№9. Из протокола заседания закрытого партсобрания сотрудников УГБ УНКВД по Днепропетровской области о ликвидации последствий деятельности А. Успенского. 31 января – 2 февраля 1939 г.

31 января — 2 февраля 1939 г.

ПРИСУТСТВОВАЛО: членов ВКП(б) — 61, кандидатов — 20, членов ВКП(б) других парторганизаций УНКВД — 16.

ПРЕЗИДИУМ: т.т. ПУЛКИН, САПОЖНИКОВ, ЛЕВИТАН, УЛАСЕВИЧ, ЗАДИОНЧЕНКО, СИДЕЛЬКОВСКАЯ.
СЕКРЕТАРИАТ: т.т. ЗВАРКОВСКИЙ, ЧУЛКОВ, ОСТРОВСКИЙ.

ПОВЕСТКА ДНЯ: Утверждение протоколов партийного комитета УГБ УНКВД от 26 и 28 января 1939 года и о ликвидации последствий вражеского руководства КОРКИНА.

СЛУШАЛИ: утверждение протоколов партийного комитета УГБ УНКВД от 26 и 28 января 1939 года.

Устанавливается следующий порядок выступлений:

1. Тов. ПАЩЕНКО докладывает результаты расследования вопроса об антипартийном поведении тов. РЕЗНИКОВА.
2. Тов. ЧЕРЕПЕНИН.
3. Справки приглашенных на собрание членов ЛКСМ т.т. ПЕЧЕНОВА и ЛЕЙБОВИЧА.
4. Тов. САПОЖНИКОВ.
5. Выступления остальных товарищей в порядке записи.

Тов. ПАЩЕНКО, 4 отдел. На прошлом партийном собрании было принято решение разобрать вопрос о РЕЗНИКОВЕ, УМАНСКОМ и КЛЕБАНОВЕ.

Для этого партийным комитетом были выделены я и тов. СТРАХОВ. Мы опросили ряд коммунистов и установили: УМАНСКИЙ обвинялся САПОЖНИКОВЫМ в том, что он влиял на РЕЗНИКОВА и подстрекал СТРЕЛЬЦОВА к выступлению на [партийном] собрании против САПОЖНИКОВА и КОРКИНА. Говорилось, что существует группировка из УМАНСКОГО, РЕЗНИКОВА, КЛЕБАНОВА. Будто РЕЗНИКОВ специально подбирал факты, направленные против КОРКИНА и САПОЖНИКОВА. В какой-то мере якобы ко всему этому был причастен КЛЕБАНОВ.

При разборе установлено, что РЕЗНИКОВ не занимался сбором материалов ни против КОРКИНА, ни против САПОЖНИКОВА с целью дискредитации их.

В отношении УМАНСКОГО также нами не установлено, чтобы он влиял в какой-либо мере на РЕЗНИКОВА. Не установлено, чтобы он подрабатывал СТРЕЛЬЦОВА и вообще знал бы о его предполагаемом выступлении на собрании. Об этом мы беседовали одновременно с УМАНСКИМ и СТРЕЛЬЦОВЫМ.

СТРЕЛЬЦОВ нехорошо повел себя тем, что сперва готовил громовую речь против КОРКИНА и САПОЖНИКОВА, а на собрании переориентировался и выступил в другом духе. Ему, т. е. СТРЕЛЬЦОВУ, показалось, что УМАНСКИЙ его обрабатывал и на основании этого он сделал указанный вывод. Но этот факт не подтвердился.

О КЛЕБАНОВЕ. Не понятно, как он вообще попал в это дело. На основании чего САПОЖНИКОВ обвинил его. Ведь не было для этого веских данных. КЛЕБАНОВ тут не причем.

О РЕЗНИКОВЕ. В одной из бесед с ЧЕРЕПЕНИНЫМ он поставил вопрос о приеме в его отдел нового работника. Говорил о подобранной кандидатуре (была только беседа об оформлении, но анкеты и др[угих] документов не было). Как нами установлено, это рабочий, выдвиженец, кандидат ВКП(б), связей с заграницей не имел и не имеет. Одним словом — чистый человек, по национальности еврей. ЧЕРЕПЕНИН тогда заявил, что евреев на работу мы не принимаем, ибо такова установка КОРКИНА. ЧЕРЕПЕНИН, правда, отрицает, что он дал такой ответ РЕЗНИКОВУ, но последний на этом настаивал.

РЕЗНИКОВ весь разговор с ЧЕРЕПЕНИНЫМ передал ПУЛКИНУ и тогда они вместе пришли к заключению, что надо подбирать на работу украинца или русского.

Лишь после побега врага УСПЕНСКОГО, ПУЛКИН и РЕЗНИКОВ вспомнили об этом разговоре и уже квалифицировали [его] как элемент антисемитизма в работе Отдела кадров. ПУЛКИН передал об этом САПОЖНИКОВУ. РЕЗНИКОВ потом интересовался у ПУЛКИНА, когда же будет разбираться этот вопрос на Парткоме. САПОЖНИКОВ со дня на день откладывал, тянул и так дотянули до собрания.

РЕЗНИКОВ поступил правильно, что поднял вопрос, но неверно сделал, что до конца его не довел.

Ряд коммунистов и комсомольцев нам начали подтверждать, что факты антисемитизма были: ЖУРАБОВИЧ, ЛЕЙБОВИЧ, КУКЛИН, РЫСКИН.

Быв[ший] работник Управления, вернувшийся из армии, из погранчастей — ЛАПИДУС, подал заявление о приеме его на работу. ЧЕРЕПЕНИН перед тем, как идти и докладывать КОРКИНУ собственноручно на этом заявлении пишет о таких компрометирующих данных: «Родственники за границей, шурин репрессирован, еврей».

Разве это случайно? На наш вопрос, зачем он это написал, ЧЕРЕПЕНИН ответил, что фамилия ЛАПИДУС ему казалась латышской, а поэтому и написал еврей. А раз ЧЕРЕПЕНИН установил, что он не латыш, а еврей, то почему он написал? Все эти материалы и некоторые признания ЧЕРЕПЕНИНА свидетельствовали о том, что были прямые установки КОРКИНА и работников ОК НКВД УССР о проведении в жизнь антисемитско-фашистской политики.

Это подтвердил ЧЕРЕПЕНИН уже, когда на парткомитете был поставлен вопрос о его исключении из партии.

Данный вопрос поднимался в отделе кадров еще до побега УСПЕНСКОГО, но он дальше ОК не шел. ЖУРАБОВИЧ спрашивал ЧЕРЕПЕНИНА: «Почему не принимают евреев?» ЧЕРЕПЕНИН приводил доводы, что у всех евреев заграницей родственники. ЖУРАБОВИЧ разъяснил ЧЕРЕПЕНИНУ, что в связи с преследованием царского правительства, евреи эмигрировали заграницу, особенно в Америку. ЧЕРЕПЕНИН на это заявил, что, мол, у нас в России им нечего было делать. ЛЕЙБОВИЧ и ЖУРАБОВИЧ ходили к ЗАЙЦЕВУ. ЗАЙЦЕВ при вторичном обращении к нему объяснил, что, по его мнению, евреев не принимают на работу в НКВД, возможно, потому, что регулируют национальный состав. Этот ответ был политически не верный. ЗАЙЦЕВ признал свою ошибку. Работники ОК не удовлетворились таким ответом, но в парткомитет не пошли. Лишь только тогда, когда мы занялись разбором этого вопроса, он вновь всплыл среди работников ОК.

Характерно заявление ЖУРАБОВИЧА. Он вначале пишет, что подтвердит то, что ЧЕРЕПЕНИН проводить антисемитскую линию он не может, а что же касается разговора ЧЕРЕПЕНИНА с РЕЗНИКОВЫМ пишет: «Полагаю, что такой случай мог иметь место и подтверждаю это фактами». Дальше он говорит о тех установках, которые давались ЧЕРЕПЕНИНЫМ при наборе в школу НКВД относительно приема только русских и украинцев.

Странное заявление ЛЕЙБОВИЧА, который говорил, если кто скажет, что ЧЕРЕПЕНИН антисемит, то я тому перегрызу горло. Но тут же пишет, что он лично получил установки от ЧЕРЕПЕНИНА, чтобы в школу принимать только русских и украинцев, другими словами — евреев не принимать.

Комиссия из парткомитета внесла предложение ЧЕРЕПЕНИНА — исключить из партии. Потом изменила мнение, приняв во внимание, что он рассказал об установках КОРКИНА и что он старый член партии — голосовала за строгий выговор с предупреждением.

Мы пришли к тов. ЧЕРЕПЕНИНУ. Поставили перед ним вопрос: «Расскажи, имела ли отражение на работе Отдела кадров Управления НКВД вражеская деятельность УСПЕНСКОГО». Затем задали вопрос: «Получил ли он установки принимать на работу только украинцев и русских от КОРКИНА или от ОК НКВД УССР?» ЧЕРЕПЕНИН заявил, что нет и категорически отрицал приведенные нами ему факты.

После этого мы поговорили с КОРКИНЫМ, привели ему известные нам факты и спросили: «Почему ЧЕРЕПЕНИН отказывается признать вражеское влияние в работе ОК?» КОРКИН ответил: «По-видимому, не дошло до сознания ЧЕРЕПЕНИНА». Мы просили КОРКИНА побеседовать с ЧЕРЕПЕНИНЫМ.

Затем 19-го января, когда мы потребовали от ЧЕРЕПЕНИНА дать письменное объяснение, он изъявил желание побеседовать с нами. Мы к нему пришли. Он извинился, говоря, что вспомнил факты и пришел к выводу, что элементы антисемитизма были. На наш вопрос, кто же дал ему установку не принимать на работу евреев, а только русских и украинцев, ответил: «Никто». Значит сами дошли до этого? Такая, говорит, была установка. Он рассказал, как при утверждении начальников райотделений были выделены в списке 8 начальников РО евреев УСПЕНСКИМ. Было это перед самим его побегом. Когда посылали в Киев на утверждение кандидатуры, отобранные в школу, то евреев не утверждали. Эти, мол, обстоятельства заставили его дать установку принимать только украинцев и русских, т. е. сам дал антисемитскую установку. Только на парткомитете ЧЕРЕПЕНИН с большим трудом признался, кто дал ему такую установку. У ЧЕРЕПЕНИНА в ряде случаев сквозит неискренность.

Вчера или позавчера он по телефону беседовал с Москвой с работником МЕДВЕДЕВЫМ, который интересовался КОРКИНЫМ и БОЛДИНЫМ. Когда мы спросили его об этом разговоре, то он признался, что МЕДВЕДЕВ справлялся только о КОРКИНЕ и о нем, а по поводу разговора о Запорожье отрицал. Лишь, когда мы пригласили товарища, присутствовавшего при этом телефонном разговоре, то ЧЕРЕПЕНИН тогда признался, что разговор был, но не о БОЛДИНЕ, а об отделении Запорожской области.

Дополнительные материалы, поступившие к нам уже после заседания парткомитета, говорят о том, что ЧЕРЕПЕНИН еще много не договаривает. Он нам не рассказал о разговоре с КОРКИНЫМ в машине при поездке в Днепродзержинск «о той национальности». У нас есть документ, говорящий о том, что ЧЕРЕПЕНИНЫМ была принята установка — не принимать на работу евреев.

Но последующие факты, подтверждающие неискренность, говорят о том, что комиссия ошибалась. Надо требовать исключения ЧЕРЕПЕНИНА из партии. У него больше двурушнической политики, чем преступления.

Все эти факты говорят о том, что надо серьезно обсудить этот вопрос.

Надо, чтобы здесь привели дополнительные факты антисемитизма и вражеской деятельности КОРКИНА для того, чтобы вскрыть все до основания, понять и исправить.

Собрание принимает предложение дать высказаться тов. ЧЕРЕПЕНИНУ, затем тов. САПОЖНИКОВУ, а после этого приступить к выступлениям в порядке записи.

Для выступающих в прениях устанавливается регламент — 10 минут.

Тов. ЧЕРЕПЕНИН. Меня некоторые товарищи, почему-то считают, что я был близким человеком КОРКИНА. Так ли это на самом деле, по-моему, нет. С этого я и начну свое выступление. Впервые с КОРКИНЫМ я встретился в конце июля месяца 1937 года в Управлении. Я в то время работал начальником отделения УНКВД. До приезда КОРКИНА в Воронеж я его совершенно не знал. После его приезда в Воронеж, я через несколько дней, примерно, числа 2-го августа 1937 года Управлением НКВД был послан в командировку в одну из оперативных групп, в которой проработал до последних чисел октября месяца 1937 года. Из командировки я приехал в последних числах октября месяца 1937 года. В ноябре месяце этого же года я сильно заболел и вплоть до мая месяца 1938 года находился на излечении в Сочи, Москве и Воронеже. Будучи больным, в ноябре месяце 1937 года я от товарищей по службе узнал, что согласно приказа НКВД СССР я откомандировываюсь на постоянную работу на Украину, но вследствии своей болезни, на Украину я приехал только 7-го мая 1938 года.

Таким образом, с КОРКИНЫМ я совершенно не виделся до моего приезда в Днепропетровск, т. е. второй половины июля месяца 1938 года. КОРКИН же на Украину из Воронежа уехал в марте месяце 1938 года, на постоянную работу в НКВД УССР, я приехал 7-го мая 1938 года, где проработал до 16-го июля 1938 года.

