Из речи т. Шеболдаева. 4 марта 1937 года

Андреев. Слово имеет т. Шеболдаев, следующий т. Постышев.

Шеболдаев.

Товарищи, после доклада т. Сталина стало легче потому, что доклад показал те истинные, действительные размеры того, что угнетало меня очень крепко и, я думаю, угнетало не только меня, а угнетало и очень многих. То огромное количество шпионов, врагов, которое оказалось рядом со мной и, очевидно, у ряда других товарищей, конечно, не могло не угнетать, не ставить перед нами ряда вопросов о том, как это произошло и что же действительно происходит в партии и в наших советских и других организациях. (Косиор. А главное с нами, с руководителями.) Конечно, к нам это прежде всего относится. То, что сейчас говорил Евдокимов о Ростове, то, что я видел в Курске, то, что я знаю о Харькове и Киеве,— все это сейчас получило ответ, сейчас все стало совершенно ясным, и, кроме того, показано направление, по которому должна идти борьба с этим врагом, показан путь, средство, при помощи которого можно вылечиться от той болезни, которой, скажем, страдал я, и от которой выздоравливать не очень легко.

Я не хотел бы, чтобы товарищи поняли меня, что мне легче стало, в том смысле, что я хочу в этом отношении свою ответственность уменьшить или сгладить. Я отлично понимаю, что то, что было в Ростове, когда краевое руководство, меня как бывшего секретаря Азово-Черноморского крайкома окружала вся эта банда,— этот факт такой, от которого уйти некуда. Я и не хочу от этого факта уходить и понимаю всю ответственность, которая из этого факта вытекает. То решение, которое принял Центральный Комитет, это, конечно, самое мало, что ЦК мог потребовать и предъявить руководителю краевой партийной организации.

Я все-таки считаю необходимым, хотя бы очень коротко, остановиться на наших ростовских делах. Видите ли, в Ростове я работал шесть лет. Все эти шесть лет там работала группа матерых бывших оппозиционеров, таких, как Белобородое, Глебов, Колесников — лидер шляпниковцев, а затем некоторое время — Лившиц. Я по совести должен сказать, что не доверял им, но из этого моего недружелюбного внутреннего отношения к этим людям как врагам, с которыми надо было драться, я никаких выводов не сделал. Никакой проверки со стороны партийной организации над ними не было. Не приходило даже такой простой мысли, что все эти лидеры бывшей оппозиции должны вместе работать и свою работу вести. Я повторяю, что никакой проверки, за исключением кое-каких чекистских наблюдений, этих людей не было.

Я должен сказать, что работали внешне они хорошо. Возьмем Глебова, который регулярно, из года в год, выполнял план на Ростсельмаше. Возьмем Колесникова, который на Андреевском заводе из года в год выполнял план и получил даже орден Ленина. (Сталин. Колесников был на хорошем счету.) Да, на хорошем счету, и показатели его работы были хорошие. (Евдокимов. Браку было очень много.) О браке я сейчас скажу. Взять того же Лифшица, который поднял дорогу один из первых, а если сейчас посмотришь, оказывается, как говорит т. Сталин, это было сплошное очковтирательство, это было сделано для прикрытия себя. По сути дела, потом и дорога развалилась, и завод стал работать плохо, и брак увеличился, и все пошло к чертовой матери. Потому что так и должно было быть. А вот мы это серьезно посмотреть, покопать не умели, не умели и не видели.

Товарищи, затем была вторая группа троцкистов, как теперь ясно, о которой мы не знали, что они троцкисты, скажем, Харьковский, второй секретарь горкома, секретарь комсомола Ерофицкий, Фрумкина — его жена и ряд других. Мы о них после проверки партдокументов никак ничего не знали, мы не знали, что они были троцкистами, а следствие показало, что вся эта группа была и вела троцкистскую работу. Это показывает, что мы не сумели даже проверить, что это за люди. (Голос с места. А Гогоберидзе?) О Гогоберидзе я знал только, что он связан был с Ломинадзе, знал, что у них была личная связь. (Голос с места. Какая личная связь?) Я говорю, что Гогоберидзе я знал с подполья. (Сталин. По Баку?) По Баку. Надо сказать, что тогда он был неплохой член нашей организации. (Сталин. Так считали.) Да, тогда. После этого я не работал с ним весь этот период. (Сталин. Кто-либо его вам не рекомендовал?) Гогоберидзе — нет. (Сталин. А Вартаняна?) Вартаняна рекомендовал мне Серго, хотя он на заседании Политбюро говорил, что это не так, но я повторяю и здесь, что Вартаняна рекомендовал мне Серго. (Берия. Как же вы брали Вартаняна, когда его из Закавказья вышибли?) Теперь мне понятно, что его вышибли из Закавказья. (Берия. Гогоберидзе был тесно связан с Ломинадзе.) Я этого не знал. (Межлаук. Гогоберидзе голосовал против исключения Троцкого.) Теперь я это тоже знаю.

