Часть первая

                                                                       1.

Семья, в которой я появился на свет, состояла из дедушки, бабушки, отца и матери. Она занималась крестьянством, а дед и отец в дополнение к нему были плотниками и работали у различных подрядчиков.

Событие это произошло 31-го июля 1902 г. ( по старому стилю ) в селе Ивановском Холуденево Андреевской волости, Александровского уезда, Владимирской губернии.

Село это было чисто крестьянское и состояло из 42 дворов, двумя сторонами своими упиралось в речку Малый Киржач. Посередине села была красивая каменная церковь, обнесенная каменной оградой с железными решетками и обрамленная внутри березами. Во все четыре стороны от села на расстоянии от 1-го км до 2-х простирались широкие поля, из которых два всегда были покрыты хлебами.

Речка Малый Киржач причудливо извивалась по красивым лугам на расстоянии не менее 4-х километров, которыми пользовались крестьяне нашего села. С трех сторон то села были леса, и в одну сторону лес начинался от села за один километр и тянулся десятки километров. Ближайшая станция железной дороги Балакирево была в десяти километрах, а уездный город Александров в 18 километрах.

В совокупности село находилось в красивейшей местности в природном отношении и благоприятном экономически.

Наше хозяйство было очень бедным : в хозяйстве была одна очень плохонькая лошаденка, одна малопродуктивная корова, не более двух овец, своего собственного хлеба никогда не хватало до нового урожая. Дом был до того ветхим, ему было не менее 70 лет, так что в окно, если его открыть, можно было вступить ногой прямо на землю, т. к. окна были на уровне земли. Окна были постоянно наполовину без стекол, вместо которых висело тряпье. В доме была полуразваливающаяся русская печь, полугнилой стол, две лавки по стенам и все, - о кровати не было понятия, спали прямо на полу, постелив солому и на нее дерюгу. Эта бедность нашей семьи усугублялась еще и тем, что дед и отец были пьяницами, и их заработок в плотниках ни в какой степени не помогал семье, а в сельском хозяйстве в основном работали мать и бабушка, а дед и отец не обращали внимания – все это вместе взятое и породило ту бедность, в которой находилась наша семья.

Осенью 1908 года, когда мне было 6 лет, отец купил мне букварь и сразу показал мне пять первых букв, которые я усвоил быстро, и с этого началась моя грамота. В 1909 году, семи лет, я был отдан в школу, но к моменту поступления я уже читал, считал до сотни и даже знал несколько стихов из букваря – “Сиротку”, “Ниву” и другие. Школы в нашем селе не было, и все из нашего села учились в селе Кишкине, это в четырех километрах. Там была 3-х летняя школа, открывшаяся в 1897 году. Все дети ходили пешком, а зимой по очереди возили на лошади утром и вечером. В Кишкине жила семья из которой была взята моя мать, был жив дед по матери, звали его Иосиф. Это был человек в котором были сосредоточены вое человеческие добродетели, какие только возможны для человека.

Во время учебного времени, в течение всех трех лет, я жил в их семье и находился все время под неустанным вниманием и воспитанием деда Иосифа. Дополнительно к его доброте, он был грамотным человеком по тому времени, только эти условия и дали мне возможность окончить эту начальную школу. Учился я хорошо, был любимым у учительницы, мне только очень плохо давалась каллиграфия, не смотря на все внимание ко мне учительницы Покровской Анны Павловны, так я и не научился хорошо писать.

В 1912 году я окончил эту школу с похвальным листом и свидетельством. Я очень хотел учиться, меня все интересовало, но в гимназию я не мог попасть только из-за бедности, т. к. документы об окончании земской школы давали мне право поступить в гимназию без экзаменов. Я любил читать, никаких библиотек в селах не было и единственными источниками были бывшая учительница, местный священник, и на деньги, которые в количестве 3-5 копеек давали мне иногда на “гулянье” я покупал какую-либо книжечку.

После весеннего паводка любимым препровождением времени у ребят моего возраста было гулять по лугам и переправляться всякими способами через речку. Однажды весной 1913 года я и мои сверстники устроили плохой переход через узкую, но с очень сильным течением протоку у одного острова, ниже которого был глубокий омут, и река под прямым углом делает отворот. Переходя через него, я не удержался и меня бурным течением понесло на спине ногами наперед, и я одной рукой закрыл рот и нос ; пронесло меня метров до 50 и прижало к прибрежным кустам, поставило как-то на ноги, т. е. Наполовину я высунулся из воды и затем по ним выкарабкался на берег. Просто каким-то чудом я остался жив – это было первое “покушение” на мою жизнь со стороны природы. Это событие не могло бесследно пройти и сильно отразилось на моем дальнейшем состоянии, особенно первое время я не мог пройти через быстро бегущий ручей или речку по переходу, чтобы не упасть, у меня появилась какая-то “водобоязнь”, кроме того отразилось на моей смелости и резвости вообще, я стал как-то робок и застенчив.

                                                   2.

Осень 1914 года по протекции одного купца из Александрова, у которого плотничали мой дед и отец, я был взят мальчиком, учеником к купцу в местечко Струнино по фамилии Кузьмину Александру Ивановичу, имевшему небольшой мануфактурно-галантерейный магазин. Условия того времени были таковы : я должен был прожить у него три года без зарплаты, но на полном содержании. Мой хозяин был человеком очень прогрессивным, проявлял открытое и резкое недовольство самодержавием, был ярым атеистом. Во всем доме не было ни одной иконы, и он с большой иронией и резкостью высказывался о религии. Мне с первого дня было сказано “здесь не молиться, это не деревня”. Он был тесно связан с рабочими и крестьянами, у него частыми гостями были люди с фабрики и деревни. Такое же простое отношение было ко мне и домашней прислуге. Мои первые дни пребывания были для меня очень тяжелы, т. к. они были вызваны резким переходом от одного образа жизни в другой. Мне был предоставлен доступ по всему дому, и я со страхом проходил в дверь, где висели тяжелые шелковые портьеры, за ними мне казалось что-то неведомое, такое же впечатление производили на меня и ковры на полу.

Я, не имевший понятия о кровати долго не мог освоиться ( что это для меня ) с постелью, которую мне дали, которая состояла из небольшой перины, атласного ватного одеяла, подушки и простыней. Так же первое время меня угнетала и одежда, которая мне была сшита по спец-заказу, начиная с шерстяного костюма, вплоть до “бабочки”. В первый же вечер мне был устроен “экзамен” по знаниям. Мне были заданы вопросы : “О сотворении мира” и о “Всемирном потопе”, пророке Илье и еще кое о чем из учения о религии. Я отвечал хорошо, но вдруг хозяин резко закричал, стал выражаться и   спросил : ведь ты из крестьян ? Я сказал, что да и заплакал, думая, что я плохо знаю и что меня не возьмут ( чего я боялся ). На шум из кабинета вышла хозяйка и стала его упрекать за шум, он ответил,что возмутительно, какой способный мальчик, сколько он всего усвоил, а на кой черт все это нужно, нужна арифметика и другие знания. Тут же он добавил : ладно, Василий, не плачь, мы с тобой будем заниматься по учебникам “Гимназия на дому”, что в дальнейшем и было. Вследствие внимательного отношения хозяина ко мне, я быстро освоился, мне оказывалось большое доверие, я отпускал   товар, получал за него деньги и даже ежедневно шел сдавать в сберкассу выручку, подсчитывал ее сам. Вечерами в свободное время я читал вслух хозяину, лежавшему на диване, газету “Русское слово” и журнал “Ниву”.

