Раковский. Вчера я кончил свои показания на том факте, что я имел после моего разговора с высокопоставленным лицом, близким японскому правительству, три разговора с тем общественным деятелем, возглавляющим крупную общественную организацию в Японии, о котором я говорю.

На втором и на третьем свидании с деятелем, возглавляющим крупную общественную организацию в Японии, у нас были установлены характер тех сведений, которые я обещался передавать японской разведке в Москве, а также и техника этой передачи. Еще в Токио я привлек к этому делу доктора Найда, секретаря краснокрестной делегации, принадлежность которого к подпольной контрреволюционной террористической организации мне уже была известна. Я отправил доктора Найда с моей визитной карточкой к общественному деятелю, и с ним он уговорился, каким образом в Москве, с кем должен доктор Найда встречаться; он и играл роль агента связи между мною и японской разведкой. В Токио я имел еще одну встречу с третьим лицом. Все эти международные конференции, как вам вероятно известно, сопровождаются всякими приемами, обедами, спектаклями, встречами, которые, обыкновенно, являются рамками для ведения очень серьезных разговоров вполне законных, а иногда и незаконных. Я говорю с точки зрения всяких вербовок. Я был представлен этому третьему лицу вторым высокопоставленным лицом. Он попросил меня пойти с ним вместе пить кофе,— это было после ужина — и, засевши за столиком, мы начали разговаривать.

Передавать всю беседу я не буду, и это не нужно, я скажу существо. Беседу со мной он начал с того, что заявил мне: “Нам известно, что вы являетесь ближайшим другом и единомышленником господина Троцкого. Я должен вас попросить, чтобы вы ему написали, что некое правительство недовольно его статьями по китайскому вопросу, а также и поведением китайских троцкистов. Мы вправе ожидать от господина Троцкого иной линии поведения. Господин Троцкий сам должен

понимать, что является необходимым для некоего правительства. Входить в подробности не нужно, но ясно, что вызвать инцидент в Китае явилось бы желательным поводом для того, чтобы можно было вмешаться в Китай”. Обо всем этом я написал Троцкому — о моих переговорах в Токио, о моих разговорах с Юреневым, о моих встречах и, конечно, об этом последнем предложении.

О всех моих разговорах я ставил также в известность и Юренева. Последнюю неделю я заболел воспалением вен правой ноги и оставался в полпредстве. Я говорю об этом потому, что это давало возможность мне и Юреневу часто видеться. Он приходил ко мне,— в это время другие члены делегации, конечно, отсутствовали—приходил ко мне и мы разговаривали о наших общих троцкистских делах. Юренева сильно смущало одно обстоятельство. “Мы,— говорит,— очутились в таком переплете, что иногда не знаешь, как себя вести. Боишься, как бы, удовлетворив одного из наших контрагентов, не обидеть другого. Вот теперь, например, возникает антагонизм между Англией и Японией в китайском вопросе, а нам приходится иметь связь и с английской, и с японской разведкой...”

Вышинский. Кому это — нам?

Раковский. Троцкистам. “Московский центр, Пятаков в данном случае, жалуется, что Богомолов держит сторону англичан. Мне приходится вот в этом всем ориентироваться”... Я ему сказал: вы преувеличиваете трудность вашего положения. Из чего нужно исходить? Нам, троцкистам, приходится играть в данный момент тремя картами: немецкой, японской и английской. Немецкая карта, по крайней мере, в тот момент для меня была недостаточно ясна. Я лично считал, что не исключено, что Гитлер будет искать сближения с правительством СССР. Я ссылался на политику Ришелье: у себя он истреблял протестантов, а в своей внешней политике заключал союзы с протестантскими германскими князьями. Отношения между Германией и Польшей тогда были все еще в стадии рождения. Япония же является актуальным агрессором против СССР. Японская карта была для нас, троцкистов, чрезвычайно важна, но, с другой стороны, не нужно переоценивать значения Японии как нашего союзника против Советского правительства. Если даже японская агрессия и сможет продвинуться на территорию СССР, она утонет в пространстве и тайге. А что касается Великобритании, здесь дело посерьезнее. Великобритания в данный момент находится в антагонизме с Японией. Я рассказываю наши внутренние разговоры, которые должны показать, почему мы следуем той или иной линии. В данный момент Англия находится в антагонизме с Японией, но не нужно забывать, что Англия возглавила коалицию против французской революции и 25 лет боролась.

Председательствующий. Вы поменьше уходите в область прошлого и побольше говорите насчет троцкистской организации.

Раковский. Таким образом, вывод заключался в том, что нужно держать связь с английской разведкой, а в данный момент направить внимание на японскую разведку.

Вышинский. Я не совсем вас понял. Вы говорите: нужно держать связь с английской разведкой, а внимание направить на японскую разведку.

Раковский. Главное внимание направить.

Вышинский. Значит, надо служить и японской, и английской разведке, а вдобавок еще и германской?

Раковский. Последняя, по моему тогдашнему личному мнению,— как перспектива.

Вышинский. Вы видели из показаний Крестинского, что это была вовсе не перспектива.

Вы лично были связаны с какими разведками?

Раковский. С английской и японской.

Вышинский. А Крестинский? Обвиняемый Крестинский, вы с какой разведкой были связаны?

Крестинский. С немецкой.

Вышинский. В перспективе или реально?

Крестинский. В действительности.

Вышинский. В действительности. Продолжайте, пожалуйста.

Раковский. Я вернулся из Токио, имея в кармане мандат японского шпиона. Мне это нетрудно в теперешних моих настроениях сказать открыто и то, что я раньше перед своей собственной совестью не хотел бы признать, признать открыто, перед гражданским судом. Быстро, в течение нескольких месяцев, можно сказать, я завершил ту эволюцию троцкизма, которую другие троцкисты завершили в течение нескольких лет. Я говорю несколько месяцев потому, что я до этого был вне связи, вне активной деятельности. Троцкизм пережил период пассивного пораженчества, когда он злорадствовал каждому промаху, каждой неудаче партийного строительства и Советского правительства в социалистическом строительстве. И в тот период и в моем лице были уже зацепки с той или иной разведкой. Об этом я буду говорить, о моей связи с английской разведкой. Но это было уже, как я сказал вчера, эпизодически. А второй период, период активного пораженчества, период, когда не ждешь промаха или поражения, промаха во внутренней работе, а начинаешь вызывать вредительства по известной системе и программе, когда не ждешь предложений извне, случайно, а начинаешь искать связь — шпионаж становится системой. Вот эту эволюцию троцкизма—от пассивного пораженчества к активному пораженчеству — я пережил в период 1934 года. Троцкизм раньше выдавал себя за известное идеологическое течение, теперь он полностью себя обнажил в моем лице. В 1934 году я уже видел, что все теоретические и идеологические предпосылки, это все отошло в прошлое, это — все без всякого значения, и в том числе пресловутая, схоластическая теория о невозможности строительства социализма в отдельной стране. Теперь мы становимся школой шпионажа, вредительства, государственной измены, террора. Мы—авангард иностранной агрессии, международного фашизма и не только в СССР, но и в Испании, в Китае, во всем мире. Понятно, что тут была какая-то внутренняя увязка и с нашим прошлым. Никто, я думаю, не подведет знак итога между нами и фашистами. Это было бы извращением всей картины и во вред правде, и во вред борьбе с троцкистами. Тут были другие, далеко идущие расчеты. Вся политика была политикой авантюризма, авантюры, но говорил я себе (я и в разговоре с Юреневым не скрывал), что я пишу Троцкому о том, что мы делаем, — является политикой ва-банк, все за все. Но когда авантюра удается, авантюристов называют великими государственными людьми. Какие у нас расчеты? Я возвращаюсь к разговору с Юреневым потому, что я считаю, что они характерны.

Вот японская агрессия. Она может вызвать внутри колоссальное недовольство, а мы в это время явимся уже как друзья, связанные узами сотрудничества, в роли спасителей родины. И тогда уже будут применять программу относительно Приморья, Приамурья и так далее.

Приехав в Москву, я продолжал болеть до 15 января 1935 года. Присутствующий здесь, между прочим, профессор Плетнев и другие врачи меня лечили. Казаков впрыскивал мне лизаты.

В это время пришел навестить меня Сосновский. Да, я позабыл сообщить одну важную подробность, что Юренев в ответ Пятакову написал письмо тем же способом, конечно, о разведывательной связи и шпионской работе. Написано было симпатическими чернилами. Я поставил его в известность о всех моих разговорах в Японии и передал Сосновскому ответное письмо Юренева Пятакову, написанное симпатическими чернилами. В течение 1935 и в первой половине 1936 года, то есть до процесса Каменева и Зиновьева, я передал через Найда японской разведке пять сообщений. Я не буду говорить о проблемах этих анализов, существенное не в этих проблемах. Главное заключалось в том, что я передавал о влиянии отмены карточной системы на уровень заработной платы, о состоянии колхозов, о выполнении пром-финплана. Изложение и выводы сознательно делались резко пессимистически, в сгущенных черных красках. Я это сделал для того, чтобы поощрять аппетиты агрессоров.

В начале 1935 года я получил второе письмо от Троцкого. Он возвращался к своей теме, изложенной в первом письме, и давал директивы о необходимости изолировать Сталина, изолировать Советский Союз в международном отношении. Он развивал уже здесь более конкретную аргументацию, которую следует применить в моей работе по международной изоляции Советского Союза.

Конечно, прежде всего шла речь о левых заграничных элементах. Тут надо играть на их пацифистских чувствах. Надо так представлять дело, что СССР может стать причиной войны. Если же я буду говорить с английскими лейбористами, то надо исходить из того, как английские элементы боятся восстановления обязательной воинской повинности, что неминуемо в случае войны. Поскольку речь шла о правых заграничных элементах, тут дело проще, их настроения против СССР достаточно ясны и определенны. С ними можно говорить открытым языком. Что же касается демократических элементов, то тут надо подходить не лобовым ударом, а обходным движением. И вот представился случай, когда я мог применить эту директиву Троцкого. Это было во время приезда французского премьера Лаваля. Среди журналистов, которые приехали из Франции вместе с Лавалем, был Эмиль Бюре — один мой близкий старый товарищ по Франции, перешедший в лагерь правых республиканцев и ставший директором одной из крупнейших и самых авторитетных французских газет “Л'ордр”. Я пошел к нему в гостиницу “Метрополь”, поставив себе задачу убедить его, что франко-советское сближение чревато опасностью, что оно может привести к новой превентивной войне со стороны Германии. Я ему заявил, что это не мое только мнение, я ведь знал настроения всей оппозиции, ее пораженческие настроения.

Вышинский. Какой оппозиции? Когда это дело было?

Раковский. Это было в середине 1935 года, когда Лаваль приезжал в Москву.

Вышинский. О какой же оппозиции вы говорите?

Раковский. Я говорю и о правых, и о троцкистах.

Вышинский. Какая же это оппозиция? Это бандитская группа контрреволюционеров.

Раковский. Гражданин Прокурор, вы меня простите, долго этот термин...

Вышинский. Вы в своих объяснениях сегодня вообще допускали целый ряд таких выражений, как будто вы забываете, что дело идет о вас, как о члене контрреволюционной, бандитской, шпионской, диверсионной организации изменников. Я считаю себя обязанным вам об этом напомнить, ведя ваш допрос, и просить вас держаться ближе к существу совершенных вами изменнических преступлений, говорить без философии и тому подобных вещей, которые здесь совершенно не к месту.

Раковский. Бюре мне ответил: Франция не может оставаться изолированной перед растущей милитаризацией Германии. На агрессора нужно надеть смирительную рубашку, это есть единственный способ подавить войну. Об этом ответе я написал Троцкому. Повторяю, это было летом 1935 года, когда Лаваль был в Москве.

В начале января 1936 года мне позвонил Пятаков из Наркомтяжпрома и сказал короткую фразу по-французски: “Наш друг недоволен тобой, ты неактивен”. Я положил трубку, так как считал абсолютно неуместным вести подобные разговоры по телефону.

Через некоторое время я встретился с Радеком, и он мне рассказал о поездке Пятакова в Осло. Эта встреча была в начале июля, во время приема международной комиссии по гигиене при Лиге наций. Радек поставил меня в известность о переговорах между немцами и Троцким и просил моего содействия. Он предполагал, что следовало бы поддержать Троцкого в Москве, то есть перед представителями германской разведки в Москве. Я делал по этому поводу некоторые критические замечания, но это не имеет значения. Важно то, что я уезжал на юг вместе с этой делегацией и условился с Радеком, что по приезде с юга я заеду к нему за город, причем Радек дал мне адрес своей дачи в Химках.

