Из речи т. Крупской. 27 февраля 1937 года

Андреев. Слово имеет т. Крупская.

Крупская.

Сейчас в связи с выборами встал со всей остротой вопрос об улучшении качества работы. Доклады о качестве работы делали в разных инстанциях, говорили, на сколько процентов улучшилось качество работы в той или иной области. Сейчас будет идти проверка делом, потому что закрытые выборы будут на деле показывать, насколько партийные товарищи близки к массам и насколько они пользуются авторитетом у масс. Все прения, которые тут происходили, как раз идут по этой линии, указывается на необходимость теснейшей связи с массами. В этом отношении сказалось громадное значение Конституции.

Я бы хотела остановиться на одном вопросе это на вопросе о качестве пропаганды и агитации. Тут все выступавшие товарищи говорили о необходимости агитации. Но агитация агитации рознь и пропаганда пропаганде рознь. У нас разрыв теории с практикой, который мы постоянно видели в последние годы в программах наших комвузов, совпартшкол и других партийных учебных заведений, отразился и в характере нашей агитации. Мы часто не связываем ее с практическими делами. У нас агитация носит чрезвычайно общий характер, а связи с практическими делами нет. Пропаганда становится каким-то отдельным «предметом», представляет собою нечто отдельное от всего нашего подхода к разрешению практических вопросов, от нашей агитации. Партия, конечно, вносила большие поправки в этом отношении, такой поправкой было, например, введение политотделов. Когда колхозники рассказывали или писали о работе политотделыциков, то говорили про них: «Они во все наши дела вникают». Это умение вникать во все дела, ставить пропаганду и агитацию так, чтобы она связывалась с делами,— это, по-моему, один из важнейших вопросов. Теперь введение Конституции очень улучшает нашу агитацию и пропаганду.

Как-то на днях я получила из Западной Сибири письмо с Томской железной дороги, станция Мундебош. Пишет жена рабочего о работе поселкового совета, о том, как работают там партийцы, но главное, что бросается в этом письме в глаза, во-первых, то, что это — человек в политическом отношении сознательный, очень хорошо относящийся к партии, очень хорошо относящийся ко всей партийной работе. Письмо написано малограмотно, но очень горячо, в нем много теплых не формально сказанных, а своих слов и о Ленине, и о Сталине, и о партийной работе вообще, так что видно, что свой человек пишет. И вот эта самая жена рабочего рассказывает, как у них перепись происходила. Она говорит: «Во время переписи мы не знали, для чего она». Эта самая жена рабочего в письме негодующе говорит о троцкистах, о зиновьевцах (правда, она говорит в единственном числе: троцкист, зиновьевец). Она в связи с переписью говорит о том, что нужна бдительность, а то мы еще в руках врага, и приводит в пример общесоюзную перепись. Она рассказывает, как во время этой переписи они — женщины — бегали друг к другу и спрашивали: «Для чего это?» «Наши враги нам сказали, а мы поверили, что это печать будут огненную ставить и поэтому все написали, что мы верующие, а потом я встретила человека из политотдела, и он объяснил, в чем дело. Мы,— пишет она,— не хотим быть уж такими темными и неграмотными».

«Тут у нас очень плохо на станции»,— продолжает она и начинает рассказывать о работе поселкового совета, там очень много о коровах, о сене, как неправильно, вредительски все делается, пишет о партийном товарище, который работает в поселковом совете, во все эти дела не вникает и, кроме того, выпивает здорово. Критика работы этого партийца очень резкая. И делает она вывод: «Учиться нам надо, чтобы так нас не обманывали». «Причем,— говорит,— нас, женщин, учить «презирают». Это очень характерное письмо. Она говорит, между прочим, об эсерах. Очень типичное такое письмо, оно показывает необходимость соединения пропаганды и агитации с широкой разъяснительной работой. Ее часто не хватает. Говорят, «зиновьевец, троцкист», думают, что этим все сказано.

У нас в былые времена разъяснительную работу политпросветы проводили, и я помню, в свое время, когда борьба с кулаком шла, как у нас, например, в избах-читальнях избачи подвергались со стороны кулаков нападениям, поджигали их дома и т. д. Но в 1930 г. Главполитпросвет был упразднен, и с тех пор как-то все эти наши клубы, политпросветы превратились просто в места развлечения. Вся политическая серьезная работа, на которую в свое время так напирал Владимир Ильич: вопросы справочной работы, работа разъяснительная, которая раньше была в центре внимания, она отодвинута на задний план, получился, как я в наших наркомпросовских разговорах выражалась, «балалаечный уклон». Не то, чтобы искусство тут было, искусство — это организующая вещь, а так собрались, попели, поиграли в шашки, побренчали, а дела-то нет.

