Глава 2. Экономическая политика советского руководства.

2.1. ФАКТОРЫ ОПРЕДЕЛЕНИЯ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ПОЛИТИКИ

Многочисленные факторы влияли на определение экономической политики советским руководством в данный период. Во-первых, доктринальные факторы. Для советского руководства того поколения, получившего политическое образование в 30-40-е годы, существовали понятия, которые оно считало священными и неприкосновенными. К ним относилось господство общественной собственности в экономике и необходимость народнохозяйственного планирования, полная занятость населения, монополия внешней торговли, интернациональная экономическая помощь своим союзникам. Выступить тогда против этих принципов означало сразу оказаться вне партийного руководства или даже вне партии. Робкая попытка П. Шелеста в середине 60-х годов предоставить Украине некоторую (в торговле со странами, которые не торгуют с Советским Союзом) самостоятельность в проведении внешнеэкономических связей вызвала единодушный отпор всех членов Политбюро и руководителей экономических ведомств, и Шелест немедленно от нее отказался [1].

Во-вторых, конкретная экономическая ситуация в стране (и в этом советское руководство поступало, как и руководство многих других стран). К изменениям экономической политики его подталкивало ухудшение экономического положения, удовлетворительное экономическое положение способствовало сохранению прежнего экономического курса: от добра добра не ищут. В отличие от прежнего политического руководства брежневское не строило долгосрочных планов типа плана ГОЭЛРО или 20-летнего плана строительства коммунистического общества в Программе КПСС. Об этой программе благополучно забыли. Лишь в середине 70-х годов вновь вспомнили о необходимости долгосрочных планов, но они остались скорее упражнениями для научных работников, нежели имели практическое значение в экономической политике. Они так и не получили никакой официальной санкции.

В-третьих, сильное влияние оказывали политические события в СССР и в других странах, связанные с экономической политикой. Волнения в Новочеркасске в 1962 году надолго отбили желание менять розничные цены на продовольствие, хотя острая необходимость их повышения росла в 70-80-е годы, по мере роста субсидий на мясомолочные изделия. Волнения рабочих в Польше в 70-80-е годы толкали на выработку мер по подъему уровня жизни советских людей, чтобы избежать аналогичных событий. Поэтому в планы на девятую и одиннадцатую пятилетки был заложен курс на преимущественное развитие производства товаров группы Б.

В-четвертых, огромное значение имел профессиональный и интеллектуальный уровень высших советских руководителей, о чем уже говорилось выше. Среди них вообще не было профессиональных экономистов, и хотя зачастую они имели производственный опыт и знание жизни, теоретические знания у них отсутствовали. У подавляющего большинства советских руководителей не было даже понимания необходимости таких знаний. Экономическая теория ассоциировалась в их сознании с нудными, далекими от жизни учебниками по политэкономии, по которым они учились в советских вузах. Экономические советники из числа научных работников привлекались ими, судя по воспоминаниям, преимущественно для написания речей, а не для выработки экономической политики в стране. Впрочем, многие из советников (например, академики Н.И. Иноземцев и Г.А. Арбатов) сами не имели каких-либо серьезных научных заслуг в экономике и в лучшем случае могли пересказать выводы своих подчиненных в руководимых ими научных институтах Академии наук СССР, знакомых с капиталистической экономикой, но далеких от практики экономической жизни в СССР. Высшие руководители послесталинского периода в своем отношении к экономической науке коренным образом отличались от Ленина и Сталина, которые и сами обладали серьезными экономическими познаниями (особенно Ленин), и умели находить себе квалифицированных экономических советников среди ученых старшего поколения, получивших экономическое образование еще до революции и имевших крупные научные заслуги (например, академики Е. Варга и С. Струмилин).

Проблем экономической политики, с которыми сталкивались советские руководители, - множество, и нет возможности (и необходимости) все их рассмотреть. Остановлюсь поэтому только на важнейших.

2.2. СТРУКТУРНАЯ ПОЛИТИКА

Структурная политика всегда находилась в центре внимания советского государственного руководства. Именно коренное изменение структуры экономики явилось решающим фактором динамичного развития советской экономики в 30-50-е годы. Вместе с тем этот период, с его огромными потрясениями и жертвами, показал опасность чрезмерно быстрых и резких структурн^хх сдвигов в экономике. Это убеждение окрепло у советского руководства в результате трудностей, возникших в ходе реализации структурных сдвигов, начатых Н.С. Хрущевым, в частности, ускоренного развития химической промышленности и структуры зернового производства в пользу кукурузы.

Брежневское руководство оказалось консервативным и в области структурной политики, в чем также проявились его застойные черты. Риску и неизбежным трудностям быстрых структурных изменений оно предпочитало более спокойное и плавное развитие. Тем более что необходимости в этих быстрых изменениях не было - они не казались ему столь же насущны, как в сталинские времена.

В центре внимания советского руководства в 60-80-е годы находились пропорции между развитием потребительского, инвестиционного и военного секторов экономики. Дискуссии о соотношении этих секторов прямо или косвенно начиналось чаще всего при обсуждении директив по составлению пятилетних планов. Поскольку статистически эти секторы прямо не отражались в принятой схеме плановых показателей, дискуссии практически велись вокруг динамики развития конкретных отраслей экономики, в которых овеществлялась продукция этих секторов: сельского хозяйства, легкой и пищевой промышленности, гражданского и оборонного машиностроения и т.д. Еще более предметно дискутировали при решении вопроса о распределении капитальных вложений по отраслям экономики и при определении отраслевой структуры экспорта и импорта. Другим (хотя и не совсем точным) выражением той же проблемы явилось определение соотношения групп А и Б промышленности, соотношения динамики розничного товарооборота и капитальных вложений. Конечно, все эти проблемы возникали и при обсуждении вопроса о годовых народнохозяйственных планах, если развитие экономики (как это чаще всего и было) отклонялось от проектировок пятилетних планов.