Работая в Киеве, из Днепропетровска по телефону мне позвонил в то время работник УНКВД БОЛДИН, который сказал, что Днепропетровское руководство УНКВД ставит вопрос перед НКВД УССР об откомандировании меня для работы в Днепропетровск. На это я ему ответил, что у меня особенной охоты ехать в Днепропетровск нет, но если будет приказ, я выполню его. Через несколько дней после этого меня вызвали в Отдел кадров НКВД УССР, где объявили, что я откомандировываюсь на работу в Днепропетровск. Я выполнил приказ, и, таким образом, в Днепропетровск я приехал на работу 17.VII.1938 года. До этого числа я с КОРКИНЫМ не виделся и, естественно, никаких разговоров с ним иметь не мог.

Прибыв в Днепропетровск, я явился к КОРКИНУ, который предложил мне принять дела и должность начальника отдела кадров УНКВД от бывшего начальника ОК БОРИСОВА. Вот все то, что я могу сказать о своем знакомстве с КОРКИНЫМ до 17.VII.1938 года. Здесь в Днепропетровске до дня ареста КОРКИНА взаимоотношения у меня с ним были исключительно служебные, каких-либо личных связей у меня с ним не было.

Теперь по существу предъявленного мне обвинения. Мне предъявляется обвинение в том, что в практической работе отдела кадров были выявлены элементы антисемитизма, за что, конечно, я должен ответить в первую очередь, но как все это получилось. Обстановка работы на Украине для меня совершенно новое дело, работа отдела кадров тоже для меня новая, так как с этой работой я столкнулся впервые. При наличии большого объема работы по набору новых кадров в школу или [на] работу, мне пришлось столкнуться с весьма большими трудностями. Плюс к этому во многих вопросах работы отдела кадров я не допонимал, и мне приходилось во многом буквально путаться. Однажды, докладывая дела КОРКИНУ по кадрам, он мне сказал, что меньше берите в школу и на работу евреев. Я не подозревал его во вражеской деятельности и не понял, что это вредная линия, поэтому и не реагировал на нее.

Факты, вскрытые в ОК, я не расцениваю как антисемитизм — это фашистская линия, которая вела к разгрому в наших органах тех кадров, которые по национальности евреи.

По какой линии КОРКИН проводил вражескую работу? Во-первых, в оперативной работе. Проводил антипартийные, антигосударственные указания в вопросах арестов, ведения следствия. В настоящий момент надо не указывать на ошибки других, а заниматься самокритикой. САПОЖНИКОВ — секретарь парткомитета, он был нами избран, он руководил нашей парторганизацией и не оправдываться ему надо было.

Во-вторых, КОРКИН особую серьезную вражескую работу проводил в вопросах партийной работы. У нас не было партработы. Кроме проведения некачественных политзанятий, другой партийной работы не было. Партийные документы глубоко не прорабатывались. Это все умело использовалось КОРКИНЫМ. Для секретаря нашей партийной организации советы с КОРКИНЫМ имели больший вес, чем проведение заседаний комитета и собраний.

Неправильно преподнес САПОЖНИКОВ КОРКИНА. КОРКИН — враг, сволочь, двурушник, он пролез в партию. САПОЖНИКОВ допускает ошибки потому, что он забыл установки партии, забыл указания о критике и самокритике.

Мы были зажаты, КОРКИН умело превращал партийные документы в административные. Приведу пример как прорабатывалось постановление ЦК. КОРКИН пользуется тем, что секретарь обкома тов. ЗАДИОНЧЕНКО допустил близорукость, решение Центрального Комитета партии исказил в такой степени, что никто не посмел сказать об искажениях в нашей работе. Боясь разоблачения, он сделал искусный маневр. Этот исторический документ надо было проработать на партсобрании, а не на совещании. Этого должен был добиться тов. ЗАДИОНЧЕНКО. Близорукость САПОЖНИКОВА давно уже использовывалась КОРКИНЫМ.

КОРКИН вместо того, чтобы вскрыть недостатки, запугивал, ругал сотрудников, направлял в Собез и не давал фактически выступать в разрезе решения ЦК ВКП(б) и СНК СССР.

Тов. НУСИМОВИЧА довел КОРКИН до обморока — вот какая шла партийная проработка решения ЦК. Вот методы, как КОРКИН использовал парткомитет в вопросах зажима критики, не давая возможности вскрыть его вражескую деятельность.

Затем вражеская работа КОРКИНА была в отделе кадров. ЧЕРЕПЕНИН —  член парткомитета, сегодня набрался нахальства заявить, что я, мол, не понял, я не знал. Сослался на орден КОРКИНА, а двурушничество забыл.

На прошлом собрании РЕЗНИКОВ ясно поставил вопрос. Почему тогда ЧЕ- РЕПЕНИН не помог разоблачить КОРКИНА? Объявить ЧЕРЕПЕНИНУ строгий выговор с предупреждением очень мало. Надо исключить его из партии. Не верится, чтобы ЧЕРЕПЕНИН был искренним.

На заседании партийного комитета на меня очень действовало двурушничество ЧЕРЕПЕНИНА. И до сегодняшнего дня он еще не все говорит. Он якобы не знал, зачем требовались личные дела начальников отделов в Киеве. К счастью, КОРКИН арестован и УСПЕНСКИЙ оказался врагом, а то не поздоровилось бы этим товарищам.

Не верю, что парторганизация не разбирала факты ареста и высылки в лагеря сотрудников. Особоуполномоченный должен был информировать о материалах расследования парторганизацию, что не всегда было для членов партии. А у нас они почти все ясно за что высланы в лагеря ряд сотрудников евреев, хотя они и члены ВКП(б).

Я вношу предложение — за двурушничество, за прямое выполнение фашистских установок, сознательное проведение антипартийной линии — ЧЕРЕПЕНИНА из партии исключить.

РЕЗНИКОВ был обвинен в антипартийном поведении вместо того, чтобы по его сигналам вскрыть антисемитизм. И на заседании парткомитета ставился вопрос о разборе антипартийных действий РЕЗНИКОВА. Сама постановка вопроса неправильна, так как она не наталкивает парторганизацию на вскрытие последствий вредительства в УНКВД, а отвлекает от политической сущности тех вопросов, которые должны вскрываться.

Повестка дня должна быть записана так: о вражеской деятельности КОРКИНА и ликвидации последствий вредительства.

Продолжаю свое предложение. САПОЖНИКОВА за притупление партийной бдительности вывести из партийного комитета и объявить ему строгий выговор.

Тов. ПИВАК. Основное преступление ЧЕРЕПЕНИНА в том, что он помог КОРКИНУ укрыться от разоблачения на последнем партийном собрании, когда тов. РЕЗНИКОВ ставил вопрос о фашистских установках КОРКИНА. ЧЕРЕПЕНИН открывает правду постепенно, по мере того, как партийной организации она становиться известной. Он сказал еще далеко не все.

ЧЕРЕПЕНИН — человек КОРКИНА и помогал ему вредительски расставлять кадры. Второй коркинский человек — ЗАЙЦЕВ. Я верю ШЕЙМАНУ, когда он говорит о некрасивой роли ЗАЙЦЕВА в части доносов КОРКИНУ на сотрудников. Я на себе испытал это. По представлению ЗАЙЦЕВА я заведомо незаслуженно получил строгий выговор и когда я попросил ЗАЙЦЕВА объяснить причину взыскания, он не пожелал объяснить и форменным образом выгнал меня из кабинета. Только после настойчивых моих требований КОРКИН отменил приказ.

В Никополе, Днепродзержинске и Запорожье особенно очевидна вредительская деятельность КОРКИНА и его людей — БОЛДИНА, ДАРАГАНА. Чтобы после отъезда ДАРАГАНА из Днепродзержинска не вскрывалась его вредительская практика, КОРКИН туда подобрал приятеля ДАРАГАНА. Надо было послушать тов. ХОЛОДНОГО, какие ему дал установки КОРКИН в части

укрывательства незаконных арестов, произведенных ДАРАГАНОМ в Днепродзержинске.

Тов. ГОМБЕРГ. Мы сейчас слушали выступление тов. САПОЖНИКОВА, который жаловался, что ему не помогали в работе парткомитета. Не прав САПОЖНИКОВ, что критику зажимал[и], КОРКИН это еще не все, сам САПОЖНИКОВ не мобилизовал коммунистов на самокритику.

Ведь когда тов. ПОНЯКИН выступал на партсобрании во время выборов парткомитета, то его зажали так, что он заявил — больше выступать не будет.

Случай с тов. ЛОПАНЦЕВЫМ, которого ШУМКОВ все гонял и травил. Неизвестно почему к коммунисту так отнесся начальник отдела ШУМКОВ.

Вопрос с избиением кадров в наших органах из числа евреев ЧЕРЕПЕНИН еще недостаточно рассказал нам о своей работе, он двурушничает до последней минуты.

На предыдущем партсобрании ЧЕРЕПЕНИН категорически отрицал факты антисемитизма с его стороны. На первом заседании парткомитета ЧЕРЕПЕНИН кое-что начал говорить и на втором заседании парткомитета ЧЕРЕПЕНИН под давлением фактов вынужден был признать, что, будучи в Киеве, он в разговоре по вопросу набора новых кадров получил от КРУТОВА и КРЕТОВА установку «освободиться от сионистского гнезда». Органы НКВД освобождались, освобождаются и будут освобождаться не только от сионистских, но и от вражеских гнезд всех мастей.

Однако вполне стало ясным, что из себя представляет освобождение от сионистских гнезд. После того, как ЧЕРЕПЕНИН, прибыв из Киева, доложил о полученной установке КОРКИНУ, каковой ему сказал: «Если так, набирайте евреев в органы, чем поменьше». ЧЕРЕПЕНИН знает много и здесь неискренен. Он должен рассказать о прямой фашистской установке, которую он получил по вопросу набора в органы НКВД евреев.

ЧЕРЕПЕНИН говорит уже, что он слепо выполнял вражеские установки КОРКИНА о кадрах. Это неправда. Член партии с 19-ти летним партийным стажем, должен знать, что такое национальная политика партии. ЧЕРЕПЕНИН продолжает обманывать и партсобрание. Считаю, что ЧЕРЕПЕНИНУ не место в рядах партии.

Тов. ПАЩЕНКО (ОО). Я остановлюсь на особом отделении 30 дивизии. Мною было подано заявление в партийный комитет о ряде антипартийных случаев со стороны руководства ОО и в делах ОО-30.

Всегда, насколько я помню, какой бы вопрос не стоял на партсобрании, осо- борганы остаются в тени. Мне не удалось присутствовать на двух заседаниях парткомитета и на предыдущем собрании, но знаю, что и БОЙКО, и ПАНЬКОВ выступали, били себя в грудь, но о себе и словом не обмолвились. Это не потому, что все благополучно. Не хотят выносить за стены особоотделения безобразий. Еще при ФЛЕЙШМАНЕ была зажата самокритика, это наследие осталось и на сегодня. Почему я подал заявление в парткомитет, а не поставил вопрос на партгруппе? Я был убежден, что тогда не были бы вскрыты те вопросы, которые я затрагиваю, работники не смогли бы откровенно говорить.

Остановлюсь на БОЙКО, он руководит ОО, он задает тон. Я убежден, что у тов. БОЙКО с партийностью не все хорошо, в ряде случаев он выглядит как антипартийный человек.

С начала своей работы в ОО, основной линией работы тов. БОЙКО было очковтирательство. Первый факт. В октябре месяце составлялся доклад о состоянии агентурно-оперативной работы ОО 30 дивизии. Надо было дать полную и четкую картину того, что имелось в части наличия и приобретения агентуры, и учетов. Доклад был состряпан в течение нескольких часов и на 50 % являлся фиктивным. Доклад шел не на имя наркома Украины, а последний, конечно, информировал о положении вещей ЦК партии.

БОЙКО вызывал работников и требовал дать данные по обслуживаемой части о количестве агентуры, об учетах, как обеспечивается [агентурой] подучетный элемент. Эти данные были не везде удовлетворительны, так как с агентурой не занимались. БОЙКО решил при[у]красить картину.

К имеющимся данным он произвольно прибавлял количество. И записывал выдуманные клички несуществующих агентов, но одновременно давал указания к такому-то числу завербовать это добавленное количество, присвоив указанные клички. Так было сделано [по] танковой роте, по 86 полку и, кажется, по 90 [полку]. Подтвердить это могут СОРОКИН и другие.

На то время у нас не было агентурных дел, так они в тот же день были сделаны по 88 и 90 полкам. При этом подбирались люди, не связанные между собой по антисоветской работе, а лишь находящиеся в одной [воинской] части. Тут же выносились постановления и оформлялись агентурные дела. А сейчас эти дела на глубокой консервации.

Заведение таких дел вытекало из прямых установок тов. БОЙКО. У меня не было агентурных дел. БОЙКО требовал завести на лиц, правда, с компрометирующими данными, но между собой не связанных.

Обеспеченность по объектам была показана фиктивная. Писали в докладе, что агентурой не обеспечены одна или две батареи, а в действительности не были обеспечены два дивизиона и школа младшего начсостава.

Об этом докладе не только я знаю, знает ПАНЬКОВ, СОРОКИН, ЛОЗА. Может быть не все и не все знают. ПАНЬКОВ полностью в курсе этого вопроса. Когда он зашел к БОЙКО и услышал, как собираются материалы, то сказал, что этого нельзя делать, а затем БОЙКО что-то ему сказал и ПАНЬКОВ замолчал.

