Спецсообщение Н.И. Ежова Сталину с приложением протокола допроса В.Н. Астрова. 11 января 1937 г.

11 января 1937 г.

№ 55228

Совершенно секретно

СЕКРЕТАРЮ ЦК ВКП(б) тов. СТАЛИНУ[1]

   Направляю протокол допроса участника антисоветской террористической организации правых — АСТРОВА В.Н. от 11-го января 1937 года.

   АСТРОВ, лично связанный с БУХАРИНЫМ с 1923 года, дал подробные показания о практической антисоветской деятельности правых до последнего времени.

   АСТРОВ показал, что:

   1. Еще в 1929—1930 годах на нелегальных совещаниях правых конкретно ставился вопрос о необходимости насильственного устранения руководителей ленинского ЦК ВКП(б). На этих совещаниях присутствовали БУХАРИН, РЫКОВ и ТОМСКИЙ;

   2. На нелегальной конференции активных участников организации правых, состоявшейся в Москве в августе 1932 года, террор был признан как основной метод борьбы с руководством ВКП(б) и правительства. На этой же конференции было принято решение о блоке правых с троцкистами и «леваками»;

   3. Начиная с 1932 года организация правых по директивам центра — БУХАРИНА, РЫКОВА, ТОМСКОГО, УГЛАНОВА начала создавать террористические группы для совершения террористического акта против тов. СТАЛИНА;

   4. В 1932 году он — АСТРОВ — получил лично от БУХАРИНА террористическое задание;

   5. Все названные в показаниях АСТРОВА активные участники антисоветской организации правых арестованы.

   Присутствовавшего на совещании правых работника НКВД, о котором дает показания АСТРОВ, устанавливаем. (О нем должны знать СЛЕПКОВ и АРЕФЬЕВ.)

Народный комиссар

внутренних дел Союза ССР Н. ЕЖОВ

ПРОТОКОЛ ДОПРОСА

АСТРОВА Валентина Николаевича от 11 января 1937 года

   АСТРОВ В.Н., 1898 г. рождения, уроженец б. Пензенской губ., б. член ВКП(б) с 1918 по 1933 г., исключен из организации как участник к.-р. организации правых. Постановлением Особого Совещания при Коллегии ОГПУ от 16/II-1933 г. заключен в тюрьму на 3 года. В июне 1933 г. заключение заменено ссылкой в Воронеж на оставшийся срок.

Вопрос: Вы подали заявление о готовности дать откровенные показания о деятельности контрреволюционной организации правых. Что вы намерены показать?

Ответ: Я хочу дать следствию откровенные показания. В 1933 году я был в Москве арестован ОГПУ и скрыл тогда от следствия целый ряд далеко не второстепенных фактов из нелегальной деятельности организации правых. Сейчас я намерен рассказать всю правду.

Вопрос: Что вы подразумеваете под этими «далеко не второстепенными фактами»?

Ответ: Под этим я, прежде всего, подразумеваю террористическую работу правых. *Я хочу рассказать как на протяжении ряда лет, начиная еще с того периода, когда организация правых только складывалась, как в этой организации формировались террористические настроения против руководителей партии и правительства, настроения, вылившиеся впоследствии в прямой переход к подготовке террористических актов. Я хочу, насколько мне позволит память, также показать как руководители организации правых, в особенности БУХАРИН, еще задолго до открытых выступлений против партии, упорно готовились к этому удару. Я хочу вскрыть нашу тактику в связи с двурушническими заявлениями в 1929 году об отказе от своих взглядов, тактику, существо которой состояло в маневре для перегруппировки наших сил с целью продолжения борьбы с партией, борьбы, не прекращавшейся до последнего времени*[2].

Вопрос: Начнем по порядку: прежде всего о возникновении организации.

Ответ: Я уже говорил, что организация правых начала готовить свой удар против партии еще задолго до периода открытых выступлений. Я буду сначала говорить о той группе участников организации, которая непосредственно группировалась вокруг БУХАРИНА, к которой я сам принадлежал.

