Объяснения А.И. Вайнтрауба особоуполномоченному УНКВД по Киевской области Новикову относительно предъявленных ему обвинений. 27 февраля 1941 г.
27 февраля 1941 г.
г. Киев
По вопросу предъявленных мне обвинений в нарушении ревзаконности даю следующие объяснения:
Коротко о себе. В органы НКВД я пришел впервые в 1932 году с партийной работы, работал я инструктором Киевского Горпаркома. В период с 1932 по 1937 год я работал в должностях: Уполномоченного СПО КОУ НКВД Смелянского РО НКВД, Райуполномоченным Макаровского района, Начальником ОТК КОУ НКВД, освобожденным Завкультпропом парткомитета НКВД УССР, инспектором при Нач[альнике] КОУ НКВД и, наконец, Пом. Нач. XI отдела КОУ НКВД. До работы в XI отделе вся суть моей оперативной деятельности сводилась к агентурной работе и больше к информационной работе, вытекающей из материалов, получаемых от осведомления. Достаточно сказать, что за 5 лет, т. е. с 1932 по 1937 года мне не приходилось вести ни одного дела по контрреволюционным преступлениям.
Вступив на работу в XI отдел[,] я с первых же дней очутился перед уймой следственных дел, которые необходимо было разворачивать, да и к тому же проводить новые операции по компаниям, проходившим в то время (правые, поляки, немцы и другие). Не имея опыта следственной работы я, с помощью старых работников Пронина, Волкова, Красножена, начали работать по развороту следствия по делам. О качестве этих дел[,] относящихся к 1937 году (концу) и началу 1938 года[,] можно судить по тем результатам, которые они получили в судебных инстанциях. К названному мною периоду относятся дела по правым, которые проходили только по Военной Коллегии. Ни одно дело не возвращалось то ли для доследования, то ли по другим причинам.
Из суммы дел, проведенных отделом по правым, мной лично проведено дело Буцкого — директора Киевской АТС, которое рассматривалось Военной Коллегией. Буцкий на коллегии, как и на следствии полностью сознался.
Второй этап в работе XI отдела относится к периоду массовых операций по полякам, немцам и друг[им]. Эти операции уже проходили по отделу в присутствии начальника отдела Поясова, который возвратился с района, к тому времени и относятся дела, по которым мне предъявляется обвинение в нарушении ревзаконности. Это дела Зайда, Михельсона и др.
О деле Зайда. Я это дело разделяю на две части: дела его шпионские и дела его по правым.
Сперва несколько [слов] о материалах, на основе которых был арестован Зайд. На него при организации XI отдела из б[ывшего] транспортного отдела было передано дело-формуляр, из которого видно, что Зайд был за границей, что к нему приезжала то ли в 1934-1936 году сестра из Палестины и побыв здесь недолго, возвратилась обратно, и целый ряд других материалов.
Перед решением вопроса об его аресте, [нач.] Поясов с целью изучения Зайда вызывал его к себе с завода, где он работал. Вызывался Зайда несколько раз. Вскоре после этих вызовов Поясов распорядился выписать на него оперативный лист для ареста[,] и Зайд был арестован с санкции военного прокурора.
Первое время с Зайдом работал оперуполномоченный Шитов, которому Зайд говорил о сионизме что именно не помню. Затем с ним работал Поясов, Волков и по предложению Поясова [с] Зайдом начал работать я. Взяв основное в содержании его материалов [-] это пребывание за границей, я добился одного, не использовала ли разведка тех стран, где он был и не завербовала ли она его.
В результате допросов в течении нескольких дней Зайд начал давать подробные до деталей показания[,] как он докатился до английской разведки.
В руки английской разведки он попал с помощью секретаря Райпарткома одного из районов г. Одесса[,] фамилию которого я не помню, который[,] будучи близок или знаком (не помню) с Зайдом и узнав, что он едет в учебное плавание заграницу[,] кажется, на пароходе «Кооперация», дал ему письмо то ли к знакомым, то ли к родственникам в Лондоне. С письмом[,] будучи в Лондоне[,] Зайд явился по адресу и там началось его падение. Зайд рассказал и [о] его сестре[,] приезжавшей из Палестины[,] и о том, что она видная сионистка. Мне сейчас, когда прошло 3 года после его допроса[,] трудно вспомнить все детали и подробности его показаний, но помню, что с Зайдом по написанным им показаниям (сперва собственноручные, а потом протокол допроса) разговаривал Заместитель Нач. Облуправления, майор Бабич, военный прокурор КОВО, помню[,] когда по распоряжению Зам[естителя] Нач. КОУ мы даже выпускали спецсообщение с приложением протокола допроса [Зайда].