Еще факт. Тов. БОЙКО дал установку писать побольше спецсообщений в Харьков, независимо от их содержания, чтобы создать видимость в работе.

Перед Октябрьскими праздниками БОЙКО нажимал на аресты. Врагов-то, конечно, надо арестовывать, но намечались к аресту такие люди, об аресте которых пока и не следовало думать. Такие кандидаты на арест были у тов. ЛОЗЫ, у меня был один человек. Тогда был арестован помкомполка 90 КОМПАНЕЕЦ. Через полтора месяца его освободили, а эти мотивы, которые послужили поводом к освобождению, можно было выяснить раньше, он разоблачил тех самых врагов, которые давали на него показания.

Помню, когда приезжал сюда в июле 1938 г. враг УСПЕНСКИЙ, я сидел здесь в зале вместе с Вами и слушал его демагогическую речь. После совещания меня, наряду с другими товарищами, вызвали в кабинет нач[альника] УНКВД, где был УСПЕНСКИЙ, КОРКИН и секретарь обкома т. ЗАДИОНЧЕНКО. После беседы со мной все эти три лица решили меня назначить помощником нач[альника] НКВД по неоперативным отделам, о чем мне заявил УСПЕНСКИЙ и дал мне установку, что всю свою работу я должен вести в тесной увязке с парторганизацией и прислушиваться к голосу масс. Затем он заявил, что я должен крепко проверить работу б[ывшего] пом[помощника] нач[альника] УНКВД БОРИСОВА и выявить созданные им сионистские гнезда, который через 18 суток был арестован. После отъезда я вернулся в Мелитополь в опергруппу и в своей практической работе не принял к исполнению указания УСПЕНСКОГО о массовых арестах. Новых арестов не произвел, вследствие чего теперь южные районы легко заканчивают следственные дела.

Возвратившись к концу июля 1938 года из опергруппы и став работать помощником нач[альника] УНКВД, я старался улучшить материально-бытовые условия сотрудников, держа связь парторганизацией и слушая голоса масс.

Работая уже пом[ощником] нач[альника] УНКВД, я как-то зашел к КОРКИНУ на доклад и задал ему вопрос: «Какие именно сионистские гнезда имел ввиду УСПЕНСКИЙ, говоря у вас в кабинете?» КОРКИН мне ответил: «Если бы я знал, где эти сионистские гнезда, то я бы сам их разгромил бы».

Теперь относительно заявления т. ПЕЧЕНОВА в отношении списков работников санчасти. 2-го декабря 1938 г. мне КОРКИН через ПЕЧЕНОВА направил списки работников санчасти и др. подразделений, имеющих компрометирующие данные, чтобы я их проверил и дал свои соображения. Посмотрев списки, я убедился, что в санчасти, аптеке, клубе и спецторге сидят люди с социальным и политическим прошлым, которым нет места у нас в органах. Из числа всех работников санчасти всего был один коммунист, а все остальные имеют родственников за границей, выходцы из торговцев и др. компрометирующие данные. Когда я это увидел, я действительно возмутился, что у нас этот участок засорен. Эту засоренность санчасти я увязывал с тем, что во главе ее находился долгое время враг ЗЕЛИКМАН. При этом я ПЕЧЕНОВУ говорил, не просто, что там сидят одни евреи, а такие евреи, которым не место в наших органах.

Я считаю, что нельзя говорить о евреях вообще. Если у нас в аппарате имели место факты не приема в школу евреев, не имеющих компрометирующих данных — это антисемитизм. Если речь идет о евреях, имеющих компрометирующие данные, коим не место в наших органах — это правильная постановка вопроса. Я так вопрос и ставил. Партия очищала аппарат НКВД и будет очищать впредь.

Относительно работы отдела кадров. ЧЕРЕПИНИН проводил в вопросе набора в школу антисемитскую линию. С другой стороны, в отношении кадрового состава в практике Отдела кадров антисемитизма не было, так как на основные руководящие должности были выдвинуты евреи, которые работают и по сие время. [...]

Тов. ЗАДИОНЧЕНКО. Я хочу сделать несколько замечаний. Прения и выступления должны сегодня быть направлены на вскрытие всех ненормальностей. Второе замечание — сейчас относить все за счет КОРКИНА я считаю неправильным, КОРКИН сидит и получит соответствующее наказание, а нам надо вскрыть безобразия в нашей работе. Здесь товарищи должны выступать самокритично и с критикой, не взирая на лица, как учит нас партия.

Мне кажется, что мы ослабили оперативную работу. У нас не должно быть шарахания в другую крайность. Мы должны тщательно подходить к вопросу освобождения арестованных, чтобы враги не вышли на свободу.

Затем к Вам скоро придет начальник УНКВД, надо к нему по-партийному отнестись, помочь ему, и вокруг этого не должно быть кривотолков.

Тов. ЛЕВИТАН. [...] Тов. САПОЖНИКОВ в своем выступлении бросил необоснованные обвинения т.т. РЕЗНИКОВУ, СИНЯКОВУ, ОЗЕРНОВУ и другим, считаю неправильным это выступление, так как фактов у него нет, такой метод критики не выявит наши недостатки, если САПОЖНИКОВ что-либо преступное знал об этих товарищах, нужно было бы своевременно ставить вопрос на партгруппах.

Работая два месяца в Никопольском РО НКВД, мне пришлось столкнуться с целым рядом дел, из которых видно, что б[ывшие] работники и др[угие] творили преступления, арестовали большое количество людей, на которых отсутствовал какой-либо компрометирующий материал, создавались ложные показания, привлекались ложные свидетели, а тем свидетелям, которые отказывались давать ложные показания, угрожали арестом (МАЛЫЙ, СОРОКИН, САЕНКО, ДОБРОВОЛЬСКИЙ и др.).

БЕРЕСТОВСКИЙ добиваясь показаний у обвиняемого ГЛАДКОВА, явно дискредитировал органы НКВД и партийный аппарат, говоря, что сейчас происходят аресты благодаря тому, что нужны работники в отдаленные края. Добровольно из коммунистов ехать туда никто не хочет, поэтому применяется такой метод. Сейчас этих работников, которые немало наделали безобразий выдвинули на более ответственную работу (ПИЛИПЕНКО — нач[альник] водного отделения, БЕРЕСТОВСКИЙ нач[альник] Павлоградского РО НКВД и т. д.).

В Никопольском горотделении НКВД также безосновательно арестовано много ценной агентуры благодаря тому, что они отказались давать вымышленные сведения, какие требовались работниками НКВД (ЯЩУК, ФРУМ и др.).

Указанные факты я привел не для того, чтобы открыть сенсацию. Многие товарищи до сих пор не уяснили себе необходимости перестройки работы, на основе постановления ЦК и СНК СССР, необходимости быстрейшей ликвидации последствий вредительства в оперативно-следственной работе и к этому делу прилагать больше партийности. [...]

Тов. КЛЕМАН. [...] Когда ставится вопрос, почему не вскрывали раньше всех безобразий, то надо сказать, что ни один коммунист не мог открыть рот, его ждала справка [на увольнение или арест], или [тюремный] подвал, или Соловки. Потому и не могла партийная организация своевременно вскрыть [преступления].

САПОЖНИКОВУ было лучше жить в мире с КОРКИНЫМ, чем вместе со всей партийной организацией воевать против него. Здесь на собрании мы должны выработать программу партийной и оперативной работы.

Никогда я еще не слышал, чтобы на наших собраниях так высказывались, как сегодня. Не согласен с мнением закончить собрание сегодня к 2-3 часам. Надо все выжать, надо дать возможность всем высказаться.

Безусловно, определенные вражеские установки мы выполняли. В душе болели, понимали, что за две недели, невозможно посадить 1000 человек без материалов. Но никто не мог поднять голову. На завтра же грозила справка. А об этих справках ни КЛИМОВ, ни ЧЕРЕПЕНИН ничего не рассказали. Поэтому молчала наша партийная совесть.

Вместо того, чтобы САПОЖНИКОВ обрушился на РЕЗНИКОВА, УМАНСКОГО и КЛЕБАНОВА за то, что они создают какую-то группировку против бывшего руководства, надо было предъявить счет — почему не поставили вопрос об извращении линии партии? Это же начальники отделов.

Такой счет надо было представить, а не говорить, что ищут материалы против КОРКИНА. Свели выступления к тому, что 50 % времени затратили на разговоры о машине. Это зазнайство, а не партийность.

РЕЗНИКОВ ставил вопрос об элементах антисемитизма, а постановление было вынесено проверить непартийное поведение РЕЗНИКОВА. Разве это постановление? Вот тут-то со всей ясностью видно, как САПОЖНИКОВ не годится в партийные руководители, проявил политическую близорукость, примиренчество. Вы, тов. САПОЖНИКОВ, не были биты КОРКИНЫМ, а в 4 отделе тоже допускали промахи, как и в других отделах. Вы были примером и это за те 80 дел, которые передали в 8 отдел. А как Вы отыгрывались на ПОЛОНОВЕ, который проводил операцию по аресту 200 чел.? Разве Вы признали вину за санкционирование справок [на арест]? Это не достойно коммуниста. [...]

Я верю ЛЕЙБОВИЧУ и ЖУРАБОВИЧУ, что они сигнализировали об антисемитизме, а Вы ничего не предпринимали. Вы определенно двурушничали. Если бы вы подошли по-партийному, то надо было бы вступить в борьбу против КОРКИНА. Вы не верили в силу партийной организации. Не по партийному Вы выступили, нельзя сваливать вину на каждого, чтобы отвести от себя критику.

Я, мне думается, выражу единое мнение, что САПОЖНИКОВ исправим. Ему не место в парткомитете, он должен получить строгое взыскание, он должен повариться в партийной чекистской массе и опять стать прежним Яшей САПОЖНИКОВЫМ.

О ЧЕРЕПЕНИНЕ вопрос очень серьезный. Когда его припирают фактами, то он постепенно вспоминает и признает свою провинность. Это просто глумление над партийным собранием. Он 20 лет в партии, разве он не изучил национальной политики партии? Разве линия КОРКИНА, носителя ордена на груди, могла закрыть ему глаза на то, что поступает в разрез с политикой партии? «Четырех евреев направили в школу» — это не искренне, неправда. Он не все рассказывает, ни в чем по существу не признался.

За этим столом ДАРАГАН создавал марку ЧЕРЕПЕНИНУ. Говорил, что ЧЕРЕПЕНИНА вытащили за ноги из кабинета, он так усилено работал, несмотря на болезнь, что его заставили оставить работу и ехать лечиться. Если бы он не был крепко связан с КОРКИНЫМ, кто бы его рекомендовал на начальника Отдела кадров?

Мне кажется, он слишком много знает. Знает и ЗАЙЦЕВ из 12 отдела. Почему он молчит? Почему ЧЕРЕПЕНИН скрывал, что ему звонил из Москвы МЕДВЕДЕВ? Когда мы спрашивали — был ли с МЕДВЕДЕВЫМ разговор о Запорожье — он отрицал, а здесь на собрании решил вылезти на БОЛДИНЕ, характеризуя его как подхалима, человека КОРКИНА. Не уйти, тов. ЧЕРЕПЕНИН, от партийного взыскания.

Это изолгавшийся человек. Я поражаюсь ЛЕВИТАНУ, говорившему о партийной бороде ЧЕРЕПЕНИНА. Этой бороды он не имел. Он был удобным «хорошим» человеком. Он вел антисоветскую, антипартийную линию, избивал ев- реев-чекистов годных для органов.

Ни о каких процентных нормах никто не говорил, процентная норма была при царизме. А ЗАЙЦЕВ допустил такую антипартийную трактовку. Неужели, Вы, т. ЗАЙЦЕВ, ждали, когда Вас ударят по физиономии, обругают, чтобы тогда признать антисемитизм?

Об этих людях надо крепко говорить. Боялись начальства. У ЖУРАБОВИЧА были элементы столкновений, не боялся начальства, так же и ЛЕЙБОВИЧ, который прямо об этом говорил.

Моменты антисемитизма, которые приводил здесь т. ПАЩЕНКО о БОЙКО — это крепкий сигнал. Это то, чем должна сейчас заняться партийная организация.

От выпуска постановления ЦК партии ушло много времени, а вместо проведения в жизнь указаний ЦК, мы имели многочисленные факты, идущие вразрез с требованиями партии. [...]

ЧЕРЕПЕНИНА надо из партии немедленно исключить, перед НКВД УССР поставить вопрос о снятии его с работы.

САПОЖНИКОВА надо вывести из партийного комитета и дать ему строгий выговор.

Тов. Тов. ПЕЧЕНОВ и ЖУРАБОВИЧ привели два примера о тов. КЛИМОВЕ. Выступая здесь, КЛИМОВ никак не хотел расшифровать, что такое «сионистские гнезда». Вы осмотрительно стали искать сионистов в мастерских. Вы хоть одного сиониста выявили? А ведь имели установку. И почему-то по поводу списка санчасти заметили, что там только одни евреи. В своем выступлении Вы обошли то, что говорил т. ПЕЧЕНОВ. Вы увильнули от прямого ответа.

Не искренне выступил КЛИМОВ. Почему он не говорил о справках, которые посылались в Киев, о судьбе 7 дел оперработников-евреев, которые должны были пойти или в подвал, или на Соловки?

