Заседания Чрезвычайного революционного трибунала при Сибирском революционном комитете (Заседание 21 мая 1920 г)

 

Павлуновский: Заседание открыто. Свидетели есть?

Оишарин¹: За исключением свидетельницы Новоселовой². Причина неявки неизвестна.

Гойхбарг: Была послана повестка для приглашения Горбуновой, но она была не разыскана.

Защитник [Айзин]: Здесь произошла ошибка, не Горбунова, а урожденная Горбунова, ныне Плотникова.

Председатель: Введите подсудимых.

Гойхбарг: Я просил бы допросить, в связи с настоящим делом, [М]атковского и Рубцова.

Защитник [Айзин]: Я просил бы допросить Патушинского.

Гойхбарг: Я собираюсь обратиться с вопросами к подсудимым.

Павлуновский: Введите свидетеля Патушинского.

Защитник [Айзин]: Скажите, пожалуйста, гражданин Патушинский, был ли проведен закон о прифронтовых военно-полевых судах?

Патушинский: Закон о прифронтовых военно-полевых судах был в первоначальной редакции проведен военным министерством.

Айзин: И Вами был подписан?

Патушинский: В числе других членов правительства и мною. Причем, мною была внесена поправка, клонящаяся к тому, чтобы не допустить введение смертной казни, ввести защиту обязательную и приблизить процесс к тому порядку, который был установлен при правительстве Керенского для прифронтовых судов.

Айзин: Этот закон был опубликован в номере 8-м Собрания узаконений и распоряжений Временного правительства?

Патушинский: Не помню.

Айзин: Я ходатайствую предъявить его из дела. Этот закон был вами принят? (Предъявляют)

Патушинский: Этот закон.

Айзин: А скажите, пожалуйста, гражданин свидетель, согласно этому закону, целый ряд дел, как уголовных, так и политических, передавался из гражданской подсудности в подсудность военно-полевых судов?

Патушинский'. Не совсем так. Этот закон, как и показывает его наименование, прифронтового, издан был только для прифронтовой полосы, где не было никаких других судебных учреждений и где корпусные суды представлялось невозможным учредить в виду отсутствия надлежащего количества специалистов, а также военных юристов. Поэтому военные юристы особенно настаивали на введение при­фронтовых военно-полевых судов. Впоследствии, этим законом стали слишком широко пользоваться, и передавали на рассмотрение военно­полевых судов дела гражданские, преимущественно. И в таких местностях, которые ни коем образом нельзя было подвести под понятие прифронтовой полосы. И уже в последнее время бороться с этим злом мне пришлось в качестве защитника.

[Айзин]: В этом законе, в этом постановлении Временного Сибирского правительства сказано, что для рассмотрения дела о лицах, передаваемых военно-полевым судам создается этот суд. Известно ли Вам, что Сибирское правительство 15 июля [ 19] 18 г. издало временные правила о мерах [по] охране государственного порядка, где было сказано, что в местностях, объявленных на военном положении, права по охране государственного порядка возлагаются на командующего армией или командующего корпусом?

Патушинский'. Мне это было известно, хотя я не принимал в этом участия, т.к. меня еще не было в составе правительства.

[А йзин]: Значит, эти суды действовали не только там, где было военное положение?

Патушинский'. Нет. По первоначальной мысли должны были действовать только там.

Гойхбарг: Я хочу возразить против такого рода задавания вопросов свидетелю. И хочу категорически подчеркнуть, что такого рода вопросов задавать нельзя. Я полагаю, что задача защитника доказывать, что подсудимый не делал того, что ему вменяется в вину. А доказать, что свидетель делал вещи, которые могут быть признаны преступными, не входит в компетенцию защиты. Поэтому защита может задавать вопросы, относящиеся только к подсудимым. Но принимал ли участие в издании закона свидетель и доказывать ему, что он делал такие вещи, нельзя, ибо трибунал не может сделать выводов из этого и применить наказание, если это он делал.

[Айзин]'. Обвиняемый Морозов обвиняется в том, что он участвовал в издании постановления о праве изъятия из гражданской подсудности целого ряда дел.

Гойхбарг: Этого не было в заключении.

[Айзин]: Я должен был выяснить, что это постановление никакого самостоятельного значения не имело, а вносило только порядок. И я возбуждал этот вопрос только для выяснения этого, а отнюдь не для того, чтобы предать кого-либо суду, помимо законного порядка. Этим я совершенно не интересовался.

Гойхбарг: Защита, по небрежности, или по другой причине, неверно сообщила сейчас факты. В заключении ничего подобного не говорилось. Там говорилось, что имелось участие подсудимого Морозова в том случае, когда было разрешено военным властям передавать производство и дознание еще не переданных судебных дел для ознакомления. И я делал выводы, что это давало возможность военным властям, всяких послаблений и с лицами, которые еще не были преданы суду, рас­правляться с ними без суда. Т. к. участие учреждением военно-фронтовых и военно-полевых судов, особенно тем, которые были созданы на основании закона Временного правительства, не представлялось право применения смертной казни, то, и мое заключение не имеет к подсудимому никакого отношения.

Айзин: В виду того, что вместо допроса уже получаются прения и необходимо эти прения прекратить, я ходатайствую перед Чрезвычайным трибуналом огласить полностью постановление Административного совета, касающегося этого вопроса. Эти временные правила, о которых я допрашивал Патушинского, там имеются. (Секретарь читает).

Айзин: Я ходатайствую еще огласить статью 14-ю временных правил от 15 мая, где сказано, какие именно дела изымаются из гражданской подсудности. (Секретарь читает).

Айзин\ Скажите, пожалуйста, гражданин Патушинский, когда Вы были в Сибирской Директории, атамановщина уже подняла голову?

Патушинский: Уже начала поднимать.

Айзин: Какие меры Вы принимали против нее? И могли ли Вы с нею бороться?

Патушинский: Нет, и когда я понял, что не могу бороться, я ушел.

Гойхбарг: Я возобновляю ходатайство и настойчиво прошу, чтобы защита не превращала свидетеля в обвиняемого за то, что он не мог справиться с атаман[овщиной]. По моему глубокому убеждению, защита может защищать подсудимых, но не обвинять свидетелей.

Павлуновский: Суд находит, что защита действует правильно и совершенно не входит в обвинение свидетеля. Причем, у трибунала имеется право, которым он всегда может воспользоваться, что любой свидетель, в любой момент, может оказаться на скамье подсудимых.

Патушинский: Разрешите мне сказать, что это постановление, которое вы здесь оглашали, принято было без моего участия, подписи не были оглашены. Оно было принято без моего участия и в мое отсутствие. Прошу трибунал удостоверить, что там моих подписей нет.

Айзин: Скажите, пожалуйста, гражданин Патушинский, когда же начала проявлять себя атаман[овщина] и в каких действиях?

Патушинский: В незаконных арестах, в самочинных действиях разных контрразведок. Когда до меня доходили эти сведения, я не только протестовал словесно, но принимал все необходимые меры. В делах, которые лежат на этом столе, есть следы тех указаний: что я требовал подчинения контрразведки существующим законам, я протестовал против самочинных выступлений. И, когда мне предложили набросать проект о смертной казни, я протестовал, заявлял, что всегда был и останусь противником смертной казни. Все, что я говорил сейчас, выходя уже из роли свидетеля, я чувствую себя в значительной мере обвиняемым, в виду предлагаемых мне вопросов. Всему этому имеются подтверждения в делах, лежащих здесь на столе. Разрешите мне говорить, т.к. я должен себя реабилитировать.

Павлуновский: Вы отвечайте на вопросы защиты и больше ничего.

Гойхбарг: Сейчас слушается дело Червен-Водали и других, и разбирается именно этот процесс. Я полагаю, что попытка превратить свидетеля в обвиняемого значительно затягивает этот процесс. И если вопросы защитника клонятся исключительно к этому, то, может быть, он найдет другие пути и способы заявления трибуналу о необходимости предания суду того или другого свидетеля? Я не видел в течение всего процесса ни одного раза вопросов о том, делал ли подсудимый то или другое. Здесь этого нет. Я видел, что защитник спрашивает только о его действиях, о его отношении к атаман [овщине] и т.д. Я полагаю, что нецелесообразно превращать свидетеля в обвиняемого и отнимать время у данного процесса. И полагаю, что задавать свидетелю вопросы, которые, либо подтверждают, либо смягчают, либо отвергают обвинения, а не задаваться вопросами, которые касаются действий свидетеля, которые могут быть квалифицированы как преступные.

Защитник [Айзин]-. Дабы не было пререканий, я свои вопросы оставляю. Но должен заявить, что мои вопросы не клонились к тому, чтобы обвинить гражданина Патушинского. Я пытался объяснить, что бесчинства, атамановщина начались уже при Временном правительстве и средством борьбы с ними были суды уже и при Временном правительстве. Разрешите задать еще один вопрос. Не известно ли Вам, какого рода телеграмма была послана в Москву, в Совет народных комиссаров Западно-Сибирским казачеством, после того, как чехословацкая власть была свергнута?

Патушинский'. Нет, неизвестно.

[Айзин]-. Не известно ли Вам постановление Сибирского правительства об устранении от службы советских деятелей?

Патушинский: Постановления такого не было. По крайней мере, я не помню. Не было и распоряжения.

[Айзин]: Циркулярное распоряжение.

Патушинский: Циркулярного распоряжения, категорически заявляю, не было. Потому что многих я своей властью восстановил.

Гойхбарг: В этом постановлении, которое было оглашено, о военно­прифронтовых судах, было указание, что они могут на одну ступень повышать наказание? Представлялось ли возможность повышать его до смертной казни?

Патушинский: Текст закона такой возможности не дает, но психологически возможно. Давление кругов, которые окружали прави­тельство плотным кольцом, к этому клонилось. И, когда Вы вчера меня спросили, в чем причина того, что Сибирское правительство неболь­шевистское, сразу стало таким ненавистным для реакционных элементов, для торгово-промышленных кругов, я не успел Вам ответить, но, несом­ненно, причина этого в том, что мы, хотя и безуспешно, пытались бороться с атаман[овщиной]. Мы не шли по пути репрессий, мы не хотели смертной казни и нам пришлось уйти. Причем, многие из нас погибли, как это Вам известно.

Гойхбарг: В этом постановлении сказано, что военно-полевому суду могут быть преданы лица, которые совершили такие-то и такие-то преступления. Как Вы полагаете, что прокурор, к которому попадает дело, скрывает его от военного суда, если дело подлежит передаче военному суду? (Гойхбарг продолжает). В последствии, в разъяснение этого текста, было издано примечание, что предоставляется право военному трибуналу от прокурора, до передачи суду дела, требовать дело для ознакомления. Как на это можно смотреть?

Патушинский: Это поощрение атамановщине, вторжение в компе­тенцию суда, то чего от нас требовали, с чем боролись.

Гойхбарг: Может быть, это было необходимо? Может быть, проку­роры были такого сорта, что они укрывали обвиняемых от военно-поле­вых судов?

Патушинский: Нет, прокуроров этого времени, а также последующего, можно было обвинить как раз в обратном, а не в этом.

Гойхбарг: Как же Вы можете объяснить, что передавались военным властям до суда дела, вплоть до грабежей, краж и тому подобное. Чем Вы можете это объяснить?

Патушинский: Диктатурой военных кругов.

Гойхбарг: Что это такое практически значит? Что до предания виновного суду, дело передается для ознакомления? Что может военная власть сделать?

Патушинский: Обратиться к военной подсудности.

Гойхбарг: Вы утверждаете, что прокурор, если есть основания для предания военному суду, несомненно, передаст дело? Следовательно, являлась возможность передавать дела, даже если нет оснований?

Патушинский: Совершенно верно.

Гойхбарг: А может быть и больше? Может быть, это сделано с целью предоставления целого ряда других полномочий?

