Часть вторая. — Планирование в СССР в период 1918-1920 гг.

Планирование в СССР в период 1918‑1920 гг.

Когда коммунисты подготовляли октябрьский переворот, они мотивировали свое стремление взять власть в свои руки и установить диктатуру пролетариата необходимостью уничтожить анархию народного хозяйства, царящую при капиталистическом строе, и заменить ее плановою системою хозяйства.

Установления плановой системы хозяйства требовали Маркс и Энгельс, Ленин, их партийная программа.

Маркс и Энгельс в «Коммунистическом манифесте» требовали насильственной экспроприации средств производства у буржуазии и введения трудовой повинности; получив в свое распоряжение и капитал нации, и ее рабочую силу, государство должно было организовать национальное производство. Еще яснее идея планирования была формулирована Энгельсом в его первоначальном проекте «Коммунистического манифеста»: «Необходимо... создать совершенно новую организацию общества, в которой промышленным производством будут руководить не конкурирующие между собою фабриканты, а все общество, по определенному плану и соответственно потребностям всех граждан... Тем, что общество отнимет у частных капиталистов пользование всеми средствами производства и транспорта, а также обмен и распределение продуктов, тем, что оно будет распоряжаться всем этим сообразно плану, приноровленному к размерам этих средств и потребностям всего общества, — будут прежде всего устранены последствия, связанные ныне с существованием крупной промышленности. Кризисы прекратятся».[1]

Ленин до октябрьской революции только один раз высказал определенно свое мнение о планировании в брошюре “Государство и Революция. Учение марксизма о государстве и задачи пролетариата в революции” (1917 г.). Мы находим в ней следующие соображения: «Один остроумный немецкий социал-демократ 70‑х годов прошлого века назвал почту образцом социалистического хозяйства. Это очень верно. Теперь почта есть хозяйство, организованное по типу государственно-капиталистической монополии. Империализм постепенно превращает все тресты в организации подобного типа. Над “простыми” трудящимися, которые завалены работой и голодают, здесь стоит та же буржуазная бюрократия. Но механизм общественного хозяйства здесь уже готов. Свергнуть капиталистов, разбить железной рукой вооруженных рабочих сопротивление этих эксплуататоров, сломать бюрократическую машину современного государства — и перед нами освобожденный от “паразита” высоко технически оборудованный механизм, который вполне могут пустить в ход сами объединенные рабочие, нанимая техников, надсмотрщиков, бухгалтеров... Все народное хозяйство, организованное как почта, с тем чтобы техники, надсмотрщики, бухгалтеры, как и все должностные лица, получали жалованье не выше заработной платы рабочему, под контролем и руководством вооруженного пролетариата, — вот наша ближайшая цель. Вот какое государство, вот на какой экономической основе нам необходимо».[2]

В этих словах Ленина была одна странность, на которую в свое время никто не обратил внимания. В 1917 г. в России в государственном масштабе были организованы только почта с телеграфом и железные дороги; стремление промышленников объединяться в синдикаты оформилось только после 1905 г., было, следовательно, очень молодым и дало серьезные результаты, как мы покажем ниже, только в тяжелой промышленности, которая работала главным образом на иностранные капиталы и находилась под контролем иностранных предпринимателей и банков. При такой неразвитости высших форм капиталистического хозяйства, могла ли пролетарская революция в России привести к организации социалистического планового хозяйства?

Теперь, в 1933 г., мы знаем ответ истории на этот никем не поставленный в 1917 году вопрос.

В экономической части новой программы, принятой коммунистической партией в 1919 г., принцип планирования формулирован в следующих постановлениях. Партия стремится достигнуть максимального объединения всей хозяйственной деятельности страны по одному общегосударственному плану, наибольшей слаженности всего производственного аппарата, рационального и экономного использования всех материальных ресурсов страны. В области распределения следует продолжать замену торговли планомерным, организованным в общегосударственном масштабе распределением продуктов. Вся имеющаяся в государстве рабочая сила должна быть правильно распределена как между различными территориальными областями, так и между различными отраслями народного хозяйства. Поголовная мобилизация всего трудоспособного населения для выполнения общественных работ должна быть применяема несравненно шире и систематичнее, чем это делалось до сих пор.

В «Азбуке коммунизма», — комментарии к программе партии, составленном Н. Бухариным и Е. Преображенским, — мы находим следующие общие соображения по вопросу о планировании. После перехода власти в руки коммунистов в 1917 году «не было и речи о том, чтобы имелся общий хозяйственный план. Старая капиталистическая организация расползалась; новая социалистическая еще не налаживалась. А между тем, одной из основных задач Советской власти являлась и является задача объединения всей хозяйственной деятельности по одному общегосударственному плану». При коммунистическом строе общества, к установлению которого стремится коммунистическая партия, «все производство является организованным производством. В нем ни одно предприятие не борется и не конкурирует с другим, ибо все фабрики, заводы, рудники и прочие учреждения составляют здесь нечто в роде отделений одной всенародной великой мастерской, которая охватывает все народное хозяйство. Само собою разумеется, что такая громадная организация предполагает общий план производства. Если все фабрики, заводы, все сельское хозяйство есть одна громадная артель, понятно, что здесь должно быть все рассчитано: как распределить рабочие руки между разными отраслями промышленности, какие продукты и сколько их нужно произвести, как и куда направить технические силы и так далее, — все это нужно заранее, хотя бы приблизительно, рассчитать и сообразно с этим действовать. В этом как раз и выражается организованность коммунистического производства. Без общего плана и общего руководства, без точного учета и подсчета никакой организации нет. В коммунистическом строе такой план есть».[3]

Очевидно на этих абстрактных соображениях никакой конкретной системы планирования, принимающей во внимание все конкретные условия бытия того национального хозяйства, о преобразовании которого идет речь, построить было нельзя. Ими можно было лишь аргументировать в пользу уничтожения свободного рынка и рыночной конкуренции, как это сделал Ленин на VII съезде партии в марте 1918 г., когда он начал кампанию за внесение классовой борьбы в деревню и установление хлебной повинности. Единственным конкретным требованием во всех приведенных выше рассуждениях является требование трудовой повинности и лишения трудящихся права свободного выбора занятия и места работы.

Мотивы введения советской властью трудовой повинности были особенно четко формулированы Троцким. Для него трудовая повинность была материальною основою коммунистического строя хозяйства. В своем докладе на третьем всероссийском съезде профессиональных союзов (6‑13 апреля 1920 г.) Троцкий привел следующие соображения в пользу введения трудовой повинности:

«Мы знаем труд рабский, мы знаем труд крепостной, мы знаем принудительный, регламентированный труд цехов в средние века. Мы знаем труд вольнонаемный, который буржуазия называет свободным. Мы же противопоставляем этому труд общественно-нормированный на основе хозяйственного плана, обязательного для всего народа, т. е. принудительного для каждого работника страны. Без этого нельзя и думать о переходе к социализму. Труд принудительный означает такой труд, когда каждый работник занимает определенное место, указанное ему областными, губернскими или уездными хозяйственными органами. Труд регламентированный — применяемый не стихийным путем купли и продажи, а на основе хозяйственного плана, который обнимает всю страну, охватывая и весь рабочий класс. Это и есть понятие трудовой повинности, которое всегда входило в программу социалистов. Каждый работник нового общественного строя и в эпоху перехода к нему должен быть солдатом армии труда, выполняющим наряды той власти, которую он поставил. Говорят, что принудительный труд непроизводителен. Если это верно, то все социалистическое хозяйство обречено на слом, ибо других путей к социализму, кроме властного распределения хозяйственным центром всей рабочей силы страны, размещения этой силы соответственно потребностям общегосударственного хозяйственного плана, быть не может. А раз мы это признали, мы тем самым признаем, — не по форме, а в основе, — право рабочего государства отправлять каждого рабочего и работницу на то место, где они нужны для исполнения хозяйственных задач. Тем самым мы признаем также право государства, рабочего государства, карать рабочего и работницу, которые отказываются исполнять наряд государства, которые не подчиняют свою волю и волю рабочего класса его хозяйственным задачам. Вот где основа милитаризации труда, и если мы оглянемся назад и на другие страны Европы, то увидим, что ни одна общественная организация, ни одна государственная организация не считала себя в праве приказывать своему члену: ты идешь и поступаешь на такой-то завод и работаешь там до тех пор, пока это будет нужно. Ни одна организация кроме армии... Милитаризация труда не есть выдумка отдельных политиков или выдумка нашего военного ведомства. Милитаризация труда в том основном смысле, какой я указал, является неизбежным основным методом организации рабочих сил, их принудительной группировкой в соответствии с потребностями строящегося социализма в переходную эпоху от царства капитала к коммунистическому государству. Если эта принудительно-организованная и распределенная рабочая сила непроизводительна, то ставьте на социализме крест. Все развитие общества может быть рассматриваемо как организация труда во все новых и новых формах с целью повышения производительности труда. И если наша новая форма организации труда приведет к понижению производительности, то тем самым мы фатально идем к гибели, к падению, как бы мы ни изворачивались, как бы ни напрягались в строительстве организации рабочего класса».[4]