Когда я вернулся с юга (это было в конце июля), через очень короткий период времени начался процесс Каменева—Зиновьева, и я Радека больше не видел.

Теперь я возвращаюсь к моей изменнической деятельности до ссылки и начну с показаний относительно того, как я стал агентом “Интеллидженс Сервис”.

Дело происходило в конце 1924 года. После падения правительства Макдональда, ко мне в полпредство в Лондоне явились два англичанина — Армстронг и Леккарт, мне лично знакомые.

Вышинский. Кто они такие были?

Раковский. Армстронг — бывший морской офицер, Леккарт и Армстронг составляли часть окружения известного английского крупного капиталиста лорда Инверфорса, бывшего министра кабинета Лойд-Джорджа. С Армстронгом я познакомился еще в Лозанне, вскоре после моего приезда туда, в начале 1923 года во время лозаннских переговоров. Он явился туда и устроил свидание нашего наркома с лордом Керзоном, но это по другой линии.

Вышинский. То есть по какой по другой?

Раковский. По линии форейн-офис.

Вышинский. А ваше знакомство с ним в 1924 году было по какой линии?

Раковский. Первое знакомство, как я сказал, было в Лозанне, а потом я виделся с Армстронгом, который был очень хорошо знаком с морским атташе нашего полпредства Бернсом, и вместе с Армстронгом и Бернсом я имел встречу с лордом Инверфорсом, которая касалась организации кредита, так что я его видел в тот раз...

Вышинский. Меня не интересует, какие встречи у вас были со всякими лордами, а меня интересует ваша преступная деятельность в пользу английской разведки.

Раковский. Но так как вы меня спросили, когда я видел Армстронга...

Вышинский. Я вас спрашивал и вы сказали, что в 1924 году к вам пришел Армстронг.

Раковский. В конце 1924 года.

Вышинский. Что это было ваше знакомство уже по другой линии. Вот я вас и спрашиваю: по какой по другой линии?

Раковский. По линии ведения переговоров для открытия кредита в Англии.

Вышинский. Значит, тоже официальная линия?

Раковский. Линия официальная, где я выполнял директиву.

Вышинский. Каким образом вы оказались завербованным для службы в английском “Интеллидженс Сервис”? Это нас интересует. В этом мы вас обвиняем.

Раковский. Гражданин Прокурор, я понял, что вы меня спрашиваете, когда я познакомился с Армстронгом.

Вышинский. В 1923 году, вы ответили.

Раковский. А потом в Лондоне я его видел и до этого.

Вышинский. Если я вас правильно понял на предварительном следствии и правильно понял то, что содержится в документах предварительного следствия, то вы уже в 1924 году оказались завербованным в качестве агента “Интеллидженс Сервис”. Правильно?

Раковский. Правильно.

Вышинский. Скажите, при каких обстоятельствах произошла эта вербовка, при каких обстоятельствах вы сделались агентом “Интеллидженс Сервис” в 1924 году.

Раковский. Я позволю себе повторить этот момент, что после падения правительства Макдональда в ноябре 1924 года ко мне явились Армстронг и Леккарт, с которыми я раньше уже был знаком и по другой линии.

Вышинский. Ну, пожалуйста. Дальше, как произошла ваша вербовка. Я понимаю, что это вам может быть не совсем приятно сейчас говорить, но это необходимо.

Раковский. Я все изложил в своем показании и здесь.

Вышинский. Тогда будьте добры, расскажите именно об этом вопросе, об этом факте, как вас завербовали.

Раковский. Армстронг сказал: “мы питаем к вам большую симпатию, хотим предупредить вас против опасности, которая вам грозит”. Он вынул из кармана бумажку, которую предъявил мне.

Вышинский. Что это за бумажка?

Раковский. Это было письмо, написанное на машинке и подписанное моей подложной подписью.

Вышинский. Подложной ли?

Раковский. Подложной.

Вышинский. А куда было адресовано это письмо?

Раковский. Без адресата.

Вышинский. Кому предназначалось?

Раковский. Я расскажу содержание письма.

Вышинский. Вы не хотите, чтобы я вам ставил вопросы?

Раковский. Нет, я не имею права.

Вышинский. Вы имеете право.

Раковский. Пожалуйста, задавайте, может случиться так, что о том, о чем я хочу рассказать, вы зададите вопросы и я охотно отвечу.

Вышинский. Для кого было предназначено это письмо?

Раковский. Это письмо было написано в Германию, а адресата не было.

Вышинский. Письмо было предназначено для Германии?

Раковский. Из содержания вытекало, что оно предполагалось для германского правительства.

Вышинский. Для германской разведки?

Раковский. Возможно.

Вышинский. Что же в этом письме говорилось?

Раковский. В этом письме говорилось, примерно, следующее: “Посылаю вам приложенный список румынских торговых фирм и редакций газет, которые следует привлечь на сторону Германии для привлечения самой Румынии в войну на стороне той же самой Германии”.

Вышинский. Что означает такое содержание письма?

Раковский. Содержание письма означало, что у меня с германской разведкой, с германским правительством или какой-то германской организацией существовала связь.

Вышинский. И вы помогали Германии в вербовке на территории Румынии румынских граждан для содействия Германии?

Раковский. Правильно.

Вышинский. Так обстояло дело.

Раковский. Правильно.

Вышинский. А скажите, в Румынии вы были в это время, к которому относится это письмо?

Раковский. Время, к которому относится письмо?

Вышинский. Да.

Раковский. Письмо было помечено из Берна октябрем 1915 года, а в это время меня не было в Берне.

Вышинский. А вы в Румынии были?

Раковский. Был, как же, к рабочему движению я был причастен.

Вышинский. Рабочее движение вы оставьте в стороне, я говорю не о рабочем движении, которому вы изменили по вашим собственным показаниям в 1924 году. Вы сказали, что в 1924 году вы сделались агентом английской разведки?

Раковский. Сделался.

Вышинский. Это есть измена рабочему классу? Давайте здесь уточним, раз мы коснулись этого вопроса.

Раковский. Изменил.

Вышинский. Поэтому поменьше говорите о рабочем движении, а скажите по вопросам, которые ближе к процессу. В каком году вы были в Румынии?

Раковский. В Румынии я был с 1904 по 1907 год и с 1912 по 1917 год.

Вышинский. В период войны вы находились в Румынии?

Раковский. В Румынии.

Вышинский. Чем вы занимались в Румынии официально? Какие у вас были средства к существованию?

Раковский. Мои средства существования?

Вышинский. Да.

Раковский. Я был сыном состоятельного человека.

Вышинский. Кого? В чем состоятельность его выражалась? Фабрикант он был или землевладелец?

Раковский. Мой отец был помещиком.

Вышинский. Помещиком?

Раковский. Да.

Вышинский. Имел какое-нибудь промышленное дело?

Раковский. Промышленного дела не имел.

Вышинский. Какое-нибудь торговое дело?

Раковский. Торговлей не занимался.

Вышинский. Чем занимался?

Раковский. Мой отец умер в 1903 году.

Вышинский. Я вас не упрекаю за вашего отца, вы сами о нем вспомнили. Я спросил — каковы были ваши средства к существованию.

Раковский. Моими средствами к существованию были доходы от имущества отца.

Вышинский. Значит, вы жили на доходы в качестве рантье?

Раковский. В качестве сельского хозяина.

Вышинский. То есть помещика?

Раковский. Да.

Вышинский. Значит, не только ваш отец был помещиком, но и вы были помещиком, эксплуататором?

Раковский. Ну, конечно, я эксплуатировал. Получал же я доходы. Доходы же, как известно, получаются от прибавочной стоимости.

Вышинский. А прибавочная стоимость была в ваших руках?

Раковский. Да, прибавочная стоимость была в моих руках.

Вышинский. Значит, я не ошибаюсь, когда говорю, что вы были помещиком?

Раковский. Не ошибаетесь.

Вышинский. Вот мне важно было выяснить, откуда шли ваши доходы.

Раковский. Но мне важно сказать, на что шли эти доходы.

Вышинский. Это другой разговор. Имели вы тогда отношения с разными помещичьими и капиталистическими кругами в какой бы то ни было мере?

Раковский. Нет, очень мало. Если надо брать деньги в заем в банке, то имел дело с этим банком. Ведь я в самой Румынии жил очень мало.

Вышинский. Но всю войну вы прожили в Румынии?

Раковский. Да.

Вышинский. Я хочу прямо поставить вопрос: у меня есть большое подозрение, что письмо, которое вам предъявил Армстронг, письмо в адрес германской разведки, было подписано не вашим подложным именем, а вами действительно было подписано, потому что вы тогда уже состояли в германской разведке. Правильно это или неправильно?

Раковский. Абсолютно неправильно.

Вышинский. Тогда перейдем к дальнейшему, к вашему сотрудничеству с английской разведкой. Продолжайте.

Раковский. Когда Армстронг и Леккарт предъявили мне этот документ, я сказал: “Да это же грубейший подлог”. Документ был помечен Берном 15 октября, а я тогда был в Румынии, а не в Берне. А потом, какой смысл, чтобы я писал германскому правительству о румынских торговых фирмах и о румынских газетах, когда Румыния, являвшаяся десятки лет военным союзником Германии, представляла собой германскую агентуру, там германские фирмы, германские ежедневные газеты имеются, германские банки,— что же я могу им сообщить? Они же в тысячу раз лучше знают, немцы, что собой представляет Румыния и румынские торговые фирмы. Это же абсурд. Это не только подлог, но и нелепый подлог. Тогда они мне заметили: “Вы утверждаете, что является подлогом и письмо Зиновьева, а вот результат: падение правительства Макдональда и предстоящее аннулирование того договора, который вы подписали с английским правительством”. Я должен вам заявить, что с самым большим возмущением я им сообщил: вы просто шантажисты. Нет, мы к вам исключительно являемся побуждаемые хорошими чувствами. Знаете ли вы,— они меня спросили,— каким образом вы получили агреман в Англии? Знаю. Они намекали на то обстоятельство, что данный мне агреман в Англии, когда я был назначен впервые в качестве полпреда, был задержан английским правительством, в связи с известной кампанией, которая началась в английской печати; а потом английское правительство дало его, убедившись, что эта кампания основана на клеветнических данных, относительно мнимой речи, которую якобы я произнес в Харькове, что я еду в Англию для того, чтобы организовать социальную революцию. Тогда они мне сказали: нет, вы не все знаете, мы осведомлялись относительно вас у господина Истмена (Истмен — американский троцкист) и узнали о вашей принадлежности к течению мистера Троцкого, о вашей близости с ним. И только вследствие этого обстоятельства “Интеллидженс Сервис” дало агреман на назначение вас полпредом в эту страну. Это заявление изменяло всю ситуацию. Они говорили: “Нет, мы явились сюда не как ваши враги”. Я им заявил: прежде всего мне необходимо иметь подтверждение, что вы действительно в данном случае представляете “Интеллидженс Сервис”. Через некоторое время я был приглашен на обед в ресторан на улице Оксфорд-стрит, где они меня познакомили с лицом, которое они представили как заведующего русским отделом “Интеллидженс Сервис”. Фамилию его я не помню точно, это дело относится к 1924 году, если память не изменяет, — не то Ричардсон, не то Робертсон. Он подтвердил, что Армстронг и Леккарт действуют от имени “Интеллидженс Сервис”, что идет речь относительно создания дружественных, близких отношений между известными политическими течениями, что тут не нужно говорить о вульгарном шпионаже и так далее. Но, поскольку сам Ричардсон или Робертсон мне не был известен, я заявил: мне нужно еще подтверждение лица официального, которое я знаю.

Вышинский. А этот ваш собеседник, фамилию какую носил, вы не помните?

Раковский. Я сказал, что не помню точно.

Вышинский. Вы сказали, что Робертсон или Ричардсон?

Раковский. Может быть Никольсон, что-то в этом духе. Они мне обещали, что такое подтверждение я получу. После этого я поехал в Москву. Для меня было важно выиграть время. Я приехал в Москву и сообщил Троцкому. Троцкий говорил, что подложное письмо было предлогом для разговоров, что это такое дело, над которым следует задуматься. Вообще надо учитывать, что наше положение, — говорил Троцкий, — таково, что мы скоро будем сведены на нет. Тебя сняли с Украины, до этого, еще при Ленине, вывели из Центрального Комитета Крестинского, Серебрякова, Преображенского, Смирнова.