Патушинский: Я думаю, что это имело целью развязать руки военным властям.

Айзин: Я возражаю против таких вопросов, которые касаются не фактов, которые должен указать свидетель, а его мнения.

Павлуновский: Я больше не буду давать слово для подобных заявлений ни защите, ни обвинению.

Айзин: Разрешите задать вопрос подсудимому Морозову. Скажите, пожалуйста, подсудимый Морозов, для чего было издано это постановление?

Морозов: В постановлении перечисляется целый ряд дел, которые могли быть [переданы] военному суду. До издания этого закона военные власти стали требовать дела, которые только что возникали. Причем, требовали их от следствия, и от прокуратуры, и от судебной палаты. Для того, чтобы этот беспорядок прекратить, и было сделано это примечание, ограничивающее их права тем, что они могут требовать дела только те, которые еще не проведены в судебных местах, которые находятся в порядке дня, или по которым производится судебное следствие. Вот цель издания таких дополнительных законов. А не для того, чтобы предо­ставить поощрение расправляться с неугодными элементами тем или другим способом. В подтверждение этого я очень просил бы, всякий закон, который вносился, он мотивирован. Есть мотивированное представление, и в делах министерства юстиции должны иметься копии представления в Совет министров или в Административный совет таких законов с мотивировкой.

Гойхбарг: Подсудимый Морозов, Вы заявили, что поступали разные требования от военных властей передавать им дела: и от окружных судов, и от судебных палат, и от прокуратуры, и от следователей. Поэтому, чтобы ограничить их требование, вы издали это постановление. И на основании этого постановления, которое было названо законом, военные власти могли требовать от кого бы то ни было передачи им дел? Я спрашиваю с точки зрения юридической.

Морозов: По моему, могли. Потому что закон предоставлял передачу дел военно-полевым судам. Раз они находили, что это дело подсудно военным судам, они могли его передать, конечно. Только, чтобы это дело, переданное им, не обращалось к другим судебным местам.

Гойхбарг: А в других случаях, не велось так, чтобы следователь и прокурор, усмотрев, что оно подсудно военной власти, передавали его сами?

Морозов: Могут быть передаваемы, но необязательно. Военные власти, раз гражданские власти не требовали, никогда не передавали сами. Военной власти это право было предоставлено, но не обязательно передавать. От военных властей зависело требовать то или другое дело.

Гойхбарг: А обычно формально, военные законы указывали, зачем могут требоваться дела? Для какой надобности?

Морозов: Предварительно они знакомились с делом. Грабеж грабежу рознь. Бывают грабежи, которые обращают общественное внимание. Такие дела они требовали для ознакомления.

Гойхбарг: Значит, все дела могли быть затребованы военными властями на тот предмет, что, может быть, в них выражаются признаки преступления, которые в них усматриваются?

Морозов: Если по признакам они подходят, то, я думаю, что ни один прокурор не передаст дело.

Гойхбарг: И, тем не менее, Вы внесли предложение, чтобы издано было примечание, что всем военным властям предоставляется возможность требовать для передачи военным судам все дела без исключения?

Морозов: Нет, не все. Это указание сделано в пункте 3-м поста­новления от 15 июля. Кроме дел, направленных уже в судебные места.

Гойхбарг: Значит, они могли затребовать дела от всех гражданских властей в любой момент? А если прокурор направил уже дело в гражданский суд, тогда военные власти требовать не могут?

Морозов: Тогда военные власти лишаются уже права. Раз в судебное место поступило дело, военные власти не имеют право его затребовать.

Гойхбарг: Я считаю нужным заявить трибуналу, что после этого объяснения, я считаю показания Морозова совершено неосновательными.

Бородулин [Патушинскому]: Скажите, пожалуйста, гражданин свидетель, когда обозначился напор реакционных сил на правительство, то какие ведомства особенно испытали это давление? Куда было направлено давление кругов, несущих эту реакцию?

Патушинский: Прежде всего, военное ведомство его испытало и от военного оно исходило. Ведомство юстиции, на котором лежит охрана закона прежде всего и больше всего, чувствовало этот напор. Может быть, этим и объясняется то, что я был первым, который ушел. Что касается остальных ведомств, я не могу сказать, но главным образом, думаю, что Директория в полном составе, или вернее, дерберовская группа Директории.

Бородулин: В каких ведомствах и в каких областях можно было особенно свободно работать при том направлении, которое создалось при Сибирской Директории?

Патушинский: Затрудняюсь сказать. Мне кажется, что при общем давлении на Директорию, как на центр, например, в области юстиции, внутренних дел, военной было исключительно трудно. Но во всех остальных, это также чувствовалось и работать везде было трудно.

Гойхбарг: Я больше вопросов к свидетелю не имею. Я хотел бы начать с опроса подсудимых. (Защита не возражает)

Павлуновский: Свидетель Патушинский, Вы свободны, но должны оставаться в здании суда.

Гойхбарг: Подсудимый Морозов, скажите, пожалуйста, Волков, который подозревался в организации убийства Новоселова, был арестован?

Морозов: Был арестован по приказанию ген[ерала] Иванова- Ринова, данному ген[ералу] Матковскому, временного заменявшему командующего войсками.

Гойхбарг: А что было через несколько дней?

Морозов: Разрешите мне объяснить все дело. Когда убийство

Новоселова произошло, мною было сейчас же назначено следствие, наблюдение за которым было поручено прокурору палаты, чтобы он докладывал мне о результатах следствия. Затем, Совет министров постановил назначить Чрезвычайную Верховную следственную комиссию под председательствованием Гудкова. Пока эта комиссия формировалась, следствие почти было закончено. Выяснены были обстоятельства дела, фамилии убийц и были приняты все меры, чтобы арестовать Мефодьева и Семенченко. Но, к нашему несчастью, этих офицеров в городе Омске уже не оказалось. Мое впечатление, что эти офицеры были скрыты. Получить их не удалось. Комиссия Гудкова приступила к производству следствия, в связи с арестом Крутовского и Шатилова. А затем явился представитель Директории Аргунов, кото­рый был назначен председателем по этим двум делам. И комиссия Гудкова передала следствие этой миссии, которая его продолжала. А когда Гудков был вызван из Омска, представительство было передано представителю судебной палаты Науману³. А затем дело продолжа­лось, мне кажется, в Совете министров. Кажется, потому что я не видел этого производства, но насколько я помню.

Гойхбарг'. Вы не знаете, что через восемь дней, Волков был освобож­ден Ивановым-Риновым?

Морозов'. Я слышал.

Гойхбарг: А Вы не думаете, что Иванов-Ринов считал, что Новоселова и следовало убить, потому что он причинял много вреда казачеству? А потому казацкие офицеры должны его убить?

Морозов: Эти слухи доходили, что казаки имеют на него злобу. Но что Иванов-Ринов думал, что его следует убить, я таких предположений не имею.

[Гойхбарг]: Прошу огласить показания Иванова-Ринова перед Чрезвычайной следственной комиссией. (Читает)

Морозов: Эти показания не мои, а ген[ерала] Иванова-Ринова. Такие слухи ходили, но что я думаю, Иванов-Ринов я не знаю, до меня доходили такие слухи, но я не беру этого на себя.

Гойхбарг: А когда Вы говорили по прямому проводу с Ивановым- Риновым и Ринов задал вопрос Матковскому, приняты ли меры к расследованию местных событий и готовящегося переворота и в чем они заключаются, ему ответили, что об этом подробно может ответить Морозов, который сейчас подойдет к проводу.

Морозов: Мой разговор, наверное, имеется.

Гойхбарг: Я спрашиваю, чем объясняется указание, что Вы можете дать подробные сведения?

Морозов: Я был вызван из дома. И когда я пришел, Матковский уже кончил говорить. Я не помню, чтобы при мне было такое заявление сделано.

Гойхбарг: А Чрезвычайная [следственная] комиссия Омска, сначала Аргунова, а потом, с некоторой натяжкой, Наумана, на вопрос об этом, что Вы ответили?

Морозов: То, что я показывал в комиссии, я от слова до слова подтверждаю. Это было через два, три, четыре месяца после событий, о которых идет речь. И я показывал то, что я знал и помнил. Я мог забыть некоторую часть, но имеющиеся заявления я подтверждаю категорически.

Гойхбарг: Вы не знаете обстоятельств, которые давали Матковскому возможность заявить, что Вы можете дать эти подробные сведения?

Морозов: Т.к. мне ежедневно докладывался весь ход предварительного следствия, то он мог на меня сослаться.

Гойхбарг: Здесь вопрос сводится, главным образом, не к убийству Новоселова, а к готовящемуся Крутовским и Шатиловым государственному перевороту.

Морозов: Я мог сообщить только то, что имелось в местном Совете, большего я не мог заявить.

Гойхбарг: Я хотел задать несколько вопросов подсудимому Новом- бергскому. Скажите, пожалуйста, подсудимый Новомбергский, в то время, когда Вы здесь указывали о перерыве деятельности областной думы, Вы были членом этой думы и в этой думе был председатель, в выборах которого Вы также принимали участие. Не характеризовали ли Вы этого председателя как мошенника-купца, который проглатывает вексель, предъявленный ему кредитором?

Новомбергский: Этого никогда не делал.

Гойхбарг: А Вы не показывали Чрезвычайной комиссии, что пред­седатель уничтожил ленту разговора по проводу? И это напомнило Вам, что у Вас есть много знакомых с уголовной практикой, которые расска­зывали, как купцы схватывают предъявляемый вексель и прогла-тывают. И Вам известен в Томске купец, который за это получил ссылку? Но если это делает председатель, то это вещь недопустимая?

Новомбергский: Что я должен подтвердить, первое или последнее?

Гойхбарг: Делали ли Вы такое показание, что председатель областной думы скрывал ленту разговора, и это Вам напоминает...

Новомбергский: Помню.

Гойхбарг: И, следовательно, Вы дальше говорили, что такая областная дума поэтому не должна существовать?

Новомбергский: Нет, не поэтому. Она не должна существовать не поэтому. Если разрешите, я скажу подробно по каким причинам.

Гойхбарг: А не говорили ли Вы, что деятельность этой думы, в случае ее сохранения, поможет признанию Сибирского правительства?

Новомбергский: Нет, не говорил.

Гойхбарг: Не говорили ли Вы, что деятельность членов дерберовской группы приводит к таким результатам, как переворот большевиков. Не добавляли ли Вы при этом, что накануне переворота большевиков в 17-м году, Австро-Венгрия предлагала сепаратный мир России? И большевики, желая углубить революцию, помешали этому делу? Теперь областная дума и дерберовская группа помешали этому делу?

Новомбергский'. Гражданин обвинитель, я прошу задавать мне вопросы в соответствии с тем, что я говорил. То, что Австро-Венгрия предлагала мир, это было известно всем, кто читал газеты. И, несомненно, Октябрьский переворот помешал этому делу.

Гойхбарг: Не говорили ли Вы, что и другие правительства этому мешают?

Новомбергский: Я попрошу это мне предъявить.

Гойхбарг: Не беспокойтесь, подсудимый Новомбергский, это мы Вам сейчас предъявим. А не писали ли Вы этого от своего имени и от имени всей фракции? Вы так подписали свое заявление: председатель Потанин⁴, исполняющий обязанности председателя Андрианов⁵ и товарищ предсе­дателя, Вы?

Новомбергский'. Просил бы точно огласить.

Гойхбарг: А не было ли точно оглашено, что когда обсуждался вопрос, Вы обещали, что это не будет написано, а когда приехали в Омск, напечатали не от своего имени, а от имени президиума и не указали ли Вы, что такие подписи могут дать возможность думать, что это исходило от фракции?

Новомбергский: Я не знаю, где это было напечатано. Я прошу мне предъявить.

Обвинитель Гойхбарг: Еще вопрос о том, не считали ли Вы, что убийство Новоселова являлось неизбежным завершением той борьбы, которая велась партией социал-революционеров?

