Заседания Чрезвычайного революционного трибунала при Сибирском революционном комитете (Заседание 26 мая 1920 г.)

Заседание 26 мая 1920 г.

Присутствуют: председатель Чрезвычайного революционного трибунала И.П.Павлуновский, члены: товарищи Косарев, Байков, Щетинкин и Мамонтов.

Время: 5.20-6.20.

На скамье подсудимых те же.

Председатель: Объявляю заседание Чрезвычайного революционного трибунала открытым.

Обвинитель Гойхбарг: Разрешите перейти к продолжению один­надцатого пункта, касающегося призыва иностранных войск. Но пред­варительно, до продолжения оглашения документов, разрешите мне задать вопрос подсудимому Червен-Водали. Скажите, пожалуйста, подсудимый Червен-Водали, Вы англичанина Локкарта¹ знали?

Червен-Водали: Нет, не знал.

Обвинитель Гойхбарг: И не слышали такой фамилии?

Червен-Водали: Слышал.

Обвинитель Гойхбарг: Вы знали, какую он занимал должность?

Червен-Водали: Он был в Москве представителем Англии.

Обвинитель Гойхбарг: То есть консул на правах посла. Вам не приходилось потом слышать, что он, несмотря на то, что он прикрывался дипломатической неприкосновенностью, судом революционного трибу­нала был расстрелян за то, что он подготовлял взрыв в Москве?

Червен-Водали: Нет, не слышал.

Обвинитель Гойхбарг: А Вам, не приходилось ли лично иметь о нем сведения, например, в переписке с Вашими друзьями?

Червен-Водали: Не помню.

Обвинитель Гойхбарг: Не писал ли Вам председатель Национального центра Федоров: «ко мне приехал англичанин, связанный с Локкартом?»

Червен-Водали: Весьма возможно.

Обвинитель Гойхбарг: И если встречались такие слова «связанные с Локкартом», то это, само по себе, для Вас кое-что говорило?

Червен-Водали: Это мне говорило, что приезжал англичанин, который является представителем союзной нации, с которой мы, так или иначе, связаны.

Обвинитель Гойхбарг: С Локкартом связаны?

Червен-Водали: Нет, я Локкарта не знал.

Обвинитель Гойхбарг: Когда Вы находились здесь в Омске, у Вас был шифр с Москвою?

Червен-Водали: Да, но я ни разу им не воспользовался.

Обвинитель Гойхбарг: Когда Вы уезжали из Москвы, Вы, кажется, сказали, что Вы вполне легально поехали, получив все документы для отъезда через таможню, а кто оказал Вам содействие, не Вор... ли?

Червен-Водали: Нет.

Обвинитель Гойхбарг: Не комиссия ли по ликвидации Брестского мира, в которой Вы принимали участие?

Червен-Водали: Да.

Обвинитель Гойхбарг: Значит, Вы принимали участие в комиссии по внешней торговле, по урегулированию вопроса, касающегося ликвидации Брестского мира?

Червен-Водали: Да.

Председатель: Вы намечаете сейчас известную связь с Локкартом. В письме Федорова имеется следующая фраза... (Читает.) Письмо на Ваше имя, подписано Федоровым. Как Вы объясните эту фразу? Причем дальше идет пункт о предавшем Локкарта латыше?

Червен-Водали: Я слышал и знал, что Локкарт был в Москве, принимал участие, как представитель Англии, но я не знаю о взрывах.

Председатель: В чем выразилось предательство латышей по отноше­нию к Локкарту?

Червен-Водали: Я слышал о том, что Локкарт был арестован.

Председатель: По какому делу?

Червен-Водали: Не о взрывах. Я точно не могу сказать, в чем выразилось предательство латышей. Очевидно, латыши вели с ним переговоры, а затем они его предали.

Председатель: Ведь то дело носило чисто секретный характер?

Червен-Водали: Я понимаю так, что латыши принимали участие совместно с большевистскими силами, а затем, по-видимому, он с ними вел какие-нибудь переговоры о том, чтобы они прекратили это участие или что-нибудь в этом роде. Слышать о взрывах мне не приходилось. Я знаю, что Локкарт был в Москве представителем Англии в качестве старшего консула.

Председатель: Вы говорите, что с военной организацией Вы не были связаны?

Червен-Водали: Да, я утверждаю.

Председатель: Получали ли Вы сводки военного характера из Москвы?

Червен-Водали: Нет.

Председатель: Письмо на Ваше имя: «Дорогой Александр Алексан­дрович» и дальше идет следующее: «сообщение из Москвы уже дано тотчас, а все предыдущие, и присланные оттуда военные сводки, своевре­менно Вам посылали».

Червен-Водали: Мне сообщают об этом, может быть, из Москвы, но я этих сводок не получал.

Председатель: Вы имели связь с Москвой?

Червен-Водали: Политической нет.

Председатель: Будучи здесь уже имели связь?

Червен-Водали: Нет.

Председатель: Получили ли Вы от Зверева² письмо, найденное в бумажнике? (Оглашает письмо). «Дорогие друзья...»

Червен-Водали: Это не здесь полученное письмо. Оно получено, вероятно, в Екатеринодаре, после того момента, когда я выехал от Деникина в марте месяце из Одессы.

Председатель: Дальше просят чаще писать в Москву. Ведь Зверев находился на юге, как это, Зверев, будучи на юге, мог писать в Москву?

Червен-Водали: Это, очевидно, из Киева письмо.

Председатель: Вы предполагаете, что это относится к периоду Вашего пребывания на юге?

Червен-Водали: Здесь я по Национальному центру никаких шагов не предпринимал по соображениям, которые я изложил в одном из своих объяснений.

Председатель: В одном из заседаний я задал Вам вопрос: имели ли Вы сведения, что одним из членов Национального центра являлся Шипов³, затем Щепкин. Вы говорили, что этих сведений у Вас не имелось?

Червен-Водали: Нет, я сказал, что Щепкина я знал и знаю, что он является членом Национального центра, а о Шипове Вы меня ничего не спрашивали.

Обвинитель Гойхбарг: Вы не знали, что предательство латышей состояло в том, что Локкарт, вместе с другими ему помогавшими, решил подкупить командира латышского полка и вручил ему определенную сумму, тот эту сумму принял, но принес ее в Чрезвычайную комиссию и в этом выразилось предательство латышей?

Червен-Водали: Нет, я этого не знал.

Председатель: Имеются ли у Вас сведения о том, что Национальным центром, совместно с видными меньшевиками и социал-револю- ционерами, с одной стороны, а с другой стороны, союзниками, разработан был план операций на севере, результатом чего явилась высадка союзников на Мурманское побережье?

Червен-Водали: 0 том, что это было разработано группами, я не знал. Но [то], что все северные операции были сделаны англичанами с ведома этих групп, я знаю.

Председатель: В бумагах, найденных у Вас имеется следующее: «Если в марте месяце... побережье».

Червен-Водали: Я считаю, что-то показание, которое я дал, вполне соответствует этому. Только не знал, что план разработан ими.

Председатель: Вы понимаете, что быть осведомленным о Мур­манской операции это одно, а участвовать в разработке плана, это другое?

Червен-Водали: Я говорю, что я не был осведомлен об участии в разработке этого плана, что же касается вопроса о том, что английское предприятие было связано известными переговорами с представителями этой группы, это мне было известно на юге.

Обвинитель Гойхбарг: Разрешите мне задать вопрос подсудимому Клафтону насчет призыва иностранных войск и поддержки их. Скажите, пожалуйста, Вы в прошлый раз указывали на то, что раз советская власть стоит за единую Россию, то, следовательно, все лица, разделяющие Ваши убеждения должны сейчас ее поддерживать? А когда Вы выезжали из Москвы с поручением от Народных комиссаров и от Красного Креста, Вы тогда не знали, что советская власть стоит за единую Россию?

Клафтон: Нет, не знал.

Обвинитель Гойхбарг: Вы, может быть, знали, что советская власть имеет конституцию?

Клафтон: Конституцию я прочитал уже здесь, когда сидел в тюрьме.

Обвинитель Гойхбарг: А Вы знаете, что эта Конституция была при­нята в июле месяце 1918 г., она была опубликована во всех московских газетах и, наконец, была напечатана в количестве нескольких миллионов?

Клафтон: А там разве есть пункт о единой России?

Обвинитель Гойхбарг: Статья 9 Конституции гласит. (Оглашается статья 9-я).

Клафтон: Я точно не знал, я не был знаком.

Обвинитель Гойхбарг: Если бы Вы не были знакомы, Вы могли бы посылать поздравления иностранному военачальнику за то, что он разгромил русский город?

Клафтон: Я не поздравлял за разгромление какого-то города.