В начале 1915 года мой хозяин торговлю закрыл, мотивируя тем, что рабочие недовольны ростом цен, а я не хочу слушать их упреки. Практически он на росте цен ничего не зарабатывал, в силу того, что мелкая торговля не поспевала за ростом цен оптовиков. После окончания торговли я снова очутился в деревне, т. е. Дома.

Осенью 1915 года отец был взят в армию, а весной 1917 года вернулся. В его отсутствие я и мать вели хозяйство. В это время наша семья прибавилась, и нас стало детей уже пять человек, из которых я был старшим, т. е. появились у меня три сестры : Груша, Паня и Поля, и брат Фёдор. Дед и бабушка с нами уже не жили, а от нас отделились и жили самостоятельно. Наше хозяйство по прежнему было бедным, и в таком состоянии застало нас время великих потрясений, т. е. Февральская, Октябрьская революции и Гражданская война, вызвавшие разруху и голод. Наше хозяйство будучи ни городским, ни деревенским оказалось в тяжелом состоянии, подверженное наступившему голоду. В силу таких обстоятельств весной 1918 года я нанялся за хлеб и картофель пасти овец в своем селе. 1919 год весной было то же самое, получая хлеб за работу пастухом, я давал возможность жить семье. Осенью 1919 года я поступил работать на железную дорогу ремонтным рабочим на станцию Александров. По существу эта работа ничего нам не давала, там платили деньги, которые в то время ничего не стоили, месячный заработок был примерно равен килограмму хлеба на рынке, а пайка не давали, и я все питание для себя возил из дома. А цель работы заключалась только в том,как бы вырваться в люди, но из этого ничего не вышло и весной 1920 года я снова оказался дома в деревне.

С весны я совместно с отцом начал работать плотником, но летом отец был принудительно, как в армию мобилизован по специальности плотника Комитетом по трудовой повинности “Комтруд”, одновременно с ним был также мобилизован как портной Логинов Н. Это произошло в разгар полевых работ, потому я и Логинов Алексей пошли работать взамен своих отцов. Работали в г. Александрове совершенно бесплатно и нам не давали никакого продовольствия, ни одежды и такая мобилизация Комтрудом была тяжелее, чем в армии. В одну из поездок домой за хлебом был такой случай : т. к. в то время в поезд попасть было трудно, мы с Алексеем повисли на подножке пассажирского вагона, но в то время паровозы отапливались дровами, извлекая кучу искр. Не доезжая разъезда Мошино, на мне от них загорелась одежда, рук опустить я не мог – это была гибель под колесами, я начал сильно кричать, случайно услышал проводник вагона и я был им втащен в тамбур и избавлен от огня. Но тут новое   несчастье : нас, как безбилетных арестовали и повезли в Ростов, но в Рязанцеве нас под охраной за это заставили грузить дрова на паровозы, и вот при погрузке на один, шедший в сторону Александрова, как только дрова были погружены и поезд пошел, мы под стрельбу охраны вскочили на поезд и уехали ( сбежали ! ).

3.

В августе 1920 года я повстречался с Матвеевым Яковом ( товарищем по школьной скамье ), который был секретарем Уездного комитета Комсомола, последствием данной встречи было, что я, совместно со мной и Логинов А. Через Уездный комсомол добровольцами вступили в военную школу в г. Владимире. Условия в этой школе были очень тяжелые, питание : голодный паек хлеба составлял 300 г. и незначительный приварок, жалованье курсантов было 900 рублей в месяц, но они были равны на рынке двум маленьким пирожкам с картошкой, оболочка которого из раскатанного теста была не толще бумаги. Помещение совершенно не отапливалось, даже винтовки, внесенные с улицы зимой не могли оттаять, стекол наполовину в окнах не было, вместо них было забито не вплотную досками, и во время пурги утром около наших топчанов ( постелей ) весь пол был покрыт снегом, который не таял. Занятия проводились усиленно, и кроме того приходилось участвовать в операциях по борьбе с бандитизмом, дезертирством и кулацкими восстаниями. Не смотря на это дух курсантов был боевой и полный решимости выполнить любое задание ( курсы состояли исключительно из молодых моего возраста ). Для иллюстрации приведу только один маленький эпизод. В начале формирования школы мой командир взвода назначил меня с какого-то пункта в г. Владимире отвезти в другое место пойманных не то бандитов, не то дезертиров в количестве двух человек. Я взял винтовку ГРА ( это однопатронная винтовка французская, как русская “берданка” ), спросил о патронах, - нет патрон, - ответил командир, как хочешь, и я пошел.Винтовка не имела даже ремня, я её привязал на свой деревенский кушак.Одет я был так : на мне был деревенский пиджак и на ногах лапти, в таком виде я вел их. Если присмотреться со стороны, то трудно понять кто бандит, а кто конвоир. Я пока вел и думал, что если они попытаются побежать, что я буду делать, но все обошлось благополучно, я их отвел туда, куда нужно, действительно “у страха глаза велики” …

Дополнением к питанию служили деревенские сухарики, за которыми приходилось ездить из Владимира домой. Одна из таких поездок была таковой : это была поездка к Рождеству, т. е. к 25 декабря ( ст. стиля ). Железные дороги того времени были перегружены всякого рода пассажирами, военными, спекулянтами, мешочниками            ( мешочники – люди, ездившие из городов в хлебные места за хлебом и имеющие право провозить ограниченное количество ) и всяким прочим сбродом. Ехали где попало : в тамбурах, буферах, кровлях ( это считалось вполне хорошо ) и даже висели на   подножках. На пассажирский поезд, идущий на Москву нам сесть не удалось ( не смотря на мандаты и формы курсантов ), мы поехали в Александров через Иваново, до Коврова ехали на ученическом, а там забрались в товарный вагон, груженный дровами. Логинов Александр не мог бороться со сном и сон неизбежно вел его к замерзанию и только мое беспрерывное вмешательство в его сон спасли его от этого. В Александров добрались только в самое рождество и оттуда пешком до Ивановского. Накануне была пурга, и в такой праздник никто никуда не ехал, и не было ни одного следочка на дороге. К полудню было морозно, мы были в кожаных сапогах, что еще сильно отражалось на ходьбе. Не доходя километра 3 до дома Александр ослаб, лег на снег и не мог идти. Оставив его в таком состоянии, я ушел, и придя домой сказал об этом отцу, и он на лошади привез его, только это и спасло его от замерзания.

