника начальника следственной части тов. Путинцева, в подгруппе которого работает тов. Рюмин, протокол допроса Этингера так и не написал.
Вот, собственно, и все, что я знаю об обстоятельствах допроса Этингера тов. Абакумовым и получении от него указаний о дальнейших допросах Этингера.
Излагая эти свои показания, я подходил к ним с полной ответственностью и ничего от партии не утаил.
Что же касается дела арестованного Салиманова, то о нем мне известно следующее: Салиманов прибыл в следственную часть по особо важным делам в первых числах сентября прошлого года и первое время допрашивался старшим следователем тов. Седовым. Спустя дней 15 или 20, по моему указанию, дело по обвинению Салиманова было передано тов. Рюмину, которого я считал более подготовленным следователем. Правда, Салиманов к этому времени уже признался, и требовалось лишь уточнить и развить его показания.
О результатах допроса Салиманова вначале я докладывал тов. Оголь-цову, а после того, как возвратился из отпуска тов. Абакумов — доложил и ему. Тов. Абакумов после устного доклада приказал мне составить подробную справку по показаниям Салиманова, что я и сделал.
Когда справка была готова и мною доложена тов. Абакумову, он оставил ее у себя, а мне сказал, чтобы я или же следователь пока не писали с Салимановым протокола. Как я понял тов. Абакумова, это вызывалось тем, что протокол допроса Салиманова пойдет в ЦК ВКП(б), и он предварительно, как и по каждому делу, посмотрит его11.
По возвращении от тов. Абакумова я рассказал Рюмину о полученных указаниях и затем поручил ему подготовить протокол допроса Салимано-ва. Поступая так, я имел в виду, что когда тов. Абакумов потребует у нас протокол допроса Салиманова, то он будет у нас уже подготовлен. Так мы и сделали.
Впоследствии, когда вопрос посылки протокола допроса Салиманова в ЦК ВКП(б) стал затягиваться, я дал тов. Рюмину указание писать12 с Сали-мановым и другие протоколы допроса, что, кстати, делал еще тов. Седов, составив и подписав с Салимановым четыре или пять протоколов13.
Впоследствии тов. Рюмин составил с Салимановым несколько протоколов и, с моего согласия, подписал их.
Давая указания о составлении и подписи протоколов, я исходил из того, что приказание тов. Абакумова относится лишь к тем протоколам, которые, возможно, будут посланы в ЦК ВКП(б). В результате на сегодняшний день по делу Салиманова, которое находится еще в следствии, подписано около 10 протоколов и 2 или 3 не подписаны.
Таким образом, тов. Рюмин и в данном случае передернул факты. Почему так поступил тов. Рюмин, мне судить трудно, но справедливости ради считаю целесообразным кратко сказать о том, как я его знаю.
Тов. Рюмин всегда был хорошим, опытным следователем, но за последнее время несколько зазнался и, я бы сказал, начал терять скромность. Он считает, что его уже давно пора выдвигать на руководящую работу, что должность следователя его не устраивает и т. д.
Одно время у руководства следственной части было мнение повысить тов. Рюмина в должности, но этому помешало то, что в конце 1949 или начале 1950 года тов. Рюмин по своей халатности в автобусе, на котором приехал из Лефортовской тюрьмы, оставил портфель со следственным делом. Тов. Рюмина наказали за это, но наказание впрок, видимо, не пошло. Вместо того чтобы засучив рукава начать работать, тов. Рюмин стал лениться и халатнее относиться как к допросам арестованных, так и к составлению оперативно-следственных документов.
В начале этого года на партийном собрании группы тов. Рюмина критиковали за то, что он проявляет медлительность в работе, но тов. Рюмин и из партийной критики не сделал для себя соответствующих выводов. Что это так, свидетельствует факт затяжки составления тов. Рюминым протокола допроса Этингера. В связи с этим тов. Рюмин вновь обсуждался на партийном бюро и на партийном собрании сотрудников следственной части в марте 1951 года, где ему было объявлено партийное взыскание.
На партийном собрании в марте текущего года тов. Рюмин признал допущенную им в следствии по делу Этингера халатность и даже назвал ее преступной, но, спустя несколько дней, в частной беседе у меня в кабинете пытался доказать, что не столько-де он, сколько другие повинны в этом. Я пожурил тов. Рюмина за такое поведение и был убежден, что в конце концов он поймет свою неправоту и будет работать лучше.
Зам. начальника следственной части по особо важным делам МГБ СССР полковник Лихачев14
1. В тексте документа отчеркивания на полях произведены И. В. Сталиным.
2. Две последние строчки абзаца отчеркнуты дважды слева на полях.
3. Абзац дважды отчеркнут слева на полях.
4. Абзац дважды отчеркнут слева на полях.
5. Абзац дважды отчеркнут слева на полях.
6. Абзац трижды отчеркнут волнистой чертой слева на полях.
7. Абзац трижды отчеркнут волнистой чертой слева на полях.
8. Абзац отчеркнут слева на полях.
9. Две последние строчки абзаца отчеркнуты четырежды слева на полях.
10. Второе и третье предложение абзаца отчеркнуты слева на полях.
11. Абзац дважды отчеркнут слева на полях.
12. Первоначально написанное слово «продолжать» зачеркнуто.
13. Абзац дважды отчеркнут слева на полях.
14. Внизу документа машинописная приписка: «Копия заявления Лихачева уничтожена. 8.11.54 г.» (подпись неразборчива).
*17. В. С. Ульянич в августе 1951 г. решением особого совещания МГБ СССР был приговорен к 8 годам заключения. В 1954 году решением ВК ВС СССР был реабилитирован.