   *Бухаринская группа, с теми ее основными кадрами, которые впоследствии в 1928—1936 г.г. приняли активное участие в контрреволюционной и террористической организации, возглавляемой центром правых (БУХАРИН, РЫКОВ, ТОМСКИЙ, УГЛАНОВ), возникла как нелегальная фракционная группа внутри партии в 1923—24 гг., получив в период 1925—1927 гг. некоторую известность в партии под именем «школы Бухарина»*.

   В 1923—24 гг. БУХАРИН, формально поддерживая ЦК, в тайне приступил к сколачиванию своих сторонников с целью возобновления в будущем новых открытых атак на линию партии, не удавшихся ему в 1918 и 1921 гг.

   Считая одной из причин своих прошлых поражений в борьбе против Ленина отсутствие у него (БУХАРИНА) постоянных и преданных ему кадров единомышленников (как об этом БУХАРИН сам говорил мне и А. СЛЕПКОВУ во время нашего совместного с ним пребывания в Горках весной 1924 года), БУХАРИН поставил своей целью воспитать такие кадры из окружавшего его молодняка. Еще в 1919—21 гг. БУХАРИН, читая лекции в Свердловском университете, познакомился со студентами этого университета А. СЛЕПКОВЫМ, Д. и Гр. МАРЕЦКИМИ, РОЗИТОМ, КРАВАЛЕМ и др. БУХАРИН заходил к ним в общежитие (в Страстном монастыре), беседовал с ними по политическим и теоретическим вопросам, импонируя им своей «ученостью» и оказывая на них огромное идейное влияние. А. СЛЕПКОВ и Д. МАРЕЦКИЙ уже с тех пор стали наиболее верными приверженцами БУХАРИНА. В разговорах со мной в 1923—24 гг. (я познакомился с ним в конце 1922 года, поступив в институт красной профессуры, где СЛЕПКОВ, МАРЕЦКИЙ и другие участники 1921 г.). СЛЕПКОВ и МАРЕЦКИЙ доказывали мне, что «организационная наука» БОГДАНОВА стоит выше материалистической диалектики Маркса-Ленина и что в учении об империализме БУХАРИН прав против ЛЕНИНА.

   В 1921—1923 гг. БУХАРИН продолжал посещать своих «учеников», приходя к ним в общежитие ИКП (Остоженка, 53), и беседовать с ними на политические и теоретические темы. Здесь у СЛЕПКОВА я в начале 1923 года познакомился с БУХАРИНЫМ. СЛЕПКОВ в это время возглавлял в среде студентов ИКП уже целую сплоченную группу, в которую входили: А. СЛЕПКОВ, Д. МАРЕЦКИЙ, Д. РОЗИТ, И. КРАВАЛЬ, А. ТРОИЦКИЙ (умер), И. КАПИТОНОВ, С. РАДИН, Ф. БОГДАНОВ (умер), СТРЕМОУХОВ, А ЗАЙЦЕВ и А. ГУСЕВ. А. СЛЕПКОВ ввел меня в состав этой группы. Группа эта имела регулярные, нелегальные совещания, на которых разбирались главным образом вопросы учебной работы в ИКП, вопросы партийной жизни внутри ИКП и общие политические вопросы. Во время чистки вузовских партячеек, проходившей в ИКП весной 1923 года, группа «слепковцев», будучи спаяна групповой дисциплиной, обсуждала предварительно на своих совещаниях списки членов партячейки ИКП, намечая кандидатуры к исключению из партии. На собрания ячейки по чистке партии группа вышла организованно, члены группы выступали с требованиями об исключении из партии лиц по заранее составленному группой списку и отстаивали друг друга перед лицом комиссии по чистке и на партсобраниях. Точно также действовала группа и при перевыборах бюро ячейки ИКП зимой 1922—23 гг. и летом 1923 года. В начале 1923 г. в группу вошел я, СТЭН, а вскоре после него и П. КАРЕВ.