Весной 1921 года школа была окончена. Меня, как окончившего школу в числе первых шести человек, оставляли в ней в качестве командира при школе. Я не согласился и был направлен в г. Александров в качестве командира в Александровский территориальный батальон. Там в нем не оказалось штатной должности, и я был ими направлен в распоряжение Уездного военкомата. Но так как мой год рождения не был призван в армию, уездный военкомат не мог меня направить куда-либо, предложив мне в качестве добровольца вступить в какую угодно воинскую часть. По настоянию семьи ( а она еще прибавилась на одного человека – народился брат Иван ), находившейся в полуголодном состоянии, я остался дома. До осени 1922 года я совместно с отцом и другими артельщиками работал плотником по деревням за овес и картошку, за исключением апреля и мая месяцев, в период которых я обучал допризывников в г. Александрове в должности инструктора роты по мобилизации Александровского военкомата.

Осенью 1922 года я поступил на работу в охрану Симско-Лучковского завода. Этот завод находился между Владимирской и Ярославской губерниями, 25 км от ст. Рязанцево Северной железной дороги. Такая работа мне не понравилась, к тому же она очень плохо оплачивалась, и  я в январе 1923 года, как и раньше работал плотником по деревням. За весь период времени по окончании школы и до марта 1924 года я очень внимательно читал газеты и различную литературу, в том числе и политическую. Мои взгляды, высказывания и поведение, в особенности антирелигиозные взгляды ( они у меня сложились с 1915 г. ) в понятиях у людей, с которыми я совместно работал, а также и у жителей нашего села, что я “Комсомол”, так все и звали меня “Васька Власов – это Комсомол” …

Я начал брать уже книги из волостной библиотеки в Годунове, где библиотекаршей работала в то время молодая комсомолка из рабочих Струнинской фабрики Шмелева Мария Васильевна ( я с ней встречаюсь и теперь – она живет в Переславле – пенсионерка ). Под её руководством и при ее влиянии я стал более систематически заниматься политической литературой.

Осенью 1923 года я был принят кандидатом ВКП (б) в Годуновскую волостную ячейку, в которой до меня было на всю волость ( волость – административная единица, равная  1 / 4 теперешнего района ) шесть коммунистов. С осени 1923 года и до марта 1924 года я прожил в семье.

                                                      4.

В марте 1924 года производился набор добровольцев в Красную армию молодежи рождения 1902 года, в местные караульные команды, для досрочной смены уставшего 1901 года ( он был взят еще в гражданскую войну ). Я решился откликнуться на это и добровольно снова поступил в армию и был назначен на службу в г. Александров в караульную команду по охране артиллерийского склада. В этой команде было до 100 человек, она делилась на пять отделений. Я, как окончивший военную школу, был назначен командиром отделения. В августе я был направлен на переподготовку комсостава в Нижегородскую военную школу, в которой пробыл до декабря месяца и снова вернулся в свою команду. С первого дня службы в нашей команде был общеобразовательный кружок, в котором начались занятия на уровне пятого класса настоящей школы, там я очень аккуратно занимался, кроме того, неся службу командиром, ходил в наряд не на посты, а караульным начальником, имел много свободного времени, которое  проводил исключительно за книгами по различным отраслям знаний. Кроме того, с осени 1925 года я начал заниматься заочно в Ленинградском рабфаке. В октябре 1925 года наша команда была переформирована в отдельную стрелковую роту двухзвездного состава по 75 человек в каждом взводе, и я был назначен командиром взвода со всеми вытекающими отсюда последствиями : жил уже на квартире, получал 70 рублей в месяц, бесплатное продовольствие и обмундирование. С ноября 1925 года я стал членом ВКП(б). Служба проходила хорошо, я всегда был жизнерадостным и в хорошем настроении, личная жизнь и свободное время проходило весело, создался круг хороших друзей и товарищей гражданской молодежи города, в особенности среди комсомольцев и частности среди учащихся Педтехникума. В феврале 1926 года я был участником Владимирского Губернского съезда комсомола ( делегатом Александровской делегации ), где я познакомился с поэтом Александром Безыменским, где тоже очень интересно и приятно было проведено время.

Период моей службы в Армии в Александрове (1924-1926 гг.) был для меня началом быстрого роста в области  общеобразовательных знаний и общественного развития. В начале марта 1926 года я был из армии демобилизован и Укомом КПСС направлен на работу в порядке существовавшего в то время лозунга “Лицом к деревне !” в Овчининскую волость, на полит-просвет работу на должность зав. Волостной избой-читальней и волостной библиотекой и одновременно парторганизатором. В то время на всю волость существовали две партячейки, а по моему приезду в одной части волости в пределах двадцати деревень была организована еще партячейка, секретарем которой был избран я. Весной я был также избран председателем месткома волостного объединения “Рабпрос” ( Профсоюза работников просвещения ), в который входило до 60 человек учителей. Волостная изба-читальня и библиотека находились в с. Овчинино, а Волисполком в 6 км. отт него в местечке Паньково ( это именье и дом какого-то помещика).

Село Овчинино состояло из 120 дворов, имело в основе хорошие культурно устроенные домики в две стороны с широкой улицей и небольшим садиком под окнами каждого домика, а также и фруктовыми садами.

Население его, мужчины все поголовно находились в Москве на столярных работах, а женщины занимались сельским хозяйством, которое из-за малого количества земли было не очень большим. Я в течение всего времени жизни в Овчинине жил на квартире совместно с семьей в одном доме, имея маленькую комнатку за   перегородочкой. Фамилия моих хозяев была Смоловы. Семья их состояла из хозяина Дмитрия и хозяйки Матрены, им было уже не менее 50 лет, я их звал просто дедушка и бабушка, а они меня Вася. Наши отношения сложились просто по-семейному, и я со всей семьей жил очень дружно, и мы были довольны друг другом. У них были дети : дочь Надя – 19 лет, сыновья Коля 16 лет и Костя 14 лет. Обстановка, в которой началась моя работа была хорошая, я был хорошо принят  местными работниками и у меня с ними за весь период работы были все время хорошие и товарищеские отношения. Это были : председатель Волисполкома – Пурганский Михаил Васильевич, коммунист из учителей, секретарь Волкома КПСС Муханов Иван Фёдорович из Кольчугинских рабочих, Волжен. организатор Никольская Татьяна Николаевна из рабочих фабрики Карабаново, зав. Политпросвет Андриянов Алексей, директор Овчининской школы Взоров Михаил Николаевич, учительница этой школы Усцова Антонина Николаевна ( она же секретарь месткома ), комсомолка из окончивших Педтехникум, председатель Овчининского сельсовета Васягин Константин Сергеевич из местных крестьян-бедняков. Все эти люди были очень преданными своему делу, честными, правдивыми и прямыми во всех вопросах, вытекающих из их обязанностей по их работе, примерными  в личной жизни и хорошими товарищами ; совместно с ними хотелось работать и жить. За работу по-прежнему я взялся с интересом и энергией, с ней я справлялся, нельзя сказать, что она была идеально поставлена, но мое прямое начальство моей работой было довольно. Мне как-то удавалось хорошо привлечь к культурно-воспитательной работе сельскую интеллигенцию : как то медработников, учителей ( последних еще и потому, что я был председатель месткома ) и других. И я хочу быть очень объективным и сказать, что вся сельская интеллигенция в тот период очень хорошо отзывались на мои просьбы и принимала активное участие в проведении массовой воспитательной работы, как-то : чтение лекций, постановки спектаклей, концертов, разного рода вечеров, а также в проведении массовых политических и хозяйственных мероприятий, проводимых парторганизацией, а также в работе сельскохозяйственной и потребительской кооперации, что имело большое значение в тот период времени ( период НЭПа ).

