№10. Из протокола закрытого партсобрания сотрудников Днепродзержинского райотдела НКВД УНКВД по Днепропетровской области. 3-4 февраля 1939 г.

Видя явно необоснованные аресты, я в одно время пытался подымать вопрос об этом, но мой сигнал был придушен. Это было при следующих обстоятельствах. После того, как закончились дела на альбом по полякам меня перебросили работать в 4-е отделение — оформлять дела на Спецколлегию. Здесь я так же столкнулся с фактом неправильных, безосновательных арестов людей, которые сейчас освобождены (ТКАЧ и др.).

Собравшись с ЗНАЙКО в моей комнате, я сначала высказал мнение, что есть люди, которые без оснований арестованы. ЗНАЙКО подтвердил это. В этот момент зашел ко мне ЛОГВИНОВ.

Сейчас же ЗНАЙКО вызвал к себе ЛЕНОВ. Придя обратно, ЗНАЙКО заявил, что ЛОГВИНОВЫМ поднята шумиха о том, что якобы мы с ЗНАЙКО в присутствии арестованных говорили, что без основания арестованы люди. Я сейчас же побежал к ЛЕНОВУ, он мне подтвердил то же, что и ЗНАЙКО.

Я пошел к ЛОГВИНОВУ и здесь же доказал, что в присутствии арестованных мы не говорили.

Вскоре через т. ХРЕНОВА я был вызван в областное управление НКВД к ДАРАГАНУ и ЧЕРЕПЕНИНУ. Меня сначала расспросил ЧЕРЕПЕНИН в присутствии ДРАГАНА: «Как дела?» А затем начали говорить, что я в 3-м отделении занимаюсь нехорошими делами, требуя основания для ареста. И в 4-м говорил об этом, настраивая других работников.

Я хотел было доказать, но меня взяли хорошо в работу, заявили, чтобы я перестал заниматься этим. В противном случае я лишусь партбилета и меня будут судить, и, вдобавок, заявили: «Что раз арестован — значит враг». Приехав в Днепродзержинск, я рассказал об этом т. СОБОЛЕВСКОМУ.

Вот этот факт, каждодневные упреки, что я плохой работник, аресты сотрудников НКВД и кроме этого совет и проведение ЗАСОВЫМ заочных очных ставок заставили меня провести в 3-4-х делах заочные очные ставки, в чем я признаю себя виновным.

Немалую липовую работу было проведено в 4-м отделении под руководством ЛОГВИНОВА и это можно подтвердить таким фактом. Контрреволюционная украинская организация липово была сблокирована с «ПОВ», а ЛОГВИНОВУ не следовало было бы в разговорах с сотрудниками это отрицать.

Должен сказать, что ЛОГВИНОВ очень хитер и это ни как не вяжется с прямотою большевика, своей хитростью он осмеивает работников.

Хочу сказать и о том, что дело ХИНЦИНСКОГО — террориста, по-моему, липовое и я сомневаюсь, чтобы у него при обыске изъяли 250 гр. мышьяку.

Я считаю, что ДАРАГАНОМ проведена немалая вредительская работа по созданию липовых дел, он непосредственно давал установки к выписыванию липовых справок на арест, в чем мы сейчас убеждаемся при детальном разборе дел.

ДАРАГАН этим создавал себе славу к такому быстрому получению званий с младшего лейтенанта до старшего [лейтенанта], получение значков и прочее.

Хочу остановиться о ЛЕНОВЕ. Его правильно отстранили от должности нач[альника] 3-го отделения, он ничего не делал, ведь нет ни одного протокола, написанного им, а вместо этого — он грубо обращался с подчиненными.

У меня с ним было несколько стычек: один раз мне заявил, что мне не в НКВД работать, а на обозном заводе, а второй раз, это было 5-6.XI.1938 г. на АТК, когда он в присутствии директора и других работников АТК (я обслуживаю АТК), скомпрометировал меня незаслуженно.

Немало виноват и т. ХРЕНОВ в продолжении проведения вредительской работы КОРКИНА И УСПЕНСКОГО, он ведь сам тоже подписывал липовые справки на арест, знал что арестовывают по списку.

Я должен остановиться и указать ошибки, по-моему, и ЗАДИОНЧЕНКА. Ведь он как руководитель областной партийной организации должен был сделать анализ: а почему так много врагов? Ведь он же имел сигналы в обкоме, а к этому же тоже делал неправильно распоряжение об аресте. Приведу пример. В 4-м отделе по его распоряжению был арестован инструктор обкома КП(б)У ПОЛЯК (сейчас освобожден). Основания для ареста не было, а уже после его ареста КОГАНОМ выписана липовая справка на арест, что он изобличается оперативными материалами.

Во 2-ом отделении 3-го отдела был арестован КАМЕНСКИЙ (инструктор горкома партии), он ни в чем не сознавался и дело его докладывалось на Тройке. Судя по тем материалам, которые были, ему КОРКИН и ВОВК настаивали дать 10 лет. Однако ЗАДИОНЧЕНКО, не знаю, чем руководствовался, требовал 1 -й категории.

Заканчивая, я должен заявить, что проведенная вредительская работа КОРКИНЫМ и его ставленником ДАРАГАНОМ в Днепродзержинском РО НКВД, сводилась к искривлению политики партии и правительства, к нарушению революционной законности.

Липовые дела в Днепродзержинском горотделе были созданы, в основном, благодаря камерной обработке старостами, созданной ДАРАГАНОМ. И немало повлияло на аппарат ГО НКВД запугивание, по сути, вредительские установки начальника ГО и отделений, боязнь быть арестованными и большие аресты сотрудников НКВД говорило об этом.

1. Тов. ЛЕНОВ. Доклад тов. ХРЕНОВА был не самокритичен, он оказался во всем происходившем в горотделе не виноват. Все делали, только не он. Я считаю это неправильным и буду говорить самокритично. Я расскажу, что делал, вину каждого, в том числе и свою.

В том положении, которое создалось в Днепродзержинском горотделе НКВД, виновато в первую очередь руководство не только настоящее, но и предыдущее, которое создало «славу» горотделу своей работой, как видно теперь, вражеской. В меньшей мере, однако, и на меня ложится ответственность за роботу горотдела.

Я приехал в Днепродзержинск 27 мая 1938 года и за этот период несу ответственность в своей работе. Массовые аресты начались с июля 1938 года.

Вначале арестовывали по показаниям и компрометирующим материалам. Но после того, как ДАРАГАН на совещании, где присутствовал Успенский, взял на себя обязательство арестовать 1500 человек до 1 августа, то картина резко изменилась в том отношении, что аресты начались уже по списку.

Для характеристики я приведу цифры арестов: с 27.V. по 16.VI1.1938 года, это время, что я работал при ДАРАГАНЕ, было арестовано 274 человека. С 16.VI1 по 1.VIII.1938 года — это уже в бытность ХРЕНОВА, арестовано было 158 человек. Таким образом, становится ясно, что, если за две недели арестовано 158 человек, то основанием для ареста могли служить только списки.

После приезда ХРЕНОВА я к нему захожу со списками национальностей по заводу им. Дзержинского и говорю: «Тов. ХРЕНОВ, в списках в основном инженеры и если мы их начнем арестовывать, то завод останется без инженеров, кроме того, без санкции наркомата мы не имеем права их арестовывать». ХРЕНОВ, посмотрев список, дал установку арестовывать и даже сам поставил точки, что значило кого [именно] арестовать.

Я хочу этим сказать, что при ХРЕНОВЕ также, даже больше, было арестов по списку, а он сейчас заявляет, что он приехал к шапочному разбору и при нем арестов было мало.

Но нужно сказать, что основная вина во всем этом конечно ДАРАГАНА, он взял обязательство, а потом, став заместителем] нач[альника], УНКВД, часто звонил и нажимал.

ХРЕНОВ заявил, что я создал [провокационную] камерную обстановку. Это не соответствует действительности — камерную обработку арестованных, так называемый «институт» старост, был создан до меня и существовал при ХРЕНОВЕ. О чем последний знал прекрасно, но сейчас почему-то отрицает это.

Что касается качества работы, то оно особо плохо было при ХРЕНОВЕ. Конкретно можно привести такие цифры. Нам возвратили на доследование 243 дела, они в свою очередь распределяются так: дел, которые были закончены в конце 1937 г. и до апреля 1938 года — 70 шт[ук]. Законченных при ДАРАГАНЕ — 86 шт[ук] и отработанных и законченных уже в бытность ХРЕНОВА — 97 шт[ук]. Это свидетельствует о том, что качество работы было низкое, особенно при ХРЕНОВЕ, о чем он знал и мирился с этим положением.

По вопросу очных ставок — я помню, что как-то в кабинете у ХРЕНОВА, СОБОЛЕВСКИЙ в присутствии меня высказал мысль, что очная ставка между арестованными, которые друг друга не знают — не есть очная ставка. Какую установку по этому вопросу дал ХРЕНОВ — пусть скажет СОБОЛЕВСКИЙ.

