Из речи т. Ярославского. 26 февраля 1937 года

Андреев (председательствующий). Слово имеет т. Ярославский. [В верхнем левом углу пометка: «Стенограмма исправлена мною. Е. Ярославский. 26.11.37.»]

Ярославский.

Товарищи, надо надеяться, что мы в последний раз в Центральном комитете нашей партии обсуждаем вопрос об измене членов и кандидатов ЦК. Это обвинение в измене Бухарина и Рыкова нашей большевистской партии, по-моему, доказано целиком. Доказано оно следственным материалом, доказано здесь анализом всех их попыток защитить себя, доказано их собственными выступлениями. Следствие, которое провел НКВД со всею тщательностью, собрало свидетельские показания против них. Эти свидетельские показания разных лиц, которые находились в разных местах, совершенно сходятся в основном и дают вполне исчерпывающий материал для того, чтобы сказать, что у нас нет никакого сомнения в том, что эти люди являются изменниками партии. Очные ставки еще более подтвердили основательность этих обвинений.

Третий раз на пленуме мы слушаем это дело и, надо прямо сказать, что, может быть, ни в одном деле не было проявлено такой щепетильности, такого желания дать обвиняемым возможность оправдаться, представить хотя бы малейшее доказательство того, что они невиновны. Однако мы убеждаемся еще более крепко в том, что эти люди совершили целый ряд преступлений на протяжении своей партийной деятельности, вернее сказать, антипартийной деятельности, что они и здесь, на этом пленуме, избрали самый скверный путь самозащиты, для того чтобы обмануть партию.

Вот если вы возьмете последний номер «Социалистического вестника», целиком посвященный предыдущему процессу, то вы убедитесь в том, что Бухарин и Рыков идут целиком по линии той клеветы, которая содержится в «Социалистическом вестнике», а «Соц. вестник» заранее, авансом начал уже защищать и обелять Бухарина и Рыкова. Разве это случайно? Меньшевики и озлобленная против Советской власти буржуазная печать стараются представить дело так, что все следствие дуто, нет ни одного правильного обвинения, все подстроено и т. д. Чем же занимается здесь Бухарин? Он здесь говорил, что если прочитать всю эту груду обвинительного материала, то сразу получится такое впечатление, что после этого станешь всему верить. Я поступил обратно: я взял докладную записку Бухарина и, прочитавши эту записку, я сказал себе, что вряд ли нужно очень внимательно читать все эти показания, чтобы убедиться в виновности Бухарина, потому что Бухарин сам себя высек, сам доказал, что он виноват. Попытка опорочить органы Соввласти, следствие есть тоже вражеское оружие борьбы.

Мы хорошо знаем, что такого рода документы составляются не только для Центрального Комитета партии, а в расчете, что они станут известны далеко за пределами, станут известны врагам партии. В особенности такого рода мероприятие, как голодовка, — ведь это неслыханно совершенно в истории нашей внутрипартийной борьбы. Голодовку объявляет человек, который не подвергнут аресту, человек, которому предоставлена полная возможность знакомиться со всеми документами и опровергнуть их, человек, которому предоставлена возможность прийти на пленум ЦК и перед пленумом ЦК нашей партии, перед высшим органом нашей партии от съезда к съезду, защитить себя! Это объявление голодовки кандидатом в члены ЦК есть неслыханный в истории нашей партии антисоветский. метод борьбы против партии. И напрасно здесь искать аналогию в революционном нашем прошлом. Мы объявляли тяжелые голодовки, смертельные голодовки, мы объявляли их нашему врагу, царизму мы объявляли голодовки. Бухарин объявил голодовку перед своей партией, и он брал образцы не из революционного нашего славного прошлого, а он брал образцы у кулака. Кулак при Советской власти и против Советской власти голодал, кулак заставлял свою семью голодать, сам пряча в амбарах тонны хлеба, чтобы сказать: посмотрите, до чего довела Советская власть, люди лежат, опухшие от голода! Бухарин думал, что, может быть, он разжалобит кого-нибудь; что сведения об этой голодовке станут широко известны и об этом будут говорить, что вот до чего довела партия бедного Бухарина.

