Из речи т. Агранова. 3 марта 1937 года

Андреев. Слово имеет т. Агранов.

Агранов.

Тов. Ежов в своем ярком и обстоятельном докладе дал верную и ясную характеристику состояния и работы органов государственной безопасности, с предельной ясностью вскрыл причины провала органов государственной безопасности в деле борьбы с заговором японо-немецко-троцкистских агентов. Надо со всей определенностью признать, что с раскрытием этого заговора органы государственной безопасности опоздали, по крайней мере, на 4 года. Я должен, товарищи, со всей большевистской прямотой и откровенностью признать, что этот заговор буржуазных реставраторов и фашистских агентов я проглядел.

Я должен заявить, что очень остро чувствую всю тяжесть своей ответственности перед ЦК нашей партии и советским правительством за позорный провал наших органов в деле борьбы со злейшими врагами коммунизма, за все те безобразия в работе наших органов, о которых говорил в своем докладе т. Ежов. Совершенно бесспорно, что если бы органы государственной безопасности проявили необходимую большевистскую и чекистскую бдительность и волю к борьбе с врагами советского строя; если бы они с необходимой остротой реагировали на сигналы агентуры о существовании троцкистского центра, организующего террористические покушения против руководителей нашей партии и правительства,— то заговор троцкистских мерзавцев был бы давно и полностью раскрыт и ликвидирован и гнусное убийство т. Кирова было бы предотвращено. Наша и, в частности, моя ответственность усугубляется тем, что антисоветский троцкистский заговор представлял собою весьма разветвленную организацию, имевшую свои группы на ряде промышленных предприятий, на транспорте и в ряде учреждений; что о составе троцкистского центра и его террористических намерениях знало большое количество людей. Казалось бы, при этих условиях, не стоило особо больших трудов вскрыть троцкистское подполье и своевременно пресечь террористический заговор троцкистской сволочи в корне. Органы же государственной безопасности безмолвствовали и бездействовали, тем самым фактически давая врагу возможность безнаказанно творить его черное дело.

Товарищи! ЦК нашей партии и лично т. Сталин неоднократно указывали нам на ошибки органов государственной безопасности и предупреждали о необходимости повышения революционной бдительности и улучшения методов борьбы с врагами Советской власти. В своем закрытом письме от 18 января 1935 г. об уроках событий, связанных с злодейским убийством т. Кирова, ЦК нашей партии сделал нам следующее предупреждение: «Не благодушие нужно нам, а бдительность, настоящая большевистская революционная бдительность. Надо помнить, что чем безнадежнее положение врагов, тем охотнее они будут хвататься за «крайнее средство», как единственное средство обреченных в их борьбе с Советской властью. Надо помнить, что непонимание этой истины сыграло злую шутку с работниками Наркомвнудела в Ленинграде. Пусть это послужит нам уроком».

Сделали ли мы и, в частности, я все выводы из указаний ЦК нашей партии и правительства? Учли ли мы полностью и до дна тяжкие уроки ленинградских событий? Надо прямо сказать, что те выводы, которые мы должны были со всей большевистской решительностью и быстротой сделать, нами не были сделаны. Было сказано много слов, были изданы соответствующие приказы и циркуляры о перестройке агентурно-оперативной работы, но на деле никакой перестройки мы не произвели. Мы не сумели превратить Главное управление государственной безопасности в подлинно боевой, четко слаженный, бесперебойно действующий аппарат политического розыска, который был бы способен вовремя ухватиться за нужное звено в борьбе с врагом и обеспечить своевременное вскрытие и ликвидацию антисоветских формирований.

Как же, товарищи, могло случиться, что мы — руководители НКВД и, в частности, я, проглядели возникновение и развитие антисоветского троцкистского заговора? Если отвлечься от фактов прямого предательства, о которых говорил в своем докладе т. Ежов, то надо остановиться на следующей основной причине нашего провала. Эта причина заключается в том, что мы были оторваны от партии, тщательно отгорожены от ЦК нашей партии. Аппарат органов государственной безопасности воспитывался старым руководством НКВД в лице т. Ягоды в духе узковедомственного патриотизма. Под предлогом исключительной секретности чекистской работы чекистам в завуалированной форме настойчиво внушалась антипартийная мысль о том, что обращаться в партийную организацию с указанием на недостатки, имеющиеся в органах НКВД, безусловно зазорно, что это является грубейшим нарушением чекистской дисциплины и чекистской тайны и наносит ущерб ведомственной «чести».