Во всей проводимой работе по горотделу тон, конечно, задавал ДАРАГАН в бытность нач[альником] горотдела и заместителем] нач[альника] УНКВД.

Один характерный штрих — когда арестованный ДВОРЕЦКИЙ в своих показаниях назвал фамилию АНДРИЕНКО, то ДАРАГАН уже решил арестовать бывш[его] второго секретаря РК КП(б)У АНДРИЕНКО. Когда я начал ему говорить, что это не тот АНДРИЕНКО, то ДАРАГАН об этом очень пожалел. А ведь он мог арестовать АНДРИЕНКО только на основе своего заключения.

Конечно, камерная обработка арестованных сыграла большую роль в том отношении, что показания всеми давались быстро. А мы не вникали глубоко в те показания, которые нам давали и заканчивали дела. Кроме того, у нас в отдельных камерах сидело по 35 человек и, конечно, люди не выдерживали жары. И это влияло на то, что [они вынужденно] давали показания.

«ПОВ» возникла же из ориентировки области, точно так же, как «Левобережная», «Правобережная» комендатуры и «боювки».

ДАРАГАН всегда первый узнавал об имеющихся ориентировках в области. Это объясняется тем, что АРУТЮНОВ до того, как был назначен начальником] отделения УНКВД, работал здесь, и ДАРАГАН с ним держал тесную связь, будучи в курсе всех новостей по следствию и делам.

Я когда приехал в Днепродзержинск, о «комендатурах» не имел понятия, т. к. в УНКВД я работал по промышленности. Буквально через несколько дней ДАРАГАН после разговора с арестованным СТУДЗИНСКИМ в комнате у КРЮЧКО говорит мне, чтобы я зашел и спросил у СТУДЗИНСКОГ’О, что он говорит о «Левобережной» и «Правобережной» командах. После этого ДАРАГАН позвонил КОРКИНУ и УМАНСКОМУ и такие же показания были взяты еще у нескольких арестованных.

Я хочу сказать, [что] раньше всего с серьезными арестованными говорил ДАРАГАН, а потом уже остальной аппарат. Это тоже имело свое влияние на то, что арестованные давали показания.

В отношении КОРКИНА, то он низовым работникам в отдельности кому- либо установок не давал, а давал их нач[альнику] горотдела, который, в свою очередь, эти установки доводил до оперсостава.

При приезде ХРЕНОВА, порядки, которые существовали при ДАРАГАНЕ, не изменились — та же камерная обстановка, те же старосты.

ХРЕНОВ в своей работе выполнял установки УСПЕНСКОГО об массовых арестах. По распоряжению ДАРАГАН А при ХРЕНОВЕ по 4-му отделению 120 арестованных, обвиняемых в участии в украинско-националистической повстанческой организации, были все передопрошены и сделаны так же участниками «ПОВ», создан, как здесь его называют, «Татарбурнасский процесс». А ХРЕНОВ говорит, что при нем все хорошо.

ХРЕНОВ так же выполнял установки КОРКИНА и ДАРАГАНА, которые, как теперь вскрыто, являлись вражескими. ХРЕНОВ так же арестовывал людей по списку, намечая их вместе со мной. Причем для печатания справок на арест был выделен еще при ДАРАГАНЕ т. ПОНОМАРЕНКО, который продолжал это делать и при ХРЕНОВЕ.

Как при ДАРАГАНЕ, так и при ХРЕНОВЕ я выполнял даваемые мне поручения, не вдаваясь серьезно в их суть, выполняя эти директивы.

Выдвижение ХРЕНОВА начальником Днепродзержинского горотдела НКВД тоже не прошло без участия ДАРАГАНА. ХРЕНОВ — ученик ДАРАГАНА и когда намечали ХРЕНОВА на выдвижение, то ДАРАГАН в этом принимал участие, дав положительные отзывы о ХРЕНОВЕ. И я считаю, что ХРЕНОВ во многом виноват и должен нести ответственность не только наравне со мною, а даже больше.

ХРЕНОВ говорил, что я не работаю — это неправда. До 12.XII.1938 г. между нами таких разговоров не было, никому об этом не говорил, а начал против меня выдвигать это обвинение, когда мы с ним переругались. Меня ХРЕНОВ обвиняет в том, что испортил молодые кадры. Пусть эти работники скажут — в чем именно я их испортил.

О моей грубости стоял вопрос на партсобрании, меня ударили [как партийца], я признал свои ошибки и исправился.

Я т. ХРЕНОВА обвиняю в подлости. Зачем ему искать пути для того, чтобы меня изжить, которые не к лицу коммунисту-чекисту? Я договорился с ХРЕНОВЫМ о том, чтобы взять кассу из [азотно-]тукового комбината. Тов[арищ] ХРЕНОВ проинформировал КОРКИНА в таком свете, что я якобы «барахолю».

ХРЕНОВ подбирает на меня материалы через агентуру, он собирает непроверенные материалы, и, видя их неправдоподобность, все же не желает заниматься проверкой их, хотя я и просил его об этом. Там, где я виноват, я признаю свою вину, но зачем на меня клеветать?

Я хочу еще остановиться как область «руководила» следствием. Посылаемые нами протоколы в область переделывались, как хотелось, и присылали их потом, чтобы арестованные подписывали. Требовали протоколы по количеству листов больше, чем мы их здесь писали.

В заключении я должен сказать, что всю нашу работу охаивать нельзя. Мы много врагов посадили и правильно осудили, но нельзя отрицать, что, благодаря вражеской работе КОРКИНА и ДАРАГАНА, арестовали так же часть невинных людей.

Наша парторганизация не может с себя снять вины за допущенные искривления как при ДАРАГАНЕ, так и при ХРЕНОВЕ, т. к. не занималась производственными вопросами, а работала точно по их указке.

3. Тов[арищ] ЛОГВИНОВ. Я работаю здесь с 19 июля, на руководящей работе я с апреля месяца 1938 г. До этого был помощником оперуполномоченного УГБ.

По поводу всех преступлений, которые были во время следствия, скажу следующее. По Кривому Рогу б[ывший] нач[альник] горотдела НКВД РЕЗНИКОВ каждый день собирал совещания оперсостава, где задавал всем вопросы: сколько дал протоколов и всегда говорил, что мало, мол, учитесь работать у того-то. Требовал ежедневно брать от арестованных по 10-12 протоколов допросов.

За весь период моей работы здесь, я арестовал 4 человека. Был такой случай, когда арестованный ЗУБАТЫЙ не допрашивался 8 месяцев, арестован был 3-м отделением, а потом его передали 4-му отделению.

Я принял арестованных, как участников украинской контрреволюционной организации, все протоколы записаны КРУГЛЯКОМ и ЛЫГАНОМ.

О том, что в Карнауховке была контрреволюционная организация, я верил до ноября месяца 1938 года. После того, когда была обнаружена «схема» этой организации, в каковой «схеме» было указано, что Украинским контрреволюционным центром руководил[и] ЛЮБЧЕНКО, ХВИЛЯ и ЗАБОРА, кулак с. Кри- нички, 70-летний старик, я понял, что Карнауховская контрреволюционная организация является вымыслом ДАРАГАНА и КРУГЛЯКА.

(Далее выступающий ЛОГВИНОВ проанализировал несколько дел, проведенных КРУГЛЯКОМ и ЛЫГАНОМ, в которых записано, что арестованные — кулаки и укаписты, а на самом деле они не были ни кулаками, ни укапистами).

Был арестован инженер ЛЕБЕДИНСКИЙ, который дал показания о том, что он является участником правотроцкистской организации, в которую входило еще 28 человек. ЛЕБЕДИНСКИЙ заявил, что последних он назвал потому, что они были знакомы с МАНАЕНКОМ. При передопросе оказалось, что все это неправда, ЛЕБЕДИНСКИЙ освобожден.

Карнауховская организация сфабрикована ЛЫГАНОМ, КРУГЛЯКОМ и ДАРАГАНОМ. Пример: арестованному КОЛОДЕ подсунули протокол, переделанный уже в УНКВД, и выдвинули его как командира отряда.

От ДАРАГАНА ХРЕНОВЫМ получены указания передопросить на «ПОВ». Эту установку я получил от ХРЕНОВА. Арестованные передопрошены на «ПОВ», но дел этих в области не приняли.

Знал об этом и нач[альник] 4-го отдела УНКВД САПОЖНИКОВ, который в конце августа месяца 1938 г. дал установки ХРЕНОВУ и мне подготовить одно групповое дело на 120 человек для направления в Особое совещание. Дело это на 120 человек было в Киеве, но его потом возвратили. Я слепо выполнял распоряжения о допросе арестованных на «ПОВ» и за это должен нести ответственность.