К сожалению, для данного периода я не могу воспользоваться при рассмотрении всех этих проблем таким бесценным источником, как протоколы заседаний Президиума ЦК КПСС, которые пока еще не опубликованы. Поэтому приходится опираться на народнохозяйственные планы и воспоминания осведомленных современников о том, как эти вопросы обсуждались советским руководством.

Установившееся в 50-60-е годы относительное равновесие в экономике, ее довольно успешное развитие, как и довольно прочное международное положение СССР, и уже достигнутый высокий уровень военных расходов, давали основание полагать, что отсутствует необходимость в крупных изменениях указанных соотношений. Дискуссии шли о небольших их изменениях.

Поскольку советское руководство осознавало степень отставания уровня жизни в СССР по отношению к западным странам, оно при первой возможности ставило себе цель обеспечить более быстрый рост уровня жизни населения. Тем более что основной экономический закон развития советской экономики говорил о том же. Это желание было совершено искренним. Другое дело, насколько оно было осуществимо при господствовавшем хозяйственном механизме и стремлении сохранить крупные военные расходы.

После серьезных неудач с повышением уровня жизни населения в первой половине 60-х годов послехрущевскому руководству было желательно предстать в глазах населения в наилучшем виде. Курс на большее удовлетворение потребностей населения был достаточно отчетливо выражен уже в директивах плана на восьмую пятилетку. В нем предусматривался почти тот же рост производства товаров группы Б, что и группы А (соответственно по приросту на 43-46 и 49-52 %) с опережением группы А лишь в 1,1-1,2 раза, вместо 1,6 раза - в предыдущие 15 лет [2]. Справедливости ради надо отметить, что аналогичное сближение темпов роста предусматривалось и в семилетнем плане. Однако в отличие от периода семилетнего плана это намерение в восьмой пятилетке было даже несколько перевыполнено. Превышение роста группы А над группой Б составило 1,01 раза - самое небольшое за весь послевоенный период в пятилетнем разрезе [3].

Острая борьба вокруг соотношения между развитием потребительского и инвестиционного секторов возникла при подготовке девятого пятилетнего плана. Вот как об этом вспоминал Александр Бовин: «В январе разыгрались бурные события вокруг экономического раздела. Арбатов и Иноземцев доказывали Брежневу, что традиционный подход, когда группа А (производство средств производства) идет впереди группы Б (производство предметов потребления), - устарел. Производство для потребления, для повышения благосостояния людей - так надо ставить вопрос. Соответственно темпы роста группы Б должны быть выше, чем темпы роста группы А. После длительных дискуссий Брежнев согласился» [4]. Тем не менее даже после этого при редактировании текста доклада горячая дискуссия продолжалась. Противники этого решения указывали на военную опасность и необходимость укрепления обороны. Иноземцев обращал внимание на то, что при низкой заработной плате становится невыгодным внедрение новой техники [5]. Хочу в этой связи еще раз обратить внимание на то, что горячая дискуссия вокруг установок развития экономики в пятилетнем плане опровергает широко распространенный в западной советологической литературе тезис, что пятилетние планы всерьез не воспринимались советским руководством и носили чисто пропагандистский характер. Другое дело, что от этих проектировок легко отказывались, если экономическое развитие шло в ином, по сравнению с намеченным, направлении.

В директивах по составлению девятого пятилетнего плана впервые предусматривались более высокие темпы роста группы Б по сравнению с группой А: соответственно 44-48 и 41-45 % [6]. В то же время впервые рассчитанный в плане девятой пятилетки показатель роста I (средств производства) и II (предметов потребления) подразделений всей производственной сферы предусматривал некоторое небольшое (1,03 раза) превышение темпов роста I подразделения [7].

Намеченный в девятой пятилетке курс на преимущественное развитие производства потребительских товаров опирался на явно нереальные задания по повышению эффективности производства. Иноземцев, Арбатов и Бовин оказались плохими экономистами, ничуть не меньшими волюнтаристами, чем их политические противники. Фактически, в ходе выполнения девятого пятилетнего плана группа А росла быстрее, чем группа Б, хотя это превышение было небольшим (1,05 раза) [8].

Волюнтаристское планирование в девятой пятилетке, наряду с традиционными недостатками либеральной модели командной экономики, тяжело сказалось на развитии экономики. Ослабленное внимание к развитию инвестиционного сектора экономики по сравнению с оборонным и потребительским секторами привело к недовыполнению планов по вводу в действие производственных мощностей в ряде отраслей экономики, заданий по механизации ручного труда и к последующему замедлению развития и темпов роста производительности труда. Об этой опасности уже с начала 60-х годов предупреждал выдающийся советский экономист А. Ноткин [9]. Поскольку, однако, основные фонды по ошибочным данным ЦСУ СССР продолжали увеличиваться достаточно быстро, эта причина замедления экономического роста и других растущих проблем советской экономики выявлена не была. В то же время ограничивать военные расходы также не собирались. В результате уже к концу девятой пятилетки, по оценке Госплана СССР, “страна начала жить не по средствам, шло неуклонное нарастание зависимости от импорта многих товаров, в том числе и стратегических”» [10]. Тем не менее Брежнев на заседании Политбюро, состоявшемся 2 апреля 1975 года, через три дня после получения этого доклада, обвинил Госплан в «сгущении красок и назвал девятую пятилетку “нашей лучшей пятилеткой” [11]. После этого, чуть ли не прослезившись, он сел. Его тут же начали успокаивать» [12]. А.Н. Косыгин, судя по всему, не выступил в защиту Госплана.