   *БУХАРИН поощрял деятельность этой группы, рассматривая эту деятельность как школу фракционной борьбы своих будущих единомышленников*

   Кроме «слепковской» группы в среде студентов ИКП в 1922—23 гг. существовала другая организационная группа, возглавляемая ДИНГЕЛЬШТЕДТОМ, ЖАКОВЫМ, БЕЛОЦЕРКОВСКИМ, ГОНИКМАНОМ и другими. Осенью 1923 года эта группа выступила за ТРОЦКОГО и повела за собой большинство ячейки ИКП, в то время как «слепковцы» по тактическим соображениям выступили за ЦК. *БУХАРИН через СЛЕПКОВА предложил группе, пользуясь дискуссионной обстановкой, завязывать связи в районах гор. Москвы.*

   По окончании дискуссии 1923 года БУХАРИН, с целью дальнейшего расширения своего влияния вербовки новых функциональных кадров, взялся вести в ИКП семинар по «теоретическому изучению современности», в который, кроме «слепковцев», вошли наиболее подготовленные из остальных студентов ИКП, в том числе ряд троцкистов (ГОЛБДЕНБЕРГ и др.). На занятиях этого семинара БУХАРИН пропагандировал свои антиленинские взгляды.

  В начале 1924 года, после смерти ЛЕНИНА, БУХАРИН через СЛЕПКОВА передал группе «слепковцев» о своем намерении привлечь их постепенно к руководящей литературной и «иной партийной» работе с целью проведения бухаринского влияния на линию партии, *СЛЕПКОВА, КАПИТОНОВА и меня БУХАРИН взял в свой секретариат ИККИ, где мы по заданию БУХАРИНА знакомились с секретными материалами Политбюро и ИККИ под предлогом подготовки для БУХАРИНА докладов. СЛЕПКОВА, КРАВАЛЯ, меня, КАПИТОНОВА БУХАРИН привлек к работе в начавшем выходить теоретико-политическом журнале ЦК «Большевик». С весны 1924 года БУХАРИН систематически начал знакомить нас со всем происходящим на секретных заседаниях ЦК и Политбюро. БУХАРИН неоднократно подчеркивал, в частности говорил мне и СЛЕПКОВУ, что он рассчитывает воспитать из нашей среды будущих «вождей партии»*.

   Тогда же БУХАРИН начат усиленно распространять в среде участников своей группы различную клевету о СТАЛИНЕ и готовить группу к борьбе против СТАЛИНА.

   Осенью 1924 года БУХАРИН в присутствии СЛЕПКОВА говорил мне, что с ТРОЦКИМ надо во что бы то ни стало «ужиться», чтобы впоследствии сблокироваться с ним против сталинского руководства и изменить ленинскую линию партии в его, БУХАРИНА, направлении. В ноябре 1924 года БУХАРИН в редакции «Правды» прочел мне написанный его рукою на нескольких четвертушках писчего листа бумаги, мелким почерком, «меморандум». В этом «меморандуме» БУХАРИН проводил ту мысль, что после смерти ЛЕНИНА организационные принципы построения партии должны измениться в духе «Лейбор партии» (английская рабочая партия) и должна быть допущена свобода фракций и течений внутри ВКП(б).

  Свод фракций, групп и течений — идея, впоследствии оставшаяся в политическом арсенале БУХАРИНА и нас, «бухаринцев». Осенью 1927 года СЛЕПКОВ говорил мне, что он и БУХАРИН в редакции «Правды» возражали против опубликования материалов о связи троцкистов с белогвардейскими элементами (врангелевским офицером), считая опубликование этих материалов недопустимым методом борьбы с троцкизмом. На это, также как и на «меморандум» БУХАРИНА 1924 года, БУХАРИН и СЛЕПКОВ неоднократно ссылались впоследствии как на доказательство того, что у нас («бухаринцев») всегда была особая к троцкизму линия, отличная от ленинско-сталинской линии по отношению к троцкизму. Такую ссылку в частности сделал СЛЕПКОВ в своей речи на нелегальной конференции бухаринцев, в конце августа 1932 года, обосновывая необходимость блока правых с троцкистами. В 1926 г. после принятия ЦК партии решения о высылке ТРОЦКОГО за границу, БУХАРИН у меня на квартире, в присутствии СЛЕПКОВА, МАРЕЦКОГО и ПЕТРЕИНА, рассказал мне, что он воздержался от голосования в ЦК по вопросу о высылке ТРОЦКОГО, чтобы подчеркнуть этим свое особое отношение к троцкизму.