Некоторые дополнительные соображения были формулированы Троцким в тезисах «О мобилизации индустриального пролетариата, трудовой повинности, милитаризации хозяйства и применении воинских частей для хозяйственных нужд», изданных отдельной брошюрой в начале 1920 г. В ней мы находим следующие заслуживающие внимания соображения. «Переход к планомерно организованному общественному труду немыслим без мер принуждения как в отношении к паразитическим элементам, так и в отношении к отсталым элементам крестьянства и самого рабочего класса. Орудием государственного принуждения является его военная сила. Следовательно, элемент милитаризации труда в тех или других пределах, в той или другой форме, неизбежно присущ переходному хозяйству, основанному на всеобщей трудовой повинности». «Формальная милитаризация отдельных предприятий (или отдельных отраслей промышленности)... имеет своей первой целью временное закрепление рабочих за предприятием, а также установление на нем более строгого режима с предоставлением соответственным органам широких дисциплинарных прав». «Идейная борьба с мещански-интеллигентскими и тред-юнионистскими предрассудками, которые в милитаризации труда усматривают аракчеевщину[5] и пр. Выяснение неизбежности и прогрессивности военного принуждения в деле поднятия хозяйства на основе всеобщей трудовой повинности».[6] По-видимому, Ленин был в этом вопросе совершенно солидарен с Троцким. В проекте декрета о социализации народного хозяйства, внесенном им в Высший Совет народного хозяйства в середине декабря 1917 г.,[7] мы находим о трудовой повинности следующие постановления: все граждане обоего пола с 16 до 55 лет обязаны выполнять те работы, которые будут назначаться местным Советом рабочих, солдатских и крестьянских депутатов или другим органом Советской власти; в целях контроля над исполнением трудовой повинности лицами богатых классов для них должны быть введены особые трудовые книжки.

Трудовая повинность была введена в начале 1918 г. В январе этого года, на 3-м всероссийском съезде советов, была принята «Декларация прав трудящегося и эксплуатируемого народа», в которой сказано: «в целях уничтожения паразитических слоев общества и организации хозяйства вводится всеобщая трудовая повинность». В «Общих положениях конституции Российской Федеративной Советской Республики», принятых на съезде советов в мае 1918 г., труд был признан обязанностью всех граждан. Аналогичное постановление включено в Кодекс законов о труде 1918 года.

В январе 1920 г. была введена военно-трудовая повинность и были проведены трудовые мобилизации всех рабочих и специалистов железно-дорожного транспорта, водного транспорта, горнорабочих-забойщиков, металлистов, текстильщиков и т. д., вплоть до медиков и юристов. Под угрозой отнятия пайка, все эти меры были проведены без всякого сопротивления.

Все прочие мероприятия экономической и социальной политики 1918‑1920 гг., за исключением трудовой повинности, не были предуказаны в «Коммунистическом манифесте» и программе партии.

Они представляют собою конкретизацию коммунистических принципов под влиянием опыта военно-хозяйственных мероприятий Германии в 1914‑1918 гг. Русская коммунистическая партия верила в возможность, путем дальнейшего их развития, достигнуть плановой организации народного хозяйства на коммунистических началах. Как только был подписан Брестский мир с Германией, советская власть обратила все свое внимание на внутренние дела. Последовавшие затем гражданская война и война с Польшей не имели прямого влияния на социально-экономический характер хозяйственных мероприятий власти.

Заслуживает внимания характеристика этого периода хозяйственной политики Советской власти, данная Л. Крицманом в книге, посвященной этому времени и носящей выразительное название — «Героический период великой русской революции». По мнению Крицмана, этот период представляет собою «первый грандиозный опыт пролетарско-натурального хозяйства, опыт первых шагов перехода к социализму. Он в основе своей отнюдь не является заблуждением лиц или класса; это, — хотя и не в чистом виде, а с известными извращениями, — предвосхищение будущего, прорыв этого будущего в настоящее (теперь уже прошлое)». Он возник «в результате углубления и сгущения пролетарской революции, в результате насильственного подавления всех капиталистических и рыночных отношений, сделавшего возможным свободное выявление внутренних тенденций пролетарской революции».[8] В этой характеристике много верного. Политика 1918/20 гг. несомненно представляла собою попытку реализации определенного социально-экономического замысла, плана, стремившегося построить хозяйственную жизнь страны на новых началах.

С военным хозяйством Германии русские коммунисты знакомились главным образом по статьям Ю. Ларина, печатавшимся в «Вестнике Европы», во главе которого в то время стоял М. М. Ковалевский.[9] Ларин считал, что военное хозяйство Германии представляет собою «новую фазу организации капиталистического производства», мы имеем в нем дело с народно-хозяйственным новообразованием, «только ускоренным войною, но никоим образом ею не созданным. Для каждой принятой теперь меры можно найти корни и предпосылки в предшествовавшем ходе вещей... Война только ускорила его (германского хозяйства) преобразование в ту сторону, в какую оно и без того было уже направлено». Поэтому, «опыт Германии имеет значение для суждения о будущем ходе вещей вообще... Наблюдаемое сейчас в Германии — прообраз предназначенных для всех путей, и в этом особый интерес этих наблюдений. Поскольку война особо ускорила новую фазу развития капитализма, прекращение войны, может быть, ослабит ее проявления. Но дальнейшее развитие, поскольку капитализм вообще будет существовать, должно вести к тем же тенденциям».[10]

Мы знаем теперь, что этот прогноз Ларина был неверным. Капитализм продолжает существовать, но мы не видим в нем развития ни трудовой повинности, ни принудительных синдикатов в промышленности, ни государственного регулирования сельского хозяйства, ни замены торговли государственным распределением продуктов по твердым ценам. Но в годы войны и революции многие верили этим прогнозам и практическим выводам, из них следовавшим. В предисловии к своей книге Ларин сообщает, что военно-хозяйственные мероприятия Германии «во многом служили нам образцом при первоначальном построении советского строя в 1917‑1919 годах... Вообще предварительный учет немецкого опыта, как высшей ступени организованности, до какой вообще доработался наш враждебный предшественник — капитализм, имел место не раз. Особенно это относится к организации «главков и центров», т. е. к методам организации нами национализируемой промышленности и к нашим мерам в области «изъятия излишков», продразверстки, «коллективного товарооборота», классового нормирования пайков, вообще продовольственной политики советской власти в первые ее годы. Будущий историк советской революции, изучая формы и методы ее строительства, не сможет пройти мимо использования ею при этом «организационного наследства» наиболее развитого в то время капитализма Европы — германского».[11]

Ларин рассказывает, что в день октябрьского переворота, 25 октября 1917 г., Ленин сказал ему: «Вы занимались вопросами организации германского хозяйства, синдикатами, трестами, банками, — займитесь этим и у нас».[12] И Ларин «занялся» ими с таким рвением, что он после отметил в предисловии к одной из своих брошюр, что его автобиография сливается с социально-экономической историей Советской России за первые 2½ года ее существования, — так как он постоянно «придумывал» шаги этой истории: сегодня — главки, а завтра — советские хозяйства, сегодня — аннулирование займов, а завтра — прозодежду, и т. д.[13]

Но один и тот же правовой институт в двух странах, стоящих на различном уровне хозяйственного, политического и культурного развития, имеет два совершенно различных народно-хозяйственных содержания и значения. Если мы учтем те глубокие различия, которые существовали между Германией 1914‑1918 гг. и Советской Россией конца 1917 — начала 1921 гг., то мы не должны будем удивляться тому, что приемы государственного регулирования, которые были нужны в Германии, хотя они и действовали разрушительно на производительные силы ее народного хозяйства, в Советской России привели к упадку и разложению народного хозяйства. Тут имело значение и слабое развитие капиталистических форм хозяйства в России, и национализация промышленности и торговли, и черный передел земель сельскохозяйственного назначения после октябрьского переворота, и отсутствие правильно работающих органов административного управления, и введение трудовой повинности и социального пайка, и многое другое.