Тов[арищ] ЛЕНОВ не сказал в своих выступлениях о липе в 3-м отделении. Обвинение т. ЛЕНОВУ в части его связей с женщиной я считаю ложным. Агенту, даваемому этот материал, я лично не верю.

В отношении арестов. В мае — июне месяцах 1938 года ДАРАГАНОМ были арестованы жители с. Карнауховки: НАЙДА — рабочий, бывш[ий] председатель участковой избирательной комиссии и ЗИНЕНКО — бедняк, быв[ший] председатель колхоза. Люди эти сидели без допроса до 20-го июля 1938 года. Я установил, что они невиновны, поставил о них вопрос перед ХРЕНОВЫМ и сразу же их, не спрашивая санкции УНКВД, освободили.

4. Тов[арищ] ХОЛОДНЫЙ. Выступление ЛОГВИНОВА и ХРЕНОВА неправильные. Надо говорить о своих ошибках, надо говорить о том, кто толкнул на преступления, которых в Днепродзержинском горотделе НКВД много.

ХРЕНОВ в первую очередь виноват. ЛОГВИНОВ и ЛЕНОВ во вторую очередь виноваты, они руководили работой и знали о подлогах, фальсификации со стороны отдельных работников.

Установок с области не было, чтобы делать подлог в следствии. Злоупотреблением в следствии занимались ПОНОМАРЕНКО, КРУГЛЯК, ЛЫГАН, но не все работники, охаивать всех нельзя, т. к. работа по выкорчевыванию всех мастей контрреволюции проведена большая.

В Днепродзержинском горотделе НКВД сидел в руководстве ставленник врага народа КОРКИНА — ДАРАГАН, который и натворил безобразий. КОРКИН давал мне указания, чтобы я громил следственный аппарат за подлог, когда я был в Запорожье.

При выезде в Днепродзержинск КОРКИН дал мне указания не придираться к вопросу в следствии. ХРЕНОВ, надо полагать, понравился КОРКИНУ и ДАРАГАНУ также.

Парторганизация Днепродзержинска глушила то, что делалось с подлогом в следствии Днепродзержинского ГО НКВД.

В Днепродзержинском ГО арестовали примерно 400 человек. После постановления ЦК ВКП(б) и СНК никто из следователей не заявил, что есть сомнительные дела.

ЛЕНОВ высказался правильно. Он говорил о себе, а другие не хотят. Что надо делать? Надо скорее разделаться с делами. Второе — лучше надо работать следователям. Наладить связь с агентурой.

5. Тов[арищ] СОБОЛЕВСКИМ. По распоряжению ДАРАГАНА я работал на следствии по полякам, он давал задания — протоколы писать не менее, как на 20-ти листах.

ХРЕНОВ сказал, что справки на арест писала группа, т. е. я и ПОНОМАРЕНКО. Это не верно. Справки писал ПОНОМАРЕНКО, я в группу не входил и об этом знают все работники.

Условия работы следователя были жуткие, из отдела не выходили по трое суток. Вызывая сознавшихся арестованных, я делал предварительно заметки с их слов, а потом писал протоколы, чтобы успеть закончить дела к сроку. Очные ставки делались следователем не прямые, а косвенные.

ДАРАГАН договорился с арестованным ДВОРЕЦКИМ, что он является участником повстанческой бригады, а не батальона, как это было в действительности.

АРУТЮНОВ давал с области указания в отношении дела «СТРЕЛЬЦА», т. к. платформу организации, о которой ни я, ни арестованные не знали.

Показания КАМИНСКОГО, по указанию ДАРАГАНА, должны были быть не менее, как на 100 листах.

Корректировку делали вместе с КАМИНСКИМ. Протокол существенно изменился.

Почему я молчал об извращениях? В отделе кадров ИОФФЕ интересовался моей национальностью, АРТЮНОВ интересовался мною и ЗВАРКОВСКИМ, не поляки ли мы?

Арестованные, попавшие в 14 камеру (жаркая и тесная), оттуда приходили к следователю и давали показания.

Заявление НЕПОМНЯЩЕГО о том, что я учил его делать неправильные очные ставки — неверное. По моему предложению он делал очные ставки косвенные и ничего противозаконного здесь нет.

Установлено, что АРУТЮНОВ на почве личных счетов взял вымышленные показания на ГОЛЬДГУБЕРА о том, что последний — шпион.

ДАРАГАН, приехав [после] совещания у наркома, сообщил, что нач[альники] горотделов ВОЛЬСКИЙ и РЕЗНИКОВ сняты, что в Запорожье много несознавшихся и что нарком приказал в отношении их применять меры физического воздействия. Я не знал, чтобы такие методы допросов применялись в Днепродзержинске.

6. Тов. ПАВЛИЩЕВ. [...] Я работал вместе с ДАРАГАНОМ в Никополе. Там содержалось в небольших камерах по 50 человек арестованных. ДАРАГАН почти никого не пускал из работников УГБ в тюрпод. Он лично сам инструктировал обслуживающий персонал. Старосты, назначенные ДАРАГАНОМ в тюрподе, по-моему, проводили провокационную работу по уговору отдельных арестованных.

Операцию в Никопольском районе он в отдельной части проводил вреди- тельски. Кроме того, посылал машины в чужие районы и брал поляков там.

ДАРАГАН любил славу наживать, сам он хитер. ДАРАГАН выставлял арестованных в коридоре и их видели все граждане, посещающие милицию или УГБ (милиция и УГБ находились в одном здании).

ЛЫГАН когда приходил, то арестованным командовали, что[бы] они кричали «вра-ги-ги!»

Метод работы ДАРАГАНА дискредитировал органы УГБ и разглашал наши методы работы.

БОРИСЕНКО посадил ФРУМА за то, что он не дал два обеда жене БОРИСЕНКО, о чем велся разговор среди сотрудников УГБ.

ДАРАГАН в первую очередь получал указания от КОРКИНА и этим всегда хвастался.

В Никополе при ДАРАГАНЕ был запутан учет и хранение ценностей, отчего был ряд злоупотреблений.

7. Тов. ГОЛЬДГУБЕР. Виновником массовых и необоснованных операций является ДАРАГАН. Он считал, что чем больше он посадит, тем больше будет его «чекистский» багаж. Если бы не было постановления ЦК партии, то работа ДАРАГАНА принесла бы серьезнейший ущерб партии. Система, которую проводил ДАРАГАН была вражеская.

АРУТЮНОВ — провокатор, взял на меня провокаторские показания.

КОРКИН покрывал ДАРАГАНА и его систему.

Камерная обработка была введена во время работы ДАРАГАНА.

АРУТЮНОВ старостам, которые занимались провокаторством, давал частые передачи и устраивал свидания с родными в своем кабинете. [...]

8. Тов. ДУНАЕНКО. В 1937 году операция по разгрому кулацкого контрреволюционного подполья проведена, считаю, правильно. На каждого имелся агентурный материал в их антисоветских действиях. Были одиночки и группы.

В 1938 году, по указанию ШНЕЙДЕРМАНА, ДАРАГАНА — вскрывать контрреволюционные организации — одиночек не принимали, только контрреволюционные организации.

В 3-м отделении вскрыта было контрреволюционная националистическая повстанческая организация по селам, возглавляемая ЗАБОРОЙ Никитой, 75-летним стариком, проживающим в г. Киеве. Организатор ЗАБОРА ставился [нами] под сомнение. Некоторые работники, в том числе и я, высказывали неверие в это дело, т. к. оно создано [искусственно]. А когда по ориентировке Днепродзержинского ГО НКВД арестованный ЗАБОРА, старик, еле передвигающий ноги, был доставлен из Киева, лишний раз убедились, что липа.

О том, что ЗАБОРА — кулак, враг, в этом не было сомнения, но чтобы он был организатором повстанческих отрядов по селам и руководил ими из города Киева вместе с ЛЮБЧЕНКОМ, это выдумка.

В марте или апреле 1938 года начались новые массовые аресты. 4-е отделение имело арестованных намного меньше, чем 3-е отделение. В это время врид. нач[альника] горотдела был ШНЕЙДЕРМАН, он же и нач[альник] 3-го отделения, которому я высказал сомнение по делу арестованного ОРЛА. На его предложение о развороте с его показаний контрреволюционной организации, я заявил, что я выдумывать с головы не буду, липовать я не умею.

ШНЕЙДЕРМАН мне сказал, что от арестованного надо добиваться необходимых для нас показаний. О моих высказываниях ШНЕЙДЕРМАН донес КОРКИНУ, последний на оперсовещании в Днепродзержинске вымотал у меня много сил, упрекая меня в неверии в дела горотдела, и предложил обо мне разобрать на парторганизации.

Для арестованных были организованны ДАРАГАНОМ тяжелые камерные условия и к тому же камерная обработка. Когда вызовешь на допрос арестованного, так он без нажима дает показания, а правильность которых сейчас можно часть их взять под сомнение и подвергнуть повторной проверке действительности .

