Письмо бывшего сотрудника Одесского областного Управления НКВД А.Е. Гнесина Н.С. Хрущеву с просьбой разобраться в его деле. [Не ранее 3 сентября 1940 г.]

[Не ранее 3 сентября 1940 г.]

г. Одесса

Дорогой Никита Сергеевич!

Я молод. Мне всего 23 года. 5-ти лет от роду я лишился отца, с 13 лет начал жить самостоятельной трудовой жизнью, зарабатывая себе на пропитание.

В 14 лет я вступил в ряды Ленинского комсомола, которым был воспитан и поставлен на ноги.

Курьер, слесарь, комсомольский работник, а затем в органах НКВД: помощник оперуполномоченного — заместитель нач[альника] отделения Особого Отдела НКВД Од[есского] В[оенного] О[круга].

В марте месяце 1938 года я, решением Одесского Обкома Комсомола был мобилизован в органы НКВД и направлен на работу в Одесское Областное Управление на должность пом. уполномоченного.

Трудно описать ту обстановку, в которую пришлось мне и другим молодым работникам окунуться, придя на работу в органы.

Достаточно сказать то, что я, будучи направлен для ознакомления с работой в распоряжение быв[шего] Оперуполномоченного Козакевича, в кабинете последнего кроме избиения арестованных, криков, ругани — ничего другого не видел и не слышал. Такое «знакомство» с работой длилось двое либо трое суток, после чего я был вызван на инструктаж Начальником Отдела Калюжным (арестован) и Начальником отделения Майским (уволен из органов), которые сказали мне, что с этого дня я сам должен буду допрашивать арестованных и предупредили, что на следствии все арестованные пытаются продолжать свою вражескую политику, направленную на скрытие известных им участников организации, которые еще остались на свободе.

Калюжный и Майский в то время были окружены ореолом славы (Калюжный был секретарь партбюро УГБ, член Бюро РПК, Начальник 4 отдела (СПО)). Мог ли я в то время разглядеть в Калюжном врага, который свою работу, как в последствие я понял, направлял на избиение честных партийных кадров, которые были в то время арестованы, а сейчас освобождены и реабилитированы.

Калюжный и Майский личным примером учили нас, молодых работников, как нужно работать с арестованными, заставляя ругать их, кричать и бить.

Они зачастую по несколько раз в сутки звонили, вызывали следователей в кабинет, в том числе и меня, ругая за плохую, якобы, работу с арестованными. Критерием чему было то, что голос следователя не был слышен по коридору.

Очень трудно приходилось мне и товарищам по работе. Часто после 15-18-20 и больше часов, проведенных подряд на работе, идя домой, мы беседовали друг с другом, возмущаясь ужасной обстановкой, царившей в то время в отделе. Бывшее руководство 4 отдела Калюжный, Майский и др[угие] начальники отделений, выступая на собраниях, совещаниях, внушали нам, молодым оперативным работникам, в частности мне — комсомольцу, что враги, которые находятся сейчас под стражей — все, буквально арестованные, проводят и на следствии вражескую работу не желая разоблачатся и вскрывать известных им участников контрреволюционной организации, которые на свободе проводят вражескую работу против нашей Великой Родины.

Все дела, которые я вел, были в то время «крепкие» — это значит, что на каждого арестованного, в следствии по делу которого я участвовал, было по несколько показаний, уличающих арестованного в принадлежности к контрреволюционной организации. Мог ли я, проработавший короткий промежуток времени в органах, брать под сомнение эти материалы, изобличающие находящихся под стражей людей, как злейших врагов народа — изменников и предателей нашей Великой Родины.

Под эти вышесказанные толкования они подводили базу такую, что, мол, Вы, следователи, делаете большое партийное дело. Я верил наравне со всеми молодыми товарищами, что делаю партийное дело, а того и не считаясь со своим здоровьем, работал иногда целые сутки, не выходя из здания Управления.