Сейчас, по-моему, стоит вопрос, очень серьезный вопрос, который никак нельзя откладывать, о том, чтобы поставить на настоящую высоту вот эту разъяснительную работу через ряд разных учреждений: клубов, изб-читален, домов культуры и т. д. Но только как поставить? Так, чтобы вся их работа действительно связалась со всей политической работой, чтобы это было, по существу дела, глубокой политической работой. Тогда это будет помощь пропаганде и агитации, помощь очень большая. Сейчас очень большое презрение к этой работе. Только и знаешь, что всем звонишь, и ко всем пристаешь, и всем надоедаешь: то о том, чтобы инспектора по политпросветительной работе не упраздняли, а то вот из Сталинграда приходит телеграмма: 42 политпросветинспектора упразднены по случаю сокращения штатов. Ну, начинаешь Андрею Андреевичу названивать. Нельзя же так приставать к людям, как мы пристаем. Надо, чтобы отношение к делу было другое как со стороны советских, так и партийных организаций.

Или вот я вчера передала т. Варейкису письмо с Дальнего Востока о Сахалине. Это тоже замечательное письмо, молодой комсомолец рассказывает, как они приехали в Рыбновский район, кажется, так это называется на Сахалине, где никаких признаков политпросветской работы нет. Когда спросили, почему нет, то сказали, что нет работников. Туда послали шесть политпросветчиков. Один поехал с семьей. И вот, когда они приехали, то хотя там знали о том, что они приедут, но не нашли нужным даже послать лодку навстречу. И пришлось одному комсомольцу, вот тому, который пишет, вплавь переправиться за лодкой, чтобы перевезти семью и остальных товарищей на берег. Когда читаешь это письмо, оно показывает, какие у нас, с одной стороны, замечательные люди выросли. Этот комсомолец, например, рассказывает эпически, как он вплавь перебирался и как всех он их переправил. Потом, говорит, жить негде было, пока под лодкой, говорит, жили, но моя мокрая семья запротестовала, а я, говорит, ее утешал. А потом говорит: «Будет о себе, я комсомолец и должен терпеть». Но, конечно, терпеть не в старом смысле, не в религиозном смысле, а терпеть — свое личное дело подчинять общему. Вот все эти вопросы стоят сейчас с очень большой остротой, и тут надо, конечно, чтобы эта работа развернулась как можно шире.

И еще я хочу на одном вопросе остановиться, это — на вопросе о том, как работают у нас советы. Ведь вопрос о работе советов и секций советов стоит очень остро. Что же у нас совет по существу делает? Это организатор широких масс, так всегда мы понимали и старались, чтобы каждая секция советов захватывала целые области работы, организуя массы вокруг нее. Я должна сказать, что в целом ряде горсоветов это ничуть не соблюдается. Распределение депутатов по секциям происходит чисто механически, на глазок: вот столько-то туда-то, столько-то туда-то. Обсуждения вопроса нет. Работа секций подменяется работой бюро. Так что вся вот эта большая организаторская работа, которая должна проделываться советом, она сводится на нет. А ведь обсуждение вопросов имеет громадное организационное значение. Сейчас, в связи с предстоящими выборами необходимо, конечно, эту работу немедленно перестроить, не дожидаясь даже выборов, потому что время терять нельзя. Время не ждет.

Тут уже очень много говорили относительно антирелигиозной пропаганды. Красноармеец из Азербайджана пишет: «Обратите, пожалуйста, внимание на работу среди тюрчанок, на муллистов, на работу мулл. А то я женился на тюрчанке, я ей говорю про Ленина, про Сталина, а она мне — про муллу». Но здесь вопрос не просто в том, чтобы крепче обругать муллу. Они — муллы, попы, сейчас стали чрезвычайно хитры, знают, как подойти. Начинают с ребят, все наши недостатки работы они подхватывают. Вот, например, вопрос о дисциплине в школе, о том, что в школе дисциплина плоха. У нас бывает так, что в Ленинграде учитель в зубы дает ученику, и это проходит мимо внимания органов просвещения. Иногда приходится и по этому поводу очень длинные разговоры вести. Так вот, вопрос о дисциплине. Поп приходит на родительское собрание и говорит: «Не кажется ли вам, что те ребята, которые ходят в церковь, они гораздо дисциплинированнее, организованнее? Вы вот выгоняете,— говорит,— ребят из класса, из школы, разные воздействия на ребят применяете, а те ребята, которые ходят в церковь, они ведь иначе себя держат». И эта агитация клюет, потому что она опирается на наши промашки, недочеты. Все это я говорю к тому, что, по-моему, надо сейчас же начать укреплять работу политпросветов, тесно связать их работу с политикой. И затем надо бы сейчас же начать улучшать работу секций, что поможет шире вести подготовительную работу к выборам.