В оценке Госпланом экономического положения СССР в середине 70-х годов особое внимание заслуживает констатация, что страна начинает жить не по средствам. В воспоминаниях Байбакова, откуда я взял это утверждение, его экономический смысл не раскрывается. Вряд ли речь шла только о возникшем уже небольшом дефиците государственного бюджета или даже о сокращении золотовалютных резервов. Допускаю, что квалифицированные работники Госплана СССР, хорошо знавшие реальное состояние экономики, имели в виду назревающее сокращение производственного потенциала, старение производственных фондов, что показывала даже официальная статистика. Именно последнее обстоятельство явно не понималось и не принималось в расчет Брежневым и его окружением, все более жившими только сегодняшним днем.

Об экономических приоритетах Брежнева достаточно точно говорит хорошо его знавший Александр Бовин: «В деятельности Брежнева выделяются два стратегических направления: улучшить жизнь людей, особенно деревни, и не допустить новой войны» [13], что означало не только линию на разрядку международной напряженности до середины 70-х годов, но и всемерное укрепление вооруженных сил, даже в ущерб экономике. О том же вспоминает и Горбачев, говоря, что «хлеб и оборона» были для Брежнева главными приоритетами [14]. Насколько сильной была зацикленность советского руководства на военных расходах, свидетельствует и тот факт, что в планах десятой и одиннадцатой пятилеток, в условиях уже фактически начавшегося экономического кризиса, предусматривался рост военных расходов в 2 раза больший, чем рост национального дохода.

Столкнувшись с сильным невыполнением плана девятой пятилетки (сориентированного на фактическое развитие экономики в предыдущей пятилетке) даже по данным официальной статистики, советское руководство план десятой пятилетки составило, ориентируясь на фактическое развитие экономики в девятой пятилетке. Теперь уже пришлось отказаться и от попыток более быстрыми темпами развивать группу Б.

Видимо, можно полагать, что 1975 год оказался последним, когда была возможность относительно безболезненного пересмотра экономической политики, и такая возможность была упущена, несмотря на рекомендации плановых работников, по вине недальновидного политического руководства СССР.

В середине десятой пятилетки выявились большие трудности с ее выполнением, хотя она была намного менее напряженной, чем предыдущая. Именно в этот период Госплан СССР опять явился возмутителем спокойствия, направив в директивные органы докладную записку о большом неблагополучии с выполнением плана пятилетки и, в частности, о том, что половина прироста розничного товарооборота происходит за счет скрытого роста цен. И опять Госплан, при полном согласии Косыгина, был обвинен в очернительстве [15].

В начале одиннадцатой пятилетки в центре дискуссий о структурной политике встал вопрос о необходимых капитальных вложениях в развитие сельского хозяйства. Разгорелась ожесточенная борьба между набиравшим силу секретарем ЦК партии Горбачевым, отвечавшим в ЦК партии за развитие сельского хозяйства, и руководством правительства, противящегося чрезмерному выделению средств для развития сельского хозяйства в ущерб другим отраслям экономики, также остро в них нуждавшимся. Эта борьба завершилась победой Горбачева, получившего поддержку Брежнева, для которого сельское хозяйство всегда было приоритетной отраслью [16].

Важным свидетельством растущего понимания в СССР надвигающегося экономического кризиса явился подготовленный под руководством заместителя председателя Совета министров СССР, председателя Госкомитета по науке и технике академика В.А.Кириллина и при участии большого числа научных работников доклад о состоянии советской экономики, представленный руководству страны. К сожалению, доклад до сих пор не опубликован, и поэтому о его содержании приходится судить только по изложению тех немногих людей, кто познакомился с ним уже в постсоветский период, или участников его составления (например, С. Шаталина). Поскольку эти люди либо недостаточно компетентны в экономики, либо пристрастны, это изложение не позволяет судить о профессиональном уровне доклада - скорее о его общей направленности. Вряд ли там были реальные данные о динамике макроэкономических показателей, ибо из участников его составления тогда этим никто не занимался.

Приведу характеристику этого доклада, данную Р.Г. Пихоей, имевшим доступ к архивам высших органов государственной власти СССР того периода: «В докладе содержалась реалистическая картина экономического положения страны, указывалось, что неизбежно будут нарастать финансово-экономические проблемы, что промышленность нуждается в радикальном структурном реформировании, что страна начинает безнадежно отставать в использовании передовых технологий» [17]. Экспрессивный С. Шаталин впоследствии в своих воспоминаниях писал даже о двух докладах (варианты докладов были в одном направлении): «Первый был атомной бомбой, второй - водородной. Даже госплановские снобы говорили: да» [18]. Доклад Кириллина был отвергнут советским руководством, а сам Кириллин, по одним сведениям - добровольно, по другим - вынужденно, ушел со своих постов в правительстве.

В одиннадцатой пятилетке, под влиянием, видимо, событий в Польше и растущего недовольства населения СССР фактической стагнацией уровня жизни, вновь было предусмотрено обеспечить более быстрое развитие группы Б и расширение ее сырьевой базы на основе интенсификации экономики и ожидавшегося в результате выполнения разработанной по инициативе Горбачева Продовольственной программы подъема сельского хозяйства. Поскольку ни того, ни другого осуществить не удалось, а расходы на оборону сокращать не собирались, и это необоснованное намерение в очередной раз провалилось [19].

Острые дискуссии происходили в Госплане СССР вокруг структурных изменений в плане одиннадцатой пятилетки. Об этих изменениях достаточно подробно и квалифицированно рассказал Геннадий Зотеев. Я уже упоминал выше эту альтернативу Концепции ускорения как более реалистическую. Она исходила из трезвого анализа многих недостатков советской экономики. О причинах проблем говорилось в самых общих, но отнюдь не бессодержательных (или банальных, по выражению Зотеева) словах: «мы должны жить и строить по средствам, зарплата должна быть заработана, экономика должна быть экономной». Составители Концепции проявили немалую и довольно редкую для того времени (начало 1983 года) прозорливость, сделав вывод, что нефтяной бум закончился и неизбежно падение цен на нефть. Они считали неизбежным сокращение расходов на «священные коровы» советской экономики: оборону и сельское хозяйство, а также экономическую помощь союзникам СССР, что требовало немалого гражданского мужества. Вместе с тем обращает на себя внимание, что авторы этой Концепции примирились с фактическим (за минусом скрытого роста цен) прекращением экономического роста до конца века. Они проектировали рост капитальных вложений до конца века на уровне намного ниже роста ВВП: 1,5-2 % ежегодно при росте ВВП почти на 3 %, что плохо вязалось с отмеченным в Концепции старением основного капитала [20]. Наиболее просвещенные деятели советской системы уже примирились, таким образом, с ее угасанием.