Эйхе. Тов. Агранов, почему за последние пять лет ни одного представителя в Западносибирский край не назначили, предварительно не спросив меня или крайком? Почему все они назначались даже без запроса крайкома?

Агранов. Я могу ответить. Не только без опроса крайкома, но и без какого-либо уведомления меня. (Эйхе. Люди назначались, снимались и никого при этом не спрашивали). Тов. Ягода может вам дать по этому поводу точную справку. (Шум в зале. Шкирятов. Не сбивайте его, дайте говорить.) Таким образом в корне подрезывались малейшие намеки на критику и самокритику в наших органах. Органы чека искусственно превращались в замкнутый мир, где нередко грубо, а иногда и под прямой угрозой, заглушалось всякое проявление политической и оперативной инициативы чекистов, которые осмеливались указывать своему начальству на необходимость принять меры против того или иного контрреволюционного формирования. Это, например, вскрылось на днях на партийном собрании в секретно-политическом отделе ГУГБ, где десятки чекистов указывали на практиковавшийся бывшим начальником СПО Молчановым неслыханный зажим самокритики и преступное подавление малейшей инициативы работников под угрозой репрессий. (Жуков. Кому Молчанов подчинялся?) Я скажу об этом дальше. Я особо хочу подчеркнуть, что чекистам, в том числе и руководящему составу, упорно прививалась мысль о том, что чека это свой дом, свое хозяйство, куда, стало быть, не может проникнуть луч партийного света. Вот показательный пример: летом 1936 г. мне пришлось договориться с т. Ягодой о созыве одной междуведомственной комиссии по линии прокуратуры и суда. Когда я ему заметил, что этот вопрос надо согласовать с секретарем ЦК ВКП(б) т. Ежовым, т. Ягода мне резко ответил: «Если вы не хозяин в своем собственном доме, то согласовывайте». Я само собой разумеется этот вопрос с т. Ежовым согласовал и ему об этом рассказал. (Голос с места. Значит, не хозяин.) Должен признаться, что такое откровенно «хозяйское» заявление т. Ягоды меня поразило. Я понял его, как проявление известного раздражения т. Ягоды против того партийного контроля, который осуществлял в отношении НКВД в последние 2–3 года т. Ежов. Меня это поразило потому, что никакого собственного дома, собственного ведомства у меня, как и у подавляющего большинства большевиков-чекистов, нет и быть не может, что мы никогда не противопоставим своих ведомственных интересов интересам нашей партии.

Ворошилов. Тов. Сталин специально указал Ягоде и вам, чтобы вы возглавили Главное управление государственной безопасности и потом интересовался вступили ли вы в отправление ваших обязанностей. И вы вместе с Ягодой, мягко выражаясь, немного обманули нас. (Косиор. Просто соврали. Агранов. Не так обстояло дело, т. Ворошилов.) А ведь т. Сталин сколько раз вас об этом спрашивал.