Товарищи, к Бухарину у многих из нас было больше, чем хорошее, я бы даже сказал, нежное отношение. Сколько раз с трибуны, даже здесь, когда он уже вел борьбу против партии, к нему обращались с уменьшительным именем Бухарчик. Он знает это отклонение, но он злоупотребил самым недостойным образом этим к нему хорошим, товарищеским отношением, этим долготерпением партии. И, конечно, эта голодовка будет вызывать не только смех, голодовка, объявленная с 12 часов ночи и кончившаяся в 10 ч. утра, но она будет вызывать еще большее негодование по поводу того, что такое средство борьбы и защиты мог избрать кандидат в члены Центрального Комитета, который хвалится тем, что еще в подполье был большевиком.

Товарищи, я остановлюсь только на двух фактах в отношении Бухарина и Рыкова. Первый факт — это разговор Рыкова с Радиным. Радин приходит к Рыкову, члену Центрального Комитета тогда, и убеждает его в необходимости вести террористическую борьбу. Член Центрального Комитета Рыков не только не сообщает об этом органу Советской власти — ГПУ, чтобы арестовать этого негодяя и террориста, он молчит и перед Центральным Комитетом. Разве это не измена, разве это не есть наличие полной и подлой измены своей партии?

Рыков голосовал вместе со всеми другими предложение Дзержинского в 1923 г., что если кто-либо из членов партии узнает о наличии какой-либо контрреволюционной группы, узнает о наличии какой-либо контрреволюционной организации, он должен немедленно сообщить Центральному Комитету и следственной власти. Он это знает, он голосовал за это, а когда дело дошло до того, что он сам попал в положение заговорщика, можем ли мы иметь какое-нибудь право здесь еще ставить вопрос об оттяжке решения? Он изменил партии давным-давно.

О рютинской платформе. Я не знаю, использовал ли НКВД материалы, которые имеются у нас в архиве ЦКК по поводу рютинской платформы. Там есть допросы Угланова, Каменева, Стэна. Там имеются очень интересные вещи. Уже тогда нам было известно, что эта рютинская платформа — дело правых. Стэн прямо об этом сказал Зиновьеву и Каменеву. Зиновьев и Каменев старались от этого дела отвертеться, потому что они-то знали, от кого получена она. Но Зиновьев сказал вначале, что «какой-то парнишка» дал. Получается так же, как Рыков, не знает и говорит, что какой-то... (Полонский. Член профсоюза!) член Центрального Комитета профсоюза дал. Тогда центральных комитетов было немного, их можно было сосчитать и вспомнить, кто был во главе того или иного Центрального Комитета. Зиновьев говорил, что платформу Стэну какой-то парнишка дал. И дальше был разговор, кто составлял эту правую группу. Стэн утверждает, что Зиновьеву он сказал о Слепкове, он толковал об этой вещи со Слепковым, причем Слепков предупредил Стэна, что если Стэн будет распространять, что платформу писали правые, то Слепков будет говорить, что к этому документу имеет отношение Стэн.

Таким образом, уже тогда было известно, что эту платформу писали правые, что к созданию этой платформы имели отношение Угланов, Слепков и другие правые. Но нам тогда еще не было известно, что к созданию этой платформы имел прямое отношение также и Бухарин. Однако надо вспомнить, что и тогда было известно со слов Угланова, что Бухарин перед своим отъездом говорил Угланову о том, что среди его учеников, среди близких ему людей, имеется «драчливое настроение». Об этих драчливых настроениях Бухарин говорит Угланову. Но Центральному Комитету Бухарин ни слова не сказал о том, что имеются среди правых драчливые настроения. (Бухарин. Когда я говорил?) Это было в 1932 году.

Бухарин. Я говорил о том, что в массах имеется брожение. Но я не говорил, что среди правых имеются драчливые настроения. Нельзя так путать.

Ярославский. Я ничего не путаю. В 1932 г. Бухарин говорил Угланову о драчливых настроениях среди правых, а Центральному Комитету ничего об этом не сказал. Он сказал об этом лишь Угланову, участнику своей организации. (Сталин. По содержанию видно: в экономической части это бухаринские тезисы.) Я сейчас об этом скажу. Угланов тогда отрицал, что он имеет какое-либо отношение к созданию этой платформы. Угланов несколько раз приходил к нам и со слезами восклицал: «Ей-богу, я этого не писал, я прекращаю всякую работу против партии; т. Сталин дал мне работу, я буду работать, больше никогда не буду бороться против партии». Мы опять имеем в данном случае проявление бухаринско-углановского двурушничества, уже тогда Бухарин, Угланов и другие правые возвели это двурушничество в систему.