                                                      5.

В 1926 году в Овчинине уже было создано общество потребителей, правление которого состояло из лиц настроенных нэпмански, т. е. заинтересованных в усилении НЭПа. Председателем был Паленов Д. Н. Из крупных кулаков, бывший офицер старой армии, а также и остальные члены правления принадлежали к зажиточной части населения, вследствие чего деятельность ОП развивалась очень слабо. Она искусственно велась так, чтобы не развалиться совсем и не двигалась, т. е. не расширялась.

В феврале 1927 года собрание уполномоченных избрало новое правление, в него вошли: Романов – местный, из крестьян бедняков, коммунист – председатель правления;  Осипов Иван Осипович из крестьян середняков – закупщик и казначей; Мельников Григорий Иванович (бывший член правления, он же бухгалтер ОП) из зажиточных крестьян. Бухгалтером я и еще не помню кто, были приходящие члены правления. Романов оказался непригодным и был через два месяца освобожден. Председателем стал Осипов И.О. И я был избран закупщиком-казначеем, это было по настоянию Волкома КПСС, по мотивам, что я когда-то знал торговлю. Торговая работа была моим призванием, работать я начал с большим желанием, не считаясь ни с каким временем. Осипов И. О. (председатель правления) был очень добросовестным, честным и хорошим работником и прекрасным товарищем. Мельников Г. И. Хорошо знал бухгалтерию и торговую работу, был хорошо грамотным (окончил гимназию), культурным, честным человеком и хорошим товарищем. С ними я хорошо сработался и быстро освоился со своими обязанностями. При такой нашей дружной работе ОП стало быстро развиваться, как по товарообороту, так и организационно, т. е. увеличилось количество пайщиков, стало три магазина вместо одного. В августе я был направлен правлением на трехмесячные торговые курсы Александровского Райпотребсоюза в гор. Александров. На этих курсах я был назначен старостой, в моем распоряжении было всё хозяйство, учебные принадлежности и питание курсантов. Кроме того, что я  был курсант, я еще был преподаватель обществоведения, получая равную оплату, как и другие преподаватели. Преподавательский состав был хороший, курсы всем необходимым были обеспечены хорошо, учеба проходила регулярно, усвояемость среди курсантов была хорошая. Состав их был подобран подготовленный и грамотный. В ноябре курсы были закончены и я получил удостоверение с указанием, что могу занимать должность инструктора в ЦРКА (цент. Рабочий кооператив).

До ухода в армию, т. е. до марта 1924 года моя личная жизнь, как молодого человека отличалась от жизни моих сверстников из Ивановского. Я был бедным пастухом ( последняя работа считалась уже позорной ), к тому же понятие обо мне как “Комсомол” отталкивало от меня девушек нашего села и они не дружили со мной, также было и влияние их родителей. Иногда у меня возникала дружба с девушками из соседних с нашим селом деревень (там мое имущественное состояние было известно плохо), но эта дружба не могла быть серьезной. Со стороны матери была попытка заставить меня жениться (такие предложения были) на девушках из зажиточных семей из засидевшихся в девках, как тогда выражались, с получением приданного для заведения личного отдельного от нашей семьи хозяйства, но мной такие варианты, к неудовольствию матери – отвергались. В армии в Александрове, как я уже говорил, у меня были знакомые среди гражданской молодежи, познакомился через товарищей, служивших вместе со мной в команде  добровольцами, как и я.

Из среды этой молодежи я подружился с девушкой Лаврентьевой Марией. Она только что окончила школу второй ступени и работала в Карабанове                                          (пролетаризировалась). Она происходила из семьи железнодорожников, отец её умер от тифа, в семье оставались мать, два брата один из них механик, другой был в возрасте не более 15 лет и сестра, не живущая с мужем, имеющая свой дом в поселке Замчаловка. Вся семья была очень консервативных  взглядов, особенно старший брат. Наша дружба была искренне-чистой, но это длилось недолго, до вмешательства семьи. Знакомство началось в январе 1925  года, а весной она мне сказала, что она подвергается большим нападкам, и что брат ей заявил: не потерплю, чтобы моя сестра была знакома с командиром Красной Армии. Все нападки, которым она подвергалась в течение лета за наши встречи (а они порой доходили до потасовки), она не выдержала и осенью наша дружба разрушилась.

Работая в Овчинине я не смог серьезно подружиться с какой-либо девушкой, как-то не встречалось такой или вообще не получалось, по причинам и самому непонятным. Летом 1927 года я отпуск проводил в Карабанове и имел в это время намерение жениться. В период отпуска (две недели) в Карабанове по рекомендации тети Паши (сестра отца, она была ткачихой) знакомился с некоторыми девушками, но все это кончалось ничем. В период нахождения в Александрове на курсах я также навещал Карабаново, и моя сестра Груша (она работала там прядильщицей) познакомила меня с её подругой и девушкой Первушиной Александрой Михайловной. Ей было тогда 21 год, она и стала моей женой. Она не работала, была в своей семье как хозяйка, т. к. её мать умерла, когда ей было десять лет, и её отец вновь не женился, а воспитывал детей один. Кроме неё в семье было два брата моложе её, которые учились. Отец работал литейным мастером и семья материально была обеспечена.

                                                        6.

По окончании курсов, с начала декабря я был мобилизован как командир запаса для обучения допризывников. На работу в Овчинино вернуться не смог. Учебный пункт был в с. Ваулове, от Овчинино 20 км. И 20 км. от железной дороги Александров – Иваново, и я на выходные дни ездил в Карабаново. В начале февраля 1928 года я снова вернулся в Овчинино, т. к. когда я был на учебном пункте, прошло собрание уполномоченных и я снова был избран в правление.

