Из выступления В. И. Ленина на IX Всероссийском Съезде Советов с отчетом ВЦИК и СНК о внутренней и внешней политике Республики.

23 декабря 1921 г.

(Бурные овации. Возгласы: «Ура!», «Да здрав­ствует наш вождь тов. Ленин!», «Да здравствует вождь ме­ждународного пролетариата тов. Ленин!». Долго не смол­кающие аплодисменты).

Товарищи! Мне предстоит сделать отчет о внешнем и вну­треннем положении республики. Первый раз приходится мне давать такой отчет в обстановке, когда прошел целый год, и ни одного, по крайней мере крупного, нашествия на нашу Со­ветскую власть со стороны русских и иностранных капитали­стов не было. Первый год, как мы воспользовались, хотя и в самой неполной мере, но все же относительным отдыхом от нашествий и могли хоть сколько-нибудь приложить свои силы к тому, что является главной и основной нашей задачей,— к восстановлению хозяйства, разоренного войнами, к излече­нию тех ран, которые были нанесены России командующими эксплуататорскими классами, и к тому, чтобы заложить фун­дамент социалистического строительства.

Прежде всего, касаясь вопроса о международном положе­нии нашей республики, я должен высказать то, что мне уже приходилось говорить, а именно: что известное, хотя в высо­кой степени неустойчивое, но все же равновесие в междуна­родных отношениях создалось. И мы его теперь наблюдаем. В высокой степени странно для тех из нас, кто пережил рево­люцию с самого начала, кто знал и непосредственно наблюдал неслыханные трудности прорыва нами империалистиче­ских фронтов, видеть теперь, как сложилось дело. Никто, на­верное, не ожидал и не мог ожидать тогда, что положение сложится так, как оно сложилось.

Мы представляли себе (и это, пожалуй, не лишнее теперь напомнить, потому что это пригодится для нас и для наших практических выводов по главным хозяйственным вопросам) грядущее развитие в более простой, в более прямой форме, чем оно получилось. Мы говорили себе, говорили рабочему классу, говорили всем трудящимся как России, гак и других стран: пет другого выхода из проклятой и преступной импе­риалистической бойни, как выход революционный, и, разрывай империалистическую войну революцией, мы открываем един­ственно возможный выход из этой преступнейшей бойни для всех народов. Нам казалось тогда, — и не могло казаться иначе, —что эта дорога является ясной, прямой и наиболее легкой. Оказалось, что на эту прямую дорогу, которая только одна действительно вывела нас из империалистических связей, из империалистических преступлений и из империалистиче­ской войны, продолжающей угрожать всему остальному миру, оказалось, что по крайней мере так быстро, как мы рассчиты­вали, на эту дорогу другим народам вступить не удалось. И если, тем не менее, мы видим теперь то, что получилось, ви­дим единственную социалистическую Советскую республику, существующую в окружении целого ряда бешено-враждебных ей империалистических держав, то мы задаем себе вопрос: как могло это получиться?

