Заявление бывшего врид начальника УНКВД по Одесской области С.И. Гапонова военному прокурору войск НКВД П.В. Лехову. 14 декабря 1940 г.
14 декабря 1940 г.
г. Одесса
Военному прокурору войск НКВД
П.В. Лехову
Вот уже 2 года как против меня по линии НКВД и руководящих партийных органов города Одесса, выдвигаются различные обвинения относящиеся к периоду моей восьми месячной работы в Одесском Облуправлении НКВД, т. е. с августа 1938 года по март, включительно, 1939 года.
Начиная с января 1939 года и по сегодняшний день, нанизываются все новые и новые данные, которые в значительной своей степени не существовали в природе.
Краткое содержание этих обвинений: фальсификация следственных дел по Одесскому КПК[,] редакции газеты «Черноморская коммуна» и искривление в следственной работе.
По существу этих обвинений я и хочу дать свои объяснения, так как в материалах дела они изложены неправильно по существу, и противоречат фактам, существовавшим в действительности.
а) По вопросу о фальсификации дела по КПК. Как я мог сфальсифицировать материалы по этому делу, если я приехал в Одессу 13 июля 1938 г., а люди были арестованы в 1937 г. и законченное производством дело было отправлено на утверждение в Киев и Москву для слушания на Военной Коллегии еще в мае 1938 года. Как я могу отвечать за дело, законченное еще до моего приезда.
По этому делу в стадии окончания следствия к моему приезду были дела на ШПАКА и ВОВЧАРЕНКО или ВАСЮРЕНКО, с одним из которых мне пришлось столкнуться примерно в январе 1939 года, при следующих обстоятельствах. Ко мне как к временно исполняющему д[ела] Нач[альника] управления, обратился Нач. 2[-го] Отдела БУРКИН и Нач. 1[-го] Отделения 2[-го] Отдела АБРАМОВИЧ с заявлением, что арестованный ШПАК в камере ведет антисоветскую агитацию и держит себя вызывающе на допросе, причем в этом изобличается одним из арестованных, находящихся с ним в одной камере. Я предложил провести очную ставку между ШПАКОМ и этим арестованным, заявив, что при проведении очной ставки буду присутствовать сам.
Ставку проводил работник 2[-го] Отдела ВАЙНЕР. По окончании очной ставки, я обратился к Шпаку с вопросом, почему он держит себя вызывающе по отношению следствия, на что получил от него ответ, что он следователям 1 [-го] Отделения не доверяет, т. к. они ведут следствие тенденциозно, и требует передачи его дела другому следователю, а также разрешения написать заявление на имя тов. СТАЛИНА. Первую просьбу Шпака я полностью не удовлетворил, т. к. не видел оснований не доверять следователю ВАЙНЕРУ[,] пришедшему в органы НКВД несколько недель тому назад, однако обещал при возможности заменить следователя, вторая же просьба была удовлетворена полностью.
Спустя несколько дней дело ШПАКА мной было передано в ЭКО начальнику отделения ДЕЙНЕГЕ с предложением детально расследовать материалы дела и заявления ШПАКА.
Больше со Шпаком мне разговаривать не приходилось, и с его делом я не сталкивался.
Моя ошибка в этом деле та, что[,] поручив расследовать это дело, я не проследил за его ходом, и сам лично детально не изучил его, однако для этого полной возможности не было, т. к. это событие относится к периоду передачи мной дел Облуправления вновь назначенному Начальнику.
Дело КПК, Военной Коллегией слушалось в октябре 1938 г., когда я фактически работал Временно наполняющим должность Зам. Нач. Облуправления.
Дела прибыли из Москвы, утвержденные за несколько дней до судебного заседания и проводить по ним какие либо мероприятия и знакомится с ними, я не только не имел права, но не мог это сделать даже физически. Единственно, что возможно, так это только подписание некоторых обвинительных заключений, пересоставленных в Киеве или Москве, уже утвержденных Наркомом Внутренних Дел СССР и прокурором Союза.
б) фальсификации дела [членов редакционной коллегии газеты] «Черноморской коммуны» с моей стороны так же не было, и быть не могло.