У ПОНОМАРЕНКО был такой арестованный ЗУБАТОВ (учитель), который согласился давать показания о своей принадлежности к контрреволюционной организации. ПОНОМАРЕНКО пришел ко мне и говорит, что мы разворачиваем операцию по учителям, какие у тебя есть материалы на учителей? Я дал ему на нескольких человек материалы. Через несколько дней я узнаю, что они все прошли по показаниям ЗУБАТОВА, завербованные последним в контрреволюционную организацию.

Это так же дало мне повод высказать мысль о самосоздании дела, о чем на оперсовещании ШНЕЙДЕРМАН и ПОНОМАРЕНКО нападали на 4-е Отделение о подсиживании и предлагали учиться у 3-го Отделения, как надо работать. В частности выдвигали как лучших следователей ПОНОМАРЕНКО и АРУТЮНОВА.

О «нездоровых» настроениях. Присмотреться, как заявил КОРКИН, кто у вас руководит парторганизацией (в это время я был секретарем парткомитета) и за такие проявления, неверие в дела, я был снят из секретаря парткомитета. Об этом хорошо знает СЕРБИН — из старых работников.

В то время некоторые руководящие работники — ШНЕЙДЕРМАН, ДОБРОШИНСКИЙ заявляли, что парторганизация является приводным ремнем руководителя органа. Правда, на этом собрании разбили такое вражеское толкование.

Ясно, что такое вражеское руководство в области и на местах зажимали инициативу у низовых работников высказывать свои сомнения по каким-либо делам. И указания, как ШНЕЙДЕРМАНА, так и ДАРАГАНА, были таковы: раз арестован — стало быть враг и освобождению не подлежит.

На оперсовещаниях только и было слышно: «плохо работаете с арестованными», «мало даете протоколов допросов», «вы потеряете партбилеты», «к отдельным работникам надо присмотреться».

ПОНОМАРЕНКО, по указаниям ДАРАГАНА, в день в большом количестве выпускал справок на арест без материалов, по спискам. И ПОНОМАРЕНКО за Липогонство был на лучшем счету и выдвинут с пом[ошника] оперуполномоченного на оперуполномоченного, а АРУТЮНОВ премирован ценным подарком и выдвинут для работы в Киев. Последнее сделано после того, когда он взял ложные показания на ГОЛЬДГУБЕРА — сотрудника НКВД, сделав его «врагом».

КРУГЛЯК и ЛЫГАН были присланы в Днепродзержинский район для вскрытия большой контрреволюционной организации. Так они заявляли и в своей работе липогонили, ДАРАГАН их восхвалял и советовал нам учиться, как надо работать с арестованными и вскрывать контрреволюционные организации.

Что надо сейчас делать? Все дела пересмотреть, честных освободить, а действительных врагов осудить. .

9. Тов. ТОРОП. Когда приехал ДАРАГАН с УНКВД г. Днепропетровска, собрал совещание оперативное, где в своем выступлении говорил, что был нарком УСПЕНСКИЙ, проводил оперсовещание и спрашивал каждого в отдельности кто сколько сможет арестовать, в том числе спросил и меня. Я ему дал обещание арестовать 1500 чел. Вот это обязательство, говорит ДАРАГАН, мы должны взять на себя и выполнить его. Все дали обещание. Вот с этого можно делать вывод, что значит арестовать 1 500 человек, что это за цифра, что за обязательство?

Это обязательство было вражеское со стороны ДАРАГАНА — арестовать честных людей, преданных соввласти, с целью, дабы этим самым создать недовольство на соввласть. И вот как факт, что ДАРАГАН провел вражескую линию. [...]

10. Тов. БАБАНЬКОВ. Первая кулацкая операция в 1937 году прошла удачно, т. к. аресты производились согласно агентурных материалов, и операция по полякам в начале была также правильной, а затем стали арестовывать по анонимным заявлениям и спискам спецотделов.

ШНЕЙДЕРМАН давал мне указания назвать арестованных [по] контрреволюционной организации, что мною не было выполнено и те арестованные, которые подлежали освобождению, были освобождены.

Здесь были квалифицированные следователи КРУГЛЯК, ГЕРУС и ЛЫГАН, которые «кололи» 15 арестованных за ночь.

О ДАРАГАНЕ я узнал в 1937 году. ДАРАГАН А всегда и везде ставили в пример по области, как наибольше арестовывающего людей. Когда ДАРАГАН приехал из Киева, то он дал указания «прополоть все дочиста», т.е. арестовать 1 500 человек.

Кроме того, ДАРАГАН предупреждал, что кто будет симулировать в следственной работе, будет рассматриваться как враг и отдаваться под суд. [...]

11. Тов. ДОВГАЛЬ. Работать в органы НКВД я пришел как раз в тот период, когда начались исправления тех допущенных ошибок в наших органах. Но и то в первые дни моей стажировки при областном управлении я застал возмутительные факты со стороны отдельных сотрудников областного аппарата в исправлении методов чекистской работы.

Для этого хочу привести один факт. На улице г. Днепропетровска одним милиционером (я бы назвал его просто клеветником) был задержан в выпившем состоянии один старый рабочий ПРЗ по фамилии БЕЖКО. На основании лживого заявления, написанного этим же милиционером, о том, что он (БЕЖКО) является польским шпионом, [рабочий] был доставлен в облуправление НКВД в 3-й отдел без какой-либо на это санкции. В результате этот арестованный пробыл 4 суток в кабинете б[ывшего] нач[альника] 2-го отделения АРУТЮНОВА, ввиду того, что в тюрпод сдать не было основания.

АРУТЮНОВ как начальник отделения давал установку КОСАРЕВИЧУ и мне о том, что Вы его, мол, «колите», как угодно и что хотите, то и делайте с ним, вплоть до применения мер физического воздействия, лишь бы добиться, чтобы он был польским шпионом и что, мол, раз он арестован — значит враг. Это мне приходилось слышать и от других работников, будучи на стажировке при облуправлении в вопросе распознавания врагов.

Хочу отметить, что для меня как молодого работника данный период является очень поучительным, и в особенности в вопросе ведения следствия, что ярко отражает те крупные недостатки в большинстве следдел, которые впредь необходимо избегать. [...]

12. Тов. ТЮТЮННИК. ДАРАГАН направил меня работать по следствии под руководством ЛЫГАНА. ДАРАГАН толкал на преступления в аресте без оснований лиц, но я на это не шел.

Он организовал камерную обработку. В области предлагали показания от арестованных брать не менее как на 30 листах (ШНЕЙДЕРМАН).

ДАРАГАН давал задание, чтобы у меня было не менее 150 арестованных по пристани (план давал). [...] ДАРАГАН давал указания, чтобы учить арестованных уметь рапорта отдавать начальству.

Позаочные ставки я лично не проводил.

ШНЕЙДЕРМАН и ДАРАГАН прямо заявляли, что раз арестован, так значит враг и надо добиваться показаний.

В парторганизации с июня 1938 года в работе было затишье, но во всех извращениях в арестах и следствии все виноваты, виновата вся парторганизация, в том числе и я, как член партии.

В отношении «ПОВ» по пристани, это факт, они арестованы и осуждены, а на часть людей сейчас дела отправлены по подсудности.

Тов. ДОЦЕНКО. Я недоволен выступлением ТЮТЮННИКА о том, что ТЮТЮННИК не сказал диверсионных актов на воде, насколько это правильно.

[...]

14. Тов. ГРЕБЕНЕЦ. Я принят в органы НКВД в 1938 году и 7-го июля сего года отделом кадров УНКВД был направлен проходить стажировку в 11-м отделе у ПЕРЦОВА. Что я встретил, как новый работник, не знакомый вообще с работой органов НКВД? Мне казалось, что в этот момент можно было бы понять очень много, т. е. поучиться кое-чему многому, т. к. в этот момент происходил массовый разгром врагов, но меня, как нового работника встретили не так, как это должно быть.

Приведу характерный момент. ПЕРЦОВ проводил очную ставку БЕККЕРА с ЛОТОВИКОВЫМ и другими. Я заинтересовался поприсутствовать и посмотреть как проводится очная ставка. И когда я появился в дверях, ПЕРЦОВ сказал, что нельзя присутствовать и я был вынужден выйти из кабинета, т. к., короче говоря, ПЕРЦОВ запретил мне присутствовать на очной ставке. Я подошел к СИНКЕВИЧУ и спросил, почему мне не разрешили присутствовать на очной ставке? Мне СИНКЕВИЧ ответил, что там очень много было «народа» и просто неудобно было присутствовать. Я СИНКЕВИЧУ сказал, что ведь я прислан до Вас учиться, как нужно громить врагов, а мне не разрешают присутствовать — это неверно. Мне СИНКЕВИЧ сказал, что ничего, еще посмотришь, но я за период своей стажировки в 11-м отделе так ни разу [на очной ставке] и не присутствовал.   