Третья группа — неизвестно, была ли она когда-либо раньше троцкистской. Я говорю насчет Колотилина, Чефранова — моего первого помощника и еще некоторых, связь с троцкизмом которых раньше не установлена. (Евдокимов. Чефранов оказался сыном полицейского из Краснодара.) Чефранов был первым моим помощником, но до этого он был инструктором крайкома, я взял его из крайкома, это знает т. Каганович. (Молотов. При чем тут Каганович, а вы куда смотрели?) Я говорю, что с того времени он начал работать. Местный человек, за которым в прошлом ничего не было замечено. Я почему об этом говорю? Потому, что, видимо, враг за рубежом — вот это капиталистическое окружение — находит своих слуг у нас не только среди бывших троцкистов, не только среди тех, кто так или иначе сочувствовал троцкизму, но и среди тех, которые раньше не были причастны к этому. (Голос с места. Вы, т. Шеболдаев, почему подбирали людей, которых братские коммунистические партии выкидывали?) Правильно. Я брал тех людей, которые были выброшены из Грузии, в частности Гогоберидзе, Вартанян. (Голос с места. А Колоколкин, он против т. Кагановича выступал?) Я Колоколкина очень мало знал, и он ушел вместе с разделением дорог, о нем я ничего не могу сказать.

Я, во-первых, должен сказать, почему так стало возможным проглядеть всю эту сволочь. У меня, я прямо должен сказать, что если и была кое-какая настороженность, правда, бесплодная, не дающая никаких результатов... (Берия. А Осипова вы выдвигали? Мы выкинули его из Закавказья, исключили из партии, а вы восстановили.) Вполне возможно. (Каганович. Вартанян просил редактором газеты Вардина. Я сказал, что это немыслимая, невозможная вещь, странно, что Вартанян просит Вардина.) Я поддерживал эту кандидатуру перед т. Кагановичем, но Лазарь Моисеевич сказал, что это невозможная вещь, и я не стал настаивать.

Доверял я людям, у меня не было даже мысли, что они могут быть врагами. Я не думал, что этот слой людей может оказаться врагами, шпионами, диверсантами и т. д. В этом ведь слепота и была, эта доверчивость, которая приводила к тому, что этих людей не ставили даже на проверку, не контролировали их, потому что доверяли. И то, что не понимали, что могут среди этих людей быть враги, что это была первая крупнейшая ошибка. И второе. Подбирался народ как будто известный, подбирались люди, которых знали, но, как Евдокимов выразился,— «свояки». За шесть лет работы действительно втянулся, и при моей поддержке, ряд людей, о которых я думал, что они неплохие работники. Это была ошибка, эта ошибка не должна повториться. Вот, например, Колотилин. Я знал его раньше как неплохого работника, а он оказался врагом, мерзавцем, предателем. Но в троцкистах он не был. (Берия. А кого вы проверили и выявили?) Кое-кого проверили и выявили, как и везде, может быть, больше, может быть, меньше.

В 1934 г.— я не помню, при тебе это было, т. Евдокимов,— когда по вузам провели чистку, чистку основательную, очень крупных троцкистов выявили, правда, по информации «Правды». (Мехлис. Сначала сильно сопротивлялись, потом уже под давлением стали вычищать.) Сначала, действительно, сопротивлялись, а потом почистили основательно. Тогда мы выявили Владимирова и ряд других. Были выявлены также Ронин и Капелинский. Председатель Крайплана, член бюро крайкома в 1934 г. был нами исключен из партии за то, что он помогал троцкистам издавать свою литературу. Мы вскрыли его и исключили из партии. Товарищи, Ронин был кандидатом в члены бюро, мы его исключили из партии, но потом он был восстановлен. Я писал об этом, настаивал, но он все же был восстановлен в партии. А сейчас по Курску я знаю точно, что он действительно троцкист, к которому тянулись нити из Курска в Ростов и обратно. И Капелинский то же самое.

