Заявление Е.М. Раппопорта в КПК при ЦК КПСС, Н.М. Швернику, об обстоятельствах, связанных с убийством С.М. Кирова. 5 июля 1963 г.

Реквизиты
Направление: 
Тип документа: 
Государство: 
Датировка: 
1963.07.05
Период: 
1963
Метки: 
Источник: 
Эхо выстрела в Смольном. История расследования убийства С.М. Кирова по документам ЦК КПСС
Архив: 
РГАНИ. Ф. 6. Оп. 13. Д. 60. Л. 194-202. Заверенная копия.

5 июля 1963 г.

ПРЕДСЕДАТЕЛЮ ПАРТИЙНОЙ КОМИССИИ при ЦК КПСС
товарищу ШВЕРНИКУ Н.М.

РАППОПОРТА Е.М., Москва-А 252 2
Песчаная, 2/1, кв. 190

Мою беседу с тов. Климовым, имевшую место 2 июля э/г, представляется необходимым изложить письменно, выделив места, наиболее близко касающиеся главного предмета собеседования: моей осведомленности о Филиппе Демьяновиче Медведь и его деятельности в связи с делом об убийстве тов. Кирова.

Тридцать пять лет минуло с того дня, когда в Ленинграде впервые скрестились наши взгляды; почти тридцать лет прошло с того времени, когда на крайнем северо-востоке, в Ногаево, а затем на Оротукане мне довелось близко наблюдать всю гамму игры чувств и переживаний в глазах этого человека.

За это тридцатилетие непомерно много для человеческого восприятия протекло событий в мире и нашем Советском Союзе. Мой же личный, маленького винтика, номерок жребия оказался не из завидных. Бесконечный порядок дней и лет этот жребий принуждал меня насиловать свои мозги, внедряя в них изуверское искусство заклинивания всего того, что осложняло б мне борьбу за неприкосновенность веры в то, что в сознании обобщалось как торжество ленинских идей. Ныне мне — реабилитированному, не менее мучительно заглядывать в наглухо забитые клетки памяти, наперекор времени, торопящемуся дарами склероза. Приходится мне отходить от воскрешаемых восприятий, впечатлений к причинам, фактам их порождавшим, а не наоборот. Постарался подвергнуть тщательному логическому и сопоставительному анализу добытое из памяти, дабы не отходить от истины.

В 1927/28 годах я в Ленинграде встречался с товарищем Кировым. Встречи бывали случайными, на почве увлечения охотничье-стрелковым спортом: на стрелковом стенде в Лесном «игралась пулька», т.е. поочередная стрельба на соревнование по летящим «тарелочкам». Сергей Миронович любил пострелять по тарелочкам, посещал стенд, а среди стрелков, можно утверждать, выделял меня — шутил чаще, чем с другими, подзадоривал, в пульке выбирал меня своим партнером. По имени или фамилии никогда друг к другу не обращались. Он в шутку окрестил меня «Шольберг», по названию довольно посредственной фирмы ружья, которым я располагал, ответно я стал обращаться «Голланд», как обладателю первоклассного ружья. Однажды, тоже случайно, провели вечер и ночь под одной крышей, близ станции Елизаветинская, у знаменитого тогда старого егеря «Бибка». Следующий день провели на охоте на барсуков. Как бы мимоходом, стал интересоваться этими встречами Царпицкий — ЭУППОГПУ, с которым сталкивались по несколько раз в рабочие дни по делам Совторгфлота. Упуская подробности, не имеющие прямого отношения к теме, скажу, что он предложил мне использовать мои знакомства — давнее с Яном Эрнестовичем Рудзутаком, и теперешнее, выходит, с Сергеем Мироновичем Кировым — хотя, повторяю, он так до конца, вероятно, и не заинтересовался подлинной моей фамилией, использовать эти знакомства для «скромной» задачи, — «освещения» их «настроений» в частной жизни. Обкладка меня флажками велась настойчиво, всячески — гладили и по шерстке и против шерсти, намекали, что мне создадут обстановку для частых встреч и тесного общения и т.п.

«Непокорным» я был доставлен в кабинет «самого» Медведь. Тут впервые скрестились испытующие взгляды наших глаз. После этого дня, вопреки предупреждениям при встрече с Медведь, я прекратил хождения на стрелковый стенд. Избегая без надобности «наступать себе на больную мозоль», прохожу мимо «подробностей» и «поводов», но через сравнительно короткое время после встречи с Медведь я целых 18 месяцев находился в закрытой тюрьме, скажем, под следствием, а уже к осени 1932 года оказался на Колыме, где еще несколько месяцев, до конца пятилетнего срока, оставался заключенным по решению Особого совещания.

Медведь же — человек с именем, вызывавшим у «некоторых» — многих удивление и трепет и за пределами Союза, — еще шесть лет оставался в Ленинграде.