Спустя несколько дней ПЕРЦОВ взял меня писать протокол обвиняемого БЕККЕРА под диктовку ПЕРЦОВА. Этот протокол был по своему содержанию написан на нескольких листах. Когда мы начали писать, т. е. ПЕРЦОВ диктовал, а я писал и этот протокол был написан примерно листов на 150-170. [...] В первом протоколе было незначительно [отражена вербовка соучастников] и при появлении заместителя нач[альника] УНКВД ДАРАГАНА, который предложил ПЕРЦОВУ нажать на БЕККЕРА о вербовке участников контрреволюционной организации. После чего вербовка была увеличена примерно до 50-100 человек по водному транспорту.

По показаниям БЕККЕРА был арестован ТРУ ФАНОВ — капитан дальнего плавания, быв[ший] член ВКП(б). Последний долгое время не сознавался, к этому ТРУФАНОВУ применялись всевозможные меры за исключением рукоприкладывания, ставили его на [«]вилке[»] в отстойник, но ТРУФАНОВ не сознался. По словам работников Водного отделения, точно не помню фамилий, ТРУФАНОВ освобожден.

ПЕРЦОВ писал липовые показания арестованных, т. к. округливал эти показания и делал с одного листа на несколько листов. Были случаи, когда работник приносит протокол допроса, ПЕРЦОВ всегда брал его и корректировал. Этим самым создавал себе карьеру, что и был в почете ДАРАГАНА.

ПЕРЦОВ давал указания, как нужно липовать при допросе арестованных. Был случай, когда я допрашивал одного арестованного, не помню точно фамилии последнего. Я его допросил и у меня протокол получился немного корявый, т. е. не скорректирован. У меня [его] увидел ГУЗЕНКО, который сказал, что это не годится, нужно больше писать и этот протокол ГУЗЕНКО забрал у меня. После чего этот протокол был скорректирован и был преподнесен мне подписать, но я посмотрел на этот протокол и от подписи последнего отказался, за что имел нагоняй от ПЕРЦОВА.

После моей аттестации я был направлен в г. Днепродзержинск. Сразу сидел и заводил дела-формуляры под непосредственным руководством нач[альника] 4-го отделения ЛОГВИНОВА, а потом получил следственные дела, которые вел тов. ШИЛОБРИТ и начал над ними работать. При вызове на допрос арестованного ОРЛОВА, который в процессе допроса заявил, что я протокола не подписывал и показаний никаких не давал о своей контрреволюционной деятельности.

Второй случай. Арестованный КОПЫТЬКО — сын кулака, который по протоколу завербован в контрреволюционную организацию в 1936 году, в то время, когда он еще был в местах заключения.

15. Тов. СТРИЖАЧЕНКО. В своем коротком выступлении я хочу остановиться на том, как нас — молодые кадры, воспитывали старые сотрудники при областном Управлении НКВД. Я и т. т. ХАНИС и ОЗЕРНЫЙ стажировались при 2-м отделении 3-го отдела, оперуполномоченныь, под руководством которого мы работали, был т. ЗЕЛИКМАН.

Когда я стажировался, то меня не допускали работать с арестованными и когда проводились допросы или очные ставки с арестованными, то мне, а также и стажеру в то время т. ОЗЕРНОМУ присутствовать на таковых не разрешали, под тем или же иным поводом старались куда-либо послать лишь бы не присутствовали.

В процессе работы мне, а так же т. ХАНИСУ пришлось столкнуться с таким явлением: при оформлении дел на альбом в некоторых делах, точно припомнить не могу, не хватало анкет арестованных. Оперуполномоченный т. ЗЕЛИКМАН дал несколько дел мне и т. ХАНИСУ, сказав, чтобы мы анкеты заполнили с первого листа протокола допроса и чтобы арестованные их подписали.

Когда я и ХАНИС заполнили анкеты и осталось лишь только подписать арестованным, я сказал т. ЗЕЛИКМАНУ, что необходимо ехать в тюрьму, подписать. На это он мне с ХАНИСОМ заявил: «Отдайте дела, арестованные все находятся у меня». Дел было приблизительно до 10 штук. Безусловно, их подписал сам т. ЗЕЛИКМАН, т. к. арестованных у него не было, а их он принес нам не более чем через 5 минут, где заявил нам, что «вот как нужно делать, [а вы] не понимаете». Когда же он вышел, ХАНИС стал мне говорить, что анкеты подписал он сам.

Работая в настоящее время на следственной работе, в моем производстве имеется несколько дел. В процессе работы пришлось сталкиваться с такими явлениями, когда арестованный признает свою виновность и когда коснешься участников контрреволюционной организации, которые записаны в первичном протоколе, их названо несколько человек, арестованный заявляет, я таких-то знаю как участников организации. А как попали до меня в протокол остальные — я их как участников не знаю и об их принадлежности к контрреволюционной организации мне ничего не известно. На имеющиеся в деле очные ставки арестованный заявляет, что он их не имел. Примерно такое дело арестованного МАНЬКОВ- СКОГО, где следователь нечисто оформил таковое.

16. Тов. ФРИШМАН. Я в Днепродзержинске работаю мало, всего около 2-х месяцев и о ранних событиях не знаю. В связи с чем, как велось следствие в горотделе мне не известно и я на этом останавливаться не буду.

Я остановлюсь на тех делах, с которыми я познакомился в процессе работы в 3-м отделении.

Должен сказать, что до последних дней вопрос о вражеской работе областного руководства в лице КОРКИНА, ДАРАГАНА на повестке дня поставлен не был и аппарат эту вражескую линию в свое время слепо выполнял.

В результате этого областное руководство в лице УМАНСКОГО, СТРЕЛЬЦОВА и других работников, приезжая сюда, констатировали только те факты, что плохо идет в горотделе с разгрузкой следственных дел. А конкретных установок хотя бы по принципиальным делам не давали, уезжали с тем, что нужно быстрее разгрузиться со следственными делами, заявляя при этом, что из числа арестованных в большинстве это враги. А разве практика не показала, что это не так? Разве факт освобождения из-под стражи чуть ли не 50 % арестованных не говорит о той вражеской работе, которая была проведена КОРКИНЫМ, ДАРАГАНОМ после приезда врага УСПЕНСКОГО в Днепропетровскую область? Но вместе с тем, все готовы были до последних дней выполнять волю КОРКИНА и работники области приезжали с его установками и искать виновных, и слепых исполнителей.

Разве УМАНСКИЙ, САПОЖНИКОВ и другие работники области не знали на основании каких материалов арестовывают людей, разве эти лица не бывали в Горотделе и не видели, как арестованные дают показания, не видели, что творится в камерах? Конечно, видели и знали, но пока КОРКИНА не посадили, все молчали и об этом боялись говорить.

Теперь я хочу сказать несколько слов о тов. ХОЛОДНОМ, который прибыл сюда к нам помочь разобраться со следственными делами и, главным образом, чтобы действительно врагам не удалось уйти на волю. Но вместе с тем, т. ХОЛОДНЫЙ занялся установлением сроков окончания дел на скорую руку. Например, ознакамливаясь с моими делами, дал мне задание в течение одних суток закончить семь дел. Таких нереальных сроков, конечно, если их придерживаться, можно допустить ошибки и не разобраться как следует с каждым делом в отдельности.

Тов[арищ] ХОЛОДНЫЙ! Ты выступал и говорил, что основой основ в нашей работе должно сейчас быть постановление ЦК партии и Совнаркома. Это совершенно правильно. И, по-моему, каждый коммунист этим постановлением только и руководствуется, поскольку это является для нас, коммунистов- чекистов прямая программа действий и отступать никто не имеет права, но те сроки, которые ты установил, чтобы в течениие суток закончить семь дел — это неправильно.

Нужно сказать, что т. ХРЕНОВ до последних событий, зная все, что делалось в горотделе, не смог перед областным руководством вопрос поставить так, как должны ставить большевики, а слепо продолжал выполнять установки КОРКИНА.

[...] Перейду к вопросу о Запорожье. В прошлом году я был переброшен с Днепропетровска на работу в Запорожский горотдел НКВД. Проработав несколько месяцев, я в процессе своей работы сблизился с быв[шими] работниками горотдела МАРКИНЫМ и МИТРОХИНЫМ, которые в отдельных своих настроениях высказывались, что их плохо учат чекистскому делу и сомневаются в правильности деятельности отдельных работников горотдела ГЕНДЕРМАНА, ШУЛЬЦА, НОВАКА и бывш[его] нач[альника] 3-го отделения ТАКСАРА по вопросу арестов и ведении следствия.

МАРКОВ мне говорил, что он свое настроение высказывает не только мне, но и КЛЕЙМАНУ, работавшему тогда оперуполномоченным горотдела, является одновременно парторгом УГБ. Но якобы КЛЕЙМАН ему говорил, чтобы он ему никогда не жаловался и никуда не писал, т. к. пока он вздумает что-то сделать, то на него ТАКСАР составит справку на арест и он будет арестован.