Горбачевское руководство придерживалось другой точки зрения. Оно выдвинуло Концепцию ускорения. Необоснованность плана ускорения на двенадцатую пятилетку была показана выше. Здесь следует обратить внимание на то, что предусматривалось также обеспечить, как и в плане предыдущей пятилетки, более быстрый рост группы Б при одновременном ускорении темпов роста группы А [21]. И это при том, что одновременно предусматривалось ускорить темп роста капитальных вложений до 25 % вместо 16 %, по данным ЦСУ СССР, за предыдущую пятилетку [22], а также ускорить развитие машиностроения при росте и оборонной промышленности. На бумаге такие несочетаемые пропорции обеспечивались нереальными задачами по повышению эффективности производства.

Важнейшей частью структурной политики являлось формирование межотраслевых пропорций в экономике. Частично этот вопрос рассматривался мною при анализе наиболее крупных макроэкономических пропорций. Приоритетными были военно-промышленный комплекс, куда направлялись самые качественные ресурсы, и сельское хозяйство. Далее следовали электроэнергетика, топливная промышленность (особенно нефтяная и газовая, приносящие также огромные валютные доходы), цветная металлургия, работавшая преимущественно на оборонную промышленность, некоторые отрасли химической промышленности. Из указанных отраслей только ускоренное развитие нефтяной, газовой промышленности и электроэнергетики можно отнести к бесспорно удачным решениям советского руководства.

Остальные отрасли являлись париями, для них средства выделялись по остаточному принципу. Слабо финансировались гражданское машиностроение, особенно отрасли, обеспечивавшие механизацию ручного труда (подъемно-транспортного машиностроения), межотраслевые производства и обновление самого машиностроения (станкостроительной промышленности). Низким оставался технический уровень большинства отраслей обрабатывающей промышленности вследствие недостаточных капитальных вложений и низкого их технического уровня, cельского хозяйства - вследствие низкого технического уровня сельскохозяйственного машиностроения, автомобильного и речного транспорта, связи и всей сферы услуг населению.

Традиционный для советской экономики (и совершенно правильный) принцип ускоренного развития отраслей, обеспечивавший научно-технический прогресс, сохранялся зачастую только на бумаге. Серьезные неудачи в реализации этого принципа в хрущевский период послужили основанием не для обеспечения более продуманной реализации, а для ее сдерживания, упора на традиционные отрасли и подотрасли, где риск неудач был меньше. Эта особенность развития советской экономики в брежневский период более всего очевидна в химической и электронной промышленности. В таких отраслях химической промышленности, как производство синтетических волокон и пластмасс, особенно наиболее прогрессивных видов, огромное отставание от западных стран преодолевалось крайне медленно, а иногда даже усиливалось. Исключительно высоким оставалось отставание от Запада в области электроники. Ускоренно развивалось только производство и научные исследования в области военной электроники. Велико было отставание в области промышленной электроники в количественном и, особенно, в качественном отношении, и оно не сокращалось. Ничтожным оставалось производство бытовой электроники, крайне низким был ее технический уровень. С огромным опозданием (для такой стремительно развивающейся отрасли) было понято значение персональных компьютеров, и первые (неудачные) попытки наладить их производство относятся только к концу перестройки, с опозданием на 10-15 лет. Этот провал в области электроники резко контрастирует с огромными и успешными усилиями по ускоренному развитию прогрессивных отраслей промышленности СССР, которые осуществлялись в 30-50-е годы. Между тем на ключевое значение именно электроники для научно-технического и экономического прогресса еще в начале 60-х годов настойчиво и убедительно указывали такие выдающиеся советские ученые-естественники, как М.В. Келдыш, Н.Н. Моисеев [23], выдающийся советский экономист Я.Б. Кваша. Только части огромных и бессмысленных вложений в военнопромышленный комплекс хватило бы для преодоления этого вопиющего отставания в электронике.

Внутри отраслей, как правило, предусматривалось ускоренное развитие продукции, пользующейся повышенным спросом или с повышенными техническими характеристиками. В качестве примера можно привести задания по отраслям промышленности, содержащиеся в директивах по составлению десятого пятилетнего плана [24]. Поэтому было бы ошибочным рассматривать планирование того периода целиком консервативным. Другое дело, что планируемый научнотехнический прогресс носил инерционный характер, не предусматривал научно-технических скачков.

На структурную политику советского руководства негативно влияло несовершенство использовавшейся при принятии решений общеэкономической информации. Руководители страны сами стали жертвой системы обмана мирового сообщества и собственного населения, которую создавали много лет. Конечно, они скорее всего сознавали дефекты этой информации и ориентировались в практических действиях больше на относительно надежные натуральные показатели. Но натуральные показатели были не способны дать всеобъемлющую картину состояния экономики. И здесь лживые сводные общеэкономические показатели дезориентировали. Попытки наиболее талантливых ученых-экономистов (Б.Н. Михалевского) еще в середине 60-х годов на основе реальных (очищенных от скрытого роста цен) общеэкономических показателей выявить негативные тенденции экономического развития и предложить альтернативную, хотя и не бесспорную, структурную экономическую политику не только не нашли понимания у советского руководства, но и повлекли административные репрессии, например, в адрес Михалевского, а сам составленный Б.Н. Михалевским доклад с реальными данными был сожжен (!) председателем Госплана СССР и президентом Академии наук СССР [25]. Иначе как самоубийственными такие действия трудно назвать.

