Письмо бывшего сотрудника УНКВД по Алтайскому краю Н.Л. Баева секретарю Алтайского крайкома ВКП(б) о нарушениях законности

[Не ранее 28 января 1939 г.]

[г. Барнаул]

Прошу данное заявление направить в ЦК ВКП(б).

28 января 1939 года меня уволили из органов НКВД, в связи с арестом и осуждением моего брата как врага народа. Увольнение людей с такими большими пороками я считаю вполне правильным, так как в органах НКВД должны работать кристаллически чистые товарищи.

Я в органах проработал семь с лишним лет. За это время, как и до работы в органах, я отдавал все, что мог, для партии, для блага нашей Родины. Я уверен, что парторганизация УНКВД и те товарищи, которые меня знают по работе, не могут меня упрекнуть в нечестной работе. И, очевидно, только благодаря этому, после ареста брата я оставался работать в органах НКВД целый год и, при разборе моего дела парторганизация оставила меня в партии, ограничившись вынесением строгого выговора с предупреждением (первичная парторганизация УНКВД вынесла только выговор).

Суть моего заявления, конечно, не в претензии на то, что меня неправильно уволили, об этом я уже заявил выше. Я хочу рассказать о той преступной работе, которую враги (частью изъятые - Попов[1], а частью может быть еще не изъятые) проводили в Алтайском УНКВД, но которая полностью еще не известна Крайкому ВКП(б) и тем более ЦК Партии. Если бы я об этом свой голос поднял раньше, во времена Попова, то надо быть уверенным, что меня давно бы не существовало.

Как произошло, что я заговорил сейчас?

После увольнения я почувствовал себя в неприятном положении. Бывшие товарищи по работе от меня отвернулись, они уже не стали смотреть на меня как на товарища. Мне кажется, чуть ли они не смотрят на меня как на.врага и боятся встретиться со мной, как бы их не заподозрили в связях. Может быть, на их месте я бы стал относиться к людям с таким пороком, как у меня, также или даже строже. Но все это меня заставило многое передумать, проанализировать связи с братом, как с родственником, а отсюда продумать и тот вопрос, насколько правильно отнеслась ко мне парторганизация УНКВД, оставив меня в партии, и написать Вам это заявление [...].[2]

О деятельности врагов народа, пробравшихся в УНКВД Алтайского края.

Я считаю, что мой брат, как очевидно и некоторые другие, жертва врагов народа.

На каком это основании я утверждаю?

Мне кажется, и я за это отвечаю головой, что враг народа Попов, будучи нач[апьником] УНКВД, в своей подлой работе брал курс на истребление честных советских людей.

Разумеется, я не имею в виду репрессированное кулачество, так называемый спецконтингент, троцкистов, правых, эсеров и пр[очий] контрреволюционный] элемент, т. е. действительных врагов народа. Вся эта нечисть являлась базой иностранных разведок, в той или иной мере пакостила партии и советской власти. И эту базу нужно было ликвидировать. Но дело в том, что благодаря вражеской деятельности Попова, под маркой контрреволюционных] элементов в значительной мере репрессировали ни в чем неповинных людей.

Есть пословица, что где лес рубят, там щепки летят. Сперва мне казалось, что при массовой операции неизбежны ошибки, могут быть отдельные жертвы. Однако в действительности дело было не в ошибках и это стало более ясно после ареста Попова.

Я поставлю такой вопрос: в течение примерно с полгода с лишним при руководстве Попова репрессированных по 58[-й] статье в Алтайском крае насчитывается много. Плюс к этому много осталось не репрессированных (не успели арестовать) так называемых «хвостов», которые проходят в показаниях осужденных как участники контрреволюционных организаций. Нельзя не учитывать также, и это я утверждаю, что если бы Попов не был разоблачен, и ему удалось бы под теми или другими предлогами продолжать массовую операцию теми методами, которыми он ее проводил, то было бы «вскрыто» большое множество всевозможных контрреволюционных организаций с невероятным количеством в них участников. Попов в течение одного-двух лет при помощи своих «методов» мог истребить половину взрослого населения в Алтайском крае[3]. Так неужели все это были бы враги советской власти, неужели все это враги народа? Неужели в самом деле советская власть народа не является таковой, поскольку внутри страны имеет против себя такое множество врагов?