Аресты были произведены в конце июля 1938 года на основании агентурной разработки, заведенной в 1935 году и освещавшейся все время. Первоначально был арестован КОМАРОВ-КОФМАН, а затем на основании его показаний и агентурных данных, ТЕПЛИЦКИЙ[,] и только когда показания ТЕПЛИЦКОГО перекрыли эти данные, были арестованы другие лица.
Основными обвиняемыми по этому делу являлся кадровый троцкист, быв[ший] сионист, быв[ший] бундовец, исключавшийся три раза из парии КОМАРОВ-КОФМАН, который осужден в 1940 г. [,] так что в отношении его уже во всяком случае никакой фальсификации нет, что касается остальных обвиняемых по этому делу, то я беседовал лишь с одним из них — ТЕПЛИЦКИМ [—] совместно с военным прокурором ЛАПКИНЫМ. Неужели нельзя было поверить показаниям КОМАРОВА и ТЕПЛИЦКОГО, агентурным данным, стенограмме троцкистских выступлений КОМАРОВА в 1932 г., документам, утверждающим [,] что арестованный по делу КАРТМАН за троцкизм и распространение троцкистской литературы, уволен из армии и исключен из партии, а также записке члена всесоюзного троцкистского центра, прошедшего по правотроцкистскому делу в Москве, быв[шего] Нач. СПО НКВД СССР МОЛЧАНОВА, который[,] обращаясь к своему товарищу, просит спасти КОМАРОВА от исключения из рядов ВКП(б). О какой фальсификации дела идет речь. Ведь фальсификация это есть создание искусственных доказательств. Какие искусственные доказательства по делу я создал — неизвестно.
в) По вопросу о деле СЕНКЕВИЧА и БАРГЕРА. Они были арестованы в начале 1938 г., т. е. до моего приезда в Одессу, причем дело первого находилось в стадии окончания, он уже дал несколько показаний и [имелось] свыше десяти очных ставок с другими лицами, арестованными на основе его показаний.
СЕНКЕВИЧ с февраля 1939 года настаивал на этих показаниях, утверждал и мне и прокурору, что они верны.
Принуждать его к этим показаниям я не только не принуждал, но подверг их сомнению, ибо он показывал о контрреволюционной деятельности правых, изолируя последних от троцкистов и обрядив их в форму идеологических врагов со своей программой и уставом. Это заставило меня насторожиться и даже сигнализировать об этом в Киев, в НКВД УССР, в следствие чего я был вызван вместе с СЕНКЕВИЧЕМ в Киев к Нам. 1[-го] Отделения 2[-го] Отдела НКВД УССР — КАЛУЖСКОМУ, который первоначально сам допрашивал СЕНКЕВИЧА, а затем в моем присутствии допрос проводил быв[ший] Зам. Наркома Сенкевич не только в Киеве продолжал настаивать на своих показаниях, но[,] возвратившись в Одессу, продолжал эти показания развивать. За весь этот период к СЕНКЕВИЧУ никакие физические меры воздействия не применялись. О каком же воздействии идет речь? В январе 1939 года, получив соответствующую санкцию, я действительно нанес две пощечины СЕНКЕВИЧУ, но вовсе не для принуждения к подписанию показаний, а в связи с тем, что он по издевательски, то подтверждал, то опровергал собственные показания, жонглируя признаниями и отрицаниями. Моя ошибка в этом деле заключается в том, что следовало бы повременить с этим делом и материалы следствия в том виде, в котором они находились к моменту этого эпизода, направить на рассмотрение суда.
Что же касается БАРГЕРА, то он меня обвиняет в том, что во время беседы с ним быв[шего] Нач. УКР. НКВД КИСЕЛЕВА, я был рядом и все время поддакивал КИСЕЛЕВУ. Этого случая не было, хотя я и присутствовал при разговоре КИСЕЛЕВА с БАРГЕРОМ. В тот день я только приехал в Одессу и дел еще не знал, но если даже допустить, что это было, то я лично ничего предосудительного не вижу в том, что работник НКВД не советует арестованному запираться и отнекиваться. Было бы наоборот странно, если бы в присутствии арестованного я стал бы противоречить начальнику управления НКВД. Других встреч и бесед с БАРГЕРОМ я не имел и его утверждение о том, что вторично я с ним говорил вызывающим тоном, будучи в военной форме, не соответствует действительности, т. к. таковой я не имел и не носил.