Насколько слабо было развитие высших форм капиталистического хозяйства в до-революционной России, мы можем видеть из данных о числе существовавших в ней синдикатов и трестов.[14] Главным полем развития синдикатов и трестов были железоделательная, нефтяная и угольная промышленности. Первым возникшим в России синдикатом был «Синдикат гвоздильных и проволочных фабрикантов», учрежденный в 1886 г. в Петербурге, затем вскоре распавшийся и возникший вновь под именем «Гвоздь». Синдикат этот долго оставался одиноким. Затем, в 1902‑1903 г. возникли первое акционерное общество для продажи изделий русских металлургических заводов «Продамет», синдикат машиностроительных заводов в Харькове, синдикат трубопрокатных заводов и еще несколько меньшего размера синдикатов. После 1905 г. синдикаты охватили почти без остатка всю железоделательную промышленность. В области нефтяной промышленности первым был «Экспортный синдикат бакинских керосинозаводчиков», учрежденный в первой половине 1890‑х гг. К началу мировой войны вся добыча нефти в России находилась под контролем четырех синдикатов: русско-американской General Oil Company, английской компании Shell, голландской «Королевской генеральной Компании» и товарищества Нобель. В каменноугольной промышленности первые синдикаты возникли в 1902/3 г., — «Акционерное общество Донецкого минерального топлива», синдикат уральских углепромышленников и соглашение углепромышленников Домбровского района. Затем в 1906 г. в Донецком бассейне был организован синдикат «Продуголь»; почти одновременно были учреждены синдикаты в обоих сибирских районах добычи каменного угля, Черемховском и Забайкальском.

В других отраслях тяжелой промышленности в 1907 году также был организован ряд синдикатов: «Продоруд», «Медь» и платиновый синдикат.

Таким образом, к началу мировой войны вся тяжелая промышленность России, работавшая на иностранном капитале, была синдицирована.

Зато в легкой промышленности, в которой преобладали русские предприниматели и русские капиталы, число синдикатов было незначительным и они не занимали господствующего положения. В текстильной промышленности синдицирование началось в 1901/3 гг.; но хлопчатобумажные фабрики Лодзи и Московского района вошли в синдикаты только в 1907 и 1908 г.; в льняной промышленности объединение состоялось уже в 1901‑1903 г.; о синдикатах в шерстяной промышленности Цыперович не упоминает. В области стекольной промышленности Цыперович называет только «Общество для продажи изделий русских зеркальных заводов», учрежденное в 1903 г., и бутылочный синдикат, учрежденный в 1907 г. В спичечной промышленности уже в 1904 г. существовали местные объединения; в 1908 г. возникло «Русское общество спичечной торговли», распавшееся в 1911 г.; в 1913 г. было учреждено новое объединение спичечных фабрик. Электротехническая и электрическая промышленность, находившиеся фактически в руках иностранцев и работавшие на иностранные капиталы, были синдицированы в той же мере, как и тяжелая промышленность. Цыперович упоминает также о существовании синдикатов в бумажной промышленности, мебельной, резиновой и пробочной. В пищевой промышленности синдикаты существовали в сахарной промышленности (с 1887 г.), мукомольном деле, крахмальной, консервной, табачной и соляной промышленностях. Существовали синдикаты также в строительном деле, в асфальтовой, цементной, кирпичной, алебастровой и известковой промышленностях; но так как они работали, главным образом, на местные рынки, то и объединения в них преобладали местного характера.

При таком уровне организации русской крупной промышленности, регулирующие и планирующие военно-хозяйственные мероприятия могли быть легко применены только в железной, нефтяной и угольной промышленностях. Из созданных 17. 8. 1915 г. четырех особых совещаний, по обороне, топливу, перевозкам и продовольственному делу, два первых имели дело с тяжелой промышленностью. С синдикатами в области пищевой промышленности имело дело особое совещание по продовольственному делу, имевшее в своем составе Центральное бюро по мукомолью, Центральное бюро по объединению закупок сахара и несколько соляных комитетов на местах. В других отраслях легкой промышленности, главным образом текстильной и кожевенной, чтобы сделать возможным применение регулирующих мероприятий, нужно было начать с мер принудительного их синдицирования. Эта задача была возложена на комитеты по регулированию промышленности при министерстве торговли и промышленности. Всего по правилам 7. 7. 1915 г. было учреждено пять комитетов, — для заведывания снабжением сырьем хлопчатобумажных фабрик, по делам суконной промышленности, льняной и джутовой промышленности, кожевенной промышленности и бумажной промышленности. Этим комитетам, в состав которых были введены в большом числе промышленники, были предоставлены широкие права по установлению предельных цен на сырье и изделия и распределению между фабриками сырья и заказов. Как замечает Я. М. Букшпан, «министерство своей политикой создания комитетов стало на путь объединения промышленников, потребляющих сырье и полуфабрикаты. Промышленники же, под влиянием этих мероприятий, создали целый ряд торгово-промышленных организаций и объединений, не имевших места до войны».[15]

Во всех прочих отраслях легкой промышленности, при полной их неорганизованности, регулирующее вмешательство государства не могло идти далее установления предельных розничных цен.

Дальнейшее развитие этих регулирующих и планирующих учреждений, созданных в 1915 г., в начале второго года войны, когда выяснился ее затяжной характер, также шло чрезвычайно медленно, несмотря на быстрое ухудшение дела снабжения населения промышленными товарами. Их работе мешало или отсутствие, или слабое развитие промышленных организаций. Из всех мероприятий Временного Правительства несомненное положительное значение имело только одно, — учреждение 5. 5. 1917 г. министерства продовольствия. Монополии, им введенные, — на хлеб 25. 3. 1917, кожи 21. 4. 1917 и уголь 16. 7. 1917, — были малоуспешны. Проект хлебной монополии представлял собою простой перевод на русский язык германского и австрийского положений 1915 г. о хлебных монополиях, без учета экономических особенностей русского сельского хозяйства и совершенно иного состояния организационной стороны дела; в Германии хлебная монополия располагала в качестве своих местных органов прекрасно работавшими коммунальными союзами, а у нас эти органы, губернские, уездные и волостные, нужно было еще создавать.[16] Временное Правительство, издав закон о хлебной монополии, не делало попытки его осуществить. Несмотря на существование сравнительно давно организованных и хорошо работавших синдикатов углепромышленников, угольная монополия также лишь медленно входила в жизнь; и лишь кожевенная монополия, опиравшаяся на кожевенный комитет и созданные им принудительные синдикаты кожевников, работала правильно. Успешно работал и принудительный синдикат крахмально-паточных заводчиков, созданный министерством продовольствия с помощью кооперативных организаций. Главный Экономический комитет, бывший прообразом Высшего Совета народного хозяйства, не успел развернуть своей работы; Главный Экономический совет, долженствовавший быть местом сговора по вопросам экономической политики прогрессивных элементов царской бюрократии, общественных организаций и приобретавшей все большее влияние рабочей демократии, исполнял свои функции, — насколько они были исполнимы при надвигавшейся национализации всей промышленности, транспорта, торговли, банков, городских домов и экспроприации даже личного имущества буржуазии, приведших к гражданской войне.