Обвинитель Гойхбарг: А не посылали ли Вы, председатель восточного отдела партии Народной свободы, поздравительной телеграммы Гайде по поводу его успешного разгрома Перми?

Клафтон: Это было, но дело шло не о разгроме Перми, а о победе над красноармейцами.

Обвинитель Гойхбарг: А Вам известно, что эта победа сопровож­далась колоссальным разгромом русского города Перми?

Клафтон: Этого я не знал.

Обвинитель Гойхбарг: А телеграмму поздравительную Вы посылали на основании резолюции того, что Гайда слегка подошел к Перми?

Клафтон: Телеграмма была о победе.

Обвинитель Гойхбарг: По случаю блестящей Пермской победы над красноармейцами, председатель ЦК партии Народной свободы восточного отдела послал генералу Гайде благодарность?

Клафтон: Приветствие, а не благодарность. Я ведь политический противник большевиков, я принадлежу к партии кадетов, так что Вы совершенно не так интерпретируете мое отношение. Я, на Ваш вопрос, если бы советская власть победила бы, мог ли бы я участвовать в тех действиях, которые Вы называете дезорганизацией тыла, я ответил, что при победе советской власти, при нашем поражении, а в настоящую минуту мы побеждены, а вы победители, я не говорю, что я не участвовал, я участвовал. Наступает второй период гражданской войны. Вы мне задали вопрос, способны ли кадеты теперь нате действия, о которых здесь говорил намеками Деминов и мой ответ нисколько не противоречит этому.

Обвинитель Гойхбарг: В совещании по делам печати Вы принимали участие?

Клафтон: Я в совещания по делам печати вызывался несколько раз.

Обвинитель Гойхбарг: А когда отпускались Деминову средства на дезорганизации советского тыла, для начала 20 млн. руб., Вы не присут­ствовали?

Клафтон: Я категорически утверждаю и заявляю, что когда мои дела в совещании по делам печати разрешились окончательно, уходил, меня другие дела, ни правительственные, ни частные Деминова не касались. И я продолжаю утверждать, - Деминов говорит неправду.

Обвинитель Гойхбарг: Я к подсудимому Клафтону больше вопросов не имею. Прошу революционный трибунал удостоверить факт, имевший место здесь два дня тому назад, когда подсудимый Червен-Водали просил верить искренности русского человека, что Деникин назначался заместителем Колчака с целью той, чтобы Семенов не был главно­командующим, что Третьяков никакого участия в посылке японских войск и назначении Семенова не принимал, но был даже устранен от возможности сноситься с Червен-Водали по этому вопросу.

Клафтон: Разрешите мне докончить мои объяснения. На меня все время бросается тень, мне предъявлено обвинение в измене советской власти. Это мотивируется тем, что я уехал из Москвы в миссии между­народного Красного Креста. Я должен сказать, что ко мне обратилась не советская власть, а обратились самарцы и уфимцы, работавшие в Народном комиссариате продовольствия по поводу обмена заложниками. Они обратились ко мне как к лицу нейтральному, которому они, очевидно, относились с достаточной степенью уважения. Я совершенно не могу скрывать той мысли, что я хотел домой попасть, ясно, что все мои желания были дома, а не в Москве. Я согласился на это, причем утверждаю, что те лица, которые ко мне обратились, прекрасно знали, что я кадет. Прекрасно знали, что я пользуюсь также некоторым уважением у себя дома. Оче­видно, рассчитывали, что я добросовестно исполню эту просьбу людей, меня лично знавших. Я должен сказать, что я эту просьбу исполнил, и с того, когда это было исполнено, когда близкие этим людям вернулись к ним, согласитесь сами, что я имел право считать себя свободным. Очень возможно, что в этой просьбе был известный расчет на то, что я у себя дома буду называть вещи своими именами и в стане белогвардейцев смогу ту просьбу, с которой они обратились ко мне, исполнить. Мне было обещано освободить известное количество заложников.

Обвинитель Гойхбарг: Разве Абрамович был заложником?

Клафтон: Я получил радиограмму, в которой Цурюпа объявил, что эти лица не считаются заложниками, а лицами посягнувшими на советскую власть, и потому они будут судимы, и об этих лицах невозможно больше разговаривать. Я считаю необходимым разъяснить этот акт, потому что он интерпретируется здесь, как измена. Конечно, советская власть не могла считать, что я навсегда останусь миролюбивым человеком, что я никогда не буду иметь возможности заниматься, очевидно, что они считают, что я буду участвовать особенно вредоносно для них. Я думаю, что особой вредоносности в моих делах нет. Я был журналистом, журналистом и останусь, а подозрение, брошенное мне, не соответствует моей нравственной природе.

Обвинитель Гойхбарг: Вы стремились из Москвы в Самару, потому что все Ваши интересы были не в Москве, а в Самаре, а когда Вы были здесь, Вы призывали всех на Москву?

Клафтон: Я не скрываю, что я Ваш политический противник.

Обвинитель Гойхбарг: На второй день, после нейтрального обра­щения, к заслуживающему уважения человека, Вы не запаслись ли удостоверением от нелегальной организации?

Клафтон: Только не от нелегальной организации, а полулегальной организации и советская власть о ней прекрасно знала. Неужели Вы думаете, что, я уезжая в Самару, - это удостоверение мог бы мне выдать и Свердлов - как Вы полагаете, сидел ли бы я в тюрьме или не сидел?

Обвинитель Гойхбарг: Меня это не интересует.

Клафтон: А меня это интересует. Я должен был явиться с удосто­верением от советской власти, к которой я отношения не имел, так что тут я не усматриваю обстоятельств пользования каким-нибудь неле­гальным документом.

Обвинитель Гойхбарг: Если Вы явились в Самару, пользуясь удосто­верением нейтральной организации международного общества Красного Креста, Вас бы тоже посадили в тюрьму?

Клафтон: Такая участь была возможна, одного из нас посадили, сре­ди нас находился один англичанин Джон Кейч⁴ - член Союза христиан­ской молодежи, я думал: не лучше ли не иметь одного из иностранцев, и, по рекомендации Свердлова, в нашу комиссию вошел Джон Кейч. Джон

Кейч чрезвычайно резко выразился по адресу чехов и членов Учредитель­ного собрания, что они позволили себе взять заложниками детей. Он был выслан за это из России.

Обвинитель Гойхбарг: А Вы не выражали возмущения, что члены Учредительного собрания взяли заложниками женщин и детей?

Клафтон: Я сказал об этом Свердлову, и, несомненно, я бы сказал это и членам Учредительного собрания, до сегодняшнего дня я остаюсь при том мнении, что женщины и дети ни причем.

Гойхбарг: А Вам не было известно, что в то время, когда Вы все свои силы посвящали информации за границу об этих зверствах, то прави­тельство, которому Вы служили, женщин и детей массами забирало в тюрьму, целыми деревнями, для того, чтобы они выдавали имеющихся в деревнях красноармейцев, вообще повстанцев или лиц, сочувствующих большевикам?

Клафтон: По всем деревням я не знаю. Мне известны такие действия генерала Розанова. Выражал протест, и мы оглашали это в печати. Во всяком случае, это явление, о котором приходится скорбеть.

Гойхбарг: Скорбеть. Я перехожу к оглашению следующих документов: журнал заседания 16 ноября 1919 г. (Оглашается журнал заседания). Телеграмма И.И.Сукина в закрытом заседании 6 августа 1918г. (Оглашается телеграмма). Затем, главноуправляющего делами Верховного правителя и Совета министров о поручении Язвицкому войти в сношение... (Оглашается доклад). Прежде чем перейти к дальнейшему оглашению документов, я хотел бы задать вопрос подсудимым Жуковскому и Клафтону относительно телеграммы Набокова⁵. Подсудимый Жуковский, Вам известно, что Маклаков⁶ и Набоков давали телеграмму относительно того, что необхо­димо вести агитацию за границей для поддержки? Что те представители, какие там существуют от колчаковской власти, они пользуются доверием и уважением со стороны иностранцев и необходимо, чтобы это патрио­тическое дело взяли на себя демократические и социалистические организации?

Жуковский: По поводу этой телеграммы мне ничего неизвестно.

Гойхбарг: А если у управляющего министерством иностранных дел эта телеграмма была, Вы не знали?

Жуковский: Нет.

Гойхбарг: Скажите, подсудимый Клафтон, если в телеграмме указывалось: «передать в бюро печати о том, что из американских газет сообщаются сведения о неудовлетворительном состоянии колчаковского фронта, достоверная большевистская информация тоже рассказывает о фактах разложения на фронте, а Ваши рассуждения односторонние перестают внушать доверие. Перемените их первоначальную тактику утаивания, иначе ей не верят», Вы получили такую телеграмму?