Правильно, конечно, что неразоблаченных врагов народа еще много всех мастей и направлений, но нельзя согласиться с тем, что их везде полно, везде бесчисленное множество. Где же тогда честные советские граждане. Только действительным врагам народа, как Попов, выгодно было представить дело именно так, что в СССР врагов советской власти невероятное множество, такие как Попов, не прочь были причислять к врагам советской власти всех трудящихся Советского Союза.

Какие же «методы» борьбы с контрреволюцией культивировал Попов и как эти его «методы» фактически были направлены на пользу контрреволюции? Об этом конечно всем оперработникам У НКВД известно, но никто об этом ни на одном партсобрании открыто не заявил, никто не попытался до конца разоблачить вражеские действия Попова, никто не набрался смелости выступить и сказать об этом по-большевистски. Это и понятно. Если вскрыть всю вражескую деятельность Попова до конца, то оперативные итоги многих товарищей сильно побледнеют, а может и хуже.

Крайкому ВКП(б) известно только о некоторых фактах подрывной работы Попова, которую он проводил в УНКВД. Известно, например, что аресты производились по спискам, так сказать общим чохом без разбора, при отсутствии агентурных материалов, что в протоколы допроса обвиняемых «приписывались» в качестве «завербованных» участников контрреволюционных] организаций такие фамилии, которых эти обвиняемые никогда не знали и не слышали. Об этих и подобных им грубых «нарушениях» говорилось на партсобрании[4], но это капля в море.

Не случайно, например, то явление, что, сколько бы как бы не арестовывали людей всех степеней и рангов за время Попова, но почти не было ни одного такого арестованного, который бы «не сознался» (мне, например, известен только один не сознавшийся арестованный).

Не случайно, также, что в течение суток один следователь заканчивал несколько дел, «вскрывая» крупные «разветвленные» к-р организации, с самыми коварными методами «вербовок». Я помню, как в начале ноября 1937 года

ТРУШ[5] (известный всем) хвалил ВИЕРА[6] (арестованного впоследствии как врага народа): «Молодец, Виер, в течении 2-х дней один закончил 50 дел на баб» (арестованные жены врагов народа). Какие темпы!

Не случайно, что в некоторых районах в течение сравнительно короткого времени несколько раз менялось районное руководство в связи с арестами, все оказывались враги народа.

Не случайно, что если новый следователь спросит арестованного, признал ли он себя виновным, он ответит: «Да, я протокол допроса подписал».

Если сейчас прочитать показания арестованных по всем проведенным делам, то может показаться, что отдельных районов в Алтайском крае [по причине вредительства и саботажа] давно не существует. Это тоже не случайно.

В начале 1938 года мне пришлось просмотреть 90 с лишним дел, присланных из Чарышского РО НКВД и писать по ним повестки на тройку. В каждом показании обвиняемого написаны самые жуткие преступления. Каждый обвиняемый обязательно подготовлял на кого-нибудь теракт и пытался его совершить, но обязательно что-нибудь мешало: или объект уехал в поле, или не той дорогой пошел, или заболел в «тот вечер» и т. п. Не знаю, кто бы в районе уцелел, если бы все эти «подготовлявшиеся» теракты «удалось» осуществить. Но ведь в Чарышском РО НКВД, кроме этих, масса аналогичных дел было, и Чарышское РО не представляет исключения.

Почему все обвиняемые обязательно сознавались, если аресты производились по спискам без наличия агентурных материалов. Может быть, очень умело была поставлена следственная работа? Нет, дело не в этом.

Крайкому должно быть известен такой факт из выступлений на партсобрании по делу Попова, что Попов, например, когда допрашивали обвиняемых нормально, говорил: «Не слышу, как допрашиваете, что это за допрос?» Попов требовал допрашивать так, чтобы дрожали стены. Так и допрашивали.