В отделе кадров проводилась фашистская работа и в ней повинен ЧЕРЕПЕНИН. Не место ему в партии и в чекистской семье.

При ознакомлении и разборе постановления ЦК присутствовал тов. ЗАДИОНЧЕНКО. Разве он не видел, что не дали развернуться критике? Тогда бы еще могло вскрыться то, о чем мы сейчас говорим.

Тов. ЗАДИОНЧЕНКО, Вы не заглядывали к нам, а наша организация такова, что не имела возможности широко общаться с рабочими массами. Если бы Вы и секретарь райпар[т]кома тов. СИДЕЛЬКОВСКАЯ больше общалась с нами, то это тоже могло бы привести к тому, что мы раньше вскрыли бы наши болячки и вражеское руководство.

Вопрос о тройке. Тов. ЗАДИОНЧЕНКО, имели же Вы право на выдержку вызвать кого-либо из арестованных, свидетелей и проверить правдоподобность представленных дел? Имели такое право. Вы этого не делали. И по тройке прошел такой контингент, который не должен был быть осужден. Об этом свидетельствуют те дела по 2-й категории, над которыми сейчас мы работаем и из числа которых есть уже освобожденные.

[...] Если бы мы были политически подготовлены, то давно нашлись бы из нас такие, кто сообщил бы в ЦК о безобразиях, извращениях, имевших место у нас. Такие нашлись. Тов. ФРИШКО, который писал в Москву, но писал и боялся, что его за это арестуют. Он оставил своей жене еще одно заявление на имя т. СТАЛИНА, которое она должна была отправить в случае его ареста.

Сейчас в нашей работе основным руководством должно являться решение ЦК. Не выдумывать штатных свидетелей. В Никополе есть такие, которые знают всех, в различных концах города. Их вызывали и заявляли, что если не дашь необходимых показаний, то не будешь работать.

Эти свидетели пестрят в никопольских делах. От них пришлось отказаться. Мы сделали не нужное [дело] ни для партии, ни для Советского народа. [...]

Вторая задача — серьезная агентурная работа. Мы должны заняться серьезным воспитанием агентуры, чтобы они проникли в глубокое подполье. Сегодня перед нами задача выявить то, что скрыто на 3 метра под землей. [...]

Тов. КУТОВОЙ. Вопрос об исключении из партии КОРКИНА наша парторганизация обсуждает с большим опозданием и после того, как он уже исключен и горкомом, и обкомом ВКП(б). Характерно то, что при наличии весьма веских материалов парткомитет тянул и как-то нерешительно подходил к этому.

Я помню, что на парткомитете ставили вопрос так, что, мол, говорите только о КОРКИНЕ, а в действительности, если говорить о нем, то никак нельзя обойти молчанием вопрос о его сподвижниках, таких как ДАРАГАН.

Я уже говорил на парткомитете о фальсификации дел ДАРАГАНОМ в Днепродзержинске и приводил примеры, когда ДАРАГАН при допросе очень серьезных преступников, допускал злоупотребления тем, что давал им для внесения в заявление списки участников организации на 80 и больше человек, если можно так выразиться с выходом на Москву и др. города Союза.

Сейчас необходимо хорошо по-партийному разобраться не только с теми, кто уже арестован, а и с теми, кто проходит по показаниям. Для примера хочу остановиться на таких фактах.

В Особом отделе 30[-й дивизии] недостатков в работе очень и очень много. В первую очередь, плохо дело обстоит с работой агентуры, [ее] ослабили в связи с заканчиванием следдел.

Сейчас осталось шесть следдел, из них половину [фигурантов] придется освободить как неверно арестованных. Одно характерное дело находится на подписи у т. КЛИМОВА. Оно характерно с точки зрения того, как следователи совершали подлоги. Ведет это дело ПАЩЕНКО, человек около года сидит в тюрьме.

Липогонство в ОО было еще до моего прихода. В справках на арест написано — изобличается оперативными материалами, а их нет. В ОО я работаю с августа 1938 года, до этого там работали враги народа ФЛЕЙШМАН и ФАМИЛИАНТ, которые много навредили.

В части ликвидации последствий вредительства. Нам необходимо перестроить работу по-новому, так как требует ЦК партии и СНК СССР в своем постановлении от 17-го ноября 1938 года — не допускать искривлений.

Мне пришлось быть в Днепродзержинске в феврале-марте месяце. Приезжала комиссия ревизировать мою работу. Первое, что КОРКИН сказал, это то, что я неаккуратный и предложил своему секретарю ЮРОВСКОМУ перекинуть шкаф, выбросить все дела, разыскать все материалы. Я им дал 12 агентурных дел, сказав, сколько по ним арестованных. Кроме этого, указал на следдела [— их] около 45 [штук,] возвращенных на доследование, лица по ним арестовывались до моего туда приезда.

КОРКИН посмотрел и началось избиение. Он грозил [мне] судом, называл бездельником, требовал, чтобы арестованных на каждого оперработника было по 50-60 человек.

Начал разбираться и обнаружил, что среди сотрудников 4 отделения есть секретарь парткомитета горотдела НКВД тов. ДУНАЕНКО. Ну и приказал его снять, а на следующий день — приказ на всю область обо мне со строгим выговором. Это все было неверно, незаслуженно.

Я пошел к тов. ФРОЛКОВУ — 2 секретарь горпар[т]кома — жаловаться. Однако, ФРОЛКОВ мне ничего не сказал. Я тогда послал письмо в Москву, где изложил все факты.

По Межевой я должен сказать следующее. Здесь больше принимал участие УМАНСКИЙ. Я с уверенностью заявляю, что арестовано было 30 человек и арестованы правильно. УМАНСКИЙ говорил: «Не спеши с арестами». Просматривал дела и после санкции проводились аресты.

О ДАРАГАНЕ я должен сказать, что знаю его с 1934 года. Он был в Васильковке, а потом в Токмаке, Никополе. Мне не понравилось то, что ДАРАГАН из блокнота давал шапки об [антисоветских] организациях, толкал на фальсификацию следователей.

Тов. КАТРЕНКО был в Пологах и его арестованные изменяли название организации по несколько раз. ДАРАГАН определял названия организации. Он доводил людей до такого состояния в камерах, что прямо безобразие. Он, если находил невиновного, то все равно держал, не освобождал.

О КЛИМОВЕ. Он работает давно. Мне не нравится его выступление. Он сваливал вину на того и другого, говорил о РЕЗНИКОВЕ, а о себе не хочет сказать, что выполнял установки врага народа КОРКИНА. Он, КЛИМОВ, спросил у меня 4.XI.1938 г. сколько арестованных перед Октябрьскими праздниками, я сказал. Он тогда говорит: «Ну, хорошо, доложу майору». А к КОРКИНУ пошел и наговорил неправду, что диверсанты не арестованы. Я от КОРКИНА имел бледный вид. Я считаю, что это вражеская работа, что в особом отделе не продвигают людей. Есть ряд людей, которые работают ряд лет и не имеют звания — ЛОЗА, ПАЩЕНКО, а тов. ЛУКАШКИН — лейтенант, не допущен совершенно к оперативной работе.

Отдел кадров в этом виновен. Должен сказать, что ОК старался писать характеристики на работников плохие, этим только объясняется зааттестование лиц.

Помню в конце сентября месяца 1938 года, когда я работал в ОО, с меня потребовали в Отдел кадров аттестацию на одного товарища. Я написал его положительные и отрицательные стороны, но в выводах указал, что занимаемой должности помоперуполномоченного соответствует. А ОК ЧЕРЕПЕНИН и ЗАЙЦЕВ в выводах указали так неуверенно: «Может быть оставлен в занимаемой должности». Слово «может» — растяжимое понятие.

ОК вел неправильную линию в переброске работников, очень часто делал переброски работников за полгода по три раза, что отражалось на работе.

Тов. РЕЗНИКОВ. [...] Я в Днепропетровской области работаю 6-й год, был во многих районах, бил врагов и делал ошибки. Куда ни ткнешься сейчас — обо мне можно говорить. Плюс к этому КОРКИН, которому я стал поперек горла с тех пор, как сообщил ФРОЛКОВУ, что он меня не пустил на съезд партии.

САПОЖНИКОВ на этом партийном собрании назвал меня предателем. Я не предатель. Если говорить о тех фактах, что здесь вскрывают, то обо мне можно говорить также, как и о всяком другом. Пусть Парткомитет проверит и разберется в этом.

Почему САПОЖНИКОВ так обо мне отзывается? Это продолжение линии КОРКИНА, чтобы замазать свою собственную роль. КОРКИН говорил: «Предатель, провокатор». Стремился опорочить. Так сейчас поступает и САПОЖНИКОВ.

О себе. Ошибки я делал. Делал потому, что был слеп, было мало партийности. Должен был обращаться в партийный комитет, в обком, в ЦК. Делал много ошибок в работе в Кривом Роге. Мало там поработал, а много натворил ошибок.

При самой большой массовке я в Кривом Роге сидел 2 ¹/₂ дня, представил на арест 250 справок. Об этом в течение 6-ти месяцев идет речь, за это я переживаю. Кто мне помог в этих ошибках?

Вражеская установка УСПЕНСКОГО.

Я вызвал ГУРЕВИЧА, беседовал с остальным оперсоставом, предложил писать справки не так, как МАМЯС говорил, что я знал, что материалов на СГИБНЕВА нет. Я незаконно поступил в той части, что арестовал СГИБНЕВА, не имея письменного разрешения на арест. На меня давила общественность. Ко мне дошли данные, что СГИБНЕВ собирается сорваться. Узнав об этом, сообщил в УНКВД тов. ШУМКОВУ и получил устную санкцию — посадил его. За это я несу ответственность. А Вы, тов. МАМЯС, отвечаете за подлог.

Со справками на арест выезжал в Днепропетровск тов. ГУСЯТИНСКИЙ и вез с собою все дела, являвшиеся основанием к аресту. В Днепропетровске дела отложили в сторону, вопрос об аресте решали по справкам. Первая справка была составлена обоснованно. Но когда ГУСЯТИНСКИЙ заявил, что в области не интересуются материалами, то стали ездить в Днепропетровск без дел. Так говорили сотрудники горотдела, так как я уже [там] не работал. А это способствовало внесению подлогов.

Я отвечаю за все, что делалось в горотделе, когда я там работал. В последующей моей работе таких искривлений не было. Сгустили краски вокруг меня.

Если взять возмутительные факты, имевшие место в Запорожье, Днепродзержинске, в Павлограде, то в Кривом Роге таких безобразий окажется меньше. Почему же КОРКИН взялся за Кривой Рог? Надо было ему завуалировать безобразия по всей области. Взял под обстрел Кривой Рог — РЕЗНИКОВА. Избил там кадры, пострадал ГУРЕВИЧ и ряд других товарищей.

Мои ошибки в Кривом Роге исправляет ШУМКОВ. КОРКИН дал прямую директиву ШУМКОВУ или еще кому-то угробить РЕЗНИКОВА. Демагогично было выступление КОРКИНА по поводу ареста стахановцев. Когда с арестованными разобрались, то выяснили, что один из них (СУХИНА) быв[ший] руководитель банды, на него нашли д[ело]-ф[ормуляр] как на руководителя банды.

КОРКИНУ доносят, что РЕЗНИКОВ производил неправильные аресты, надо проверить. В кабинет к КОРКИНУ вызывается арестованный ПЯТА, который и освобождается. А в это же время тот же ШУМКОВ посылает работника на рудник, который привозит показания свидетелей, по которым ПЯТУ надо судить.

Я считаю, что КОРКИН последовательно собирал на меня материалы. УСПЕНСКИЙ дал установку меня посадить, а сажать не за что было, поэтому и подбирались на меня материалы.

Я выступал здесь на собрании, говорил об антисемитизме, а решение вышло расследовать антипартийную деятельность РЕЗНИКОВА. Это делалось с целью меня угробить.

Я поступил неправильно, что не пошел в обком, в ЦК. К САПОЖНИКОВУ не шел потому, что не верил ему, но я ставил этот вопрос перед парторгом т. ПУЛКИНЫМ.

Я не ставлю себе в заслугу вскрытие антисемитизма. Я сделал прямое партийное дело.

Знал ли САПОЖНИКОВ о всех безобразиях? Считаю, что знал вплоть до антисемитской политики. У нас проводилась вражеская политика. САПОЖНИКОВ был слепым орудием, заслонкой в руках КОРКИНА,

Тов. ЗАДИОНЧЕНКО еще тогда выступал и говорил, что надо проверить выдвинутые мною факты.

ПАЩЕНКО и СТРАХОВ, проводившие расследование по этим вопросам, подошли по-партийному и дело вскрылось правильно.

О МАДЖАРЕ. Он работал полтора месяца в ОО 41 дивизии. Написал рапорт на имя КОРКИНА, что он не может переносить слезы жен арестованных, не может работать с арестованными. Я с ним говорил по поводу этого рапорта. МАДЖАР ссылался на болезнь и говорил, что не может быть на оперативной работе. Я предложил ему обратиться к врачу, а потом выехать в санчасть. Он это сделал. Приехал КОРКИН. На МАДЖАРА было сильное гонение и со стороны ВЕРЗАКОВА. Тогда МАДЖАР опять ставит вопрос, ссылаясь на отношение к нему ВЕРЗАКОВА, говоря, что он не может работать, не может переносить слез жен арестованных. Он тогда не вскрывал фактов вредительской деятельности, но его дело надо сейчас пересмотреть.