Можно без всякого преувеличения ответить: получилось это потому, что в основном наше понимание событий было верно, что в основном наша оценка империалистической бойни и запутанности, создавшейся между империалистическими державами, была верна. Только поэтому получилось такое странное положение, такое неустойчивое, непонятное и все же до известной степени несомненное равновесие, которое мы ви­дим теперь и которое состоит в том, что, будучи окружены со всех сторон державами, неизмеримо более могущественными в экономическом и в военном отношениях, чем мы, сплошь и рядом открыто враждебными к нам до бешенства, тем не ме­нее мы видим, что им не удалось осуществить дело, на кото­рое они три года затрачивали столько средств и сил, — дело непосредственного и немедленного удушения Советский Рос­сии. Когда мы задаем себе вопрос, как могло это получиться, как могла произойти такая вещь, что одно из безусловно наи­более отсталых и крайне слабых государств, к которому от­крыто враждебны самые могущественные державы мира, устояло против направленного на него натиска, — когда мы разбираемся в этом вопросе, мы ясно видим, в чем было дело: мы оказались правы в самом основном. Мы оказались правы в своих предвидениях и в своих расчетах. Оказалось, что хотя мы не получили той быстрой, прямой, непосредственной под­держки от трудящихся масс всего мира, на которую мы рас­считывали, которую мы клали в основу всей нашей политики, но поддержку иного рода, поддержку не прямую, поддержку не быструю, мы получили настолько, что именно эта под­держка, именно сочувствие к нам трудящихся масс, — и рабо­чих и крестьянских, земледельческих масс — во всем мире, даже в державах, наиболее нам враждебных, именно эта под­держка и это сочувствие были последним, самым решающим источником, решающей причиной того, что все направленные против нас нашествия кончились крахом, что союз трудящихся всех стран, который нами был объявлен, закреплен, а в пре­делах нашей республики и осуществлен, что он оказал дей­ствие на все страны. Как ни шатка эта опора, пока существует капитализм в других странах (это мы, конечно, должны ясно видеть и прямиком должны признать), как ни шатка вся эта опора, нужно сказать, что на нее опереться уже сейчас можно. Это сочувствие и поддержка сказались в том отношении, что нашествие, которое в течение трех лет мы испытывали, кото­рое причиняло нам неслыханные разорения и мучения, что это нашествие, я не скажу, невозможно, — на этот счет надо быть очень осторожным и осмотрительным, — но оно все-таки за­труднено для наших врагов в громадной степени. И этим в последнем счете объясняется то странное, непонятное на пер­вый взгляд положение, которое мы видим теперь.

Если мы совершенно хладнокровно взвесим сочувствие большевизму и социалистической революции, если мы рас­смотрим международное положение просто с точки зрения подсчета сил, независимо от того, за правое или за неправое дело стоят эти силы, за эксплуататорский класс или за трудя­щиеся массы, — мы на это смотреть не будем, а попытаемся взвесить, как эти силы в международном масштабе сгруппи­рованы,— то мы увидим, что силы эти сгруппированы так, что в основном подтвердились наши предвидения, наши расчеты, что капитализм разлагается, и после войны, которую завер­шил сначала мир Брест-Литовский, а потом мир Версаль­ский,— уже не знаю, который хуже, — чем дальше, тем больше ненависти и отвращения к ней растет и в тех странах, которые вышли победительницами. И чем дальше мы от войны отходим, тем яснее становится не только для трудящихся, но, в очень и очень больших размерах, и для буржуазии стран-победительниц, что капитализм разлагается, что экономический кризис во всем мире создал положение невыносимое, что вы­хода нет, несмотря на все одержанные победы. Вот почему мы, будучи неизмеримо слабее всех остальных держав и в эко­номическом, и в политическом, и в военном отношениях, в то же время сильнее их тем, что мы знаем и правильно оцени­ваем все, что выходит и что должно выйти из этой империали­стической путаницы, из этого кровавого клубка и тех противо­речий (возьмите хотя бы противоречие валютное, об осталь­ных я уже не буду говорить), в которых они запутывались и запутываются все глубже, не видя выхода.

И вот мы наблюдаем, как меняется голос представителей самой умеренной буржуазии, решительно и безусловно дале­кой от всякой мысли о социализме вообще, — я уже не говорю «об этом страшном большевизме»,— когда меняют свой го­лос даже такие люди, как знаменитый писатель Кейнс, книжка которого переведена на все языки, который сам участвовал в версальских переговорах, который всю душу вкладывал в то, чтобы помочь своим правительствам, — даже он впоследствии должен был бросить этот путь, уйти от него, продолжая про­клинать социализм. Повторяю, он не говорит и не хочет даже подумать о большевизме, — он говорит капиталистическому миру: «То, что вы делаете, приводит вас к положению безвы­ходному», и даже предлагает им нечто вроде того, чтобы анну­лировать все долги.

Очень хорошо, господа! Давно бы вам пора последовать нашему примеру.