г) По вопросу об искривлениях в следственной работе. Эпизод с СЕНКЕВИЧЕМ мною уже описан выше. Что касается второго случая с ЧУМАКОМ, то такой случай имел место не только по санкции Нач. Облуправления т. [А. И.] СТАРОВОЙТА, но и по его настоянию, что было подтверждено и на процессе по делу МАКИЕВСКОГО.
Насколько сейчас я помню, ЧУМАК был арестован 6[-м] Отделом УНКВД и в момент, когда быв[ший] Нач. этого отдела МАКИЕВСКИЙ просил санкцию у тов. СТАРОВОЙТА, то он излагал, что ЧУМАК быв[ший] петлюровец, сын кулака, участник контрреволюционной организации при обыске у которого было обнаружено три незаконно хранившихся револьвера. На этом основании была дана санкция и мне было предложено проследить за ее выполнением как Заместителю Нач[альника] Управления.
д) По делу Черницы. Начиная с апреля месяца Черница фигурировал в местной печати, на конференциях и городских партактивах, как враг народа, к моменту моего приезда он уже был снят с должности Пред[седателя] Горсовета и Облуправление НКВД направило в Киев и Москву несколько справок на его арест. Спустя несколько недель после моего приезда в Одессу НКВД УССР затребовало дополнительные данные, которые хранились в учетной группе. Насколько сейчас помню, дело Черницы было основано на 36 показаниях, полученных в 1937 г. от различных арестованных, находившихся под стражей в Одессе, Киеве и даже Москве.
Сбор и концентрация всех этих материалов была произведена без моего участия и не в мою бытность в Одессе. Примерно в августе 1938 г. Черница был арестован в Москве в период его пребывания на Сессии Верховного Совета СССР, по справке и ордеру, подписанному Ежовым, а затем направлен в Одессу для ведения следствия. К этому периоду я уже работал Вр[еменным] Заместителем Нач[альника] Управления. Насколько мне известно, ЧЕРНИЦА за все время пребывания под стражей никаких показаний не дал и меры физического воздействия к нему не применялись. Я лично ЧЕРНИЦУ случайно видел один раз, зайдя в кабинет его следователя, разговор носил характер расспроса, кто он и за что арестован. Помню, что ЧЕРНИЦА ответил, что он обвиняется в контрреволюционной деятельности и сейчас ожидает очной ставки с каким- то арестованным. Других разговоров с ЧЕРНИЦЕЙ я не вел и никаких специальных установок в части ведения следствия по его делу не давал.
ЧЕРНИЦА сейчас показывает, что я якобы уговаривал и угрожал ему пойти на очную ставку с арестованным ОВЧАРЕНКО, изобличавшим его, ЧЕРНИЦУ, в к[онтр]р[еволюционной] работе, а затем отказавшегося от этих показаний. Такой беседы не было, и логически к чему бы могла она привести и чтобы дала такая очная ставка, ведь ЧЕРНИЦА никаких показаний вообще не давал, же он мог изобличить в совместной принадлежности к к[онтр]р[еволюционной] организации и во вражеской работе ОВЧАРЕНКО, который такие показания дал.
Моя вина в этом деле может заключаться лишь только в том, что я не сумел разобраться с делом ЧЕРНИЦЫ за 6 месяцев и определить его невиновность. Но при том наличии материалов, которые имелись в деле, новым людям в новой обстановке потребовалось полтора года чтобы это доказать.
д) по делу БУГАЕНКО, который был освобожден из-под стражи в ноябре 1938 г. согласно распоряжения быв[шего] Наркома Внутренних Дел УССР.
БУГАЕНКО был арестован 6-го января 1938 г. на основании показаний участника правотроцкистской организации БОЛЬШУНОВА который заявил, что им в 1936 г. был завербован в контрреволюционную] организацию БУГАЕНКО, проводивший подрывную работу в обл[астном] Радиокомитете. Других материалов на арест БУГАЕНКО не было и сам он вины своей не признавал.