Но это, конечно, чепуха, криком и матом не каждого арестованного возьмешь, этими, так сказать «моральными» мерами воздействия можно было подействовать на какого-нибудь слабовольного человека. Арестованных допрашивали под физическими пытками, а вот об этом на партсобраниях никто не говорил.

Понятно, что с врагами народа нельзя либеральничать. Существует истина, что в борьбе с врагами (но именно с врагами) все средства хороши. Подлинный враг народа добровольно не расскажет о своих коварных замыслах, о подлой своей работе, его можно только вынудить рассказать и главным образом под давлением улик. Не ограничиваясь этим, показания врага надо перепроверять всеми возможными средствами, так как он может обмануть следствие, свернуть его на ложный путь, чтобы отвести удар от себя и своих сообщников.

Возможно, что применение в допросах так называемой «третьей степени» к врагам народа (опять же к действительным врагам) допустимо, по крайней мере, в отдельных случаях, мне кажется[,] это отрицать нельзя, но то, что проводилось под руководством Попова, оправдать ничем нельзя. Это было только на руку врагам народа, которых агентурой не искали, а вместо них при помощи допускавшихся «методов» допроса могли попадать и, безусловно, попадали в немалом количестве, совершенно невиновные люди. Зато показ «работы» был на лицо.

Какие же применялись пытки? Я укажу на два наиболее распространенные и «оправдавшие» себя на деле.

Первое это так называемая «выстойка». Обвиняемого не допрашивали, а ставили на ноги и держали его в таком положении, не давая даже пищи до тех пор, пока он не «расколется» (т. е. пока не сознается). Арестованные выдерживали такие выстойки по 5-10 суток, в отдельных случаях и по 15 суток. После этой пытки арестованный не мог ходить, так как ноги деревенели, не мог даже говорить, еле ворчал языком и почти в бессознательном состоянии он или давал «показания», или подписывал «протоколы допроса». Зачастую, когда арестованный сам не мог говорить и писать, он давал согласие «Напишите, я все подпишу». И разве мало таких случаев, когда протоколы писались без арестованных, сплошь и рядом.

Это был испытанный «метод» допроса и применялся по всему Управлению, включая и РО НКВД и ко всем без исключения арестованным, которые запирались. Однако такой «метод» в смысле темпа допроса очень медленный.

Второй «метод» более быстрого воздействия на арестованного, я бы сказал, кошмарный метод, это, так сказать, «посадка на стул» (на табуретку), неплохо было бы, к слову говоря, сейчас его применить в допросе Попова[7]. При помощи этого метода можно за один-два часа «вскрывать» крупную «разветвленную» контрреволюционную] организацию, может быть даже «мировую», в зависимости от того, кто будет посажен на стул, человек маленького или большого «масштаба», в смысле того, какое общественное положение этот человек занимал до ареста и какие он имел знакомства. Данный метод очень прост: арестованного садили на самый угол стула, причем так, чтобы у него ноги были раскинуты на вытяжку широко в стороны, а руки опущены. Таким образом, арестованный на стуле сидит, не опираясь ни ногами, ни руками. Через полчаса наиболее выносливый арестованный, максимум через час падал со стула без памяти, бил себя по лицу, а затем «давал показания», или вернее говоря, подписывал протокол допроса, причем, с такими показаниями, о которых без содрогания в сердце нельзя подумать. Ну, конечно, подписывал такой протокол арестованный, боясь, чтобы снова не посадили на стул, сговаривался: «Раз уж так надо советской власти, все подпишу».

Говорят также, что были побои, но я таких случаев не знаю[8], поэтому о них не говорю, к тому же, как мне кажется, побои это чепуха в сравнении «с посадкой на стул».

Вновь арестованные при посадке в тюрьму сразу узнавали обо всех этих методах допроса, поэтому многие, особенно слабовольные, при первом же вызове на допрос заявляли, что «я все подпишу без запирательства, только не мучьте меня и скорее отправляйте в лагеря».

