Заявление бывшего коменданта УНКВД по Сталинской области Л.С. Аксельрода о пытках во время допросов

[Не ранее ноября 1938 г.]

Родился в 1908 году в местечке Юзовка, ныне Стапино, отец мой рабочий, по профессии сапожник, проживает в Стапино с 1903 года. Имея семью 7 человек, очень тяжело было пропитать всех одному, когда мне исполнилось 12 лет, я ушел работать к заготовщику и в скорости ушел работать в типографию Донецкого Горного Института, где работал с 1923 года по 1929 год. В 1929 году был уволен по сокращению штата

Будучи безработным[,] биржей труда в количестве 400 рабочих был направлен на работу на Остров Сахалин, проработал 6 месяцев на концессии в качестве рабочего, после окончания договора я обратно возвратился на родину в гор. Стапино, тут же устроился работать в типографии «Диктатуры Труда», в 1930 году был призван в РККА, служил в пос. Рашапь в 100[-м] отдельном дивизионе Войск ОГПУ до 1933 года. За время пребывания в армии имел 6 благодарностей, сфотографирован был под боевым знаменем части за образцовую службу, после демобилизации ссрнулся опять на родину. Городским партийным комитетом был направлен на работу в органы ГПУ, где и работал до 1938 года 28-го марта. За время работы в органах имел ряд благодарностей, в 1937 году 20 декабря по постановлению правительства был награжден орденом «Красной Звезды». Имею двух братьев, оба комсомольцы: один из них служил в РККА сверхсрочным командиром в г. Харьков[е], второй брат работает в Сталино. Имею двух сестер: одна замужем за членом партии, так же проживает в г. Сталино, работает в Реммашстрое, вторая работает и учится в Комсомольской школе, отец мой и сейчас работает сапожником, избирается 5-ть лет депутатом Городского Совета.

При вступлении в партию и при поступлении в органы НКВД я никогда, заполняя анкеты, не скрывал, о том, что я работал на Острове Северный Сахалин[1].