Клафтон: Я получил указания, но там фамилии Маклакова не было, а была, кажется, фамилия Набокова.

Гойхбарг: Разрешите мне огласить телеграмму Маклакова и Набокова. (Телеграммы оглашаются). Маклаков был членом какой партии?

Клафтон: Он член партии к.д.

Гойхбарг: А Набоков?

Клафтон: Не знаю, кто он такой, кажется брат Владимира Дмитрие­вича Набокова.

Гойхбарг: Позвольте огласить три телеграммы: первая - Маклакову 23   августа 1919 г., вторая телеграмма, полученная 25 августа и отправлен­ная 25 августа на имя управляющего министерством иностранных дел от имени Набокова и третья телеграмма, полученная 8 ноября секретная. (Телеграммы оглашаются).

Клафтон: Содержание первой телеграммы мне известно, содержание второй и третьей мне абсолютно не было известно, но я о них имею сведения. По первой телеграмме был следующий ответ - «мне было заявлено министром иностранных дел Сукиным о том, что Ваши телеграммы, - это было в первый период нашей деятельности, - производят дурное впечатление. Вы в розовом цвете представляете события, происходящие на фронте. В самом деле, побеждают большевики, а за границей, по нашим телеграфным сведениям, такого впечатления создать нельзя, получается слишком разительное противоречие между большевистскими телеграммами, получаемыми в Лондоне, и теле­граммами Русского телефонного агентства, получаемыми там же». Нужно сказать, что наше положение было здесь весьма щекотливым, мы представляли проект телеграмм, а над ними была цензура министра иностранных дел, так что при всем желании дать надлежащее освещение тем или иным событиям мы были связаны и борьба наша за освобождение от цензуры министра Сукина продолжалась весьма значительное время. Затем мы все-таки добились, ввиду того, что из Лондона получалось такое требование - ослабления цензуры по отношению к нам. Вторая телеграмма, со ссылкой на князя Львова, была мне неизвестна. Но о том, что Алексинский предлагает услуги правительству, в качестве его корреспондента, здесь, кажется, воробьи на крыше чирикали. Но я не знал, что об этом пишет князь Львов.

Гойхбарг: А Вы не знали, что он, Вашими стараниями, как предста­витель Красного Креста обменен?

Клафтон: Я это не знал, я не рассчитывал на такой успех, мне говорили, что Кишкин освобожден, но Кишкин, просидел все-таки год и был освобожден под подписку, что он больше не будет заниматься политической деятельностью. Это было ли результатом моих радио­телеграмм, не знаю, я не могу себе этого приписать. Может быть, в порядке судебного разбирательства было рассмотрено дело и это нашли возможным освободить. О третьей телеграмме я слышал заявление Третьякова, который сюда приехал, что необходимо передать информацию романских стран Савинкову. Я и мои сотрудники по бюро категорически от этого отказались на том основании, что для меня лично и для моих помощников Устрялова и Болдырева был там известен Бурцев-слишком старый журналист и революционный деятель, чтобы его можно было сменить на лицо, известное как беллетрист, как человека, который ничего общего с телеграфной информацией не имел. Так что мы категорически от этого отказывались и заявили, что если будут настаивать, то мы все свои учреждения закроем.

Гойхбарг: Может быть, подсудимый Жуковский знал что-нибудь по этому поводу?

Жуковский: Эта часть деятельности министерства через мои руки совершенно не проходила. Она касалась исключительно управляющего министерством.

Гойхбарг: Разрешите мне дальше огласить документы, и, прежде всего, журнал заседания 28 октября 1919 г. (Журнал оглашается). По поводу договора с чехословацкими войсками и в связи с телеграммой о необходимости, чтобы все социалисты, входившие в Омское правительство, немедленно оказали поддержку за границей, я бы хотел задать вопрос Шумиловскому. 28 октября было, как раз, принято постановление об эвакуации?

Шумиловский: Да.

Гойхбарг: И в связи с этим была просьба обратиться к японским властям об усилении японскими войсками Иркутского гарнизона?

Шумиловский: Этого я не знаю.

Гойхбарг: А также возможность соглашения с чехословацкими войсками, которые предъявляли требования установления союза между властью и общественностью, вот не тогда ли Вы взяли на себя обязанность составить декларацию о союзе власти и общественности?

Шумиловский: Я уже давал в своих объяснениях показание, и я не пытаюсь снять с себя ответственности за участие в борьбе с большевиз­мом. Известное участие в этой борьбе, по тем или иным причинам, объяснять которые было бы слишком долго, я принимал, но доля моего участия, конечно, была всегда строго ограничена и в разрешении дипломатических вопросов, в разрешении вопросов военного характера, [в] этой деятельности участия с моей стороны никогда не было. Таким образом, я признаю, что большая часть опубликованного Вами материала мне была известна, но вырабатывались все эти меры помимо меня. Что касается агитации за границей и спекулирования именем социалиста, то такого рода обвинение я решительным образом отвергаю. Моя деятельность проходила, главным образом, я подчеркиваю, в ведомстве труда, и главные мои силы были потрачены именно на разрешение вопросов ведомственного аппарата. Это была работа длительная, работа будничная, работа тяжелая, ей были отданы главнейшие мои силы и главнейшее мое внимание, и думаю, что эта работа, в той тяжелой обстановке, в которой приходилось нам работать, не прошла бесследно. Я думаю, что известные результаты ее сказались. Относительно агитации за границей ничего ровно не знал и никаких шагов в этом направлении не предпринимал. Мое имя было настолько скромное, имя провинциального работника, что спекулировать в таких странах, как Англия, Америка и Франция было бы предприятием совершенно безнадежным.

Гойхбарг: В телеграмме Набокова говорится, что социалисты, входящие в состав Омского правительства, должны немедленного принять помощь Алексинского. Эта телеграмма от 8 сентября 1919 г. Какие были социалисты в сентябре 1919 г. в Совете министров?

Шумиловский: Теперь так понятия все перепутались, что очень многие склонны назвать социалистами тех людей, которые социалистами никогда решительно не были. И мне приходилось слышать такое мнение, что все правительство Колчака социалистическое, доходило даже до такого толкования. Конечно, такого угодливого толкования не было за границей, но, может быть, они разумели под этим имя мне неизвестное, тем более, что этот документ стал впервые мне известен в эту минуту.

Гойхбарг: А не было ли в этом составе министров бывших членов социалистических организаций, например Петрова и Бутова?

Шумиловский: Петров был членом социалистической организации в дни юности, а Бутова я почти не знаю.

Гойхбарг: Разрешите предъявить Вам снимок, где члены Совета министров уютно расположились под тенью деревьев и где одиночка Шумиловский между кем и кем разместился? (Фотография передается для осмотра).

Шумшовский: Эта фотография мне известна, но она нисколько не соответствует о моей близости к кому бы то ни было. Это расположение равно никакого значения не имеет. Это соображение фотографа, и как он располагает фигуры, для меня было совершенно безразлично. Если бы Вам было угодно посмотреть другой снимок, то Вы бы там заметили другую группировку, и я повторяю, что эта группировка никакого значения не имеет.

Гойхбарг: А посередке сидит почтенный гражданин Сибири Воло­годский.

Шумиловский: По известной традиции председатель обычно разме­щается в центре.

Гойхбарг: Так что, фотограф свои известные традиции имеет?

Шумиловский: Да, в этом смысле, что председатель обычно садится посредине.

Гойхбарг: Вот относительно союза с общественностью и обращения к некоторым иностранным, если можно так выразиться, державам с заведомой ложью. Вы, не припоминаете ли, что в Вашем присутствии было одобрено обращение к эмиру Бухарскому и к Хивинскому хану?

Шумиловский: Я деятельного участия в разрешении этого рода дела не принимал. Меня это не интересовало, и многих из них я совершенно не в состоянии припомнить. В частности, это обращение к Хивинскому хану совершенно ускользнуло от моего внимания.

Гойхбарг: Я прошу революционный трибунал огласить из здесь лежащих документов эту телеграмму эмиру Бухарскому, которая была принята Советом министров в присутствии Шумиловского.

Шумиловский: Я этого факта не отрицаю.

Гойхбарг: (Оглашается телеграмма эмиру Бухарскому). Тогда вся Сибирь была очищена?

Шумиловский: Нет, не была.

Гойхбарг: Разрешите мне огласить следующий документ: журнал заседания 30 октября, с заявлением министра земледелия Петрова. Далее заседание 3 ноября - доклад управляющего министерством иностранных дел. (Оглашаются оба журнала). Все время Вы здесь выслушивали обращения к японским войскам, что они шли на Россию. Я прошу революционный трибунал задать вопрос Шумиловскому, не обещал ли Совет министров Японии определенные концессии?

