1.3 Экономика становится глобальной

Термин “глобализация” (glabalisation) был введен Р. Барбером в 1970 г. для описания процесса интернационализации капитала бывших американских (once-American) корпораций. В качестве примера глобализации Барбер привел компанию, владевшую супертанкером, построенным в Японии по заказу калифорнийских инвесторов на деньги синдиката нью-йоркских банков.

Танкер был зафрахтован голландской фирмой, застрахован английским “Ллойдом”, плавал под флагом Панамы и обслуживался нанятой в Гонконге китайской командой с западно-германским капитаном во главе. Он возил сырую нефть с Ближнего Востока на нефтеочистительный завод в Бельгии[1].

Барбер рассматривал глобализацию как процесс создания мировой экономики. По его мнению, к концу XX в. “будет не больше смысла говорить об отдельной американской экономике, чем об экономике Делавэра, Орегона или Айовы”. Государство стало “крупным клиентом бизнеса” и оказывает ему разностороннюю поддержку. В свою очередь, бизнес стал непосредственным участником в решении тех задач, которые раньше были функциями правительства: оборона, исследование космоса, образование, подготовка рабочей силы, создание новых рабочих мест, разрешение кризиса городов, защита экологии, решение социальных проблем.

Однако развернувшаяся постиндустриальная революция, ее соединение с деятельностью ТНК придали глобализации необычайную силу и размах. По мнению сотрудников Института проблем глобализации: “Важнейшей чертой глобализации является формирование единого в масштабах всего мира не просто финансового или информационного рынка, но финансовоинформационного пространства, в котором во все большей степени осуществляется не только коммерческая, но и вся человеческая деятельность как таковая”[2].

Технологии выходят на первый план. Информационные тех-нологии стали материальным воплощением и непосредственным двигателем глобализации - разрушения административных барьеров между странами, планетарного объединения региональных финансовых рынков, приобретения финансовыми потоками, конкуренцией, информацией и технологиями всеобщего, мирового характера. Важнейшей чертой глобализации является формирование единого в масштабах всего мира не просто финансового или информационного рынка, но финансово-информационного пространства, в котором во все большей степени осуществляется не только коммерческая, но и вся деятельность человечества как таковая.

Информационные технологии по мере своего распространения свели к минимуму значение пространственных барьеров на рынках. Это повлекло за собой глобализацию конкуренции. Если ранее мировой рынок формировался в форме отдельных сегментов (рынок товаров и услуг, рынок инвестиций, рынок труда и т.д.), то с развитием глобализации эти сегменты стали сливаться в единый рынок, где главным товаром стала информация.

Срок жизни господствующего товара - актуальной информации - чрезвычайно мал, что сделало невозможным раздел мирового рынка и поставило на повестку дня вопрос о возникновении н финансовой сфере глобальной корпорации.

Качественно новый этап технологического развития привел к снижению такого важного преимущества развивающихся V гран, как дешевая рабочая сила. Сточки зрения конкурентоспособности национальной экономики значение имеют не квалификация и дешевизна рабочей силы сами по себе, а сочетание квалификаций, технологий и систем управления.

Индустриальное общество прошло целый ряд этапов техно-логического развития. При этом, как верно подметили М.Г. Делягин и сотрудники его института, чем сложнее технология, тем более уникальным является товар. “Наибольшей степенью уникальности обладают благодаря этому сложнотехнические товары народного потребления - например, бытовая техника и автомобили. С одной стороны, высокая степень переработки и техническая сложность позволяют максимально разнообразить реальные (в том числе заведомо избыточные) потребительские качества этих товаров, с другой - ориентация на индивидуальное потребление позволяет в максимальной степени использовать технологии корректировки человеческого сознания”[3].

Однако как бы ни были оригинальны и сложны технологии индустриальной эпохи, все они являются только технологиями изготовления конкретной вещи. Постиндустриальная экономика возникает тогда, когда технологии выходят за рамки изготовления конкретных товаров. Это коренным образом изменяет сущность экономики.

Например, технологии активного и массового воздействия на человеческое сознание, формирование нужных производителю потребительских ожиданий позволило качественно изменить взаимоотношение между потребностью и товаром. Еще не осознанная потребность человека вызывает к жизни соответствующий товар, а, напротив, создание того или иного товара сопровождается искусственным формированием у человека соответствующей потребности[4].

Соответственно, корректировка человеческого сознания позволяет качественно повысить степень уникальности сложных потребительских товаров и окончательно превратить их рынки из “рынков покупателя” в “рынки продавца”.

М.Г. Делягин и его сотрудники выводят общее правило возрастания влияния производителя на рынки в зависимости от степени сложности производимых товаров. «Рыночная сила производителя, а следовательно, и конкурентная эффективность используемых им технологий возрастают по мере движения от однородных “биржевых” через сложные товары - к уникальным товарам, к которым относится не только уникальное производственное оборудование, но и сложные потребительские товары, поддерживаемые технологиями воздействия на массовое сознание»[5].