   *Еще осенью 1924 года БУХАРИН и мы, «бухаринцы», стали выступать против СТАЛИНА и его оценки социал-демократии, отвергая данную СТАЛИНЫМ характеристику социал-демократов, как социал-фашистов*. В конце 1926 года СЛЕПКОВ и я, будучи в Берлине по директиве БУХАРИНА, политически сблизились с вождями правых германской коммунистической партии ЭВЕРТОМ (БРАУН), Эрнстом МАЙЕРОМ, ДЕГЕЛЕМ, Гуго ЭБЕРЛЕЙНОМ. Названные выше германские правые заявили нам тогда, с просьбой передать их заявление БУХАРИНУ, что они считают себя «частью бухаринской фракции в Коминтерне».

   Наконец, в начале 1928 года у нас начал обсуждаться вопрос о необходимости перехода к прямой атаке против ЦК партии. СЛЕПКОВ тогда же мне сообщил, что окончательно оформилась руководящая «тройка» в составе: БУХАРИНА, РЫКОВА и ТОМСКОГО, которая руководит всей работой правых.

Вопрос: Как руководящая «тройка» формулировала тактические задачи правых в этот период?

Ответ: *В конце июня 1928 года, на даче в Зубалове встретились БУХАРИН, СЛЕПКОВ и я. БУХАРИН нам сообщил, что для руководства всей деятельностью правых сформировался центр в составе БУХАРИНА, РЫКОВА, ТОМСКОГО, что в нелегальных совещаниях этого центра систематически участвуют: УГЛАНОВ, РЮТИН и из профсоюзников МЕЛЬНИЧАНСКИЙ, ЯГЛОМ и другие. Этот центр не только согласовывает действия и выступления самой тройки на Политбюро и в ЦК, но руководит деятельностью правых в Московской парторганизации, профсоюзах и советском аппарате. Руководящая группа правых в московской парторганизации состоит из УГЛАНОВА, РЮТИНА, КОТОВА, КУЛИКОВА, УХАНОВА. Правые в ВЦСПС (МЕЛЬНИЧАНСКИЙ, ЯГЛОМ, ГИНЗБУРГ и др.) объединены под руководством ТОМСКОГО. Что касается правых в советском аппарате (ФРУМКИН, СМИРНОВ А.П. и др.), то они группируются вокруг РЫКОВА. Центр постановил в случае, если правые не добьются большинства на предстоящем июльском (1928 г.) пленуме ЦК, произвести организованные открытые выступления против ЦК, на свержение сталинского руководства, начав борьбу с развертывания дискуссии в Московской парторганизации. Агитация против линии партии и вербовка сторонников ведется правыми в настоящий момент по всем линиям организации, причем, особенно усиленно ее ведут в Москве «углановцы», готовясь по сигналу центра начать выступления. Наша задача — усилить со своей стороны агитацию и вербовку сторонников. БУХАРИН при этом не скупился на самые злобные, клеветнические выражения по адресу СТАЛИНА, подчеркивая, что положение не изменится до тех пор, пока СТАЛИН «не будет убран из ЦК». В случае победы — сообщил БУХАРИН — центр правых наметил кандидатуры: ТОМСКОГО — в генеральные секретари ЦК, а МЕЛЬНИЧАНСКОГО — председателем ВЦСПС*.