Шумиловский: Вопрос относительно участия Японии и относительно союза с Японией обсуждался в Совете министров издавна и несколько раз. И определенно сквозила, по крайней мере, это было видно, хотя многие члены правительства менялись в своем составе, боязнь этого союза. Боязнь, основанная именно на том, что Япония нам будет всегда опасна, потому что она произведет большие экономические завоевания на Дальнем Востоке. Эти экономические завоевания и сейчас и впослед­ствии могут быть опасными и в политическом отношении, потому что создается центр интересов, который постоянно будет привлекать интересы этой страны сюда. В этом отношении вопрос о Японии, со стороны многих членов правительства, всегда вызывал тревогу.

Гойхбарг: А насчет концессий?

Шумиловский: Что касается чисто военного участия, то сколько я знаю, я все-таки присутствовал на большинстве заседаний Совета министров, вопрос о концессиях и вознаграждении никогда не возникал. Наоборот, предлагали принять все меры к тому, чтобы эти экономические завоевания остановить.

Гойхбарг: Разрешите тогда огласить из разговора по прямому проводу...

26 мая 1920 г.

Время: 6.20-8.20.

Гойхбарг: Разрешите огласить из разговора по прямому проводу почетного гражданина Сибири, уважаемого министра Вологодского. (Читает). Из разговора по прямому проводу Горяйнова с Мартьяновым. (Читает). Разговор 19 октября Верховного правителя с Третьяковым, разговор Червен-Водали с Гир[с]о[м]⁷. (Читает). Разговор 19 октября с Харитоновым. (Читает). Скажите, пожалуйста, подсудимый Шумиловский, об отъезде Парунина и Лешке, Вы слышали? А если бы я Вам сказал, что Парунин находится на советской службе?

Шумиловский: Слава Богу, что он жив.

Гойхбарг: Значит, поддерживая правительственные круги, не принимали ли Вы участие в переговорах с иркутским населением, чтобы оно поддержало правительство, если придут в город большевики? (Читает разговор 23 декабря Верховного правителя с генералом Артемьевым, разговор 24 декабря Третьякова и Червен-Водали, телеграмму Червен- Водали Верховному правителю, Совету министров и предсовмину, разговор по прямому проводу 24 декабря Горяйнова и Харитонова, разговор по прямому проводу Червен-Водали и Пепеляева, разговор 26 декабря Третьякова и Червен-Водали, наконец, письмо от генерала Сучкова⁸ - начальника гарнизона города Иркутска). Вот, по вопросу о призыве иностранных войск материалы, которые имелись у пред­ставителей иностранной дипломатии.

Айзин: Разрешите задать вопрос подсудимому Краснову. Подсудимый Краснов, не ответите ли Вы мне на вопрос, кем разрешались вопросы иностранной политики, разрешались они Советом министров или Верховным Советом при Верховном правителе, и, если да, то в каком порядке разрешались и какова была компетенция Верховного Совета?

Краснов: До известной степени я знал порядок, который существовал в правительстве. С ноября месяца был учрежден Совет Верховного правителя, состоящий под председательством Верховного правителя, из председателя Совета министров, министров иностранных и внутренних дел, военного и финансового и управляющего делами Совета министров и Верховного правителя. Насколько мне помнится, закон был принят по предложению бывшего тогда министра внутренних дел Пушнякова⁹. Причем целью было создать верхнюю палату по делам управления. Из беседы с членами этого управления я знал, что там обсуждаются вопросы внешней политики, вопросы военные, и о помощи иностранцев, т.е. по вопросу, который оглашался здесь и по поводу агитации за границей и т.д. Такие вопросы обсуждались там и осуществлялись Верхней палатой в порядке верховного управления, не доходя до Совета министров, если министр иностранных дел Сукин делал этот доклад, то большею частью, по требованиям отдельных лиц, как министра земледелия, интере­совавшихся этим вопросом, причем почти всегда постфактум. Вот чем была его деятельность.

Гойхбарг: Разрешите констатировать факт, что из тех документов, которые мы только что огласили, большая часть взята из закрытых заседаний Совета министров, а все прочие разговоры по прямому проводу заместителя председателя Совета министров Червен-Водали с другими лицами...

Аронов: Защита не возражает.

Павлуновский: Суд удостоверяет, что такой факт имеется.

Айзин: Подсудимый Краснов, здесь было оглашено постановление Совета министров. Это постановление вносилось в Совет министров после обсуждения в Верхней палате или нет?

Краснов: Я членом Совета министров не был, но эти вопросы всегда непременно обсуждались Верхней палатой и не во всех случаях доходили до Совета министров.

Червен-Водали: Здесь указывали, что в течение второй половины декабря, за исключением нескольких дней, мне, как оставленному в роли временного заместителя председателя Совета министров, приходилось говорить по вопросам внешней политики с Третьяковым и другими лицами. Это совершенно верно, но нужно помнить, что это было в той обстановке, когда Совет министров был совершенно оторван от Верховного правителя и вопросы не могли быть разрешены в обычном порядке, о котором здесь говорилось.

Гойхбарг: Подсудимый Краснов, Вы ответили защите, что, по доходившим до Вас сведениям эти вопросы, до решения в Совете министров, предварительно обсуждались в Совете Верховного правителя, созданном из четырех лиц. А не доходило ли до Вас, что все подобные вопросы, прежде чем, они доходили до Верховного совещания, обсуж­дались в совещаниях союзных миссиях?

Краснов: Я от этого вопроса стоял далеко.

Аронов: Здесь Вы говорили, как об одной из деталей, чрезвычайно характерной, о принадлежности к социалистической группе Шумиловского, Здесь передо мной «Правительственный вестник» от 28 января 19-го года, № 54, в котором помещена беседа с Л.И.Шумиловским, где он заявляет. (Читает). «Я должен заявить, что я совершенно не являюсь партийным человеком, хотя занимал определенную позицию в общественных группах, и был выборщиком от с.д.-меньшевиков». Таким образом, еще 22 января 19-го года Шумиловский определенно и официально говорил, что он не принадлежит ни к каким группировкам, и я отмечаю этот факт.

Гойхбарг: Разрешите мне удостоверить, что в зачитанной мною телеграмме от Набокова говорится не о представителях с[оциал]-д[емо- кратов] или с[оциал]-р[еволюционер]ов, а говорится о социалистах, входящих в состав Омского правительства.

Перерыв на 10 минут.

Гойхбарг: Прежде чем перейти к предоставлению доказательств и фактов, относящихся к вопросам об организации массовых и групповых убийств трудового населения, я хотел бы просить революционный трибунал, если защита не будет возражать, установить, что изложенные в заключении, предъявленном подсудимым, факты, касающиеся принятия закона о смертной казни, вместе с указанием на лиц, присутствовавших в том заседании, когда этот закон принимался, вполне соответствуют протоколам заседания Совета министров. Только факты, разумеется, а не выводы и исключительно те, которые имеются в делах.

Защита доверяет.

Ларионов: Я просил бы узнать какая дата этого постановления, не 15 ли сентября?

Гойхбарг: 8 июля 19-го года. Присутствовали: Преображенский, Краснов, Ларионов, Шумиловский, заседание Совета министров закры­тое, № 124.

Ларионов: А журнал Административного совета от 14 сентября 18­го года?

Гойхбарг: В этом журнале, в числе присутствующих значится Ла­рионов, а в числе подписавших Ларионова нет.

Ларионов: Подписи моей нет, благодарю Вас.

Айзин: Я ходатайствую подтвердить, что 14 сентября Морозов возражал, т.к. считал принятие этого закона неподведомственным Административному совету.

Павлуновский: Это вытекает из показаний.

Гойхбарг: Нет, из протокола. Я ходатайствовал об утверждении факта, что в протоколе сказано: так как решение выходит из пределов Административного совета. Я ходатайствую удостоверить, что во время показания подсудимого Морозова перед Чрезвычайной следственной комиссией, которая была учреждена для разбора фактов ареста Крутовского, Шатилова и Новоселова, там говорилось: «ходил слух, что приехавшие Крутовский и Шатилов собираются отменить закон о смертной казни, что можно опасаться, что будут отменены законы, и вся политика Административного совета получит иной характер». Переходя к допросу свидетелей Матковского, Рубцова и Сыромятникова, я ходатайствую о приглашении Матковского. Скажите, пожалуйста, свидетель Матковский, Вам, по Вашей должности командующего армией, приходилось, на основании существующих законоположений, утверждать приговоры военных судов?

Матковский: Приходилось, да.

Гойхбарг: Может быть, Вы припомните количество случаев, которые Вам приходилось утверждать?