И, последнее, что действительно разоружило меня, разоружило краевой комитет,— это то, что партийной работой мы занимались, по сути дела, только из-под палки, под нажимом Центрального Комитета. Это факт, и это привело к тому, что мы оторвались от городских организаций очень крепко. Если бы знали мы то, что потом слышал я и на пленуме крайкома, и на активе краевом в течение ряда дней, конечно, товарищи, многое было бы для меня совершенно в ином свете, и иначе были бы видны люди, иначе совершенно выглядели бы люди. А то, что написано в тезисах, это в очень острой форме является недостатком и ошибкой моего руководства в областной и краевой организации, и в партийной работе прежде всего. И эта вся оторванность, изолированность, она и привела к тому, что мы этого дела не видали, пока не началось развертывание этого следствия.

Тов. Берия, кроме того, этого самого Дуката и Белобородова все-таки арестовали именно по моему прямому предложению. НКВД арестовало, правда, по сигналу с Северного Кавказа т. Рябоконя, у них имелись сведения, что Дукат этот — двойник, а он был главным информатором НКВД, пользовался полным доверием в вопросах троцкистов, и когда развернулась самокритика, дело пошло совершенно по-иному, и была вскрыта вся та мразь, все то огромное засилье, о котором говорил уже т. Евдокимов. Я об этом говорю для того, чтобы сказать и о тех выводах, которые я для себя сделал из всего этого тяжелого для меня дела.

Во-первых, решение ЦК и все то, что в связи с этим я видел в Азово-Черноморской организации, убедили меня в том, что мне надо не только многое пересмотреть в своей работе как партийного работника, но и как члена партии, потому что вот этот отрыв от партийной организации — с этим надо кончать. Связь с партийной организацией, с коммунистами надо налаживать по-иному, чем это было.

Затем я ухватился за ту мысль, которую высказывал т. Сталин на прошлом пленуме: никому не верить на слово. Да, никому не верить на слово. Надо долго проверять каждого человека, там, где плохо,— особенно. То, что я видел в Ростове на активе, показало, что там, где плохо дела обстоят, там работали враги, и врага надо искать, а мы не искали и не думали, что враг этот есть, и не думал и я, и в этом огромнейшая ошибка, слепота и все что хотите. И если даже врага не окажется, если просто. окажутся равнодушные, безразлично относящиеся к делу люди,— это почти что враги. Если найдем «шляпу», плохого работника — тоже хорошо. Искать надо врага. Затем подбирать людей через массу, через партийную и беспартийную массу, через внутрипартийную демократию, каждый сигнал проверить, каждое заявление разобрать. Мы имеем в Курске ежедневно 100–150 заявлений ко мне, помимо аппарата, надо все прочитать, все разобрать, иначе мы будем опять зевать, так же, как зевали раньше.

Ну, и последнее, товарищи. Какой вывод я для себя сделал? Кончать с подбором людей по своему прежнему знанию или какой-либо оценке других. (Голос с места. Он свиту с собой не перевез.) Да, свиту не перевозить, это правильно. Не надо этого делать. И, кроме того, еще некоторые выводы. Первый — внутри самого коллектива обкома в Курске не сглаживать углов. То, о чем говорил товарищ Косиор, я не буду повторять. Это один из выводов.