Случай так распорядился, что в иной расстановке, обменяв нас лестничными ступеньками — меня судьба свела с «грозным» творцом моего «дела». Весной 1935 года на Колыму, с лагерными сроками, был прислан почти весь руководящий состав ППОГПУ (НКВД Ленинграда) и Медведь —  также.

Об этой второй встрече следует сказать поподробней.

Но, забегая вперед, я отмечаю здесь то, что имеет отношение к первой встрече. Уже живя совместно на Оротукане, Медведь, комментируя свою причастность к моей «изоляции», упомянул, что тот, который «обкладывал меня флажками», был лишь удобным посредником, поступить же я должен был в распоряжение Волкова, (...много рылся в памяти и мне верится, что именно эту фамилию называл Медведь...), а инициатором в этом деле и руководителем посредника был Запорожец. Медведь напомнил мне, что человек в синем костюме, сидевший в стороне при моей встрече с ним, и был Иваном Васильевичем. Сказал слова, которые повторяю, возможно, недословно, но верно — «Счастлив бог ваш, что срок избавил вас от сотрудничества с Иваном Васильевичем».

К началу навигации 1935 года директор Дальстроя Эдуард Петрович Берзин находился в отпуске. Его замещал Алмазов Завен Арменакович. К этому времени единственное тогда на всю огромную территорию горное управление — УДПИ — было вывезено из глубинки в Ногаево, где предстояло коренным образом реорганизовать управление горной промышленности Дальстроя, сформировав два горных управления — ЮГПУ и СГПУ. Пемов Наум Абрамович — начальник УДПИ — зимой болел, а весной уехал в Москву с тем, чтоб не возвращаться на Колыму. Заниматься реорганизацией и формированием новых двух управлений было поручено мне. Вот при каких обстоятельствах Алмазов поставил меня в известность о том, что с находящимся на подходе первым пароходом навигации прибывают Медведь и другие, давал мне указания — принять — по линии хозяйственной лагерной командировки Управлений четырех из этих поступающих. К прибытию парохода он собирался в порт. Вся подготовка к приему этой группы заключенных наглядно отличалась от обычного, включая и случаи поступления квалифицированных специалистов по так называвшимся спецнарядам ГУЛАГа.

Достоверно передаю то, что знаю в этом аспекте:

Алмазов, — именно Алмазов, а не Филиппов Иван Гаврилович, нач. Севвостлага, — еще до прихода парохода имел из Москвы от НКВД инструктивные указания о порядке приема этой группы.

Алмазов, еще до прихода парохода имел указания из Москвы (а у меня по памяти складывается убеждение, что он говорил «от наркома», «от Ягоды») о назначениях на определенные должности Медведь, Запорожца, Фомина, Горин-Лундина, а возможно, и других. Я в связи с этим хорошо восстановил в памяти выражение лица Алмазова, когда, в частности, высказывал затруднения с назначением Медведь на должность начальника фактически уже несуществовавшего УДПИ. .

Хорошо помню, что у Запорожца и Медведь, а возможно, и других из группы, когда они явились ко мне (как уже говорил, в соответствии с заблаговременными указаниями Алмазова), были охотничьи ружья. У Медведь — хорошо запомнился пистолет немецкой марки. Вероятно, оружие было и у других. Память выделяет этот пистолет потому, что впоследствии, на Оротукане, не однажды видел его и держал в руках. Говорить не приходится, что внешним видом — обилием вещей, одеждой, включая малоношеные кожаные пальто, — все из этой группы ни в малейшей степени не напоминали заключенных любых положений.

На пристань к приходу парохода я не ездил, но знаю со слов Алмазова, а равно со слов Медведь и других, что на пароходе они следовали в каютах, а не в трюмах или твиндечных помещениях, а отдельный конвой тут же из порта был отправлен обратно «на материк», сдав пакеты Алмазову и сопровождавшему его Филиппову И.Г.

Хорошо восстановил в памяти, что опять-таки по указаниям Алмазова, — в изъятие существовавших правил, на прибывших ко мне — Медведь, Запорожца, Горин-Лундина, Мосевича — я на листке бумаги дал нужные сведения инспектору УРЧ командировки; он заполнил по ним карточки и без отпечатков пальцев и без соблюдения других такого рода формальностей — лично отнес их в Севвостлаг Филиппову И.Г. На четырех была отведена комната в жилом помещении при УДПИ в Ногаево. Здесь несколько дней оставались Медведь и Запорожец. Горин-Лундин же и Мосевич, как помню, в тот же день ушли, должно, в жилые дома УНКВД.

Еще в то время постороннему, наблюдательному, хоть и несведущему человеку бросалось в глаза, что отношения между Запорожцем и Медведь далеки от нормы для людей, тесно связанных общими свежими переживаниями, потрясениями. Вскорости Запорожец И.В. уехал на Мякит — принимать Управление дорожного строительства. Еще через несколько дней отбыл и Медведь — принимать начальствование над Оротукеевским горным районом. Таким путем Алмазов.ЗЛ. на время, до образования горных управлений, нашел выход с назначением Медведь на должность по указаниям НКВД.