Матковский: Число смертных приговоров, которые выносил военно­полевой суд при Омском круге, определялось числом тех преступлений, которые подвергались суду по этим вопросам.

Гойхбарг: Простите, свидетель это тавтология, одно и тоже, а, может быть, в цифрах какое количество?

Матковский: Если утверждать смертные приговоры тяжело, то считать их, по-моему, еще тяжелее. Я могу сказать цифру, может быть 30, может быть 40, но это может быть, неточно, может быть неверно.

Гойхбарг: Когда утверждали приговоры или рассматривали утверж­денные, Вам присылали приговоры или краткие телеграммы с сообщением, что состоялось постановление?

Матковский: Если это было в Омске, то присылали все дело, а если вне Омска, то очень часто присылались только телеграммы.

Гойхбарг: Например, начвра Степанов где находился?

Матковский: Относительно этого лица я случайно помню одну подробность, которая мне стала известна по дороге. Это относительно двух лиц - Романовского и Салтыкова, которые были приговорены к смертной казни, и начальник гарнизона Николаевска просил утвердить приговор, в виду того, что этого требует настроение населения.

Гойхбарг: Он говорил, в частности, что офицеры требуют смертной казни? Не эта ли его точная фраза?

Матковский: Но в виду того, что закон о смертной казни вошел после этого случая, я этого приговора не утвердил.

Гойхбарг: Но, а в других случаях, не было кратких телеграмм?

Матковский: В тех случаях, когда не было никаких оснований для смягчения приговора, я их утверждал.

Гойхбарг: А, все таки, в некоторых случаях, когда например учреждал военно-полевой суд штабс-капитан, Вы возбуждали какое-нибудь преследование против штабс-капитана, который утверждал и исполнял приговоры? Может быть, Вы принимали репрессии против таких штабс- капитанов?

Матковский: Я таких случаев не помню.

Гойхбарг: А может быть, Вы помните, что Вам было сообщено относительно открытия какой-то организации и дается телеграмма, надписанная Вами с сообщением, что надо передать прифронтовому суду участников этой организации. Потом сообщается для Вашего сведения, что этот штабс-капитан учредил военно-полевой суд, но не доносит Вам и не представляет на утверждение приговора и приводит их в исполнение и эти действия не рассматривались ли военно-судебной частью?

Матковский: Это, это было.

Гойхбарг: Может быть, Вы помните, военно-судебный отдел какое вынес решение по этому вопросу?

Матковский: Я могу на это ответить, что никогда преследованием рабоче-крестьянских организаций я не занимался, и если бы сведения, что рабоче-крестьянские организации где-нибудь организуются, моей резолюции там быть не могло. Если это оказывалось обществом, основанным для ниспровержения существующей власти, я обязан был по закону возбудить преследование.

Гойхбарг: А член военно-судебного отделения генерал Огарков¹⁰, этот тот самый Огарков, который вместе с Вами и генералом Бржезовским был назначен в чрезвычайную военную... и вынес постановление, что хотя штабс-капитан сам открыл военно-полевой суд и, не доведя до сведения командующего армией, расстреливал, тем не менее, считаясь со статьями, которые заставляют военачальников, в случае, если они найдут необходимым, принимать решительные меры, считать его действительно правильным?

Матковский: Такого случая я не помню.

Гойхбарг: Это было 22 декабря 18-го года. Вы не помните, что было в этот день, вечером у Вас не проходило совещания?

Матковский: Да, я приказал начальникам отдельных частей собраться ко мне на квартиру, чтобы доложить, что происходило. И весь воинский гарнизон был вызван.

Гойхбарг: Не припомните ли Вы, что выйдя из этого совещания, начальник гарнизона генерал Бржезовский отдавал распоряжение начальнику унтер- офицерской школы?

Матковский: Об этом распоряжении сделалось известно гораздо позже.

Гойхбарг: А относительно образования военно-полевых судов?

Матковский: Это мне неизвестно.

Гойхбарг: А может быть, доходили сведения, что лица, в частности 43 человека, которые были названы большевистским военно-револю­ционным штабом, были расстреляны, как Вам передали: в осуществление состоявшегося приговора, в 4 часа ночи 22 декабря?

Матковский: Я говорю, что по этому вопросу я узнал значительно позже.

Гойхбарг: А когда к Вам приходили на утверждение приговоры по необходимости в виде кратких телеграфных сообщений, которые могли вызвать неясность, неточность, был ли какой-нибудь контроль со стороны органов юридических по этому вопросу?

Матковский: Законом не установлено такого контроля.

Гойхбарг: А если бы выяснилось, что с полным нарушением закона в военно-полевых судах выносились смертные приговоры и без Вашего утверждения приводились в исполнение, не приходилось ли Вам слышать, что министр юстиции делал какие-нибудь попытки протеста?

Матковский: Мне слышать не приходилось.

Гойхбарг: А может быть, Вы слышали о существовании Комитета по охране законности и порядка?

Матковский: Это слышал.

Гойхбарг: И, кажется, в функции этого комитета входила охрана закона? И с его стороны, так же, Вам не приходилось слышать какие- нибудь заявления, через другие учреждения, через главнокомандующего? Вам ни разу не приходилось?

Матковский: Нет.

Гойхбарг: С моей стороны вопросы свидетелю Матковскому закончены. Но, впоследствии придется огласить некоторые документы, касающиеся деятельности свидетеля и его показаний. И если защита не имеет вопросов к свидетелю Матковскому, я ходатайствую перед трибуналом о разрешении мне эти последующие документы огласить в отсутствие свидетеля Матков­ского. Я полагаю, что революционный трибунал поймет и оценит мое ходатайство.

Айзин: Я хотел задать только два вопроса. Скажите, пожалуйста, а не известен ли Вам такой порядок, что на неправильные действия по преданию военно-полевому прифронтовому суду существовал порядок обжалования в существовавший здесь сенат? И не было ли таких случаев, что сенат отменял эти приговоры?

Матковский: Да, это было.

Гойхбарг: Разрешите мне огласить некоторые документы, относящиеся к деятельности свидетеля Матковского, о которой я говорил в его присут­ствии и которые не вполне точно им подтверждена, т.к. он заявлял, что он

о таких делах не слышал или ему не приходилось слышать.

Защита не возражает.

Гойхбарг: Скажите свидетель, Вам приходилось оценивать большеви­ков или сочувствующих в обыкновенном смысле, на деньги, такие-то суммы за убийства?

Матковский: Нет, этого не было.

Гойхбарг: А не помните ли Вы такого случая, когда Вы сообщали в телеграмме: при попытке проникнуть в тюрьму двух лиц, их стал задерживать караульный Гончаров", один из них стал защищаться револьвером и был убит, другой был арестован. Не делали Вы такой резолюции - «Гончарову 100 руб.»?

Матковский: Я считаю, что это не оценка, это была награда за сохранение жизни.

Гойхбарг: (Читает документы). Прежде чем перейти к дальнейшему оглашению документов, я просил бы суд удостоверить, что эта опись документов, взятых из дела Чрезвычайной следственной комиссии, учрежденной постановлением Совета министров 14 января 19-го года.

Суд удостоверяет.

Гойхбарг: Я ходатайствую о приглашении свидетеля Рубцова.

Председатель: Защита не имеет слова по поводу оглашенных документов?

Защита: Не имеет.

Председатель предупреждает свидетеля Рубцова об ответственности.

Гойхбарг: Не припомните ли Вы, свидетель Рубцов, в ночь 22 декабря 18-го года в городе Омске, не явились ли Вы вместе для получения 43 арестованных, которые не то должны были быть Вам переданы для суда, или для представления в прифронтовой суд...?

Рубцов: Я явился, имея точное предписание начальника гарнизона Бржезовского, я получил его при выходе из квартиры.

Гойхбарг: [Что же] Вам Бржезовский предписал?

Рубцов: Расстрелять.

Гойхбарг: Просто взять 43 человека и расстрелять?

Рубцов: Да.

Гойхбарг: А, явившись в областную тюрьму, Вы не предъявили еще одного требования, чтобы Вам выдали Кириенко, Девятого и Попова и еще одного, как Вы заявили начальнику тюрьмы, по приказу Верховного правителя?

Рубцов: По приказу начальника гарнизона.

Гойхбарг: А приказ был отдан Сабельниковым?

Рубцов: Сначала Сабельниковым, а затем Бржезовским.

Гойхбарг: А начальник тюрьмы, когда спросил, на каком основании Вы действуете, не ответили ли Вы, «по приказу Верховного правителя»?

Рубцов: Не думаю, может быть, я не помню.

Гойхбарг: Может быть, Вы именно так показывали перед Чрезвы­чайной следственной комиссией?