Осипов И. О. от работы отказался по мотивам многосемейности и малой зарплаты (он был столяр и уехал в Москву), я был избран председателем вместо него  и остался работать, совмещая свою работу с работой закупщика и казначея. Вторым работником был Мельников Г. И., он был бухгалтером и членом правления. С ним я очень хорошо сработался, и мы не только очень дружно работали, но и стали хорошими товарищами. В течение года, т. е. до марта 1929 года, наше ОП, бывшее в системе Александровского райсоюза в числе отстающих (имело опротестованные векселя), вышло в число передовых и стало вполне кредитоспособным. Я по-прежнему в Овчинине жил один, Александра Михайловна жила в Карабаново и работала. Каждое воскресенье приходилось ездить в Карабаново, что создавало много трудностей, и вообще это был ненормальный образ жизни, вследствие чего я стал иногда в правлении Райпотребсоюза просить или отпустить меня, или дать возможность работать поближе к семье.

В связи с затруднением торговли хлебом в начале марта 1929 года в наше и Вауловское ОП для составления списков нуждающихся в хлебе (после чего стали муку продавать только по этим спискам) был командирован уполномоченный Александровского Уисполкома Корольков Сергей Иванович, и также уполномоченным был я. В это время должен был проходить волостной съезд Советов, по настоянию Волкома КПСС я должен был избираться Председателем Волисполкома (Пурганского М. В. взяли на работу зав. УОНО), но по настоянию Королькова С. И., заявившего, что меня берут на работу в Райпотребсоюз, моя кандидатура была снята. В марте 1929 года состоялось собрание уполномоченных, на котором мне с большим трудом удалось отказаться и председателем был избран Груздев из деревни Большие Горки, из демобилизованных красноармейцев, командированный нашим ОП на кооперативные курсы и окончивший  их. Я был выдвинут из председателей ОП в Райпотребсоюз на должность технического заведующего торговым отделом.

Так хорошо закончилась моя трехлетняя жизнь и работа в Овчинине, и у меня на все время сохранилось воспоминание о жизни, работе и людях, работающих и соприкасающихся, и живущих со мной, как о самом лучшем времени в моей жизни.

Эти три года характерны тем, что они являлись началом моей общественной работы и самостоятельной жизни вообще. Молодые годы, полные оптимизма и лучших надежд, к тому же все так хорошо сложилось во всех отношениях.

7.

Привыкнуть к такому резкому переходу в работе от одной должности к другой я не мог очень долго. Ведь почти все сотрудники Райпотребсоюза, у которых я несколько дней назад только просил для ОП товара или по расчетам и вообще что-нибудь, теперь стали моими подчиненными. Летом 1929 года началась реорганизация управления, ликвидировались губернии, уезды и волости. Создавались районы, округа и области, т. е. проходило укрупнение административных единиц. Райпотребсоюз был реорганизован в окружной, в который вошло 7 районов, без райсоюзов. Всего было до восьмидесяти сельпо и горпо. Я был назначен техническим заведующим торговым отделом окружного союза и затем заготовительного. Семейная жизнь по-настоящему не была еще устроена. Александра Михайловна жила и работала в Карабанове, а я жил в Александрове один. В июле у нас родилась наша первая дочь Зоя. В сентябре я был взят в армию, на сборы и находился целый месяц в городе Рязани (это была частичная мобилизация). Зимой, в начале 1930 года снова началась реорганизация: ликвидация округов и расширение административной деятельности районов, которые стали подчиняться прямо области. С весны 1929 года я начал учиться заочно на Московских высших торговых практических  курсах Центросоюза, т. к. в моей попытке поступить учиться на Ленинградские высшие практические курсы осенью 1928 года было отказано из-за большого наплыва и недостаточного стажа моей кооперативной работы (не было трех лет).

Работа в райпотребсоюзе и Окрпотребсоюзе носила характер неуравновешенный, много было всякого дерганья, начались затруднения с товарами, усложнились расчеты. (1929 год был началом сплошной коллективизации). Плохо стало с транспортом и вообще работать приходилось очень много. Мне, как выдвинутому на такую большую работу с низов и не имеющему достаточной теоретической и практической подготовки, было очень тяжело. В начале 1930 года я столкнулся с возмутительным случаем, заключавшемся в следующем: ко мне в Окрпотребсоюз пришел Пурганский М. В. (председатель Овчининского волисполкома) и сказал, что его исключили из партии как “троцкиста”. Это было сделано по доносу одного из работников НКВД, который находился несколько дней в Овчининской волости во время перевыборной компании Советов.  Осенью 1928 года Пурганский был у Сольца (в ЦККа) и сказал, что ему нужна характеристика от коммуниста, работавшего вместе с ним в Овчинине и хорошо его знавшего. Я дал ему такую характеристику, и он был восстановлен в партии, но снят с должности заведующего окружным отделом народного образования, и был назначен директором школы крестьянской молодежи, при опытном поле, в пяти верстах от Александрова. В этой школе, в течение трех лет училась моя сестра Поля (у нее была инвалидность), которой  им и его женой Антониной  Николаевной, уделялось много внимания.

В связи с ликвидацией Окрпотребсоюза я был правлением рекомендован в Струнинский церабкооп. В мае месяце на собрании уполномоченных я был избран в правление и занял должность зав. торговым отделом. Зимой с 1929 года по 1930 проходила компания по чистке Советского и кооперативного аппарата. Комиссией по чистке аппарата  Окрпотребсоюза я был вычищен по 2-й категории, т. е. лишен прав работать в кооперативном аппарате. Причиной послужило следующее: членом правления и зав. торговым отделом была принята на работу по протекции некто Жеглова С. на должность товароведа, я категорически против этого возражал. Жеглова до этого нигде не работала, была “домашняя хозяйка” и жена одного старого почтового чиновника из г. Юрьева-Польского, в возрасте 38-40 лет. О работе товароведа она не имела никакого представления. Я же был вынужден дать ей группу, т. е. она стала товароведом по определенной группе товаров. В практической работе она делать ничего не могла, и работу, порученную её группе приходилось выполнять или мне, а более всего другим товароведам. Это создавало много неудовольствия в отделе, а с её стороны поступали жалобы  Варварину, что её игнорируют и зажимают, только потому, что она женщина.