Председательствующий. Вы говорите о связи с английской разведкой, а перечисляете кого вывели из Центрального Комитета, в каком году. Это уже известно.

Раковский. Троцкий согласился с тем, чтобы войти в связь с английской разведкой, благословил, так сказать, меня на это дело, оговаривая, что нужно быть осторожнее, что нужно еще выявить, что они могут дать для троцкизма. Возвратившись в Лондон, я вскоре был вызван к одному официальному лицу, которое мне подтвердило, что данное “Интеллидженс Сервис” предложение действительно санкционировано. В свою очередь Армстронг и Леккарт заявили, что агентом связи между мной и ими будет журналист Фарбман. К этому делу в качестве агентов связи я привлек, завербовал еще двух сотрудников полпредства. Это произошло уже в начале 1925 года. Перед отъездом из Лондона я успел передать документ — оценку советской политики в Среднеазиатских национальных республиках, с точки зрения человека, который желает поддержать враждебное отношение к СССР. В октябре того же 1925 года я был переведен полпредом в Париж. Держать непосредственную связь с “Интеллидженс Сервис” мне в этом положении было трудно.

И когда ко мне явился снова Фарбман, то, посоветовавшись с ним, решили привлечь к непосредственному обслуживанию “Интеллидженс Сервис” Мдивани.

Вышинский. Вы обсуждаете вопросы, кого привлечь, а нас интересует, что вы делали, чем занимались в шпионских целях?

Раковский. Вербовкой.

Вышинский. Вы об этом сказали. Дальше, помимо вербовки?

Раковский. Затем мои связи с “Интеллидженс Сервис” прекратились с момента моего отъезда из Лондона, вернее не моя связь, а мои доношения.

Вышинский. Обслуживание.

Раковский. Да.

Вышинский. А потом возобновилось?

Раковский. Да.

Вышинский. В каком году?

Раковский. Через 10 лет.

Вышинский. То есть?

Раковский. Обслуживание возобновилось в начале 1936 года. Через 10 лет возобновились связи.

Вышинский. А потом началось обслуживание?

Раковский. Да.

Вышинский. При каких обстоятельствах возобновились связи?

Раковский. Летом 1934 года, после того, как я вернулся из ссылки, мои связи возобновились. В Москву приехала одна моя знакомая английская женщина, которая напомнила мне, что следует возобновить связи с “Интеллидженс Сервис”.

Вышинский. Почему этот вопрос интересовал английскую женщину?

Раковский. Я ее знал в Лондоне. Возможно утверждать, что она сама была связана с “Интеллидженс Сервис”.

Вышинский. Иначе говоря, английская разведчица?

Раковский.Да.

Вышинский. Как ее фамилия?

Раковский. Леди Пейджет.

Вышинский. Леди Пейджет. Какое у нее социальное положение?

Раковский. Она известная крупная филантропка; во время войны она имела госпиталь в Киеве.

Вышинский. Вы ее так и считали филантропкой?

Раковский. По совместительству.

Вышинский. Так же, как и вы филантроп по совместительству?

Раковский (молчит).

Вышинский. Вы возобновили эту связь через Пейджет тоже с ведома Троцкого?

Раковский. Нет.

Вышинский. Вы были с Троцким в связи с 1934 года?

Раковский. Был. В 1934 году я ему писал, то есть в 1935 году.

Вышинский. Вы информировали Троцкого об этой своей связи с “Интеллидженс Сервис” через леди Пейджет?

Раковский. Нет.

Вышинский. Специально не информировали?

Раковский. Нет.

Вышинский. Расскажите о том, что вам известно о связях Троцкого с “Интеллидженс Сервис”?

Раковский. Это было накануне ссылки Троцкого в Алма-Ату. Первоначально его должны были направить в Астрахань, но он добивался отмены этого назначения и получил Алма-Ату. Будучи у него на квартире на улице Грановского, я нашел его очень довольным тем, что ему обменяли Астрахань на Алма-Ату. Я удивился — ведь до Алма-Аты надо ехать от Фрунзе несколько дней (тогда там еще не было железной дороги). Он ответил: но зато ближе к китайской границе, и он указал мне на сверток карт. Он дал мне понять, что рассчитывает на побег. Я его спросил, каким же образом через Западный Китай, через песчаные пустыни, через горы, без средств, можно организовать побег. Мне поможет “Интеллидженс Сервис”, — сказал Троцкий. И тут он мне строго конфиденциально сообщил, что с 1926 года он вошел в преступную связь с “Интеллидженс Сервис”.

Вышинский. Через кого?

Раковский. Через одного из представителей концессии “Лена-Гольдфильдс”.

Вышинский. А он имел отношение к этой концессионной фирме?

Раковский. Он был тогда председателем Главконцесскома.

Вышинский. Значит, тогда, когда он был председателем Главконцесскома, он вошел в связь с “Интеллидженс Сервис” через представителя фирмы “Лена-Гольдфильдс”?

Раковский. Вполне правильно. Он мне сообщил еще другой факт: он уже успел оказать известную услугу английской “Интеллидженс Сервис”, это относится к началу 1927 года. По его словам, он за некоторые услуги этой организации в свою очередь помог консерваторам осуществить разрыв отношений с СССР, что он указал “Интеллидженс Сервис” как на удобный инцидент на возможность организации налета на Аркос. Он назвал при этом некоторых лондонских троцкистов, работавших там, в том числе Мюллера или Миллера, через которых было обеспечено нахождение в помещении Аркоса специально сфабрикованных документов и что он дал таким образом в руки Джейнсона Хикса (тогдашнего министра внутренних дел) повод к тому, чтобы убедить коллег в необходимости разрыва дипломатических отношений между СССР и Англией. Оппозиция ожидала тогда, что она сможет использовать трудности. Я сам с конца 1924 года был связан с “Интеллидженс Сервис”, потому я легко понял все то, что мне говорил Троцкий о его связи с “Интеллидженс Сервис”. Я должен сказать, что к 1927 году относится еще один факт из моей изменнической работы. Это — переговоры с правыми капиталистическими кругами во Франции. Дело началось во время июльского пленума 1927 года. После речи Сталина, где он резко выступил против так называемого тезиса о Клемансо Троцкого, я был у Троцкого на обеде и спросил у него: “Я не понимаю, почему так резко ставит вопрос Сталин. В этом сравнении с Клемансо я не вижу ничего особенного”. Троцкий мне заметил: “Сталин прекрасно понимает, что он делает, Сталин считает, что если пропасть между оппозицией и партией будет углубляться, то в силу логики вещей

оппозиция должна перейти на последовательные пораженческие позиции”. На второй день у меня опять был разговор с Троцким. Он сказал: “Я пришел к выводу о необходимости сделать указание нашим единомышленникам за границей, полпредам и торгпредам, чтобы они зондировали у правых кругов капиталистических стран, где они находятся. в какой степени троцкисты могут рассчитывать на поддержку с их стороны”. Я ему сказал, что во Франции приходится иметь дело, главным образом, с Пятаковым. Он просил меня ему об этом сообщить.

Председательствующий. Подсудимый Раковский, то, что вы сейчас говорите, имеет отношение к вашей связи с английской разведкой?

Раковский. Имеет.

Председательствующий. Вы даете показания о вашей связи с английской разведкой. Вы перешли к 1934 году, а теперь возвращаетесь обратно к 1927 году.

Раковский. Я закончил с английской разведкой. Если есть вопросы...

Председательствующий. Я понял, что в 1934 году возобновилась ваша связь и дальнейшая работа в английской разведке, а вы вернулись снова к 1927 году. Скажите, после попыток привлечь вас в английскую разведку в 1934 году, вы принимали какое-нибудь участие в работе английской разведки?

Раковский. Да, я сказал, что в начале 1936 года снова стал обслуживать ее. Я передал анализ новой Конституции с точки зрения отношений периферических республик с центром, причем анализ новой Конституции был дан абсолютно отрицательный.

Председательствующий. Кому вы передали этот анализ?

Раковский. Ко мне явился Донской.

Председательствующий. Какой-такой Донской?

Раковский. Сотрудник Наркомздрава, и я через него передал этот анализ. Это было в начале 1936 года.

Председательствующий. Это были последние сведения?

Раковский. Последние.

Председательствующий (к Вышинскому). У вас есть вопросы?

Вышинский. Нет.

Раковский. Теперь я могу вернуться...

Председательствующий. Тогда уже все.

Вышинский. Нет. Я к этой части объяснений обвиняемого вопросов больше не имею, но он должен предложить свои объяснения.

Председательствующий (к Раковскому). О чем вы хотите еще говорить?

Раковский. Я хочу еще сказать относительно тех переговоров, которые мне поручил вести Троцкий летом 1927 года во Франции.

Председательствующий. Пожалуйста.

Раковский. Я встретился с депутатом Николь из Роэ. Николь — очень крупный льнопрядильщик севера, фабрикант. Я его знал потому, что он покупал у нас лен. Я познакомился с ним еще во время первого приезда в Париж и знал, что он принадлежит к правым республиканским кругам. Когда я встретился с ним, он даже сам начал говорить, потому что о тех инцидентах, которые происходили на пленуме, говорила вся французская печать. Одним словом, по поводу пленума начался разговор. Я его спросил тогда относительно возможностей или перспектив, которые существуют для оппозиции — можно ли искать опоры среди французских капиталистических кругов, которые настроены агрессивно против СССР. Он мне ответил: “Конечно, и в большей мере, чем вы, может быть, сами ожидаете”. Но это будет, как он сказал, главным образом, зависеть от двух обстоятельств. Первое обстоятельство — это то, чтобы оппозиция стала действительно реальной силой, а второе обстоятельство — в какой степени она пойдет на концессии французскому капиталу.

Второй разговор я имел в Париже в сентябре тоже 1927 года с депутатом, крупным зерноторговцем Луи Дрейфус. Нужно сказать, что и этот разговор и заключение — аналогичны с теми, которые у меня были с Николем.

Теперь о моих контрреволюционных связях. Я исчерпал уже период перед моей ссылкой, касающийся моей изменнической деятельности. Теперь — о моих контрреволюционных связях. Приехав из ссылки в 1934 году, я встретился с Сосновским и с ним поддерживал связь. В марте 1935 года Сосновский сообщил мне о том, что уже давно, но в какой период, он не указал мне, заключен блок между правыми и троцкистами, что есть полное согласие в целях и в методах — шпионаж, диверсия, вредительство. Он указывал на такую подробность, что правые говорили о преимуществах той тактики, которую они проводили по отношению к партии, потому что в противоположность троцкистам, которые давали открытый бой и таким образом выявили все свои кадры, правые дали директиву, чтобы все их кадры ушли в глубокое подполье и были бы таким образом неуязвимы. Так они сохраняли свои кадры. Я передаю в общих чертах то, что мне сказал тогда Сосновский.

Другим подпольщиком, с которым я встретился в 1934 году, был Крестинский. Я у него был два раза в наркомате в связи с моей поездкой в Токио. Тогда отсутствовал Литвинов, и Крестинский его замещал. Наш первый разговор касался, главным образом, предстоящего выступления в Токио на токийской конференции. Под конец он меня поздравил с заявлением...

Вышинский. С чем?

Раковский. С моим заявлением.

Вышинский. Кому?

Раковский. В ЦК. Я ему заявил, что я вернусь опять на работу. В первый разговор Крестинский посмотрел на меня и ничего не сказал. Происходило какое-то взаимное щупание. Второй раз, когда я его видел, — он сказал, что работает как подпольщик.

Вышинский. Как троцкист?

Раковский. Как троцкист. А относительно содержания работы, когда я приехал из Токио, тогда мы поговорили. Но я должен сказать, что после этого с Крестинским я не виделся и никаких разговоров не было. С Бухариным я встретился в 1934 году на улице, когда он отправлялся читать доклад на конгрессе литераторов. И этим была исчерпана наша встреча. Рыкова я видел один раз в Совнаркоме. Последняя встреча с Сосновским была в декабре 1935 года.

Вышинский. Скажите, как вы могли бы кратко формулировать признание своей вины перед Советским Союзом.