Рубцов: Первое показание я дал правильное.

Гойхбарг: А затем, когда Сабельников пригласил Вас и сказал не говорить, что он дал такую записку, чтобы расстрелять 5 человек, Вы сказали, что эти люди были убиты при попытке к бегству?

Рубцов: Да.

Гойхбарг: Получив эти 43 человека, куда он их повел, Вы знаете?

Рубцов: Он отвел их в рощу и там расстрелял.

Гойхбарг: Вы не получили ли сведений, в котором часу?

Рубцов: Часа в три ночи, точно я не помню.

Гойхбарг: Не получили ли Вы сведений, что уже они расстреляны часов до четырех, до пяти?

Рубцов: Да, он прибыл и сообщил, что приговор исполнил.

Гойхбарг: Значит, Вы думали, что это приведение приговора, Вы думали, что приговор есть?

Рубцов: Да.

Гойхбарг: А он не сказал, что приговор есть?

Рубцов: Он сказал, что их приведут из военно-полевого суда.

Гойхбарг: А когда Вам предъявили записку относительно Кириенко, Девятого и Попова, Вам удалось получить их в качестве придатка?

Рубцов: Только Кириенко и Девятого.

Гойхбарг: А Попов был болен?

Рубцов: Он лежал в сыпном тифу, я считал, что это неудобно.

Закончено в 5.20. 26 мая 1920 г.

Время: 8.20-9.20.

Гойхбарг: Вы не решились взять больного в сыпном тифу, Вы затруднялись в перевозочных средствах?

Рубцов: Вообще, я считал неудобным.

Гойхбарг: Неудобным?

Рубцов: Да, неудобным.

Гойхбарг: Но может быть, в виду того, что не было Попова и других указанных лиц, Вы все-таки потребовали компенсацию?

Рубцов: Нет, не требовал.

Гойхбарг: А не указали ли Вы, что не было еще четырех человек?

Рубцов: Дело в том, что лиц, по тому списку, но которому мне дал комендантский адъютант, в числе тех лиц, о которых мне сообщил Сабельников, там не было.

Гойхбарг: А не взяли ли Вы еще по списку шесть человек?

Рубцов: Нет.

Гойхбарг: А скажите, пожалуйста, вот Вы исполнили приказание генерала Бржезовского 22 декабря, Вам, может быть, за это была какая- нибудь награда?

Рубцов: Нет.

Гойхбарг: А в каком чине Вы были в последнее время?

Рубцов: В чине подполковника.

Гойхбарг: Когда Вы получили это назначение, в феврале 19-го года?

Рубцов: Да, в феврале 19-го года.

Гойхбарг: Вы, может быть, припомните еще какую-нибудь деталь? Это назначение в старшинстве было от какого числа?

Рубцов: Я помню, потому, что моя часть участвовала в подавлении восстания.

Гойхбарг: А может быть, в наградном листе сказано, что Вы произведены в подполковники с 23 декабря 18-го года?

Рубцов: Точно так.

Гойхбарг: Только Ваша часть получила награды или и другие части?

Рубцов: Все части получили.

Гойхбарг: Это может быть, военные власти благодарили или гражданские тоже?

Рубцов: Я знаю только относительно военных.

Гойхбарг: Я свидетелю Рубцову больше вопросов не имею. Я только хотел бы ходатайство заявить революционную трибуналу. Некоторые свидетельские показания, относящиеся к этому делу и фактам, частью установленные, частью не установленные свидетелем Рубцовым, я буду ходатайствовать в отсутствии свидетеля. Если защита не будет возражать я бы просил, по удалению свидетеля Рубцова, позволить мне огласить свидетельские показания, имеющиеся в делах как свидетеля Рубцова, так в делах Чрезвычайной следственной комиссии, которая была учреждена постановлением Совета министров от 24 января 19-го года, для разъяс­нения некоторых отклонений от правосудия, совершенного 22 декабря. (Оглашаются показания Рубцова и Сабельникова). Разрешите мне задать вопросы подсудимому Шумиловскому. Скажите, пожалуйста, подсудимый Шумиловский, Вы в закрытом заседании 24 декабря 18-го года присут­ствовали?

Шумиловский: Я не знаю, о каком заседании Вы спрашиваете.

Гойхбарг: Заседании 24 декабря 18-го года., когда, по предложению Вологодского, была единогласно принята благодарность Совета минист­ров всем частям гарнизона.

Шумиловский: Я помню, что это была принята такая благодарность, но она касалась только чисто военного рода обстоятельств и никакого касательства к тем событиям, которые оглашены тут, она не имела.

Гойхбарг: Подсудимый Краснов, Вы на этом заседании присут-ствовали?

Краснов: По всей вероятности, потому что я в заседаниях Совета министров не имел право не быть.

Гойхбарг: Вы эту благодарность приняли и протокол подписывали?

Краснов: Участия не принимал, но протокол обязан был подписать.

Гойхбарг: (Оглашает протокол). Теперь разрешите мне задавать вопрос подсудимому Морозову. Скажите, подсудимый Морозов, когда я задавал вопрос свидетелю Матковскому, не приходилось ли ему расценивать головы большевиков, Вы не припомнили, что на заседании Совета министров Совету министров приходилось оценивать головы большевиков и вообще людей?

Морозов: Нет, этого не было.

Гойхбарг: А Вы не приняли постановления об отпуске 1000 руб. награды прапорщику Яцкову, за энергичное преследование большевиков?

Морозов: Припоминаю.

Гойхбарг: А сколько большевиков успел, в своем энергичном преследовании, ухлопать прапорщик Яцков?

Морозов: Я таких сведений не имею. А сколько припоминаю, доклад шел о том, что при преследовании прапорщик Яцков отобрал значитель­ную сумму денег.

Гойхбарг: Благодарность была за отобрание денег, но не за энергичное преследование большевиков?

Морозов: Я не знаю, может быть было неправильно редактировано, но это было за отобрание суммы при преследовании большевиков.

Гойхбарг: Подсудимый Грацианов, Вы отпускали 1000 руб. Яцкову?

Защитник Айзин: Я прошу Чрезвычайный революционный трибунал удостоверить, что постановление вынесено по предложению министра финансов, так что это подтверждает те объяснения, которые даны Морозовым о том, что это идет вопрос о сумме.

Гойхбарг: Товарищ председатель Чрезвычайного трибунала, я имею ходатайство. Я категорически протестую против того, что защита сейчас, в порядке вопроса, дает, с моей точки зрения, совершенно ложную, недопустимую оценку, когда заявляет о том, чтобы удостоверить этот факт, который якобы может свидетельствовать о том, что дело касается денег. Такие предложения мог вносить министр финансов, в особенности, считаясь с тем, кто был министром финансов. Я категорически прошу революционный трибунал не давать защите, при попытке ответить на вопросы, сейчас в форме защитительной речи, объяснять их так, как они, по мнению обвинения, совершенно объяснены быть не могут.

Защитник Айзин: Я просил бы только удостоверить, что предста­витель обвинения уже произносит обвинительную речь.

Гойхбарг: Подсудимый Шумиловский, Вы отпускали прапорщику Яцкову 1000 руб., за что?

Шумшовский: Отпускал 1000 руб. не я, а Административный совет. Вся моя деятельность была направлена именно к тому, чтобы сделать возможным и какие бы то ни было жестокости, и чьи бы то ни было головы, я никогда на деньги не расценивал.

Гойхбарг: Подсудимый Ларионов, Вы отпускали 1000 руб., чем руководились?

Ларионов: Я присутствовал в этом заседании, и совершенно не могу припомнить, за что я голосовал или против чего я голосовал. Но совершенно отчетливо помню, что Яцковым представлена была крупная сумма казенных денег, которая была им отобрана при преследовании убегавших. И, в качестве награды за представление этой суммы, ему отпущена очень незначительная награда в 1000 руб.

Гойхбарг: А Вы не припомните, если Вам докладывали эти обстоя­тельства, что он при преследовании подошел сзади, схватил деньги и принес их?

Ларионов: Нет, там этих деталей не было.

Гойхбарг: Я прошу огласить постановление Административного совета от 4 декабря 1918г. (Постановление оглашается). Я хочу еще задать вопрос подсудимому Морозову. Когда, по Вашему представлению, выдавались награды за головы, это тоже было за доставку денег?

Морозов: Я не припоминаю.

Гойхбарг: А не припомните ли Вы, что при подавлении бунта в Тобольской каторжной тюрьме, было назначено 2500 руб. надзирателю тюрьмы? Сколько человек было убито при подавлении этого бунта в каторжной тюрьме?

Морозов: При отпуске этих денег никаких оценок голов не было.