2.3. НАУЧНО-ТЕХНИЧЕСКАЯ ПОЛИТИКА

Никогда еще о научно-техническом прогрессе советские руководители не заявляли так много, как в 60-70-е годы. Однако реальные действия советского руководства именно в этой области, как никогда раньше, шли вразрез с этими декларациями. Конечно, препятствовала прежде всего косная социальная и экономическая системы. В прошлом этой косности противостояли, как могли и где считали необходимым, более проcвещенные высшие руководители, знавшие, как бороться с этой косностью (Сталин и, в меньшей степени, Хрущев). Брежневское руководство, само косное, этому противостоять не могло и не хотело.

Главное, что оно не отдавало себе ясного отчета в том, от чего зависит научно-технический прогресс. Оно видело самые непосредственные причины его неудовлетворительного хода в СССР: слабая интеграция прикладной науки и производства, слабая заинтересованность производства в научно-техническом прогрессе, недостаточное финансирование и т.д. Зависимость развития науки от общего социальнополитического климата, престижа научного труда, свободы научного творчества, достойной оценки лучших ученых, характера экономической системы и других тонких факторов, определяющих развитие науки, либо вообще не осознавалась, либо недооценивалась. Нередко на все это просто закрывали глаза, не имея возможности и желания что-то исправить.

Все более снижались нравственные и профессиональные критерии в науке. Этому и раньше способствовала организация советской науки, где соревновательный элемент минимизировался. Но раньше этому препятствовало наследие «проклятого прошлого» в виде «созвездия» выдающихся ученых, а с другой стороны, поддержка их со стороны государственного руководства, знавшего нравы советской науки. Новое руководство перестало вникать в особенности научного сообщества. Для него было важнее послушание ученых, нежели их талант. Рассказанная выше история с экономистом Михалевским хорошо это показывает. В уничтожении его талантливой и правдивой работы участвовал даже президент Академии наук СССР - действительно выдающийся ученый М. Келдыш. В конце 60-х годов советским ученым были преподаны и другие наглядные уроки. Так, инакомыслящие ученые в области общественных наук (история, экономика, философия) были подвергнуты грубой проработке в связи с их гражданской позицией (среди ученых были «подписанты» против судебных репрессий писателей Синявского и Даниеля) и их профессиональной деятельностью, отклонявшейся от сложившихся догм. Не ушло от такой постыдной кампании даже отличавшееся ранее известным либерализмом Сибирское отделение Академии наук СССР во главе с М. Лаврентьевым. Изгнание людей зачастую из науки вообще, или на ее далекую периферию, или в эмиграцию в начале 70-х годов открыло дорогу к руководящим постам в науке посредственным, но лояльным власти ученым, которые продвигали вверх себе подобных. Очень удачно отобразил писатель Даниил Гранин в романе «Зубр» эти воцарившиеся в науке нравы 70-80-х годов: «Сукачев, Прянишников, Кольцов, Ас- тауров, Зенкевич. Из таких людей составлялась горная цепь. Они создавали масштаб высоты. По ним мерили порядочность. Их боялись - что они скажут? Настоящего, постоянно действующего общественного мнения недоставало, не было того, что называется обществом, научной средой, которая определила бы нравственные критерии, осуждала бы кого-то за плагиат, за эксплуатацию учеников, за бесчестные поступки, хвалила бы за гражданскую смелость, за порядочность. Общественное мнение заменяли отдельные ученые, в которых счастливо соединялись нравственный и научный авторитеты. Все меньше становилось тех, чьего слова боялись. Не перед кем было стыдиться. Одни умирали, других усылали, одни замолкали, другие отчаялись. Их правила чести становились слишком трудными, поэтому их называли старомодными. Они уходили в легенду - Пророки, Рыцари Истины, Хранители Чести» [26]. Писатель показал процесс деградации науки на примере биологии. Но то же самое происходило и в других областях фундаментальной науки.

Выразительный портрет нового типа ученого в области общественных наук нарисовал выдающийся американский (в прошлом - советский) экономист Игорь Бирман: «По внешним признакам Николай Прокофьевич Федоренко - самая вершина: помог Немчинову основать ЦЭМИ, академик-секретарь Отделения экономики и член президиума АН, главный редактор журнала и прочая, и прочая, стало быть, полным чином “главный ученый экономист страны”, несчетны статьи-книги, вряд ли сам в них строчку написал. В 1966 году меня зазывали в ЦЭМИ: условие - писать для шефа. Общая образованность-интеллигентность на уровне Ельцина, Черномырдина. Хуже всего - Федоренко помогал не бесплатно, а писавшим для него (то есть за его подписью) и собутыльникам - личные векселя оплачивал. Известен случай, когда, выламывая руки членам совета, провел в доктора за помощь в строительстве дачи; пробивал малоученых в член-корры, академики» [27].