Раковский. Я признаю, что, начиная с 1924 года, я являлся изменником советской социалистической родины.

Вышинский. А ваша сначала фракционная, потом контрреволюционная подпольная троцкистско-преступная деятельность в каком году началась?

Раковский. С Троцким я был лично знаком с 1903 года. Это знакомство укрепилось, и я являлся его близким другом.

Вышинский. Политическим?

Раковский. Политическим, когда касались политических вопросов.

Вышинский. И личным?

Раковский. И личным.

Вышинский. И оставались таковым до последнего времени?

Раковский. И оставался таковым до последнего времени.

Вышинский. Следовательно, почти 35 лет вас связывает политическая и личная дружба с Троцким?

Раковский. Правильно.

Вышинский. Вы вели борьбу против партии и Советского правительства?

Раковский. В 1921 году была дискуссия о профсоюзах, что называется “проба сил”. А с конца 1924 года уже создается нелегальная связь, переходящая в рамки Уголовного кодекса.

Вышинский. С 1924 года создаются нелегальные, преступные, караемые советским законом связи и преступная деятельность?

Раковский. Которую я изложил.

Вышинский. Которую вы признали. Во имя чего вы, троцкисты, вели эту борьбу против Советского государства?

Раковский. Во имя захвата власти.

Вышинский. И далее, в каких целях захват власти?

Раковский. Цели сводились, в основном, к ликвидации тех достижений, которые существуют в настоящий момент.

Вышинский. То есть, иначе говоря, к ликвидации социалистического строя?

Раковский. К возвращению, я не говорю открыто, капиталистического строя...

Вышинский. Открыто вы этого не скажете?

Раковский. Я хочу сказать, что в моем сознании не фигурировало это, как открытая, как ясная цель, но в моем подсознании я не могу не отдавать себе отчета, что я на это шел.

Вышинский. Вы исходили из какой предпосылки и из какого прогноза исторического?

Раковский. Прогноз очень неопределенный. Тут была авантюра— удастся захватить власть—хорошо, не удастся...

Вышинский. Но вы исходили, во-первых, из основного троцкистскогоo тезиса о невозможности построения в СССР, как отдельно взятой стране, при ее экономическом и культурном уровне, социалистического общества.

Раковский. Эта идеологическая предпосылка отпала.

Вышинский. Она впоследствии отпала, потому что заменилась какой-то другой предпосылкой?

Раковский. Никакой идеологической предпосылки не было.

Вышинский. Никакой идеологической предпосылки не было?

Раковский. Нет.

Вышинский. А задача заключалась в озверелой борьбе против социалистического государства, в целях захвата власти в интересах — в конце концов, каких же?

Раковский. Гражданин Прокурор, если я скажу вам, что мы хотели взять власть для того, чтобы ее передать фашистам, мы были бы не только преступниками, какими мы являемся, но были бы дураками. Но...

Вышинский. Но?

Раковский. Но, когда мы думали, что можно захватить власть и ее удержать и не передать фашистам, это было безумие, это утопия.

Вышинский. Следовательно, если бы вам удалось захватить власть, то неизбежно она оказалась бы в руках фашистов?

Раковский. Эту оценку я абсолютно разделяю.

Вышинский. Значит, вы хотели захватить власть при помощи фашистов?

Раковский. При помощи фашистов.

Вышинский. Если фашисты вам обеспечивают захват власти, то власть оказывается в чьих руках?

Раковский. История знает...

Вышинский. Нет, вы историю оставьте в покое.

Раковский. Нет тут единого ответа. Но если хотите, получилось бы нечто вроде петлюровщины на Украине.

Вышинский. “Нечто вроде” зависит от многих обстоятельств, которыми вы не управляете. Я спрашиваю вас, рассчитывали троцкисты и “право-троцкистский блок”, представители которого сидят здесь на скамье подсудимых, захватить власть и ликвидировать Советскую власть своими собственными силами?

Раковский. Нет.

Вышинский. Нет. При чьей помощи “право-троцкистский блок” рассчитывал на захват власти? При чьей помощи?

Раковский. При помощи агрессора, фашистского агрессора.

Вышинский. Путем поражения, расчленения СССР и так далее, того, что мы здесь все уже выясняли. Я вас спрашиваю теперь: если ваш блок рассчитывал захватить власть, и это было единственной для вас надеждой, при помощи фашистских агрессоров, то в чьих руках была бы эта власть—в руках блока или в руках фашистских агрессоров?

Раковский. В конце концов она оказалась бы в руках фашистских агрессоров.

Вышинский. И в конце концов и в начале начал. Следовательно, ваш “право-троцкистский блок” являлся, и вы в этом признаете себя виновным, как один из активнейших и виднейших троцкистов и руководителей троцкистского подполья в СССР, — “право-троцкистский блок” являлся одним из отрядов фашистских агрессоров?

Раковский. Признаю.

Вышинский. И вы лично действовали в целях и интересах этого фашизма?

Раковский. Признаю.

Вышинский. Действовали методами шпионажа?

Раковский. Признаю.

Вышинский. Подготовки поражения СССР в предстоящей войне в случае нападения на СССР?

Раковский. Признаю.

Вышинский. Подготовки ослабления мощи и обороноспособности СССР методами вредительства, диверсии и террора?

Раковский. Признаю.

Вышинский. Это реальная действительность или фантазия? Или, как вы говорите, авантюра?

Раковский. Вы меня не поняли. Я говорю авантюра в смысле достижения целей, захвата власти.

Вышинский. Конечно, все это авантюра, потому что это несбыточно.

Раковский. Потому что это не удалось бы.

Вышинский. И никогда не удастся.

Раковский. В этом я не сомневаюсь.

Вышинский. Но это реальная программа?

Раковский. Да.

Вышинский. Так было в действительности?

Раковский. Так было, да.

Вышинский. При вашем участии?

Раковский. При моем участии.

Вышинский. Это есть государственная измена, вами совершенная?

Раковский. Я уже сказал.

Вышинский. Это есть не только измена перед Советским государством, но и перед всем международным рабочим движением. В этом вы себя признаете виновным?

Раковский. Признаю.

Вышинский. Вопросов больше нет.

Раковский. Я должен заявить, что я себя признаю в этом виновным с того момента, когда решил давать полные исчерпывающие откровенные показания. В течение 8 месяцев я запирался, отказывался.

Вышинский. Следуя директиве и тактике троцкистов.

Раковский. Тут переносятся старые революционные навыки, переносятся и контрреволюционные навыки.

Вышинский. Какие же у вас революционные навыки? У вас осталась кое-какая фразеология, это другое дело.

Раковский. Но нельзя отрицать, что я принадлежал когда-то...

Вышинский. Но вы были арестованы не когда-то, а теперь. Советской властью, и вы вообразили, что в отношении следственных органов Советского государства вы можете действовать теми старыми методами, которыми вы действовали когда-то, когда были в числе революционеров?

Раковский. Это значит, что я в течение 8 м-цев продолжал жить той же старой троцкистской контрреволюционной идеологией.

Вышинский. Вот я про это и говорю. И не только идеологией, но и тактикой.

Раковский. И тактикой. А потом, если разрешите, я скажу.

Вышинский. А потом, как говорится, разоружились.

Раковский. Я вам скажу, что меня заставило...

Вышинский. Я не возражаю, если кратко об этом скажете, без больших исторических отступлений, я не возражаю.

Раковский. Очень кратко. Как я заявил, я только на 8-м месяце стал давать показания откровенные, касающиеся моей основной деятельности.

Вышинский. Преступной.

Раковский. Преступной своей деятельности, понятно. Но до этого момента у меня много раз возникала мысль: правильно ли я поступаю, что отрицаю. Никто не будет отрицать — заключение, уединение вообще заставляет переоценивать ценности. Но я помню и никогда этого не забуду, пока буду жив, то обстоятельство, которое меня окончательно толкнуло на путь показаний. Во время одного из следствий я узнал, это было летом, во-первых, что разразилась японская агрессия против Китая, против китайского народа, я узнал относительно неприкрытой агрессии Германии и Италии против испанского народа.

Я узнал относительно лихорадочных приготовлений всех фашистских государств для развязывания мировой войны. То, что читатель обыкновенно вычитывает каждый день по маленьким дозам в телеграммах, я это получил сразу в крупной, массивной дозе. Это на меня подействовало потрясающим образом. Передо мной встало все мое прошлое. Оно, конечно, может перекрыться и оно будет уничтожено моим позорным действием, но как внутренний мотив никто и ничего не может с ним сделать. Встало мое прошлое и моя ответственность, и мне стало ясно, что я сам к этому делу причастен и ответственен, что я сам своими изменническими действиями помогал агрессорам. Я знал, что я не один, что я в них питал иллюзии. В эти сети попали бывшие председатели правительства, бывшие наркомы, бывшие замнаркомы, бывшие послы. И тогда я стал сам перед собой следователем, я предстал перед своим собственным судом. Это суд, который никто не будет упрекать в какой бы то ни было пристрастности. Я встал перед своим собственным судом. Я с юных лет отдавал себя рабочему движению и к чему я пришел? Я пришел к тому, что я своими действиями облегчал самую гнусную работу, облегчал то, что фашистские агрессоры подготовляли для уничтожения культуры, цивилизации, всех завоеваний демократии, всех завоеваний рабочего класса.

Вот что меня заставило, вот что устранило мое упрямство, мой ложный стыд, проистекающий из самолюбия, мой страх за свою собственную участь, которая недостойна для людей, которые когда-то участвовали в революционном движении. Мое озлобление, которое несомненно у всех, у одних больше, у других меньше, озлобление против руководства, озлобление против отдельных личностей сыграло огромную роль. Озлобление и честолюбие — это все отошло. Я считал, что отныне моя обязанность — помочь в этой борьбе против агрессора, что я пойду и разоблачу себя полностью и целиком, и я заявил следователю, что с завтрашнего дня я начну давать полные и исчерпывающие показания. Я должен заявить, что те показания, которые я давал сейчас, они являются абсолютно полными, искренними и исчерпывающими.

Председательствующий. Объявляется перерыв на 20 минут.

* * *

Комендант суда. Суд идет. Прошу встать.

Председательствующий. Садитесь, пожалуйста. Переходим к допросу подсудимого Зеленского. Подсудимый Зеленский, вы подтверждаете показания, которые вы давали на предварительном следствии?

Зеленский. Да, я подтверждаю и прошу суд предоставить мне возможность рассказать о разоблачающих моментах как моей предательской, так и преступной деятельности в качестве члена контрреволюционного изменнического “право-троцкистского блока”, поставившего своей задачей реставрацию капитализма в стране советов.

Председательствующий. Покороче и поконкретнее.

Зеленский. Я должен коснуться в первую очередь самого тяжелого для меня преступления — это о своей работе в царской охранке. Я состоял агентом самарской охранки с 1911 по 1913 год. Обстоятельства, при которых я был завербован, заключаются в следующем.

Летом 1911 года у меня был произведен обыск, у меня были найдены кое-какие документы, изобличающие меня в принадлежности к социал-демократической организации. Я был доставлен в жандармское управление, допрошен полковником Бетипажем, который заявил мне следующее: либо они создадут для меня каторжный процесс, либо я должен стать информатором охранного отделения. Мне было известно несколько случаев, когда самарская охранка создавала такие процессы. Я смалодушничал и вместо того, чтобы отказаться, дал согласие на то, чтобы стать осведомителем, поддался на переговоры, совершил измену и предательство делу революции.

Я не имею никаких смягчающих вину обстоятельств в этом деле. Я не могу сослаться на молодость, потому что мне был 21 год, я не могу сослаться на неопытность, потому что я уже принимал участие в революционном движении с 1906 года. Я дважды до Самары был арестован, высылался и, таким образом, я был человеком “обстрелянным”. И тем более тяжелым является мое преступление.

При вербовке мне была дана кличка “Очкастый”. Мне было предложено информировать о работе местной социал-демократической большевистской группы, о ее борьбе с ликвидаторами. В дальнейшем я регулярно получал деньги за эту предательскую работу — 25, 40, 50 и даже 100 рублей. Так продолжалось до февраля 1912 года.

