«Сводка инотелеграмм № 484». 26 ноября 1930 г.
26 ноября 1930 г.
Не подлежит оглашению
Ночные телеграммы за 27-ое ноября 1930 г.
ДЮРАНТИ: Процесс инженеров вызвал тут наиболее значительный интерес к себе в народе, чем какой[-]либо другой подобный процесс за последние 10 лет[,] и состоявшиеся в Москве и провинции демонстрации прошли совершенно беспрецедентным образом. Иностранные наблюдатели, дипломаты поражены энтузиазмом и спонтанностью московских масс, дефилировавших мимо дома Союзов в количестве, близком к миллиону. Как ни смотри на это — сказал Вашему корр[еспонден]ту один посланник — это является в высшей степени знаменательным и может быть истолковано, что население или же крепко поддерживает советский режим, или же как то, что авторитет Кремля и общая дисциплина чрезвычайно увеличились. Суд происходит в тот психологический момент, когда нервы нации еще полны чрезвычайного напряжения, чьи благоприятные результаты начали уже сказываться. Некоторая депрессия, имевшая место летом и осенью[,] постепенно уступает место тому чувству, что худшее уже осталось впереди3. Гораздо эффективнее, если теперь заговорщики несут ответственность за превзойденные трудности, и как бы предвещают лучшее будущее, чем если бы в их действиях искали извинения или объяснения неудач и затруднений настоящего времени. Мировая политика также повлияла на чувства русских. Они видят как страна борется за отвоевание своих прежних рынков с тем, чтобы сломить или аннулировать финансовую блокаду, вопреки всем крикам [о] демпинге и эмбарго. Руководящая роль, которую играла во всем этом Франция и ее менее крупные союзники[,] подготовила общественное мнение для принятия интервенционистского заговора. Для опытного журналиста обвинительный акт (сплетающий факты со слухами и подкрепляющий один сомнительный пункт другим лишь немного более убедительным[,] отдает несколько «кухней») не во всех частях одинаково убедителен, но русское общество с более простым складом ума отвечает на все сомнения: «зачем лгать этим людям, на которых пала уже тень смерти». Как бы там ни было, показания производят большое впечатление самим объемом и весом деталей. Почти не приходится сомневаться, что заговор был опасным и широко распространенным, как в смысле внутренней деятельности, так и в смысле связи с влиятельными эмигрантами и высокопоставленными лицами. Более чем вероятно также, что заговорщики дали ценную информацию иностранной разведывательной службе относительно Красной Армии, химических и аммуниционных фабрик и т. д. Быть может во вред самим себе, поскольку не позволили французскому штабу передаваться иллюзиям о возможности захвата врасплох СССР небольшими дружинами добровольцев, как бы восторженно не поддерживала последних Румыния или даже Польша. Не менее характерной чертой всего заговора является то, что главари — Рамзин и Ларичев — сравнительно молодые люди 42-43-х лет обязаны своим высоким положением не бывшим капиталистам, а большевикам. Рамзин имел квартиру в 6 комнат, слуг, автомобиль и жалование в 600 долл, в месяц, мог жить и одеваться как хотел и почти что уезжать заграницу по своему желанию. В незначительно худшем положении был Ларичев. Коммунисты сказали бы, что успех разбудил в них классовые инстинкты и они воспылали желанием играть роль не советников, а распорядителей. Это быть может приближает нас к объяснению всего заговора. Как и (много) кое-кто из коммунистов — в том числе и несколько высокопоставленных работников — они были испуганы смелыми кремлевскими планами и небывалым размахом предпринимаемых усилий. Они заболели сомнениями и поверили тем плакальщикам, которые на все лады кричали и заграницей и в России: осторожнее, слишком быстрые темпы, если мы не остановимся, то произойдет катастрофа. Как сильные честолюбивые люди, они начали строить планы о том, что они будут делать в момент катастрофы и явились легкой добычей для эмигрантов, у которых настроение всегда рождало убеждения и для офицеров иностранной разведки, чьей профессией является шпионаж. Крыленко или советский суд не согласятся — по крайней мере целиком не согласятся с таким объяснением, характерны, однако, замечания «Правды»: Заговорщики всячески старались дезорганизовать нашу экономику; в этом они явственно рас[с] читывали на разрушение партийного единства внутренней оппозицией, которая со своей стороны сделала все возможное для облегчения работы конспираторов.