Я, как не имеющий конкретных фактов о липогонстве этих работников, предлагал МАРКОВУ и МИТРОХИНУ не бояться и все, что им известно, донести областному руководству КОРКИНУ, конечно, не зная, что КОРКИН окажется врагом.

Когда в начале июня 1938 года ТАКСАР был с работы снят и откомандирован на другую работу вместо него прибыл ЛЕНЕЦКИЙ. Зная ЛЕНЕЦКОГО по работе в Днепропетровском областном управлении, я ему рассказал о настроениях отдельных работников МАРКОВА и МИТРОХИНА и просил его с последними поговорить. Но ЛЕНЕЦКИЙ вместо этого, в порядке, как я считаю, подхалимства, будучи в областном отделе, с кем-то поделился о имевшем со мной разговоре и в конечном итоге получилось, что в Запорожский горотдел приехал ЯНКЕВИЧ — бывш[ий] заместитель нач[альника] облуправления и в присутствии ЛЕНЕЦКОГО и ВОЛЬСКОГО мне накачивал, предупредив меня, чтобы я подобными разговорами не занимался, а занимался работой, а не болтовней, т. к. работа горотдела известна областному и центральному руководству.

Таким образом, если я только попытался косвенно о чем-то заговорить, меня отсекли и предложили не заниматься болтовней, т. е. считали, что мое заявление о проверке через тов. МАРКОВА и МИТРОХИНА, ряд фактов, говорящих о липогонстве отдельных работников горотдела, посчитали меня за болтуна, поддерживающего настроения МАРКОВА и МИТРОХИНА.

После приезда УСПЕНСКОГО по Днепропетровской области[,] по Запорожью начались массовые аресты БОЛДИНЫМ и ЛЕНЕЦКИМ, которые форменным образом издевались над работниками, которые мало арестовывали людей. В частности, когда у меня не было достаточных материалов для ареста[,] у меня ЛЕНЕЦКИИ требовал расписку о том, что у меня на объектах нет врагов, т. к. это было тогда, когда я считал, что в отношении тех лиц, на которых я не располагал достаточными материалами для ареста и справки на арест не давал.

Был случай, когда я завел агентурную разработку «МУСУЛЬМАНЕ» и только успел в область донести об этом в спецсообщении, как обратной почтой последовала телеграмма — арестовать всех фигурантов разработки. И когда дело только стало разворачиваться, так ЛЕНЕЦКИЙ и руководитель оперативной бригады УСПЕНСКОГО требовали такого разворота дела, чтобы в Запорожье ни одного татарина по национальности не осталось на свободе. В то время, когда на одном заводе, который я обслуживал, находилось несколько сот человек татар.

Конечно, эту установку я не выполнил, а по делу было арестовано человек 20, которые действительно подлежали аресту, в большинстве из бывших людей: мул[л] и кулаков, которые вели националистическую антисоветскую работу среди татар.

Когда ДАРАГАН стал заместителем нач[альника] УНКВД, он как-то приехал в Запорожье и по его заданию ночью были подняты все работники горотдела и разосланы по объектам, чтобы собрать характеристики на всех по национальности через партийные организации заводов. После того, как была проделана эта работа, ДАРАГАН тут же на эти характеристики санкционировал аресты, которые тогда были необоснованны.

Я лично от ЛЕНЕЦКОГО за эти характеристики получил «нахлобучку» за то, что по моим характеристикам, которые я представил, почти ни кого нельзя было арестовать. Вообщем предъявлялись всевозможные вредные требования к работникам со стороны бывш[его] областного руководства и руководства Запорожского ГО в лице БОЛДИНА и ЛЕНЕЦКОГО.

Должен еще остановится на таком факте. Когда в сентябре месяце каким-то образом стало известно КОРКИНУ об имевшемся у меня разговоре с ЛЕНЕЦКИМ, о котором я выше указал, я был вызван в областной отдел и в присутствии ДАРАГАНА в кабинете КОРКИНА обо всем мне известном рассказал КОРКИНУ, а затем в письменной форме я подал рапорт. Но вместо расследования по существу моего рапорта я в октябре месяце был изъят с Запорожского горотдела и откомандирован для работы в Бердичев.

В Запорожье доходило до того, что набирали сотрудников из спецотделов, беспартийных ГАНУЛИНА, ПОТАШНИКОВА и др[угих], которые в следственной работе строили погоду и эти следователи выпускали ежедневно большое количество протоколов допросов. Все это делалось с ведома областного руководства, как мне известно со слов ЛЕНЕЦКОГО, поскольку я обращал его внимание на это и считал такую постановку не правильной.

Больше этого, эти беспартийные работники спецотделов премировались за счет тех производств, где они работали, путем выдачи сверх получаемого жалования месячных окладов. Такие оклады получал быв[ший] нач[альник] спецотдела «Коксохиммонтажа» ПОТАШНИКОВ.

В общем о Запорожском горотделе можно было говорить еще много, но не знаю насколько это интересует данное собрание, а поэтому, я на этом заканчиваю. [...]

Возьмем вопрос о выдвижении чекистских кадров, получилось, что кто мог давать по 8-10 протоколов в день, того выдвигали, того повышали в должности, а кто этого делать не мог, то к таким лицам, говорили — надо присмотреться, нет ли за ними чего-нибудь и как вообще эти лица реагируют на «работу», которую проводят наши органы в последнее время, т. е. брали чекистских работников под сомнение как подозрительных. [...]

17. Тов. СЕРБИН. [...] В 1937 году указаниями с области и на месте ШНЕЙДЕРМАНОМ и ДАРАГАНОМ следственные дела на одиночек не принимались, а весь упор был взят на вскрытие организованного контрреволюционного подполья. Это, безусловно, правильно, но беда в том, в связи с тем, что одиночки не принимались, начали искусственно создавать контрреволюционные организации, увязывая по показаниям людей.

Знало ли об этом областное руководство? Безусловно, знало и даже способствовало в создании липовых дел, т. к. сигналы областному управлению были и как со стороны оперативных работников, так и со стороны самих же арестованных.

Областное руководство, наоборот, вместо принятия необходимых мер, поощряло, а лиц, занимавшихся фальсификацией, даже поощряло и выдвигало по работе. АРУТЮНОВ, несмотря на то, что, как устанавливается, брал липовые показания даже на чекистов. Вместо разоблачения — продвинулся в аппарат наркомата. Тоже самое нужно сказать, что ПОНОМАРЕНКО, как один из виновников в создании липовых дел, был представлен к повышению, на которого неоднократно писались аттестации.

ПОНОМАРЕНКО большой подхалим и марафетчик, его восхвалял ШНЕЙДЕРМАН, ДАРАГАН и ХРЕНОВ, считали его незаменимым работником, ставили его в пример, составляли досрочные аттестации и т. д.

АРУТЮНОВ был в сделке с арестованным ШЕЙБЛЕРОМ, от которого брал любые показания. ШЕЙБЛЕР целыми днями сидел в кабинете АРУ-

ТЮНОВА и, говорят, что если бы что-либо у АРУТЮНОВА не получалось, то он вызывал ШЕЙБЛЕРА и тот ему давал все.

Зачастую аресты производились без достаточных оснований. Я лично при ШНЕЙДЕРМАНЕ освободил до 15 человек из-под стражи арестованных на которых не было материалов, чтобы передать суду. Однако ШНЕЙДЕРМАН был этим не доволен и в одно время бросил мне упрек, что, мол, почему именно только я хожу к нему с такими требованиями, т. е. сомневаюсь в некоторых делах и ставлю вопрос об освобождении, а другие, мол, не ходят. Этот упрек был брошен с тем, чтобы я понял, что независимо от материалов людей освобождать нельзя.

ШНЕЙДЕРМАН также толкал на проведение очных ставок втемную и даже рассказывал, что это значит и как нужно ее проводить. Не знаю, проводил ли кто такие очные ставки, но я их не проводил.

После приезда УСПЕНСКОГО в Днепропетровск, ДАРАГАН прибыв из совещания, созвал таковое в Днепродзержинском горотделе, на котором отозвавшись с торжеством об УСПЕНСКОМ, заявил, что он перед УСПЕНСКИМ взял обязательство до 1-го августа в Днепродзержинске арестовать 1 500 человек и эта цифра обязательна.

Но т. к. учетов не было, начали арестовывать поляков по спискам предприятий, увязывая их по показаниям. ДАРАГАНОМ была создана оперативная группа в лице ПОНОМАРЕНКО. По спискам составлялись справки на арест.

ДАРАГАНОМ был введен «институт» старост, которые обрабатывали в камерах арестованных, и лучшие из них поощрялись. Таким образом, арестованные, идя на допрос, уже были сознавшиеся, и, придя в комнату следователя, сразу заявляли, что он участник организации и завербован таким-то. Следователь, не вникая в содержание показаний и правдоподобность их, записывал все то, что говорил арестованный.