За это время моя предательская, преступная работа заключалась в следующем. Я давал сведения о работе большевиков в обществе взаимопомощи клуба печатников, о работе большевиков в обществе потребителей. Я давал общую характеристику работы социал-демократической большевистской группы в Самаре. Само собой разумеется, что я имел встречи на конспиративной квартире с жандармским офицером, фамилию которого я не знал, а называли его — Василий Константинович. Я ему сообщал имена руководящих работников самарской организации. То, с чего начались переговоры и уговоры жандарма, — что с меня не будут требовать имен, — конечно, оказалось фикцией. Сперва требовали информацию общую, а затем потребовали и названия имен активных участников революционного дела. Я выдал ряд людей, которые были арестованы. Помимо работы по осведомлению, жандармы поручают мне и провокаторскую работу: мне было дано поручение связаться с работниками печати местных газет. Это мне выполнить не удалось по той причине, что с социал-демократами, работавшими в одной газете, у меня были очень обостренные, плохие личные отношения, а в другой газете, в которой тогда редактором был покойный Свидерский, дело обстояло таким образом, что Свидерский тогда стоял фактически на позициях кадетской партии. Мне было поручение организовать типографию. Мне было поручено организовать при помощи квитанционных книжек сбор членских взносов с тем, чтобы там были печати, то есть мне было дано задание подготовить такой фактический материал, который при аресте организации послужил бы основанием для создания судебного процесса по 102-й статье и высылки людей на каторгу. В феврале 1912 года я был арестован вместе с теми людьми, которых я выдал: Буянов, Благодарова, Левин, Вульфсон, Кучменко. В связи с подготовкой январской конференции и после январской конференции в 1912 году в Самару приезжал Серебряков. Я сообщил и об этом приезде Серебрякова, который был арестован вместе с нами. Я сообщил также адрес, который был привезен Серебряковым для сношения с заграницей. Будучи арестован и заключен в самарскую тюрьму, я обратился к Бетипажу с заявлением о вызове меня на допрос, так как я желал узнать мотивы моего ареста. Бетипаж меня вызвал и заявил относительно мотива моего ареста, что это сделано для того, чтобы предохранить меня — “для вас же лучше, что мы вас арестовали”. В тюрьме я просидел 6 месяцев, после чего был выслан в Нарымский край. Перед отправкой ко мне в тюрьму явился тот же самый жандармский офицер, с которым у меня были свидания на конспиративной квартире, и потребовал, чтобы я из ссылки информировал о настроениях ссыльных.

Должен сказать, что кроме непосредственной связи с жандармским офицером охранка связала меня с другим агентом — провокатором Полонко, который доставлял часть той информации, которую я давал, то есть служил связующим звеном.

Обязав меня информировать из ссылки, жандармское управление сообщило мне конспиративный адрес для сношений, именно типографию Авербуха. Позже, на основании этого показания, как мне сообщил следователь, допрошенный Авербух подтвердил полностью мои сообщения. Таким образом, уже в нарымскую ссылку я пришел предателем рабочего движения.

Конечно, смешно сейчас говорить, не время и не место говорить о том, как мучительно я переживал это предательство. Я из Нарыма послал два письма, после чего моя связь с охранкой порвалась. Я должен объяснить обстоятельства, при которых произошел этот разрыв. Передо мной были две возможности разрыва, как мне тогда казалось.

Первая возможность честного признания, поскольку можно в этом деле говорить о честной возможности, заключалась в том, чтобы разоблачить свое предательство перед партийной организацией, отдать себя на суд партийной организации и предоставить себя решению партийной организации. Это был путь единственно правильный и честный в данном преступлении.

Я этим путем не воспользовался. Я порвал связь следующим образом. В начале 1913 года я довольно тяжело заболел, после этого наступила распутица, и я был послан в небольшой пункт Нарымского края Парабель, где было незначительное количество ссыльных, и весной уже перебрался в Нарым. Поскольку я скрывал свое преступление от партийных организаций и партийных людей, я пользовался их доверием как член партии. Я принял тогда предложение Александра Смирнова.

Вышинский. Вы уже переходите к следующей части ваших показаний.

Зеленский. Я хочу сначала сказать все, что касается...

Вышинский. Я полагал бы, что нужно закончить сначала этот период вашей работы в охранном отделении.

Зеленский. Пожалуйста.

Вышинский. Относительно вашей работы в качестве осведомителя, охранника, агента самарского жандармского управления вы все уже сказали или хотите еще что-нибудь сказать?

Зеленский. Кажется все.

Вышинский (обращаясь к суду). Тогда позвольте задать несколько вопросов.

Председательствующий. Пожалуйста.

Вышинский. В каком месяце вы были завербованы?

Зеленский. Это было летом, кажется, в июне или в июле.

Вышинский. Июнь, июль какого года?

Зеленский. 1911.

Вышинский. Вы не знаете, вами во время вашего ареста, происшедшего в 1912 году, интересовалось жандармское управление?

Зеленский. Я не понимаю...

Вышинский. Вы были арестованы в 1912 г.?

Зеленский. Да был. Я об этом докладывал.

Вышинский. Неизвестно ли вам, интересовалось ли жандармское управление вами лично во время вашего ареста в 1912 году? Не запрашивало ли оно другие охранные учреждения о причинах ареста, что с вами случилось и так далее?

Зеленский. Не знаю, вероятно, запрашивало. Это мне неизвестно.

Вышинский. Вам неизвестно?

Зеленский. Я думаю, что раз я привлекался в других местах, вероятно, запрашивало.

Вышинский. В августе 1911 года или весной 1911 года, точных данных у меня нет, вы были подвергнуты обыску?

Зеленский. Вот это и был тот самый обыск, после которого я был доставлен в жандармское управление, где и был завербован.

Вышинский. И были завербованы?

Зеленский. Да.

Вышинский. До этого момента вы не были ни в какой связи с охранкой?

Зеленский. Нет.

Вышинский. А чем тогда объяснить, что 11 августа 1911 года был запрос начальника саратовского губернского жандармского управления по району о том, что “из полученных агентурным путем писем видно, что арестованный вами Зеленский весной или летом сего года будто бы был подвергнут вами обыску. Вследствие того, что сообщения об этом от вас не было, прошу сообщить, достоверно ли это, что послужило поводом к его обыску и какие результаты такового”. Выходит, что начальник саратовского жандармского управления 11 августа 1911 года интересуется вашим делом специально. Чем это объяснить?

Зеленский. Я сам — уроженец Саратова, в Саратове привлекался, был связан с некоторыми саратовскими работниками, находился с ними в переписке, и очень возможно, что в той мере, в какой следили за моей перепиской с этими людьми, это могло интересовать жандармов.

Вышинский. Значит, безотносительно к тому, что вы были агентом охранки?

Зеленский. Безотносительно.

Вышинский. А может быть и в этой связи?

Зеленский. Не знаю.

Вышинский. Не знали ли вы о том, что 4 сентября 1911 года начальник оренбургского губернского жандармского управления запрашивал:

“Прошу уведомить, что такое могло случиться за последнее время с Зеленским”. То же самое делает начальник самарского губернского жандармского управления. Выходит, что вами интересуются сразу 3 охранных жандармских управления: самарское, где вы были завербованы в июле 1911 г., затем саратовское — 11 августа 1911 г. и, наконец, в сентябре оренбургское жандармское управление.

Зеленский. Да.

Вышинский. Периферия, как будто, довольно широкая.

Зеленский. Периферия та, где я работал.

Вышинский. “Что такое могло случиться за последнее время с Зеленским”. Что это значит?

Зеленский. Я не могу дать разъяснения по этому поводу.

Вышинский. Не можете? Вы лично объяснение этому не можете дать? У меня есть объяснения, но я хотел бы узнать это от вас.

Зеленский. Я объясняю следующим образом. Я работал в Оренбурге, в Оренбурге арестовывался, в Оренбурге у меня были точно также связи и люди, которые были со мной связаны. Я думаю, что поскольку при аресте было известно и до ареста было известно о моей работе и в Саратове, и в Оренбурге, жандармские управления этих мест получали уведомления о моем аресте, и, естественно, интересовались, нет ли материалов, которые имеются в саратовском жандармском управлении, могущих уличить или раскрыть кого-либо из находящихся в связи письменной или в иных сношениях в Оренбурге и Саратове.

Вышинский. Но вы посмотрите формулировка какая: “Прошу уведомить, что такое могло случиться за последнее время с Зеленским”. Это же формулировка очень определенная: дескать, Зеленский — наш человек, а вы его арестовываете. В чем дело? Что случилось с ним? Только так можно понять. Или по-иному можно это понять?

Зеленский. Я могу сказать следующее...

Вышинский. Можно так понять?

Зеленский. Можно так, а можно и не так.

Вышинский. Вы в 1912 году где находились в заключении?

Зеленский. В самарской тюрьме.

Вышинский. Вы не обращались ли к его высокородию господину начальнику...

Зеленский. Я подал заявление с просьбой вызвать меня для допроса.

Вышинский. Для допроса?

Зеленский. Да.

Вышинский. А не для выяснения вопросов некоторых?

Зеленский. Я уже сказал, что я просил вызвать меня...

Вышинский. Для допроса?

Зеленский. Да. Это было написано в заявлении. Я имел в виду выяснить мотивы моего ареста.

Вышинский. Мотивом ареста для революционера вполне естественно является его революционная деятельность. А вы думали, они вам скажут, кто вас выдал?

Зеленский. Нет, не кто меня выдал.

Вышинский. Что вы хотели?

Зеленский. Я подал заявление с просьбой вызвать меня для допроса.

Вышинский. А я думаю, что вы не так писали. Разрешите огласить ваше заявление, потом можете спорить.

Зеленский. Простите, разрешите мне сказать, может быть не стоит вам терять время.

Вышинский. Разрешите мне потерять время и огласить:

“Его высокородию, господину начальнику самарского жандармского управления. Прошение. Имею честь покорнейше просить вас вызвать меня в управление или пожаловать в самарскую губернскую тюрьму для выяснения вопросов, связанных с моим арестом, а также разрешите мне свидание с моим братом Яковом Абрамовичем Зеленским”. Ваш брат не был агентом жандармского управления?

Зеленский. Нет, не этот, а другой брат.

Вышинский. Как его звали?

Зеленский. Александр.

Вышинский. Он тоже был агентом жандармского управления?

Зеленский. Да.

Вышинский. Какого?

Зеленский. Тоже самарского.

Вышинский. Тоже самарского?

Зеленский. Тоже самарского.

Вышинский. Значит, у вас семейное дело возникло? (Зеленский молчит).

Вам неизвестно, что в 1913 году вами интересовался полицмейстер и почему? Его запрос в самарское губернское жандармское управление:

“По встретившейся надобности, прошу вас не отказать уведомить меня, куда и на какой срок выслан Исаак Аврумович Зеленский”. Это вы?

Зеленский. Да.

Вышинский. В июле 1911 года вас завербовывают агентом самарского жандармского управления, в августе запрашивает саратовское жандармское управление и в сентябре оренбургское жандармское управление,— что могло с вами случиться. Наконец, в 1913 году в январе полицмейстер запрашивает, куда вы высланы, на какой срок. Все, значит, с вами ищут связи и заботятся о вашей судьбе. Так это или нет? (Зеленский молчит).

Зеленский. Я думаю.

Вышинский. Я спрашиваю, это факт?

Зеленский. Факты таковы.

Вышинский. Вы скажите, что вы были знакомы с Полонко?

Зеленский. Не знаком, а он являлся агентом, провокатором.

Вышинский. Какое отношение вы к нему имели?

Зеленский. Он был агентом охранки и было предложено мне сноситься через Полонко с охранкой.

Вышинский. Я вопросов не имею сейчас, но прошу суд удостовериться, взять том 51 настоящего дела, там имеется архивная справка исполняющего обязанности начальника жандармского управления Истомина. В этой справке жандармского управления говорится: “Полонко Александр Александрович, аптекарский ученик, железнодорожный служащий”...

Зеленский. Я его родословную не знаю.

Вышинский. Не родословная, но это факт, что Александр Александрович Полонко состоял секретным сотрудником самарского губернского жандармского управления под кличкой “Новикова”. Вы знали его кличку “Новиков”?

Зеленский. Нет.

Вышинский. А у вас какая была кличка?

Зеленский. “Очкастый”.

Вышинский. Почему?

Зеленский. Очевидно потому, что носил очки.

Вышинский. Нет, я думаю не поэтому. А еще какая?

Зеленский. “Салаф”.

Вышинский. Почему?

Зеленский. Не знаю.