Полностью от начала до конца показания Зайда считал и считаю правдоподобными, тем более я имею право утверждать об этом, что эти показания давались Зайдом в обстановке не физического принуждения, повторяю, что по отношению к Зайду я. допрашивая его, не применял никаких незаконных методов следствия.
Что касается второй части его показаний о его правооппортунистической деятельности, то утверждать или отрицать пути, которыми добыты эти показания, я не могу, я предполагаю, что по отношению к Зайду применялись незаконные методы следствия. Так это ли или нет[,] могут сказать те работники, которые работали над ним, также как они могут сказать[,] как добывались показания на Михельсона, Левина и Левченко, как сознавались эти люди и как заканчивались эти дела.
Я об этих делах знаю только по их окончании, хотя к кому-то из следователей я заходил во время допроса то ли Михельсона, то ли Левина (точно не помню).
В протоколе допроса Зайда показаний[,] на сколько я помню[,] на Михельсона и других не было.
Я готов скорее нести ответственность за то, что я утверждал и утверждаю, что Зайд был и есть чистейшей марки враг-шпион и, что очутился он на свободе с мандатом советского гражданина благодаря тому, что[,] во первых[,] дело не доработано до конца[,] и во вторых, что Зайд восчуял изменившуюся обстановку и попятился назад, аргументируя это тем, что его принуждали. Для меня не было и не будет неожиданностью[,] если Зайд заявит или уже заявил, что к показаниям его принуждали. Он так же[,] как десятки других подлинных врагов[,] сориентировавшись, попятились назад.
Мое положение в деле Зайда весьма затрудненное, он[,] Зайд, с мандатом- векселем советского человека (коль скоро он освобожден), а я же доверие потерял и сижу в тюрьме, и доказать мне[,] что Зайд враг, поставивший себе задачу рассчитаться со мной и другими — почти невозможно. Коль скоро я арестован, значит[,] верят Зайду, а не мне.
Говорит ли все вышеизложенное о том, что я, Вайнтрауб, совершенно ни в чем не повинен? Нет. Я виноват, что дело Зайда полностью и до конца не доведено, я виноват, что показания Зайда об его участии в контрреволюционной правотроцкистской организации, равно как и его показания на Михельсона и других мной не проверены (в такой же мере это относиться и к начальнику отдела), также как и не проверены показания, очные ставки Зайда с Михельсоном и другими.
В этом долю вины беру на себя.
Никогда никаких дел я не фабриковал, и не брал их методом принуждения. За время работы в органах я[,] за исключением одного человека[,] ни к кому не применял физических методов воздействия, даже на одном из совещаний начальников отделов, где я присутствовал, по моему адресу начальник Управления бросил обвинение, что «[если] работать в белых перчатках[,] вы показаний не добьетесь».
Человеком, к которому я применял методы воздействия вполне сознательно, был крупнейший польский шпион[,] переброшенный дефензивой через Данциг в СССР — Садовский. Этот шпион за период работы в Польше до 1934 года, будучи членом компартии и одновременно агентом дефензивы[,] выдал свыше 150 польских коммунистов, до 5-ти типографий подпольных и т. п. Называть [своих] людей в СССР он не хотел, и я вынужден был добиться от него этих показаний.
Больше никого и никогда я не трогал, работавшие в то время со мной товарищи, ныне работники НКВД КОУ и УССР[,] знают и могут это подтвердить, это тт. Пронин, Князев и ряд других. И когда я был уволен из органов в 1939 году, я пошел работать в ту организацию, которую обслуживал XI отдел — Управление связи, где были освобожденные люди, с которыми работал XI отдел на следствии, знали и меня также. Я с открытыми глазами встречал в Киеве ряд людей, которых освобождали, с которыми и я работал.