Первой формой вмешательства рабочей демократии в права собственности промышленной буржуазии было установление рабочего контроля; этот лозунг был выкинут большевиками еще летом 1917 г. По свидетельству Цыперовича, «идея контроля вообще выросла из практики частно-хозяйственной монополии синдикатов и трестов. Эта практика, сводившаяся к установлению капиталистического контроля над производством в самом развитии его, привела демократические слои населения к необходимости использовать идею контроля для контролирования класса предпринимателей».[17]

Вскоре после октябрьского переворота, 14 ноября 1917 г., был издан декрет Совета народных комиссаров о введении рабочего контроля, в котором было сказано: «В интересах планомерного регулирования народного хозяйства во всех промышленных, торговых, банковых, сельскохозяйственных, транспортных, кооперативных, производительных товариществах и пр. предприятиях, имеющих наемных рабочих или же дающих работу на дом, вводится рабочий контроль над производством, куплей, продажей продуктов и сырых материалов, хранением их, а также над финансовой стороной предприятия». Его введение совершенно дезорганизовало работу фабрик, заводов и копей. Начались непрерывные конфликты между рабочими и фабричными управлениями, кончавшиеся в большинстве случаев «национализацией» фабрик, которая часто имела не хозяйственное, а чисто карательное значение. Этот стихийный процесс принес промышленности много вреда. Массовая национализация крупной промышленности была декретирована 28. 6. 1918; более значительные предприятия мелкой промышленности, имеющие более 5 рабочих при механическом двигателе и более 10 без двигателя, были национализированы 29. 11. 1920 г. Национализация торговых заведений, начиная с торговых складов и больших магазинов, тоже началась непосредственно после октябрьского переворота; 26. 11. 1918 была объявлена торговая монополия государства на очень длинный список товаров; после издания этого декрета, констатирует Крицман, «практически легальная торговля какими бы то ни было товарами была невозможна».[18] Но исчезновение торговли делало невозможным и продолжение производства; все промышленные предприятия, которые продолжали свою работу, должны были после издания этого декрета покупать сырье и сдавать свои изделия национализированной кооперации, которая превратилась, на горе кооперативов, в монопольную советскую торговую организацию. Ликвидация частной торговли, таким образом, нанесла тяжелый удар работе ненационализированных промышленных предприятий.

Коммунист Л. Крицман дает следующую характеристику экономической политики советской власти в этот период:

«Выход за пределы крупного производства (и крупного хозяйства вообще) делал задачи хозяйственного строительства необъятными... 28 августа 1920 г. перепись зарегистрировала 37.226 принадлежащих государству промышленных предприятий с почти 2 миллионами рабочих и, несмотря на это, 1 ноября того же 1920 года, т.-е. через два месяца после переписи, на учете ВСНХ состояло лишь 6.908 предприятий... с почти 1.300 тыс. рабочих... Таким образом, свыше 30.000 мелких (в среднем по 20‑25 чел. рабочих на предприятие), принадлежавших государству промышленных предприятий не состояло даже на учете ВСНХ... Но действительное расширение объема, а значит и трудностей организации было много значительнее, чем можно судить по приведенным выше данным о промышленности. При непрерывном росте числа продуктов, объявленных государством монопольными, т. е. при все прогрессировавшем уничтожении торговли и замене ее распределением, и все остальные мелкокапиталистические и мелкобуржуазные предприятия фактически вовлекались в государственную организацию хозяйства, сдавая органам государства продукты своего производства и получая в порядке государственного снабжения необходимые им продукты. Это означало, что пролетарско-натуральная организация хозяйства ставила себе задачу охватить и сотни тысяч ремесленных и так называемых кустарных предприятий... А непосредственно это означало переход в руки государства (его органов) многих сотен тысяч торговых предприятий (складов, магазинов, лавок и пр)... Этот гигантский, этот непомерный объем пролетарско-натурального хозяйства, явившийся результатом классовой исключительности, результатом стремления к полному искоренению капиталистических и товарных отношений, означал выход далеко за пределы того, что было подготовлено для антикапиталистической революции предшествующим капиталистическим развитием. Вовлечение в рамки пролетарско-натурального хозяйства бесчисленных... мелких предприятий означало распространение работы пролетарской революции на неподготовленный, на неподдающийся обработке материал, означало работу при колоссальном, при непреодолимом сопротивлении этого материала».[19]

Суррогатом, начисто заменившим товарную торговлю, запрещенную советской властью, явилась нелегальная торговля, нелегальный рынок. «Мешечники», так преследовавшиеся властью, поддерживали работу мелкой и средней промышленности и спасли жизнь сотням тысяч горожан.

При обычном порядке вещей, национализация, реквизиция или секвестр фабрики, товарного склада, лавки или какого-либо товара предполагает существование правительственного учреждения, к которому переходит владение и распоряжение экспроприированным у частного лица предприятием. В советской России после октябрьского переворота дело обстояло иначе. В ней промышленные и торговые предприятия отбирались у их владельцев прежде, чем были созданы государственные учреждения, которые могли бы взять на себя их хранение и управление их производством и торговлей.

Поэтому, в первые месяцы существования советской власти национализированные промышленные предприятия поступали в распоряжение фабрично-заводских комитетов рабочих, а торговые склады, магазины и лавки — в распоряжение городских исполнительных комитетов. В органе Всероссийского Центрального Совета профессиональных союзов мы находим следующую характеристику этого периода: «Рабочие стали хозяевами положения, фабрики и заводы были в их руках, но рассматривались ими, особенно в первый период пролетарской революции, без всякой связи со всем народным хозяйством, наоборот, формировалось представление о переданной в руки пролетариата промышленности, как о неосушимом море, из которого можно без ущерба выкачивать бесчисленное количество благ, как из имевшихся на лицо запасов, так и из выработки их собственного производства. На данной фабрике или заводе рабочие часто распределяли эти блага между собою».[20] Коммунист В. Милютин полностью подтверждает эту характеристику: «Железнодорожники полагали, что железные дороги должны были быть как бы их собственностью и находиться в полном их владении, речники то же самое проводили в отношении речного флота, рабочие того или иного предприятия точно так же думали, что предприятие при национализации должно принадлежать им. Управление национализированными предприятиями, к сожалению, пошло в начале по этому пути. Центральные комитеты железнодорожников, речников, заводские комитеты отдельных фабрик и заводов вступили в управление соответствующими предприятиями».[21] Правильность этой характеристики подтверждает и А. И. Рыков: «Вся работа по организации хозяйственной жизни страны до сих пор (начало 1919 г.) велась при прямом и непосредственном участии профессиональных союзов и представителей рабочих масс. Профессиональные союзы и рабочие конференции представителей фабрик и заводов отдельных отраслей промышленности явились главнейшими и единственными лабораториями, в которых создавался и создается аппарат организации хозяйственной жизни России.[22]

Почти такою же влиятельною осталась роль фабрично-заводских комитетов и профессиональных союзов и в 1919 г., и в 1920 г.