   Лозунг — «убрать СТАЛИНА» уже на этой стадии деятельности организации всячески культивировался в целом ряде встреч и бесед: осенью 1928 года в квартире Е. МАРКУС (Хоромный тупик) состоялось совещание, в котором участвовали: БУХАРИН, СЛЕПКОВ, МАРЕЦКИЙ, РОЗИТ, я, САПОЖНИКОВ, ГУРВИЧ Э. И МАРКУС. Председательствовал РОЗИТ. БУХАРИН говорил о том, что поражение в московской организации и на июльском пленуме ЦК (1928 года) должно повести не к ослаблению, а к усилению нашей работы с целью подготовки новых открытых выступлений против ЦК, так как положение в стране обостряется. Он подверг резким нападкам СТАЛИНА, который «губит страну и должен быть во что бы то ни стало убран». Он далее сообщил, что по решению центра «тройка» выступит на предстоящем ноябрьском пленуме ЦК с новой атакой на руководство.

   В конце 1928 года или в начале 1929 года БУХАРИН пригласил меня, СЛЕПКОВА и МАРЕЦКОГО к себе на квартиру, где в кабинете БУХАРИНА, в нашем присутствии и с нашим участием состоялось совещание центра правых. Вслед за ними к БУХАРИНУ пришли ТОМСКИЙ, ЯГЛОМ и РАДИН. РЫКОВ опоздал и явился в конце совещания. В повестке дня стоял вопрос о руководстве пропагандистской работой правых. Докладчик ТОМСКИЙ говорил о необходимости вербовки новых кадров, о выработке в них правильного понимания линии правых, без чего мы не сможем создать прочные организации, способные повести массы на борьбу за нашу основную цель, за свержение сталинского руководства. ТОМСКИЙ говорил, что люди у нас есть, но они не знают, как надо защищать нашу платформу, как надо спорить со сторонниками ЦК, подчас не знают фактов, говорящих за нас. Нужен подсобный материал, тезисы, проще говоря, шпаргалка. Он обратился к СЛЕПКОВУ, МАРЕЦКОМУ и ко мне, как «красным профессорам», с предложением такую шпаргалку написать, БУХАРИН ее проредактирует, сказал он, и мы пустим ее в оборот среди наших людей. В прениях все присутствовавшие согласились с предложением докладчика и вопрос обсуждался в практической плоскости о содержании и форме проектируемых тезисов.

   До какой степени настроения наших людей уже в этот период были «накалены» и куда эти настроения росли — видно хотя бы из следующего: когда к концу описанного выше совещания МАРЕЦКИЙ указал на необходимость соблюдения осторожности при распределении материалов, ибо иначе дело может привести к арестам, — ТОМСКИЙ бросил реплику: «Что за молодежь пошла, арестов боятся. В прежнее время молодежь за честь считала сесть в тюрьму за свои убеждения». МАРЕЦКИЙ ответил, что он все же предпочел бы арестовывать, чем быть арестованным. Тогда ТОМСКИЙ заметил, что при серьезной борьбе за власть, которую мы ведем, без арестов не обойтись: «Сегодня они нас арестуют, а завтра — мы их. Когда мы победим, мы церемониться не будем, будем арестовывать». Эти слова ТОМСКОГО были приняты собравшимися как само собой разумеющаяся вещь, с которой все мы были солидарны.

   *Перед апрельским пленумом ЦК 1929 года в квартире МАРЕЦКОГО состоялось совещание с участием: БУХАРИНА, СЛЕПКОВА, МАРЕЦКОГО, АСТРОВА, ЦЕТЛИНА, РОЗИТА, ГОЛБДЕНБЕРГА, МАРЕЦКОГО, ГАСПЕРСКОЙ, КУЗЬМИНА, КАРМАЛИТОВА, ЗАЙЦЕВА, ЛЕВИНОЙ и АЙХЕНВАЛЬДА.

   БУХАРИН докладывал о платформе, которую центр разрабатывает для внесения на апрельский (1929 г.) пленум ЦК. Эта платформа содержала в себе обвинение партии в «военно-феодальной эксплуатации крестьянства». БУХАРИН сообщил, что платформа будет подана в ЦК за подписью «тройки» и что центр решил после подачи ее нелегально размножить и распространить среди членов партии. После обсуждения платформы участниками совещания она была принята единогласно. Эту платформу РОЗИТ, ЦЕТЛИН, КАРМАЛИТОВ, КУЗЬМИН и я размножили и распространили*.