Только на днях мы читали в газетах краткое сообщение о том, что одни из опытных, чрезвычайно искусных и умелых вождей капиталистического правительства, Ллойд-Джордж, как будто начинает предлагать такую же меру, и как ему на это Америка как будто желает ответить: извините, а мы свое хотим получить полностью. Тогда мы говорим себе: неказисты дела тех передовых, могущественнейших держав, которые столько лет после войны обсуждают такую простую меру. Это нам всего легче было сделать, — разве мы такие трудности преодолевали! (Аплодисменты.) Если в таком вопросе мы видим все растущую путаницу, мы говорим, нисколько не забывая окружающей нас опасности, как мы ни слабы в отно­шении экономическом и военном по сравнению с любым из тех государств, которые все вместе выражают сплошь и ря­дом открытым образом ненависть к нам, что этой пропаганды мы не боимся. Когда же мы выражаем несколько иные взгляды относительно справедливости существования поме­щиков и капиталистов, тогда это им не нравится, и эти взгляды объявляются преступной пропагандой. Этого я никак не могу понять, ибо подобная пропаганда ведется легально во всех неразделяющих наши экономические взгляды и воззре­ния государствах. Но пропаганда, что большевизм есть чудо­вищная, преступная, узурпаторская вещь, — нет слова такого, чтобы выразить все это чудище, — эта пропаганда ведется открыто во всех этих странах. Недавно мне пришлось видеть Христенсена, который выступил кандидатом на пост прези­дента Соединенных Штатов от имени тамошней рабоче-кре- стьянской партии. Не заблуждайтесь, товарищи, относительно этого названия. Оно совсем не похоже на то, что у нас в Рос­сии называется рабоче-крестьянской партией. Там это чистей­шая буржуазная партия, открыто и решительно враждебная всякому социализму, признанная совершенно приличной всеми буржуазными партиями. И вот этот, родом датчанин, а теперь американец, получающий до миллиона голосов (это, все-таки, кое-что в Соединенных Штатах) на президентских выборах, рассказывал мне, как он попробовал в Дании, среди публики, «одетой, как я», — так сказал он, а он был хорошо одет, по- буржуазному одет, — когда он попробовал сказать, что больше­вики не преступники, так «меня чуть не убили», — сказал он. Ему сказали, что большевики — это чудовища, это узурпа­торы, как может придти в голову мысль говорить в прилич­ном обществе об этих людях? Вот какова атмосфера пропа­ганды, которая нас окружает.

И тем не менее, мы видим, что известное равновесие соз­далось. Это — объективное, не зависящее от наших побед по­литическое положение, которое показывает, что мы оценили глубину противоречий, связанных с империалистской войной, и мерим правильнее, чем когда бы то ни было, чем другие державы, у которых при всех их победах, при всей их силе, выхода до сих пор не нашлось и не находится. Вот та сущ­ность международного положения, которая объясняет то, что мы наблюдаем сейчас. Мы имеем перед собою в высшей сте­пени неустойчивое, но все же несомненное, неоспоримое из­вестное равновесие. Надолго ли это—не знаю, и думаю, что этого знать нельзя. И поэтому с нашей стороны нужна вели­чайшая осторожность. И первой заповедью нашей политики, первым уроком, вытекающим из нашей правительственной деятельности за год, уроком, который должны усвоить себе все рабочие и крестьяне, это — быть начеку, помнить, что мы окружены людьми, классами, правительствами, которые от­крыто выражают величайшую ненависть к нам. Надо помнить, что от всякого нашествия мы всегда на волоске. Мы все сдела­ем, что только в наших силах, чтобы это бедствие предупре­дить. Мы испытали такую тяжесть империалистической войны, какую едва ли испытал на себе какой-нибудь другой народ. Мы испытали после этого тяжесть гражданской войны, кото­рую нам навязали представители господствующих классов, защищавших эмигрантскую Россию — Россию помещиков, Россию капиталистов. Мы знаем, мы слишком хорошо знаем, какие неслыханные бедствия для рабочих и крестьян несет с собой война. Поэтому мы должны самым осторожным и осмо­трительным образом относиться к этому вопросу. Мы идем на самые большие уступки и жертвы, идем, лишь бы сохранить мир, который был нами куплен такой дорогой ценой. Мы идем на самые большие уступки и жертвы, но не на всякие, но не на бесконечные, — пусть те, немногие, к счастью, пред­ставители военных партий и завоевательных клик Финляндии, Польши и Румынии, которые с этим играют, пусть они это себе хорошенечко заметят. (Аплодисменты.)