Чтобы ликвидировать эти синдикалистские аппетиты рабочих, нужно было создать органы государственного управления национализированной промышленностью. Ларин «симпровизировал», по его собственным словам, в качестве центрального органа хозяйственного управления, экономический отдел Центрального Исполнительного Комитета. Опираясь на свое знание военно-хозяйственных мероприятий Германии, он напечатал 18 ноября 1917 г. в «Известиях» программу работ этого отдела. Центральное место в ней занимало создание принудительных синдикатов по германскому образцу, — «государственных трестов, обнимающих производство сырья, средств производства, предметов первой необходимости с устойчивым массовым потреблением (материи, обувь и пр.), судоходство и прочие транспортные средства и банки. Эта часть стала затем осуществляться либо путем насаждения Главков и Центров..., либо путем прямой национализации без промежуточных ступеней... Постепенно к Главкам привыкли, убедились в практической целесообразности их существования, стали привлекать их в разные учреждения (Совет Внешней торговли), переносить в них все более организацию управления промышленностью, превращать их в «Главные Управления национализированными предприятиями», с какой целью они и были задуманы».[23]

Затем Центральный Исполнительный Комитет 1 декабря 1917 года утвердил положение о Высшем Совете народного хозяйства. Его задачею была организация народного хозяйства и государственных финансов. С этой целью ВСНХ должен был выработать общие нормы и план регулирования экономической жизни страны, согласовывать и объединять деятельность центральных и местных регулирующих учреждений (совещание по топливу, металлу, транспорту, центральный продовольственный комитет и пр.), соответствующих народных комиссариатов (торговли, промышленности, продовольствия, земледелия, финансов, военно-морского и т. д.), Всероссийского Совета рабочего контроля, а также соответственную деятельность фабрично-заводских и профессиональных организаций рабочего класса. ВСНХ предоставлено было право конфискации, реквизиции, секвестра, принудительного синдицирования различных отраслей промышленности и торговли и прочих мероприятий в области производства, распределения и государственных финансов. Все существующие учреждения по урегулированию хозяйства были подчинены ВСНХ, которому было предоставлено право их реформирования. В целях организации и регулирования всей экономической жизни каждого промышленного района (области) в соответствии с общегосударственными и местными интересами при районных (областных) и местных Советах Рабочих, Солдатских и Крестьянских депутатов были организованы районные Советы Народного хозяйства, как местные учреждения по организации и регулированию производства, руководимые ВСНХ и действующие под общим контролем соответствующего Совета Рабочих, Солдатских и Крестьянских депутатов.

Такая колоссальная по объему задача была не по силам Высшему Совету Н. Х.; он занялся исключительно организацией крупной промышленности. Поэтому в декабре 1920 г. задача выработки единого хозяйственного плана, наблюдения за его осуществлением и направления работы экономических народных комиссариатов была возложена на Совет Труда и Обороны. 22 февраля 1921 г. при нем была организована Государственная плановая комиссия (Госплан), в которой и была затем сосредоточена вся работа по составлению народно-хозяйственных планов.

При организации Высшего Совета народного хозяйства и его органов был широко использован технический аппарат учреждений, регулировавших народнохозяйственную жизнь при Временном правительстве. В ВСНХ был передан весь аппарат министерства промышленности и торговли; первым главком была Главкожа, в которую был преобразован кожевенный комитет Временного Правительства; Главспичка была построена из спичечного синдиката; таково же происхождение главков по топливу, текстилю, табаку.

В результате всех этих влияний, советская промышленность получила в 1918‑1920 гг. очень своеобразную хозяйственную организацию.

С изгнанием капиталистов-собственников и директоров правлений, промышленные предприятия потеряли своих хозяев. Пришедшие на смену им представители фабрично-заводских комитетов и профессиональных союзов с хозяйственной организацией промышленных предприятий знакомы не были. Они были знакомы только с техникой производившихся работ, насколько могут быть с нею знакомы исполнители отдельных технических операций. Поэтому национализация промышленных предприятий привела к радикальному изменению их строения: они получили характер мастерских. Хозяйственную организацию промышленных предприятий новые директора считали чем-то по самой своей природе «буржуазным», а следовательно — вредным, подлежавшим уничтожению. Они считали также всю промышленную администрацию, в том числе всех инженеров, элементом чисто паразитическим, по существу дела для производства ненужным и притом «буржуазным». В 1919 г. инженеров начали включать в правления; рабочие убедились, что без их помощи им не совладать с техникой промышленных предприятий. Но их работа, как элемента чуждого, регламентировалась декретами Советской власти под угрозой суровых наказаний и велась под неусыпным контролем коммунистов. Характерна в этом отношении следующая статья положения Высшего Совета народного хозяйства о национализации предприятий, имеющих более 10 (или 5, при механическом двигателе) рабочих. Положение это было издано 20. 11. 1920 г., — за 4 месяца до перехода к новой экономической политике. В нем мы находим следующее характерное постановление:

«С момента объявления постановления (о национализации), члены правления, директора, единоличные владельцы и другие ответственные распорядители национализируемых предприятий остаются на своих местах до сдачи дел Совету народного хозяйства или его органу и отвечают перед Советской Республикой как за целость и сохранность предприятий и имуществ, им принадлежащих, так и за правильную их работу. В случае оставления своих постов без согласия на то со стороны подлежащих органов Высшего Совета народного хозяйства или неоправдываемых упущений в ведении дел предприятия, виновные отвечают перед Республикой не только всем своим имуществом, но и несут уголовную ответственность перед судом Республики за разрушение производства. В случае оставления постов своих они отвечают как трудовые дезертиры перед судом Революционного Трибунала по всей строгости законов».

В это время работа инженеров регулировалась уже в публично-правовом порядке и велась под страхом тяжких уголовных наказаний.

Фабрики при новом строе хозяйственной жизни утратили характер промышленных предприятий. На них не велось учета ни себестоимости продукта, ни выгодности или убыточности производства. Фабрики были превращены в государственные учреждения, работа которых нужна независимо от ее выгодности. Снабжение промышленных предприятий машинами, сырьем, топливом, продовольствием, деньгами и проч. шло через главки (принудительные синдикаты), к которым они принадлежали. Снабжение фабрик находилось в руках нескольких учреждений и производилось беспорядочно; одна фабрика получала все в достаточном количестве, кроме топлива, другой не доставало только денег, третьей сырья для обработки и т. д.; предприятия редко получали все им необходимое в соразмерном количестве. Такой порядок снабжения приводил к полной дезорганизации производства. Предприятия лишены были права вступать в договоры, приобретать необходимое им сырье или топливо. Горизонтальные хозяйственные связи между предприятиями были уничтожены; были сохранены только вертикальные связи, — от предприятия к главку и обратно. Главк снабжал предприятие всем ему необходимым, отдавал распоряжения о его работе, получал от него произведенные изделия. Девятый съезд коммунистической партии в марте-апреле 1920 г. констатировал, что такая организация промышленности разделила ее на «ряд могущественных вертикальных объединений, хозяйственно изолированных друг от друга, и только на верхушке связанных Высшим Советом народного хозяйства. В то время, как при капитализме каждое трестированное предприятие могло приобретать многие материалы, рабочую силу и проч. на ближайшем рынке, те же предприятия в настоящих условиях должны получать все им необходимое по нарядам центральных органов объединенного хозяйства. Между тем, при огромности страны, крайней неопределенности и изменчивости основных факторов производства, при расстроенном транспорте, крайне слабых средствах связи, при чрезвычайной еще неточности приемов и результатов хозяйственного учета, те методы централизма, которые явились результатом первой эпохи экспроприации буржуазной промышленности и которые неизбежно привели к разобщенности предприятий на местах (в городах, губерниях, районах, областях), имели своим последствием те чудовищные формы волокиты, которые наносят непоправимый ущерб нашему хозяйству».

Эти «Главные комитеты по управлению отдельными отраслями народного хозяйства», в просторечии «главки», были так же плохо организованы, как и отдельные промышленные предприятия. Если в последних управление принадлежало рабочим, то в главках оно было в руках партийных работников-коммунистов, большею частью интеллигентов. Как указывал на первом съезде Советов народного хозяйства в мае 1918 г. известный деятель профессионального движения А. Гастев, во главе хозяйственных организаций ставились в то время революционные эфемериды из эмигрантов, старых партийных работников, журналистов и т. п. лиц, в делах промышленности ничего не понимавших. «Мы, говорил Гастев, на этой разрухе построили богему. Сначала портной будет поставлен во главе громадного металлургического завода, затем художник будет поставлен во главе текстильного производства... При таком аппарате думать, что мы можем что-нибудь сделать, национализировать, — могут только люди богемы, а не люди, которые занимаются государственными задачами... Довольно, пора прекратить эту богему, пора окончить этот бесконечный митинг, необходимо, наконец, приступить к реальной работе».[24] Когда в главки начали назначать инженеров, это было колоссальным прогрессом. Ведь в руках главков была вся промышленность; так как Советская власть строила хозяйство не на частно-правовых, а на публично-правовых началах, то главки были органами власти, предписания которых для всех были обязательны. Они работали методом не оперативно-хозяйственного планирования, а административного принуждения под страхом уголовного наказания.