   Я хочу сейчас привести один факт, свидетельствующий о том, что уже в начале 1929 года в организации правых обозначились террористические намерения против руководителей партии.

   Весной 1929 года я встретился с СЛЕПКОВЫМ в квартире МАРЕЦКОГО по Брюсовскому переулку. Со слов СЛЕПКОВА я понял, что у него только что была беседа с БУХАРИНЫМ, содержание которой, как я понял, произвело на него (СЛЕПКОВА) сильное впечатление. По выражению СЛЕПКОВА БУХАРИН к нему в это утро «прибежал».

   **БУХАРИНУ вдруг загорелось о чем-то поговорить, а он в таких случаях «не может вытерпеть». На мои настойчивые расспросы, что за новая идея появилась у БУХАРИНА, СЛЕПКОВ ответил, что БУХАРИН ему многозначительно сказал: «Хорошо, если бы СТАЛИН вдруг умер». Я спросил, что значит «вдруг умер», т.е. чтобы его убили? СЛЕПКОВ ответил: «Понимай, как хочешь». Я заметил, что так, ни с того ни с сего люди вдруг не умирают. СЛЕПКОВ: «Конечно, нет». Я спросил: «Может быть Сталин болен и есть основание ждать естественной смерти?» СЛЕПКОВ: «Нет, этого как будто нет». На мой вопрос: «Так, что же БУХАРИН предлагает нам заняться террором?» СЛЕПКОВ ответил: «Так прямо он этого вопроса не ставит». Он, БУХАРИН, говорил, мол абстрактно: «Было бы хорошо, если бы СТАЛИН вдруг умер, тогда бы они — БУХАРИН, РЫКОВ, ТОМСКИЙ остались бы в партии самыми крупными фигурами и без них нельзя было бы обойтись». Я вторично спросил СЛЕПКОВА: «Может быть, БУХАРИН хочет, чтобы мы занялись террором, но не хочет этого прямо сказать?» На это СЛЕПКОВ ответил: «Должно быть, что так. Он уже не первый раз заговаривает со мной на такие темы, но я считаю, что это случайно. А сегодня ему как будто вожжа попала под хвост. Оказывается, его мысль в последнее время упорно работает в этом направлении. Ну и задал же мне учитель задачу».**[3]

Вопрос: МАРЕЦКИЙ, в квартире которого у вас с СЛЕПКОВЫМ происходил этот разговор, присутствовал при этом?

Ответ: Нет. Дело было так: я на улице встретил СЛЕПКОВА и МАРЕЦКОГО. Последнему нужно было куда-то идти. Так как мне понадобилось поговорить по телефону, а квартира МАРЕЦКОГО была расположена поблизости, мы с СЛЕПКОВЫМ зашли в квартиру МАРЕЦКОГО. Дома у него была только няня его сына. Здесь и состоялся мой разговор с СЛЕПКОВЫМ, о котором я показывал выше.

Вопрос: МАРЕЦКИЙ присутствовал при этом разговоре БУХАРИНА и СЛЕПКОВА?

Ответ: Должно быть да, потому что в момент моей встречи с СЛЕПКОВЫМ и МАРЕЦКИМ они сказали мне, что только что расстались с БУХАРИНЫМ.

   Я продолжаю изложение моей беседы с СЛЕПКОВЫМ. Я заявил СЛЕПКОВУ, что хотя приблизиться кому-либо из нас к СТАЛИНУ для совершения теракта не представляет больших трудностей, но это сильно скомпрометировало бы нас. СЛЕПКОВ сказал: «Это ясно». Тогда я развил СЛЕПКОВУ такую мысль, что если бы эсеры или другие белогвардейцы убили бы СТАЛИНА, если можно было бы организовать убийство СТАЛИНА их руками, то это было бы наилучшим исходом. СЛЕПКОВ со мной согласился. В заключение СЛЕПКОВ настоятельно просил сохранить этот разговор в абсолютной тайне.