28 марта 1938 года был арестован и меня направили в гор. Киев. Мой арест был для меня какой-то не известностью и я считал, что тут произошла какая-то ошибка, ибо я работал комендантом Донецкого Областного Управления, выполняя по существу черновую работу[2], работал честно, добросовестно, так как должен работать коммунист. 5 апреля 1938 года я впервые был вызван на допрос в 4 часа утра к Начальнику Следственной группы т. РЫЖОВУ[3]. Придя в каб[инет] РЫЖОВ мне сразу поставил вопрос: «Показания будут?». Я не знаю причины своего ареста, за что я арестован - спросил: «Какие показания и о чем показания?». Тут же последовали десятки ударов, пощечины, после чего сказал: «Нужно давать показания о японском шпионаже, и о вербовках в Донбассе». Я ответил: «Я не шпион и показаний никаких не могу дать». Беседа продолжалась с избиениями около часа, после чего [я] был направлен обратно в камеру. 8 апреля 1938 года был вторично вызван на допрос днем, опять к РЫЖОВУ, тут же поступил тот же вопрос о показаниях. Когда я ему ответил, что я не шпион, что следствие не располагает никакими данными о принадлежности меня к шпионской разведке, а только взято из моего личного дела, где я собственноручно рукой сам написал, что я работал на Сахалине и это явилось причиной моего ареста, он меня стал ложить на диван. Когда я стал сопротивляться, им было вызвано 4 человека, фамилии которых я не знаю, все вместе положили меня и на протяжении 4-х часов ножкой от стула избивали меня, начиная с шеи и кончая ног[ами], после чего РЫЖОВ заставил меня раздеться, и когда он увидел, что меня передали к оперуполномоченному ГОРОБЦУ , который был в подчинении РЫЖОВА[4]. Начиная с 8-го апреля и до 8-го мая, [я] допрашивался ГОРОБЦОМ, не говоря уже об жутких избиениях палкой, железной трубой, резиной. ГОРОБЕЦ применил ко мне пытки такого характера: снимал с меня обувь и палкой избивал пятки, ставил меня на острую планку, где я простаивал по 6 часов, и ряд других пыток. На одном из допросов около 3-х часов ночи ГОРОБЕЦ меня посадил на кончик стула, вызвал к себе в кабинет РЫЖОВА, ВОДКИНА[5] и ДАЛЬСКОГО[6], все трое расселись на диван и ГОРОБЕЦ дал мне 81 раз под затылок. При каждом ударе, так как я сидел на краю стула, я падал. Для них это было забавно и при каждом ударе они хохотали и смеялись, когда я не вытерпел и упал, стал кричать, то ВОДКИН всунул мне носок от своего ботинка в рот, а ДАЛЬСКИИ схватил палку и избивал меня по пальцам. По мимо этого, ГОРОБЕЦ на допросах называл меня жидовской мордой, и тут же делал оговорку, что «ты должен понимать[,] дашь ли ты показания или не дашь ты показания, все равно ты по списку Наркома будешь расстрелян, ибо, если бы было иначе, я никогда тебя не назвал бы жидом, я коммунист, и если тебя думали освобождать[,] ты бы на меня пожаловался, и я за это был бы привлечен к ответственности, но так как я знаю, что [тебя] все равно уничтожат, я с тобой так разговариваю». На одном из допросов он вынул из стола маленькую тору-свитку[,] подошел ко мне, и заставил меня, что бы я ему прочел, что там было написано, но так как там было написано по древнееврейски, я ему не мог прочесть, за это этой же свиткой я получил несколько раз по голове, он мне рассек голову[7]. ГОРОБЕЦ на протяжении всего времени при допросах рассказывал мне антисемитские анекдоты, говорил мне, что Вас вообще 90 % УСПЕНСКИЙ расстреляет. Вас - это он сказал евреев. ГОРОБЕЦ 29 апреля 1938 года дал мне цифру 10 человек, чтобы я дал по Донбассу людей, работающих в У ГБ. Так, - говорит, - требует Нарком УСПЕНСКИМ, но я ни только 10 человек, а сам никогда не был шпионом и поэтому никаких показаний не могу дать и не дал. Вечером, в 12 часов ночи в кабинет ГОРОБЦА зашел ДАЛЬСКИЙ, который сказал: «Сейчас будем делать вдувание имени ДАЛЬСКОГО». Вдувание делалось так: ГОРОБЕЦ одной рукой прикладывал плотно руку к одному [моему] уху, а ДАЛЬСКИЙ с отмашкой бил по второму уху, и медленно отымая руку, так что в эти минуты казалось, что он что[-то] вытягивает, то ли перепонку с уха, то ли что-нибудь другое.