По подсчету Ю. Ларина, число главков в конце 1920 года достигало 59. В их организации не было системы, в их работе не было общего плана. Ларин рассказывает, что их организация «бессистемно складывалась в течение трех лет при решении отдельных конкретных вопросов», что главки «нагромоздились друг около друга просто в порядке исторической конкретной случайности»[25] Так как главки были органами Высшего Совета народного хозяйства, то предполагалось, что они были организованы по плану, им выработанному. На самом деле этого единства замысла в их организации не было. Работали они также без общего плана. По свидетельству Ю. Ларина, «в 59 местах составлялись у нас куски того, что должно было бы быть единым хозяйственным планом и что не могло быть им при таких условиях. В 59 местах, сплошь и рядом параллельно и без связи занимавшихся одним и тем же изо дня в день, неустанно... ткалась у нас сеть хозяйственной путаницы, неизвестности, порядка, окончательных решений, несогласованности работы, растраты сил, неясности взаимоотношений».[26] Единого плана в их работе по управлению национализированною промышленностью не было.

Не было плана и в управлении всем народным хозяйством. При капиталистическом строе регулятором хозяйственной жизни является рынок. Советская власть, уничтожив этот регулятор, не создала взамен его никакого регулирующего центра, который управлял бы всем народным хозяйством по единому хозяйственному плану. В конце 1917 г. предполагалось, что таким планирующим центром будет Высший Совет народного хозяйства; но когда это учреждение приступило к работе, то оказалось, что оно совершенно бессильно справиться с этой задачей; поэтому, оно ограничило свою работу управлением национализированной промышленностью. Как правильно замечает Крицман, в народном хозяйстве в эти годы «не было самого плана, т. е. расписания того, кто (т. е. какой орган), что и в каком размере должен производить. Не существовало и органа для выработки и осуществления народно-хозяйственного плана: не существовало потому, что не было и соответствующей функции. Разумеется, у каждого советского хозяйственного органа был свой хозяйственный план; но свой хозяйственный план имеет и каждое капиталистическое предприятие, и даже каждое ремесленное. Наличие множества независимых друг от друга хозяйственных планов как раз и означало отсутствие единого народно-хозяйственного плана, т. е. отсутствие планомерности»[27]

Поэтому, IX съезд коммунистической партии в марте-апреле 1920 г. постановил приступить к выработке единого хозяйственного плана.

Коммунисты были очень довольны делом своих рук. Им казалось, что перестройка национализированной промышленности на коммунистических началах ими почти закончена, так же как и замена торговли плановым распределением; оставалось еще уничтожить деньги. Но это была иллюзия людей, не знавших и не понимавших того, что происходит в действительности в народном хозяйстве страны, власть над которою они захватили в свои руки. На самом же деле шло систематическое разрушение национализированной промышленности; А. И. Рыков, бывший все эти годы председателем Высшего Совета народного хозяйства, на VIII съезде советов в декабре 1920 г. дал следующую характеристику динамики промышленности за период коммунистической политики: «Дело заключается в том, что после октябрьского переворота мы сначала жили в значительной степени на то готовое, что получили от буржуазии. После этого мы стали полуфабрикаты перерабатывать в готовое и, наконец, уже в дальнейшем мы стали сами добывать сырье. Такой процесс определил полное истощение ресурсов Республики... нашего товарного фонда. Поэтому, предстоящие годы в жизни Советской республики должны показать, могут ли рабочие и крестьяне не только проживать то, что они получили, но и сами сделать все то, что для них нужно».[28] По данным Государственной Плановой комиссии, производительность промышленности в индексах эволюционировала в эти годы следующим образом, принимая 1913 г. = 100:

	цензовая промышленность	мелкая промышленность	вся промышленность
1916	116,1	88,2	109,4
1917	74,8	78,4	75,7
1918	33,8	73,5	43,4
1919	14,9	49,0	23,1
1920	12,8	44,1	20,4

В 1920 г. продукция крупной промышленности упала до 12,8% ее довоенного уровня. Меньше пострадала мелкая промышленность, которая не вся была национализирована и сохранила свои рыночные связи. Крупная промышленность, целиком принявшая на себя и мероприятия главков, и трудовую повинность, и иждивенческий способ оплаты труда рабочих, была доведена до полного упадка. Летом 1921 г. Донецкий бассейн в своей добыче угля нетто дошел до нуля, а большинство предприятий в других отраслях промышленности просто остановилось.[29]

И все же, в приведенной выше таблице не учтен еще один момент, имеющий большое значение, именно падение качества продукции крупной промышленности. При рыночной системе хозяйства покупатель требует продукты и изделия определенного качества; если ему дают товар плохого качества, он отказывается его покупать и уходит из лавки. При карточной или ордерной системе распределения продуктов от продукта плохого качества не откажешься, из распределителя не уйдешь. Обыватель вынужден брать то, что ему дают. Именно в эти годы коммунистической политики произошло сильное падение качества продукции крупной промышленности; в первые годы новой экономической политики оно улучшилось, но затем, с переходом к пятилетнему плану реконструкции качество промышленных товаров опять начало быстро ухудшаться.

Народное хозяйство в 1918‑1921 гг. уже потому должно было быть лишено плана, что крестьянское хозяйство, игравшее такую большую роль в национальной экономии страны, жило своей собственной самостоятельной жизнью, не регулируемой никакими планами. Овладеть 18 миллионами крестьянских хозяйств, национализировать их, организовать в принудительные областные сельскохозяйственные синдикаты и подчинить оперативно-хозяйственному планированию советская власть не могла, такая колоссальная задача превышала ее силы. Поэтому, советская власть пошла по пути, указанному в годы войны Германией, которая ввела 25. 1. 1915 монополию на хлеб, объявив собственностью государства все продукты сельского хозяйства страны, За исключением того их количества, которое необходимо для удовлетворения потребностей сельских хозяев и их семей. В России, после февральской революции, Временное Правительство издало 25. 3. 1917 закон о государственной монополии на хлеб, но не ввело его в действие, продолжая закупать хлеб у сельских хозяев по твердым ценам, которые были, под влиянием падения покупательной способности рубля, 27. 8. 1917 удвоены. Политика Временного Правительства в вопросе о хлебных и других заготовках была следующим образом формулирована министром продовольствия Временного Правительства в заседании Временного Совета Республики 16 октября 1917 г. «Под влиянием полного истощения запасов (хлеба) как на фронте, так и внутри страны, Временное Правительство вынуждено было прибегнуть к крайней мере, — к удвоению цен. Перед нами стояла дилемма: или пытаться получить хлеб добровольно, путем этого удвоения, или же непосредственно перейти к репрессивным мерам, — применению воинской силы, и с помощью этой силы взять хлеб у населения, потому что по старым ценам население хлеб не везло. Мы не решились применить воинскую силу. И если теперь по удвоенным ценам мы все таки не получим того хлеба, который нам будет нужен, конечно, мы вынуждены будем прибегнуть к этой воинской силе. Я это говорю совершенно определенно. Но теперь, беря хлеб силою по двойным ценам, мы будем свободны от упрека, что мы недостаточно оплачиваем этот хлеб его производителю, что мы насильно берем у крестьянина продукты его труда по низким ценам».