При этом производство последних за счет массовости спроса и связанной с ним масштабности воздействия на общественное сознание дает их производителю неизмеримо большую рыночную власть, чем производство сколь угодно сложного и уникального оборудования производственного назначения.

Однако эта рыночная власть еще далеко не максимальна. Ведь производственные технологии лишь завершают сложные и длительные технологические циклы. Заведомо более уникальным, если можно так выразиться, “более неповторимым”, чем производство любых товаров и услуг, является создание и тиражирование самих производственных технологий в целом - разработка ноу-хау. Соответственно, рынки ноу-хау контролируются их разработчиками значительно более сильно, чем рынки даже самых сложных потребительских товаров.

Но и эти разработчики обладают далеко еще не максимальной экономической властью. Выше их создатели новых технологических принципов, которые лишь в результате длительных и сложных НИОКР, после значительных затрат денег, интеллекта и времени воплощаются в производственно пригодные ноу-хау. Но над разработчиками новых технологических принципов властвуют создатели организационных и исследовательских технологий разработки таких принципов. Они и являются наиболее влиятельными субъектами постиндустриальной экономики, в наибольшей степени контролирующими мировые рынки своей продукции и практически избавленными от конкуренции.

Создатели новых технологических принципов самостоятельно формируют рынки и направления реализации своего продукта. Его эффективность настолько высока, что он, как правило, практически не выпускается на открытые рынки, продаваясь и покупаясь преимущественно внутри соответствующих транснациональных корпораций, в той или иной форме финансирующих или контролирующих исследования. Таким образом, рынки новых технологических принципов носят не просто управляемый, но, по сути, внутренний для крупных субъектов мировой экономики характер и контролируются ими не столько коммерчески, сколько организационно.

Второй “этаж” технологической пирамиды образует реализация новых принципов, т.е. их воплощение в ноу-хау, непосредстиенно реализуемые производственные технологии. Производители продуктов этой группы также непосредственно контролируют процесс их реализации, хотя и в значительно меньшей степени, чем представители первого “этажа”. Ведь, в отличие от новых технологических принципов, ноу-хау в достаточно больших объемах регулярно поступают на открытые рынки, хотя продажа их обычно и носит неполный характер, касаясь не самой собственности на ноу-хау, но лишь права их использования и иногда ограниченного тиражирования лицензий.

Третий и следующие после него уровни технологической пирамиды образуют производители товаров, использующие разработанные на втором уровне ноу-хау. Эти уровни плавно перетекают друг в друга по мере упрощения и снижения степени уникальности производимых товаров: от уникальных потребительских товаров, оборудования и услуг, поступающих на открытый рынок, но позволяющих производителю полностью контролировать его, к просто сложным и на последнем, пятом уровне, образующем фундамент пирамиды, к однородным “биржевым” товарам, рынки которых полностью контролируются потребителями и являются поэтому наименее стабильными. Ориентация на них производителя или страны служит для них фактором стратегического риска.

Каждая национальная экономика, как правило, привязана преимущественно к одному из уровней технологической пирамиды господствующими в ней, т.е. наиболее распространенными и значимыми для нее, технологиями. Поэтому описанная технологическая пирамида, задающая своего рода “иерархию технологий”, создает тем самым основу международного разделения труда и, соответственно, основу международной иерархии политической влиятельности различных стран.

Каждая страна оказывается в своей “технологической нише”, от которой зависит и степень ее влиятельности, и ключевые экономические (а значит, и политические) позиции. Именно таким образом, на этой основе и формируются геополитическая и геофинансовая структуры человечества в целом.

Советский Союз в принципе обладал достаточным для систематического и массового создания новых технологических принципов научно-техническим потенциалом. Однако социально- политическая организация, оторванность от мировой экономики не позволяли реализовать этот потенциал. Поэтому единственной страной, производившей технологии и технологические принципы в качестве мирового товара с 1980-х годов стали США. Именно это и обусловило в стратегическом плане долгосрочное сохранение их в качестве мировой сверхдержавы. Помимо них,

разработку новых технологических принципов отчасти осуществляла и Великобритания, однако ее ресурсы были недостаточны для преимущественной специализации в этой сфере; поэтому ее успехи, с одной стороны, носили частичный и нерегулярный характер, а с другой стороны, касались лишь отдельных направлений развития технологий.

Поэтому можно сказать, что на верхнем этаже технологической пирамиды человечества находятся “полторы” страны - США и отчасти Великобритания. Переработку созданных ими технологических принципов в практически применимое ноу-хау осуществляют филиалы транснациональных корпораций, располагающиеся практически во всех развитых странах мира, в основном в странах “большой семерки”.