Чистка аппарата проходила в форме открытых массовых  собраний и в момент, когда я проходил чистку, она выступила против меня, что я мол её зажимал, как женщину “выдвиженку от станка”. Против нее  никто не выступил, и комиссия по чистке вынесла решение вычистить из кооперативного аппарата за зажим женщин-выдвиженок и за грубое отношение к сотрудникам. Это решение я обжаловал в окружную комиссию. Оно было до нелепости глупо, ведь я был членом КПСС, и выходит коммунистом быть могу и работать где угодно, а в кооперативе нет. Практически кооперации было не жалко, но примириться с таким нелепым решением было тоже нельзя. Когда я избирался в правление Струнинского ЦРКА решения Окружной комиссии еще не было. Работать в Струнине мне не понравилось, как-то я плохо свыкался с обстановкой, к тому же отдельно опять от семьи. Как-то плохо я мог сработаться с председателем правления Тимохиным. Он бывший председатель поселкового Совета, а до этого рабочий фабрики 5-го октября, малограмотный, совершенно не имеющий никакого представления о торговой работе. Человек ограниченный и много мнящий о своей персоне. С ним у меня не было никаких определенных столкновений или недоразумений, были какие-то строго формальные отношения, что не в моем характере, и я стал искать причину оставить работу в Струнине.

В данной обстановке я проработал два месяца. Поступило решение Окружной комиссии по чистке, которая утвердила решение комиссии, я воспользовался этим решением, ушел с работы и целый месяц не работал – отдыхал. Данное решение я обжаловал в Окружную комиссию контрольную ЦКК РКИ, в конце июля  получил её решение, отменяющее решение комиссии по чистке, т. е. я был реабилитирован. После отдыха я был приглашен на работу в Карабановский ЦРК. Вначале я выполнял работу по спецчасти, дополнительно к которой на меня была возложена работа по подготовке кадров, т. е. организация курсовой учебы при ЦРКА. Работа мне та и другая нравилась, спокойная, в особенности по подготовке кадров. Я стал жить вместе с семьей, т. к. Александра Михайловна никуда из Карабаново не выезжала. Все сложилось очень хорошо, но когда я проработал не более месяца, меня вызвали в Окружком КПСС и заявили, что меня ищут давно, и я как бывший окружной работник должен ехать работать в районный аппарат. Зав. Александровским Окрторготделом в то время, когда я работал в Окрпотребсоюзе, был Коровин Андрей Андреевич, с которым я был знаком еще в 1925 году по совместному проживанию на одной квартире. Тогда я был в армии, а он работал зав. магазином тканей. В Гражданскую войну он был коммунистом и на фронте был комиссаром инженерной части, но я не помню, каким образом он потерял связь с партией и хлопотал о восстановлении. В марте 1926 года мы расстались и встретились вновь в 1929 году, тогда он уже был зав. Окрторготделом, восстановивший свое партийное положение. Он был человеком работоспособным, честным, хорошим коммунистом и товарищем.

При ликвидации округов расширились права районов, и в них создавались ряд новых отделов, которых не было при округах, в частности Райторготделов при Райисполкомах. На Коровина было возложено формирование Райторготделов, и вот он, зная меня, просватал в Окружком на должность зав. отделом в Переславский Райисполком, так как все это было утверждено Окружкомом, я отказаться от данной работы не мог.

8

В августе 1930 года я покинул Карабаново и отправился в Переславль-Залесский, в который ехал впервые. Переславль от ближайшей железной дороги, станции Берендеево, отстоит на 21 километр, которые нужно было проехать в то время только на троишнике или автодоре. Троешник – извозчик-частник, у него летом была закрытая карета на 6 человек внутри и 2 наверху, зимой – сани тоже на 6 человек, посредине которых стояла печь, запрягалось в них три лошади. “Автодор” – грузовой 4-х тонный автомобиль с надстройкой и скамейками, принадлежавший обществу “Автодор”. Я поехал на “автодоре”: проехав шесть километров он остановился и ехать дальше не мог (что с ним случалось часто), и все пассажиры пошли пешком, в том числе и я, да еще с чемоданом. Так неприветливо встретил меня Переславль.

Жить я на первое время поселился в “Рыбаках” (так назывались две улицы, идущие вдоль реки Трубеж, на которых жили рыбаки), на Правой Набережной, в домике, принадлежавшем тете Александры Михайловны – Новоселовой А. И. Совместно с ней жили отец Александры Михайловны, её брат Александр и сын А. И. Василий. Домик был очень маленький, и я спал на чердаке сарая во дворе. Работать  приступил тут же в должности зав. Райторготделом при Райисполкоме. Я был первый заведующий, т. е. мне пришлось организовывать работу. Весь аппарат  был я и один экономист, на должность которого я принял Малышева Алексея Николаевича. Это был грамотный, культурный, тактичный, честный человек, очень добросовестно-исполнительный и трудолюбивый. С ним у меня проходила хорошо слаженная работа. Зимой какой-то “обследователь” из области, проверяя  как выполнена Коопсельхоз-союзом контрактация семенного овса,  установил, что в невыполнении планов виновны председатель Коопсоюза Натурин и я как райвнуторг и возбудил уголовное дело против нас (это был абсолютный абсурд).

Председателем Райисполкома был Егоров И. И., он тоже из окружных работников, бывший зав. окружным земельным отделом, в прошлом юрист, хорошо образованный, безупречно честный, культурный  и очень тактичный человек, принципиально чистый как коммунист, хороший товарищ.  Узнав о том, что я привлекаюсь к суду, он очень возмутился и посоветовал мне в суд не являться, и я так и сделал, уехал в командировку. Суд состоялся без меня, Натурина приговорили к какому-то сроку принуд-работ, а на меня передали дело в РКИ, оттуда без разбора было передано в Райисполком. Президиум Райисполкома меня виновным ни в чем не нашел, и на этом это глупое дело прекратилось.

Осенью 1931 года в связи с очень плохой работой Райпотребсоюза, я был Райкомом направлен на работу в Райпотребсоюз зав. торговым отделом. На моем назначении настоял Чернов Дмитрий Петрович. Когда я был зав. торг. отделом, он был районным уполномоченным ( союз-хлеб ), т. е. тесно соприкасался со мной по работе. Ему предложили быть председателем правления Райпотребсоюза. Он не торговый работник, заявил, что согласится только при условии моего назначения, что и было сделано. Чернов Д. П. был образованный и очень тактичный человек, с хорошими организаторскими способностями, хорошо умеющий по любому вопросу договориться в районных организациях.

Райпотребсоюз был в очень плохом состоянии, совершенно некредитоспособен,  сотрудники даже сидели в нетопленном помещении, товары не выкупались, а продавались непосредственно банком сельпо и горпо. Была огромная дебиторская задолженность, полугодовая отсталость отчетности (баланс в ноябре был только на 1-е июля).

В такой обстановке пришлось очень много работать, а главное, перестроить весь аппарат от абсолютно безнадежного положения к тому, что все можно быстро поправить. Что и удалось сделать в ближайшие три месяца. Райпотребсоюз на 1-е января 1932 года выглядел как нормальная торговая организация. 