На основании этих материалов дело по обвинению БУГАЕНКО было оформлено и направлено на рассмотрение Особого Совещания при НКВД СССР, которое возвратил дело из-за отсутствия материалов для предания БУГАЕНКО суду.
После этого следователь АФОНИН, заявил БУГАЕНКО, что с его состоянием здоровья — ТБЦ 3 стадии он умрет в тюрьме и единственный выход из положения дать показание. На следующий день БУГАЕНКО договорились в камере с арестованным КОЖАЛЬ дал показания, что он завербован в к-p организацию последним. В связи с тем, что показания Большунова с КОЖАЛО[,] подтвержденные БУГАЕНКО были противоречивы, следователь изъял из дела протокол БОЛЬШУНОВА на основании распоряжения быв[шего] нач[альника] 4 отдела КАЛЮЖНОГО.
В августе 1938 г. на допросе у работников НКВД КОРДУНА и БЕРЕНЗОНА, БУГАЕНКО отказался от своих показаний заявив, что они вымышлены. Это же он подтвердил мне когда я его передопросил.
О случившемся мной было доложено быв[шему] нач[альнику] УНКВД КИСЕЛЕВУ, а 3-го августа поступило распоряжение из НКВД УССР направить арестованного и дело в распоряжение нач[альника] 1-го отделения НКВД УССР КАЛУЖСКОГО. В октябре 1938 г. БУГАЕНКО был этапирован обратно в Одессу, следственное дело осталось в Киеве, в результате чего, не имея заключение Киева нельзя было проводить каких-либо мероприятий 3-го ноября 1938 г. меня вызвал к себе в кабинет КИСЕЛЕВ и предложил немедленно освободить БУГАЕНКО из[-]под стражи по распоряжению Наркомвнутдел УССР, который якобы утвердил заключение, данное по делу 1 отделением 2 отдела НКВД УССР. Инкриминируемое мне обвинение в том, что я освободил БУГАЕНКО для продвижения по должности моего быв[шего] сослуживца мне непонятно, т. к. о назначении ЛИФАРЯ Наркомом НКВД по АМССР мне не было известно.
С ЛИФАРЕМ я работал в Днепропетровске с 1931 по 1935 г. и в Киеве несколько мес[яцев] в 1937 г.
Бугаенко, как его дальнего родственника, я не знал, и об этом мне стало известно только в процессе расследования материалов, в 1938 году.
ЛИФАРЯ после годичного перерыва я видел в последний раз 10-17 ноября 1938 г., когда БУГАЕНКО находился на свободе.
Если мне инкриминируется, что я в корыстных целях освободил врага на свободу, то почему этот враг уже третий год находится на свободе и занимает одну из ответственных должностей на заводе в г. Одесса.
Это обвинение послужило причиной моего увольнения из органов НКВД и несмотря на то, что при расследовании в апреле 1938 г. была документально доказана необоснованность этого обвинения, материалы эти положили в архив Парторганизации УГБ УНКВД.
Второй причиной моего увольнения, которая возникла спустя год после увольнения, это фальсификация материалов по Киевскому автомотоклубу.
е) За два дня до моего отъезда из Киева на постоянную работу в Одессу, я, в порядке проверки, посетил квартиру быв[шего] работника НКВД РЕЗНИКОВА, который принимал аг[ента] «Сумина», продолжалось это около 10 минут, т. к. прием подходил к концу. «Сумин» рассказывал, что группа польских националистов проводит подрывную работу в Киевском автомотоклубе. Зная, что 3-й Отдел ведет разработку по этому клубу, я предложил агенту и РЕЗНИКОВУ подробно записать эти данные. Больше с этим делом мне сталкиваться не приходилось, т. к. я уехал. В марте 1939 г., находясь в Киеве в НКВД УССР, я узнал, что 3-м Отделом, на основании их материалов и этих данных, были арестованы ряд лиц, причем часть осуждена, а часть освобождена как невиновная.