В управлении наукой, как и в других областях общественной жизни, возросла роль партийного аппарата. Отдел науки ЦК партии, отделы науки ЦК компартий союзных республик и обкомов партии решали, кто будет руководить научными институтами, вузами, ориентируясь прежде всего на управляемость этих людей. Во главе отдела науки ЦК КПСС был поставлен уже в середине 60-х годов весьма посредственный ученый - историк С.П. Трапезников. Он и руководил непосредственно деятельностью по разрушению фундаментальной и вузовской, прежде всего общественной, но и прочей тоже, науки. Для работников партийного аппарата открылись широкие возможности получения научных степеней. Раболепные руководители исследовательских институтов и вузов, подобранные, вышколенные ученые советы штамповали в массовом количестве для партийного (но также и ведомственного) начальства защиты диссертаций, не имевших никакой научной ценности. Потом эти, с позволения сказать, «ученые» пересаживались в кресла руководителей исследовательских институтов, ректоров вузов, заведующих кафедрами вузов и определяли развитие науки в этих научных учреждениях. Под их «мудрым» руководством защищались тысячи, десятки тысяч диссертаций, имевших ничтожную научную ценность. В то же время эмигрировали, не имея возможности реализовать свои способности внутри страны, многие крупные ученые еврейской национальности (только им это и разрешалось в то время). Среди известных экономистов назову таких блестящих ученых, как уже упоминавшийся Игорь Бирман, А.И. Каценеленбойген, экономист и социолог Владимир Шляпентох, уже в Америке развернувший свой талант Владимир Конторович. Они к тому же имели свое мнение и плохо умели приспосабливаться к подлости.

Академия наук СССР, пользовавшаяся раньше немалым научным и общественным авторитетом вследствие научных заслуг многих ученых и осмеливавшаяся иногда вступать в конфликт с партийным руководством, теперь становилась все более ручной. Относительно строптивых ее руководителей удаляли, как это случилось с академиком М.А. Лаврентьевым, не ладившим с первым секретарем Новосибирского обкома партии Ф.С. Горячевым, и замененным на посту председателя СО АН СССР в начале 70-х годов послушным, но несравненно менее заслуженным Г.И. Марчуком.

Подавляющее большинство академиков АН СССР в начале 70-х годов по указке сверху осудили взгляды и общественную деятельность академика А.Д. Сахарова, лишенного возможности ответить им публично внутри страны и в стенах Академии, чем еще больше подорвали свой общественный авторитет. К этому времени, в соответствии с новой, не побоюсь сказать, идиотской, тенденцией в академики и члены- корреспонденты преимущественно избирали не за научные заслуги, а за занятие должности: директор академического (или очень крупного неакадемического оборонной промышленности) института непременно избирался либо в академики, либо в члены-корреспонденты, независимо от своих научных заслуг. Не таким придворным академикам было проявлять самостоятельность мышления.

Еще хуже обстояли дела в гражданской отраслевой науке. Она в основном только именовалась наукой. В большинстве отраслевых НИИ число остепененных было невелико. Выполняли эти НИИ чаще всего функции подсобного персонала отраслевых министерств либо конструкторских бюро. Их изобретательская активность была минимальна, как и влияние на научно-технический прогресс в стране. Господство над этими, так называемыми НИИ своих отраслевых министерств и местных партийных организаций было абсолютным. Слабость в работе этих институтов видели в их оторванности от производственных предприятий, вследствие чего затруднялось внедрение их разработок. Это было справедливым, но не главным. Передача НИИ в подчинение предприятиям в рамках научно-производственных объединений, вошедшая в моду в начале 70-х годов по инициативе Ленинградской партийной организации, мало что изменила в ускорении научно-технического прогресса: научно-производственные объединения оценивались прежде всего по производственным показателям их деятельности, и НИИ в их составе стали теперь уже зачастую подсобными учреждениями предприятий в выполнении производственного плана. Выдвигавшаяся первым заместителем председателя Государственного комитета по новой технике академиком В.А. Трапезниковым идея конкуренции в деятельности научных организаций поддержку советского руководства не получила.

Несколько лучше обстояли дела в науке, занимавшейся оборонными вопросами. Необходимость соревнования с Западом в военной области заставляла поддерживать их более высокий уровень. Но и здесь имелись те же тенденции, что и в академической, и в отраслевой гражданской науке. Талантливые ученые и руководители постепенно заменялись все менее талантливыми, а часто - и посредственными. Это можно показать на примере космической науки и техники. После смерти Сергея Павловича Королева во главе мирных (но связанных с военными) космических исследований был поставлен гораздо менее талантливый академик В.П. Мишин. Во многом (но не только) поэтому, как показано в ряде исследований и воспоминаний постперестроечного периода, несмотря на огромные затраты СССР, бывший все годы впереди США в области освоения космоса, проиграл им в освоении Луны - в высадке человека на Луну в 1971 году. Аналогичные явления происходили и в другой области, где СССР опережал США, - в противоракетной обороне. Как показано в воспоминаниях инициатора исследований в этой области Григория Кисунько, именно после 1967 года началось, исключительно в карьеристских интересах группы лиц из руководства ВПК, Минрадиопрома и Министерства обороны, вытеснение Кисунько и его соратников из научного руководства этими исследованиями. Их заменяли малокомпетентными руководителями, которые завели все работы в этой области в тупик, нанеся огромный материальный ущерб государству [28].

Поскольку советское руководство оказалось неспособно выработать научно-техническую политику, стимулировавшую научно - технический прогресс, и он замедлялся, оно пошло на то, чтобы заменить эту сложнейшую и непосильную для себя ношу испытанным в 30-40-е годы более дешевым и легким промышленным шпионажем в развитых капиталистических странах. Эту линию, если верить писателю Гранину, обосновал еще в середине 60-х годов один из руководителей Минрадиопрома в беседе с выдающимся ученым в области электроники, бывшим американским гражданином, выведенным в основанной на реальных событиях книге «Бегство в Россию» под фамилией Картос: «- И чем же вы замените науку и ученых? Соцобязательствами? - спрашивает Картос. Его поучающий тон вывел из себя Кулешова.

- У нас много чего первоклассного. У нас, например, разведка первоклассная. Она обеспечивает нас. С ними проще иметь дело, чем с вами. Как там сделают что-нибудь стоящее, они нам доставят, и порядок» [29].

Об огромных масштабах советского научно-технического шпионажа в этот период сообщает самая авторитетная на Западе история КГБ [30]. Об этом же с гордостью пишут и бывшие руководители советской внешней разведки, председатель КГБ В.А. Крючков. При такой опоре на промышленный шпионаж собственная наука могла казаться излишней. Но эта опора предопределяла и растущее научно-техническое отставание от Запада, ибо добывались таким путем уже освоенные образцы техники.