2. Первый инцидент произошел с Федотовым, который, указывая на комиссионные, выплаченные советским инженерам иностранными фирмами, упомянул об иностранных миссиях в Москве. Немедленно же председатель Вышинский позвонил и резко указал на недопустимость этого. Однако он разрешил рассказывать Калинникову о встрече с г-ном К., что дает повод «Рабочей Москве» заметить: «Суд бросает новый свет на систему шпионажа в Москве; мы имеем дело теперь не со старомодными шпионами с электрическими фонарями и переодеваниями, а с уважаемыми джентльменами, живущими в домах, охраняемых советской милицией и разъезжающих в автомобилях с развевающимися национальными флагами. Это замечание как будто бы довольно ясно указывает в чем, собственно, дело. Профес. Федотов, маленький седобородый человек, видавший лучшие дни, с несколько помпезными манерами, которые он не оставил и сейчас, по[-]видимому, вступил в число заговорщиков примерно таким же образом, как большинство шахтинцев — от тайных комиссионных, дававшихся иностранцами — к шпионажу, саботажу, а затем и к участию в подлинном контрреволюционном заговоре. Эмигранты — сказал он тихим жалобным голосом — не понимали как трудно создавать ячейки среди студентов ВТУЗов, когда из 35-ти студентов 30 являются коммунистами. Аудитория разразилась взрывом смеха.
Инкор указывает на искренний пафос, с каким Федотов закончил свои показания.
Несчастный Ситнин внес невольную комическую нотку, без которой не обходится ни одна русская трагедия. Этот человек, от которого отказался собственный сын, закончил свое показание весь в слезах: да, за пять месяцев, проведенных мною в тюрьме, я много передумал и понял, что совершил серьезную ошибку.
Все инкоры отмечают вызов в качестве свидетелей Юровского и Осадчего.
ДОЙС: Есть основания предполагать, что при возобновлении процесса Крыленко сделает важные документальные разоблачения о шпионаже — интервенции.
ЮБЕНК. Не прислушиваясь, но по[-]видимому раскаиваясь, восемь инженеров закончили сегодня свои показания, полностью подтвердив планы заговора с иностранной интервенцией и низвержением совпра.
Кратко о показаниях Очкина и Ситнина.
ЛАЙОНС. Федотов упомянул о получении 50-ти тысяч рубл. от членов британской миссии перед разрывом в качестве комиссионных, говорит также о контакте с Чарноком. Летом 1928 г. Рамзин посетил С. А.С. Ш. от имени Термо-Технического Ин-та, главой которого он был и являлся гостем крупнейшей американской электрической корпорации и др. учреждений.
ЧОЛЛЕРТОН. Старый профессор Федотов, почти слепой, и не могший двигаться при сильном свете в зале, показал, что получил 50 тыс. рубл. от член[а] британской миссии, имени которого он не имеет права назвать. Это был первый контакт с эмигрантами. Чарнок, сказал он — обнадеживая нас — уверял, что придут лучшие времена. Некто Нудль, представитель британской фирмы в Москве, сказал, что британские деловые круги хотят войны.
(Подольский)
АВП РФ. Ф. 0136. On. 14. П. 140.Д. 593. Л. 56-58. Машинописная копия того времени. Формула «Не подлежит оглашению» на Л. 56 вверху справа машинописью, рукописные пометы «NB» (Нотабене) и неразборчивый росчерк. Делопроизводственная помета о распечатке (30 экз.) документа (Л. 58 внизу слева). Скобками (в документе это вертикальные черты) выделены фразы (слова), вычеркнутые цензурой; следом приводится, видимо, ихзамена (подчеркнуто). В частности, (Л. 56) текст, выделенный скобками «(сплетающий факты со слухами и подкрепляющий один сомнительный пункт другим лишь немного более убедительным[,] отдает несколько «кухней»)» удален цензурой, рядом его замена: «не во всех частях одинаково убедителен». Результат той же правки — замена слова «(много)» на «кое-кто» (Л. 56, внизу). См. также легенду к док. № 48 данного раздела.