Вышинский. По справке того же жандармского управления в 1910 году Полонко получал 40 рублей в месяц. Оплата производилась по ведомости номер 25 за 1910 год: “сентябрь—октябрь — 60 рублей, ноябрь—декабрь — 40 рублей, февраль — 60 рублей, март — 60 рублей, в апреле — 100 рублей”. А у вас как?

Зеленский. Тоже — 25, 40, 50, тоже 100.

Вышинский. Значит, вы с Полонко двигались параллельно?

Зеленский. Да.

Вышинский. Значит, Полонко установлен у нас документально. Авербух вам известен?

Зеленский. Лично я с ним не знаком, но это та фамилия, на адрес которой я должен был посылать письма в охранку из ссылки.

Вышинский. Из ссылки посылали письма на имя Авербуха. Кто такой был Авербух?

Зеленский. Владелец типографии.

Вышинский. И одновременно агент охранки?

Зеленский. Вероятно, да.

Вышинский. Если вы на его имя посылали свои письма из ссылки, а он должен был их передавать в охранку, вероятно он был агентом охранки?

Зеленский. Да.

Вышинский. Прошу суд удостовериться, что в том же 51 томе на листе 24 содержится протокол допроса арестованного в декабре 1937 года Авербуха Лейбы Моисеевича. Это он?

Зеленский. Я сказал, что имени его не знаю.

Вышинский. “Я имени его не знаю”. Но Авербух есть Авербух?

Зеленский. Полагаю, что это тот самый.

Вышинский. И вот Авербух показывает: “Кроме этого, мой адрес использовался самарским жандармским управлением, агентами жандармского отделения, находящимися даже в ссылке. Помню, через меня шли донесения некоего Исаака Абрамовича, находящегося в ссылке”. Это вы?

Зеленский. Полагаю, что так.

Вышинский. “Его письма я передавал в жандармское управление”, Вопрос: “Персонально кому вы передавали письма Исаака Абрамовича?” Ответ: “Фамилию лица я не помню”. Вопрос: “Сколько писем вы передали?” Ответ: “Всего с 1913 по 1916 год я передал четыре—пять писем в жандармское управление”.

Зеленский. Я с 1913 по 1916 год не был в Нарыме.

Вышинский. Это не только вас касается, могли быть письма и от других. А то, что касается вас, это факт?

Зеленский. Факт.

Вышинский. Далее он говорит: “Исаака Абрамовича по фамилии Зеленский я не знаю. Мне известен по письмам, пересылаемым в жандармское управление, Исаак Абрамович, фамилию которого я не знаю, письма которого я получал и передавал в жандармское управление”. Сам получал 50 рублей в месяц, вы получали больше. Это все вы подтверждаете, обвиняемый Зеленский?

Зеленский. Подтверждаю.

Вышинский. Скажите, пожалуйста, был ли такой случай, что обвиняемый Ягода в 1924 году вас посетил и вам предоставил вот эти фотографические и дактилоскопические данные из жандармского управления?

Зеленский. Да.

Вышинский (обращаясь к Председательствующем у). Можно обвиняемого Ягоду спросить?

Председательствующий. Да.

Вышинский. Обвиняемый Ягода, вы подтверждаете этот факт?

Ягода. Да. Это было дело его брата.

Вышинский. Это было дело его брата?

Ягода. Да, его брат был арестован, Зеленский очень волновался. Брат был провокатором и расстрелян в 1924 году.

Вышинский. А вы передали этот материал Зеленскому? Почему?

Ягода. Я не передавал этого материала. Дзержинский предложил мне показать дело Зеленскому. Я Зеленскому сказал, чтобы он приехал.

Он был в то время секретарем Московского комитета партии. Он не приехал, но звонил, чтобы я приехал.

Вышинский. Вы были?

Ягода. Был. Я ему показал все дело. Зеленский очень взволновался и просил оставить у него дело.

Вышинский. И вы оставили?

Ягода. Нет, я забрал обратно.

Вышинский. А каким образом эти дела оказались у него?

Ягода. Я не помню.

Зеленский. Он привез мне дело моего брата и мои лично самарские дела.

Вышинский. Вот эти дела?

Зеленский. Да. Я попросил дать мне эти два фотографических снимка.

Вышинский. Два?

Зеленский. Два или сколько там.

Вышинский. Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь — целых девять снимков.

Зеленский. Это же все на одной карточке.

Вышинский. Карточка одна, но снимков девять.

Зеленский. Да.

Вышинский. Теперь можете переходить к вашей дальнейшей эпопее.

Зеленский. Но эти карточки не удостоверяют... А удостоверяют то, что я был привлечен к жандармскому дознанию по делу о принадлежности к социал-демократической организации.

Вышинский. Мне важно сейчас зафиксировать показания обвиняемого Ягоды, что вы волновались, интересовались и в результате этих ваших интересов и волнений 9 карточек этого вашего брата, провокатора, оказались в вашем распоряжении.

Зеленский. Не моего брата, а моих карточек. А второй экземпляр остался в деле.

Вышинский. А это осталось у вас?

Зеленский. Да.

Вышинский. Вы кем были тогда?

Зеленский. Секретарем Московского комитета.

Вышинский. Вы сообщили тогда Центральному Комитету партии об этом факте?

Зеленский. О брате? Да?

Вышинский. Нет, о себе.

Зеленский. Нет, не сообщил.

Вышинский. Значит, вы скрыли все это? Рассказывайте теперь дальше.

Зеленский. Значит, я бежал из ссылки, использовав доверие, оказанное мне партийными людьми, в Царицын, с поручением восстановить там партийную организацию и провести там кампанию по перевыборам больничных касс. Я проработал в Царицыне 2—2¹/² месяца, был арестован и возвращен в Нарым. В Нарыме я продолжал скрывать свои преступления перед партией; окончил ссылку, после чего продолжал находиться в связи с партийной организацией, выполнять партийную работу. Работал под Москвой — в Богородске, на Электропередаче, работал в Сормове и в сентябре 1915 года был снова арестован и выслан в Верхоленск Иркутской губернии, просидев в тюрьме больше восьми месяцев. В Иркутске я также продолжал скрывать перед ссыльными свое участие, свою предыдущую провокаторскую работу. Бежал из иркутской ссылки в декабре 1916 года. При проезде из ссылки и встрече с братом, я узнал о том, что он также завербован охранкой, и предложил ему, вместо того, чтобы разоблачить его, порвать всякую связь с партийной организацией. Не знаю, сделал он это или нет, потому что в феврале 1917 года он был разоблачен, объявлен провокатором, арестован и судим. Это, так сказать, первая позорная эпопея из моей преступной жизни. Я связался с правыми в конце 1928 или в 1929 году.

Прежде чем рассказать о характере своей связи с правыми, я хочу остановиться на одном своем также антипартийном и преступном шаге, о котором хотя и известно было партии, но который не получил достаточного освещения.

Я хочу сказать о письме, которое я написал из Ташкента Каменеву летом 1924 года. Я хочу об этом сказать не в целях вскрытия только своих преступлений, но и потому, что это имеет некоторый общественный интерес и открывает некоторые вопросы, освещающие состояние московских организаций в то время и подготовку Каменевым нападения на партию уже летом 1924 года. Мое письмо рассматривалось как письмо человека, обиженного снятием с работы. На самом деле это не так. Письмо носит несомненно фракционный характер. В письме содержится антипартийное, антиленинское противопоставление линии Ленина — линии Сталина. Письмо свидетельствует о том, что уже тогда намечалась подготовка антипартийной борьбы против Сталина. Существо вопроса заключается в следующем. Каменев усиленно культивировал в Москве местнические настроения, он стремился к тому, чтобы московская организация фактически явилась вотчиной.

Вышинский. Может быть, покороче об этом. Нас сейчас Каменев не интересует.

Зеленский. Вопрос заключается в том положении, в тех тенденциях, которые могут возникнуть.

Вышинский. Нам не важны тенденции, которые могут возникнуть, а нам важен факт, констатирующий вашу преступную деятельность. Все остальное можете сказать в своем заключительном слове, а сейчас идет допрос суда. Следовательно, будьте добры, сообщите факты, касающиеся вашей преступной деятельности как члена право-троцкистского и антисоветского заговора и блока, а вы — издалека очень.

Зеленский. Я об этом и сообщаю.

Председательствующий. Об этом письме имеются ваши показания, которые не представляют особого интереса для открытого судебного заседания, к делу непосредственного отношения не имеющие.

Зеленский. Имеют отношение в том смысле, что показывают, что летом 1924 года Каменев подготовлял борьбу против Центрального Комитета партии.

Вышинский. Это тоже известно.

Зеленский. А я был соучастником этого дела.

Вышинский. Так и скажите, что вы уже в 1924 году были соучастником Каменева в антисоветской борьбе.

Зеленский. Тогда еще не было антисоветской борьбы, а она подготовлялась.

Вышинский. Но по существу это была борьба против партии и против Советского государства.

Зеленский. Теперь вопрос относительно моей вредительской работы. Я примкнул к организации правых в конце 1928 или в начале 1929 года по мотивам, которые указаны в обвинительном заключении, — из-за боязни разоблачения моей преступной деятельности.

Вышинский. Какой преступной деятельности?

Зеленский. Провокаторской.

Вышинский. Вот так и говорите.

Зеленский. Я примкнул к организации правых не только поэтому, но и потому, что линия партии, принятая в это время: наступление на кулачество, окончательная ликвидация кулачества, последнего эксплуататорского класса,— особенно резко толкнула меня в лагерь контрреволюции. Я связался со Смирновым. Связался с ним по той причине, что я был ранее с ним знаком и близок, и по той причине, что связь с ним представлялась более удобной, так как он занимал высокий партийный пост. Я был завербован А. П. Смирновым. Приезжая из Ташкента, я принимал участие на ряде собраний правых, имевших место у Смирнова в течение 1929—1930 годов. На собраниях участвовал ряд людей, имена которых я называл в своих показаниях и которые разрешите здесь огласить.

Вышинский. Это не имеет значения, кто принимал участие на собраниях 10 лет тому назад. Из подсудимых есть кто-нибудь?

Зеленский. Нет.

Вышинский. Вы участвовали?

Зеленский. Да.

Вышинский. Вот, раньше всего о себе и говорите.

Зеленский. На собраниях резко критиковалась линия партии, вырабатывалась линия борьбы против ЦК партии. Смирнов во время одного из посещений сообщил мне о наличии центра правых в составе Бухарина, Рыкова, Томского, Угланова и его, Смирнова.

Говоря о тактике центра в период 1929—1930 годов, я должен отметить, что Смирнов уже тогда высказывал резкое недовольство. Он считал недостаточно активной и решительной линию правых — Бухарина и Томского. Он требовал более решительных выступлений, более решительных действий в борьбе за смену руководства. Уже тогда он высказывался за необходимость блока с Каменевым, Зиновьевым.

В 1929—1930 годах Смирнов давал мне ряд указаний относительно срыва коллективизации в Средней Азии.

Указания эти заключаются в следующем: необходимо всячески сохранить, как Смирнов выражался, мощное хозяйство, подразумевая под этим кулацкие хозяйства; необходимо всячески тормозить развитие коллективного движения, тормозить и срывать колхозное строительство. Он указывал на необходимость оказать поддержку буржуазно-националистической организации в ее борьбе против партии. Я сообщил эти директивы. По отношению к Средней Азии они заключаются в том конкретно, что я представил в ЦК партии план коллективизации, значительно преуменьшающий фактические возможности и представляющий собой заниженные темпы. Тот план коллективизации, который был мною представлен на первое пятилетие, предусматривал возможность коллективизации 52% крестьянских хозяйств. ЦК отверг этот план и установил процент коллективизации в 68%.

Вместо того, чтобы организовать борьбу за осуществление этого плана путем всемерного усиления организационно-хозяйственной работы в колхозах, подготовки кадров, я, по приезде в Ташкент, выдвинул лозунг “Догнать и перегнать передовые в отношении коллективизации районы Союза”. На основе этой директивы местные организации разработали план быстрых темпов коллективизации, приступили к организации колхозов, применяя при этом административные методы. Этот способ срыва колхозного строительства был подхвачен национал-шовинистическими организациями, которые организовали ряд перегибов. Когда недовольство приняло значительные размеры и перед ЦК нельзя было скрывать этих грубых ошибок, допущенных при коллективизации, мною было дано указание о том, чтобы вместо исправления ошибок пустить дело таким образом, чтобы люди выходили из колхозов — не препятствовать этому. Под этой, казалось бы, легальной формулой открывался путь для кулацкой агитации и кулацкой активности в направлении развала колхозов. Из 55% охвата хозяйств колхозами, который был к концу 1930 года, после выхода из колхозов количество хозяйств, объединенных в колхозы, упало до 28%, то есть 15—18% отсеялось из колхозов. Кроме этого вредительства в колхозном строительстве, я поддерживал правых в национальных республиках, в том числе Файзуллу Ходжаева в Узбекистане, Атабаева в Туркмении, Хаджибаева в Таджикистане и т. д.