Агранов. Действительно, еще в конце 1935 г. по прямому предложению т. Сталина я был назначен начальником Главного управления государственной безопасности. Я ждал выписки из постановления ЦК. Этой выписки не было до конца 1936 года. Когда я спрашивал Ягоду, что означает эта задержка, т. Ягода говорил, что, видимо, ЦК считает правильной точку зрения его, Ягоды, что Главное управление государственной безопасности должно возглавляться самим наркомом. А т. Ягода упорно в продолжение ряда лет сопротивлялся тому, чтобы кто-нибудь руководил ГУГБ помимо него. (Микоян. А почему вы не сказали ЦК партии об этом?) Я после решения ЦК заболел и долго отсутствовал. А когда я приехал, то занялся следственным делом по троцкистам. К тому же я должен был проявить в отношении себя немного скромности. Я считал, что если нет постановления ЦК о моем назначении начальником ГУГБ, значит, у ЦК имеются какие-то соображения на этот счет. (Ягода. А вы чем ведали?) Я скажу, чем я ведал. Не мешайте мне говорить. Оторванность от партии не могла не проявиться в той политической близорукости, которую обнаружили органы государственной безопасности в деле борьбы с троцкистской банды, правыми, диверсантами, шпионами, террористами. Аппарат секретно-политического отдела ГУГБ, основной задачей которого является борьба с антисоветскими политическими партиями и организациями, воспитывался в последние годы в том направлении, что троцкисты представляют собой сейчас либо разрозненные группы, либо не связанных между собой одиночек, и что поскольку нет открытых проявлений троцкистской активности, стало быть, можно не беспокоиться. При такой постановке дела ясно, что аппарат СПО не мобилизовывался на глубокое проникновение в троцкистское подполье. Я неоднократно в острой форме указывал на это бывшему начальнику секретно-политического отдела Молчанову, который внешне всегда со мной соглашался, саботируя затем все мои указания, прикрываясь при случае указаниями бывшего народного комиссара т. Ягоды.

Я должен сказать, товарищи, что Молчанов был формально подчинен мне, как заместителю наркома. Но на деле, в силу той системы руководства НКВД, о которой я буду говорить дальше, Молчанов непосредственно подчинялся народному комиссару т. Ягоде. Я должен сказать, что в свое время само назначение Молчанова начальником СПО поразило не только меня, но и всех чекистов, так как мы его считали одним из самых отсталых, одним из самых бездарных работников всей периферии. (Ягода. Хоть раз вы мне об этом что-нибудь говорили?) Я говорю об этом, товарищи, не для самооправдания. Моя ответственность за работу НКВД и Молчанова ясна. Я говорю это для того, чтобы вскрыть здесь на пленуме ЦК действительное положение вещей, которое привело к ослаблению работы НКВД. (Молотов. Видимо, вы примиренчески относились ко всему этому делу. Ворошилов. Вы тоже бывали в политбюро очень часто и имели полную возможность переговорить обо всех этих вопросах.) Из дальнейшего будет видно, как это получилось. Я об этом скажу. Тов. Ежов в своем обширном докладе привел целый ряд фактов, свидетельствующих о преступном игнорировании Молчановым прямых сигналов агентуры о террористической деятельности троцкистов и правых. Мне хотелось бы для иллюстрации привести факт сопротивления Молчанова нанесению удара по троцкистам в 1935 году.

В середине 1935 г. т. Ежов сказал мне, что по его мнению и мнению ЦК партии в стране существует не вскрытый центр троцкистов. Тов. Ежов дал мне санкцию на производство операции по троцкистам в Москве. Я дал распоряжение о подготовке к производству этой операции Молчанову и довел об этом до сведения т. Ягоды. Под всевозможными предлогами и со ссылками на то, что подготовительные меры к этой операции еще не закончены, Молчанов к выполнению распоряжения не приступал. Я дал тогда указание управлению НКВД по Московской области т. Реденсу представить справку о наличии троцкистских подпольных групп в Москве. Я получил от управления Наркомвнудела по Московской области обстоятельную справку, из которой было видно, что в Москве существует несколько десятков активных, законспирированных троцкистских групп, в том числе группа Дрейцера. Ввиду того, что мое устное распоряжение (у нас принято для быстроты давать устные распоряжения) не выполнялось, я отдал письменное приказание Молчанову немедленно представить мне план операции по ликвидации всех контрреволюционных троцкистских гнезд. (Голос с места. Письменный, а почему нельзя было иначе сделать. Почему нельзя было переговорить с Ягодой.) Я этот вопрос ставил и не один раз; ставил и на оперативных совещаниях, где также присутствовали и Молчанов и Ягода.

Андреев. Ваше время истекло.