Я не верю, что МАДЖАР враг, к нему подошли неправильно, судить его не следовало.

Тов. ШУМКОВ. [...] Лично я, как и ряд других товарищей, в первую очередь из числа руководящих работников отдела Управления, был не согласен по ряду вопросов и положений, осуществляемых [бывшим] вражеским руководством наркомата — УСПЕНСКИМ и УНКВД — КОРКИНЫМ. Однако, свои сомнения не подымал на принципиальную высоту, не ставил эти вопросы перед партией. Хотя эти несогласия по отдельным вопросам ставил перед оказавшимся врагом КОРКИНЫМ, которому я в тот период верил, получая от него «взбучку». Но дальше не шел и до конца свое несогласие я не доводил.

Когда в июле УСПЕНСКИЙ, будучи здесь, после избиения ВОЛЬСКОГО и других, дал установки, якобы диктуемые нашей партией[,] о тысячных арестах и окончании дел на них в считанные дни, я, как думаю и 90 % присутствующих на совещании, сомневался в правильности этих установок. Однако, об этом открыто, как и другие не выступал, ограничиваясь лишь беседой с отдельными товарищами, в частности УМАНСКИМ.

Я, проводя определенную работу, сомневался в виновности целого ряда арестованных и, хотя реагировал на это, т. е. ставил эти вопросы перед КОРКИНЫМ, добиваясь освобождения отдельных из них из-под стражи, а также задержания вопроса о группах других арестованных. Однако, дальше этого не шел, т. е. не шел дальше по пути вскрытия имевшихся извращений.

В начале августа 1938 года, когда мне был поручен просмотр больших групповых дел, представленных Криворожским горотделом НКВД на альбом, я не пропустил эти дела ни на одного из арестованных потому, что столкнулся с фактом, когда ранее арестованные, как участники троцкистской организации были представлены как руководители контрреволюционной повстанческой организации, созданной польской разведкой, а также усомнился в правильности показаний по шпионажу арестованных по другому делу. Вскоре звонит КОРКИН: «Почему зажимаете дела по Кривому Рогу?». Я поднялся наверх, привел все доводы и он хотел или не хотел, но согласился.

Мне КОРКИН одно время навязал дела 11 Отдела. Там действительно были грубые нарушения методов следствия — извращения. И КУЗЬМИЧЕВ арестован правильно, но должен сказать, что тогда КОРКИНЫМ был поставлен также вопрос перед УСПЕНСКИМ об аресте т.т. СТРЕЛЬЦОВА и ГУЗЕНКО. Однако за недостаточностью времени я не могу подробно остановиться на этих вопросах.

Я повинен в том, что, собравшись на предыдущем собрании выступить по ряду фактов антипартийных действий оказавшегося врага КОРКИНА и других, однако выступление тов. САПОЖНИКОВА о наличии группировки против руководства ошеломило меня. Я, право, не понимал в чем дело, о чем по ходу собрания делился с рядом членов партии ОСТРОВСКИМ, РЕЗНИКОВЫМ, УМАНСКИМ и др., и поэтому не высказал своевременно и в полной мере того, что думал сказать.

Я сталкивался с рядом других фактов, по которым должен был бы, как член партии, своевременно реагировать, однако, как и многие другие, этого не сделал по той же причине, как говорили здесь другие члены партии — боялся. Не будучи твердо уверен в правильности своих сомнений, к тому же репрессии, применяемые к сотрудникам — аресты, ссылка в лагеря и т. д., которые не всегда были понятны, сдерживали от выступлений против быв[шего] нашего непосредственного руководства, оказавшихся врагами народа. [...]

Я хочу совершенно откровенно сказать перед парторганизацией, что моя боязнь открыто выступить еще объяснялась тем, что надо мною довлело два момента — это то, что хотя мой отец с детства коренной рабочий-литейщик, однако, черт его подал в 1907 г. быть в обществе трезвости при черносотенном союзе. И хотя он вскоре ушел оттуда, но этот всем давно известный факт на протяжении долгого времени преследует меня. И второе — это совершенная мною ошибка, когда я, не будучи подготовлен к партзанятиям и не желая сорвать таковое в конце 1937 года, упомянув лозунг Троцкого «молодежь — барометр революции», не дал по нем[у] достаточной развернутой полной критики, на что совершенно правильно указала мне тогда парторганизация.

Я, говоря об этом, понимаю, что указанное является неправильной постановкой и говорит не в мою пользу, но это было и я об этом делюсь с Вами. Впредь же этого не должно быть и не будет.

Не все присутствующие наверное знают, что еще в начале 1938 года один из сотрудников УНКВД написал анонимку в адрес ЦК ВКП(б), Прокурора Союза и НКВД СССР, в которой указывал на отдельные ошибки и извращения, имеющиеся в работе Днепропетровского УНКВД. Эти анонимки из Москвы, не знаю, кем были присланы в УНКВД и здесь искали «предателя» среди сотрудников. Такие же заявления были по Никополю и по ним также искались авторы «предатели». Но факт тот, что первая анонимка попала в Прокуратуру Союза, но переслали ее по инстанциям, также переслали в УНКВД.

Конечно, не хорошо, что писались эти факты в письмах-анонимках, но все же их как сигналы нужно было тогда проверять и допускаемые извращения своевременно пресекать.

Хочу также сообщить, что после проведенного УСПЕНСКИМ здесь совещания, я среди других членов партии вызывался к нему. Когда я пришел, он спросил, кто я по национальности, что было с моим отцом, а когда я рассказал, предложил мне ехать работать в Запорожский горотдел. Я отказался, выставив три причины. Мне ничего сказано на это не было, а на утро я узнал, что УСПЕНСКИЙ в Запорожье послал БОЛДИНА.

Здесь тов. КЛИМОВ не совсем внятно рассказывал о беседе с ним УСПЕНСКОГО по вопросу о каких-то «сионистских гнезд[ах]» в УНКВД. А почему тов. КЛИМОВ не рассказал здесь откровенно о проявленной им близорукости, выразившейся хотя бы в том, что он после беседы с ним врага УСПЕНСКОГО среди нас говорил, что он, КЛИМОВ, за прошедшие двадцать лет впервые видел, чтобы с ним говорили так по «партийному»?

Последний факт, на котором я хочу остановиться. Это, когда я в сентябре 1938 года вместе с т. ФАЙНШТЕЙНОМ, будучи в Москве, в буфете НКВД СССР случайно столкнулся со знакомым быв[шим] работником НКВД УССР — КАРАГАНОВЫМ, с которым был неизвестный нам работник НКВД СССР в звании старшего лейтенанта.

Когда КАРАГАНОВ узнав, что я до сих пор работаю в Днепропетровске, спросил, а кто у Вас начальник УНКВД, после моего ответа — КОРКИН, незнакомый нам спросил: «КОРКИН ничего не рассказывал о себе?». Я ответил, что нет. И тут же стал спрашивать, в чем дело? На что, он охотно и достаточно определенно ответил: «Пусть он расскажет, как его в Ленинграде на партсобрании протерли, не то за службу у белых, не то за проживание на территории белых». Больше ничего этот старший лейтенант не сообщил.

После этого мы с ФАЙНШТЕЙНОМ узнали через КАРАГАНОВА фамилию этого работника — ЛЕОШОВ или ЕВГЕНЬЕВ (точно не помню), ФАЙНШТЕЙН записал ее у себя в книжку, условившись по приезде в Днепропетровск сообщить об этом.

Сложилось дело так, что я уехал, а ФАЙНШТЕЙН остался в Москве, однако я, приехав в Днепропетровск, указанный выше факт рассказал секретарю парткомитета тов. САПОЖНИКОВУ.

Правда, я тогда же сказал, что я этот вопрос поставлю перед КОРКИНЫМ, дабы узнать правдоподобность сказанного, но этого не сделал.

Что сделал тов. САПОЖНИКОВ мне неизвестно, ибо к этому вопросу я больше не возвращался, теперь, как выявляется здесь на собрании, в личном деле КОРКИНА, якобы прямо написано, что он служил у Колчака.

Тов. ЗВАРКОВСКИЙ. Вам всем прекрасно известно, что я работал инспектором при начальнике управления, т. е. при КОРКИНЕ. Хотя моя фамилия, в какой бы то ни было увязке с КОРКИНЫМ, никем не упоминалось. Но я считаю необходимым коротко сказать, как я работал под его руководством и какого характера указания проводил в жизнь.

Сколько я не перебирал в своей памяти, я не мог вспомнить случая, когда приходилось бы получать от КОРКИНА установки явно вредительского характера.

Правда, я сам непосредственно арестов не проводил, следствием не занимался и даже не контролировал по существу следствия.

Но на моей обязанности лежал контроль за работой отделов, райорганов и отдельных следователей. Я требовал рапорта от начальников, по указанию ДАРАГАНА выезжал на «вилку» и там собирал рапорта от каждого следователя. При этом твердил, что мало арестовываете, мало допрашиваете, мало записано протоколов и т. д., т. е. невольно, сам в это время не подозревая и думая, что делаю хорошее необходимое дело, принимал участие в проведении вражеской установки в гонке за количеством арестов, числом допросов и т. д. Я верил руководству и был слеп, не видя в этих действиях плохой стороны.

Я являлся секретарем тройки. По форме работа тройки была обставлена хорошо. Существовали специальные контролеры, на обязанности которых лежало тщательно проверить дело перед докладом его на тройке. Но и здесь, как и во всей остальной работе с арестованными, была гонка, спешка. Считался хорошим работником тот, кто за сутки проверял 50-60 человек, и подвергался ругательствам проверивший 12-15.

При спешке, конечно, весьма тщательно дела проверяться не могли, а ведь виза контролера являлась основанием для серьезнейшего осуждения. Впоследствии оказалось, что отдельные арестованные, из числа осужденных по 1-й категории, были освобождены вовсе из-под стражи. Могу назвать несколько фамилий, запечатлевшихся в памяти: АНТОНЮК, ДУБРОВСКИЙ, ПЕТРОВСКИЙ и др. А если еще вспомнить, что из числа осужденных по 2-й категории, при доработке дел также некоторая часть пошла на свободу, то можно сделать вывод, что какой-то процент осужденных тройкой не заслуживал того наказания, которое понес.

Приведу несколько фактов вредительской деятельности КОРКИНА, здесь еще не упоминавшихся.

КОРКИН не только выполнял вражескую установку УСПЕНСКОГО в части проведения массовых необоснованных арестов, но и сам являлся инициатором, сам по собственному убеждению применял такую практику. С таким настроением он приехал к нам из Воронежа. Это я заключаю из того, что КОРКИН неоднократно, сравнивая работу в Воронеже с работой тройки в Днепропетровске до него, упрекал, что в Днепропетровске очень мало осудили, мало арестовали. При этом приводил очень большую цифру осужденных тройкой в Воронеже, примерно вдвое большую, чем у нас. Думаю, что если в Воронеже была такая практика, то там, безусловно, наделали ошибки, подобные тем, что вскрыты сейчас у нас.

С декабря месяца каждую декаду в Москву и Киев посылались докладные записки о проведенной следственной работе. Наряду с цифровыми показателями в докладных записках приводились и факты вскрытых извращений в следствии. Обычно ту часть записки, где приводились цифры, составлял я, а о фактах безобразий собственноручно дописывал КОРКИН. Сейчас, после выступления ряда товарищей, приводивших факты явно преступных действий при проведении следствия мне ясно, что самое существенное, самые серьезные факты, известные КОРКИНУ, в которых был повинен и он, и ДА- РАГАН, КОРКИН не указывал в докладных записках. Он скрывал это от руководства, от Москвы и Киева, неправильно информировал, замазывал целый ряд серьезных моментов.

Несколько фактов из области отношений между КОРКИНЫМ — с одной стороны, БОЛДИНЫМ и ЗАЙЦЕВЫМ — с другой.

При освобождении арестованных установлен порядок представления рапортов. Зачастую, когда при аресте или ведении следствия были допущены извращения, на рапортах появлялись резолюции КОРКИНА: «Расследовать». Был введен порядок, что такие рапорта по Кривому Рогу поступали к ЧЕРЕПЕНИНУ, и он должен был заниматься расследованием, по Днепродзержинску — КЛИМОВУ, по ряду районов — к КАТРЕНКО. А вот по Запорожью рапорта ни к кому не шли, да и не было случаев, чтобы КОРКИН предлагал вести расследование по Запорожским делам. Не было ни одного такого факта, кроме единственного случая по Запорожскому речному отделению. А разве в Запорожье дела обстояли лучше, чем в Кривом Роге, Днепродзержинске? Разве там обошлось без извращений? На лицо явное покрывательство БОЛДИНА КОРКИНЫМ.

Другой факт. В начале января я выезжал в Запорожье, имея задание выяснить, почему Запорожский горотдел в течение продолжительного времени не отвечает ни на один, даже самый срочный и серьезный запрос. Я должен был узнать причины, помочь исправить это положение, найти персональных виновников. При этом КОРКИН говорил, что если БОЛДИН окажется виновным, то и ему объявить выговор. В Запорожье я установил безобразнейшее отношение к выполнению разнообразных запросов. Первым и основным виновником был БОЛДИН, который совершенно не контролировал это дело, не обращал внимания на поступавшие напоминания.