Возможно некоторые арестованные надеялись на суд, думая рассказать там о применявшихся к ним пытках, но некоторые на это совершенно не надеялись, а стремились скорее бы только выбраться из тюрьмы в лагеря, так как периодами в тюрьмах было такое скопление арестованных, что не только лежать, а иногда негде было сидеть, или даже более или менее свободно стоять. Некоторые арестованные не выдерживали и умирали, а очень многие «добровольно» соглашались давать показания о самых кошмарных преступлениях, лишь скорей получить какой-нибудь конец.

Поскольку мной был задет вопрос, что некоторые арестованные надеялись на суд, я коснусь вопроса, как подготовляли арестованных к военной коллегии. При этом я совершенно не останавливаюсь на работе коллегии. Перед тем, как арестованного выпустить на суд Военной коллегии, его примерно за сутки начинают «обрабатывать». Суть обработки сводилась буквально к следующему наставлению: «Вы на суде должны признать себя виновным. Если вы перед судом будете лить грязь на следствие, учтите, что из наших рук вы никуда не уйдете, на суде вас слушать никто не будет и клеветать вам на следствие не позволят, а когда вернетесь к нам с суда, то возьмем вас в такой оборот, в каком вы еще не были».

Это линия обработки была дана ПОПОВЫМ, который лично обходил арестованных и давал им такие наставления, к тому же козырял перед ними: «Я депутат Верховного совета и вводить вас в заблуждение не намерен». В заключение от арестованного брали заявление (очевидно вместо своеобразной подписки), в котором он на имя председателя] Военной коллегии писал, что признает себя виновным и просит пощады у суда.

Я не говорю также о том, как Попов финтил перед Военной коллегией и до какой низости он доходил до услужения отдельным членам коллегии, так как об этом говорилось достаточно на общем собрании парторганизации УНКВД.

Как «вскрывались» контрреволюционные организации

Быв[ший] нач[альник] управления Попов направлял работу УНКВД не на то, чтобы как можно больше действительно вскрыть и выкорчевать врагов народа, а на то, что лишь бы больше посадить, арестовать (безразлично кого) и «показать свою работу».

Агентурная работа, эта основная чекистская разведывательная работа органов НКВД, была в самом настоящем загоне, ее по существу не было, в лучшем были только разговоры о ней. Однако, несмотря на это, в крае ликвидировано множество всевозможных, в том числе крупнейших, различного направления контрреволюционных организаций.

Мне кажется тот факт, что в крае ликвидированы крупные разветвленные к[онтр]революционные] организации при полнейшем отсутствии агентурной работы не может никого удивить после того, как уже описаны «методы» следствия, тем не менее я хочу остановиться еще на некоторых примерах.

К-р организации «вскрывались» с удивительной легкостью и быстротой. Например, не было никакого сомнения в том, что любой арестованный независимо от того, враг он в действительности или не враг, так как нельзя было этого установить без наличия соответствующих материалов, но лишь бы у него были большие связи, обязательно даст какую-нибудь новую организацию или новых участников, [и] это всецело будет зависеть от следствия.

Не случайны, например, такие заявления арестованных: «Теперь для меня понятно, как строятся контрреволюционные организации». Не случайно также такой термин среди работников УНКВД[,] как «связал».

Контрреволюционные организации действительно в очень многих случаях не вскрывались, а «строились» в процессе следствия при помощи уже описанных частично «методов» допроса.

В Каменском [опер]секторе «вскрыта» была крупнейшая эсеровско-монархическая организация, «участником» которой, кстати говоря, явился также и мой брат.

Как же вскрыта эта организация, может быть[,] на основании агентурных или других каких-нибудь материалов? Ничего похожего. После исходатайствования Поповым дополнительного лимита были разверстаны цифры по секторам на количество арестов. Каменскому сектору была дана цифра на арест что-то немногим меньше, немногим больше тысячи. И вот это количество людей в течение нескольких дней было арестовано, а в результате «допросов» в течение полмесяца или в месяц построена связанная в единое целое крупная эсеровская монархическая организация, охватывающая все районы (кажется шесть) Каменского куста, организация, о существовании которой до этого никто не подозревал.