Установка ДАРАГАНА и КОРКИНА была, чтобы все лица, прошедшие по показаниям, были арестованы, несмотря на то, что ряд честных людей, как сейчас устанавливается, были оговорены врагами.

Аппарат боялся высказать сомнения в делах, т. к. запугивался КОРКИНЫМ и ДАРАГАНОМ, и в одно время на совещании КОРКИН, а в последствии и ДАРАГАН заявляли, что к человеку, неверующему в дела и дающему мало в день протоколов, нужно присмотреться, что он из себя представляет.

ДАРАГАН держал в жутких условиях арестованных, несознававшихся переводил с одной камеры в другую и даже в карцера.

Нужно так же сказать, что ЛЕНОВ тоже не отставал от ДАРАГАНА и сознательно или несознательно, но установки, даваемые ДАРАГАНОМ, проводил, доводя таковые к рядовым работникам.

Большую ответственность за создавшееся положение в Днепродзержинском горотделе несет так же и ЛЕНОВ, т. к. при нем тоже происходили массовые аресты. Кроме того, под руководством ХРЕНОВА раздавались следователям следственные дела по компактности с целью увязки их по показаниям.

ЛЕНОВ также толкал на преступления в части очных ставок и когда я не провел таковую, то ЛЕНОВ выхватил у меня дело и с угрозой заявил: «Вы, оказывается, человек несерьезный и поручить Вам что-нибудь серьезное нельзя». После этого я был вызван к ХРЕНОВУ с объяснением. Через некоторое время на одном из собраний ХРЕНОВ бросил мне упрек, что, мол, тогда я не провел очной ставки потому, что мне, мол, это не дошло до сознания.

В одно время зашел к ТЮТЮННИКУ, который сказал, что арестованный, дело которого вел ШИЛОБРИТ, не признает своей подписи. Вместе с ТЮТЮННИКОМ я начал сверять подпись действительную арестованного и подпись, от которой он отказывается, и установили, что данная подпись написана рукой ШИЛОБРИТА, вернее ШИЛОБРИТ сделал подлог.

В создавшемся положении в Днепродзержинском горотделе виновна также парторганизация, которая допустила ошибку, не вскрыв своевременно вражеской работы КОРКИНА и ДАРАГАНА.

Поэтому мы обязаны эту ошибку исправить, а исправим таковую только напористой честной работой. Нам нужно поскорее разобраться со следственными делами и начать планомерно и серьезно работать с агентурой, т. к. враг, безусловно, свою вражескую работу проводит. Участившиеся аварии на заводах и электростанциях говорят о том, что на объектах не все благополучно.

Здесь выступал ЛЕНОВ, который обвинял ХРЕНОВА в том, что последний якобы собирает на него агентурные материалы. Я как-то вместе с ХРЕНОВЫМ был на явке, где принималась [агент] «ХИТРАЯ». От нее мне нужно было добыть свидетелей на одного из арестованных. На явке мне пришлось быть свидетелем, когда она излагала материалы на ЛЕНОВА. Ее материалам я не верил, но она так их утвердительно излагала, что будто бы на самом деле ЛЕНОВ сожительствовал с одной из женщин, заслуживающей нашего внимания. По-моему, ХРЕНОВ обязан был этот материал принять, а потом проверить его правдоподобность.

ЛОГВИНОВ также виновен и пусть не придуривается, так как он был исполнителем переделки украинской [националистической] организации на «ПОВ».

В свою очередь должен сказать и о себе: никаких подлогов я не делал, о сомнительных делах ставил вопрос перед руководством и добивался освобождения невиновных людей. Что касается показаний, то таковые от арестованных брал, записывал все, что говорил арестованный, не вникая в их содержание и правдоподобность.

18. Тов. АЛФЕРОВ, секретарь горпарткома. [...] Отдельные товарищи (СЕРБИН) неправильно выступали, заявляя, что и теперь может начальник собрать на работника компрометирующие материалы.

Наиболее самокритично выступил тов. ЛЕНОВ, он заявил, что он сомневался частично в делах и поэтому старался быть в стороне от работы. Отдельные карьеристы создали себе славу на числе арестованных.

Тов. ХРЕНОВ дал неправильные направления в своем докладе, он начал интриговать работников, что, мол, пусть выступят работники, а я их тогда оглушу. Интонацию в работе ДАРАГАНА перенял ХРЕНОВ и это чувствуется.

Надо составить парторганизации и руководству отдела план ликвидации последствий вредительства, реабилитировать ошибочно посаженных людей, но не выпустить ни одного врага.

Надо быстро и правильно заканчивать дела в соответствии с постановлением ЦК ВКП(б). Каждому нужно осознать, в чем именно были с его стороны ошибки в ведении следствия и больше не допускать. Работы в парторганизации не было и органы НКВД были оторваны от партии и партийной жизни.

Здесь ошибка была также и прокуратуры. Прокурор подписывал постановления на арест, не читая их. Надо все эти факты вредительства вскрыть. Нужно наладить политмассовую работу среди чекистского коллектива. Партийные собрания должны проводиться регулярно. Надо помогать членам партии расти, изучать историю ВКП(б) и повысить свой политический уровень.

К XVIII-му съезду партии мы должны придти с большими успехами, нужно поднять работу заводов, нужно взяться за оперативную работу.

ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНОЕ СЛОВО ТОВАРИЩА ХРЕНОВА.

Я считал, что все расскажут о своей работе и других, и поэтому я говорил, что пусть выскажутся остальные товарищи, которые работали в Днепродзержинске больше, чем я, которые, несомненно, знают больше, чем я. Однако в этом моя ошибка, я не понял, что я руководитель и должен был больше критиковать недостатки в работе.

Было бы неправильно, не по-партийному, если бы я с себя снимал ответственность за искривления, которые имели место в Днепродзержинском горотделе. Я вредительские установки проводил также, как и все работники районов и отделов.

На мои запросы о неправильности арестов поляков, без агентурной разработки, мне ДАРАГАН давал установку, что есть директива наркома — побить всех поляков.

Отвечать, если партия этого потребует, я готов, этим я фактически делал вражескую работу.

За все дела в Днепродзержинске я отвечать не могу, я должен отвечать за те дела, которые арестовывались при мне, т. е. я буду нести ответственность за последние 5-6 дней по операции по полякам.

О том, что ДАРАГАН в камерах создал старост провокаторов, я об этом не знал, считал их, что выбраны самими же арестованными для наведения порядка в камере, теперь только становится ясным провокаторская работа старост.

С области нажимали, чтобы давали дела, тогда некогда было разбираться и следователи записывали показания, не вникая в суть дела. В результате имеем теперь анекдотические, провокационные протоколы. Там, где были спровоцированы показания, там сейчас мы разбираем и арестованных освобождаем.

(Тов. ХРЕНОВ продемонстрировал ряд сомнительных дел арестованных, которые уже освобождены).

Сейчас с этими делами мы распутываемся. Все мы проводили в жизнь вражеские установки. Я считал, что действительно была установка партии — перебить поляков. Моя ошибка заключается в том, что я вовремя не написал в ЦК лично тов. СТАЛИНУ.

По 4-му отделению люди посажены при ДАРАГАНЕ. Все эти люди готовились на Особое Совещание. Мы готовились к сроку целыми сутками и при этом много допущено ошибок.

С области мы получили установки — украинцев переделать на «ПОВ», чтобы их провести на Тройку. 4-е отделение это и сделало.

Такое положение было и по Кривому Рогу и [в] др[угих] районах.

Дело повстанцев Карнауховки я беру под сомнение. Это дело сфабриковано при участии ЛЫГАНА и КРУГЛЯКА.

Дело «Попытка» ШНЕЙДЕРМАНОМ также было создано, по-моему, с натяжкой, т. к. пулемет взят у ОСО.

При мне было выписано 250 справок на арест поляков, [которые] были составлены по справкам спецотделов. Эти справки возвратили на переделку, что спасло РО НКВД от больших искривлений в конце массовки по полякам.

Я на преступления никого не толкал. Проводить очные ставки втемную я установки не давал.

В части «цепочек»: БОЖЕЙ и ПОНОМАРЕНКО на оперсовещании заявили, что ЛЕНОВ неправильно распределил дела, т. е. не по компактным массам на производстве, я дал указания дела раздать, придерживаясь производственных признаков.

Качество следствия было отвратительным потому, что было много аресованных, короткие сроки окончания дел не позволяли оперработникам дать анализ показаниям каждого арестованного. Следователи были поставлены в такие рамки, что не пошли проверять, что говорят арестованные.

В части МОЧУЛЬСКОГО. Он в 1927 году ездил в Польшу, он шпион, но его не размотали. В Польше он завербован капитаном НОВАКОВСКИМ. МОЧУЛЬСКИЙ имел шпионскую ячейку, несомненно, из-за спешки мы его не доработали до конца.