Остальные страны в общем случае оказались способны лишь воспринимать и реализовывать разработанные на более высоком уровне технологии и распределяются в зависимости от их сложности и эффективности на третьем - пятом уровнях технологической пирамиды. При этом по мере устаревания каждая конкретная технология перепродавалась все менее и менее развитым странам, постепенно (иногда в течение десятилетий) спускаясь на более низкие уровни.

Уровни технологической пирамиды не только не изолированы друг от друга, но, напротив, теснейшим образом взаимосвязаны. Каждый более низкий уровень в прямом смысле слова служит фундаментом для последующего, обеспечивая его сырьем и полуфабрикатами (во всех смыслах этого слова, включая интеллектуальное сырье: идеи, молодых специалистов и просто способных студентов), получая от него технологии производства и управления либо просто оборудование.

Важно отметить, что принадлежность страны к тому или иному уровню технологической пирамиды отнюдь не является чем-то жестким, раз и навсегда заданным еще в ходе формирования этой пирамиды (во время образования единого мирового хозяйства после Второй мировой войны). Каждая страна имеет потенциальную возможность как подниматься на новые уровни, так и “терять высоту”.

Наиболее эффектный подъем продемонстрировали Япония, ряд стран Юго-Восточной Азии, а также некоторые социалистические страны Восточной Европы, сумевшие в исторически кратчайшие сроки после Второй мировой войны почти с самого низа технологической пирамиды подняться до его предпоследнего, второго уровня.

Наиболее эффектное падение выпало на долю Советского Союза, который, обладая, как и царская Россия, “многоукладным хозяйством”, содержал и достаточно уверенно развивал внутри себя все уровни технологической пирамиды, включая высший - генерирование новых технологических принципов.

Таким образом, до разрушения Советского Союза в результате его поражения в глобальной конкурентной гонке в мире существовали не одна, а две технологические пирамиды: советская и западная. Они не могли интегрироваться из-за принципиальной несовместимости используемых технологий. Хотя эта несовместимость наблюдалась зачастую и на достаточно низком уровне (так, например, принципиально разные технологии производства стали сделали невозможным применение ряда советских металлорежущих станков на Западе, а западных - в Советском Союзе), в основном она проявлялась на верхних, наиболее сложных и индивидуализированных уровнях технологической пирамиды.

С этой точки зрения борьба за влияние в “третьем мире”, бывшая во второй половине XX в. наиболее острым направлением соперничества двух типов политических систем, была борьбой за расширение фундамента и, соответственно, ресурсного потенциала двух несовместимых технологических пирамид. Включение той или иной развивающейся страны в орбиту политического влияния СССР или США достаточно прочно “привязывало” хозяйство этой страны к одной из технологических пирамид и делало ее невосприимчивой к “чужим” технологиям.

Поражение Советского Союза привело к уничтожению и поддерживаемой им технологической системы. Единственным исключением можно признать советский ВПК, сохранивший достаточно высокий уровень конкурентоспособности. Однако он обладает лишь весьма ограниченным доступом на рынки сбыта и практически не имеет ресурсов развития, существуя в основном па наработках 10-летней давности.

Необходимым элементом привлечения технологий являются инвестиции. Крупные инвестиции в условиях глобализации »следствие их увеличивающейся мобильности становятся все более опасными для национальных экономик. Но страны, препятствующие свободному переливу инвестиций, теряют еще больше. Вводя жесткие механизмы регулирования бизнеса, страны становились жертвами трансфертных цен, они теряли золото- иалютные резервы, недополучали налоги, сталкивались с ограничениями развития национальных экономик и обрекали себя на технологическую отсталость.

От глобализации к глобальной монополии. В постиндустриальную эпоху финансовая сфера обрела самостоятельность и пала оказывать влияние на экономику в целом. С одной стороны, происходит формирование глобальных финансовых рынков в результате слияния региональных сегментов. С другой стороны, наблюдается интеграция отдельных глобальных рынков финансовых инструментов в единый мировой рынок финансов, выражающаяся в снижении цены перехода капиталов с одного рынка финансовых инструментов на другой.

Такое сочетание процессов объединения и фактического слияния “региональных” и “отраслевых” финансовых рынков в один мировой финансовый рынок все более решительно ставит на повестку дня вопрос о возникновении в финансовой сфере глобальных монополий, обладающих небывалой ранее властью в масштабах мировой экономики. Причина этого проста: глобальный рынок в принципе нельзя поделить.

Многочисленные относительно успешные разделы рынков, известные мировой истории, либо основывались на политическом разделении мира, либо охватывали определенные группы материальных товаров. Однако глобальный рынок постиндустриальной эпохи снимает как политические, так и товарные разграничения. Это прежде всего рынок финансовых инвестиций, не признающий ни государственных границ, ни товарных групп.