Я не говорю о том, что в этой тысяче вполне правильно изъято много контрреволюционных элементов, но считаю, что нельзя закрывать также глаза и на то, что в эту тысячу попало значительное количество совершенно невинных людей и нельзя, главным образом, закрывать глаза на то[,] как именно «вскрывались» некоторые такие («пальчики оближешь») организации.

Несколько слов еще о показаниях.    .

Каждый обвиняемый безусловно «говорил», кто его завербовал, а также «называл» фамилии тех, кого он сам «завербовал».

При описанных выше методах допроса, в показания обвиняемых вносились целые списки «завербованных» в к-[р ]организации лиц. Кто эти люди, враги народа или честные советские граждане, безразлично, никто этого не проверял и не интересовался этим, лишь бы «вскрыть» больше «участииков». Зачастую в эти списки вносились не только просто знакомые обвиняемого, которых он назвал при первичном допросе, но приписывались и такие люди, которых обвиняемый никогда не знал.

Пусть какой-нибудь, может быть случайно знакомый арестованного, записанный в его показания как участник к-рорганизации, попробует после ареста отрицать, что он не враг народа. Конечно^] он этого не мог не только никоим образом доказать, но под действием описанных «методов» допроса «сознавался» и называл ряд новых «участников», которых постигала аналогичная участь.

Записи «завербованных» списками в протоколах допроса впоследствии стали сокращаться, так как было предъявлено требование описывать подробно обстоятельства каждой вербовки, что[,] конечно^] являлось для следователя, при описанных методах следствия, самым трудным делом.

Не могу далее не остановиться на бийском деле, которое многим известно. По этому делу был привлечен «стрелочник», а главные долгое время оставались на свободе, в частности Биримбаум[9]. Только в половине января 1939 г.[10] арестованы еще двое: Смольников88 и Каменских[11] и то, насколько мне известно, по решению Военного трибунала.

Я не собираюсь описывать полностью всю кошмарную картину, которая творилась в Бийском секторе НКВД, но коротко скажу о том, что еще неизвестно Крайкому ВКП(б).

В течение нескольких месяцев мне пришлось работать в Управлении в одной комнате с Каменских, а после его ареста я обнаружил у него в столе заявление, которое он начинал писать на имя Николаева[12], но очевидно не закончил. Это заявление я передал т. Меновщикову[13]. Так вот[,] из отрывчатых разговоров с Каменских, а также из его заявления, для меня ясно стало одно, что в Бийском секторе, в одном из больших секторов края, фальсификация (по существу) следственных дел была применена в исключительно широком масштабе.

Я не знаю[,] кто ведет дело по обвинению Каменских и Смольникова, но заявляю, что если это дело не будет взято под непосредственный контроль т. т. Николаевым и Тополиным[14], то факты о фальсификации следственных дел и «построения» крупных к-р организаций при помощи пыток в процессе допросов обвиняемых, выпадут из следственного дела, так как вскрывать эту преступную работу в Бийске, значит[,] выйти и на краевое управление, где подобные методы в следственной работе, которые уже описаны выше, применялись в не меньшем размере.

Далее я только замечу, что по заданию Попова в Бийск ездил Труш с тем, чтобы смазать Бийское дело и ему кое-что удалось достигнуть. Но об этом крайкому ВКП(б) известно из выступлений на партсобрании, причем военный трибунал, как видно[,] взялся за это дело, поэтому я ограничиваюсь только данным замечанием. 

Каков же вывод из всего сказанного. Мне кажется вывод таков, что тот чекистский удар, который должен был целиком направлен по контрреволюции, фактически же при описанных нарушениях, благодаря вражеской деятельности Попова, в значительной степени не мог не бить мимо цели. Этого мне кажется отрицать никак нельзя, за это говорят факты и документы [...][15].

Подпись: Баев[16].

Отдел техдокументации Государственного архива Алтайского края (ОСД ГААК), ф. р. 2, оп. 7, д. 5700, т. 8, л. 254-270. Машинописная копия. Публикуется с сокращениями.