После снятия меня из Ташкента и по приезде в Москву я продолжал поддерживать отношения со Смирновым, как представителем центра правых. Смирнов в конце 1931 или в начале 1932 года, говоря о провале тактики правых по срыву колхозного строительства, познакомил меня с рютинской платформой. Рютинская платформа, как известно, есть платформа реставрации капитализма. Говоря об этой платформе, Смирнов рассказал мне о той новой тактике, которая намечается центром правых и заключается в следующем: применение двурушничества, конспиративный характер организации, переход к тактике вредительства, диверсий, подрыва, подготовки повстанческих кадров, переход к террору.

Говоря о необходимости концентрировать свои силы в борьбе по устранению руководства партией и страной, Смирнов считал, выражая этим мнение центра, с которым я также солидаризировался, возможным допускать всякие средства, подразумевая тем самым борьбу и путем восстаний и путем террора.

После того как Смирнов был разоблачен как правый, я стал держать связь с Антиповым, который мне известен как активный участник контрреволюционной организации правых. От него я получал указания относительно активизации вредительской работы в кооперации и Центросоюзе. Цель вредительской работы, которую ставила себе организация правых в торговле, заключалась в следующем: Антипов и все правые придавали особое значение дезорганизации хозяйства в тех отраслях, которые наиболее близко соприкасаются с населением—жилищное дело, кооперация, торговля, товарооборот и так далее.

Председательствующий. Вы говорите об истории организации правых. Лучше скажите о своей вредительской работе, а то вы выступаете как свидетель, а о себе ничего не говорите.

Зеленский. Каждый обвиняемый в то же время и свидетель.

Председательствующий. Хорошо, но о своей вредительской работе не забудьте сказать.

Зеленский. Я свидетельствую о том содержании вредительской работы и о тех целях, которые преследовала вредительская работа. Я полагаю, что это имеет значение.

Так вот, цели вредительской работы заключались в том, чтобы вызвать недовольство населения плохой работой по снабжению, недовольство работой снабженческих, торговых, в данном случае, кооперативных органов, а этим самым вызвать недовольство против правительства, то есть с явно провокационной целью.

Каким путем я осуществлял эту вредительскую работу? Я завербовал как в Центрсоюзе, так и на местах...

Председательствующий. Фамилий называть не нужно.

Зеленский. Хорошо. Завербовал несколько работников. Содержание вредительской работы заключалось в следующем. Правые организовали перебои в торговле товарами повседневного спроса. Так, например, такие перебои были организованы в Курской области. В первом квартале 1936 года в торговле сахаром. Многие лавки в течение недели-двух не имели сахара. Такого же рода вредительские перебои были организованы в Ленинградской области в торговле махоркой. Такого же рода перебои были летом 1936 года в торговле печеным хлебом в ряде сельских местностей БССР, расположенных в пограничных районах.

Чтобы дать некоторое представление о том, какого характера были эти перебои, я укажу на следующее: из 30 тысяч лавок, которые были обследованы торгово-кооперативными секциями советов и торговой инспекцией, в первом квартале 1936 года не было соли в 3700 лавках. Из 42 тысяч лавок в 2 тысячах лавок отсутствовала продажа сахара. В третьем квартале 1936 года отсутствовала продажа махорки в 1600 лавках из 36 тысяч лавок. Так что это были не единичные явления, а довольно распространенные.

Председательствующий. Вы говорите о себе, а не о них.

Зеленский. Хорошо. Это достигалось следующим образом.

Вышинский. Вы насчет обсчета?

Зеленский. Да.

Вышинский. А насчет масла как обстояло дело благодаря вашей преступной деятельности?

Зеленский. Я перейду к этому. Это я имею в виду осветить.

Вышинский. Это меня интересует по ходу дела следствия, как обстояло дело с маслом. Вы говорили о соли, о сахаре, как вы вредительским образом задерживали продажу этих продуктов населению и так далее. А как было дело с маслом?

Зеленский. Маслом мы в деревне не торгуем.

Вышинский. Я не спрашиваю, чем вы торгуете. Вы торговали раньше всего основным — родиной, а я говорю о том, какие меры предпринимала ваша организация для того, чтобы сорвать товарооборот и лишить население необходимейших первых предметов потребления. Кроме сахара и соли известно ли вам что-нибудь относительно масла?

Зеленский. Я вам сказал, что кооперация в деревне маслом не торгует.

Вышинский. Вы же не кооператор, а вы — член заговорщической организации. Относительно масла вам известно?

Зеленский. Нет.

Вышинский. Например то, что не выпускали дешевых сортов масла?

Зеленский. Это совсем другое дело.

Вышинский. То есть как другое?

Зеленский. Это я могу объяснить вам сейчас. Я хочу рассказать вам то, что имело отношение...

Вышинский. Нет, вы делите свою деятельность на две части: ваша деятельность как кооператора и ваша деятельность как заговорщика, а я хочу, чтобы вы выступали здесь не как кооператор, а как заговорщик.

Зеленский. Правильно, но некоторую последовательность в изложении мне можно разрешить?

Вышинский. Вы же не докладчик.

Зеленский. Но в отношении изложения моей преступной деятельности известная последовательность должна быть?

Вышинский. Я считаю последовательностью ответы на те вопросы, которые предъявляет вам судебное следствие, и спрашиваю вас: известны ли вам преступные операции в отношении снабжения населения маслом, в частности, дешевыми сортами масла, или нет? Операции, которые были проделаны по указанию вашего “право-троцкистского блока”, известны вам или нет?

Зеленский. Да, известны.

Вышинский. В чем они заключались?

Зеленский. Они заключались в следующем: все заготовительные организации при выработке масла пользовались мировыми стандартами, определяющими сортность масла.

Вышинский. Это не то.

Зеленский. Вот это и есть.

Вышинский. Нет.

Зеленский. Как нет? Это производилось...

Председательствующий. Подсудимый Зеленский, не пререкайтесь и отвечайте по существу.

Вышинский. Вы хотите мне объяснить технику дела, а я хочу выяснить суть этого дела. Вот вы говорили на предварительном следствии, что подрывной характер работы заключался и в следующем: установленная шкала для определения сортности масла, вырабатываемого из молока, приводила к тому, что получалось масло только высшего сорта, дешевого масла на рынок не поступало.

Зеленский. Я это хотел вам сейчас объяснить.

Вышинский. Факт это или не факт?

Зеленский. Факт.

Вышинский. Дальше. Это отражалось на бюджете потребителя. Так или не так?

Зеленский. Правильно.

Вышинский. Вызывало это со стороны населения удовольствие или неудовольствие?

Зеленский, Неудовольствие.

Вышинский. Вы стремились к этому?

Зеленский. Стремились.

Вышинский. Ваша организация стремилась?

Зеленский, Стремилась.

Вышинский. А то масло, которое выпускалось, всегда было доброкачественным, или вы тоже старались сделать его недоброкачественным?

Зеленский. Да.

Вышинский. Были ли случаи, что члены вашей организации, имеющие отношение к масляному делу, в масло подбрасывали стекло?

Зеленский. Были случаи, когда в масле оказывалось стекло.

Вышинский. Не “оказывалось”, а подбрасывалось стекло. Вы понимаете разницу: подбрасывалось стекло? Были случаи такие или нет?

Зеленский. Были случаи, когда в масло подбрасывалось стекло.

Вышинский. Были ли случаи, когда ваши соучастники, сообщники преступного заговора против Советской власти и советского народа, подбрасывали в масло гвозди?

Зеленский. Были случаи.

Вышинский. С какой целью? Чтобы было “вкуснее”?

Зеленский. Это ясно.

Вышинский. Вот это и есть организация вредительской, диверсионной работы. В этом вы себя признаете виновным?

Зеленский. Признаю.

Вышинский. А вы говорите: “мы этим не занимаемся, это не кооперативное дело”. Вы член “право-троцкистского заговорщического блока”?

Зеленский. Член.

Вышинский. Вы участвовали во вредительской, диверсионной, террористической, шпионской работе этого блока?

Зеленский. Во вредительской, диверсионной работе участвовал.

Вышинский. О шпионской работе вы пока умалчиваете? (Зеленский молчит.) Вы отвечаете за всю преступную деятельность блока?

Зеленский. Отвечаю.

Вышинский. В том числе за диверсионную?

Зеленский. Отвечаю.

Вышинский. За гвозди, за стекло в масле, которые резали горло и желудки нашего народа?

Зеленский. Отвечаю. Можно продолжать?

Председательствующий. Пожалуйста.

Зеленский. Я остановился на изложении вредительской деятельности в отношении обмера, обвеса и обсчета, которые достигались таким путем, что оптовые местные организации не имели прейскуранта.

Вышинский. Это вы опять насчет обсчета. А вот насчет яиц?

Зеленский. Тогда разрешите установить порядок допроса.

Председательствующий. Подсудимый Зеленский, когда вы будете говорить защитительную речь или последнее слово, никто не будет вас прерывать, а сейчас, если подсудимому задают вопросы, потрудитесь отвечать.

Зеленский. Я отвечаю на все вопросы.

Председательствующий. Подсудимый Зеленский, Прокурор Союза задает вам вопросы, вы можете отвечать или не отвечать, вы можете совсем не говорить и сесть на место, но если вам задают вопросы, потрудитесь отвечать.

Вышинский. Вы говорите об обсчете, а меня интересуют вопросы, которые ближе к маслу, я хочу по поводу яиц говорить, а потом по поводу обсчета. Вы предпринимали такого рода меры, как в отношении масла, и в области снабжения населения яйцами? Этот вопрос тоже интересует население. Например, был ли такой случай или случаи, когда Москву периодически пытались оставить без яиц? Были такие случаи?

Зеленский. Да, были.

Вышинский. В 1936 году был такой случай, что Москва сидела без яиц по вашей вине, по вине не вашей персонально, а одного из активных участников этого заговорщического блока?

Зеленский. Был.

Вышинский. Не припомните ли, когда особенно резко это выявилось?

Зеленский. Я сейчас месяц не могу назвать, но могу сообщить о следующем факте. В 1936 году была допущена вредительская порча 50 вагонов яиц.

Вышинский. 50 вагонов яиц? Это где, в Москве?

Зеленский. Да.

Вышинский. Сознательно?

Зеленский. Я полагаю.

Вышинский. Полагаете только? А кто это допустил, я спрашиваю не фамилию, а кто по отношению к вашей организации?

Зеленский. Это допустил человек, которого я поставил руководить этой организацией, — заведующий яйцо-птичным отделом Кулиновский и заведующий московской конторой, который мной не завербован, но я полагаю, что он был членом организации.

Вышинский. Но они проводили эту операцию с вашего ведома?

Зеленский. Нет, я об этом потом узнал.

Вышинский. Значит, по собственной инициативе?

Зеленский. По-видимому.

Вышинский. А директива была вредить, чем можешь?

Зеленский. Была.

Вышинский. И они, поставленные на яичное дело, вредили в этом деле? Было ли это с вашего ведома?

Зеленский. Да, это было с моего ведома.

Вышинский. Разве это по собственной инициативе?

Зеленский. Нет, под мою ответственность.

Вышинский. Как члена...

Зеленский. Контрреволюционной организации.

Вышинский. А вы кем в это время были?

Зеленский. Председателем Центросоюза.

Вышинский. Значит, на вашей обязанности было снабжение населения предметами питания?

Зеленский. Да.

Вышинский. И вы так вот снабжали население питанием. А в яйца гвозди не подсыпали?

Зеленский. Нет.

Вышинский. Почему? Не выходило? Скорлупа мешала? Теперь можете говорить дальше.

Зеленский. Я считаю, что обсчет, обмер, обвес — не менее вредительское дело.

Вышинский. Да, это серьезное дело.

Зеленский. И я хочу раскрыть механику этого дела.