Информационные технологии, до минимума снижая “цену входа” на финансовые рынки, устраняют любые “зацепки” для сколько-нибудь устойчивого раздела этих рынков. А поскольку в постиндустриальную эпоху господствующим товаром все отчетливей выступает актуальная информация, определяющая инвестиционные стратегии и размеры прибыли, то это делает практически невозможным даже краткосрочный раздел ее рынка.

Таким образом, большая внутренняя однородность финансовых рынков по сравнению с товарными в сочетании с более коротким сроком жизни финансовых инструментов и значимой для финансовых рынков информации по сравнению с такими же инструментами и информацией, обращающимися на товарных рынках, объективно делает финансово-информационные рынки предрасположенными к монополизации в гораздо большей степени, чем рынки обычных товаров и услуг.

В результате процесс возникновения глобальных монополий на финансовых рынках идет значительно быстрее аналогичного процесса возникновения производственных транснациональных монополий и носит значительно более глубокий характер. Таким образом, в силу объективных условий интернационализация хозяйственной жизни перерастает в ее монополизацию.

Парадокс глобализации заключается в следующем. В современном обществе экономический прогресс немыслим без участия в глобальных экономических процессах. Но чем глубже разворачивается глобализация, тем больше условий она создает для формирования глобальной экономической монополии.

Если подойти к глобализации с позиции конкретных национальных интересов, то тот же парадокс можно изложить следующим образом. Могущество нации зависит от уровня ее экономического развития. В условиях постиндустриального общества допиться высокого уровня экономического развития можно только на основе интеграции в мировую экономику, принимая участие в происходящих в ней процессах глобализации. Но чем теснее экономика страны будет участвовать в процессах глобализации, тем меньше она будет зависеть от национальных институтов власти и гем больше она станет управляемой извне.

Наконец, с позиций рядовых рабочих глобализация означает не просто снижение уровня жизни, но и разрушение складывавшейся два столетия системы охраны труда. Показательны в этом плане события 1980-х - начала 1990-х годов в корпорации ( aterpillar, головное предприятие и офис которой находится в 11еории, штат Иллинойс. Когда менеджер корпорации Д. Файте заявил, что зарплата в мексиканских филиалах фирмы ниже, чем и Пеории, и поэтому никаких прибавок к реальной зарплате оольше не будет, профсоюз решил объявить забастовку. В США трудовое законодательство не допускает увольнений во время забастовок, но не запрещает переносить производство в зарубежные филиалы. В результате забастовка длилась четыре года и обошлась профсоюзу в 300 млн долл., но так и не вынудила руководство корпорации пойти на уступки. Когда забастовщики н конце концов капитулировали, Файте навязал им такие условия груда, которых не существовало вот уже несколько столетий. От них требовалось работать при необходимости по 12 часов и сутки, в том числе по выходным, без всякой дополнительной оплаты[6].

Таким образом, глобализация делает любые объединения работников ради защиты своих интересов неэффективными. Человек остается один перед гигантской мировой монополией, созданной глобализацией.

Конец предпринимательства. В постиндустриальном обществе предприниматели в классическом (индустриальном) их понимании уже не справляются с управлением своей собственностью. Менеджеры сумели овладеть постиндустриальной экономикой и осуществить социальный переворот, оттеснив собственников- иредпринимателей на задний план потому, что оказались впереди процесса постиндустриализации, сделав ставку на специфическое образование. Более 60% из них окончили колледж, получили степень бакалавра или доктора, причем 40% - в области экономики и финансов или юриспруденции. Но главное - они показали удивительную склонность к обучению в процессе всей своей карьеры, максимально инвестируя в него. В результате они стали носителями уникального знания о рыночной стратегии компании и ее задачах.

Это привело к быстрому росту их доходов сравнительно со средним уровнем по стране. В США их доходы выросли с 35 долл. на 1 долл., зарабатывавшийся рабочим в 1974 г., до 120 долл. - в 1990 г., 225 долл. - в 1994 г. и 400 долл. - в 1997 г. В среде же высшего менеджмента заработная плата могла достигать сотен миллионов долларов в год. Менеджеры оправдывали эти затраты. На протяжении периода, когда корпорацией Coca- Cola руководил Р. Гойзуета, капитализация компании росла на 25% в год, а ее рыночная цена увеличилась с 4 млрд долл. в 1981 г. до 150 млрд долл. в 1997 г.

Новая реальность заключается в том, что власть стала выражаться не столько через собственность, сколько через специфические знания, опыт и креативные способности.

Там, где этим пренебрегали, национальный бизнес очень быстро оказывался на обочине постиндустриальной экономики. Национальные культуры, не осознавшие этого фактора, немедленно впадали в нищету, а страны и государства в течение нескольких лет оказывались нищей периферией глобальной экономики, по сути, дотируемой ее ядром.