После 8-го мая я несколько дней не допрашивался, так как был в очень тяжелом состоянии, лежал опухший. ГОРОБЕЦ на протяжении всех допросов не разрешал садиться, когда меня не избивали, то [я] стоял все время и держал руки к верху. 9-го мая 1938 года меня перевели в другую камеру. В этой камере находился арестованный ГЕРЗОН[8], который когда-то работал Начальником СПО в Сталино. Последний стал меня уговаривать, что нужно дать показания: «Вы все равно не выдержите всех этих пыток и избиений, которые применяют к Вам, все равно нас всех расстреляют и поэтому выдумайте какую-нибудь легенду, дайте людей, честных коммунистов, которые пользуются авторитетом партийной организации, возможно^] этим самым ЦК скорее узнает и вышлет комиссию на Украину». Тут же он мне сказал, что он лично сам дал показания на 60 человек, когда я у него спросил: «Эти люди, на которых Вы дали показания, они что[,] являются врагами?», то ГЕРЗОН ответил: «Это честные коммунисты, но я не мог вытерпеть дальнейшие побои и решил писать все, что хотелось следствию». Я стал говорить ГЕРЗОНУ, что «если это так, как Вы говорите, что это честные люди, то вы подлец, негодяй и Вы действительно настоящий враг». В эту же ночь 11 мая ГЕРЗОН, сидя со мной вместе в камере, кончал жизнь самоубийством[,] перерезав себе вену, но был пойман вахтером. Когда я спросил у ГЕРЗОНА: «Почему это он сделал?», ГЕРЗОН ответил, что «Я оставил 1 000 сирот и сотни вдов, меня это мучит и не хочу вовсе жить». 29-го июля 1938 года меня отправили в Донбасс, там где я работал 5-ть лет. По приезду в Донбасс комендатурой мне было сообщено, что я числюсь за тов. ВОРОНЦОМ[9], который является Заместителем] Нач. 3-го отдела. 11 августа я впервые был вызван на допрос к Начальнику отделения ГОРДУСУ[10]. В первой беседе с ним он мне сказал, что им вскрыта японская резидентура в Донбассе, в частности[,] на заводе им. Сталина. Японский резидент дает показания на меня, я ответил, что я никогда не был шпионом, никто меня никогда не вербовал, и я никого не вербовал, п никаких показаний на меня не может никто дать. Тут же он меня предупредил, что будем бить смертным боем, показания ты дашь, и тебе ничего не поможет. Тут же вошел и ВОРОНЕЦ, который также повторил слова ГОРДУСА, беседа продолжалась около 2-х часов, и я был направлен обратно в камеру. 14 августа был вторично вызван на допрос к ГОРДУСУ. Там же присутствовал ВОРОНЕЦ, который, сказал: «Дай ему сегодня очную ставку, но до очной ставки нужно ему всыпать». Меня положили на диван, ВОРОНЕЦ и ГОРДУС [стояли] с резиной в руках, а резина эта от маховика трактора или [грузовика-]пятитонки, избивали около двух часов, при избиении присутствовал вызванный с комендатуры ДЕРНОВОЙ и работники 3-го отдела: КАПКИН и НАЗАРОВ. Когда я спросил у ВОРОНЦА, за что меня избивают, он ответил: «Для того, что бы ты подтвердил на очной ставке все, что будет говорить МАРКОВ»[11] (МАРКОВ — это бывший Нач. АХО, который был арестован 21 марта 1938 года), я ответил ВОРОНЦУ: «Если он будет говорить правду, я буду подтверждать». ВОРОНЕЦ сказал: «Он будет говорить, что ты шпион». Я ответил, что я подтверждать не буду, меня продолжали избивать дальше. Сейчас МАРКОВ так-же освобожден из-под стражи[,] и в беседе с ним он мне сказал, что за час до очной ставки его вызвали к ВОРОНЦУ, там же присутствовал ГОРДУС. МАРКОВ сказал: «Вы мне даете сегодня очную ставку с АКСЕЛЬРОДОМ, но я Вам заявляю, что меня заставили оговорить этого человека, я никогда его не вербовал и я вообще мало проживаю в Донбассе, я даже не знал, что он работал на Сахалине». ВОРОНЕЦ сказал: «Попробуй только не подтвердить, будем бить смертным боем и сделаем твое тело черным». Тогда МАРКОВ ответил: «Будите бить, буду дальше говорить не правду». Очная ставка все же была проведена. ВОРОНЕЦ за час до очной ставки, беседуя с МАРКОВЫМ, который ему сказал, что это ложь, и избивал меня (я так же сказал, что это ложь). ВОРОНЦУ все же [это обстоятельство] не помешало сделать очную ставку. После того, как увели МАРКОВА с очной ставки, меня разложили на пол [у], ВОРОНЕЦ, НАЗАРОВ и ГОРДУС втроем избивали всю ночь до утра, а КАПКИН полотенцем затыкал рот, со мной было несколько сердечных припадков, а после каждого припадка меня обливали водой. 