Новомбергский: Мне казалось, что все это должно кончиться не толь­ко убийством Новоселова, а убийством еще целого ряда лиц, если действи­тельно областная Сибирская дума не признает сама, со своей стороны, невозможность, в данный момент, вести борьбу. Ибо та самая атама- новщина, о которой говорил свидетель Патушинский, в то время была единственной фактической силой, которая, по моему глубокому убежде­нию, держала в руках все Сибирское правительство.

Гойхбарг: Разрешите огласить Ваши писания, которые принадлежали, как показывал потом в своем заявлении член фракции областников, главным образом, Вам?

Новомбергский: Я это написал после того, как были обсуждены все основные вопросы. После того, как это было принято, я сдал в печать, так что лично своим произведением я эту статью не считаю.

Обвинитель Гойхбарг: (Оглашает выдержки из статьи Новомбергского). Вы это писали?

Новомбергский: Да, это писал я. Но я должен разъяснить, что это значит.

Обвинитель Гойхбарг: Для меня ясно, что это значит.

Защитник Айзин: Мы просим разъяснить.

Новомбергский: В то время, как и позже все наши движения соби­рались около многих центров. В разных местах было несколько казачьих офицеров, которые вокруг себя группировали разных лиц. И эти небольшие группирования превращались потом в более или менее значительные отряды. Эти отряды и были названы атаман[овщиной]. В то время, когда собиралась Сибирская областная дума, эти отряды считали Сиб[ирскую] обл[астную] думу недопустимым совершенно явлением. Потому что Сиб[ирская] обл[астная] дума, это существование продол­жительных чаяний сибиряков-областников. Это не было осуществление какой-либо политической группы, осуществление задач сибиряков- областников. И с сибиряками-областниками эта атаман[овщина] никогда никакой связи не имела. Наоборот, сибиряки-областники не были монархистами, а вся атаман [овщина] вела к восстановлению старого строя. Мы знали, что если сейчас не будет сформирована какая-нибудь власть...

Председатель: Я [прерву] Вас. Вы говорите посуществу заданного Вам вопроса, а высказываете свои взгляды на положение дела. Я полагаю, что такого объяснения я давать не буду, потому что оно не находится в связи с процессом.

Защитник Айзин: Мы считаем возможным просить закончить показание профессора Новомбергского. Он мотивирует ту статью, которая была напечатана.

Председатель: То неважно.

Обвинитель Гойхбарг: Позвольте Вас спросить. Это была статья, или официальное заявление какой-нибудь группы?

Новомбергский: Это было постановление фракции областников беспартийных. Это не газетная статья, а взгляд фракции на совершающиеся события.

Обвинитель Гойхбарг: Вы категорически заявляете вторично, что через несколько дней после того, как появилось в печати Ваше заявление, не были опубликованы семью членами фракции обстоятельства, при которых разрабатывалось это постановление? Что Вы, уезжая в Омск, обещали, что оно будет переделано на основании сделанных указаний? В действительности, Вы опубликовали его без изменения и только в пределах последних полутора [страниц], заключающих в себе очень своеобразные указания на сепаратный мир с Австро-Венгрией и на невозможность сепаратного мира с союзниками (были изменения).

Новомбергский'. Я категорически не утверждал, что я не исправил тех заявлений. Я только утверждаю, что я не считал действительным давление группы, что мною что-то не исправлено.

Обвинитель Гойхбарг: Вы не возражаете против того, что они не были опубликованы?

Новомбергский: Я могу только сказать, когда было в окончательной форме заслушано и принято это постановление, мне поручи[ли] при моем отъезде в Омск сдать это в печать. Мне было сказано, что некоторые места совершенно непринципиального свойства, даже не относившиеся к отдельным мыслям, а относившиеся исключительно к литературным украшениям, должны быть изменены для того, чтобы оставшаяся часть приобрела большую основательность. И это я сделал.

Обвинитель Гойхбарг'. И все-таки, эти лица утверждали, что Вы этого не сделали. Разрешите спросить. Когда Вы писали, что партия больше­виков помешала сепаратному миру с Австро-Венгрией, Вы считали, что это было плохое дело с их стороны?

Новомбергский'. Я считал и считаю, что это было хорошее дело. А если и была прекращена деятельность областной думы, это тоже хорошее дело. Для того времени, когда большевики не дозволили прекратить революцию, это было хорошо. Для Сибири, которая устала от пред­шествовавших событий, которая выдержала целый ряд войн, китайское движение, японскую войну, великую европейскую войну, это было необходимо, она была до чрезвычайности истощена, когда развилась здесь атаман[овщина]. Нужна была какая-то авторитетная власть. Этой власти не было. Сибиряки отлично учитывали обстоятельства и считали, что нужно пойти на уступки.

Обвинитель Гойхбарг: В числе этих областников были Молотов⁶, Шендриков⁷, Гинс?

Новомбергский'. Не было.

[Гойхбарг]'. Петров?

Новомбергский'. Не было.

[Гойхбарг]: А знаете ли, что в комитет областников входили Гинс, Петров и Тельберг?

Новомбергский'. Всесибирского союза областников не существовало. В каждом городе была своя областническая фракция. В Томске я принадлежал к томским областникам. И в Томске ни Гинса, ни Тельберга не было. Что касается принадлежности этих лиц к областникам в Омске, то я знал, что они были только случайными, не связанными жизнью, областниками. Когда в прошлом году в Омске начало возникать областническое движение, ни Гинс, ни Петров не были приглашены. Наоборот, когда узнали они, что формируется опять областничество, они дали нам 75 тыс. руб. Но мы сказали, что мы не желаем иметь с такими областниками никакой связи.

Обвинитель Гойхбарг'. Вы, все-таки, тут выражаете некоторое неодо­брение и по поводу мира с Австро-Венгрией, а по поводу Брестского мира, Вы указывали, что надо идти войной против изменников и преда­телей, которые Брестский мир заключили?

Новомбергский'. Я, как и многие, не считал Брестский мир выгодным исходом для России. Я думаю, что никто, я не утверждаю точно, но по всей вероятности, воспроизведу, близкую к истине мысль, что и товарищ Ленин⁸ говорил, что Брестский мир нам дает только одну передышку.

Обвинитель Гойхбарг'. Я говорил не относительно того, что сейчас присоединяетесь к оценке товарища Ленина, а о другом. Что Вы, считая правильным и необходимым, по-видимому, заключение сепаратного мира с одной из центральных держав, потом считали заключение вынужденного сепаратного мира с этими державами таким преступлением, за которое следует [звать] казаков и идти на Москву.

Новомбергский: Нет, я никогда не был военным и никогда не шел с казаками на Москву.

Обвинитель Гойхбарг'. Не были ли Вы добровольцем?

Новомбергский: Нет, никогда не был. Я был привлечен к культурно­просветительской работе в казачьих частях.

Обвинитель Гойхбарг'. В Ваших показаниях есть показание, что Вы были информатором казачьих войск. Но Вы, по-видимому, в своих показаниях не говорили, что Вы, желая остаться в Омске, взяли на себя должность информатора казачьих войск, ничего не делая для этого. Не были ли Вы добровольцем на самом деле?

Новомбергский: Ни в коем случае.

Обвинитель Гойхбарг'. А Вы не читали газету «Сибирская жизнь» от

7   сентября 1919 г., в которой говорится, что профессор Новомбергский доброволец?

 

 

Новомбергский: Я это читал, но это не соответствует истине.

Обвинитель Гойхбарг'. Далее Вы говорите «учитывая момент...»

Новомбергский: Я это читал и был очень удивлен.

Обвинитель Гойхбарг: А Вы не пытались опровержение написать?

Новомбергский'. Не пытался, потому что с этой газетой я судился. Я в течение десяти лет постоянно на ножах с этой газетой. Живя в Омске двенадцать лет, я никогда не писал в этой газете и, таким образом, я не могу отвечать за то, что написано в газете. Ибо у них там слишком много писалось неосновательного. Я думаю, что в Омске можно найти, если бы силами Чрезвычайного [революционного] трибунала нельзя было найти, то я мог бы добыть приказ о моем назначении не в добровольческую часть, не для того, чтобы я пошел с казаками, а только информатором. Это было до октября, а 20-го я выехал из Омска. Я был привлечен для участия в большой казачьей газете, которую предполагалось издавать и в которой мне предложили вести финансовый отдел. Ни один номер этой газеты не вышел благодаря разногласию разных лиц. Что касается того, что я хотел приобрести здесь жительство, то и это совершенно верно. Оставаясь профессором Томского университета, я видел опустошение аудиторий, и не видел возможности продолжать нормальную работу. С другой стороны, здесь в Омске, развилась большая общественная работа и работа в сельскохозяйственном институте. Для того, чтобы иметь возможность вести эту работу, я зачислился информатором. Мне не нужно было зачисляться информатором, если бы я не хотел получить этого жительства. Но т.к. заведование финансово-экономическим отделом при совете кооперативных съездов не освобождало меня от работы в Томске, то я должен был искать юридического титула, и этот титул я нашел.

Обвинитель Гойхбарг'. А в хронике «Сибирской жизни» [пи]салось ли о Вас каких-либо неблагоприятных известий?

Новомбергский: Я «Сибирской жизни» систематически я не читал. Но знаю, что известия были, и благоприятные, и неблагоприятные.

Обвинитель Гойхбарг'. А в чисто хроникерских заметках не было ли ничего такого особенного, чтобы явилось явной выдумкой [о] Вас?

Новомбергский: Было, например, я читал доклад в обществе практических врачей «Экономическая ценность человеческой личности». Доклад был сделан при большом стечении публики. И, вскоре, в хронике появилась заметка о том, что я прочитал с большим, чрезвычайным успехом очень интересный доклад. Когда этот доклад вышел специальным изданием петроградского журнала «Гигиена и санитария», когда этот доклад своеобразно похвалил Меньшиков, всю цифровую часть, взятую из моего доклада, он взял в свою статью и говорил: «все это я говорил лет пятнадцать тому назад, настаивал на этом и, наконец, об этом же говорит и профессор Новомбергский». По после этого, я в той же самой «Сибир­ской жизни», прочитал заметку, наполненную издевательствами. Это было в 1913 или в 1914 гг.

Обвинитель Гойхбарг'. А в 1919 г., не было ли в «Сибирской жизни» злобных выходок по Вашему адресу?

Новомбергский: Кажется, не было.

Обвинитель Гойхбарг^-. Не было ли там сказано, что когда шла организация дружин Святого Креста, Вы выступали там, отказавшись взять на себя председательство и организаторскую роль в отношении дружин только потому, что Вы отправились на фронт. Взяли для себя икону для поднесения ее казакам? Позвольте огласить то, что Вы сказали по этому поводу. Статья [из] «Сибирской жизни» от 11 сентября 19-го года «О дружинах Святого Креста». (Оглашается статья). Вы не пытались писать опровержение по этому поводу?

Новомбергский: Опровержение на этот вздор я не писал. Здесь в другой части сказано, что какой-то рабочий, выслушав мою лекцию, выступил с предложением приступить к организации дружин. А в конце не сказано, что был произведен сбор и я деньги передал томской органи­зации дружин. То сказано, что эти дружины только нужно организовывать, а то уже я деньги передал.

Обвинитель Гойхбарг: Разве там с юридическими тонкостями считались, если было постановление, чтобы эти деньги передать епископу Анатолию⁹ ?

Новомбергский'. В то время никакой организации дружин Святого Креста не было. Они возникли потом, это Вам лучше знать.

Обвинитель Гойхбарг: Я не занимался этим.