Вернувшись в Днепропетровск, я так и доложил КОРКИНУ, который дал распоряжение написать приказ по этому поводу. Первым пунктом приказа я указал — БОЛДИНУ объявить выговор. Когда же КОРКИН корректировал приказ, то этот пункт он вычеркнул и заменил его следующим: предупредить БОЛДИНА, что если он в ближайшее время не примет мер к исполнению запросов, то на него будет наложено взыскание. Это было попустительство со стороны КОРКИНА .

Случай с ЗАЙЦЕВЫМ. Числа 25 или 26 января, точно не помню, в комнату, где работает т. ЗАК, зашел ЗАЙЦЕВ. Я там был, он взял меня за руку и отвел в кабинет тов. ПЕЧЕНОВА, где в то время никого не было, и стал расспрашивать, не помню ли я, мол, случая, когда бы КОРКИН сигнализировал в Москву о безобразиях с арестами. Я ответил, что начиная с первых чисел декабря, ежедекадно посылались докладные записки, в которых отмечались отдельные моменты. «Нет, это не то», — заявил ЗАЙЦЕВ, — «Не писал ли КОРКИН тов. БЕРИЯ, еще в то время, когда Наркомом был УСПЕНСКИЙ». Я ответил, что о таких случаях мне ничего не известно. В ответ ЗАЙЦЕВ заметил: «Жаль, жаль, а то это очень бы помогло сейчас КОРКИНУ». Вот штрих из отношений ЗАЙЦЕВА к КОРКИНУ.

Тов. ЛОПАТКО. О тех ошибках, которые были мною допущены в Акимов- ском районе в начале 1938 года. Я арестовал группу людей и не успел их отработать, как мне звонят из области [и требуют] арестовать дополнительно людей. Несмотря на то, что я был не согласен с такой установкой, я арестовал еще 30 человек. Следствие, я вел некачественно и, несомненно, допустил ряд ошибок.

Вскорости я был вызван на совещание и зашел к ВИНОКУРОВУ, который спросил, сколько у меня арестованных? Я ответил, что 60 человек. ВИНОКУРОВ предложил арестовать еще 150 человек.

После моей работы в Акимовке меня перевели в Котовку. С приездом туда я просмотрел учеты, арестованных там было мало, но учеты хорошие. Меня вызвал КОРКИН на доклад и, узнав, что я только подобрал 50 человек для ареста, предложил арестовать 250 человек. После чего у меня КОРКИН отобрал рапорт на арест 250 человек. О незаконных арестах и подлогах — были и такие случаи. Я проводил очные ставки между обвиняемыми и свидетелями заочно. Это был случай в январе месяце 1938 года с одним арестованным [по фамилии] ТУТЕР, в прошлом [бывший] помещик и офицер колчаковской армии. За него я получил административное взыскание.

На преступление меня толкали те лимиты и твердые задания, которые давались оперативной группой и руководством УНКВД. Я считаю, что это делалось по-вредительски, но мы его не замечали, а выполняли вражеские установки.

Ошибку, которую я совершил в Акимовке, это для меня останется уроком на всю жизнь.

Тов. КУКЛИН. Признание тов. ЧЕРЕПЕНИНА, что он получал антисемитскую установку от КРУТОВА, для работников ОК явилось новостью. Мы не представляли себе всей той картины, которая вскрылась. Стало ясно только здесь на собрании.

Прошу обратить внимание, что весьма характерно, что ЖУРАБОВИЧ вдруг уехал в Запорожье, когда имел полную возможность задержаться на собрании. Это его желание увильнуть, не сказать больше ничего, хотя он еще что-то знает. Когда в работе на него жал ЧЕРЕПЕНИН, то ЖУРАБОВИЧ говорил, что я, мол, ничего не могу сделать, что препятствует во многом обком и т. д. Чувствовалось, что в работе у ЖУРАБОВИЧА есть недостатки. ЖУРАБОВИЧ занимался подбором в школу и он должен был сказать больше.

Когда вызывал нас ПАЩЕНКО по вопросу об антисемитизме, то ЖУРАБОВИЧ отказался от всего им ранее написанного и сказал, что изменит редакцию своих объяснений.

Вчера после собрания ЖУРАБОВИЧ заявил мне, чтобы я выступил на собрании и сказал бы, почему ЗАЙЦЕВА, мол, не спрашивают, он тоже должен знать об антисемитизме. Почему об этом ты не говоришь? Опять налицо неискренность ЖУРАБОВИЧА, чувствуется, что не все сказал на собрании.

О 7-ми человеках, на которых требовали дела в Киев. Я был в Киеве вместе с ЧЕРЕПЕНИНЫМ с делами нач[альников] райорганов, представленных на утверждение наркому и затем ЦК. В моем присутствии ЧЕРЕПЕНИН звонил ЗАЙЦЕВУ, чтобы срочно высылал дела на нач[альников] отделов: ШТЕЙМАНА, ЗАЙЦЕВА, УМАНСКОГО, РЕЗНИКОВА, САПОЖНИКОВА, КЛЕБАНОВА, КЛЕМАНА. Все они евреи. Дела требовались, должно быть, для того, чтобы или посадить или отправить на работу в лагеря. Вечером эти дела должны были докладывать, но УСПЕНСКИЙ в тот день бежал.

Какая атмосфера была в ОК? При наборе в школы принимали украинцев и русских, евреев не принимали. Я проводил отбор в сельхозшколы в Бердянском районе и там с евреями мне не пришлось сталкиваться. Но заявляю откровенно, если бы встретились евреи, то не взял бы их. Создалась в ОК такая атмосфера, что между сотрудниками шли разговоры об уходе из отдела кадров, многие собирались уходить. В этой атмосфере не могло быть плодотворной работы.

Я заявил о нездоровых настроениях ЧЕРЕПЕНИНУ. ЧЕРЕПЕНИН собрал всех работников в ОК, поговорил с ними и призвал к работе.

Об антисемитизме. В октябре или конце сентября в АХО на работу оформлялся бухгалтер. Я представил на оформление одного человека ЛАЗЕБНОГО. К спецпроверке его не приступал. Его трудовая деятельность началась с 1913 года, побывал он во многих местах Советского Союза. На практике я знал, что такая спецпроверка потребует минимум 1-1 ¹/₂ месяца. С материалом на ЛАЗЕБНОГО я пришел к ЧЕРЕПЕНИНУ, рассказал ему о его прохождении службы и др[угих] моментах. ЧЕРЕПЕНИН задал вопрос: «А кто он по национальности?» — «Еврей». — «В таком случае давайте, мол, откажемся от его приема».

Я зашел к тов. ЛЕОНОВУ и рассказал ему об этом. Я не разобрался в существе этого факта и заявил о нем в парткомитет. Мы не разбирались в установках, которые были в работе Отдела Кадров.

Тов. РЕПИНСКИЙ. Я указывал два раза на Парткомитете о вражеской работе КОРКИНА и о безобразной работе парткомитета. Тов. САПОЖНИКОВ знал еще в ноябре месяце о фактах, которые здесь приводят. Устанавливается, что отдельные члены парткомитета не знали о всех безобразиях.

Здесь говорил, что, почему ЗАДИОНЧЕНКО участвуя в тройке, не взял на выдержку некоторых арестованных? Но, товарищи, КОРКИН бы дал распоряжение подготовить этих арестованных и обманули бы ЗАДИОНЧЕНКО. Как были факты на Военной коллегии с арестованным ВАСИЛЬЕВЫМ. Когда ОРЛОВ потребовал, дайте такого-то арестованного, его доставили, заперли в кабинет РЕЗНИКОВА и начали готовить. И уговорили изобличить арестованного и осудили.

ДАРАГАН давал распоряжения записывать по 10 протоколов в день, а если меньше, то всегда ругал, обвиняя в оперативной бездеятельности.

ШУМКОВ любит подхалимничать, будучи комиссаром над делами бывшего 11 отделения, как только проходит хорошо арестованный на ВК, он идет наверх, как арестованный отказывается [от показаний], то он тянет к КОРКИНУ меня и говорит, что это вина РЕПИНСКОГО.

ДАРАГАН для партии и Соввласти напакостил очень много и за ним надо посмотреть. Выкорчевать его хвосты, как хвосты КОРКИНА. Эго надо довести до конца.

Тов. НЕПОМНЯЩИЙ. Тов. ХОЛОДНЫЙ в своем выступлении бросил мне упрек, что я в Днепродзержинске проводил неправильные очные ставки. Это верно, но я ведь прибыл только в органы и не знал еще чекистской работы. Как- то ко мне зашел ДАРАГАН и спросил, кто я такой. Я ответил, что прислан ОК УНКВД на стажировку. ДАРАГАН задал мне вопрос, как я намерен бороться с врагами. Я ответил ему, что буду вести борьбу с врагами так, как партия нас учит.

После этой встречи я задал вопрос т. ДОЦЕНКО, что тут делается в горотделе? ДОЦЕНКО мне рассказал, что в горотделе творятся антипартийные дела. Писали справки на арест людей без оперативных материалов. У ДАРАГАНА был любимец СОБОЛЕВСКИЙ, который в основном проводил прямую вражескую работу. Я был прикреплен на стажировку к СОБОЛЕВСКОМУ и вот у меня был случай, когда я проводил очные ставки между обвиняемыми, которые совершенно не знали друг друга. Я обратился к СОБОЛЕВСКОМУ с вопросом, как же проводить очную ставку, когда обвиняемые не знают друг друга? СОБОЛЕВСКИЙ велел мне познакомить их и проводить очные ставки Таким образом, я провел несколько очных ставок. После чего я рассказал об этом т. ХРЕНОВУ и он мне категорически запретил так делать и больше этого не повторять.

Были случаи, когда я обращался к ЛЕНОВУ за помощью, в ответ на что ЛЕНОВ с криком требовал от меня работы.

Хочу еще напомнить общему партсобранию, что в Днепродзержинском горотделе НКВД работал ЛЫГАН, который буквально проводил расправу с живыми людьми из числа арестованных, которых потом освобождали. Было приличное количество арестованных совсем невинных людей, но при таких допросах, как допрашивали ЛЫГАН и КРУГЛЯК, люди, взятые из воли, стали в камерах врагами, их оформляли как участников ПОВ, а потом [превращали в] шпионы. Наконец, сейчас, когда разобрались по-партийному, эти люди подлежат освобождению.

Зная о тех безобразиях, которые имели место в Днепродзержинске, я, работник горотдела ДОЦЕНКО и работник особой инспекции облмилиции т. ЗНАЙКО подумали, что КОРКИН не знает о тех безобразиях, которые там творятся. И по этому вопросу написали на 5-ти листах заявление КОРКИНУ, как члену правительства. Но тот, как теперь установлено, чтобы скрыть свои вражеские действия, направил это заявление ДАРАГАНУ, который сам творил эти преступления. ДАРАГАН вызвал только т. ДОЦЕНКО и довел его до потери сознания. После этого, конечно, мне как новому человеку, было весьма трудно что-либо предпринять, зная, что и со мной так поступят.

Есть еще ряд фактов о преступной деятельности ДАРАГАНА и его любимцев, мы еще все не вскрыли.

А вот у нас в IV отделе есть такой тов. КОГАН М., который выступал здесь с громовой речью о помощи товарищам, которые присланы партией к нам на работу в органы. Это верная постановка вопроса. А как он сам помогает? Пусть вспомнит, как он обрушился на недавно пришедшего в органы тов. БРАТИШКО. И вообще, когда к нему обращались т.т. ИЗРАИЛЕВСКИЙ, ЛИТВИНЕНКО с непонятными вопросами, так тов. КОГАН не хотел объяснять и отвечал: «Я не начальник отделения, идите к ЧУЛКОВУ». Это не по-партийному.

Пару слов хочу сказать о тов. ЗАЙЦЕВЕ из 12-го отдела. Он обиделся на тов. ШЕЙМАНА, что назвал его подхалимом КОРКИНА. Так я подтверждаю, что ЗАЙЦЕВ был явным подхалимом КОРКИНА, ибо где, кто, что сказал, ЗАЙЦЕВ сейчас бежит к КОРКИНУ и докладывает. После чего КОРКИН вызывал сотрудника и с грязью его смешивал. [...]

Тов. ОСТРОВСКИЙ. 10-го января было закрытое партсобрание. Я перед этим был в Кривом Роге. Меня очень волновал и интересовал вопрос об этом собрании. Я знал, как готовилось и как родилось собрание, что должно обсуждаться на нем. Я готовился к нему и виноват, что не развернул на нем должной критики.

Я из Кривого Рога звонил тов. САПОЖНИКОВУ и просил договориться с нач[альником] Управления о приезде на это собрание. КОРКИН не возражал против моего приезда, хотя заявил, что это приведет к тому, что десяток дел не будет своевременно закончен. Я приехал, перед собранием было одно настроение, предполагал говорить о многих безобразиях, но я переориентировался и выступил иначе. Меня сделали штрафным потому, что у меня два брата за границей, в Америке с давних времен, третий брат, как ходили слухи, арестован (это опровергнуто), я ходил убитым. На собрании я проявил себя таким же «коммунистом», как и все остальные. Я видел целый ряд безобразий в работе, своими же руками делал неправильно, но об этом ничего не сказал, в связи с тем, что была создана в Управлении вражеская атмосфера.

Я неоднократно говорил с ПУЛКИНЫМ о ряде тех моментов, которые сейчас вскрылись.

В нашей партийной группе мы заострили внимание на ошибках и искривлениях, стремились к разоблачению безобразий, но все-же этого было еще мало, о многом боялись говорить.