16 августа меня снова вызвал на допрос ГОРДУС, меня повели в кабинет к ЛИФАРЮ[12]. Придя в кабинет[,] он предложил сесть, я отказался, так как сидеть не мог, был весь избит. ЛИФАРЬ спросил: «Что[,] не можете сидеть?» Я ответил: «Да». «Что[,] Вам дали, но это[го] мало, будем бить смертным боем». Его разговор продолжался самой похабной бранью, он вовсе не был похож на Заместителя] Нач. Облуправления, а скорее всего на какого-то пьянчугу, который валяется по базару. После окончания разговора ВОРОНЕЦ задал мне такой вопрос: «Как здесь [тебе:] хуже бьют, чем в Киеве[,] или лучше?» Я ответил: «Там хорошо и тут хорошо». Тогда он [с] самодовольной улыбкой [сказал]: «Значит, обижаться не можешь, ну лишь бы не хуже[,] чем в Киеве». Он считал, это достижением и[,] главное, что этот вопрос был задан в присутствии ЛИФАРЯ. ЛИФАРЬ сказал: «АКСЕЛЬРОД, если мы Вас наметили расстрелять, то расстреляем не зависимо от Ваших показаний». Я ему ответил: «Если буду уничтожен, это невинная жертва, это никому не нужно, ни партии, ни Советской власти». Когда я это сказал, ЛИФАРЬ со злостью стал кричать: «У Вас нет ни партии, ни родины, ни семьи - показания Вы дадите, и расскажете, как Вы, ШЕЙНКМАН[13], СОЛОМОНОВИЧ[14], МАЛЕШКЕВИЧ собирались в этом кабинете, знакомились с секретными директивами и сообщали [их содержание иностранной] разведке». Я ответил, что никогда здесь не собирался, ВОРОНЕЦ бросает реплику: «И тут врешь, собирались - это я знаю точно». Уходя от ЛИФАРЯ, ВОРОНЕЦ заверил его, что показания АКСЕЛЬРОД даст и расскажет в отношении ШЕЙНКМАНА, САЛАМАНОВИЧА и МАЛЕШКЕВИЧА. ВОРОНЕЦ на одном из допросов, когда ГОРДУС вышел из кабинета, стал со мной беседовать: «Почему ты себя не жалеешь, ведь тебя избивают как собаку, а [посторонних] людей жалеешь, дай показания на МАЛАШКЕВИЧА, САЛАМАНОВИЧА и ШЕЙНКМАНА, мы тебя перестанем бить, я уже имел беседу с ЧИСТОВЫМ и договорился, что тебя пропустим по второй категории и будешь работать в лагерях по линии 3-го отдела[15], а если тебе тяжело писать показания, я тебя посажу с таким арестованным, который тебе поможет написать». ВОРОНЦУ [я] так же ответил: «Можете избивать, но из этого ни чего не получится[,] ни себя, ни людей я оговаривать не буду, так как никогда на принадлежал ни к какой разведке, а наоборот[,] лично сам физически уничтожал всех врагов, которых следствие разоблачало, за что и был награжден орденом». На одном из допросов у ГОРДУСА, ГОРДУС сказал: «Знаешь что, если тебе тяжело писать о шпионаже, напиши, что ты Троцкист». Я спросил: «А что ж писать?». Он сказал: «Пиши, что ты не был согласен с Генеральной линией партии, что в партии зажим, что в партии диктаторство и т. д. и т. п.». Я ответил, и, несмотря на то, что я был арестован и жутко избивался, я все сказал, что он по существу проводит контрреволюционную деятельность, заставляя меня давать такие показания. На протяжении 4-х месяцев находясь здесь, в Сталиной] ЛИФАРЬ, как Заместитель] Нач. Обл[астного] Управления НКВД, дал распоряжения работнику комендатуры ГОЛЬДГУБЕРУ, что[,] когда будет приходить семья АКСЕЛЬРОДА[,] узнавать[,] здесь ли находится АКСЕЛЬРОД, что бы отвечали, что его здесь нет. Десятки раз жена и мать в дни передачи простаивали с часу ночи в очереди, где принимают передачу, до 3-4 часов дня[, а] ГОЛЬДГУБЕР отвечал, что его тут нет. 4 месяца семья не знала где я нахожусь, жив ли я.

Прошу мое заявление не оставить без последствия.

АДРЕС: Сталино, Донбасс, 10 линия, № 4.

АКСЕЛЬРОД ЛЕОНИД САЛАМОНОВИЧ [подпись][16].