Новомбергский'. У Вас, может быть, есть сведения, а у меня сведений нет. Но я утверждаю, что до этого никакой организации не было, и никакой организации передать деньги я не могу. Относительно того, что происходило, я должен сказать следующее. В газете я прочитал, что в обществе духовных беженцев, в архиерейском доме, был сделан доклад профессора Аносова о дружинах Святого Креста, т.е. информационный доклад, т.к. не было сказано, что этот доклад предполагает организацию. Я много раз слышал о том, что духовные беженцы собираются в доме епископа. Там происходят часть литературная, вокальная, и, до некоторой степени, может быть, и политическая, т.е. совершаются беседы на политические темы. Я много раз собирался зайти в эту аудиторию, ибо я знал, что там не выступают заправские постоянные ораторы левых направлений. Вот в тот день, когда выступал этот самый Аносов, я получил приглашение придти на его доклад. Доклад его носил, в настоящем смысле слова, информационный характер. Он рассказывал о том, что в таких-то городах возникли такого рода дружины. Я незадолго до этого приехал в Томск и уже знал, что такие дружины формируются в Омске. Но к формированию таких дружин в Томске я относился совершенно отрицательно, ибо я понимал, что эти дружины никакого практического значения иметь не будут. Когда я выслушал доклад Аносова и попросил слова, которое мне было предоставлено, я сказал общий смысл совершаю­щихся событий. И, безусловно, верно в этой заметке одно, что развив­шиеся события я считал проявлением империализма и вот почему. Я находил и продолжаю находить, что война мировая была империали­стическая. И даже та поддержка, которая была оказана отдельным частям разрозненной России различными иностранными державами, это продол­жение той же империалистической войны. Ибо наша гражданская междо­усобица клонилась к нашему ослаблению, которое, в конце концов, окончится полнейшим порабощением русского народа иностранцами.

Обвинитель Гойхбарг'. Вы сейчас указали, что поддержка оказывалась иностранными правительствами различным разрозненным частям России. Советскую Россию Вы имели в виду?

Новомбергский'. Нет, я имел в виду не советскую Россию, а юг. И мое глубокое убеждение, что продолжающаяся междоусобица то же ведет нас к полному закабалению иностранцами. Т.е. к тому, что нас иностранцы поделят, и будут эксплуатировать. Поэтому я говорил, что вовсе дружинам нельзя этому помочь, что нам угрожает потеря нашей экономической и политической самостоятельности. А раз это так, то надо искать другие средства, нужно беречь русское историческое достояние и его не расточать. В передаче моей речи верно то, что я упоминал об империа­лизме и говорил, что наша междоусобица есть продолжение империа­листической войны.

Обвинитель Гойхбарг'. А Вы не говорили, что большевики те же империалисты?

Новомбергский: Это я считаю вздором. И одну, и другую часть я не называю империалистами. Я считаю, что началась империалистическая война, к которой присоединилась и эта война. Вот моя мысль. Вовсе эта речь совершенно, я утверждаю, не похожа была на доклад Аносова. И не похожа была ни на одну из тех речей, которая произносилась в ар­хиерейском доме. Тогда вышел один какой-то господин и сказал: «я рабочий с Урала, я горячо приветствую профессора и вот пятьсот руб­лей», - я не помню точно, пятьсот или тысяча, - в его распоряжение». Я сказал, что я принять этих денег не могу, и, что я оставляю их обществу.

Я оставил их обществу и сделал движение уйти, передав эти деньги какому-то, стоявшему рядом человеку. Очевидно, ключнику, который опустил эти деньги в шапку...

Обвинитель Гойхбарг'. А не был ли это епископ Анатолий, привыкший опускать деньги в шапку?

Новомбергский'. Епископа Анатолия тоже до этого времени не знал и никогда у него не бывал. Когда я стал уходить, епископ Анатолий просил меня задержаться. Я задержался, но в то время, когда совершался сбор, епископ Анатолий принес свою икону и просил меня передать ее казакам. Я не взять ее не мог, оставаясь профессором вне советской России, я это сделать не мог, потому что, если бы я отказался принять, то, вероятно, последовали бы какие-нибудь репрессии. Да кроме того, я в этом ничего не соответствующего моему собственному настроению не видел. Почему не принять икону и не передать по назначению казакам, о чем написано на задней стороне?

Обвинитель Гойхбарг: Это было 11 сентября 1919 г., а, приблизи­тельно, в январе 1920 г. Вы выехали в Омск. Через короткое время Вы стали профессором политехнического института и на лекции студентам Вы заявляли, что Вы марксист.

Новомбергский'. И всегда был марксистом.

Обвинитель Гойхбарг^-. И думали, что икона и марксизм сочетаются между собой?

Новомбергский: Я думаю, что марксизм это - экономическое явление, не имеет связи с иконой.

Обвинитель Гойхбарг'. А Вы на митинге в политехническом институте не читали доклад о Парижской Коммуне?

Новомбергский'. Не читал доклад, а взял слово.

Обвинитель Гойхбарг: И не учреждали коммунистических ячеек?

Новомбергский: Я утверждаю, что в жизни не делал попыток записаться не только в коммунистическую, но и в другую партию.

Защитник Айзин: Разрешите задать подсудимому Новомбергскому вопрос. Сколько раз Вы судились с «Сибирской жизнью»? Когда судились в последний раз и за что?

Новомбергский: Я судился в последний раз с «Сибирской жизнью» перед войной. Судился я всего четыре раза и больше всего за то, что я выступал в томской социал-демократической газете с разоблачениями «Сибирской жизни». И изобличал ее редактора в том, что в течение многих лет эта газета торговала общественными интересами, сделала себя пристанищем всяких спекулянтов, шарлатанов; поместила целый ряд статей, в которых эта основная мысль доказана. Причем, материал, полученный мною, и опубликованный в этой социал-демократической газете, я получил из адвокатских кругов, а частью от сотрудников в этой же самой газеты.

Защитник Айзин: А не пожелает ли гражданин обвиняемый ответить, редакция газеты «Сибирская жизнь» от 1914 г. до 1919 г. изменилась в своем составе и как?

Новомбергский: Я думаю, что не изменилась. Потому что редактор оставался тот же. Секретарь, кажется, остался тот же, сотрудников я не знаю, потому что я не поддерживал связи с этой редакцией.

Обвинитель Гойхбарг: Скажите, пожалуйста, гражданин Новомбергский, после того, как Вы огласили в печати постановление фракции областников, относительно заключения президиума областной думы и относительно заключения самой областной думы, Вы, через некоторое время, стали товарищем министра туземных дел?

Новомбергский: Нет. Через некоторое время я не мог стать. Оглашение в печати произошло после моего назначения.

Обвинитель Гойхбарг: Но составление предшествовало этому?

Новомбергский: Нет.

Обвинитель Гойхбарг: Вы составляли эту бумагу потом?

Новомбергский: Потом.

Обвинитель Гойхбарг: А назначение последовало в Омске, министр туземных дел Шатилов последовал в августе месяце в Омск?

Новомбергский: Я бы настойчиво просил бы этого в связи не [ставить].

Обвинитель Гойхбарг: А после этого, в короткое время, Вы были назначены товарищем министра внутренних дел?

Новомбергский: С этими делами я перешел в министерство внутренних дел для заведования туземными делами и только.

Обвинитель Гойхбарг: Вы к туземным делам какое раньше имели отношение?

Новомбергский: Я имел огромное отношение. Начиная с 1897 г. я работал на крайнем севере Тобольской губернии над изучением вымирания остяков и самоедов. Там я продолжал работу профессора Якоби. Потом, также на крайнем севере, изучал влияние копытной болезни на экономическое состояние инородцев севера. Года через два, три, я изучал экономический быт и административное устройство бурят Иркутской губернии. Спустя еще два года, я поехал на остров Сахалин и там прожил два года, изучая быт гиляков. Часть моей работы была напечатана в указателе этнографической литературы, ее можно найти.

Обвинитель Гойхбарг: Кстати о Сахалине. Не говорили ли Вы в одной лекции, которая напечатана в той же «Сибирской жизни», что Вы два года были на Сахалине, видели самых страшных преступников, но таких, как большевики, не видели?

Новомбергский: Я думаю, что это ерунда.

Обвинитель Гойхбарг: Это напечатано и тоже опровержения не было.

Новомбергский: Этого я не читал.

Обвинитель Гойхбарг'. В «Сибирской жизни» от 2 июля 1918 г. была напечатана заметка «Текущий момент - лекция профессора Новомбергского», в которой указывается, что «разрушив страну, большевики, на обломках ее, водрузили немцев и мадьяров, разогнали Учредительное собрание и прочее. Надо сознаться, что большевики имели и имеют много общего с Германией, с военнопленными, с разными отбросами, уголовными каторжниками, это партия грабителей, подгоняемая убийцами. Я полтора года жил на Сахалине и таких преступников, как большевики, я не встречал». Вы этого не говорили?

Новомбергский'. Я этого не говорил и не писал.

Обвинитель Гойхбарг: А «Сибирская жизнь» знала, что Вы были на Сахалине?

Новомбергский'. Знала, потому что у меня книжки есть.

Обвинитель Гойхбарг'. Когда Вы стали профессором Омского политического института, Вы поступили на службу к большевикам. И Вас не коробило, что Вы к таким преступникам поступили на службу?

Новомбергский: Если бы я это говорил, то меня бы коробило, но т.к. я этого не говорил, почему же я не поступлю? Я заявил, что этого номера газеты я не читал, а читал только первую заметку о Крестовой дружине.

Обвинитель Гойхбарг: А не писали ли Вы, уже в 1920 г., будучи уже на службе у большевиков, письмо, что теперь отнимается возможность работать над возрождением России у тех, кто желает и способен работать. Это Вы по своему адресу?

Новомбергский: Я работал очень энергично, как и всю жизнь работал. Когда советская власть надвигалась сюда, я не бежал, а двигался сюда навстречу, рассчитывая, что я имею общие исходные пункты, что я могу работать по чистой совести.

Обвинитель Гойхбарг: Тогда удостоверение на звание информатора казачьих войск было при Вас?

Новомбергский'. При мне.

Обвинитель Гойхбарг'. Я, прежде всего, попрошу трибунал огласить показания единственного свидетеля убийства Новоселова, свидетеля Челпанова, который давал показания той следственной комиссии, о которой говорил Морозов. (Оглашается показание Челпанова). Скажите, пожалуйста, подсудимый Морозов, Вы говорили, что заседание Админи­стративного совета, на котором обсуждались вопросы, относительно прошений Крутовского и Шатилова, началось в семь часов вечера. Не было ли у Вас раньше, перед этим, важного заседания?

Морозов: Сколько помню, нет.

Обвинитель Гойхбарг: Не получили ли Вы, непосредственно перед этим заседанием, предписания, что необходимо назначение сегодня же произвести, что Вологодский ведет во Владивостоке важные междуна­родные переговоры, что, в связи с этими переговорами, выясняется необ­ходимость восстановить восточный фронт, ибо, иначе, западный фронт может быть потерян. Необходимо, поэтому, немедленно получить удовле­творительный ответ на требование, которое было сделано сегодня, относительно назначения. Вы не получали такого предложения?

Морозов: Я не могу ни отрицать, ни утверждать, потому что я не помню.

Обвинитель Гойхбарг: А не знаете ли Вы, что вызвали как раз в шесть часов вечера Михайлова для разговора по прямому проводу? Что [под]полковник Сабельников¹⁰ заявил, что Михайлов не может подойти сейчас к проводу, т.к. он занят на весьма важном совещании и просит подойти ровно через три часа, после этой минуты?

Морозов: Я не помню этого.

Обвинитель Гойхбарг: Я попрошу огласить телеграмму Гинса, шифрованную, которая гласит: разговор по аппарату подполковника Сабельникова, прикомандированного к оперативному отделению штаба армии, с Гинсом, находящимся во Владивостоке. (Оглашается шифро­ванная телеграмма).

Морозов: Я только одно могу утверждать, что в тот день, кроме совещания, назначенного в семь часов, насколько память мне не изменяет, других совещаний не было. Может быть, Михайлов был на каком-нибудь другом заседании.