Наряду с новым правящим классом формировался и класс новых пауперов. Проблема неравенства по доходам при переходе к постиндустриальному обществу была такой же острой, как и в период становления общества индустриального. Однако если в эпоху индустриальной революции это неравенство определялось размерами собственности на материальные средства производства, то в постиндустриальную эпоху пауперизация и люмпенизация коснулась всех лиц, квалификация которых в новых условиях обесценивалась. При этом доходы лиц, осознавших реалии новой эпохи, из которых формировался новый правящий класс, росли с неимоверной быстротой.

Становление постиндустриального мира породило новый тип социального расслоения в рамках его ядра. Обнищание среднего американского работника, а в перспективе - ординарного работника и в других странах, было вызвано его неспособностью к деятельности креативного характера, требующей творческих подходов и неординарных решений.

В постиндустриальном обществе лишь образование дает необходимую гарантию того, что семья не окажется в нищете. В США в начале 1990-х годов доля белых американцев с дипломом колледжа, оказавшихся по разным причинам ниже черты бедности, составляет только 2%, а среди афроамериканцев - менее 4%. Среди лиц же с неполным средним образованием за чертой бедности находились 31% белых и 51% афроамериканцев[7].

В начале 1990-х годов в США зависимость нормы безработицы от уровня образования стала очевидной и резкой. Доля безработных среди выпускников колледжа и лиц, не имеющих полного среднего образования, составила 3,2% против 12,6%. Такая же тенденция проявилась в других странах, вступивших в эпоху постиндустриального развития: в Канаде это соотношение составило 7,3% против 14,3%, а во Франции - 6,8% против 14,7%. При этом среди занятых лиц с неполным средним образованием многие не имели постоянной работы или работали неполный рабочий день. И США в начале 1990-х годов только 59% лиц без полного среднего образования были заняты на постоянной основе. Выпускники колледжей после увольнения на 18% чаще, чем работники со средним образованием, вновь трудоустраивались с прежним или более высоким уровнем заработной платы. Теряли в доходах на новом месте работы только 5-7% из них[8].

Революция в сфере связи и обработки информации качественно изменила характер доступа к ней, резко увеличила производительность труда в сфере сбора и обработки информации. На высокотехнологичных рынках в США и менее развитых в Германии и Франции капитализация котировавшихся там фондов мало коррелировала с их прибыльностью и даже с ожидаемой прибыльностью. Очевидно, инвесторы ждут от своих инвестиций несколько иной отдачи, чем прибыль. Аналогичные процессы наблюдались и в Японии.

Это изменение мотивации не случайно. Производству стал необходим не столько образованный или информированный работник, сколько креативный деятель, творец, умеющий привносить в каждый процесс нечто новое, из известного извлекать нечто, ранее не существовавшее. Креативная мотивация стала главным признаком принадлежности к новому господствующему классу. Успех в постиндустриальной среде способствует людям, имеющим креативную, а не накопительскую мотивацию. Креативные ценности активно укоренились в сознании элиты постиндустриального ядра современной цивилизации.

На рубеже 1990-х годов наблюдался все более быстрый рост креативно мотивированного класса современного общества, в который перерождалась часть прежней элиты индустриально- го мира. Закончив образование, они успешно строили карьеру, которая позволяла им реализовать свои способности и добиться высокого положения в обществе. На них работала технология, расширяя их возможности выбора и повышая степень их свободы, предоставляя в их распоряжение невиданные ресурсы. Чем больше ресурсов оказывается в их руках, тем меньше они нуждаются в услугах других людей.

Когда одного из видных представителей этого класса менеджера корпорации Sun Microsystem Дж. Гейджа спросили, сколько служащих ему на самом деле нужно, он ответил: “Шесть, максимум восемь. Без них мы действительно застрянем”. А на вопрос, сколько человек работает в Sun Microsystem, Гейдж сказал: “Шестнадцать тысяч. Но все они, за редким исключением, являются резервом”[9].

Новый правящий класс уже сегодня в постиндустриальном ядре контролирует почти весь конечный продукт современного материального производства и процесс создания высоких технологий. Конкуренция индустриального типа и производство, которое может обойтись без новых технологических достижений, сохранились в 1980-х годах почти исключительно в сфере простых массовых услуг.

Сфера квалифицированных услуг, производство программного обеспечения и высоких технологий, продукция массовой культуры, финансы стали главным по массе прибыли сектором глобальной экономики. От развития постиндустриального сектора стало зависеть благополучие материального производства.

Примечательно, что во всех странах, не преодолевших индустриальный уровень развития, смысл постиндустриальных изменений оставался непонятым, экономисты этих стран повторяют ошибку физиократов, не признавая за производством нематериальных товаров способности создавать добавленную стоимость, приписывая ему лишь функцию перераспределения.