Я работал в Б[ольшом] Токмаке, оттуда был переброшен в Павлоград. Там я работал 1 месяц оперуполномоченным, а затем нач[альником] РО, откуда я был назначен в помощь ВОЛЬСКОМУ, т. е. помощником] нач[альника] Запорожской оперследгруппы.

Перед приездом УСПЕНСКОГО я написал рапорт майору о засоренности района и просил, чтобы мне дали помощь. После совещания УСПЕНСКОГО меня вызвали в кабинет, где предложили принять дела Днепродзержинского ГО НКВД, я отказывался, так как на руководящей работе не был. Мне УСПЕНСКИЙ сказал: «Боишься бороться с врагами?» Я боялся, что меня могут посадить, в силу чего согласился ехать в Днепродзержинск начальником. Кроме меня, назначали так же и других начальниками отделов УНКВД (РАДЬКО, РУДЕНКО и др.). Но это не значит, что они ставленники КОРКИНА.

ДАРАГАН хитрый человек. Он в Токмаке все время был в ореоле славы, тогда я с ним работал вместе. В 1935 году он уехал в Никополь, больше я с ним не встречался. Во время работы в Токмаке ДАРАГАН был хорошего обо мне мнения, как о работнике. Я не ставленник ДАРАГАНА.

В части ЛЕНОВА. О нем я был хорошего мнения, но он неправдиво относился к делу и я к нему поэтому отношусь неприязн[енн]о. Он много говорит, но ничего не делает, от прямой работы уклоняется, ее сваливает на молодых работников. Я от ЛЕНОВА требовал работы. ЛЕНОВ к приезду КОРКИНА ни единого дела не окончил, ввиду чего КОРКИН его отстранил от должности начальника 3-го отделения.

«ХИТРАЯ» знает всех поляков и знает недостатки отдельных наших работников. Обо всем этом иногда пишет, сигналы от агента мы должны принимать и о сотрудниках. Материалам «ХИТРОЙ» о ЛЕНОВЕ я не верил, но записал ее сводку и послал в область для проверки через особоуполномоченного.

Охаивать руководство все нельзя. Однако, областное руководство так же выполняло вражеские установки, т. к. ГО, где также извращалось судопроизводство.

Мы получали вражеские установки и их выполняли, считая это нормальным, думая, что делаем великое дело для партии, в результате оказывается — мы слепо выполняли вражеские дела. Областное руководство знало о том, что на местах по справкам спецотделов арестовывали поляков. Прокуратура это также знала и видела, значит все были хитро опутаны врагами.

ДАРАГАН мне говорил, что есть указания ЦК партии перебить поляков и я думал, что выполняю волю партии.

В Павлограде на заводе я ни кого не посадил. Вокруг завода я посадил много попов и белого офицерства, я считаю, что в Павлограде нанес удар правильно по врагам.

О ПОНОМАРЕНКО я был неплохого мнения. Мне ДАРАГАН также говорил, что ПОНОМАРЕНКО хороший работник. Он также, по-видимому, думал, что выполнял волю партии и по этому давал нечистые дела.

ПОНОМАРЕНКО, выходит, создал дело РУБИНА и об этом знает областное руководство. Однако это ПОНОМАРЕНКО отрицает.

У нас сейчас плохая работа с агентурой. Плановых явок нет. Необходимо заниматься агентурой. Мы можем только по-настоящему взяться за агентуру тогда, когда разгрузимся с делами, работа с агентурой, развязка со следственными делами — это наши очередные задачи.

СПРАВКИ.

Тов. ЛЕНОВ. 1. Мне говорили, что ДОЦЕНКО и ЗНАЙКО говорили арестованным о том, что арест произвели неправильно. Я вызвал ЗНАЙКО и ДОЦЕНКО и спрашивал их об этом.

2. Я не распускал слух о том, что дела не я вел и поэтому, мол, я не буду отвечать.
3. О «цепочках». БОЖЕЙ и ПОНОМАРЕНКО подняли вопрос о компактности для увязки их. ХРЕНОВ это поддержал и заставил распределить арест по цехам.

Тов. ХОЛОДНЫЙ. Я обвиняю ФРИШМАНА в том, что он вообще лодырь. Он меня обвинял за то, что я ДЕДЕША разложил. Тов. ФРИШМАН преступно относился к просьбе ДЕДЕША о передаче с тем, чтобы у него остался осадок после его освобождения. Тов. ФРИШМАН хуже всех работает и размагничивает оперсостав на собрании, заявляя, что мы не будем выполнять дела в сроки.

Тов. СЕРБИН. Меня тов. АЛФЕРОВ неправильно понял. У нас имелись случаи зажима самокритики. У нас имеется аттестация. Начальник пишет аттестацию на каждого работника и может что угодно написать.

ДАРАГАН заявлял, что у кого мало протоколов, до того [работника] надо присмотреться, ибо у него «что-то есть». С избранием нового парткома партработа была, но не достаточна и собрания проводились.

Тов. ДОЦЕНКО. Поскольку ЧЕРЕПЕНИН категорически отказывался от того, что он мне говорил о том, что если я буду не выполнять установки, то я лишусь партбилета и буду судим. Я настаиваю на этом и прошу сообщить мое заявление в парторганизацию облуправления. Мне ЛЕНОВ говорил, что ЛОГВИНОВ ему говорил о моем разговоре со ЗНАЙКО.

Тов. ЛОГВИНОВ. Мне сообщил тов. ТЮТЮННИК, что ЗНАЙКО и ДОЦЕНКО говорили в присутствии арестованного о том, что арест производится не обоснованно. Я об этом говорил ДОЦЕНКО, сказав ему, что этого делать в присутствии арестованного нельзя. Я об этом доложил ХРЕНОВУ, который заявил, что я об этом знаю.

Тов. ХРЕНОВ. Этого случая я не помню, но знаю, что ДОЦЕНКО вызывался в область, по какому вопросу он вызывался — я не знал. ДОЦЕНКО в суть разговора в области меня не посвятил.

Тов. СОБОЛЕВСКИЙ. В области в комнату КУТОВОГО, когда я, ЛЕНОВ и ПОНОМАРЕНКО писали справки, зашел ДАРАГАН и в разговоре сказал, что у ДОЦЕНКО есть неверие в работу. Позже сам ДОЦЕНКО рассказал суть разговора его с ДАРАГАНОМ и ЧЕРЕПЕНИНЫМ.

Тов. ТЮТЮННИК. Тов[арищ] ХОЛОДНЫЙ высказал мысль, что ДОЦЕНКО дал сигналы о необоснованных арестах — их члены партии глушили. Я в этом ничего не вижу.

Тов. АЛФЕРОВ. Предложить разобрать этот случай партийному комитету. (Принято).

Тов. СОБОЛЕВСКИЙ. Метод ведения следствия КРУГЛЯКА следующий. У него был арестованный, который не сознавался. КРУГЛЯК вызвал 5 арестованных, поставил его возле стенки и спросил: «Враги?» — «Да». — «Кто это?». —  «Враг». — «Подтверждаете свои показания?» — «Да».

ЛЫГАН так же неправильно вел следствие. Надевал очки, кричал: «Уважаете своего следователя?» Это всячески поощрял ДАРАГАН.

Тов. ЛОГВИНОВ. Принял его арестованного НАЙДУ (нач[альник] избирательного участка), которого КРУГЛЯК арестовал. Арестовал он неправильно и я его освободил.

Тов. СЕРБИН. Мне говорил ГОЛЬДГУБЕР, что ДАРАГАН якобы арестовал САВЧУКА для того, чтобы его квартиру отдать своему шоферу.

Тов. ГОЛЬДГУБЕР. О том, что высказывал СЕРБИН, мне высказал СКВИРСКИЙ.

Тов. КУТОВОЙ. Проверяя дела Днепродзержинска, я встретил целый ряд безобразий. Днепродзержинск после 1-го мая дал дела по бактериологической диверсии. Людей свели, познакомили и таким образом создали дело (АРУТЮНОВ). ДАРАГАН без разрешения Москвы арестовал членов партии инженеров (ЖЕЛИХОВСКИЙ, САВЧУК и др.).

ДАРАГАН арестованным по «Синтезу» предложил списки «участников» организации.

ПОНОМАРЕНКО диктовал [списки] участников контрреволюционной организации ГИМПЕЛЬСОНУ и др.

Арестованный ДЕЙНЕКО сначала в своих показаниях дал 6 участников организации, а в июне месяце ПОНОМАРЕНКО дописал ему 13 человек. По этим показаниям много сделали искусственными врагами.

ПОСТАНОВИЛИ: (Резолюция прилагается)

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ ПАРТСОБРАНИЯ [подпись] СЕРБИН
СЕКРЕТАРЬ [подпись] ДУНАЕНКО

ГДА СБУ, ф. 12, спр. 111, арк. 49-114. Оригинал. Машинопись.