Агранов. Я прошу дать мне 15 минут. (Голоса с мест. Надо дать. Андреев. Сколько дать? Голоса с мест. 10 минут.) Прошу 15. (Андреев. 10 минут.) Молчанов пытался доказать, что активно действующих троцкистов в Москве вовсе не так уж много. Я все же несмотря на это, настойчиво предложил эту операцию провести. К сожалению, я после этого долго отсутствовал по болезни и уже в июне 1936 г. узнал, что операция по троцкистам проведена не была, что Молчанов после моего письменного приказания вызвал к себе ответственных оперативных работников УНКВД по Московской области и грубо выругал их за представленную мне справку, доказывая им, что никакого серьезного троцкистского подполья в Москве нет. Если добавить к этому сознательное игнорирование Молчановым всех сигналов агентуры о террористической деятельности троцкистов и правых, то станет ясно, почему аппарат СПО оказался не способным вовремя вскрыть троцкистский заговор. (Берия. А ты бы не приказы давал, а сам организовал.) Аппарат находился в руках Молчанова. (Гамарник. Получается так, что у Молчанова было больше власти, чем у наркома и замнаркома? Берия. Сел бы вместе с Молчановым и сделал все дело.)

Я должен сказать, товарищи, что конкретная помощь со стороны ЦК нашей партии органам государственной безопасности неизменно спасала нас от провалов и ошибок и выводила нас на верную дорогу в борьбе с врагом. В этой связи я должен рассказать пленуму о том, как при помощи и благодаря указаниям ЦК нашей партии удалось поставить на верный рельсы следствие по делу троцкистско-зиновьевского заговора, вопреки той неправильной линии, которую приводили т. Ягода и Молчанов в этом деле. Молчанов определенно пытался свернуть дело и закончить следствие еще в апреле 1936 г., доказывая, что вскрытая террористическая группа Шемелева-Ольберга-Сафоновой, связанная с И. Н. Смирновым, и является всесоюзным троцкистским центром и что со вскрытием этого центра действующей троцкистский актив уже ликвидирован. Т. Ягода, а затем и Молчанов утверждали вместе с тем, что лично Троцкий безусловно никакой непосредственной связи с представителями троцкистского центра в СССР не имел. Это свое категорическое утверждение т. Ягоды сделал и в своем докладе на июньском пленуме ЦК в 1936 году.

Молчанов особенно старался опорочивать и тормозить следствие по делам террористических организаций, связанных с троцкистским центром, вскрытых управлением НКВД в Ленинграде и управлением НКВД Московской области. Молчанов, получив из управления НКВД по Московской области протоколы допросов троцкистов-террористов М. Лурье и Алина-Лапина, вскрывающие личную связь Троцкого с троцкистско-зиновьевским центром, эти протоколы, без всякого сомнения, забраковал и фактически на 3 месяца следствие задержал. Когда ко мне обратился т. Реденс с жалобой на действия Молчанова, я отстранил Молчанова от следствия по делу М. Лурье, Алина-Лапина и других. При таком положении вещей дело полного вскрытия и ликвидации троцкистской банды определенно было бы сорвано, если бы в дело не вмешался ЦК партии.

В июне прошлого года по возвращении моем после болезни секретарь ЦК ВКП(б) т. Ежов передал мне указания т. Сталина на ошибки, допущенные следствием по делу троцкистов, и поручил мне принять меры к тому, чтобы вскрыть подлинный троцкистский центр, выявить до конца явно еще не вскрытую террористическую банду и личную роль Троцкого во всем этом деле. Указания т. Ежова были достаточно конкретны и давали правильную исходную нить к раскрытию дела. Именно благодаря принятым на основе этих указаний тт. Сталина и Ежова мерам удалось вскрыть всесоюзный и московский троцкистско-зиновьевские террористические центры и их полную деятельность, которая вам известна по материалам августовского процесса.