Зиновьев также плакал у нас, что он тут ни при чем. Когда я вызвал его в ЦКК и сообщил, что он исключен из партии за то, что он рютинскую платформу обсуждал с Каменевым и Стэном и не сообщил об этой платформе в Центральный Комитет, он также со слезами говорил: «Я не виноват ни в чем, я целиком стою на линии партии, не исключайте меня из партии». Заметьте, что Зиновьев говорил тогда о том, что он целиком стоит на линии партии как раз в тот момент, когда он уже организовал террористические группы. Неужели же сейчас, в 1937 г., после всего того, что мы знаем обо всех этих негодяях, неужели мы будем иметь малейшие колебания в отношении такого рода двурушнических поступков правых! Тут слезы не могут уже иметь на нас никакого влияния.

Я помню, т. Лапинский, незадолго до ареста Радека, из «Известий» пришел и говорит про Радека, что Радек лежит дома в полной прострации, лежит и плачет. Заплачешь после всех таких дел, после всех гнусностей, которые наделал Радек, когда он почувствовал уже, что предстоит расплата. А когда мы слышали бухаринские слезы здесь, на этой трибуне, на предыдущем пленуме, то сейчас, после всего того, что стало известно, противно вспоминать об этих омерзительных слезах.

Насчет того, мог ли Бухарин прийти к таким выводам, какие имеются в так называемой рютинской платформе. Но прежде разрешите я пару слов скажу относительно Осинского. Он говорил здесь, что не выступает потому, что его такие вещи не вдохновляют. Очень жаль и печально, что такие вещи не задевают уже у Осинского большевистского сердца, не вызывают желания активно драться против таких вещей. Нужно вспомнить, что в 1921 г. именно Осинский внес предложение об организации у нас в стране Крестьянского союза. Это предложение было поддержано единственно Радеком. Из всех членов Центрального Комитета тогда только двое стояли за организацию Крестьянского союза в нашей стране. Осинскому надо вспомнить, что у него с этими людьми были и раньше и позже нередко родственные настроения, что и гораздо позже у него были разные точки схождения с этой группой.

А у Бухарина и у Рыкова, если взять всю их деятельность, начиная с момента пролетарской революции, когда все их разногласия назрели, — все было налицо для борьбы против Ленина и его линии. Я не говорю о том, что Бухарин в период войны считал, что лозунг пораженчества лишает нас возможности вести агитацию в массах; что по вопросу о праве наций на самоопределение он выступал совершенно не по-большевистски и Ленин называл эту точку зрения Бухарина, Пятакова, Радека и других шовинистической точкой зрения; я не говорю уже о том, что Бухарин по-анархистски подходил к вопросу о переходном периоде. Но вот если взять период, когда Бухарин после драчки с ЦК после смерти Ленина вернулся несколько к работе; если взять период после того, как он показал в этой своей платформе, как далеко он отошел от партии, взять хотя бы его теорию «организованного капитализма», что тогда получается? Теорию «организованного капитализма» он до сих пор нигде не раскритиковал как следует. (Сталин. Интересно.) А разве эта теория «организованного капитализма» не то же самое означает, что неверие в победу социализма? Разве она не то же самое означает, что и лозунг Троцкого, что капитализм настолько силен, что Северо-Американские Соединенные Штаты могут посадить на паек всю Европу и весь капиталистический мир питать и поддерживать? (Сталин. Чрезмерная вера в силу капитализма.) Разве это не одно и то же?

Если у Рыкова в 1917 г. была уверенность, что солнце социализма с востока никак взойти не может, что социалистическая революция вообще не может, ни по уровню развития, никак не может в России начаться и победить, а потом у него саботаж Советской власти, а потом борьба против мероприятий Советской власти, борьба против линии партии, — так почему же в конце концов при всем этом, при ненависти к руководству, которую они проявили, при той обостренной борьбе, которую они провели, при наличии оголтелой антипартийной, антибольшевистской группки Слепкова и других, почему бы в конце концов им и не прийти к этой рютинской платформе? Чем она отличается от всего того, что вы защищали в разное время? Если собрать все эти отдельные куски, скомпоновать, составить, как это сделала группа правых литераторов, а они это одобрили, — почему бы не получилась рютинская платформа?