Памятно мне комсомольское собрание, которое состоялось после месяца- двух моей работы в органах, где исключили из Комсомола одного пришедшего со мной молодого сотрудника за то, что он заявил начальнику отделения, что не может ругать арестованных. На собрании выступали старые чекисты, члены партии, руководители отделов и в своих выступлениях квалифицировали поступок этого сотрудника как антисоветский поступок, как нежелание бороться с врагами народа, как пособничество врагам народа.

На собрании было принято решение об исключении из комсомола этого сотрудника и постановки вопроса перед командованием об увольнении его из органов, что и было сделано.

Я понимаю, что Ленинский Комсомол оказал мне большое доверие, направив на работу в органы НКВД, и я всеми силами старался это доверие оправдать. Мне другая мысль в голову не приходила, повторяю, я считал, что делаю партийное дело — помогаю партии в деле борьбы с врагами народа.

После исторического постановления ЦК ВКП(б) и СНК СССР о нарушениях, допущенных органами НКВД в следственной практике, я понял, что враги пробравшиеся в органы НКВД, творили свои гнусные преступления, направленные не на пользу, а во вред партии, в результате чего было арестовано много честных, ни в чем не повинных людей. Это я понял, как и другие, к сожалению, поздно и не сумел своевременно разобраться с теми следственными делами, с которыми мне приходилось столкнуться в УНКВД по Од[есской области].

После Исторического Постановления ЦК ВКП(б) и СНК СССР, я проанализировав всю свою работу на следствии, понял, что и я совершил ошибки, работая на следствии. Я понял и глубоко осознал, что ошибки мои заключались в:

1.   В длительных допросах арестованных 15-20 часов (но все это время сидел я лично).
2.   В оскорблениях, ругани арестованных.

Но не больше. Ко всем без исключения моим бывшим подследственным я физических мер воздействия не принимал, за исключением одного случая — участия в избиении арестованного Черномазова — по санкции начальника 2 отдела УГБ — Буркина — в этом принимали участие: Берензон, Конончук и другие.

Я понимаю, что партия и лично товарищ Сталин, в своем историческом решении — о нарушениях, допущенных органами НКВД в следственной практике, крепко указали, что органами НКВД проведена большая работа по разгрому контрреволюционного подполья, однако наряду с этим в процессе ведения следствия органами НКВД были допущены нарушения, повлекшие за собой аресты ни в чем неповинных людей, которые освобождены и сейчас реабилитированы.

Решение ЦК ВКП(б) и СНК СССР я крепко прочувствовал и понял, что за свой короткий промежуток работы в органах, я совершил ряд ошибок, применяя незаконные методы ведения следствия, которые выражались в ругани арестованных, длительных допросах, но совершил ли я эти ошибки умышленно?

Ошибки совершал я неумышленно, не считал их в то время я ошибками, я считал, что делаю партийное дело — помогаю партии в деле борьбы с врагами народа.

Великая Коммунистическая партия и лично товарищ Сталин учат партийных руководителей подходить строго индивидуально к каждому члену и кандидату партии, при разборе его дела судить о человеке не только по его делам, но его ошибкам в прошлом, присмотреться, взвесить и проанализировать, что из себя представляет человек, после чего разбирать о нем вопрос.

Именно не так, как учит партия, как учит товарищ Сталин подошли ко мне — комсомольцу, кандидату ВКП(б).

В течение целого года тянется мучительная сеть издевательств, не чуткого не партийного подхода к разбору моего дела. В июне либо июле прошлого года до меня начали доходить слухи о том, что в Одесский Обком КП(б)У и Особоуполномоченному УНКВД по Од[есской] обл[асти] поступили заявления от бывших подследственных, обвиняющих меня в том, что я к ним применял незаконные методы следствия. Об этих заявлениях я случайно узнавал от работников Облуправления НКВД (я в то время работал в Райотделении НКВД, а затем начальником отделения Особого Отдела НКВД Одесск[ой] Арм[ейской] Группы).