Однако, развертывание следствия на основе новых данных проходило далеко не гладко. Прежде всего, глухое, но упорное сопротивление новому действительному развертыванию дела оказал бывший начальник СПО Молчанов, который имел поддержку со стороны Ягоды. Пришлось, посоветовавшись с т. Ежовым, обратиться к весьма важным следственным материалам, которые имелись в управлении НКВД по Московской области, в связи с показаниями Дрейцера, Пикеля и Эстермана. Это дало возможность двинуть следствие на новые рельсы. Должен сказать, что определенное неверие в дело, в особенности в показания Дрейцера, Пикеля, Рейнгольда и Эстермана, давшие основу для раскрытия троцкистско-зиновьевского заговора, проявил и т. Ягода. (Ягода. В протоколах моей рукой все написано, можно прочитать.) Вы на протоколе допроса Дрейцера, где было сказано, что существовал московский центр, написали: «Неверно». В том месте протокола, где было сказано о получении Дрейцером письма от Троцкого, вы написали: «Не может быть». Все это есть, т. Ягода, все это сохранилось и может быть проверено. Как при такой установке т. Ягоды аппарат мог быть мобилизован на действительное развертывание следствия по троцкистам?

Повторяю, дело проходило далеко не гладко. Молчанов также встретил эти протоколы в штыки. Он потребовал, например, от Московского аппарата НКВД, чтобы в протоколе допроса Дрейцера было записано не «московский центр», а «московская группа». Я предложил Молчанову не извращать показания Дрейцера. Если Дрейцер говорит о существовании московского троцкистского центра, то именно так и следует это записать в протоколе. Сопротивление Молчанова мы при помощи т. Ежова сломали. В следствии активнейшее участие приняли тт. Миронов, Люшков, Слуцкий, Берман, Дмитриев и дело было развернуто в полном объеме. К числу тех вредных установок, которые отводили нас в сторону от опасного, активно действующего врага, относится и следующее указание т. Ягоды, которое, мне кажется, было не случайным.

В конце 1935 г. секретно-политическим отделом ГУГБ был арестован в связи с раскрытием серьезной контрреволюционной группы один из активных правых небезызвестный Куликов. Как я впоследствии узнал Куликов дал откровенные показания о существовании активно-действующих союзного и московского центров правых и их террористических установках. Но т. Ягода почему-то дал распоряжение Молчанову показаний Куликова не записывать, больше его не допрашивать и заключить его в изолятор. Дело Куликова было вновь поднято лишь осенью 1936 года. (Ягода. Протокол же был.) Я уверен в том, что если бы дело Куликова в 1935 г. не было таким, по меньшей мере, странным образом сорвано, мы вскрыли бы антисоветскую организацию правых года полтора тому назад.

Я должен сказать, товарищи, что моя вина заключается в том, что в тех случаях, когда указания т. Ягоды казались мне политически сомнительными (а он обычно прикрывался ссылками на указания ЦК), я не обращался в ЦК нашей партии для их проверки. Я сознаю, что это моя ошибка. (Берия. И плохо руководили своей собственной работой.) Я и не отрицаю этого. (Берия. Но вы были начальником секретно-политического отдела раньше, потом стали зам. наркомвнудела, и, казалось бы,, работа Наркомвнудела кому-кому, а вам должна быть лучше всех известна, и формально эта работа за вами была закреплена.) Вскрытые сейчас в НКВД безобразия свидетельствуют, товарищи, о том, что мы и, в частности, я недостаточно конкретно руководили аппаратом, не проявили должной настойчивости в том, чтобы наших оперативных работников, отвечающих за основные участки работы, вовремя и с подобающей силой повернуть в нужном направлении.

У меня лично не оказалось достаточной зоркости и бдительности для того, чтобы вовремя увидеть, что в одном из важнейших отделов ГУГБ — в секретно-политическом отделе свило себе гнездо прямое предательство, сознательно тормозившее и срывавшее борьбу с троцкистскими и правыми изменниками, террористами, шпионами и диверсантами. Если бы Молчанов, выявленный сейчас как предатель и прямой пособник злейших врагов партии и Советской власти — правых и троцкистов, был подвергнут в процессе работы бдительному и настойчивому контролю и конкретной проверке его оперативной работы, я думаю, что его изменческая роль была бы вскрыта значительно раньше. До разоблачения предательства Молчанова мне казалось, что его крайняя нетерпимость к периферийным аппаратам НКВД, проявлявшим инициативу в деле раскрытия антисоветской деятельности троцкистских мерзавцев, и его сопротивление следствию по делу троцкистско-зиновьевского террористического центра объясняются только его карьеристическими соображениями и его политической ограниченностью. Мне казалось, что это человек тупой, ограниченный, способный на обман и надувательство. (Молотов. Как он ни тупой, но он вас вокруг пальца обвел.) Это верно. Я неоднократно говорил покойному Менжинскому и т. Ягоде, что Молчанов нас приведет к беде. Моя вина в том, что я не довел дела до Центрального Комитета.