Обвинитель Гойхбарг: А у Вас не было ли перерыва заседания от 7 до 9 часов?

Морозов: Насколько я припоминаю, перерыва не было.

Обвинитель Гойхбарг: А почему Сабельников говорил от имени Михайлова, что он ровно через три часа может подойти к проводу?

Морозов: Не знаю.

Обвинитель Гойхбарг: А Михайлов не передавал Вам, что получен разговор по прямому проводу: «наше желание получить немедленно утвердительный ответ».

Морозов: Не могу знать.

Обвинитель Гойхбарг: А какой смысл могла иметь телеграмма Михайлову одному: «наше желание получить немедленно утвердительный ответ»? О каких назначения это говорится?

Морозов'. К сожалению, не могу сказать.

Обвинитель Гойхбарг'. Будьте добры сказать, свидетельница Новосе­лова, у Вас в 1918г. был убит муж?

Новоселова: Да.

Обвинитель Гойхбарг'. А Вы не знали обстоятельства, при которых муж Ваш был убит?

Новоселова'. Я знаю то, что я слышала.

Обвинитель Гойхбарг'. А Вы знали, что с точностью установлено, что он убит не при попытке бегства, а просто застрелен?

Новоселова'. Да, знаю.

Обвинитель Гойхбарг'. Что же, после этого, был суд над убийцами?

Новоселова: Нет, не было.

Обвинитель Гойхбарг: А Вам не сказано, какие меры были приняты к тому, чтобы убийца был найден?

Новоселова: Никаких мер. Когда я обратилась к Вологодскому с вопросом, какие меры приняты по отношению к Волкову, он сказал - мы бессильны.

Обвинитель Гойхбарг: А не говорил ли Вам Вологодский, что Волков был арестован, но через восемь дней освобожден?

Новоселова'. Я это слышала от мирового судьи.

Обвинитель Гойхбарг: А не слышали ли Вы, что Волкова освободил генерал Иванов-Ринов?

Новоселова'. Да, слышала.

Обвинитель Гойхбарг: А не знаете ли Вы, что приблизительно через восемь дней после освобождения Волкова, он, вместе с Ивановым- Риновым, поехали на фронт?

Новоселова'. Да, слышала то же.

Обвинитель Гойхбарг: И слышали так же, что когда захотели в следственную комиссию вызвать Волкова для допроса по этому делу, то оказалось, что Волкову нельзя вручить повестку, ибо он, вместе с командующим армией, 10-го числа, именно в тот, когда его вызывают в Чрезвычайную следственную комиссию, уехал с командующим армией на восток?

Новоселова-. Это я узнала от председателя Чрезвычайной след­ственной комиссии.

Обвинитель Гойхбарг'. Не припоминаете ли Вы, свидетельница, о том, что те, кто вели Вашего мужа и застрелили - Семенченко и Мефодьев, за два дня до этого арестовали вместе с Вашим мужем, Крутовского и Шатилова?

Новоселова'. Да.

Обвинитель Гойхбарг: Может быть, Вы разрешите, для сокращения времени, поставить вопрос так: «Вы не знали, что вместе с ними, на автомобиле, на котором увезли Новоселова, Шатилова и Крутовского, были Нарбут и Манежев, бывшим шофером»?

Новоселова-. ... (Не слышно).

Обвинитель Гойхбарг-. ...

Время: 7.20-8.20.

Допрос свидетельницы Новоселовой.

Гойхбарг: А не говорил ли Вам муж перед этим, что его вызвали к прямому проводу?

Новоселова: Да, он говорил.

Гойхбарг: Может быть, он сказал, что днем, когда он шел к прямому проводу, оказалось, что прямой провод Владивосток занят? Не говорил ли он Вам, что Матковский повел его в штаб, чтобы там переговорить?

Новоселова-. Нет. Это мне неизвестно.

Гойхбарг-. А не сказал ли он Вам, что за разговор был по прямому проводу?

Новоселова: Нет, ничего не говорил, потому что у него было тяжелое состояние. Он молчал все время.

Гойхбарг^-. А Крутовский и Шатилов вместе приехали с ним?

Новоселова-. Нет, он приехал один с четырьмя офицерами.

Гойхбарг: А не говорил он, что для него вызов к прямому проводу, вместе с Крутовским и Шатиловым, не представлял ничего удивительного?

Новоселова-. Он говорил, что они все вместе были у провода.

Гойхбарг^-. А что, он один был у провода?

Новоселова^-. Нет, не помню.

Гойхбарг^-. Значит, оказалось, что оба его убийцы скрылись?

Новоселова^-. Да.

Гойхбарг^-. А не говорил ли Вам [Аргунов] - председатель Чрезвы­чайной следственной комиссии, что он вызывал и Нарбута и Манежева для допроса. Причем, было сказано сначала, что им была вручена повест­ка, а через некоторое время поступило другое сообщение, что эти Мане­жев и Нарбут, вместе с командующим армией Волковым, отправились на восток?

Новоселова^-. Это было мне сообщено потом.

Гойхбарг^-. Прошу трибунал удостоверить, что вчера была послана повестка относительно вызова Нарбута, Волкова и Манежева. А защита не видела таковой повестки?

Защитник [Айзин]^-. Не имели возможности видеть.

Гойхбарг^-. Я сам лично это показывал.

Айзин\ Нет. (Показывает повестку).

Гойхбарг: Прошу огласить из шестого дела Чрезвычайной] следст­венной] ком[иссии] лист четвертый. (Читает).

Айзин: Защита не сомневается, что заявление правильно, но не имела возможности ознакомиться со всеми документами.

Гойхбарг: Я категорически утверждаю, что и ей были показаны эти документы.

Айзин: Ничего подобного.

Гойхбарг: Скажите, что, Волков получил повышение?

Новоселова: Он был полковником, а стал генералом, чуть ли не командующим армией.

Гойхбарг: А не помните ли, через некоторое время, вместе с другими, Катанаевым и Красильниковым, арестовал членов Директории, отвез в помещение отряда в Загородной роще, и там Старынкевич отвез их на квартиру и приставил к ним стражу?

Новоселова: Да, знаю.

Гойхбарг: От Вашего имени не делалось представления в Совет министров о назначении Вам пенсии по случаю убийства Вашего мужа, и было ли [удовлетворено]?

Новоселова: Да.

Гойхбарг: А Вы пенсию получили?

Новоселова: Единовременное пособие в 25 тыс. [руб].

Гойхбарг: А не знаете, почему единовременное пособие, а не пенсию? Не приходило ли Вам в голову, что при обсуждении этого вопроса им рисовалась картина, что получение постоянной пенсии женой убитого будет напоминать о факте убийства?

Новоселова: Возможно, что и потому что это для меня было удобнее. Они не рассматривали вопроса о пенсии, а только вопрос о пособии.

Гойхбарг: Тогда прошу огласить из постановления Совета министров. (Читает). Не разрешит ли мне трибунал задать вопрос подсудимому Краснову. Скажите, пожалуйста, подсудимый Краснов, при вопросе о пенсиях, усиленных или общих, разумеется, Вы мнение свое выска­зывали? Чем Вы мотивировали, что вместо пенсии вдове Новоселовой было выдано только единовременное пособие?

Краснов: Я давал заключение по постановлению Совета министров, раз управляющий делами, вместо пенсии, представляет к пособию...

Гойхбарг: Значит, управление делами постановляет о назначении пенсии?

Краснов: Насколько я помню, она просила о назначении едино­временного пособия, т.к. это могло дать ей возможность организовать какое-нибудь дело и вообще жить. И, насколько я помню, такой доклад управляющим делами был сделан. И со стороны государственного контроля возражений не могло быть.

Гойхбарг: А когда Вы подписывали журнал, и там было написано, что представление было не о пособии, а о пенсии, Вы, очевидно, считали, что так и должно быть?

Краснов: Я имею честь доложить трибуналу, что представленное заключение должно иметься в делах. Если имеются стенограммы заседаний, я просил бы их огласить.

Гойхбарг: Значит, гражданке Новоселовой была назначена не пенсия, а пособие? А когда требовалось назначение пенсии усиленной, Вы не делали возражений?

Краснов: С моей стороны возражений против пенсии или пособия не могло быть, потому что с точки зрения государственного казначейства все равно, выдается единовременное пособие или пенсия, раз назначается вне правил. Это совершенно безразлично.

Гойхбарг: А были ли случаи, когда Вы заявляли, что государственный военный контроль не успел ознакомиться и просил отложить? Значит, было не все равно?

Краснов: Я должен был ознакомиться. Если рассматривается дело, с которым я не знаком, я просил с ним ознакомиться. После переговоров с вдовой Новоселовой выяснилось, что она хлопочет о назначении пособия. Для государственного контроля это имеет слишком малое значение.

Гойхбарг: А через два дня не рассматривался доклад о другой вдове? Представление о назначении пенсии вдове Харитонова и постановлено было, с ведома государственного контроля, назначить вдове бывшего царского слуги Харитонова пенсию в размере 8 тыс. руб. в год?

Краснов: Прекрасно помню. Я сам это представление делал. Вдова Харитонова получала пенсию по пенсионной книжке. Она оставила книжку в Уфе и право на пенсию не было обеспечено. Для того, чтобы получить пенсию, нужно было получить книжку. Поэтому было указано, чтобы она шла с ходатайством о выдаче ей в зачет пенсии в том же размере. Министерство финансов выдало книжку в таком же размере в зачет.

Гойхбарг: Откуда были у Вас сведения, что ей назначена такая сумма?

Краснов: Вся моя служба прошла по этому ведомству, и Харитонов был моим начальником.

Гойхбарг: При царе?

Краснов: Да, безразлично.

Гойхбарг: Значит, лицам, которые служили при царе, Вы считали себя оказывать поддержку и даже инициативу проявляли?

Краснов: Я считал себя нравственно обязанным, это ходатайство поддерживать. Назначенная ранее пенсия выдается и теперь.

Гойхбарг: Я не имею больше вопросов к свидетельнице.

Защитник: Скажите, свидетельница, по поводу убийства Вашего мужа, Вы имели разговор с Шумиловским - министром труда?

Новоселова: Нет. По поводу убийства не имела.

Гойхбарг: Подсудимый Шумиловский, при Вас обсуждалось предложение о назначении пенсии вдове Новоселовой?

Шумиловский: Вопрос о назначении пенсии был поднят пред­варительно совершенно самостоятельно. По формальным причинам, это предложение было отклонено, потому что не было прошения вдовы убитого. Через некоторое время вдова Новоселова обратилась ко мне с просьбой оказать содействие в получении пенсии или единовременного вознаграждения. Ко мне пришел ее знакомый Воробьев, который, кажется, у нее комнату снимал, и просил передать прошение Вологодскому. Почему-то вдова Новоселова затруднялась сама передать эту просьбу в Совет министров. Какие были мотивы, я не знаю. Я передал Вологодскому и просил, возможно скорее разрешить вопрос, т.к. мне было известно, со слов Воробьева, что вдова Новоселова страшно нуждается. Из прошения или объяснения Воробьева выяснилось, что вдове Новоселовой было желательно получить единовременное пособие. Размер был, определенно, я не помню, наверное. Я просьбу выполнил, и передал Вологодскому для разрешения этот вопрос. На заседании, видимо, вопрос этот был поставлен в несколько иной форме, форме назначения пенсии. И, тогда, основываясь на прошении и на слова Воробьева, я сказал, что для Новоселовой является более выгодным выдача единовременного пособия. Сумма была определена 40 тыс. руб. Тогда другие предложения - минимальная сумма была определена в 10 тыс. руб., и, в конце концов, было решено выделить единовременное пособие в 25 тыс. руб.

Гойхбарг: Значит, 40 да 10-50, столковались на половине?