На протяжении всего прошлого собрания САПОЖНИКОВ не признал ни одной своей ошибки. Если бы КОРКИН не был арестован, то я уверен, и сегодня САПОЖНИКОВ не признался бы во многих своих ошибках. Но он и сегодня еще ничего конкретного не сказал, не говорил о работе своего отдела, о том, как и какие дела на 80 арестованных были переданы в 8-й отдел, из которых многие освобождены. А где вся агентура, все оперативные учеты по отделению, переданному в 8-й отдел? А в каком хаотическом состоянии все было передано. Недаром мы называли ПОЦЕЛУЙКО, приводившего в порядок все дела по этому отделению — архивариусом. Разве это честно?

Тов. ШУМКОВ сегодня говорил, что были слабенькие сигналы о неправильных действиях КОРКИНА. Но ты с кем-нибудь об этом поделился, принял меры к вскрытию?

В отношении тов. КЛИМОВА. Почему он вдруг стал обращать внимание на евреев, знакомясь со списком санчасти? Это неспроста. Вразумительного объяснения тов. КЛИМОВ собранию не дал.

Мне вообще не понравилось его выступление. Подумаешь, какое благое дело сделали, организовав столовую? Это прямая обязанность была. Он рассыпался о своей скромности. Но я приведу факты, которые говорят об обратном. Как-то во время моего дежурства по Управлению звонит ко мне дочь КЛИМОВА и говорит, что у нее в школе украли пальто и она просит принять какие-либо меры. Я предложил ей обратиться к папе — КЛИМОВУ. Через несколько минут звонит КЛИМОВ с квартиры (он был болен) и говорит мне, ответственному дежурному по Управлению, чтобы я принял меры к розыску украденного пальто его дочери. Я ему заявил, что если бы пальто было украдено у ребенка рабочего, то он не стал бы по этому поводу беспокоить НКВД и предложил КЛИМОВУ самому обратиться непосредственно в розыск. На что мне КЛИМОВ ответил: «Вот ты какой чудак». Я ответил, что я не чудак, а ответственный дежурный. Вот вам пример скромности. Нехорошо, это отдает гнилью.

На прошлом собрании я выступил с требованием, чтобы о ДАРАГАНЕ был поднят вопрос, чтобы о его безобразных действиях было сообщено по месту его работы и в НКВД УССР. САПОЖНИКОВ выступил и заявил, что ДАРАГАН наш выдвиженец, что это хороший товарищ, поэтому, мол, не надо ставить о нем вопрос. Разве САПОЖНИКОВ тогда не видел, какое безобразие он натворил?

Тов. КЛИМОВ говорил, что он был близок к массе, а связь с парткомитетом осуществлял через шофера, присылая его сказать, что болен и не может быть на заседании. КЛИМОВУ надо было ясно сказать, о каких сионистских гнездах он получил установку, о том, что он думал, говоря в отношении списков санчасти, что там одни евреи.

Об Отделе кадров. ОК долго терроризировал т. ШОЙХЕТА. Стоял вопрос о его увольнении из наших органов. Отец ШОЙХЕТА — сапожник, в 1920 году умер. Вдруг откуда-то появились данные, что его отец в Харбине. Доводом ШОЙХЕТА не верили. Наконец ШОЙХЕТ сам поехал в Кривой Рог и в Загсе в книге записи смертей нашел точную справку о смерти отца. Кроме того, некто КАПЛАН подтвердил, что он принимал участие в похоронах отца ШОЙХЕТА, сам зарывал его в могилу. Как это может так получиться?

Возьмите тов. ГОЛЬБРАЙХТА. Все мы его знаем как честного, усердного, усидчивого товарища. Почему до сих пор он остается оперуполномоченным? Почему его не могут продвинуть? Отвечают, что он вялый, не быстро поворачивается. Нет, в этом надо разобраться.

Основной гнойник был вскрыт в Отделе кадров. Считаю, что парткомитет должен заглянуть в расстановку штатов.

А у нас там сидел такой ИОФФЕ и писал на сотрудников справки. Или взять тов. КУКЛИНА. Он больше работник Отдела кадров, чем коммунист.

Парткомитет должен интересоваться работой Отдела кадров, конечно, не становясь на путь подмены руководства.

О ликвидации последствий вредительства. Об окончании следственных дел. Надо с этим делом кончать как можно быстрее. Работая сейчас в Кривом Роге, я воочию убеждаюсь, что вся остальная работа заброшена. Добыча руды идет к низу. Мы не помогаем, не информируем по всем этим вопросам. Там имеется ценная агентура, которая сейчас, как следует, не работает.

Я удивляюсь тов. УМАНСКОМУ, что он мог допустить, чтобы два ценных агента прошли по делу как свидетели. Необходимо в горотделах выделить по два человека, не меньше, специально для агентурной работы. А сейчас агентурная работа в загоне.

О тов. ХОЛОДНОМ и тех делах, которые из 4 отдела были переданы в 8-й отдел. Накуралесил ХОЛОДНЫЙ немало. Дело по обвинению ПЛЫШЕВСКОГО. Разрабатывал «ЮРОВ» — это первый свидетель по делу, осведомитель «ИВАНОВ» — второй свидетель. Резидент «УДАРНИК» тоже допрошен в качестве свидетеля и такое дело собирались передать в суд. Если бы я по почеркам случайно не обратил на это внимание, не установил бы таких фактов, то дело было бы уже в суде.

Почему об этом и других подобных делах тов. ХОЛОДНЫЙ не говорил в своем выступлении? [...]

Необходимо поставить вопрос, чтобы обком дал нам освобожденного секретаря, чтобы он нас подталкивал в целом ряде партийных вопросов. Это бы нам много помогло. По крайней мере, не будет разговоров, что я и начальник отдела, я и секретарь и не знаю, чем я в первую очередь должен заниматься.

[...] Надо учесть, что в ряде районов имеются новые, неопытные работники, и там им ждать помощи не от кого. В Кривом Роге есть два молодых работника РЫЖЕНКО и КОЛЕСНИКОВ. Мы нечутко к ним подходим. Это перспективные товарищи, но мы их сами сбили с верного пути. Они явились исполнителями ряда безобразных действий. Они наиболее поворотливые, мобильные и скорее пошли на проступки, на которые их наталкивали. Их надо спасать. Легче всего уничтожить. Ведь за спиной этих работников стоят другие работники.

Особоуполномоченному в разбор этих дел надо вложить душу. Надо разобраться, где исполнители, а где действительные виновники.

Тов. УВАРОВ. Я не полностью прослушал выступление ШУМКОВА, но он неверно излагает факты безобразий в Криворожском горотделе. Я там был в июле месяце, арестовывали по 200 чел[овек] за ночь, арестованных не допрашивали, а писали протоколы кому только вздумается. Так, у оперуполномоченного КОЛЕСНИКОВА писала протокол машинистка, фельдъегерь и секретарь Ежовского РО НКВД НОВОХАТЬКО, а потом этим арестованным давали подписывать.

Оперуполномоченный ГУСЯТИНСКИЙ печатал протоколы на машинке, диктовал трем машинисткам сразу, потом давал подписывать. Это же было и у ЛЫСОВА.

Эти дела составляли несколько контрреволюционных повстанческих групп, потом ДАРАГАН предложил переделать по окраске вроде шпионской, когда дела сдали в УНКВД ШУМКОВ с группой оперативников: КАЧАЛОВСКИМ и др. на «вилке» все эти группы связал в одну — составил контрреволюционную организацию в 242 человека. ГЕРШГОРИН сказал КОРКИНУ на оперативном совещании, [что] в Кривом Роге вскрыта липовая дивизия.

Ведь это так, когда КОРКИН 4.1.1939 года был в Кривом Роге, он прямо ШУМКОВУ дал установку — [если] работник не дает дела в суд, его — на парткомитет и обсуждать вопрос как об оперативном бездельнике. ШУМКОВ эти указания принял как директиву, начал избивать [сотрудников] и первым начал с меня.

Дело ПЕТРОВА всесторонне проверено и не добыто компрометирующих материалов через свидетелей. Целую ночь с КАЧАЛОВСКИМ искали материал на основании чего он арестован. И что же — нашли маленькую заметку агентурную, непроверенную. Когда вызвали агента, он подтвердил, что он просто [от себя что-то] написал, а в лицо ПЕТРОВА никогда не видел.

Только тогда ШУМКОВ принял решение освободить. Попы, как и ПЕТРОВ — все бывшие провокаторы царской охранки. Но нельзя же после решения ЦК ВКП(б) и СНК продолжать практику [арестов за былые компрометирующие поступки]. А ведь КАЧАЛОВСКИЙ пытался таким образом оформить дело, о чем ШУМКОВ знал.

Здесь почему-то мало говорили о РЕДЬКО, а ведь он много натворил безобразий. Виноват РЕЗНИКОВ, но не столько, сколько РЕДЬКО. И о нем нужно было говорить больше. РЕДЬКО и ШУМКОВ творили безобразия по прямому указанию КОРКИНА и ДАРАГАНА. У ШУМКОВА и РЕДЬКО вербовщики получались от потребности, т. е. появился такой, какой необходим для [фабрикации] дела.

Вторичное выступление тов. ОСТРОВСКОГО. Здесь зашла речь о МАДЖАРЕ. Я был одним из членов судебного заседания, судившего его. Я затрудняюсь восстановить все в памяти.

В Военном трибунале дело рассматривалось, как неверие в борьбе с врагами. Упоминались конкретные лица, дела на которых отказывался вести МАДЖАР и которые потом были осуждены. Были ли это чистокровные дела или нет — сейчас трудно сказать. Полагаю, что в них могли быть допущены ошибки.

МАДЖАРЕ инкриминировалась кулацкая психология. Он, конечно, был виноват. Но, возможно, было достаточно его изгнать из партии, наложить строгое взыскание.

Считаю, что надо вернуть дело и пересмотреть. Правда, в суде я даже просил больше, чем 7 лет. Следствие по делу МАДЖАРА вел РОМАНЕНКО.

Об УВАРОВЕ. Впервые его я встретил в Кривом Роге. УВАРОВ там бездельничал, целыми днями ничего не делал. Сами криворожские работники, в частности КОРОВИН, ставили вопрос о том, чтобы призвать его к порядку.

Тов. ЧУЛКОВ. Я тоже был членом суда, судившего МАДЖАРА. Источником возникновения дела МАДЖАРА явился его рапорт, в котором он просил уволить его, ссылаясь при этом на свою болезнь, и что он не может вести двух следственных дел. Обвинялся он по ст.ст. 54-14 и 54-10. Вел дело РОМАНЕНКО. МАДЖАРА ни в чем не признал себя виновным.

В условиях сегодняшнего дня его проступок подлежал бы партийному разбирательству. Он заслуживал того, чтобы его выгнать из партии. Мое мнение — следует дело вернуть и пересмотреть.

МАДЖАРА я знал еще с 1930 года, работал вместе с ним на заводе им. Ленина. Знал я его как примерного товарища.

Вторичное выступление тов. САПОЖНИКОВА.

Свою вину, как секретарь парткомитета, я здесь признал. Я, конечно, многое проглядел. Будучи погружен в оперативную работу я, по сути, был оторван от партийной массы, это моя вина. Я не могу согласиться с выступлениями отдельных товарищей, которые неправильно, несамокритично говорят о фактах.

ОСТРОВСКИЙ здесь говорил, что ему не разрешалось выехать на партсобрание. Неверно, не так было. Я добился, чтобы все коммунисты вернулись из командировки и присутствовали на собрании.

Относительно заявления ШУМКОВА о службе КОРКИНА у белых. ШУМКОВ действительно, приехав из Москвы, рассказал мне, что он там где-то в очереди за завтраком слышал о КОРКИНЕ, что будто бы он служил у белых, о чем расскажет подробно ФАЙНШТЕЙН, находящийся еще в Москве.

Ни ШУМКОВ, ни ФАЙНШТЕЙН мне ничего конкретного не сказали, однако я говорил с ЗАЙЦЕВЫМ из ОК и смотрел материалы, какие у нас имелись. Из этих материалов явствовало, что он имел партийное взыскание за сокрытие социального] прошлого. Однако там же, в той же парторганизации, это партвзыскание — выговор был снят. Больше я ничего не установил.

Теперь о поведении ШУМКОВА и по существу его сегодняшнего выступления.

Нечестно, непартийно, тов. ШУМКОВ, так себя вести, как ты себя ведешь. Ты начальник отдела, ты давал неверные указания работникам, толкая этим их на извращение Советских законов. Почему ни словом об этом не обмолвился здесь? Дальше ты буквально заявил: «Видите ли, я знал, что делается беззаконие, понимал, что это не в пользу партии, но не реагировал лишь потому, что в личном деле имеются какие-то пятна и, кроме того, имел выговор по партийной линии за протаскивание троцкистского лозунга на партзанятиях». Мол, боялся. Разве это партийно? Что это имеет общего с партийностью?

Значит ты, боясь за свое благополучие, не считался с интересами партии? Не партийно, тов. ШУМКОВ.

Тов. КОГАН неправильно информировал собрание о списке комсомольцев, представленных к награждению. Я тогда обрушился на него, почему он не внес себя в список лиц, представленных к награде, а теперь он говорит, будто бы я велел дифференцировать комсомольцев по национальности. Неверно. Во-вторых, не я представлял, а начальник Управления и со мной по таким вопросам не советовались. [...]