После Октябрьского переворота, большевики разрушили заготовительный аппарат Временного Правительства, заготовки хлеба и других продуктов упали до совершенно ничтожных размеров, и продовольствие городов, фабрик и остатков армии пришло в полное расстройство. Тогда была введена государственная монополия на хлеб, осложненная классовой борьбой, комитетами бедноты, вооруженными отрядами фабричных рабочих и т. д. Когда началась гражданская война, хлеб стал нужен и для продовольствия красной армии. Те твердые цены, которые власть платила за забираемый хлеб крестьянам, в 1919 г. составляли только 10% вольных цен, в 1920 г. — только 1%. Хлеб, следовательно, отбирался у крестьян даром: даром брались и все остальные продукты крестьянского хозяйства. В 1921 г., перед переходом от разверстки к продовольственному налогу, крестьяне должны были отдавать продовольственным органам не только зерновые хлеба, картофель, мясо и масло коровье, но и все остальные продукты своего хозяйства, сено и солому, капусту, лук и проч. овощи, даже мед, пушнину и грибы.[30] Как велико было количество продуктов, изъемлемых из крестьянских хозяйств, можно видеть из того, что в 1920/21 г. на государственном пайке состояло 37,5 млн. человек, не считая армии.[31] Отобрать все эти продукты у крестьян можно было только путем прямого насилия. Народный комиссар продовольствия Цурюпа откровенно признавал, что «основной метод нашей работы принуждение. Не сдашь, что тебе причитается, будем бороться всеми мерами вплоть до снесения твоего хозяйства. Сила государственного принуждения — основная мера нашего действия, все остальное прилагается к этому.»[32] Продукты, отбиравшиеся у населения, без их оплаты, так же бесплатно ему отдавались. В конце 1920 и в начале 1921 г. отменена была плата за продовольственные продукты, отпускаемые в пайковом порядке, за предметы широкого потребления, за пользование почтой и телеграфом, за топливо, за жилые помещения и коммунальные услуги, за медицинские средства, за фураж для скота, используемого для общественно необходимой работы, и за произведения печати.[33]

Следствием такой организации продовольственной политики было прекращение крестьянами производства «излишков» сверх назначенной им продовольственной нормы. Если валовую производительность всего сельского хозяйства в 1913 г. мы примем за 100, то в интересующие нас годы она равнялась:

1917 г. — 92,5      1919 г. — 74,8
1918 г. — 91,5      1920 г. — 61,1

Конечно, не вся мера этого упадка производительности сельского хозяйства должна быть отнесена на счет продовольственной политики; гражданская война также действовала разрушительно. На страну явно надвигался голод. Он и разразился в 1921 г. Руководители экономической политики советской власти видели, что дело идет к катастрофе и пришли к убеждению, что изменение аграрной и продовольственной политики неизбежно. На восьмом съезде Советов, в декабре 1920 г., Ленин прямо заявил, что «без практического массового улучшения мелкого крестьянства нам спасения нет: без этой базы невозможно никакое хозяйственное строительство, и какие бы то ни было великие планы — ничто».[34]

Программа новых мероприятий была разработана Н. Осинским. Осенью 1920 г. в статьях в «Правде» он констатировал, что усиленная заготовка продовольствия в центральных производящих губерниях вызвала кризис крестьянского хозяйства, его упадок. Но, по его мнению, рядом действовала и другая причина. «Кризис крестьянского хозяйства порождается также недостаточно глубоким преобразованием общественных отношений в деревне, столкновением буржуазных отношений, сохранившихся в ней, с неизбежно прокладывавшими себе дорогу новыми социалистическими формами. Система хлебной монополии была, например, социальным фактором, подрывавшим основы буржуазного порядка в деревне. Она постепенно выросла до системы монополии на все сельскохозяйственные продукты... Она не уживается с частным хозяйством в деревне. Не раз отмечалось, что у мелких хозяев пропадают стимулы к поддержанию и развитию своего хозяйства. Они нередко пытаются сокращать посевы и вообще сводить хозяйство к потребительскому уровню». Из этого положения возможны были два выхода: или отказ от хлебной монополии, переход от продовольственной разверстки, отбирающей у крестьян все «избытки» сверх определенной нормы, к системе продовольственного налога, или — полное подчинение крестьянского хозяйства государственному планированию. Осинский сделал второй вывод. По его мнению, единственным выходом из кризиса было «подчинение государственной дисциплине и в области сельскохозяйственного производства». Нужно «принудительное государственное регулирование сельскохозяйственного производства в целом, регулирование, которое будет проникать все глубже и перейдет в государственную организацию этого производства». Другими словами, от национализации дохода крестьянского хозяйства Осинский предлагал перейти к национализации самого хозяйства.

Начинать эту национализацию 18‑ти миллионов крестьянских хозяйств надобно с введения принудительного засева и нормализации техники обработки земли. «Центр работы социалистического строительства — в массовом принудительном вмешательстве государства. Оно начинается с борьбы против недосева. Предъявляется требование засеять обязательно весь яровой (или озимый) клин своими средствами и своими семенами... На другой год к этому первому пласту может уже добавиться следующий: примитивные указания, чем именно засевать (скажем, например, овсом, а не в обход разверстки другими кормовыми средствами), и как обрабатывать землю (регулирование обязательными постановлениями времени первой вспашки, повторения ее, обязательной вывозки навоза и проч.). Следующий пласт — взятье на учет и мобилизация людей, лошадей и инвентаря, как для организованного выполнения предшествующих требований, так и для переброски туда, где не хватает рабочих рук и средств производства. Далее идет полное регулирование севооборота, затем превращение индивидуальных полос в общественное поле с общественной запашкой. При этом присвоение полученного продукта (за исключением семенного фонда) долго может оставаться индивидуальным, с применением системы премий за наилучшую работу». Осинский считал, что в каждой губернии можно установить «нормальную программу основных операций по обработке земли для крестьянского хозяйства: время запашки (не считаясь с праздниками), обязательное повторение ее, нормальные приемы бороньбы, посева, вывозки навоза и т. п. Эта нормальная программа операций объявляется государственной повинностью, за ее соблюдением устанавливается тщательный контроль и виновные в ее неисполнении подлежат наказаниям вроде штрафных нарядов и имущественных взысканий, вплоть до отобрания всего имущества и его передачи старательным хозяевам-беднякам».[35]

Мысль Осинского о своевременности приступа к плановому регулированию крестьянского хозяйства и овладению им в целях его перестройки на коммунистических началах имела шумный успех. На восьмом Всероссийском съезде советов в декабре 1920 г. Ленин одобрил план Осинского в его основных чертах. «Наверное, говорил Ленин, не встретится теперь уже ни одного товарища, который сомневался бы в необходимости специальных и особенно энергичных мер помощи не только в смысле поощрения, но и в смысле понуждения, чтобы земледельческое производство поднять... В стране мелкого крестьянства наша главная и основная задача — суметь перейти к государственному принуждению, чтобы крестьянское хозяйство поднять»[36]

И съезд советов принял резолюцию о мерах укрепления и развития крестьянского сельского хозяйства, заключающую в себе целую программу государственного планового регулирования крестьянского хозяйства. В этом постановлении «правильное» ведение земледельческого хозяйства было объявлено «великой государственной обязанностью крестьянского населения», и советская власть требовала от крестьян «полного засева полей по заданию государства и правильной их обработки по примеру лучших, наиболее старательных хозяев середняков и бедняков»; засев площади земли, устанавливаемый государственным планом посева, объявлен был государственной повинностью крестьян. Были созданы губернские, уездные и волостные комитеты, на обязанности которых лежала борьба с недосевом, борьба с невыгодной для государства пропорцией сельскохозяйственных культур и принятие мер для повышения плодородия почвы и улучшения способов обработки пашни, установление правильных сроков вспашки, боронования и пр. Комитеты эти должны были установить для каждого крестьянского хозяйства, что оно должно сеять, где, как и когда. Запасы семенного зерна у крестьян были объявлены «неприкосновенным фондом», подлежащим внутри-губернскому распределению; живой и мертвый инвентарь крестьянских хозяйств также подлежал «правильному использованию» и поступал в распоряжение посевных комитетов.