Шумиловский: Я не знаю, как было. Я настаивал на полной сумме.

Гойхбарг: А Вы не сказали, что такое 25 тыс. Капитализированные, это две с половиной тысячи. Слишком незначительная сумма для вдовы и детей.

Шумиловский: Мне сказали, что вдова Новоселова хлопочет об обеспечении, по крайней мере, квартирой, и хочет приобрести небольшой домик, где можно было бы жить. Я говорил, что на эту сумму нельзя купить даже хибарку, но все-таки сумма в 25 тыс. руб. была назначена большинством.

Гойхбарг: А в этом заседании не было никого, что обсуждал предложение об отставке Крутовского и Шатилова и их аресте? Сейчас я оглашу, что там были Краснов, Преображенский и Степаненко.

Шумиловский: Я не помню. Может быть, были, я не знаю. Если мне был сказан подробный список, может быть, я сказал, кто был.

Гойхбарг: Следовательно, Вы были единственным лицом из тех, кто обсуждал вопрос о Новоселове, Крутовском и Шатилове, и по Вашему предложению пенсия была заменена единовременным пособием? Насколько я понял, то положение, которое идет от управления делами, не соответствует желанию вдовы. Больше вопросов не имею, но чтобы положить конец обсуждению сентябрьских событий, я хотел бы задать один вопрос подсудимому Морозову и подсудимому Шумиловскому. Что касается свидетельницы Новоселовой, то, я думаю, что во всем дальнейшем процессе я не буду иметь необходимость в ее допросе.

Айзин: Свидетельница, Вы действительно говорили, что желательно получить пособие?

Новоселова'. Да.

Айзин: Больше вопросов не имею.

Гойхбарг: Скажите, пожалуйста, подсудимый Морозов, Вы участво­вали в Административном совете 14 сентября, когда был принят закон о смертной казни? До этого не существовало права применения смертной казни, а не было ли многочисленных случаев, когда арестованные исчезали?

Морозов: Были. Именно закон о смертной казни и был принят для борьбы с самоуправством.

Гойхбарг: Значит, это было некоторым пластырем против такой отправки людей? А очень часто это бывало?

Морозов: Часто ли, сказать не могу. Но, во всяком случае, бывало.

Гойхбарг: А если они содержались в местах, которые подвластны были Вам, тоже это бывало?

Морозов: Нет. Единичные случаи бывали. Но часто, чтобы, я не помню.

Гойхбарг: Вы не помните, после того, как эти сентябрьские события были: когда была распущена областная дума, которая не подчинилась и объявила, что считает незаконным существование Административного совета, управляемого Михайловым и Грациановым; после того, как комитет членов Учредительного собрания и дума были арестованы и содержались в томской тюрьме, настойчиво требовал их освобождения представитель Национального центра чехословаков" Глосс¹²; не давал ли он резких телеграмм, что, не смотря на предписание Аргунова об их освобождении, Гаттенбергер и Михайлов не освобождают их, т.к. это могло вызвать большое беспокойство в случае их исчезновения, потому что такие случаи очень часто повторялись?

Морозов'. Припоминаю.

Гойхбарг'. А Вы, в качестве министра юстиции, не считали возможным урегулировать это и принять меры, чтобы у Вас не исчезали лица из тюрьмы?

Морозов: Меры принимались. По тюремной инспекции был отдан приказ, чтобы никаким военным властям, без гражданский властей, арестованные не выдавались.

Гойхбарг: А Вы уволили хоть одного начальника тюрьмы за это?

Морозов'. После этого приказа таких случаев у меня не было, т.к. вскоре все дело от меня отошло. Я ведал им только это переходное время.

Гойхбарг'. Я имею вопрос к подсудимому Шумиловскому. Подсудимый Шумиловский, вчера Вы указывали, что Вы вступили в Совет министров с целью оказывать содействие трудящемуся люду и защищать интересы трудящихся, в качестве министра труда. В Вашей собственной биографии, Вашей рукой написано, вероятно, несколько ошибочно, что в 16-м году, Вы были выборщиком в социал-демократической организации в Барнауле, и избраны в городскую думу. Это было, по всей вероятности, в 1912 г.?

Шумиловский. В 1912 г.

Гойхбарг: Значит, Вы были членом социал-демократической орга­низации?

Шумиловский: Был.

Гойхбарг: До какой поры Вы продолжали оставаться членом социал- демократической организации?

Шумиловский: До лета 1918г.

Гойхбарг: Когда Вы вступили в правительство?

Шумиловский: Вскоре после этого.

Гойхбарг: Значит, Вы некоторое время оставались в организации?

Шумиловский: Несколько дней.

Гойхбарг: Что Вас побудило выйти из организации?

Шумиловский: Меня побудило то соображение, что партия, которой я раньше принадлежал, не несла ответственности за те мероприятия, кото­рые я буду принимать в качестве члена правительства и чтобы...

Гойхбарг: Вы, в качестве члена правительства, собирались принимать меры по охране труда и боялись, что социал-демократическая партия будет нести ответственность за те меры, которые Вы будете принимать?

Шумиловский: Я должен был, в качестве члена правительства, прини­мать меры не только по охране труда, но и другие. Рядом с этим я должен был участвовать в других вопросах и не хотел возлагать ответственность на всю партию.

Гойхбарг: Значит, Вы вышли из партии, когда еще были членом Административного совета?

Шумиловский: Да.

Гойхбарг: И когда Вы играли чисто техническую, а не политическую роль?

Шумиловский: Чисто технической роли мы не играли.

Гойхбарг: Вы, следовательно, [опасались] возложить ответственность на свою партию за те меры, которые Вы будете принимать?

Шумиловский: Да. Кроме того, я начал тяготиться участием в какой- нибудь партии.

Гойхбарг: Это связывало руки?

Шумиловский: Да. Не только связывало руки, но мое миросозерцание не стало укладываться в те или другие рамки. И с тех пор ни в какие совершенно общества или партии не входил.

Гойхбарг: Но, все-таки, Вы остались по своим убеждениям социа­листом?

Шумиловский: По своим убеждениям - да, и стремлениям - да.

Гойхбарг: Основные убеждения социалиста - грозить самым реши­тельными мерами восставшим рабочим. Это согласуется?

Шумиловский: Нет. Не согласуется.

Гойхбарг: Вы стали тяготиться, и ни в какую организацию не входили? А Административный совет, это не была организация?

Шумиловский: Я уже объяснил, с какой целью я вышел.

Гойхбарг: А, все-таки, это была организация?

Шумиловский: Да. Она меня стесняла. Но, по основным условиям, я не считал возможным бросить работу, которая легла на мои плечи.

Гойхбарг: Значит в день, предшествующий аресту Новоселова и Шатилова, Вы не послали угроз рабочим применить самые решительные меры в случае забастовки?

Шумиловский: Самые решительные меры? Не думаю, чтобы я мог послать.

Гойхбарг: А не писали Вы, что правительство не остановится перед принятием самых решительных мер в контрразведывательное отделение?

Шумиловский: В контрразведывательное отделение - нет. Этого не могло быть.

Гойхбарг: Я попрошу огласить телеграмму. Разрешите мне огласить телеграмму, номер ее не подписан. Не признает ли подсудимый Шуми­ловский своею? (Читает).

Шумиловский: Эта телеграмма мною была составлена и разослана. Только адрес контрразведки я не знаю. Это, вероятно, уже послана была из министерства. Я отдал распоряжение эту телеграмму составить и отправить, но я не имел в виду применения тех мер, на которые изволите намекать Вы.

Гойхбарг: А не знаете ли Вы, что через месяц в Омске вспыхнула забастовка железнодорожников, и Красильников рядом с этими мастер­скими расстрелял пятерых железнодорожных рабочих: Михайлова¹³, Сте- кольникова¹⁴, Рассохина¹⁵, Стрелочникова¹⁶, и еще одна фамилия, которая неизвестна. Они поставили рабочих, за ними солдат, за ними казаков, кото­рые стали бы стрелять, если бы солдаты отказались, за ними чехословаков, на случай, если казаки откажутся, а Красильников сам достреливал. Этого Вам не было известно?

Шумиловский'. Это не было известно. Если такие сведения доходили, я просил принять решительные меры против насильников. К сожалению, результаты не достигались, в силу того, что военное засилье слишком велико. Но не было и того, чтобы кто-нибудь из моих подчиненных, которые несли службу пролетариату, такие меры одобряли или поддерживали.

Гойхбарг: А Вы не думали, что принятие самых решительных мер означало такие меры, какие применял Красильников?

Шумиловский'. Этого не могло быть.

Гойхбарг'. Вы протестовали против всякого насилия. А были ли протесты против действий Красильникова?

Шумиловский'. Это мне не было известно.

Гойхбарг'. Здесь в зале находится рабочий-железнодорожник Ранцев¹⁷, который может удостоверить относительно расстрела этих рабочих и обстоятельства этих расстрелов. Я ходатайствую, если можно сейчас, а если нет, то завтра, дать ему высказаться по этому вопросу.

Павлуновский'. Свидетель Ранцев явитесь к коменданту, чтобы пройти в свидетельскую комнату.

Защитник: Прежде чем объявить перерыв, я просил бы огласить журнал Совета министров от 27 мая 1919 г., где заслушан доклад Шумиловского о репрессиях, которые применяются по отношению рабочих,

о  расстрелах, которые производятся, о расстреле Петропавловского комиссара труда, об арестах комиссара труда и о необходимости принять самые строгие меры против таких насилий. Ходатайству об оглашении этого журнала.

Гойхбарг: Не возражаю. Если разрешит трибунал, я мог бы удосто­верить, что такое заявление имеется. Но, в связи с этим, разрешите задать вопрос Шумиловскому. Скажите, пожалуйста, подсудимый Шуми­ловский, Вы назначили для расследования этих событий чиновника Шкляева?

Шумиловский'. К сожалению, это расследование не дало результатов, на которые я надеялся.

Гойхбарг: А Вы не знаете, что Шкляев заявляет, что не только были арестованы комиссары труда, но вместе с пятьюдесятью сотрудниками по культурно-просветительской части, они были арестованы и под­вергнуты порке?

Шумиловский'. Министерство внутренних дел сообщило мне, со слов командированного чиновника, что расследование было произведено. Но оказалось, что эти меры были приняты по приказанию командующего дивизией или корпусом, генерала Волкова.

Гойхбарг'. Этого самого Волкова?

Шумиловский'. Этого самого Волкова, который отбыл на фронт, и это было в той части войск, которая входила в состав волковской дивизии или корпуса. И, когда происходило расследование, этой части в Петро­павловске не оказалось. Таким образом, найти настоящих виновников, не опросив их, не оказалось возможным.

Гойхбарг: А власть министра труда распространялась только на Петропавловск, или на другие части Сибири, где находилась дивизия Волкова?

Шумиловский: На ту территорию, где находился Волков, эта власть не распространялась. Фактически мы были совершенно безвластными, ибо, где начиналось военное положение, которое начиналось на том берегу Иртыша, мы были лишены всяких функций государственной власти. Там господствовали местные власти, которые делали, что хотели.

Гойхбарг: И при таких обстоятельствах вы считали себя Советом министров, подписывались министрами и т.д.?

Шумиловский: Да. Это служит подтверждением фразы, произнесенной вчера свидетелем Патушинским, что это невероятное испытание для некоторых из чинов правительства. То, что мы испытывали, это было глубокой душевной драмой.

Гойхбарг: А не было ли выхода, предоставить военным властям право делать то, что они делают, а не получать двух тысяч в месяц?

Шумиловский: Жалование не такое большое, чтобы для этого стоило оставаться.

Гойхбарг: Да. Но если Вы вспомните расценку, где машинистка получает 250 руб., а министр труда - 2 тыс. руб., то Вы считаете это охраной труда? Значит сравнительно с 250 руб., это было сносное жалованье?