И вот рютинская платформа в конце концов составлена из элементов бухаринско-рыковской платформы. Собираются для ее прочтения Рыков, Угланов, Томский и ряд других «неизвестных» членов ЦК профсоюзов. Рыков что-то бурчит, по его словам, насчет того, что это, дескать, вроде шляпниковской платформы. Шляпниковская платформа, конечно, «хороша», что называется, но она выглядит лучше даже по сравнению с этой рютинской платформой. (Лозовский. Там террора не было.) И вот Рыков участвует в обсуждении этой платформы. Правда, он говорит — не обсуждал, а Центральному Комитету он через два месяца после этого обсуждения говорит: «Если бы я когда-нибудь услышал, что кто-нибудь говорит об этой платформе, я бы немедленно сообщил», — и голосует за изгнание из партии всякого, кто скроет знакомство с этой платформой.

Товарищи, мы рядового члена партии исключаем из партии и сажаем в тюрьму, если он становится соучастником террористического разговора (как Рыков был соучастником террористического разговора с Радиным), если он становится тайным соучастником обсуждения документа, направленного против партии, и об этом не сообщает своей партийной организации. Мы таких людей исключаем из партии и передаем следственным органам как участников контрреволюционной борьбы. Можем ли мы какую-нибудь другую мерку применить по отношению к Бухарину и Рыкову, которые входят в Центральный Комитет? Разве это не есть самая подлая измена партии?

Бухарин приезжает в это время с Памира. Он узнает, что есть такая платформа. Мы же знаем Бухарина, мы знаем все-таки его интерес ко всяким теориям, интерес ко всякому новому документу. Ему говорят, что есть такой обсуждавшийся на пленуме ЦК совершенно неслыханный до сих пор по своей остроте антипартийный документ; если бы Бухарин его не читал, если бы он его не знал, мыслимо ли, чтобы он не потребовал: дайте мне немедленно этот документ, я познакомлюсь с ним, дайте мне сейчас же этот документ, я хочу и обязан определить свое отношение к нему. Он этой попытки не сделал. Зачем ему было с ним знакомиться, когда он прекрасно знал до этого этот документ?

Товарищи, никто из нас не может поверить их невиновности. Не греша против партийной совести, мы не имеем права хоть в какой-нибудь степени поддаться влиянию тех приемов, посредством которых они пытаются опорочить отдельные показания. Если покопаться в показаниях Бухарина и Рыкова, можно найти гораздо больше, в десять раз больше противоречий, чем те противоречия, которые они, очень опытные люди, откапывают в этих показаниях против себя.

Пусть они не спекулируют на том, что нам также невыгодны новые процессы. Конечно, лучше было бы обойтись без этой истории, это верно. Но нам прятать голову под крыло, страусовую политику нам не приходится проводить. Это, конечно, издержки, но они необходимы. Гораздо более опасно, когда в течение нескольких месяцев нас спрашивают: «Ну, что же в конце концов, Бухарин и Рыков: виновны они или не виновны? Почему вы не можете это установить?» Это гораздо более опасно. Дальнейшая оттяжка этого дела может нам принести большой вред, потому что молодые члены партии начнут сомневаться, что мы имеем серьезные данные против Бухарина и Рыкова. А у нас есть очень серьезные данные, исчерпывающие данные, вполне доказывающие их вину. Мы должны иметь в виду воспитание этих молодых поколений.

И вот я тут хочу сказать: когда Бухарин выходил со своим извинением по поводу голодовки, он говорил об извинении и просил извинить и простить. Нет, товарищи, можно ли простить такие вещи? Мы таких вещей прощать не можем. Таких вещей партия прощать не может. Дело, конечно, не в голодовке, которая вызывает и смех, и отвращение, и негодование. Но нельзя прощать двурушничества, полностью доказанного; нельзя прощать контрреволюционных сговоров против партии, а эти контрреволюционные сговоры полностью доказаны; и нельзя прощать того, что люди, десять раз покаявшиеся перед партией формально, имели в запасе контрреволюционную организацию, действующую против партии. Этих людей надо судить, изгнавши их из партии.