Кто сколько-нибудь разумно и расчетливо рассуждает, как политик, тот скажет, что не было и не может быть в России правительства, кроме Советского, которое делало бы такие уступки и такие жертвы по отношению к национальностям как существовавшим внутри нашего государства, так и к тем, которые пришли к Российской империи. Нет и не может быть другого правительства, которое бы так ясно, как мы, созна­вало и так отчетливо перед всеми говорило и заявляло, что отношение старой России, России царистской, России военных партий, что ее отношение к народностям, населявшим Россию, было преступным, что эти отношения недопустимы, что они вызывали законнейший протест негодования, возмущение угнетенных национальностей. Нет и не может быть другого правительства, которое бы так открыто признавало это поло­жение, которое вело бы эту пропаганду, пропаганду антишо­винизма, пропаганду признания преступности старой России, России царизма и России Керенского, правительства, которое вело бы пропаганду против насильственного присоединения к России других национальностей. Это не слова — это простой политический факт, который всякому ясен, который совер­шенно бесспорен. Пока нет со стороны любой национальности против нас интриг, связывающих эти национальности, импе­риалистически их порабощающих, пока они не делают мо­стика, чтобы нас удушить, мы перед формальностями останав- ливаться по будем. Мы не забудем, что мы революционеры. (Аплодисменты.) Но есть факты, которые неопровер­жимо, бесспорно доказывают, что самая маленькая, ничем не вооруженная национальность как бы слаба она ни была, в России, победившей меньшевиков и эсеров, она абсолютно может быть и должна быть спокойна за то, что ничего, кроме мирных намерений, у нас по отношению к ней нет, что наша пропаганда о преступности старой политики старых прави­тельств не ослабевает, и что наше желание во что бы то ни стало, ценой громадных жертв и уступок, поддержать мир со всеми бывшими в Российской империи и не пожелавшими остаться с нами национальностями остается твердым. Это мы доказали. И как бы ни были сильны проклятия, которые сып­лются на нас со всех сторон, мы это докажем. Нам представ­ляется, что мы прекрасно это доказали, и перед лицом собра­ния представителей рабочих и крестьян всей России, перед лицом всей рабочей и крестьянской многомиллионной россий­ской массы мы скажем, что мы всеми силами будем охранять дальнейший мир, мы не остановимся перед большими уступ­ками и жертвами для того, чтобы этот мир отстоять.

Но есть предел, дальше которого идти нельзя. Мы не до­пустим издевательства над мирными договорами, не допустим попыток нарушать нашу мирную работу. Мы не допустим этого ни в коем случае и станем, как одни человек, чтобы от­стоять свое существование. (Аплодисменты.)