Ни одного заявления на меня лично не поступало, из которого было видно, что я в следствии применял методы физического принуждения.
И если у Зайда (отбросив мое мнение о нем) есть хоть сколько-нибудь совести, то он не скажет, что я по отношению к нему что-либо допускал. Он должен будет рассказать всю правду, как я его допрашивал.
Так ли было во всем отделе и так ли поступали работники XI отдела. Нет. К ряду арестованных применялись методы физического принуждения, как по специальным разрешениям (письменным) Нач[альника] КОУ или его заместителя, так и без этих разрешений.
То, что было в письме ЦК ВКП(б) и СНК СССР к органам прокуратуры и НКВД об извращениях в органах НКВД, целиком и полностью отражало то, что было в КОУ НКВД и[,] в частности[,] в XI отделе. Многие из работающих ныне оперработников КОУ НКВД могли б рассказать и написать тома о практике работы КОУ НКВД 1937-1938 годов.
И тут моя вина в том, что я не поднимал голоса протеста против всех этих извращений ревзаконности, но я, как и сотни других чекистов, оказались в плену вражеского руководства органов НКВД из-за страха, покорно осуществляли эти негодные методы, а иногда даже проявляли «творческую инициативу» в этом, т. е. умудрялись фабриковать дела на все лады, а так же спокойно реагировали на все эти извращения.
Должен ли я держать сейчас за это ответ? Формально, да! Но по существу не я один был таким слепым к явным извращениям, была система, стиль в работе и за это вражеское руководство понесло должную кару.
Партия должна и мне простить мои ошибки, так как она это сделала многим работникам-чекистам toгo времени (1938 года), которые сейчас даже облечены доверием и находятся на командных должностях в органах НКВД и[,] в частности, в КОУ НКВД.
Разве я всей прошлой работой, как до органов, так и в органах этого не заслужил? Я не кичусь своим прошлым, ничего[,] конечно, героического я не сделал. Я, как и сотни и тысячи других[,] жил и работал с партией и для партии.
В 1928 году я не для показа, будучи в Могилев-Подольской организации комсомола, вел с небольшой группой преданных партии большевиков борьбу против троцкистской организации, которой была охвачена солидная часть комсомольской организации города. За мои выступления за партию, за ее Ленинский ЦК ВКП(б) в меня бросали огрызки яблок и т. п. [,] почитайте в моем личном деле выписку из протокола этого собрания, полученное ОК НКВД УССР и из Винницкого облпартархива[,] и вы убедитесь в том, что вся моя сознательная жизнь была работа для партии, комсомола, и никогда ни на шаг я не отступал от партии.
До последнего дня работы в органах НКВД я преданно работал и, будучи уволен за грехи мои в денежных делах (незаконное оформление денежного документа на 130 рублей. я поставил перед собой задачу ценой чего угодно я должен искупить утерянное ко мне доверие органами. Два года работы вне органов (Нач. Матер[иально]-техническ[ой] базы Управления связи), я привел предприятие, руководимое мной, к числу лучших в СССР по линии Наркомата связи. Приказом Зам. Наркома связи союза, я получил благодарность за отличную постановку дела. Это было в прошлом году.
За две недели до моего ареста, приказом по Киевскому Управлению связи, я получил благодарность за работу и денежные премии.
Нет надобности утверждать, что я не чуждый партии человек.
Я допустил ошибки, и я прошу дать мне возможность и дальше на работе их искупить.
Они, эти ошибки, будут мне на всю жизнь уроком.
Я верю в то, что придет время, когда тот[,] из-за кого я очутился за бортом, попав в тюрьму вместе с подлинными врагами народа — будет разоблачен как враг. (Я имею в виду Зайда).
А пока он торжествует, смеясь над тем, что разбил мою жизнь для партии, мою семью и меня как человека.
И чтобы со мной не было, какое наказание я бы не получил, я был, есть и буду преданным партии большевиков человеком.
А когда это нужно будет, я своей кровью это докажу.
ВАЙНТРАУБ.
ГДА СБ Украми, Kuiв, ф. 5, спр. 46934, арк. 19-22 зв. Оригинал. Рукописный текст.