Через месяц после моего ухода из Райвнуторга в Райпотребсоюз в районе произошло событие, которое не обошло и меня и впоследствии сыграло большую роль в моей жизни. История его такова: осенью, в начале заготовок, район получил план хлебозаготовок в т. ч. и овса 6000 тонн. План по овсу был явно завышен, но все же был доведен до сельсовета и даже до сдатчиков хлеба, как колхозов, так и единоличников. При поездке в район пред-рик Егоров и другие, в том числе и я убедились, что его 100% выполнение оставит на весну весь район без семян (хотя выполнение  было возможно : сдатчики не сопротивлялись, им было безразлично, на будущий год при таких условиях сеять не хотелось). По хозяйски рассуждая, допустить такое  нельзя, и Егоров написал письмо в Облисполком о нереальности планов, и что можно его выполнить только на 50%.

Дело с заготовками не двигалось, выполнение же оставалось на 50%, но план изменен все же не был. В декабре Егорова вызвали в Облисполком с докладом о ходе заготовок. Он сразу в докладе начал с того, что план нереален и что он об этом им уже писал писал . Облисполком решил Егорова за такое отношение с работы снять и отдать под суд “за саботаж в хлебозаготовках”. Была командирована в район специальная комиссия, включая и зам. обл. прокурора, который начал вести следствие. На комиссию было возложено обеспечить 100% выполнение плана хлебозаготовок. Не смотря на то, что она пробыла в районе месяц, дело не сдвигалось с места, так и осталось выполнение на 50%. Следствием не установлено было уголовного преступления со стороны Егорова и дело было прекращено. Но в присутствии комиссии дело разбиралось на бюро Райкома. Перед заседанием бюро меня вызвали в Райком как бывшего Райвнуторга дать какие-то     справки, - я заявил, что в данных Облзу в Облвнуторг есть завышение по нашему району посевных площадей по овсу на 700 га, что не понравилось представителю Облзу товарищу Сухареву, члену комиссии. На бюро было решено Егорову и еще кому-то (не помню) сделать выговора, и мне, как бывшему Райвнуторгу,  по предложению этого же Сухарева – тоже выговор с формулировкой “за отстаивание перед областными организациями заниженного плана заготовок”.

На начавшийся строиться с осени 1931 года завод № 30, в феврале 1932 года нужно было организовать ЗРК (закрытый военный кооператив). На организацию из Облпотребсоюза приехал Голышев, который меня хорошо знал, он и решил мою дальнейшую работу. Из Райпотребсоюза я был назначен Председателем ЗРК и опять пришлось начинать с начала, т. е. организовывать третье учреждение в Переславле, и снова много работы и суеты. Стройка разворачивалась в трудных условиях 1932 года вообще, а в особенности в продовольственном снабжении (1932 год был самым тяжелым) , карточная система на все товары, недостаток денежных знаков. Все это осложняло организацию торговли, к тому же колхозы экономически были слабы, и колхозная торговля отсутствовала. Зимой 1932 года на 1933 год случилось неожиданное: завод строиться в Переславле не стал, его перевели куда-то на восток. Меня с ним Райком не отпустил как свои районные кадры, выделенные ему в нашем районе, и все мои хлопоты и тяжесть работ по организации пропали, и до марта 1933 года я занимался ликвидацией своего хозяйства. После этого я снова был направлен в Райпотребсоюз, но там проработал не больше месяца. Когда я начал снова там работать, стал проситься в Райкоме об освобождении с данной работы, ссылаясь на скуку, т. е. мне казалось мала там нагрузка, к тому же меня приглашал Облпотребсоюз на работу в Кинешму на должность директора межрайонной торговой базы.

 Председателем в это время в Райисполкоме был Артемьев В. З., который до этого работал в Райкоме и затем на заводе № 30 секретарем Парткома. Он меня хорошо знал по всей работе и без всякого моего согласия и даже спроса на одном из бюро Райкома было решено, по предложению Артемьева назначить меня первым его заместителем и пред. Райплана, которого до меня не было. Так опять пришлось начинать с начала, т. е. организовывать работу отдела. С апреля 1933 года я приступил к этой должности.

Летом 1933 года я был взят на сборы в армию и находился в Гороховецких лагерях в 51 полку 18 стрелковой дивизии в должности политрука полковой школы. В период моего нахождения на сборах заболела дочь Нина, она как-то не любила жаловаться на боль и оказалась больна скарлатиной, её в тяжелом состоянии Александра Михайловна повезла в больницу. Там заведующий врач Елисеев заявил: “что ты привезла её умирать сюда, пусть умирает дома”, и её в больницу не принял. В данной больнице завхозом работала Иванова Лена (коммунистка), она по договорённости с медсестрой её оставила, поставив койку в коридоре, и медсестра, зная диагноз, начала её лечить. Нина поправилась, живет и поныне. Только вмешательство Ивановой Л. и медсестры спасли жизнь Нины. Этот возмутительный случай я узнал по возвращении со сборов, говорил о нем в Райздраве, но официального хода этому делу не дал, т. к. он грозил Елисееву лишением права врача.

В конце ноября в наш район приехали   вербовать переселенцев на Украину, и я был назначен Председателем переселенческого комитета при Райисполкоме. Суть этого переселенческого дела заключалась в том, что в результате политики хлебозаготовок на  Украине население осталось без хлеба и, в связи с этим образовался голод, также проводились репрессии во время хлебозаготовок, в колхозах осталось жителей не более одной трети. Правительством было принято решение пополнить состав населения из колхозов центральных областей с недостаточной обеспеченностью землей. Наш район был прикреплен к Беловодскому району Сталинской области (Район Донбасса, степная часть Украины.).

Условия вербовки были таковы: колхозники, желающие переселиться, получали из колхозов по уставу все что им положено вплоть до лошадей, и все это и их личное имущество перевозилось за государственный счет. Там на месте они получали бесплатно дом с хорошим приусадебным участком и садом (за счет выбывших). В связи с тем, что условия жизни на Украине наших малоземельных колхозников заинтересовывали, и к тому же они в какой-то степени верили мне (так как они меня хорошо знали), на вербовку откликнулись самые хорошие и крепкие колхозники, как например семья Ульянцевых из деревни Веськово. Было завербовано в районе 80 семей, т. е. количество, которое было намечено. Даже приходилось некоторым отказывать, как опоздавшим в число 80 хозяйств.

В начале декабря был сформирован эшелон, начальником которого был представитель Украины, а я был назначен комиссаром этого эшелона. Колхозники везли с собой все домашнее имущество, вплоть до кур, кроликов и картофеля. В каждом двухосном товарном вагоне было четыре семьи, что составляло 20 вагонов с колхозными лошадьми, личными коровами, кормом, кроме того из воинской части была походная кухня, каптерка, торговый ларек от Переславского Горпо, мед. Обслуга и штабной  вагон. Все было обставлено очень хорошо. Конечная станция была Чертково Юго-Восточной ж/д и от нее в сторону до 100 км были колхозы, в которые они предназначались. Семьи переселенцев были погружены на грузовые автомашины Сталинской автоколонны, а за имуществом местные колхозники приехали на молодых бычках. Приехавшие колхозники были очень удивлены нашему колхозному богатству, и вышло, что не мы приехали на Украину, а она к ним. Когда я по просьбе колхозников Украины разрешил покупать у нас в ларьке продукты, а также разрешил отдать им бесплатно оставшийся у нас хлеб, они устроили давку, чем очень удивили нас, после чего в оправдание своего поступка они показали свой хлеб, который они имели при себе, наши колхозники его есть не могли, т. к. он был очень горький, испечен был с полыньей.