Шумиловский: Я не говорю. Но это не было жалованьем, за которое стоит держаться. Это было выполнением чрезвычайно тяжелой повинности, которую я добровольно на себя возложил. Временами хотелось покончить с этим кошмаром, но вставал вопрос, а не будет ли после этого еще более многочисленных жертв, еще хуже.

Гойхбарг'. Где, по ту сторону Иртыша, или в пределах одного городка?

Шумиловский'. Прошу, чтобы мне была дана возможность дать объяснение. Выход был и, когда становилось невыносимо, я падал духом и подавал прошение об отставке. Этих прошений было подано несколько. Но неотступные убеждения моих друзей, лиц, которые, может быть, сами анализировали положение...

Павлуновский: Вы дадите свое объяснение по существу, когда Вам будет дано слово для обсуждения.

Шумиловский: Я на эти вопросы даю посильный ответ.

Гойхбарг: А много раз Вы подавали прошения об отставке?

Шумиловский'. Несколько раз. Зафиксировано было только мое последнее прошение, которое должно иметься в делах Совета минист­ров. Там подробно изложены мотивы, которые делали совершенно не­выносимыми мою дальнейшую работу.

Объявляется перерыв на 10 минут.

21   мая 1920 г.

Обвинитель Гойхбарг: Я прошу трибунал допросить свидетеля Ранцева. Скажите, пожалуйста, Вы - железнодорожный рабочий?

Ранцев'. Да.

Обвинитель Гойхбарг'. Вы железнодорожным рабочим были полтора года тому назад, в октябре 1918 г.?

Ранцев'. Я приехал из Петрограда 24 апреля 1918 г. и поступил в мастерские.

Обвинитель Гойхбарг'. А в октябре 1919 г., здесь в мастерских, и на железной дороге, была объявлена забастовка рабочих?

Ранцев: Была.

Обвинитель Гойхбарг: Что после этой забастовки было сделано по отношению к некоторым рабочим?

Ранцев: Пять человек было расстреляно.

Гойхбарг: Они какое-нибудь особое участие принимали в забастовке?

Ранцев: Этого я сказать не могу. Я их даже не знаю.

Обвинитель Гойхбарг: А фамилии их Вы знаете?

Ранцев: Да. Я знаю одного - Рассохина.

Обвинитель Гойхбарг: Вы, может быть, знали Михайлова?

Ранцев: Я знаю, что Михайлов был расстрелян вместе с Рассохиным, но лично я его не знал.

Гойхбарг'. Где они были расстреляны?

Ранцев: Около главной конторы. Приблизительно, в полуверсте.

Обвинитель Гойхбарг'. А кто распоряжался расстрелами?

Ранцев: Я не знал, что это за человек, но говорили, что Красильников.

Обвинитель Гойхбарг: А как производился расстрел. Где, кто стоял, кто расстреливал, Вы не знаете?

Ранцев'. Были чехословаки, или казаки. Я лично хорошо не знал. Говорят, что расстреливал Красильников, но я лично не знал.

Гойхбарг: Вы не знали, что это за человек. Вы не знали, что это Красильников. Каков он из себя?

Ранцев'. Рыжий, маленькая бородка, высокого роста.

Обвинитель Гойхбарг: А что он говорил, когда расстреливал?

Ранцев: Когда он расстреливал, я не слыхал, а впоследствии там было много народу, он вызывал и говорил: «вы слышите, как ваших товарищей расстреливают, это будет и вам также, если будете продолжать забас­товку».

Обвинитель Гойхбарг: А Вы не слышали, Красильникова за это судили?

Ранцев: Не слышал.

Обвинитель Гойхбарг'. А рабочего похоронили?

Ранцев'. Его, кажется, забрали родственники.

Обвинитель Гойхбарг: Я прошу трибунал, в порядке хроно­логическом, перейти к событиям, и, с этой целью, мне задать вопросы подсудимому Шумиловскому. Скажите, пожалуйста, подсудимый Шумиловский, в сентябре была оглашена телеграмма Глосса, что арестованных членов областной думы, несмотря на приказ Аргунова, уполномоченного, так называемого, Всероссийского правительства, т.е. Директории, не освобождают. Т.к. на месте заявляют, что приказ отдан Вр[еменным] Сибирским правительством и должен был быть отменен Временным же Сибирским правительством. Вы не припоминаете, когда, некоторое время для Вас было не ясно, - подчиняется ли это Временное Сибирское правительство власти, так называемого, Всероссийского правительства?

Шумиловский'. Я не могу этого припомнить.

Обвинитель Гойхбарг: Не припомните ли Вы, что через некоторое время, приехали члены Директории Авксентьев, Зензинов, Болдырев, Вологодский и Виноградов, и тогда Административный совет или остатки, так называемого, Сибирского правительства, признали эту Директорию и ей подчинились?

Шумиловский: Да.

Обвинитель Гойхбарг: Перед этим, записка, которую мы вчера оглашали и которая, кажется, уже не вызывала возражений, подтвердила устранение социал-революционеров от власти, таких как Крутовский, и Шатилов, и Патушинский. А теперь эта Директория состояла из членов какой партии?

Шумиловский: Виноградов принадлежал к партии к.-д., Болдырев неизвестно, к какой партии...

Обвинитель Гойхбарг: А его не называли социал-революционером или сочувствующим социал-революционерам?

Шумиловский: Его формально таковым не называли. Там были разногласия. Один говорил, что он принадлежит к партии кадетов, а другие, что он сочувствует партии социал-революционеров. Определенного мнения я не слышал от члена Директории Виноградова, который является моим школьным товарищем. Вологодский занимал позицию, близкую к правым социал-революционерам. В 1907 г., когда я был в избирательной компании во вторую государственную думу, он состоял формально в партии социал- революционеров. В то же время, насколько я могу припомнить, формальной принадлежности не было.

Обвинитель Гойхбарг: Когда он был выбран в число 19-и членов дерберовского правительства, он значился социал-революционером?

Шумиловский: Я не могу этого сказать, потому что весь этот период я пробыл на германском фронте, т.к. был мобилизован. Авксентьев и Зензинов принадлежали к партии социал-революционеров. Причем, Авксентьев - правого толка, правого оттенка, а Зензинов, насколько я мог уразуметь, принадлежал к более левому крылу.

Обвинитель Гойхбарг: Чем Вы объясняете, что Административный совет, который сначала хотел превратиться в кабинет министров, хотел устранить социал-революционеров и представителей областной думы от власти, все же подчинился власти, в большинстве своем состоящей из социал-революционеров? Не при[помните] ли Вы обстоятельств, которые побудили Административный совет подчиниться, хотя бы на время, этой Директории?

Шумиловский: Такого рода сведений, получаемых путем личных объяснений, с тем или другим политическим деятелем, я не имел или имел в крайне редких случаях. Я всегда стоял в правительстве одиночкой вполне сознательно. И поэтому мне известно почти только то, что делается и говорится в официальных совещаниях. Я все время проводил в министерстве труда и работая на дому. Но, насколько я мог заключить, это слияние произошло, если хотите, со стороны некоторых членов Административного совета не совсем искренне. Если Вам угодно, я мог бы Вам описать первое совместное заседание Административного совета с приехавшими членами Директории, на котором мне пришлось выступать, и на котором мне удалось сыграть довольно крупную роль.

Обвинитель Гойхбарг: Для меня не представляется нисколько сомнительным, что, может быть, не некоторые, а большое количество были неискренними. Меня не это интересует, а интересуют обстоятельства, которые заставили их, будучи искренними, все-таки подчиниться. Не припомните ли Вы, не было ли в связи с этим [каких-]либо требований со стороны чехословацких войск?

Шумиловский'. Не помню.

Обвинитель Гойхбарг'. Не помните ли Вы той телеграммы, которая была оглашена, в которой Глосс настойчиво требовал освобождения членов Сибирской областной думы?

Шумиловский: Такой телеграммы я припомнить не могу. Но, вообще, фамилию Глосса я слышал.

Обвинитель Гойхбарг'. Не знаете ли Вы, что он пробовал активно освобождать своей властью арестованных?

Шумиловский: Нет.

Обвинитель Гойхбарг: А не знаете ли, что другие члены Национального совета - Рихтер и Кошик, арестовали Грацианова и искали арестовать Михайлова за то, что он устранил Крутовского и Шатилова, и открыл поход на Сибирскую областную думу?

Шумиловский: Когда произошел арест Грацианова, и стали известны попытки арестовать Михайлова, и, если я не ошибаюсь, Бутова¹⁸, то мотивы этого мне были непонятны. В последствии для меня выяснилось, кажется, путем сообщения моих личных знакомых, что эта цель преследовалась, что этот арест был ответом на арест Крутовского и Шатилова и на вынужденное подписание ими прошений об отставке.

Обвинитель Гойхбарг: Не было ли предписания арестовать Михайлова и Грацианова, отчасти благодаря телеграмме Сырового?

Шумиловский: Не знаю.

Обвинитель: Вы не знаете, кто арестовал Грацианова?

Шумиловский: Не помню.

Обвинитель Гойхбарг: Не раздавались ли возгласы со стороны чехословацких войск, что в случае отстранения представителей, так называемой, демократии от областной думы или партии социал- революционеров из правительства, они покинут фронт и оставят Временное правительство без своей помощи?

Шумиловский: Об этом официальных докладов на заседании Административного совета не делалось. И мне, в настоящий момент, кажется это новостью. Об этом я раньше не слыхал или, может быть, позабыл. Но думаю, что такого факта я бы не забыл.

Обвинитель Гойхбарг: Как Вы объясняете, что представители Национального совета отдают приказы об аресте Ваших сотоварищей по Административному совету - Михайлова и Грацианова, если они не собираются делать из этого вывода?

Шумиловский: Я тогда понимал, что арест, как ответ на арест Шатилова и Крутовского, т.е. что чехи считали их виновниками этого ареста и хотели применить к ним репрессию и принять ту меру, которая бы позволила им восстановить права Крутовского и Шатилова. Т.к. потом выяснилась полная непричастность Грацианова, то он был освобожден.

Обвинитель Гойхбарг: А не говорил ли Вам Грацианов, что в виду того, что он подписал телеграмму о перерыве занятий областной думы и протелеграфировал Гатгенбергеру, Глосс дал об этом сообщение Сырово- му. Сыровой дал предписание Зайч[ику]¹⁹ - начальнику контрразведки, арестовать за это Грацианова?

Шумиловский'. Не помню.

Обвинитель Гойхбарг: Следовательно, Вы можете категорически утверждать, что чешские войска не грозили актом враждебности по отношению к правительству, если в нем не будут находиться представители социалистических организаций?

Шумиловский: В виду тех сообщений, которые Вы сделали, я могу сказать, что тогда мне не было известно и думаю, что соглашение о подчинении было продиктовано искренними побуждениями.

Обвинитель Гойхбарг: И со стороны тех, кто были неискренен?

Шумиловский: Я не говорю, что все были неискренены, некоторые были искренними.

Обвинитель Гойхбарг: А не приходилось ли Вам слышать о том, что все-таки, некоторых необходимо сохранить, потому что необходим демократический фиговый листок?

Шумиловский: Не приходилось.

Обвинитель Гойхбарг: А не Говорил ли, в Вашем присутствии, Старынкевич Вашему товарищу министра Третьяку, что его не тронут и не арестуют, потому что сейчас необходим демократический фиговый листок, и поэтому Вам и Третьяку ничего не грозит?

Шумиловский: При мне этого не было.

Обвинитель Гойхбарг: Я попрошу у трибунала разрешить мне спросить подсудимого Третьяка относительно демократического фигового листка, о котором он в своих письменных показаниях сообщает трибуналу. Скажите, пожалуйста, подсудимый Третьяк, при Вас Старынкевич говорил фразу, о которой я сейчас упоминал?