Гойхбарг: А о количество результатов этих преследований Вам говорили?

Морозов: Все сведения были, но я не помню.

Гойхбарг: А не припомните ли, что 25 человек были убиты при подавлении?

Морозов: Я не отрицаю.

Гойхбарг: А если разделить математически, то не выйдет ли, как говорил Морозов, по 1000 руб. за каждого? Разрешите огласить протокол открытого заседания, представление министра юстиции об отпуске Тобольскому комиссару... (Оглашается протокол). Разрешите мне задать вопрос подсудимому Морозову, когда Вы классифицировали эти награды 200 руб., 300 руб., 500 руб. и т.д., Вы с чем считались: с количеством людей, которых они ухлопали, или с другими соображениями?

Морозов: Я. таких подсчетов не имел в виду, как указывает гражданин обвинитель.

Гойхбарг: Я оглашу представление министерства юстиции от 6 нояб­ря. В резолюции значится - отпустить сумму, которая получила движение через управляющего министерством юстиции, Вы не интересовались, почему 200, 300 и 500 руб.?

Морозов: Я, конечно, интересовался, но в данный момент я забыл подробности.

Гойхбарг: А разве Вы вообще забываете подробности?

Морозов: Да, забываю.

Гойхбарг: А разве у таких воинственных наклонностей, несмотря на то, что Вы были в министерстве юстиции, не обнаруживали?

Морозов: Я не понимаю вопроса.

Гойхбарг: А из подчиненных, эвакуируемых Вами людей организовать боевые дружины, Вы такие вещи делали?

Морозов: Это предложил Тельберг, а когда его не было, я сделал представление в Совет министров.

Гойхбарг: Сам Совет министров не принимал ли мер к тому, чтобы находящихся в тюрьме, так называемых, большевиков, не расстреляли, а вообще иным способом препятствовали им вести дальнейшую пропа­ганду?

Морозов: Я этого не знаю.

Гойхбарг: Не припомнит ли это Шумиловский?

Шумшовский: Не припомню.

Гойхбарг: Не припоминаете ли предложения бывшего в юности с.д., министра земледелия Петрова о том, чтобы не расселять арестованных большевиков в порядке высылки на территории государства, ибо это даст им возможность вести пропаганду, и не было ли принято, в том числе, и Вами, такое постановление: «поручить министру внутренних дел, принять меры к воспрепятствованию задержанным большевикам вести дальней­шую пропаганду»?

Шумиловский: Это предложение я не помню.

Гойхбарг: Разрешите мне огласить протокол заседания от 30 ноября 1919 г. о необходимости принятия мер к тому, чтобы большевистские деятели не расселялись в порядке высылки на территории государства, т.к. это способствует большевистской пропаганде. В связи с этим поста­новлением, я хотел бы просить революционный трибунал предъявить перечисленным здесь подсудимым снимок выведенных из тюрем, зверски истерзанных, замученных и расстрелянных жертв из Новониколаевска. Я попрошу предъявить этот снимок и спросить, не это ли следствие принятия этих мер? (Снимок передается).

Защитник Айзин: У меня есть частный вопрос к подсудимому Морозову о бунте в Тобольской тюрьме. Известно ли Вам, что подавление бунта в Тобольске произведено было силами только начальника тюрьмы, его помощниками и теми двумя надзирателями, которым была выдана награда, или это подавление бунта было произведено войсками?

Морозов: Насколько я припоминаю, там участвовал местный гарнизон.

Гойхбарг: Скажите, подсудимый Шумиловский, Вы здесь слышали, что по записке успели взять Кириенко и Девятого, которые были расстреляны. Вы Кириенко знали?

Шумиловский: Лично не знал.

Гойхбарг: А Вы не знали, что он был членом второй Государственной думы с[оциал]-д[емократической] фракции?

Шумиловский: Знал.

Гойхбарг: А Вы были выборщиком от с[оциал]-д[емократической] фракции во вторую Государственную думу?

Шумиловский: Был.

Гойхбарг: Не припоминаете ли Вы, что предложение арестовать Кириенко, привезти его из другого города в Омск, направить его дело через министра юстиции, это постановление было принято при Вашем участии?

Шумиловский: В моем присутствии.

Гойхбарг: Что же потом, когда Вы узнали, что Кириенко выведен из Омской тюрьмы, расстрелян, и притом по приказу Верховного правителя, а офицеры были переведены и некоторые повышены. Вы не сочли, что это есть достаточный повод, чтобы уйти из министерства?

Шумшовский: То, что здесь было опубликовано, мне стало известно только на заседании. Совет это дело рассматривал и постановил назначить следствие, и Вы имели случай прочитать как раз различного рода свидетелей из той комиссии, которая была назначена постановлением Совета министров. Несколько раз этот вопрос поднимался после, на заседаниях Совета министров, в том направлении, чтобы это дело не заглохло, и если оно все-таки заглохло и не дало никаких определенных результатов, то в этом виноват, конечно, не я, который дает сейчас перед Вами объяснения.

Гойхбарг: А не припомнит ли кто-нибудь, понес ли кто-нибудь наказание, в связи о этими расстрелами без суда или с судом над мертвыми, с подлогами протоколов, о том, что мертвые были приведены и т.д.?

Шумшовский: К сожалению, я уже говорил об этом, что значительная, если не большая часть того, что Вы здесь изволили прочитать, стала мне известна из официальных сообщений или из частных разговоров. Было достаточно, конечно, чтобы назвать эти действия ужасными, и я это, к сожалению, должен констатировать.

Гойхбарг: Когда было предложено в Совете министров в Вашем присутствии опубликовать сведения об этом, не было ли принято постановление в виду того, что представленные данные не исчер­пывающие, задержать опубликование сообщения о том, что произошло в ночь на 22 декабря?

Шумшовский: Я уже несколько раз объяснял, что не за все действия Совета министров я ответственен. Я открыто говорил о тех случаях, когда присоединялся к тому или другому постановлению Совета министров, а также говорил о тех случаях, когда я к ним не присоединялся. В данном случае, может быть, не было проявлено достаточно энергии Советом министров, но расследование было назначено, другие силы, быть может, находящиеся среди Совета министров, но главным образом, находящиеся вне его досягательства, помешали тут совершиться правосудию.

Гойхбарг: А за все время Вашего пребывания в Совете министров был ли хоть один случай, когда когда-нибудь расследование повлекло за собой какое-нибудь наказание по адресу какого-нибудь, не из посягавших на трудовые массы?

Шумшовский: Очень мало.

Гойхбарг: Хоть бы один случай.

Шумшовский: Отдельные незаконности преследовались, но значи­тельно большая часть оставалась без последствий.

Гойхбарг: Разрешите мне вопрос подсудимому Морозову. Скажите, пожалуйста, Комитет законности и порядка больше всего, и первым долгом, заинтересовался какими правонарушениями?

Морозов: Это не в моем ведении было.

Гойхбарг: А не Вы ли требовали, что по делам Комитета законности и порядка очень часто не дают шифра, а «потому прошу представить мне шифр»?

Морозов: По общему распорядительному отделению.

Гойхбарг: Может быть, Вы вкратце объясните, зачем это Комитету законности и порядка понадобился шифр, ведь шифром пишут вещи, которые нельзя оглашать, а Комитет законности и порядка должен гласно преследовать за все преступления.

Морозов: Я не знаю такого случая, чтобы я требовал этот раз, а во- вторых, как и для всякой канцелярской переписки, это нужно было и Комитету.

Гойхбарг: Может быть разрешите мне вопрос к подсудимому Малиновскому. Не припоминаете, ли какой был первый случай, когда Комитет законности и порядка предписал отменить незаконное постано­вление военачальников? Меня интересует первый случай, когда он решительно и категорически приказал отменить приказание военачаль­ников. Военачальник издал приказ, - если бы кто-либо из должностных лиц, при отправлении своих служебных обязанностей, будет применять истязательства - расстрелять на месте. Не был ли первый случай, когда Комитет постановил немедленно восстановить незаконную сдачу, а второй случай, когда нужно было спекулянтов расстрелять на месте, а Комитет постановил отменить это.

Малиновский: Комитет обеспечения законности и порядка исключи­тельно останавливался на рассмотрении приказов всех лиц, применявших исключительное положение, которым вносилась та или иная закономер­ность в действия местных властей. Это было не случайно. Прежде чем функционировать, Комитет по обеспечению законности и порядка, через министра юстиции распорядился, чтобы прокурорский надзор с мест давал определенные сведения каждый раз, как только на местах те или другие воинские начальники, командующие войсками, и начальники гарнизонов издавали такие приказы. Всякий приказ, изданный на месте, поступал в Комитет обеспечения порядка и законности и был предметом обсуждения Комитета. И если Комитет признавал его незакономерным и не отвечающим требованию исключительных положений, то этот приказ немедленно отменялся по телеграфу. В тех случаях, когда Комитет не мог этого сделать, в силу своего положения, эти действия были предметом обсуждения правительствующего сената по первому департаменту.