Посмотрев на всё, наши колхозники окружили меня и со слезами говорили – “Василий Григорьевич! Куда ты нас привез?”. Я чувствовал себя очень плохо, я понял, что я их обманул, но делать уже было нечего и они отправились в колхоз. Я для большей убедительности поехал с ними. Переселенцы были предназначены в колхоз “Памяти Ленина” Беловодского района. Это по украински хутор (селение), в нем было около 300 дворов, большая каменная школа, в которую до распределения по хатам они были помещены. В этом хуторе постоянного населения было не более 50-70 хат, в которых жили в основном женщины с детьми. Мужчин почти не было. Все остальные хаты были ничьи, их хозяева в большинстве вымерли от голода, частично были высланы и разбежались от голода кто куда мог.

Всем переселенцам были даны хаты бесплатно из числа тех хозяев, которых не было. Во всем хуторе около каждой хаты были хорошие сады, в основном вишня и черешня. У хат же, которые были ничьи, сады поросли бурьяном так, что по ним невозможно было пробраться (он там очень густой и выше человеческого роста).

Большинство нежилых хат выглядели как после бомбежки. Полуразваленные, около них стояли брошенные вполне пригодные сельскохозяйственные машины, различный инвентарь и повозки. Все это поросло бурьяном. В ночное время в таком большом селении где-то был виден огонек. Общая картина селения, в особенности ночью представляла жуткое зрелище, наши колхозники от всего этого пришли в такой ужас, что с наступлением темноты не выходили на улицу. Я прожил там дня три, заехал в Беловодск, зайдя в Райком и Райисполком, покинул район с тяжелой думой.

На станции Чертково, с которой я садился на пассажирский поезд, мне представилась такая картина: все помещение станции было забито народом, который лежал и сидел на полу, что совершенно невозможно было пройти. Все они пытались как-нибудь и куда-нибудь уехать от голода, но из них большое количество уже не могли никуда уехать, они уже почти не двигались, т. е. были накануне смерти. Вымирая тут, их постепенно убирали. От всего этого ужаса я не мог даже находиться в вокзале и не смотря на мороз ждал поезда на улице.

Все переселенцы осенью 1934 года вернулись обратно. Последними вернулась семья Ушниковых, я с ними имел беседу о причине возвращения. Оказалось, что система отношений 1932-1934 годов не изменилась, и в 1934 году они не выдержали и уехали. Так попусту были затрачены огромные силы и средства. Зимой 1934 года в Переславль приезжал из Москвы  представитель комиссии Советского контроля СССР проверять причину, т. е. искать виновных. Он намекал, не было ли принуждения в переселении, но когда он убедился, что нет, и зная к тому же поведение Украинских организаций, пришел к заключению, что виновата Украина.

10

По возвращении через несколько дней, я, как зам. предрика района комплектования 18-й стрелковой дивизии был командирован на юбилейные торжества, посвященные 15-летию дивизии в г. Ярославль, где после торжественного заседания в театре имени Волкова был дан банкет в доме Красной Армии. На банкете был весь комсостав дивизии, начиная с комбата и выше, представители местных Советских и партийных организаций (в узком количестве), бывшие участники боев Гражданской войны этой дивизии и также представители высшего командования:  командир корпуса Кулик Григорий Иванович (впоследствии маршал артиллерии), Кузьмин – начальник высших учебных заведений Красной Армии, бывший член Реввоенсовета армии, куда входила 18 стрелковая дивизия, впоследствии расстрелян как “враг народа”.

Банкет был обставлен очень изысканным угощением, с наличием дорогих вин и фруктов, специального привезенных с Кавказа представителями Армянской ССР, где сражалась дивизия в Гражданскую войну.

Я еще не успел избавиться от впечатлений Украины, и, попав в такую обстановку, чувствовал себя не столько весело и приятно, а наоборот, находился в каком-то непонятно-двойственном суждении о происходившей жизни в нашей стране.

В данной должности я проработал до апреля 1935 года, т. е. два года. На протяжении всего периода времени работа протекала довольно своеобразно. На работе по должности я работал одну треть, а остальное время находился в деревне в различного рода командировках как-то: посевная и уборочные компании, лесозаготовки, хлебо и льно-заготовки, мобилизация средств и другие. Непосредственная работа в Райисполкоме как председателя Райплана так же как и члена Президиума проходила нормально. С Артемьевым и другими работниками Райисполкома взаимоотношения были хорошие. Я чувствовал, что имел авторитет, как непосредственно в Райисполкоме так и на периферии, т. е. в сельсоветах и колхозах.

Я был членом пленума Райкома, внештатным инструктором по промышленности.  Не могу пожаловаться на то, что мой авторитет не поддерживался, как Артемьевым, так и Райкомом и другими работниками района. Я имел массу всяких других нагрузок в различных комиссиях, комитетах, был членом и руководителем различных общественных, кооперативных и других районных организаций,. непременным докладчиком на торжественных собраниях: в празднование 1-го Мая, Октябрьской революции, а также руководителем не менее, чем двух политшкол. Выполнение возложенных на меня всякого рода поручений и обязанностей мне   удавалось. Моей работой были довольны как в Райисполкоме, так и в Райкоме.

Одновременно со мной в Райисполкоме работал зав. земельным отделом Аркадьев Константин Алексеевич, этот человек, как говорят, был “не земной”,  ничего не хотел личного, жил только работой, которой он отдавался искренне с энтузиазмом. Лично как человек он был очень прост. По его отношению к людям невозможно было и думать, что он занимает какую-то должность в учреждении. Пользовался огромным авторитетом среди сельского населения и большим доверием в Районных организациях. Ему работа также удавалась, и если в районе в каком–либо совете или колхозах не выполнялось какое-либо мероприятие, то в Райкоме и Райисполкоме говорили: ну, нужно посылать Аркадьева или Власова.

Так сложилась работа и жизнь в период 1933 – 1934 годы.

В марте 1935 года началось разукрупнение районов и в Ивановской области создалось семнадцать новых районов. И вот в один из них по назначению Облисполкома и решению Обкома КПСС мне пришлось поехать в организационную пятерку по организации работ (снова по организации, но уже не только учреждения, а целого района), в должности председателя Райплана.

Это был Кадыйский район, в настоящее время Костромской области.