Товарищи, то, что я сейчас сказал, для вас совершенно по­нятно и ясно, и вы не могли ожидать иного от всякого, отчи­тывающегося перед вами в нашей политике. Вы знали, что наша политика такова и только такова. Но, к сожалению, есть теперь в мире два мира; старый — капитализм, который запу­тался, который никогда не отступит, и растущий новый мир, который еще очень слаб, но который вырастет, ибо он непо­бедим. Этот старый мир имеет свою старую дипломатию, ко­торая не может поверить, что можно говорить прямо и от­крыто. Старая дипломатия считает: тут-то как раз какая-ни­будь хитрость и должна быть. (Аплодисменты и смех.) Когда представитель этого всемогущего в экономическом и военном отношении старого мира прислал к нам — это было уже давно — одного из представителей американского прави­тельства, Буллита, с предложением, чтобы мы заключили мир с Колчаком и Деникиным, мир, для нас самый невыгодный, и когда мы сказали, что мы настолько ценим кровь рабочих и крестьян, которая давно уже лилась в России, что, хотя мир для нас крайне невыгоден, но мы на него готовы, ибо уверены, что Колчак и Деникин разложатся внутренне; когда мы ска­зали это прямо, сказали с малым употреблением изысканного дипломатического тона, — то тут они решили, что мы непре­менно должны быть обманщиками. И как только беседовав­ший с нами доброжелательно за общим столом Буллит при­ехал на родину, его встретили с возмущением, заставили выйти в отставку, — и я удивляюсь, как его еще не стащили на ка­торгу, по принятому империалистическому обычаю, за тайное сочувствие большевикам. (Смех. Аплодисменты.) А вышло то, что мы, предлагавшие тогда мир, худший для нас, получили мир на условиях для нас лучших. Это малень­кий урок. Я знаю, нам не научиться старой дипломатии, как нам не переделать себя, но те уроки, которые за это время по части дипломатии были даны нами и были восприняты дру­гими державами, они все же совсем бесследно пройти не мо­гли, они все же в памяти кое-кого, наверное, остались. (Смех.) И поэтому наше прямое заявление, что рабочие и крестьяне России больше всего ценят блага мира, но что они лишь до известного предела потерпят в этом отношении от­ступление,— было принято так, что они ни на секунду, ни на минуту не забыли того, какие тяжести в империалистическую и гражданскую войну они вынесли. Это наше напоминание, которое, я уверен, мы всем съездом, всей массой рабочих и крестьян, всей Россией подтвердим и выразим, я уверен, что это напоминание, как бы к нему ни отнеслись, какую бы тут дипломатическую хитрость, по старой дипломатической при­вычке, ни заподозрили, безусловно не пройдет бесследно и хоть некоторую роль все-таки сыграет.

Вот, товарищи, то, что я считаю необходимым сказать по вопросу о нашем международном положении. Достигнуто до известной степени неустойчивое равновесие. Материально в от­ношении экономическом и военном мы безмерно слабы, а мо­рально, не понимая, конечно, эту мысль с точки зрения от­влеченной морали, а понимая ее, как соотношение реальных сил всех классов во всех государствах,— мы сильнее всех. Это испытано на деле, это доказывается не словами, а делами, это уже доказано раз, и, пожалуй, если известным образом повернется история, то это будет доказано и не раз. Вот по­чему мы говорим себе: взявшись за наше мирное строитель­ство, мы приложим все силы, чтобы его продолжать беспре­рывно. В то же время, товарищи, будьте начеку, берегите обороноспособ- ность нашей страны и нашей Красной Армии, как зеницу ока, и помните, что ослабления, в отношении наших рабочих и крестьян и их завоеваний, мы не вправе допускать ни на секунду. (Аплодисменты.)

Товарищи, от этого краткого изложения того, что является самым существенным в нашем международном положении, я перейду к тому, как начинают складываться экономические отношения у нас и в Западной Европе, в капиталистических государствах. Величайшая трудность тут состояла в том, что без известных взаимоотношений между нами и капиталисти­ческими государствами прочные экономические отношения не­возможны для нас. События очень наглядно показывают, что они невозможны также и для них. Но мы сейчас не так аль­труистически настроены и больше думаем о том, как бы нам при враждебном отношении к нам других держав продол­жать существовать.

Но мыслима ли, однако, такая вещь вообще, чтобы социа­листическая республика существовала в капиталистическом окружении? Это казалось немыслимым ни в политическом, ни в военном отношении. Что это возможно в политическом и военном отношении, это доказано, это уже факт. А в торговом отношении? А в отношении экономического оборота? Ну, а связь, помощь, обмен услуг отсталой разоренной земледельче­ском России с передовой промышленно богатой группой ка­питалистических держав, — это возможно? Разве нам не грозили тем, что нас окружат колючей проволокой и что поэтому никаких экономических отношений не будет существовать? «Войны они не испугались, так мы их возьмем блокадой».