Резкий скачок в развитии средств связи и доступа к информации во второй половине 80-х годов послужил катализатором становления постиндустриального экономического уклада. Резкий рост значения постиндустриального сектора, гигантский переток капиталов в сферу нематериального производства, невероятная прибыльность компаний, работавших в этой сфере, явная переоценка их капитализации - все это породило бум, характерный для перехода к новой фазе развития мировой экономики.

Е. Гильбо выделяет также “четвертичный” и “пятеричный” сектора экономики. К первому он относит фундаментальные результаты образования, которые “приобретают товарный характер, становятся одной из важнейших и самой прибыльной отраслью экономики”. А ко второму - формирование у человека мотинаций, манипуляция его сознанием и т.д. С этим связаны “шарлатанские формы тоталитарных религиозных сект, PR-агентств, астрологических сообществ и тому подобных структур”[10].

На мой взгляд, для этого нет никаких оснований. Верно, что и сфере образования в конце 1970-х годов начался переворот, связанный с новыми техническими возможностями его тиражирования, массовости, концентрации и за счет этого интенсификации. Образование утратило абстрактную универсальность и приобрело конкретно-практическую ориентированность. Однако все это не выходит за рамки третичного сектора. Что же касается формирования мотивации, то, как мы видели, это давно уже взято на вооружение постиндустриальным обществом, является частью информационных технологий.

Для первичного сектора экономики важнейшей составляющей производства являются природные объекты - сельскохозяйственные земли, леса, залежи полезных ископаемых. Несравненно меньшую ценность имеют средства производства и труд, не требующий высокой квалификации.

Становление институциональной экономики. Экономику можно представить как общественную систему, разрешающую проблему дефицита. Дефицит является главным понятием экономики. Нобелевский лауреат Дж. Стиглер считал закон дефицита (scarcity) “экономическим.эквивалентом закона сохранения материи”. Если нет дефицита, то нет смысла во всей экономической деятельности. Закон дефицита гласит, что никогда не может быть достаточно благ и услуг, чтобы удовлетворить потребности каждого. В первую очередь это связано с ограниченностью ресурсов. Если же ресурсов достаточно, то недостаточными могут быть производственные мощности, число рабочих рук и т.д. Это означает, что кто-то или что-то должны определять, кто и сколько получит из ограниченного объема благ и услуг.

Возможны четыре главных способа решения этой проблемы: ойкосный, присваивающий, рыночный и институциональный. В первом случае все блага и услуги производятся, распределяются и потребляются внутри семьи или родовой общины. Наиболее распространенной и живучей формой ойкосного способа является домашнее хозяйство.

Во втором случае более или менее значительная часть производимой семьями или общинами продукции присваивается и потребляется особым социальным слоем, завоевавшим свое право силой оружия, получившим его властью государства или авторитетом церкви. Частным случаем присваивающего способа является попрошайничество, независимо от того, производится ли оно нищим, умоляющим подать ему несколько копеек на пропитание, или государством, выпрашивающим многомиллионные кредиты.

В третьем случае один произведенный продукт обменивается на другой по установленным рынком ценностным соотношениям. Рыночные отношения могут выступать в бартерной или денежной форме.

В четвертом случае все экономические отношения регулируются с помощью специальных институтов, формирующих правила экономического поведения и следящих за их соблюдением. Особой формой институционального способа является плановая экономика, в условиях которой размеры производства и распределение ВВП регулируются централизованно с помощью государственного планирующего органа и подчиненных ему институтов региональных властей.

В любой экономической системе сосуществуют одновременно все четыре способа решения проблемы дефицита (хотя не все они легально допускаются). Но один из них имеет преобладающее значение. Он определяет характер общественных отношений, социальное устройство и основные экономические институты. Если господствующим является ойкосный способ, то мы имеем дело с первобытнообщинным способом производства. Если господствует присваивающий способ, то формируется рабовладельческая, феодальная, служило-тягловая или клерикальная система. Господство рыночного способа решения проблемы дефицита порождает капитализм. Наконец, господство институционального способа, в зависимости от его конкретной формы, порождает различные социально-экономические устройства: от не-олиберальной до социал-демократической и социалистической.

Каждый способ решения проблемы дефицита связан с господством определенной формы собственности. Ойкосный способ возникает на основе семейной или общинной, собственности. Присваивающий способ - на базе собственности на человека или крепостного права. Для рыночного способа необходимо господство мелкой частной собственности. Наконец, институциональный способ связан с крупной частной, корпоративной или государственной собственностью.

Традиционный финансовый механизм, адекватный индустриально-рыночному укладу, оказывается совершенно несовместим с постиндустриальной экономикой. Это связано с существенным изменением критериев оценки, их многофакторностью, стохастическим характером. Значительную роль играют в этом процессе нефинансовые факторы, связанные с косвенным влиянием на конкурентоспособность и только в конечном счете выражающиеся в финансовых показателях типа.