В 80-е годы администрация Рейгана, поняв огромную роль про-мышленного шпионажа в развитии советской экономики, приняла энергичные меры по его пресечению и снабжению СССР научной и технической дезинформацией. Советская наука и техника оказались не подготовленными к этой новой ситуации.

В начале перестройки усилению собственного научно-технического прогресса придавалось огромное значение. Но меры по его ускорению были прежними: увеличение ассигнований, научнопроизводственные объединения, межотраслевые научно-технические комплексы. Новые экономические условия не создавались, возглавляли новые структуры, как правило (С. Федоров и Б. Патон были исключением), люди из старой «колоды» малоспособных производственных и научных деятелей. Других и не искали. Никакого ускорения научнотехнического прогресса не получилось.

Разработку экономических реформ тоже взяли на себя первоначально академики, не имевшие больших научных заслуг. Конечно, они, в отличие от академика Федоренко, писали работы сами и были интеллигентными и хорошо информированными, умными людьми, понимавшими недостатки советской экономики, но самостоятельных оригинальных научных работ не создали (академик Ю.В. Яременко в этом отношении был исключением, но его научные интересы лежали в другой плоскости, не связанной с формированием нового хозяйственного механизма). Глубокого понимания механизма функционирования советской экономики у них, слабо связанных с реальной хозяйственной жизнью, не было. Не говоря уже о понимании особенностей истории России и советского общества. Образцом для них были хозяйственные реформы в Восточной Европе. Опытные практики, как и талантливые, менее титулованные ученые, по-видимому, были бы более подходящими и умелыми реформаторами. Одним словом, и здесь советское руководство расплачивалось за свою порочную в этот период политику в области науки, затруднявшую ее развитие. С таким бедным интеллектуальным багажом СССР вступил в решающий период перестройки, а затем и в постперестроечный период. Сказанное выше не означает, что в советском обществе и науке отсутствовали умные, талантливые люди или их было мало (хотя никто не знает, даже примерно, сколько же их было реально). Просто общественный и научный механизм держал их чаще всего на вторых ролях, не позволял заметно влиять на научно-технический и общественный прогресс. Дать возможность этим людям выйти из второстепенного положения - сложнейшая социальная задача, не решаемая быстро демократическими методами (ее решал Сталин в 30-е годы, но с тех пор экономика и наука намного усложнились). Данное обстоятельство требуется отметить еще и потому, что в постсоветский период многие молодые журналисты и историки, сопоставляя огромные успехи советской науки и техники с полной деградацией научно-технического прогресса постсоветского периода, делали вывод об огромном, не реализованном в середине 80-х годов потенциале индустриально-технического развития СССР, сорванного перестройкой. Особенно характерны в этом отношении многочисленные очень яркие по форме и интересные по содержанию работы журналиста и историка Максима Калашникова, вышедшие в свет во второй половине 90-х годов и начале XXI века [31]. Приводя в качестве доказательства действительно выдающиеся примеры отдельных достижений (в том числе и не реализованные из-за инертности бюрократии) советской науки и техники, Калашников распространяет их на всю огромную сферу научно-технических исследований того периода. Нередко он опирается и на недостаточно проверенные факты реальных или потенциальных достижений.

2.4. ПОЛИТИКА ДОХОДОВ

В политике доходов населения в данный период достаточно отчетливо проявляется одна линия: увеличение прежде всего доходов низкооплачиваемых слоев населения. К таким слоям традиционно в СССР относились работники сельского хозяйства, особенно нечерноземного Центра России и некоторых других районов, низшие разряды работников несельскохозяйственного производства и бюджетных учреждений, пенсионеры. Увеличение доходов этих низкооплачиваемых групп населения диктовалось стремлением улучшить жизненные условия наиболее обездоленных категорий граждан и привлечь их симпатии на сторону власти. Эта линия, начавшаяся еще в годы шестой пятилетки, когда больше всего был поднят минимальный уровень оплаты труда (с 27 до 40 р. в месяц), была продолжена и в восьмой, и в девятой пятилетках: минимальный уровень оплаты труда был поднят до 60 р. в 1968 году и 70 р. в 1975 году [32]. В результате доля минимальной оплаты труда к средней по народному хозяйству выросла с 34 % в 1959 году (до повышения) до 48 % в 1975 году [33]. В начале 80-х годов минимальная заработная плата выросла до 80 руб., что составляло 42 % от средней заработной платы. В то же время ежемесячные пенсии в среднем были ниже минимальной заработной платы, составляя лишь 33 р. в 1965 году и 72,7 р. в 1986 году.

Одновременно в промышленности происходило очень значительное (с 3,5 до 2) уменьшение разрыва в тарифных ставках рабочих высшего и низшего разрядов [34]. Все эти годы заработная плата инженерно-технических работников росла медленнее, чем всех остальных работников, в результате чего ее доля к средней по стране неуклонно падала и к 1985 году почти сравнялась с ней. Очень медленно росла оплата квалифицированного труда в бюджетных учреждениях (например, профессорско-преподавательского состава в вузах, труда научных работников). На выравнивание условий жизни высокооплачиваемых и низкооплачиваемых работников влияла и проводимая неуклонно с середины 50-х годов политика преимущественного развития общественных фондов потребления, которые распределялись официально равномерно между различными доходными группами. Все эти мероприятия в совокупности привели к тому, что стимулы к повышению квалификации и интеллектуального потенциала общества, чрезвычайно сильные в период классической модели командной экономики, почти исчезли в данный период, что крайне негативно сказалось на развитии экономики и вело к деинтеллектуализации общества. Частично это снижение разрыва между квалифицированным и неквалифицированным трудом было связано с чрезмерным по сравнению с нуждами экономики и общества увеличением числа лиц умственного труда, для достойной оплаты которых у экономики, обремененной огромными военными расходами, не было ресурсов.