Теперь коротко еще о Курске. В Курске положение дел достаточно трудное. Прежде всего в отношении колхозов, которые сильно потрепаны, и в отношении пораженности врагами партийной организации. Ведь все-таки из членов бюро, работавших в 1936 г. в Курском обкоме, вероятно, шесть или семь членов и кандидатов оказалось врагами. Затем, товарищи, четыре заведующих отделами обкома, то же самое, оказались врагами. Заведующие отделами облисполкома и их заместители тоже оказались врагами. Два заместителя председателя облисполкома — враги. Причем о поражении врагами нужно сказать следующее: например, в областном земельном управлении буквально хозяйничали враги. Зам. пред. облисполкома Гортко — враг. Заведующий до последнего времени облЗУ Гусев — тоже враг. Кроме того, заведующие отделами и важнейшими секторами — тоже враги. Там человек 25 посажено в одном только земельном управлении. В финансовом управлении — Кочкарин. Тов. Ежов, кажется, упоминал о Кочкарине. (Голос с места. Это что, все местные работники?) Они и местные у нас, и приезжие. Скажем, в одном только большевистском сельсовете разломано 147 хат колхозных и единоличных, разрублены, распилены пополам, сломаны сени, выдернуты петли, сломаны потолки. Это все сделано для того, чтобы получить недоимку в размере 30 руб. с каждого хозяйства. И, товарищи, по всем линиям эти вредители приложили очень большую руку к разложению колхозов. Положение в колхозах, повторяю, очень тяжелое. То же самое — в плановой комиссии, председатель которой оказался врагом. Он довел вопрос с топливом до того, что школы зимой в течение длительного срока не работали оттого, что топлива совершенно не было. Во время морозов школы не могли работать.

Что мы имеем, товарищи, в области партийной работы в Курске? Если в Ростове там Карпов и другие осуществляли вредительство в партийной работе путем насаждения, как они говорят, бюрократизма, разложения, грубого обращения, озлобления коммунистов против партийных органов, так здесь этот самый Подволоцкий, культпроп насадил своих людей по линии культпропа и совершенно сознательно срывал работу по партийному просвещению в течение очень длительного срока. И многого в этом деле достиг, прежде всего по линии такого построения партийной работы, которое исключает какие-либо результаты от учебы и партийного воспитания.

Как обстоит дело с партийной работой? Я приведу такой пример: товарищ Яковлев был на активе, который был созван по вопросу о смене партийного руководства и в связи с решением ЦК и пленума обкома партии. И вместо 1300 человек, которые должны были быть на этом активе, мы настаивали, чтобы было 1300 человек,— но на самом деле на актив Курской организации фактически явилось только 700–800 человек от силы, по такому важнейшему партийному вопросу.

В ленинские дни, на траурном заседании заранее были розданы билеты, причем билетов было роздано в 2 раза больше, чем вмещает помещение, и все-таки помещение оказалось незаполненным. В Мединституте из 560 студентов на ленинский вечер явилось 13 человек. Когда после 15-го пленума, по решению Центрального Комитета и пленума обкома, где был записан целый большой раздел о троцкистах, вредителях и шпионах по докладу т. Яковлева и т. Андреева, когда мы проверили, что приняли первичные организации в г. Курске, то оказалось, что ни в одном из десяти решений не оказалось даже слов «троцкизм», «враг», «правые», то есть прошли совершенно мимо этого вопроса при обсуждении решений пленума. То есть, видимо, партийная организация к этому вопросу абсолютно была не подготовлена, иначе этого нечем объяснить.

Возьмем, например, портреты, были такие факты, что в портреты с вождями в горкоме комсомола, в горсовете и других учреждениях были вложены портреты врагов расстрелянных, причем об этом сообщают не коммунисты, а стекольщик, который стеклил эти портреты. Это дело расследуется, мы найдем, кто это осмелился такие вещи делать. Но все же факт остается фактом. Этот факт говорит об огромном запущении партийной работы, о больших трудностях.

Нужно сказать о перестройке, как перестраиваться, после того урока, который я получил в Азово-Черноморье, после решения ЦК. Удастся перестроиться или нет с первых шагов работы? С большими трудностями. Прежде всего на меня наваливают какие-то хозяйственные дела: семссуда не вывезена, советские органы малоспособны, помощи в этом деле не оказывают. Особенно это заметно по тому, что еще кадры не заменены, не выдвинуты, план сева — все это наваливается на меня, а это хозяйственные дела, и очень затрудняет перестройку работы.

Я только одно могу сказать, что после всего, того, что было в Азово-Черноморье, после того, что я услышал здесь на пленуме, возникает понимание и сознание той остроты, необходимости перестройки нашей партийной работы, совершенно по-новому, крупной перестройки. Это сознание есть, и я должен сказать, что дело это очень трудное, надо будет и себя переделывать, выправлять и внести поправки в свою практическую работу, и придется преодолевать большие трудности в самой организации дела на местах (Сталин. Для этого время потребуется.) Да, конечно.