Малиновский: Это было незакономерное распоряжение коман­дующего войсками и начальника гарнизона, применявших исклю­чительное положение. Был приказ об извлечении из гражданской подсудности, и это было предметом рассмотрения этого Комитета.

Гойхбарг: Почему на первое место вышло - истязателей не трогать и спекулянтов не трогать, это вышло случайно?

Малиновский: Это, несомненно, случайный подбор и работа Комитета может быть выявлена из обозрения всех тех нарядов, которые приложены к этому делу.

Председатель: Объявляю перерыв на 10 минут.

Время: 9.20.-10.20.

(После перерыва). Допрос Сыромятникова.

Гойхбарг: Скажите, пожалуйста, свидетель, Вы были начальником штаба генерала Розанова?

Сыромятников: Да, я был.

Гойхбарг: О его деятельности в Енисейской и Приамурской области Вы знали?

Сыромятников: И о первой и о второй.

Гойхбарг: Вам не приходилось знакомиться с приказами Розанова, относительно массового уничтожения деревень, сожжения их и т.д.?

Сыромятников: Это было без меня. Такие приказы отдавалась, с моим приездом такие приказы были отменены.

Гойхбарг: В Вашу бытность там не было таких приказов?

Сыромятников: Приказы были отданы, но они были отменены после моего приезда. Такие же приказы в Приамурье были также отменены.

Гойхбарг: Значит, в промежутках такие приказы отдавались и даже осуществлялись?

Сыромятников: Да.

Гойхбарг: А не приходилось ли Вам слушать такого рода приказ генерала Розанова, что за убийство или повреждение одного чеха или офицера, он приказывал расстреливать десятки заложников?

Сыромятников: Да, я слышал.

Гойхбарг: Часто это делалось?

Сыромятников: Случай с чехом был один, но других случаев было несколько.

Гойхбарг: А не отдавалось ли приказов, чтобы по отношению к крестьянскому населению применялась порка?

Сыромятников: Насколько я помню, такие приказы также были. По крайней мере, когда я приехал, эти приказы были расклеены на станциях железных дорог.

Гойхбарг: А не отдавалось ли приказов, чтобы в деревнях брать заложниками женщин и детей?

Сыромятников: Этого я не помню.

Гойхбарг: Может быть, Вы припомните, в других местах, что были такие распоряжения, что если кто-нибудь из молодых людей повстанцев скрывался, чтобы матери, жены, дети, брались в качестве заложников?

Сыромятников: Я помню, что была издана еще до моего приезда, инструкция начальникам отрядов. Она была отменена впоследствии, но что заложники брались в деревнях, это я помню.

Гойхбарг: Больше вопросов не имею.

Щетинкин: Скажите, в какое время Вы поступили в штаб Розанова?

Сыромятников: Это было в начале лета.

Щетинкин: Может быть, в мае месяце?

Сыромятников: Возможно.

Щетинкин: Вы не помните приказа Розанова о наступлении на Баджевскую волость¹²?

Сыромятников: Помню.

Щетинкин: Не помните ли Вы распоряжения, чтобы все население было уничтожено после отступления моего отряда?

Сыромятников: Должна была быть исполнена эта операция, причем должность начальника штаба исполнял ... Весь наш отряд ушел в Урянхайский край, а затем было отдано распоряжение относительно сжигания. Кем отдано, я точно не могу сказать. Может быть, по инициа­тиве начальника отряда, который был в Степно-Баджевске.

Щетинкин: Не известно ли Вам о зверствах офицеров-итальянцев в этой области?

Сыромятников: Я знаю, что эта волость была целиком сожжена. Относительно зверств говорилось очень много, но в каких размерах они были на самом деле, сведений у меня нет.

Щетинкин: Не собирались ли эти офицеры на известные вечеринки с женами и девушками кр[асноармей]цев?

Сыромятников: Я знаю, что после этой операции население было крайне ожесточено. Буквально нельзя было пройти, чтобы нас не обстреливали как лиц, так или иначе, причастных к подавлению. Причем это относилось и к итальянцам. А Розанов, когда он приехал, то дей­ствительно, это была картина полная жестокости со стороны населения.

Гойхбарг: Не было ли Розановым отдано приказа относительно уничтожение этой волости?

Сыромятников: Насколько я помню, такой приказ был издан генералом Артемьевым. Этот приказ Вы прочитали здесь. Там говориться, что все селения придаются сожжению, если они будут участвовать в каком-нибудь восстании.

Щетинкин: Не известно ли Вам относительно села Степно-Баджев- ского, как оно было укреплено, в смысле обороны с нашей стороны?

Сыромятников: Я знаю, что там участвовали одновременно чехосло­вацкие, итальянские войска и те войска, которые были посланы Розано­вым. В начале были даже поражения, итальянцы потеряли всю артил­лерию и бежали к железной дороге, были также поражения и войск, посланных Розановым, и чехов, и 9 полк их также отступил. Вообще, картина была безотрадная, затем все это было усилено войсками и, наконец, удалось прорваться в Степно-Баджевск.

Щетинкин: В какое время штаб Розанова отбыл на восток?

Сыромятников: Он отбыл вскоре после его отъезда, недели через две-три.

Щетинкин: После этого подавления, когда нас оттянули или отогнали?

Сыромятников: Нет, был такой перерыв, начались обвинения, что были отогнаны войска, но на самом деле, не уничтожены. Был целый ряд обвинений в этом отношении. Затем он получил назначение, уехал в Приамурский край, и штаб, т.е. лица, которые вели оперативную работу; контрразведка и военно-судебное дело, уехали вместе с ним.

Айзин: Скажите, пожалуйста, свидетель, в чьем распоряжении непосредственно находились отряды генерала Розанов: Верховному правителю [или] подчинялись гражданским властям?

Сыромятников: Гражданским властям, безусловно, не подчинялись. И скажу, что со стороны Розанова встречался полный протест всего Совета министров. Его поддерживали только Колчак и Пепеляев. Он неоднократно проводил эту мысль, что если бы не Колчак, то его бы давно прикончили.

Айзин: Значит, Совет министров находился во враждебных отноше­ниях с Розановым?

Сыромятников: Безусловно, за исключением Колчака и Пепеляева.

Айзин: А непосредственно подчинялся он?

Сыромятников: Артемьеву, а затем Колчаку.

Айзин: Больше вопросов не имею.

Павлуновский: Вы знаете, что к Розанову Совет министров нахо­дился во враждебных отношениях, в чем это выражалось?

Сыромятников: Он неоднократно высказывал это и получал неодно­кратно телеграммы с предупреждением о необходимости отказаться от тех мер, к которым он прибегал. Были разговоры по прямому проводу, чтобы его распоряжения о сжигании деревень были отменены, но это он по своей инициативе это сохранил.

Павлуновский: Разговор по прямому проводу между кем?

Сыромятников: Между Степановым и Розановым, причем Степанов говорил: «Дальше я защищать тебя не могу, весь Совет министров против тебя».

Павлуновский: Значит, конкретных фактов у Вас нет?

Сыромятников: Таких фактов нет.

Гойхбарг: И какие меры предполагал применить Розанов ко всем красноармейцам?

Сыромятников: Он предлагал осуществить план, который удалось во время не допустить. Он предполагал увести их всех в Туркестанский край, затем симулировать катастрофу по дороге, по совету других лиц. Там находились наши дороги. Со стороны одного лица последовало предложение, что, так как их слишком большое количество, судить их слишком долго и все равно они будут приговорены к смертной казни, то было бы более рациональным...

Гойхбарг: А не помните ли Вы, в бытность Розанова во Владивос­токе, не получил ли он распоряжения от Колчака о ликвидации всех участников Владивостокского восстания?

Сыромятников: Это было, не разбирая национальностей.

Гойхбарг: А не припомните ли Вы, что непосредственно, после этой ликвидации, был разговор по прямому проводу и телеграмма Вологод­ского, в которой выражалась от Совета министров единогласная благо­дарность Розанову за успешное подавление мятежа?

Сыромятников: В это время я был отстранен от должности и предан военно-полевому суду.

Гойхбарг: Я прошу удостоверить, что такая телеграмма была. Было поручено Вологодскому передать Розанову благодарность, и он передал.

Защита не возражает. Суд удостоверяет, что такая телеграмма имеется.

Айзин: Скажите, пожалуйста, свидетель, что же такая ликвидация во Владивостоке была произведена или это только было предположение?