Из речи т. Балицкого. 3 марта 1937 года

Андреев. Слово имеет т. Балицкий.

Балицкий.

Товарищи, мы все, старые чекисты, слушая обсуждение всех вопросов на пленуме и особенно доклад Н. И. Ежова, безусловно испытывали острое чувство стыда. Каждый из нас знает свою вину вне зависимости от того работает ли он в центре или на местах за тот позорный провал, который имеют органы НКВД в выполнении тех задач, которые на них возложила партия. Товарищи, на всем известных фактах я останавливаться не буду. А хочу сказать, что наша вина еще усугубляется и тем, что ежели хозяйственный или партийный работник виноват в том, что он не досмотрел троцкистов, двурушников, то мы, чекисты, виноваты еще больше, потому что мы в своем распоряжении имели такое острое средство, как агентуру, и эту агентуру мы не смогли как следует использовать и расставить. Мы даже не подобрали настоящей квалифицированной агентуры.

Я хочу, товарищи, остановиться на отдельных моментах работы, в частности, на украинской работе, потому что я почти всю свою сознательную жизнь проработал на Украине в органах ЧК—ГПУ. Я также хочу остановиться на отдельных прорывах и отдельных сигналах, которые шли с Украины. Еще в 1934 г. на Украине была вскрыта большая троцкистская организация, которая возглавлялась Коцюбинским. Коцюбинский, как вам известно, занимал крупное положение, был заместителем председателя Совнаркома, председателем Госплана Украины, членом Оргбюро ЦК КП(б)У. Та группа троцкистов, которую возглавлял Коцюбинский, тоже занимала достаточно видное положение на культурном фронте, в Госплане и т. д. И уже тогда, по показаниям ряда лиц мы имели сигналы как о тактических установках всесоюзного троцкистского центра, так и об отдельных персонах, входивших в его состав. Прежде всего в показаниях профессора Наумова — члена троцкистской организации Коцюбинского. Еще в сентябре 1934 г. были прямые указания на Пятакова. Были указания на то, что Коцюбинский поддерживал до 1932 г. связь со Смилгой и Преображенским, а потом установил связь, поддерживал эту связь и получал руководящие указания непосредственно от Пятакова до самого последнего времени, т. е. до 1934 года.

Конечно, ставить тогда вопрос в отношении Пятакова было трудно. Пятаков занимал, как известно, крупное положение, был членом ЦК. Но уже тогда, если бы наша центральная агентура работала как следует, можно было бы многое выяснить. (Ежов. Если бы эта центральная агентура была, Всеволод Апполонович, тогда можно было бы.) Если бы она была, эта центральная агентура и работала, то мы Пятакова могли бы разоблачить значительно раньше.

Второй, очень крупный сигнал. В октябре 1934 г. агентура показала относительно того, что член той же самой троцкистской организации, профессор Раппопорт-Дарнин заявлял: в центре внимания троцкистской организации стоит проблема войны. В связи с возможностью в ближайшее время войны, троцкисты в их агитации ставят вопрос о необходимости переворота и возвращении Троцкого, то, что они в свое время называли тезисом Клемансо. Как вы видите, эти тактические установки организации были более или менее ясны. И понятно, если бы люди, которые руководили этим делом, обратили бы как следует по-настоящему, по-большевистски, по-партийному внимание на это обстоятельство, мы бы могли скорей разоблачить изменническую деятельность троцкистов.

Теперь дальше еще третий сигнал, тоже исключительно важный. В конце 1934 г. в Харькове была конференция группы троцкистов, которые потом были арестованы, где они приняли решение о терроре. Это была террористическая троцкистская группа, возглавляемая Перацким и Милославским. Собирались они еще до убийства Кирова, до ленинградских событий. Коцюбинский и вся его компания получила 5 лет ссылки. Террористическая харьковская группа получила 10 лет. На этом дело и закончилось. Мы только в 1936 г. вынуждены были вернуть из ссылки Коцюбинского и основательно выяснили роли, какую роль выполнял Коцюбинский в создании и разборе троцкистской организации на Украине. Тогда (1934 г.) по показаниям всеукраинский троцкистский центр выглядел так: Коцюбинский, Наумов, Винокур, Раппопорт-Дарнин, Бронов, Фалькевич, Тун, т. е. это культурная часть, если можно так выразиться, члены организации, работавшие на культурном фронте. Основной центр, руководивший террором в составе Коцюбинского, Логинова и Голубенко тогда еще не был нами открыт. Правда, я должен сказать, что от того же самого Наумова мы получили некоторые сведения о Голубенко. Наумов заявлял, что Голубенко руководит в Днепропетровске троцкистской организацией. Конкретных фактов они не приводили. Но я должен сказать и признать свою вину в том, что я не добился, не настоял у нас в ЦК КП(б)У на аресте Голубенко. Конечно, мы тогда рассуждали о троцкистах другими категориями, это совершенно верно. Многие из нас рассуждали об этом Коле Голубенко, что Коля Голубенко хороший парень, на фронте он сражался, имеет какие-то заслуги, от троцкизма отошел, не может быть, чтобы он продолжал троцкистскую работу. (Ежов. Подпольно мы, кажется, с вами называли его на пленуме?) Подпольно назвали, совершенно верно. И вот, тогда решили, ни больше ни меньше как перебросить Голубенко на хозяйственную работу, и он на хозяйстве, на крупном строительстве тоже сумел провести кое-какую вредительскую работу. Здесь, конечно, моя вина, в частности, в том, что я не поднял крика по-настоящему у себя в ЦК КП(б)У.