Товарищи, много мы за эти четыре года видели угроз и та­ких страшных угроз, что ни одной из них мы бояться не мо­жжем. Насчет блокады опыт показал, что неизвестно, для кого она тяжелее; для тех, кого блокируют, или для тех, кто блокирует. Опыт показал, несомненно, что за этот первый год, ко­гда я могу вам дать отчет, как за период хотя бы сравнительно элементарного отдыха от прямо зверского насилия, нас не признавали, нас отвергали, сношения с нами объявлялись не­существующими (ну, пускай, они по суду буржуазному при­знаются несуществующими), но они все-таки существуют. Вот что я считаю себя вправе, без малейшего преувеличения, вам доложить, как один из главных результатов отчетного 1921 года.

Не знаю, роздан ли вам сегодня или будет роздан отчет НКИД IX съезду Советов. На мой взгляд этот отчет страдает тем недостатком, что он слишком толст и что его трудно до­читать до конца. Но, может быть, это моя личная слабость, и я не сомневаюсь, что хотя не немедленно, но все же громад­ное большинство из вас, а также всякий, кто интересуется по­литикой, этот отчет прочтет. И даже если его не прочесть в це­лом, а только чуточку на него взглянуть и перелистать, то видно, что Россия обросла, если можно так выразиться, целым рядом довольно правильных, постоянных торговых сношений, представительств, договоров и т. д. Правда, мы не имеем юридического признания. Это сохраняет свое значение, ибо опасность нарушения неустойчивого равновесия, опасность но­вых попыток нашествия усилилась, о чем я говорил раньше, но факт все-таки остается фактом.

В 1921 году — первом году в деле торгового оборота с за­границей— мы чрезвычайно шагнули вперед. Это связано от­части с вопросом транспорта — нашей главной, пожалуй, или одной из главнейших баз всей нашей экономики. Это связано с привозом и вывозом за границу. Позвольте привести об этом самые краткие цифры. Все наши затруднения, самые неимо­верные, вся тяжесть, гвоздь наших трудностей в топливе и продовольствии, вся тяжесть в крестьянском хозяйстве, в об­рушившемся на нас голоде и бедствиях. Мы знаем хорошо, что все это связано с вопросом о транспорте; об этом надо гово­рить и надо, чтобы все товарищи с мест знали и всем това­рищам на местах еще и еще раз сказали, что нам нужно напрячь всю нашу энергию, чтобы продовольственный и топлив­ный кризис побороть. От этих причин продолжает страдать наш транспорт—материальное орудие связей с заграницей.

Организационные улучшения за этот год в деле нашего транспорта несомненны. За 1921 год мы по речным судам пе­ревезли гораздо больше, чем за 1920-й. Средний пробег в 1921-м г. выразился в 1000 пудо-верст, а в 1920-м г. — в 800 пудо-верст. Организационный прогресс, несомненно, есть. Надо сказать, что мы впервые начинаем получать помощь из- за границы: заказаны тысячи паровозов, и мы уже получили первые 13 шведских и 37 немецких. Это самое маленькое на­чало, но все же начало, У нас все-таки сотни цистерн зака­зано, и до 500 из них в 1921-м г. уже пришло. Мы оплачиваем все это чрезвычайно дорого, непомерно дорого, но все же это значит, что крупная промышленность передовых стран ока­зывает нам помощь, это значит то, что крупная промышлен­ность капиталистических стран оказывает нам помощь в деле восстановления нашего хозяйства, несмотря на то, что все они руководятся капиталистами, от всей души ненавидя­щими нас. Все они объединены правительствами, которые продолжают непрерывно печатать в своей прессе о том, как обстоит дело с признанием Советской России де-юре, и является ли большевистское правительство законным или беззаконным, И после долгих изысканий оно оказывается за­конным, но признанным быть не может. Эту грустную правду, что нас еще не признают, я не вправе скрыть, но должен вам сказать, что торговые отношения все же у нас развиваются.