При сложившейся с давних пор системе руководства органами государственной безопасности Молчанов имел полную возможность и меня игнорировать, и фактически оставаться бесконтрольным. До прихода в НКВД нового наркома т. Ежова у нас не было единого руководства ГУГБ. Не было у нас единого руководящего штаба, который использовал бы все рычаги и резервы органов государственной безопасности для борьбы с контрреволюцией. Отсюда разнобой в руководстве разными оперативными отделами ГУГБ. К этому надо добавить тот факт, что бывший нарком т. Ягода поставил дело руководства оперативными отделами таким образом, в полной мере игнорируя своих заместителей, фактически устранив их от действительного руководства оперативными отделами. Надо сказать, товарищи, что у нас ведь не обычный аппарат, у нас аппарат тайный. Если т. Ягода отдавал распоряжение Молчанову, он мог от меня это скрыть, и я мог бы об этом узнать через год. (Голос с места. Имеете право проверять всю работу.)

Тов. Ягоды здесь заявил, что его ошибка заключается в том, что он не сосредоточил в своих руках руководства ГУГБ. Это неверно. Достаточно сослаться на практиковавшийся т. Ягодой в течение 1935–1936 гг. ежедневные оперативные совещания начальников отделов, которые явились суррогатом руководства ГУГБ, отнимали уйму времени, нас обезличивали и вносили только сумятицу в работу. Ответственные оперативные работники ежедневно по несколько часов к этим совещаниям готовились и тратили свои силы попусту. К этому я должен добавить, товарищи, следующее. Для того, чтобы правильно руководить, надо иметь возможность подбирать и расставлять людей. Но я должен сказать по личному горькому опыту, что при существовавших у нас условиях переставить человека, обнаружившего свою неспособность, с одного места на место, более ему соответствующее, удалить человека гнилого, разложившегося, выдвинуть на ответственную работу партийно крепкого чекиста, обладающего острой инициативой и волей к борьбе с контрреволюцией, мне, например, было совершенно невозможно. Тов. Ягода крепко держал в своих руках работу по кадрам и не давал возможности переставить людей.

Товарищи! Со всей очевидностью ясно, что старое руководство НКВД оказалось неспособным организовать дело охраны государственной безопасности. ЦК нашей партии поступил мудро, поставив во главе Наркомвнудела секретаря ЦК нашей партии т. Ежова. Возглавлять боевой орган пролетарской диктатуры должен человек, облеченный полным доверием партии Ленина — Сталина. С назначением т. Ежова у нас повеяло крепким, оздоровляющим партийным ветром. Прошло всего каких-нибудь 4 месяца с момента прихода к нам т. Ежова и органы государственной безопасности начали быстро скрепляться крепким партийно-большевистским цементом, вновь набрали наступательную боеспособность и мобилизованы на сокрушение всех врагов коммунизма. Нет никакого сомнения в том, что под руководством и при помощи ЦК нашей партии и нашего вождя т. Сталина, под боевым сталинским руководством т. Ежова нам удастся в кратчайший срок по-большевистски исправить все свои ошибки, поднять боеспособность наших органов на должную высоту, научиться умело и вовремя выявлять врага, научиться, как нас неоднократно учил т. Сталин, доводить свои дела до конца, довести до конца дело полного разгрома троцкистских и других агентов фашизма и выкорчевать без остатка всех врагов советского строя. (Молотов. А главное, не на словах, а на деле.)