Теперь по вопросу о нашем центральном руководстве. Что я спорил с т. Ягодой, это очень многим известно. (Голос с места. Да, с давних времен.) В последнее время, принимая во внимание, что он был руководителем, эти споры носили вежливый и деликатный характер. Нужно принять во внимание, что субординация заставляла так поступать. (Голос с места. Мешала субординация?) Относительно субординации я должен сказать, поскольку речь идет о нашем аппарате, если ты член ЦК, ты должен принять меры, придти в ЦК и сказать. Но субординация в нашем аппарате обязательна. Это не приходится доказывать. Что касается Ягоды, то у него получилась беспомощная, странная речь. Я думаю, что т. Ягода, хотя теперь после выступления Николая Ивановича в отношении того, что было проделано, должен был понять одно, что он наделал кучу политических ошибок, очень много ошибок. Что он оторвался от ЦК и что, наконец, он совсем не оперативный руководитель. Это он должен понять. А он выходит на трибуну и говорит следующее: я виноват в том, что я всех связей не держал у себя в руках. Я думаю, что было бы еще хуже, если бы эти связи он один держал, это было бы еще хуже. Тов. Ягода хотел себя сделать оперативным руководителем, он и сейчас мечтает об этом, как бы он занялся оперативной работой. (Молотов. Неужели вы думаете, что главное — это оперативность или неоперативность. Не в этом главное. Голос с места. А политическая сторона. Молотов. Где политическая сторона?) Я сейчас как раз хотел об этом говорить. (Молотов. Главное политическая сторона дела, вы — коммунист, а не только чекист.) Я и хотел сказать, что у Ягоды не было политического лица. Возьмем, например, нашу работу по правым. Ягода не может указать ни одной директивы по этому вопросу. А как дело обстояло с троцкистами, об этом здесь говорилось достаточно. Партийное руководство, политическое руководство, связь с ЦК — в таком аппарате, как наш, это основа из всех основ.

Дальше я хотел несколько слов сказать о засоренности аппарата НКВД. Прежде всего, относительно Козельского. Хотя по показания Лившица связь Козельского с Лившицем относится к 1931–1932 годам. Это ни в коем случае не уменьшает моей вины и вообще все дело о Козельском надо рассмотреть как следует. Мы этим сейчас основательно займемся. Не надо забывать, что Лифшиц на Украине работал в органах ЧК в первые годы советской власти. У него, конечно, оставались и должны были остаться кое-какие связи, потом он опять возвращался на Украину, был на хозяйственной работе. Нужно будет сейчас еще крепче взяться и раскрыть все его связи. Предательская роль Молчанова совершенно мне ясна, на ней останавливаться не буду.

Два слова я хотел сказать относительно Сосновского. О Сосновском не может быть двух мнений, что это враг. Когда у нас, на Украине было вскрыто дело польской военной организации, то тогда уже по показаниям Лапинского — а Лапинский-Михайлов это очень крупный агент, присланный специально Пилсудским на Украину — тогда уже была ясна и понятна роль этого Сосновского. Тогда в Киеве, между прочим, произошел такой случай с Сосновским. Он приезжает допрашивать Михайлова-Лапинского. Михайлов-Лапинский подтверждает ему ряд фактов, разворачивает очень широкую картину подрывной вредительской, диверсионной и шпионской работы поляков. Сосновский в присутствии Лапинского вызывает одного из сотрудников к телефону и называет его фамилию для того, чтобы арестованный слышал, что допрашивает его Сосновский. И как только он произнес свою фамилию Лапинский-Михайлов буквально изменился в лице, не отказываясь от показаний, он стал давать их совершенно иначе, робея перед Сосновским. Затем Лапинского берут в Москву и через некоторое время расстреливают, хотя мы требовали чтобы Лапинского возвратили для дачи дополнительных показаний и для дальнейшего распутывания всего этого дела. Но его нам не вернули и расстреляли, потому что безусловно Сосновский был заинтересован в том, чтобы Лапинский не существовал.

Я по этому поводу говорил с т. Ягодой, но никаких мер предпринято не было, потому что все-таки Сосновский пользовался очень и очень большим вашим покровительством, Генрих Григорьевич. (Ягода. Никаким покровительством с моей стороны Сосновский не пользовался.) Безусловно пользовался, потому что он всегда был на очень большой работе и потому что он имел Ваши поручения по всем важным польским вопросам — и по вопросам о Домбале в 1933 г., и по другим польским делам,— везде мы встречались с Сосновским и всегда я говорил вам, что он предатель. (Ягода. Он был снят, а что он предатель, вы этого никогда не говорили.) Говорил неоднократно.

Я должен заканчивать. Я очень жалею, что не могу остановиться на вопросах о перестройке нашей работы, на том, что все-таки перелом в работе уже начался. Мы опоздали, безусловно, но сейчас и по вопросам агентурной работы, и по вопросам общего разворота работы мы безусловно имеем перелом. Заканчиваю. Сейчас наша задача — перестроившись в своей работе на основе решения ЦК ВКП(б), работать по-большевистски, по-настоящему, для того, чтобы смыть позорное пятно, которое на нас лежит, которое лежит на органах НКВД и восстановить прежний авторитет ЧК — НКВД.