Вышинский. Расскажите сначала, в чем это заключалось, а потом о механике будете говорить.

Зеленский. Мне кажется, что вопросы обсчета, обмера и обвеса ясны для каждого, это очень ясно. Дело заключается в том, что когда человек приходит за покупкой в лавку, его обсчитывают, обмеривают и обвешивают, то есть ему назначают цену больше, чем та, по которой продается товар, либо ему дают вес меньший, чем это следует, либо отпускается товар не того качества.

Вышинский. Для чего это делается?

Зеленский. Для того, чтобы вызвать недовольство населения.

Вышинский. То есть с провокационными целями?

Зеленский. Понятно. Механика этого дела заключается в том, что в оптовых организациях отсутствует прейскурант цен.

Таким образом, часто ревизующие организации и сами потребители лишены возможности проверить правильность назначенных цен. Цены назначаются торгующими организациями или продавцами лавки очень часто по своему усмотрению, то есть бесконтрольно. Таким образом, поймать человека, обсчитывающего потребителя, почти невозможно. Это явление приняло серьезный характер и большое распространение. Чтобы дать характеристику размеров этого вредительства, я укажу на то, что из 135000 лавок, которые были проверены инспекцией торгово-кооперативной сети, установлены случаи обсчета и обмана покупателей в 13000 лавок. Фактически же количество их значительно больше.

Очень важный вид вредительства, также в целях вызова недовольства населения, заключается в замораживании товарооборота, достигаемом путем неправильной или несвоевременной засылки товаров. Так, например, были случаи, когда летние товары засылались зимой и, наоборот, зимние товары прибывали в лавки летом.

Вышинский. То есть летом населению предлагали валенки, а зимой тапочки?

Зеленский. Да.

Вышинский. Это ваш такой был план?

Зеленский. Да.

Вышинский. Это случайность или это план и система?

Зеленский. Раз вредительство, стало быть, случайности быть не может.

Вышинский. Стало быть, это делалось преднамеренно, по вашим указаниям?

Зеленский. Да.

Вышинский. В тех же провокационных целях?

Зеленский. Да.

Вышинский. Какие размеры приняло это вредительство?

Зеленский. Общий размер, который приняло это экономическое вредительство, выражался в следующем. Как правило, размер тех или иных остатков в торгующей сети превышал на 1—I¹ /2 процента, то есть составлял 100—150 миллионов рублей...

Фактически же размер замораживания был выше, потому что в некоторых областях — в Западной Сибири, например, в Курской области, Саратове, фактически товарные остатки были выше того, что в плане, на 8—10 дней, и так далее. Я должен еще указать один метод вредительства в завозе и замораживании товаров. В четвертом квартале 1936 года были определены товары для хлебозакупок. Товары были направлены во все районы хлебозакупок, и оказалось, что в Татарии, Башкирии и других местах хлебозакупка идет неудовлетворительно. Товары же, предназначенные для хлебозакупочного фонда, держались там в течение 4—6 месяцев, и только по прошествии этого был поставлен вопрос об их разбронировании. Население видело товары в лавках и не имело возможности получить их, и это, в свою очередь, вызывало острое недовольство у населения.

Я должен коснуться еще крупнейшего вопроса — это вопрос о содействии растратам и хищениям.

Председательствующий. Покороче, пожалуйста.

Зеленский. Мое содействие растратам и хищениям выразилось в двух видах. Мною было поручено разработать вредительскую инструкцию по учету. Суть вредительства здесь заключалась в том, что я разрешил производить групповые записи торговых операций по так называемой групповой системе, что ослабило возможность контроля. Кроме того, мною была резко сокращена бухгалтерская отчетность и была сохранена довольно значительная отчетность оперативная, что ослабляло всякую возможность учета подотчетных лиц.

Мною сознательно тормозилась работа ревизионных комиссий сельских потребительских обществ. Осуществить борьбу против растрат и хищений без работы ревизионных комиссий, без организации общественного контроля невозможно. Мною сознательно не были приняты меры для того, чтобы организовать эту работу. Я должен указать также и на то, что мы принимали меры к разрушению учета пайщиков, учета паевого капитала, что тормозило привлечение пайщиков к управлению делами кооператива. Вот главнейшие виды и отрасли работы, которые были охвачены вредительством, которое я организовал, за которое я несу полную ответственность.

Я должен сказать следующее. Мы, вредители, могли проводить такого рода широкую работу только при наличии пособников. Такими пособниками в товарообороте являлись вредительские организации Наркомвнуторга и Госплана. Пособниками являлись те, кто должен был ревизовать и контролировать, то есть Антипов, а он являлся тем человеком, от которого я непосредственно получал директивы по вредительству.

Но я хочу указать еще на двух пособников. Эти пособники следующие. Во-первых, в нашей вредительской работе мы использовали ведомственные трения и бюрократические всяческие закорючки в советских организациях: это давало возможность прикрывать вредительскую работу, и вредительская работа возможна была при наличии такого пособника как оппортунистическое, терпимое, обывательское отношение со стороны многих коммунистов и беспартийных, терпимо относящихся ко всякого рода проявлениям мелкого вредительства, как, якобы, к проявлению мелких недостатков объективного порядка. Для того чтобы искоренить вредительство, были приняты меры по линии Наркомвнудела, но если можно таких вредителей, как мы, искоренить путем ареста, то таких пособников путем органов Наркомвнудела устранить нельзя, а нужно организовать дело так, чтобы...

Председательствующий. Обойдемся без вас.

Зеленский. Я должен коснуться еще одного вопроса. Правые придавали большое значение использованию кооперативного аппарата в антисоветских целях. Я имел задание и преследовал цель засорять этот аппарат чуждыми, враждебными, антисоветскими, повстанческими элементами. Засоренность аппарата Центросоюза видна из того, что в аппарате Центросоюза было при мне около 15% бывших меньшевиков, эсеров, анархистов, троцкистов и так далее. В некоторых областях количество чуждых выходцев из других партий, колчаковских офицеров и так далее, например, в Красноярском крае, Иркутске, Западной Сибири, было значительно выше.

Я давал указания, чтобы не выгонять этих людей из аппарата, имея в виду, что при том разветвленном аппарате в деревне, который имеет кооперация, эти люди могут всегда явиться центром притяжения всякого рода антисоветских элементов и организатором всякого рода повстанческих групп и банд.

Правые имели в виду также использовать кооперацию на предстоящих выборах в Верховный Совет. Но тут ничего сделать не удалось, так как произошел арест. Правые имели в виду использовать сельский аппарат на выставление своих кандидатур в первую очередь в местные кооперативные органы.

Вышинский. В период вашего пребывания в Средней Азии вы вели подпольную контрреволюционную работу?

Зеленский. В период моего пребывания в Средней Азии я вел работу, о которой говорил. Я вел работу по срыву коллективизации.

Вышинский. Вы вели там подрывную контрреволюционную работу?

Зеленский. Я вел работу по срыву коллективизации, что является контрреволюционной подрывной работой.

Вышинский. Значит, вы вели подрывную контрреволюционную работу. Я так вас понимаю?

Зеленский. Правильно.

Вышинский. Затем приехали в Москву? Это в каком году?

Зеленский. В 1931 году.

Вышинский. После этого вы порвали свою связь с вашими сообщниками по Средней Азии?

Зеленский. Я никакой организации в Средней Азии не создавал.

Вышинский. Я про организацию не говорю, а говорю про вашу связь. Прервали свою связь?

Зеленский. Прервал.

Вышинский. А в Москве с Икрамовым не участвовали в нелегальных совещаниях?

Зеленский. Участвовал с Икрамовым на нелегальном совещании у Смирнова, имевшем место в 1929 или 1930 году.

Вышинский. А кто туда пригласил Икрамова? Не помните?

Зеленский. Возможно, что я.

Вышинский. Позвольте спросить обвиняемого Икрамова.

Обвиняемый Икрамов, вы не припомните, как попали на нелегальные совещания в 1929 или 1930 году?

Икрамов. Легальное или нелегальное, сказать не могу сейчас, но у Смирнова было совещание, на которое пригласил меня Зеленский. На этом совещании были все правые.

Вышинский. Кто вас позвал?

Икрамов. Я был два раза: один раз меня пригласил Зеленский, а второй раз Антипов.

Вышинский (к Икрамову). Вас Зеленский приглашал?

Икрамов. Да.

Вышинский. Приводил?

Икрамов. Да.

Вышинский. Связывал?

Икрамов. Нет.

Вышинский. А что?

Икрамов. Не знаю, по каким причинам, но открытых антисоветских разговоров не было, разговаривали намеками.

Вышинский. А не было ли того, что некоторые из участников этого совещания резко высказывались против политики Советской власти?

Икрамов. Я хотел сказать об этом в показаниях.

Вышинский. Были такие высказывания?

Икрамов. Были.

Вышинский. Были, а как же вы говорите, что не было?

Икрамов. Были намеки.

Вышинский. Но намеки достаточно ясные. Например, не было ли там, на этом собрании, допущено прямой клеветы против Кирова?

Икрамов. Была.

Вышинский. Это намек или клевета?

Икрамов. Открытая клевета.

Вышинский. Это антисоветская клевета?

Икрамов. Да.

Вышинский. А Зеленский там участвовал?

Икрамов. Да.

Вышинский. Правильно это, подсудимый Зеленский?

Зеленский. Да.

Вышинский. У меня больше вопросов нет.

Председательствующий. Вы ничего не сказали о ваших антисоветских связях с заграницей. Расскажите в двух словах, как вы пытались использовать некоторые личные связи за границей в антисоветских целях.

Зеленский. Я использовал иностранное бюро Центросоюза в целях тенденциозной и неправильной рассылки информации о состоянии кооперации, об ее отношении с Советским правительством. Подчеркивая самостоятельный характер кооперации и преувеличения ее хозяйственно-политическое значение, я пытался вести разговор...

Вышинский. Вы скажите прямо, использовали ли вы свое положение, будучи председателем Центросоюза, в аппарате, в котором находилось иностранное бюро, для антисоветской контрреволюционной деятельности за границей?

Зеленский. Я думаю, что рассылка тенденциозных...

Вышинский. Тенденциозных с антисоветским уклоном провокаторских сведений. Это есть антисоветская работа?

Зеленский. Все бюллетени проходили через тщательную цензуру.

Председательствующий. Говорится не об официальных сношениях.

Зеленский. Других не было.

Вышинский. Тенденциозность была?

Зеленский. Да.

Вышинский. Она проходила через цензуру и все-таки оставалась?

Зеленский. Да.

Вышинский. Вы умели использовать легальные возможности в нелегальных целях?

Зеленский (молчит).

Председательствующий. Вы пытались договориться с английскими кругами об оказании возможной помощи на случай восстания против Советской власти?

Зеленский. Я эти показания давал Прокурору.

Председательствующий. В ваших показаниях имеется фраза: “договориться с этими руководителями об оказании возможной помощи на случай восстания против Советской власти”. Вы подтверждаете это или нет?

Зеленский. Подтверждаю.

Председательствующий. Как же это вы пытались использовать?

Зеленский. При свидании с неким Александер...

Председательствующий. Кто этот Александер?

Зеленский. Лидер английской кооперативной партии, входящей в состав рабочей партии. При проезде его я ставил вопрос о том, как отнеслись бы английские кооператоры, если бы в Советской стране к власти пришли правые. Какую помощь они могли бы оказать правительству правых.

Председательствующий. Александер эту помощь обещал или воздержался от ответа?

Зеленский. Александер заявил, что он приветствовал бы приход правительства правых. Что касается помощи, то он заявил о том, что английские кооператоры могут гарантировать получение, во всяком случае, таких кредитов и такой помощи, которая была предоставлена Советскому правительству во время эмбарго.

Председательствующий. У вас вопросов больше нет, товарищ Прокурор?

Вышинский. Нет.

Председательствующий. Объявляется перерыв до 6 часов.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЮЩИЙ: Армвоенюрист В. В. Ульрих, Председатель Военной Коллегии Верховного Суда Союза ССР

СЕКРЕТАРЬ: Военный юрист 1-го ранга А. А. Батнер

Документов:	31243
Публикаций:	6548
Файлов:	29589

Утреннее заседание 5 марта 1938 года

Статистика

Облако меток

Информер

Форма поиска

Вы здесь

Утреннее заседание 5 марта 1938 года

Статистика

Облако меток

Информер