Основной институцией западной экономики, которая лежит в основе технологий финансирования постиндустриальной сферы, стали структуры венчурного финансирования. Именно они осуществляют инвестиции и текущее финансирование постиндустриального бизнеса.

Сам термин “венчурный” (рисковый) капитал связан с формально высоким уровнем риска финансирования таких проектов при их крайне высокой прибыльности. Основная идея заключается здесь в такой массовизации процесса, при котором этот риск раскладывается на большую массу проектов, на которой выполняются статистические закономерности и сверхприбыльность одних покрывает рискованность всех.

В действительности постиндустриальные финансовые институции включают не только механизм обобществления рисков, но и весьма эффективные технологии регулирования, стимулирования конкурентоспособности, гармонизации взаимодействия и т.п. Все это требует не только детального законодательного регулирования, но и формирования весьма серьезных механизмов реализации этих технологий, подготовки специалистов высокого уровня.

Обобществление рисков в западной экономике требовало концентрации весьма больших масс капитала. В США с их могучими финансовыми ресурсами на емком рынке могли действовать лишь несколько таких фондов, да и то шло их неформальное картелирование. В Европе это оказалось возможным лишь в едином общем рынке.

Изменение критериев оценки, уход от их одномерности и определенности, исчезновение в общем случае массовизации продукта, статистически значимых страт продавцов и покупателей делает невозможным функционирование традиционного индустриально-рыночного, чисто товарного механизма при организации обращения в постиндустриальной экономике. Свободный рынок оставался относительно эффективной формой самоорганизации процесса обращения для массового, индустриального продукта частных предприятий, но его эффективность и здесь уже намного уступала институциональным, высокоструктурированным механизмам, сводящим продавца и покупателя.

Простейшим примером может служить многоуровневый маркетинг с его пирамидами, системами бонусов и бесчисленными модификациями. Любая, даже самая экзотическая и неустойчивая его модификация оказывается на порядок более эффективным механизмом, сводящим продавца и покупателя, нежели свободный рынок с его “невидимой рукой” и прочими кумирами. В этой связи социалистическое устройство экономики было значительно ближе к постиндустриальному ее устройству, чем по-строенная в странах СНГ в 1990-е годы псевдорыночная система.

Эра информационных технологий открыла возможность для формирования новых высокоинформативных и высокострукту-рированных институций как оптовой, так и розничной торговли. Мелкое и среднее предпринимательство продолжает использовать некоторые элементы свободной рыночной модели, становясь в то же время все более зависимым от крупных корпораций или государственной помощи. В то же время организация оборота собственно постиндустриального продукта, с его уникальностью продавца и покупателя, индивидуализацией требований, адаптивным характером предложения носит уже чисто институциональный характер, и никакого сходства со свободной рыноч-ной формой организации обращения в этой сфере нет.

Для индустриальной эпохи характерна пирамида: широкое основание мелкого предпринимательства, более узкий слой среднего бизнеса и относительно узкая вершина магнатов делового мира. Особенности постиндустриального бизнеса заключаются в его резкой поляризации. На одном полюсе супермонополии ТНК, чьи капиталы нередко превышают национальное богатство ряда стран; на другом полюсе мелкий бизнес, все больше теряющий способность существовать самостоятельно и зависящий либо от крупных корпораций, либо от государственной помощи.

Творческий характер производства приводил к необходимости содержать многочисленный штат ученых, конструкторов, испытателей, а наличие конкурентов вынуждало иметь свою службу безопасности, разведки, лоббистов во властных структурах, Крупные образования были необходимы и для осуществления маркетинга постиндустриальной продукции, а также для осуществления “интерфейса” между производителем и потребителем.

Существование таких структур резко повышало барьер для выхода новых видов бизнеса на рынок и трансакционные издержки бизнеса. Именно такое структурирование, опосредование процесса обмена, уход от рыночных форм, экономической свободы и честной конкуренции оказался для постиндустриального бизнеса необходимым условием существования.

Эффективность этих новых форм обращения такова, что производимая в них добавленная стоимость вносит огромный вклад в величину производимого национального продукта. Оставшаяся от индустриальной эпохи с ее архаичными рыночными теориями система национальных счетов и оценки не имеет возможности оценить величину этого вклада. Косвенную его оценку может дать сравнение экономик США и ЕЭС. Опережающее развитие информационных технологий в США резко повысило конкурентоспособность американских товаров при примерно равном качестве и размерах издержек производства и США и Европе.

Уход от архаической свободно-рыночной организации сферы вращения с ее абсолютной неизбирательностью, высокими издержками и низкой эффективностью, построение высокострук- I урированных информационно емких, избирательных и адаптивных механизмов, сводящих продавца и покупателя, стало необходимым базовым условием конкурентоспособности национальной экономики, эффективности ее функционирования, снижения до приемлемого уровня издержек, высокой производительности труда в национальном масштабе.