Третьяк: Старынкевич говорил, что в настоящее время социалистам никакой опасности не угрожает, т.к. правительство заинтересовано их оставить. Необходим демократический фиговый листочек. Разговор происходил в первые дни моего вступления в правительство, около 28 ноября.

Обвинитель Гойхбарг: А обстоятельства этого времени Вас убеждали, что он правильно выражается?

Третьяк: Обстоятельства того времени были таковы. В один из первых дней, как только образовался колчаковский переворот, у Колчака расстроились отношения с Национальным чехословацким советом, и Национальный совет в Челябинске, в своей декларации написал, что он считает кризис не исчерпанным и не изжитым. Это, с одной стороны, с другой стороны - на другом конце, в Чите, в то же самое время, была атаман[овщина]. Причем, атаман Семенов не признал Колчака, и, стало быть, как будто бы, предполагал объявить свою самостоятельность. И вот в это время как раз я говорил со Старынкевичем. Причем, положение было такое: с одной стороны - Семенов, с другой стороны - Нацио­нальный совет. В то же время, в Совете министров было состояние неуравновешенное, неопределенное.

Обвинитель Гойхбарг: Вы припоминаете, что чехословацкий Национальный совет, после ноября, все-таки, считал кризис неизжитым, потому что социалисты Зензинов и Авксентьев были удалены?

Третьяк: Главным образом, потому что была разогнана Сибирская областная дума. Т.к., с этих пор и образовалась трещина между Административным советом и чехослова[ками] и Колчаком. И сколько не пытались сгладить эту пропасть, она все более и более расширялась, принимая в отдельных частях войск даже острые контуры.

Обвинитель Гойхбарг'. В присутствии кого, была произнесена Старынкевичем фраза о демократическом фиговом листке?

Третьяк-. Не помню. А обстановку я, приблизительно, помню. Это происходило в кабинете у Старынкевича. Так что там Шумиловский мог и не присутствовать.

Обвинитель Гойхбарг'. Подсудимый Шумиловский, в связи с данными пояснениями, может быть, Вы теперь не откажитесь подтвердить, что по отношению к некоторым, может быть, к тем, кто неискренне был подчинен, так называемой, Директории, с большинством социал- революционеров, было вызвано настояниями чехословацких войск?

Шумиловский: Тогда я этого, может быть, и не знал. Но последующие впечатления, которые наслаивались одно за другим, заставляет меня признаться, что для некоторых членов такой выход представлялся, быть может, наиболее приемлемым.

Обвинитель Гойхбарг: А не допускаете ли Вы теперь, основываясь на своих впечатлениях того и последнего времени, о том, что, подчиняясь, они все-таки считали, что им необходимо принять меры к тому, чтобы это подчинение не являлось для них, в силу объективных обстоятельств, обязательным на продолжительное время?

Шумиловский: Очень возможно.

Обвинитель Гойхбарг: На основании обстоятельств, свидетелем которых Вы были, на основании того, что Вы видели, и того, что было потом, не при[шли] ли Вы к заключению, что, неискренне подчиняясь, они считали необходимым готовить меры к тому, чтобы создать обстоя­тельства, при которых они из этого подчинения смогут выйти?

Шумиловский: У меня тогда, недолго спустя после этого, не было таких данных, чтобы судить об их необходимости в этом отношении. Я могу только засвидетельствовать, что подчинение произошло невольное. Что со стороны некоторых искренности не наблюдалось. Но насколько они энергично действовали в том направлении, чтобы приготовить меры, чтобы сбросить с себя подчинение Директории, я сказать не могу, ибо таких данных у меня не имелось.

Обвинитель Гойхбарг: Не имелось ли у Вас данных такого рода, что раз угроза чехословацкая означает ослабление фронта, то, так полагали эти члены Административного совета, подчиняясь, необходимо сплотить части российские, которые вместе воевали с чехословацкими частями, и которые были, определенным образом, настроены для того, чтобы, опи­раясь на эти более крупные силы, иметь возможность уже не в такой сте­пени считаться угрозой чехословаков?

Шумиловский: Я уже давал объяснения, что такого рода сведения могут иметься у тех, кто находится в живом общении с другими членами правительства. У меня такого общения не было. Я встречался с ними только на официальных заседаниях, за исключением очень немногих лиц, как П.П.Быков²⁰ и профессор Введенск[ий].

Обвинитель Гойхбарг: А Вы утром 21 сентября не сговаривались с кем-нибудь идти вместе на заседание Административного совета, ибо полагали, что вечером то же можете быть арестованы?

Шумиловский: Я не помню, утром или вечером, но у некоторых групп было такое впечатление, что мы, действительно, рискуем быть вечером арестованными.

Обвинитель Гойхбарг'. Значит, Вы, в качестве одиночки, совместно с другими, с которыми Вы не встречались, сговаривались. Ну, а 21 сентября, утром, у вас было какое-нибудь заседание?

Шумиловский'. Вероятно, было.

Обвинитель Гойхбарг: Если не ошибаюсь, Вы на судебном следствии указывали, что утром 21 сентября никакого заседания не было, а было только вечером?

Шумиловский'. Когда я давал это показание мне казалось, что сначала было заседание утром. Теперь я думаю, что в этот день было два заседания. Вот об этом-то заседании у нас и возник разговор.

Обвинитель Гойхбарг: А Вы не припомните, что было на этом утрен­нем заседании?

Шумиловский: Не помню. Вечером было устроено другое заседание. И по этому поводу я и употребил слово «сговаривались». Это не был частный сговор, а был разговор на заседании совета.

Обвинитель Гойхбарг'. Вы тут указывали, что Вы собирались подавать прошение об отставке и Ваши друзья обычно уговаривали Вас этого не делать. Какие это друзья?

Шумиловский: Один раз меня усиленно уговаривал Н.Н.Щукин²¹, бывший тоже членом Административного совета, Быков, Преображенский.

Обвинитель Гойхбарг: В разговорах с этими лицами Вам ни разу не приходилось говорить о том, что чехословаки угрожают оставить фронт, и, поэтому, некоторые неискренние члены Административного совета и сочли необходимым, на время, подчиниться Директории, а потом, опираясь на созданную ими силу, ее потом снять?

Шумиловский: Я не знал закулисных сплетен. Во всяком случае, эти сплетни чрезвычайно редко мне сообщались.

Обвинитель Гойхбарг: Я больше вопросов к подсудимому Шумилов- скому не задаю.

Председатель: Объявляю сегодняшнее заседание закрытым. Следую­щее заседание завтра в 5 часов.

---

 

1  Ошмарин - член Сибирского революционного трибунала

2  Новоселова (урожденная Горбунова) - свидетельница на процессе; сестра члена правления конторы Семипалатинского отделения монгольской экспедиции по заготовке мяса A.J1.Горбунова, незаконного расстрелянного анненковцами

3  Науман - член Судебной палаты Временного Сибирского правительства

4  Потанин Григорий Николаевич (1835-1920) - идеолог сибирского областни­чества. Окончил Сибирский кадетский корпус; участник студенческих волнений в Петербурге; неоднократно ссылался. Автор опубликованных научных трудов по исследованию Сибири и центральной Азии. В октябре 1917 г. избран председателем Исполнительного комитета первого Сибирского областного съезда. В декабре - председателем первого правительства областников - Вре­менного Сибирского областного Совета. В январе 1918г. сложил с себя полно­мочия председателя, в связи с «тяготением членов Совета в сторону боль­шевизма».

5                 Андрианов - в начале 1918г. исполняющий обязанности и товарищ председателя Временного Сибирского областного Совета.

6   Молотов - член фракции сибиряков-областников.

7   Шендриков С. - член съезда Всероссийского Учредительного собрания от 16 сентября 1918г., разработавшего программу работы Уфимской Директории.

8   Ленин (Ульянов) Владимир Ильич (1870 - 1924) - руководитель советского государства; создатель коммунистической партии Советского Союза.

9   Анатолий - епископ Томский. Духовенство Русской Православной Церкви с воодушевлением приняло Февральскую революцию 1917г. «Послание ко всем верным чадам Православной Российской Церкви» от 9 марта начиналось сло­вами: «Свершилась воля Божия. Россия вступила на путь новой государст­венной жизни. Да благословит Господь нашу великую Родину счастьем и славой на ея новом пути». (Церковный вестник. Пг., 1917. № 9-15. С. 57.) Поддержка многочисленных представителей духовенства Сибири и Урала «будущего государственного устройства унитарной демократической республики» в лице адмирала А.В.Колчака сыграла одну из ведущих ролей (малоизученную в отечественной историографии) в политической стабилизации первого периода правления верховной военной диктатуры. Осенью 1918 г. организовано Сибир­ское Временное Высшее церковное управление для руководства армейским духовенством.

10 Сабельников - подполковник оперативного отделения штаба Сибирской армии Колчака.

11 Национальный центр чехословацкого корпуса - способствовал решению проблем не только организационного и инженерного обеспечения потребностей чехословацкого корпуса на Урале и в Сибири, но и местного народного хозяй­ства. Так, силами центра (технический отдел) проводились исследования ураль­ских предприятий; сформированы программы работ по возобновлению снарядного, вагоноремонтного и железнодорожного производств на заводах Нижнетагильского горного округа. В ряде случаев, как например, на Егоршин- ских угольных копях, администрация состояла из чешского персонала. В ноябре 1918 г. открылась Русско-чехословацкая торгово-промышленная палата. При помощи Межсоюзного железнодорожного комитета, руководство Нацио­нального центра стремилось помочь нормализовать движение на Транссибир­ской магистрали.

12 Глосс - офицер Национального центра чехословацкого корпуса.

13 Михайлов (7-1919)- рабочий Омских железнодорожных мастерских, расстре­лянный полковником И.Н.Красильниковым в октябре 1919 г.

14 Стекольников (? - 1919) - рабочий Омских железнодорожных мастерских, расстрелянный полковником И.Н.Красильниковым в октябре 1919 г.

15 Рассохин (7-1919) -рабочий Омских железнодорожных мастерских, расстре­лянный полковником И.Н.Красильниковым в октябре 1919 г.

16 Стрелочников (? - 1919) - рабочий Омских железнодорожных мастерских, расстрелянный полковником И.Н.Красильниковым в октябре 1919 г.

17 Ранцев - рабочий Омских железнодорожных мастерских, свидетель расстрела участников забастовки Омских железнодорожных мастерских в октябре 1919г.

18 Бутов Тарас Васильевич - из свидетельства участника событий: «... наперсник И.А.Михайлова. Первоначально он был у Михайлова секретарем, а впослед­ствии стал помощником управделами Совета министров. Это совершенно еще молодой человек - студент университета, умненький и думающий. Свое высо­кое положение он несет с большим достоинством, удачно подражая взрос-лым, умея даже маленькой своей фигурке придать отпечаток сухой и серьезной деловитости. Это - глас и правая рука Михайлова в делопроизводстве Совета министров и политическая служба - связи молодого министра финансов»: ЦА ФСБ России. Арх. № Н-501. Д. 9. J1. 47 об.

19 Зайч[ик] - начальник отделения контрразведки чехословацкого корпуса.

20 Быков П.П. - до ноября 1918 г. член Временного Сибирского правительства и Административного совета.

21 Щукин Николай Николаевич - из свидетельства участника событий: «... управляющий министерством торговли и промышленности. Министр торговли и промышленности до сих пор еще не назначен. Г-н Щукин временно управляет ведомством. Он - ставленник кооперативов. В настоящий момент неизбежного для кооперации перехода к самостоятельному существованию, не за счет госу­дарства, руководство ведомством торговли было бы целесообразнее сосредо­точить у лица более далеко отстоящего от кооперации. Но помимо известной кооператорской тенденциозности, г-н Щукин, по общим отзывам, весьма добропорядочный, дельный и корректный человек». ЦА ФСБ России. Арх. № Н-501. Д. 9. Л. 60.