Вторичное выступление тов. ЧЕРЕП ЕНИНА.

[...] О разговоре в машине. ПЕЧЕНОВ, здесь рассказывая, весь разговор перековеркал. Я только приехал из Киева, а там уже прошло собрание по вопросу об искривлениях. Из разговора с сотрудниками в Киеве я узнал, что некоторые работники выступали на собрании и приводили ряд вопиющих фактов безобразий, в частности об антисемитизме. Разговор при поездке в Днепродзержинск затеял не КОРКИН, а я рассказал, какие были вскрыты безобразия. Привел факты, когда выступил один работник и сказал, что по поручению УСПЕНСКОГО он представлял в ЦК липовые справки. Тов. ХРУЩЕВ в ответ заявил, что этому сотруднику не место в партии, почему он не сообщил об этом в то время, когда УСПЕНСКИЙ был наркомом?

Некоторые из выступающих на собрании сотрудников, имевшие за собой большие хвосты, используя вскрытые моменты антисемитизма, пытались прикрыться этим. Заявляя, что против них были гонения только потому, что они евреи, хотя в их работе был ряд серьезных погрешностей. Тов. ХРУЩЕВ сказал, что независимо от национального происхождения органы НКВД очищались, и будут очищаться от людей, которым не место в наших органах.

Такой разговор был в машине при поездке в Днепродзержинск, но не так, как говорил тов. ПЕЧЕНОВ.

В отношении «издевательства» над ЖУРАБОВИЧЕМ, это неверно. Я не издевался, не было никаких оснований обвинять меня в этом. Два или три раза были у меня с ЖУРАБОВИЧЕМ беседы о наборе в школу. Дела шли неважно, я прямо поставил вопрос, когда же будет видна работа. А ЖУРАБОВИЧ, как обычно, складывает с себя ответственность, заявляя, что тормозит обком и т. д. Я сказал, что такая неверная постановка вопроса не достойна кандидата партии, но не издевался на ЖУРАБОВИЧЕМ. Да и вообще, я ни над кем не издевался.

О 7-ми делах. Я две недели просидел в Киеве, когда возил туда дела начальников райорганов на утверждение. Дела у нас просматривали от корки до корки. За неделю до бегства УСПЕНСКОГО встал вопрос и об утверждении начальников отделов. КРЕТОВ потребовал дела для проверки. Какая другая была у него цель, я не знаю.

Говорили здесь, что я близкий КОРКИНУ человек. Я уже сказал о взаимоотношениях с ним. У меня были с ним такие же взаимоотношения, как и у всех начальников отделов. Может быть, в некоторых случаях, и менее близкие. Я, кроме служебного кабинета, нигде у КОРКИНА не был. Кроме служебных разговоров других с ним не вел.

Я уже говорил, как встретился с ним в Воронеже. До октября месяца я был в оперативной группе, до мая 1938 года — болел. Какая же у меня связь с КОРКИНЫМ? О том, что КОРКИН враг, я узнал только сейчас, вместе со всеми Вами.

О БОЛДИНЕ. В Воронеже он был у меня в подчинении и в то время был прекрасным товарищем, а как только назначили его начальником отделения, стал вести себя иначе. Здесь, в Днепропетровске, ни одного вопроса со мной как полагается, он не согласовывал. Звонил к КОРКИНУ и вопрос был исчерпан, а со мной он меньше всего согласовывал вопросы о кадрах. Близких связей у меня с БОЛДИНЫМ никогда не было.

Мне также приписывают выдвижение ХРЕНОВА, РЕДЬКО и др. Их выдвинули еще до моего приезда в Днепропетровск. Я тут ни при чем и не могу за это отвечать.

КЛЕМАН задавал вопрос относительно справок. Справки писались на всех до единого сотрудника по данным личного дела. С моей стороны не было случаев, чтобы допускалось неправильное составление справок. Еще раз могу привести пример с ИОФФЕ. Я немедленно выгнал его за то, что он стремился «расписать» сотрудника в справке. Если бы я этого своевременно не предотвратил, то было бы много сделано не на пользу нашему коллективу.

Функции Отдела кадров должны оставаться его функциями. Почему Отделу кадров запрещают интересоваться тем или иным сотрудником? Без этого в нашей работе не обойдешься.

Случай с ШОЙХЕТОМ. ОСТРОВСКИЙ неправ. Мы тов. ШОЙХЕТУ несколько раз говорили, что интересуемся его отцом, требовали официальную справку о смерти из Загса. Кривой Рог не высылал такой справки. Я написал, что справки нет и выслать не можем. Киев ответил, что если справки не будет, то будет поставлен вопрос о возможности дальнейшего пребывания в органах тов. ШОЙХЕТА. Я вызвал тов. ШОЙХЕТА и предложил ему самому поехать в Кривой Рог и привезти необходимую справку. Теперь все выяснено и вопрос о ШОЙХЕТЕ отпадает.

КЛЕМАН задал вопрос, какую я лично имел аттестацию? На протяжении 19 лет своей работы в органах я не видел своего личного дела и об аттестации не знаю. Особенно похвалиться нечем. Только 5 месяцев я работаю начальником отдела, до этого работал на низшей работе. Начинал работу с агента наружного наблюдения. К наградам не представлялся. Судите о моей аттестации сами.

ХРЕНОВ выступил и ничего не сказал о ЛЕНОВЕ. Неспроста ЛЕНОВ приезжал в Днепропетровск со слезами и прямо заявил, что ХРЕНОВ меня терроризирует и проявляет ко мне самое неприязненное отношение потому, что я еврей.

Кто давал право ХРЕНОВУ зачислять ЛЕНОВА оперуполномоченным? ХРЕНОВ объяснял, что он снят КОРКИНЫМ. А документ об этом послали? Нет. У меня таких документов нет. У меня в кабинете ХРЕНОВ сам признался, что с ЛЕНОВЫМ поступил неправильно. Надо по-человечески относиться к работникам.

О переброске из района в район. Совершенно правильно об этом ставит вопрос тов. КОГАН. Я всегда возмущался этим и говорил с начальниками отделов, спрашивал, почему оголена Периферия, почему работники периферии сидят здесь в Днепропетровске и вы не беспокоитесь о районах? Такое положение было неправильным. Я несколько раз ставил перед КОРКИНЫМ вопрос об этом. Получал ответ: «Какое Ваше дело?»

ХОЛОДНЫЙ говорил, что якобы я знал, что людей зажимают. Помню случай с ДОЦЕНКО. Было это в августе месяце. Вызвал меня ДАРАГАН и потребовал вызвать в Днепропетровск ДОЦЕНКО. Почему, мол, у него демобилизационное настроение? ДОЦЕНКО явился в кабинет к ДАРАГАНУ. ДАРАГАН вызвал меня. ДОЦЕНКО ставит вопрос, что он хочет работать в Днепропетровске. Других разговоров при мне с ним не было.

Для меня очень больно и прискорбно находиться в таком положении, что вся партийная организация от меня отвернулась. Я это чувствую. Неужели я преступник. Нет, я не преступник. Я виноват — накажите меня. 3-4 дня мне в глаза никто не смотрит, со мной не здороваются. В чем дело? Я виноват перед всеми Вами, перед партией. Допустил грубейшее преступление. Но допустил я это несознательно, а потому что верил руководству. Я не понимал преступной сущности некоторых установок. Разве я совсем пропащий человек? Думаю, что я человек еще неиспорченный, для партии не пропал, а то, что мы все оказались в лапах замаскировавшегося врага — это факт. Мы пошли по неверному пути, потому что своевременно не расшифровали, и я в частности, вражескую деятельность КОРКИНА.

Я не придал политической остроты тем вопросам, которые проводились в жизнь, и в результате скатился до такого положения. Дайте мне возможность еще быть в партии, я приложу все усилия, отдам всю жизнь, чтобы еще продуктивнее работать и беспощадно бороться с врагами.

ПОСТАНОВИЛИ:

Выделенная собранием комиссия, в составе т.т. КЛЕМАНА, СТРЕЛЬЦОВА, ПУЛКИНА, ПАНЬКОВА и ГУЗЕНКО предлагает собранию резолюцию, которая принимается единогласно за основу. [...]

По вопросу о наложении взыскания на ЧЕРЕПЕНИНА высказались:

Тов. КЛИМОВ. ЧЕРЕПЕНИН совершил большое преступление перед партией, он проводил в жизнь антисемитские установки. Но он осознал свои ошибки, которые допустил под нажимом вражеского руководства, слепо выполняя волю последнего. Считаю, что ЧЕРЕПЕНИН непотерянный для партии человек. Он за 20 лет пребывания в партии не имел ни одного взыскания. К тому же в наших органах работает 19 лет. Считаю, что ему надо объявить строгий выговор с предупреждением и вывести из состава партийного комитета, но в партии оставить.

Тов. БЕЛОВ. Я присоединяюсь к мнению тов. КЛИМОВА. ЧЕРЕПЕНИН — старый член партии, не имел взысканий. Здесь рассказал нам, почему он сделал такие серьезные ошибки. Большая вина в этом того вражеского руководства, которому мы все верили. Его можно оставить в партии.

Тов. ПАЩЕНКО. ЧЕРЕПЕНИН проводил в жизнь антисемитские установки. Но он до последней минуты не искренен перед собранием, он не все рассказал. Его неискренность проявилась и в тех объяснениях, что он нам давал по вопросу телефонного разговора с Москвой. Учитывая все это, я считаю, что ему не место в партии.

Тов. КЛЕМАН. Неискренен ЧЕРЕПЕНИН, он проводил вражескую установку КОРКИНА и не здесь ее от него получил, а привез ее с КОРКИНЫМ из Воронежа. Здесь речь идет не об ошибках. Речь идет об антисоветских установках.

Он не рассказал нам все. Я ему не верю. Если он хочет исправиться, пусть исправляется вне партии. Я поддерживаю предложение комиссии об исключении ЧЕРЕПЕНИНА из ВКП(б).

Тов. СИНЯКОВ. Считаю, что ЧЕРЕПЕНИН проводил фашистскую линию, осуществлял на практике антисемитизм, искривляя национальную политику партии. За антипартийную, антисоветскую деятельность ЧЕРЕПЕНИНА надо исключить из партии.

Тов. ОСТРОВСКИЙ. ЧЕРЕПЕНИН не проявил должной искренности. Он скрыл еще что-то от партии. Он проводил сознательно антипартийную линию и за это его надо исключить из партии.

Тов. ТУЛЬЯНОВ. Я считаю, что руководство партийное, в частности САПОЖНИКОВ, был оторван от масс. Отделы были заняты и ЧЕРЕПЕНИН был занят. А поэтому я предлагаю ЧЕРЕПЕНИНА оставить в партии, т. е. утвердить решение парткомитета.

Тов. ГУЗЕНКО. Я за исключение ЧЕРЕПЕНИНА из партии, потому, что он за все время разбора вопроса о нем неискренен перед партией, он признал ряд моментов только под большим нажимом, всего он не рассказал. Поэтому ему нельзя доверять, нельзя его оставлять в партии

Тов. ЛЕВИТАН. У меня было мнение оставить ЧЕРЕПЕНИНА в партии, а сейчас я понял, что он проводил вражескую работу по заданию врагов, но он выполнял ее несознательно и для партии он непотерянный человек. Я предлагаю его в партии оставить и вынести строгий выговор с предупреждением.

Тов. НОСЕНКО. Из партии исключить ЧЕРЕПЕНИНА мы всегда успеем. Мне думается, что он не потерянный человек и сможет еще принести пользу. ЧЕРЕПЕНИН 20 лет в партии и никаких взысканий не имел, поэтому мне кажется, что ЧЕРЕПЕНИНА надо в партии оставить, объявив ему строгий выговор с предупреждением и вывести его из состава партийного комитета.

Тов. СТРЕЛЬЦОВ. ЛЕВИТАН неправ. ЧЕРЕПЕНИН антисемитские установки в практику проводил вполне сознательно, зная, что это антисемитизм. Он еще не сказал всего. Как он изворачивался на партийном комитете, заявляя, что обо всем говорит откровенно, и тут же, под нажимом, рассказывая новое. Сколько раз он на партийном комитете пламенно заверял, что ничего больше не знает и тут же, под нажимом, сообщал новые факты. Я поддерживаю предложение комиссии об исключении ЧЕРЕПЕНИНА из партии, как антисемита.

Тов. ЧЕРЕПЕНИН. Товарищи, я еще раз прошу оставить меня в партии.

По вопросу о наложении взыскания на тов. САПОЖНИКОВА высказались: Тов. КОГАН М. Учитывая, что САПОЖНИКОВ искренне признал свои ошибки, я предлагаю тов. САПОЖНИКОВУ объявить выговор, без занесения в личное дело и вывести его из состава партийного комитета.

Пункт протокола партийного Комитета от 28-го января 1939 года о работе парткабинета утверждается единогласно.

ПРЕЗИДИУМ:

ПУЛКИН
САПОЖНИКОВ
ЛЕВИТАН
ЗАДИОНЧЕНКО
УЛАСЕВИЧ
СИДЕЛЬКОВСКАЯ

СЕКРЕТАРИАТ:

ЗВАРКОВСКИЙ
ЧУЛКОВ
ОСТРОВСКИЙ

С подлинным верно: [подпись]                           Пулкин.

ГДА СБУ, ф. 16. on. 32. спр. 31, арк. 165-245. Заверенная копия. Машинопись.