По этому вопросу я тогда же давал показания Особо Уполномоченному, который заявил мне, что РЕЗНИКОВ, боясь ответственности и воспользовавшись моим отсутствием[,] свалил на меня факт приема материала от агента, причем сумел договориться с последним, чтобы он это подтвердил. Больше я по этому делу ничего не знаю.
ж) По вопросу об оценке моей работы в бытность Нач. 2[-го] Отдела и Зам. Нач. Управления] НКВД по Одесской области. По этому вопросу органы НКВД и партийные организации города ошибочно оценили мою роль. Было игнорировано, что за время моей восьмимесячной работы было освобождено свыше 200 лиц[,] неправильно и без оснований содержавшихся под стражей. Арестовано же было не более 25 человек. По сути мне по приезде в Одессу пришлось столкнуться с делами, огромным количеством дел (по отделу 970 и Обл[астному] Управлению — 3 500), которые были заведены и по которым люди были арестованы задолго до моего приезда в Одессу, однако я сумел предотвратить большое количество незаконных и неосновательных арестов, ибо с приездом погрузился в разбор подготовленных для арестов материалов (дело ГУРЕВИЧА, ШВАРЦА, КАМИНСКОГО, ГРИМАЛЮКА и мн[огих] др[у]г[их]).
Конечно я допускаю, что не все неправильно и безосновательно заведенные до меня дела, были в поле моего зрения, сумев разобраться с делами на 100 чел. кр[асных] партизан, я мог упустить другие дела. Но не мог ведь я лично разобраться в сложнейших и запутанных делах 3 500 человек сам лично, я поручал ряд дел и основному аппарату, т. к. для личного ознакомления только с этими следственными делами, мне потребовалось бы не 8 мес[яцев] моей работы, а много лет.
Разбирая на меня материалы, считают, что я искривлял следственную практику и этому же учил аппарат, а мои просьбы обратиться к протоколам оперативных совещаний остаются без результата. Еще в ноябре 1938 г. я на политбюро ЦК КПбУ говорил об искривлениях, царивших в Одессе, неужели трудно ознакомиться с этим выступлением.
Таким образом, материалы, легшие в основу моих обвинений, в значительной своей части [имеют] много наносного и носят тенденциозный характер. Я виновен в том, что не сумел полностью и быстро разобраться в существовавшей тогда сложной обстановке и, сумев разоблачить враждебную работу быв[ших] работников НКВД — ТЯГИНА, РАЕВА, Макиевского и Айзмана, и не сумел разоблачить других.
Теперь кратко о себе. Родился я в семье рабочего, со дня рождения до 7 лет находился с родителями в тюрьме, а затем в ссылке, которые были заключены под стражу за революционную деятельность (отец член компартии с 1903 г., мать — с 1905 г.) В гражданскую войну был с родителями на фронтах. В комсомол вступил в 1923 году, в партию — в 1932 г. В органах НКВД работал с 1928 г. по 1939 г., был направлен [туда] Окружкомом комсомола с завода, где работал токарем. За время самостоятельной работы имел десятки наград и получал лучшие отзывы. За полуторагодичную работу вне органов НКВД имею отличные отзывы от Обл[астного] Управления] Связи, которое предоставило на меня характеристику в Обком КП(б)У, аналогичные характеристики имею и от других организаций, неужели это не характеризует меня, как человека и не дает основание отсеять наносное в материалах объяснения — я мог допустить ошибки в своей работе, но ошибки невольные. Сознательных ошибок, а тем более нарушений указаний партии, не допускал и аппарат свой старался воспитать в том же духе.
Так же прошу учесть и сверить по документам то, что на протяжении своей работы я был три месяца Нач. 2[-го] Отдела, три мес[яца] Вр[еменным] Зам. Нач. Облупр[авления] и 2 мес[яца] Временным] Нач. Управления]. За этот период значительная часть времени ушла на неоперативную работу и различные командировки.
ГАПОНОВ (Гапонов Сергей Иванович).
Верно: Секретарь ОУ НКВД УССР
[подпись] СЕМЕРЕНКО.
ГДА СБ Украiни, Киiв, ф. 12, спр. 149, арк. 27-38. Заверенная копия. Машинописный текст.