Вместе с тем в обществе происходили процессы, реально усиливавшие дифференциацию в уровне жизни. Они связаны, во-первых, с расширением сферы действия теневой экономики; во-вторых, с многочисленными привилегиями номенклатуры.

Огромное расширение теневой экономики приводило к увеличению доходов у миллионов и, возможно, даже десятков миллионов людей, в ней занятых. Но особенно значительным оно было у сотен тысяч руководителей предприятий и их покровителей в государственном аппарате. Производившиеся в первой половине 80-х годов обыски у высокопоставленных чиновников выявляли у многих из них материальные и денежные ценности на миллионы рублей, что означало годовые доходы в сотни тысяч рублей, в десятки раз перекрывавшие их годовые официальные доходы (которые они, как и теневые доходы, еще и тратили на личные потребительские нужды). С учетом теневых доходов скорее всего дифференциация доходов в этот период даже существенно выросла. Однако этот рост дифференциации доходов, в отличие от 30-х годов, был связан не со стимулированием напряженного и квалифицированного труда, а преимущественно с паразитированием на недостатках командной экономики (некоторые высокие доходы, как, например, доходы «шабашников» или репетиторов, совмещали то и другое). Именно в этот период среди населения стало популярным ругательство: «Чтобы ты жил на свою зарпла- ту_» Государство очень долго не предпринимало никаких серьезных усилий по ограничению паразитических доходов, дезорганизовавших советскую экономику.

Таким образом, позитивной политики доходов, ориентированной на стимулирование экономики, в этот период не было. Государство безвольно плелось в хвосте почти стихийных процессов хозяйственной жизни. Максимум чего оно добилось, так это недопущение массовой нищеты населения и терпимой, хотя и малосодержательной, жизни большей ее части.

БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЕ ССЫЛКИ И ПРИМЕЧАНИЯ

1. Микоян А. И. Так это было / А. И. Микоян. - М., 1999. - С. 623-627.

2. Структура народного хозяйства СССР. - М., 1967. - С. 41.

3. Пропорции воспроизводства в период развитого социализма. - М., 1976. - С.10.

4. Бовин А. ХХ век и жизнь. Воспоминания / А. Бовин. - М., 2003.- С. 228.

5. Там же. - С. 229-230.

6. КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. - М., 1986.- Т. 12. - С. 49.

7. Пропорции воспроизводства в период развитого социализма. - М., 1976. - С. 14.

8. Там же. - С.10.

9. Структура народного хозяйства СССР. - М., 1967. - С. 17-44; Пропорции воспроизводства в период развитого социализма. - М., 1976. - С. 5-19.

10. Байбаков Н. К. Сорок лет в правительстве / Н. К. Байбаков. - М., 1993. - С. 126.

11. Там же.

12. Там же. - С. 127.

13. Бовин А. XX век и жизнь. Воспоминания / А. Бовин. - М., 2003. - С. 255.

14. Горбачев М. C. Жизнь и реформы / М. С. Горбачев. - М., 1995.- С. 206.

15. Байбаков Н. К. Сорок лет в правительстве / Н. К. Байбаков. - М., 1992.   - С. 129-133.

16. Горбачев М. С. Жизнь и реформы / М. С. Горбачев. - М., 1995. - С. 195-212.

17. Пихоя Р. Г. Советский Союз: история власти / Р. Г. Пихоя. - Новосибирск, 2000. - С. 333.

18. Шаталин С. Прерванный диалог / С. Шаталин. - Тверь, 1998. - С. 135.

19. КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. - М., 1986.- Т. 9. - С. 54.

20. The Destruction of the Soviet Economic System / ed. : M. Ellman, V. Kontorovich. - N.Y.; L., 1998. - P. 90-91.

21. Рыжков Н. И. Об основных направлениях экономического и социального развития СССР на 1986-1990 годы и на период до 2000 года / Н. И. Рыж-ков. - М., 1986. - С. 18.

22. Рыжков Н. И. Об основных направлениях экономического и социального развития СССР на 1986-1990 годы и на период до 2000 года / Н. И. Рыжков. - М., 1986. - С. 19.

23. На пороге кризиса: нарастание кризисных явлений в партии и обществе. - М., 1990. - С. 237-238.

24. КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. - М., 1986. - С. 54-71.

25. Никольская А. Н. Борис - наш герой / А. Н. Никольская // ЭКО. - 2006. - № 4. - С. 128-130.

26. Гранин Д. Зубр / Д. Гранин // Новый мир. - 1987. - № 2. - С. 73-74.

27. Бирман И. Я - экономист / И. Бирмана. - М., 2001. - С. 232-233. Весной 2006 года академик Н.П. Федоренко умер. Многие ученые, знакомые с работой ЦЭМИ, подтверждают оценку И. Бирмана.

28. Кисунько Г. Секретная зона / Г. Кисунько. - М., 1996. - С. 478-507.

29. Гранин Д. Бегство в Россию / Д. Гранин. - М., 1995. - С. 340.

30. Эндрю К. КГБ: История внешнеполитических операций от Ленина до Горбачева / К. Эндрю, О. Гордиевский. - М., 1992. - С. 624-627.

31. Калашников М. Битва за небеса / М. Калашников. - М., 2005; Оседлай молнию (совместно с Юрием Крупновым). - М., 2003; Вперед в СССР-2. - М., 2003; Третий проект (совместно с Сергеем Кугушевым). - М., 2005.

32. Садаееси Оцу. Советский рынок труда / Садаееси Оцу. - М., 1992. - С. 193-194. Эта книга японского экономиста - лучшее исследование состояния рынка труда в СССР в 60-80-е годы.

33. Там же.

34. Там же. - С. 193.