Без ухода от устаревших “рыночных” теорий, без формирования в национальном масштабе необходимой институциональной среды для постиндустриальных механизмов обращения, без массированных инвестиций в их становление выживание (или конкурентоспособность) национальных экономик становилось невозможным. Каких бы успехов не достигали производители, и условиях рыночного механизма их продукция не могла быть конкурентоспособной не только на мировом, но в значительной мере и на местном рынке в силу гигантских издержек обращения, неэффективности механизмов, сводящих продавца и покупателя.

Формирование единой системы мировой экономики - это в значительной степени результат деятельности международных экономических институтов, таких как Международный валютный фонд, Международный банк, Генеральное соглашение по торговле и тарифам и др. Ни один из этих институтов не преследует цели сохранения свободного рынка, а регулирует его, руководствуясь геоэкономическими, а отчасти и геополитическими интересами ведущих деловых кругов.

Институциональная структура характерна для всех экономически развитых стран. В США, например, государственное регулирование экономики осуществляет Экономический совет при президенте. В дополнение к нему 19 января 1971 г. Белый дом опубликовал меморандум президента Р. Никсона о создании С овета по вопросам международной экономической политики. При Совете был создан генеральный секретариат во главе с исполнительным директором, на пост которого был назначен известный промышленник П. Петерсон. В его обязанности входили подготовка материалов для заседаний Совета, “разработка стратегии и установление взаимосвязи различных аспектов проблемы”, а также “создание специальных групп для изучения кон-кретных проблем”[11].

Совету была придана оперативная группа для наблюдения за исполнением принятых решений и координации деятельности соответствующих правительственных ведомств. Кроме того, при Совете могли создаваться постоянные или специальные подкомитеты. Под его руководством работали также межведомственные группы по различным аспектам внешнеэкономической политики: по текстилю, торговым соглашениям, гражданской авиации и др. Таким образом, Совет вместе со своим аппаратом руководил различными аспектами американской политики в области внешней торговли, зарубежных капиталовложений, иностранной помощи, международных финансов и транспорта, которыми занималось в общей сложности свыше 60 министерств, правительст-венных ведомств, комиссий и групп. Функции Совета заключались в координации их деятельности во всех этих областях, разработке предложений президенту и передаче принятых им решений для конкретного исполнения министерствами, ведомствами и т.д. В первую очередь, как отмечалось во внешнеполитическом послании Р. Никсона, Совет занимается вопросами торговой политики[12]. Таким образом, при Никсоне решение главных проблем внешнеэкономической политики было перенесено на уровень Белого дома.

Вместе с тем американские корпорации и финансовые группы не всегда соглашаются с правительством и в состоянии настоять на своем.

Так, например, в конце 1970-х годов американский экономист Дж. Тобин предложил “подсыпать песку в механизмы чересчур эффективных международных финансовых рынков”, взимая со всех сделок с иностранной валютой налог в размере одного процента[13]. Эта цифра может показаться малой, но она имела бы решающее значение для сокращения дерегулированного потока капиталов с его внезапными изменениями направления и хаотическими колебаниями курсов валют. Игра на разнице процентных ставок между странами стала бы возможной лишь в исключительных случаях.

Преимущества плана Тобина были очевидны. Центральные банки вновь оказались бы в состоянии регулировать экономическую конъюнктуру с помощью изменения процентной ставки. Например, в случае спада в Европе и бума в США европейцы могли бы давать деньги взаймы на целых 8% дешевле, чем Федеральная резервная система. Сокращение масштаба спекуляций привело бы к уменьшению колебаний валютных курсов, которые стали бы больше соответствовать реальному состоянию национальных экономик. Центральные банки вновь смогли бы стабилизировать курсы национальных валют.

Однако против этого одобренного администрацией плана выкупили финансисты Нью-Йорка и Лондона. Законопроект о нмедении налога Тобина дважды был провален в конгрессе США. Но если бы он был принят в США или даже всеми странами ”большой семерки”, то его осуществление было бы невозможно.

И ели бы остался хоть один финансовый центр, свободный от этого налога, торговцы валютой перенесли бы туда все свои операции. Налог Тобина имел бы шанс на успех только в том случае, гош бы его приняли все государства мира. Хотя и в этом случае дельцы с Уолл-стрита угрожали перенести свои “штаб-квартиры мл корабли, плавающие посреди океана”[14].

Таким образом, на рубеже 1980-х годов экономические институты самого могущественного государства оказались слабее корпораций и финансовых групп. Тем не менее регулирование постиндустриальной экономики осуществляется на саммитах бльшой семерки” и в рамках крупных экономических форумов, например в Давосе.