Все эти капиталистические страны попали в такое поло­жение, что они с нас дерут, что мы им переплачиваем, но все же они помогают нашему хозяйству. Как же это так случи­лось? Почему же они действуют против своей воли, против того, что беспрерывно твердит пресса, — а ведь эта пресса не чета нашей по количеству экземпляров и по силе и ненависти, с которой они выступают против нас. Они объявляют нас пре­ступниками, но все же нам помогают. И выходит, что они эко­номически связаны с нами. Выходит так, как я уже говорил вам, что наш расчет, в большом масштабе взятый, оказы­вается более правильным, чем их расчет. И не потому, что у них нет людей, которые умеют правильно рассчитывать,— наоборот, у них их больше, чем у нас, — а потому, что нельзя рассчитывать правильно, когда стоишь на пути к гибели. Вот почему я хотел, в дополнение, сообщить вам несколько цифр, показывающих развитие нашей заграничной торговли. Возьму только самые краткие цифры, которые можно будет запом­нить. Если проследить все три года — 1918, 1919 и 1920-й,— наш привоз из-за границы окажется в 17 с небольшим миллио­нов пудов, а в 1921-м году — 50 миллионов пудов, т. е. в три раза больше, чем за все три предыдущих года вместе взятых. Наш вывоз за первые три года вместе был два с половиной миллиона пудов, за один 1921-й год—11¹/₂ милл. пуд. Эта цифра ничтожная, мизерная, до смешного малая, эта цифра всякому знающему человеку говорит сразу — нищета. Вот о чем свидетельствуют эти цифры. Но все-таки это начало. И мы, испытавшие попытку душить нас непосредственно, мы, слыхавшие годами угрозы, что сношения с нами, пока мы остаемся тем, что есть, всеми мерами не будут допущены,— мы все-таки видим, что кое-кто оказался сильнее, чем эти угрозы. Мы все-таки видим, что экономическое развитие учтено ими неправильно, а нами — правильно. Начало поло­жено. Все внимание, все усилия, все заботы мы должны те­перь приложить к тому, чтобы это развитие не останавлива­лось, чтобы оно шло вперед.

Я приведу еще одну небольшую картинку, чтобы показать, как в течение 1921 года мы шли вперед. В первую четверть 1921 г. привоз был около 3 милл. пуд., во вторую четверть — 8 милл. пуд., в третью — 24 милл. пуд. Мы все-таки шагаем. Цифры эти ничтожно малы, но все же они постепенно увели­чиваются. И мы видим, как они увеличиваются в 1921 г., ко­торый был годом неслыханной тяжести. Вы знаете, чего стоило такое бедствие, как голод, какие неслыханные мучения он про­должает причинять всему сельскому хозяйству, промышлен­ности и всей нашей жизни. Все-таки, несмотря на то, что мы были страной, так сильно разоренной войной, страной, несшей такие колоссальные бедствия и в результате всех войн и в ре­зультате хозяйничанья царей и капиталистов, мы все-таки теперь стоим на пути, который открывает нам возможность улучшения нашего положения, вопреки непрекращающейся вражде к нам. Вот что является основным фактором. Вот по­чему, когда мы читали недавно о Вашингтонской конферен­ции, когда мы слышали известие о том, что враждебные нам державы летом принуждены будут созвать вторую конферен­цию с приглашением и Германии, и России, с обсуждением условий подлинного мира, мы говорим: наши условия ясны и отчетливы, мы их изложили, они опубликованы. Сколько вра­жды мы встретим? На этот счет нет заблуждений. Но мы знаем, что экономическое положение тех, кто нас блокировал, оказалось уязвимым. Есть сила большая, чем желание, воля и решение любого из враждебных правительств или классов, эта сила — общие экономические всемирные отношения, кото­рые заставляют их вступить на этот путь сношения с нами. Чем дальше они будут вступать на этот путь, тем шире, бы­стрее будет обрисовываться то, что я сегодня в отчете за 1921 г. могу показать вам лишь в таких мизерных цифрах. [...]

Печат. по тексту Сочинений В И. Ленина, изд. 4, т. 33, стр. 117—129.