Заявление писателя Р.Г. Валаева Первому секретарю ЦК КПСС Н.С. Хрущеву. 30 мая 1956 г.

[30 мая 1956 г.]

Н.С. ХРУЩЕВУ - лично
писателя Валаева Ростислава Георгиевича, беспартийного, Арбат, 51, кв. 109

тел. Г 1-43-25

Никита Сергеевич!

1.  Считаю долгом своим сообщить Вам нижеследующее. В 35—38 гг. я отбывал срок в Кремлевском лагере Соловецких о-в. Вместе со мной там находился начальник охраны Смольного (С.М. Кирова) Бальцевич (35—37 гт.). У нас были добрые, почти товарищеские отношения, так как обоим нам было разрешено занимать в лагере б.м. ответственные посты. Я несколько раз спрашивал Бальцевича, как могло получиться, что бюро пропусков Смольного выдало Николаеву пропуск лично к С.М. Кирову — ведь в 34 году все активные оппозиционеры были Ленинградским органам известны и, как я слышал, на них были составлены списки.

Однажды Бальцевич в доверительном порядке сказал мне: «Я через каждый час проверял в отделе пропусков, кому даны пропуска лично к Сергею Мироновичу. Увидя, что пропуск дан Николаеву, а он был у меня в списке ленинградских членов партии, кого нельзя допускать к Кирову и к секретарям, я проверил, на основании чего выдан ему пропуск. Оказалось, что кроме партбилета Николаев предъявил в отдел пропусков документ такого характера, что мы не могли отказать ему в пропуске. Не удовлетворившись этим я (Бальцевич) позвонил нач. Ленинградского управления МГБ (кажется Медведю, сейчас я уже не помню. Р.В.) и рассказал ему все, но получил ответ: «Бросьте панику разводить по пустякам».

Так что вы, сказал он мне, теперь видите, что я страдаю напрасно».

Он тут же убедительно просил меня никому не говорить об этом разговоре. Бальцевич, как и большинство других работников МГБ и охраны, за «халатность» был осужден судом на 3 года.

В 1937 г. он был переведен во внутреннюю тюрьму Соловецкого Кремля и, как теперь выяснилось, был там расстрелян.

2.  Я слышал на открытом партсобрании «Закрытое письмо ЦК». Для меня большинство приводимых фактов были не новы — фальсификацию следствия, игру на слабости малодушных я видел многократно собственными глазами, будучи арестован в ноябре 1934 г. по «портативному» обвинению, как цинично назвал его нач. ос. отд. МГБ СССР — Гай, «в намерении совершить террористический акт против И.В. Сталина».

Хотя это обвинение не имело абсолютно никаких оснований (кроме того, что окно комнаты моей старушки-матери выходило на площадку, где похоронена в Новодевичьем монастыре Н. Аллилуева и иногда, ночуя там, я, конечно, не мог не знать о приездах И.В. на могилу, так как зажигались прожектора, в комнате становилось светло, как днем, и в комнату входило 10—12 человек охраны).

Моральное мое состояние, особенно после убийства С.М. Кирова (я еще сидел под следствием), Вам понятно. Если бы не мужество, которым наделила меня природа, и то, что в то время еще не применяли (по крайней мере широко) физического воздействия. (Меня как-то нач. отделения ШОС спросил: «Разве вас били?». На что я ответил: «Меня можно убить, а бить меня нельзя. Разве что связанного по рукам и ногам»). Потом я видел (в 37, в 38 гг.), как привозили этапы избитых людей, с кровоподтеками, людей обезличенных и боящихся всего, любого охранника.

На Соловках я видел целые составы министерств (Украинского, Узбекского), их впоследствии расстреляли, хотя они уже были осуждены на срок.

Я услышал впервые имя Сталина в конце 20 г. во Владикавказе и, как мне кажется, именно я познакомил его с С.М. Кировым (который знал меня чуть не с рождения).

Я много думал о Сталине (в 24, 27, 34 гг., во время ареста в 37 г., во время войны и во время «дела врачей» начала 53 года). У меня есть много, как мне кажется, ценных для ЦК КПСС мыслей о причинах всего чудовищного, что происходило. Могу ли я написать все это с тем, чтобы это попало к Вам или к кому-нибудь из ответственных товарищей, а не затерялось без пользы в канцелярии. Уведомите через кого-нибудь меня, можно ли все это написать и кому послать, чтобы дошло до Вас. Или м.б. меня вызовут в ЦК, и там я все это напишу. Заверяю Вас, что это будет материал первостепенной исторической ценности.

3.  Делая доклад по этому вопросу на XX съезде, Вы, касаясь военных способностей И.В., обратились к Клименту Ефремовичу: «Вот Вы бы, К.Е., написали, какой он был полководец. Вы лучше меня знаете». (Приблизительно).

Мог бы я написать книгу (художественную), взяв в основу или свое личное дело, или одно из дел других лиц, в большом количестве мне известных. Как фальсифицировалось, как принуждали, как иногда добивались этого и без побоев (т.н. в 33—34 гг. без всяких побоев было фальсифицировано более 95% полит. дел), как пользовались манией преследования Сталина, как он сам часто для политических, иногда международных целей, это не только допускал, но и толкал на это. (Жалко, что при жизни Вышинского Вы не попросили его написать записки по этому вопросу) и т.д. Судьба моя — маленького, в общем, человека, сложилась так, что я знал лично хорошо С.М. Кирова, встречался со Сталиным, часто встречался с В.В. Ульрихом, с десятками министров в заключении, с десятками крупных иностранных разведчиков (в заключении), с Бальцевичем (охрана С.М. Кирова), с сотнями руководящих партийных и военных работников (в заключении и в ссылке), и сам несколько месяцев ждал смерти. Но, на мое счастье, у них никак не сходились концы с концами, и, как это ни странно, они под конец опасались меня, как бы я не раскрыл их методы на открытом процессе (а расстрел тогда давался только судом). Здесь не место для излишней скромности (это было бы лицемерием). Я всегда считался товарищами и критикой писателем высокоодаренным (и А.М. Горьким также).

Я убежден и знаю, что все старшее поколение не любило Сталина, а только боялось его. Знаю я, что и мыслящая молодежь, на глазах которой проходило «дело врачей» и вся демагогия по корейским делам (пленные не могут не хотеть вернуться на родину и т.д.) также не любила его. О тех, кто был в лагерях, и говорить нечего.

Я постараюсь написать превосходную книгу на эту тему (с чувством меры), если Вы мне это разрешите (жалко выбрасывать на ветер нервы, кровь и труд и писать впустую). Тем более мне. Вернувшись, я еще не имею ни комнаты (хотя у меня и мамы отобрали 3 комнаты), ни постоянного заработка (человеку с забытым именем трудно устроить что-либо в журнал). Найдите, Никита Сергеевич, способ уведомить меня, что писать это можно.

Большое спасибо Вам, что Вы нашли в себе смелость, совесть и волю освободить невиновных людей. Ведь при кабинете Маленкова они продолжали сидеть!

Спасибо Вам и за это закрытое письмо. Ведь об этом знала только небольшая часть народа и, боясь, молчала. Теперь узнают все.

Спасибо, что Вы поняли необходимость этого шага, ведь при умолчании ответственность за все чудовищные преступления Сталина—Берия неизбежно падала и на вас, членов политбюро, ибо мыслящая часть народа думала, раз молчат, значит, находят все это правильным.

«Моя кровь принадлежит Вам».

Ростислав Валаев

Помета: «6 сектор Общего отдела ЦК КПСС 2462».