Весь этот план был построен на принуждении крестьян к ведению их хозяйств по предписанию властей. Крестьянское хозяйство и в до-революционной, и в после-революционной России стояло и стоит на таком уровне хозяйственного развития, при котором хозяйственно-оперативное планирование к нему совершенно неприменимо. Планирующие мероприятия этого характера применимы лишь к высшим формам хозяйственной жизни; они органически необходимы для этих форм, для их дальнейшего развития. Напротив, публично-правовые планирующие мероприятия могут быть применены всюду, где есть власть, обладающая достаточно сильным аппаратом принуждения, — как в Германии XX века в годы войны, так и во всей Западной Европе в средние века, в Московской Руси XVII века, в Китае чуть не пятьсот и тысячу лет тому назад. Эти мероприятия не имеют органической связи с определенными формами хозяйства, они чужеродны им, ими не порождаются и не служат их развитию. Поэтому, они могли быть применены и к русскому крестьянскому хозяйству в 1920/21 г. Осуществить их было тем легче, что крепостное право, отмененное менее чем за два поколения до революции 1917 г., — так что многие ее участники еще помнили крепостные порядки, — воспитало в населении привычку к покорному повиновению и задержало развитие индивидуалистического начала в русском народе. На Западе демократия стремится к развитию индивидуальности, к свободному самоопределению каждой личности. У нас в демократии господствует стремление к нивелированию индивидуальностей, к их обезличению, к поглощению личности коллективом. Именно поэтому на весь народ без всякого сопротивления была наложена трудовая повинность и он был посажен на социальный паек. Европейская и американская демократия не могла бы примириться с лишением их свободы выбора занятия и места работы, места обитания и образа жизни. Публично-правовое нормирование труда и жизни вообще несовместимо с индивидуализмом цивилизованного человека.

Подводя итог нашему анализу планирующих мероприятий советской власти в 1917—1920 гг., мы можем установить у них следующие характерные черты:

1) Их объектами являются лишь мелкие кустарные и ремесленные мастерские и крестьянские хозяйства, стоящие на очень низкой ступени хозяйственного развития, и крупные промышленные предприятия с разрушенной хозяйственной организацией.

2) Начатки оперативно-хозяйственного планирования мы находим только в организации снабжения промышленных предприятий сырьем и топливом.

3) Планирующие мероприятия этих лет носили принудительный, публично-правовой характер под страхом уголовной санкции, судебной или административной.

4) Все планирующие мероприятия этого времени не распространялись далее той или другой отрасли народного хозяйства; единого народно-хозяйственного плана у советской власти в эти годы не было.

Октябрьская революция была произведена коммунистической партией, основною целью которой является насаждение коммунистического строя общества. Лишь эта цель оправдывала производство переворота 25 октября после того, как политическая власть перешла в руки демократии. В программе коммунистической партии цели индустриализации и развития производительных сил являются производными. Их ставит себе партия потому, что насаждение коммунизма недостижимо в отсталой, земледельческой, бедной и малокультурной стране; что главною опорою коммунистической партии является промышленный пролетариат, и она заинтересована в росте его численности; что без развития промышленности, без железных дорог и чугуна невозможна самооборона против внешних врагов. В полном согласии с программой партии, главною целью планирующих мероприятий 1918‑1920 гг. было не развитие производительных сил народного хозяйства, а осуществление коммунистических начал и установление переходного к коммунизму хозяйственного строя.

Успех октябрьской революции породил веру в творческую силу революционных методов классового насилия и государственного принуждения. И Ленин, и другие коммунистические лидеры представляли себе переходное к коммунизму хозяйство в виде монопольного государственного хозяйства, управляемого в публично-правовом порядке законодателями и административными распоряжениями из центра. Они считали, что управляющая деятельность центра, при монопольной системе хозяйства, обязательно внесет в народное хозяйство плановое начало. Действительность не оправдала этих ожиданий. Национализация крупной промышленности, железных дорог и речного флота, внешней и внутренней торговли и банков и управление этим государственным хозяйством в течение двух с половиной лет из единого центра привели к весне 1921 года не к торжеству единого хозяйственного плана, а к хозяйственному хаосу и к крайнему падению производительных сил страны.

Примечания:

[1] К. Маркс и Ф. Энгельс. Коммунистический Манифест. С введением и примечаниями Д. Рязанова, 5‑е изд. 1928 г., стр. 299, 304/5

[2] Ленин, Собрание сочинений, том XIV, часть II, стр. 336/7.

[3] Н. Бухарин и Е. Преображенский, Азбука коммунизма, 1921, стр. 209, 52.

[4] Л. Троцкий, Сочинения, том XV, Москва-Ленинград, 1927, стр. 180‑182.

[5] Генерал Аракчеев стоял при Александре I во главе военных поселений, в которых крестьяне и члены их семей подчинялись военной дисциплине не только при несении военной службы, но и при исполнении сельскохозяйственных и домашних работ. Жизнь крестьян в этих поселениях была еще тяжелее, чем под крепостным правом. Этот опыт принудительно-коммунистической организации оставил по себе в русском народе и образованном обществе самую тяжелую память. Первый опыт устройства поселений был сделан в 1810 г.; дело было остановлено войнами 1812‑15 гг. и возобновилось в 1816 г. К концу царствования Александра I военные поселения были устроены в Новгородской, Петербургской, Могилевской, Слободско-Украинской и Херсонской губ., число крестьян в них достигло 375.000. Ликвидированы они были в 1857 г. при Александре II.

[6] Л. Троцкий, Сочинения, т. XV, стр. 111‑113.

[7] Напечатан в «Народном хозяйстве», 1918, кн. XI, стр. 15.

[8] Л. Крицман, Героический период великой русской революции, Москва, 1925, стр. 75, 126.

[9] Статьи эти вышли затем отдельной книгой: Ю. Ларин, Государственный капитализм военного времени в Германии, Москва-Ленинград, 1928.

[10] Ларин, Государственный капитализм, стр. 28‑29, 32.

[11] Ларин, Государственный капитализм, стр. 5‑6; ср. также стр. 20, примечание.

[12] Ю. Ларин, У колыбели. Народное хозяйство 1918, XI, стр. 16.

[13] Ларин и Крицман, Очерк хозяйственного развития и организация народного хозяйства Советской России, Москва 1920, вместо предисловия.

[14] Г. Цыперович, Синдикаты и тресты в России, Петербург 1918.

[15] Я. Букшпан, Военно-хозяйственная политика, стр. 440.

[16] Я. Букшпан, Военно-хозяйственная политика, стр. 148, 149, 509

[17] Г. Цыперович, Синдикаты и тресты в России, 1918, стр. 207.

[18] Л. Крицман, Героический период великой русской революции, стр. 129.

[19] Л. Крицман, Героический период великой русской революции, стр. 127‑130.

[20] Вестник Труда, 1920, № 3, стр. 91.

[21] Сборник «Октябрьский переворот и диктатура пролетариата», стр. 103‑104.

[22] Народное хозяйство, 1919, № 1‑2, стр. 19.

[23] Ю. Ларин, У колыбели. Народное хозяйство, 1918, XI, стр. 16.

[24] Труды первого всероссийского съезда Советов народного хозяйства, стр. 71‑73.

[25] Ю. Ларин, Производственная пропаганда и советское хозяйство на рубеже 4‑го года, Москва 1920, стр. 31.

[26] Ю. Ларин, Производственная пропаганда и советское хозяйство на рубеже 4‑го года, Москва 1920, стр. 31‑32.

[27] Крицман, Героический период русской революции, стр. 115.

[28] Восьмой всероссийский съезд советов, стр. 94.

[29] Сборник «За 5 лет», Москва 1922, стр. 240.

[30] Четыре года продовольственной работы, Москва 1922.

[31] Четыре года продовольственной работы, Москва, стр. 174.

[32] Сборник «Продовольственная политика в свете общего хозяйственного строительства советской власти», Москва 1920, стр. 196.

[33] 15 лет советского строительства, 1932, стр. 338.

[34] Восьмой съезд советов, стр. 22.

[35] Н. Осинский, Государственное регулирование крестьянского хозяйства, 1920, стр. 6‑8, 9‑10, 18, 24.

[36] Восьмой всероссийский съезд советов, стр. 21‑22.