И опять забегая несколько вперед, я могу утверждать, что, будучи впоследствии свидетелем нескольких встреч Медведь с Запорожцем, наблюдалась усиливающаяся непримиримость этих людей, продукт трагических обстоятельств, не объединявших их в общем горе, а навсегда разделивших их непоправимостью случившегося. Передо мной невольно воскресают тогдашние неприятные впечатления при этих встречах от бросавшейся в глаза надломленности, подавленности Медведь, в противовес — подчеркнуто торжествующего превосходства Запорожца.

К концу промывочного сезона осени 1935 года формирование ЮГПУ и СГПУ было закончено.

Южному управлению положено было разворачиваться на стане Оротукан со строительством производственно-жилого поселка центра.

В тот момент я имел случай еще раз убедиться, что назначение на должности Медведь и других из группы происходило по прямому указанию НКВД. К указанному времени, по результатам пребывания Ф.Д. Медведь в должности нач-ка района, прояснилось, что ему не справиться с должностью вновь образуемого ЮГПУ. Берзин Э.П. без обиняков сказал мне об этом при назначении меня в октябре 1935 года первым заместителем начальника этого управления. Не решался нарушить распоряжение наркома.

С того времени мы — я и Медведь не только работали, но некоторое время жили в одном домике на Оротукане.

На поверку при непосредственном личном общении с Медведь, этот огромных габаритов, внушительной внешности человек оказался существом недюжинной, разносторонней содержательности, с тонким вкусом, неподдельно мягким характером, уступчивым сверх пределов, дозволенных для человека дела. Его, несколько навыкате, глаза смотрят умно и внимательно, но часто как бы тревогой отзывались на заметный нервный тик лица. Наблюдая близко его наклонности, никак нельзя было подумать, что это человек с революционным прошлым. Его боязнь одиночества почти физически ощущалась собеседником. В довершение краха, семейная обстановка у Медведь, надо признать, была кошмарной. Заливать вином горе — он стал круглосуточно. Под влиянием вина, а состояние такое все реже (неразборчиво), любил порассуждать вблизи внимательного, молчаливого слушателя на темы всякие, кроме, впрочем, тогдашних деловых забот. Надо оговорить, что, сколько б он ни выпил, человеческого лица не терял и сохранял контроль над своей речью. По поводу обстоятельств убийства Кирова, по крайней мере в обществе нескольких людей, явно старался повторять общеизвестное по официальным источникам.

Должен сказать, однако, о перепроверенном памятью случае.

В один из приездов Берзина Э.П. на Оротукан завязался послеобеденный разговор. В моем присутствии Медведь говорил в юмористическом тоне об обстоятельствах моего ареста. Начал собственно с того, о чем я уже упоминал и что не представляло уже новое для Эдуарда Петровича. Но стал уклоняться в своих комментариях к обстоятельствам убийства Сергея Мироновича. Берзин прервал его и под каким-то предлогом отправил меня. Разговор между ним и Медведь продолжался. Вскорости мы — я и Эдуард Петрович, направились через прииск «Пятилетка» на прииск «Разведчик».

За многие годы знакомства с Берзиным я только дважды замечал за ним такое глубокое расстройство, какое он проявил тогда в пути на пр. «Разведчик», а во второй раз через год в другой обстановке, но тоже на Оротукане, когда узнал об аресте Яна Эрнестовича Рудзутака.

На перевале «Пятилетка — Разведчик» покуривали. Берзин долго молча супился и неожиданно произнес: «Да если б это было так, то и жить не стоит», но тут же, как бы спохватившись, добавил: «Ерунда. Не слушай этого пропойцу, болтает сам не знает что».

Кто знавал Берзина, знает и то, что этот человек отнюдь не склонен был проявлять такое глубокое беспокойство по поводу «ерунды».

Эпизод из рассказов Медведь привожу здесь как хорошо запомнившийся. Тут же после убийства Сергея Мироновича в Ленинград специальным поездом прибыл Сталин. На перроне встречать выстроился руководящий состав НКВД. Сталин направился к Медведь, отпустил ему пощечину, назвав «ж ...».

Хочу в заключение сказать, что много раз до этого случая, как и после, у Филиппа Демьяновича проявлялось желание поговорить со мной «по душам» на темы, угнетавшие его. Я уклонялся. Не переступал никогда предела, который определил для себя еще в первые дни совместной работы и проживания с Медведь Филиппом Демьяновичем.

После промывочного сезона 1936 года Медведь по приказу Дальстроя был перемещен на должность нач. экспедиции Кула. Летом, в июле 1937 года, он был вывезен арестованным через Ногаево в Москву.

Верно:                        Замараев