   1929 год был годом перелома в коллективизации и первым годом первой пятилетки. **Срыв пятилетки и срыв массовой коллективизации стали в это время основными лозунгами нашей организации, направленной к свержению сталинского руководства и к реставрации капитализма в СССР. Ставка на трудности сплошной коллективизации и на трудности выполнения пятилетки в промышленности и сельском хозяйстве сделалась основной нашей ставкой. Мы жили надеждами на вооруженное восстание против партии и правительства, возглавляемое в деревне кулачеством, на волынки в городах, возглавляемые нашими единомышленниками. В 1930 году в нашей организации четко оформляется ряд «новых» тактических установок: «установки на блок с эсерами и меньшевиками, на вредительство, на пораженчество».

   Зимой 1929—30 гг. состоялся ряд совещаний участников нашей организации, на которых присутствовал и выступал БУХАРИН.** Наиболее значительная его речь была произнесена на совещании, состоявшемся на даче СЛЕПКОВА в Покровское-Стрешневе, около 1 января 1930 года. На совещании присутствовали: БУХАРИН, А. СЛЕПКОВ, В. СЛЕПКОВ, МАРЕЦКИЙ, КУЗЬМИН, ЛЕВИНА, ЗАЙЦЕВ, РАДИН, АЛЕКСАНДРОВ, КАРМАЛИТОВ, САПОЖНИКОВ, ПЕТРОВСКИЙ, ЦЕТЛИН, АЙХЕНВАЛЬД, Е. МАРКУС, Г. ШАЛАХОВА и я.

   Содержание речи БУХАРИНА на совещании было следующее: он говорил, что предстоящая весна 1930 года с третьей по счету (1928—1929—1930) кампанией хлебозаготовок «будет самой грозной весной для сталинского руководства». «Теперь крестьянство насильно загнано в колхозы. Эти колхозы недолговечны. Но прежде чем они распадутся, организованность крестьян в колхозах повернется своим острием против сталинского руководства и обнаружится, что оно само позаботилось соорганизовать силу, обеспечивающую его падение. Дело начнется с организованных отказов колхозников от хлебосдачи». БУХАРИН характеризовал методы хлебозаготовок так же, как и методы организации колхозов, как «сплошное насилие». От отказов от хлебосдачи крестьянство, по словам БУХАРИНА, неизбежно перейдет к восстаниям. *«Деревенские коммунисты - сами крестьяне - примут участие в этих восстаниях и наша задача - использовать эту ситуацию - повести их за собой. Городские рабочие у нас связаны с деревней, в том числе и многие рабочие коммунисты. Крестьянские восстания неизбежно перебросятся в города, и наша задача, охватив своей организацией всех сочувствующих нам членов партии, обеспечить свое руководство восстаниями в городах».

   Важно - продолжал БУХАРИН, - чтобы к моменту начала массовых восстаний наши единомышленники остались внутри партии, не были бы изгнаны из ее рядов.* Только находясь в партии, правые обеспечивают себе доступ к тем партийным кадрам, которые сейчас еще не заявляют себя правыми, но в острый момент борьбы перейдут к нам. Исключение из партии отрезало бы правых от этих, идущих к нам кадров. С другой стороны, пребывание в партии облегчает нам информацию о положении в стране и доступ к руководству организациями, учреждениями, армией. Именно в этом смысл двурушничества, как тактики, принятой центром правых в ноябре 1929 года.

Вопрос: Приведите конкретные факты, характеризующие этот переход к тактике двурушничества.

Ответ: В период ноябрьского пленума ЦК (1929 г.) в день моего приезда в Москву из Иваново, ко мне на квартиру явился МАРЕЦКИЙ, кажется с ЗАЙЦЕВЫМ и АЙХЕНВАЛЬДОМ. МАРЕЦКИЙ мне сообщил, что только что состоялось заседание центра в составе: РЫКОВА, БУХАРИНА, ТОМСКОГО и УГЛАНОВА, где было решено на пленуме ЦК «боя не принимать»: признать свои ошибки, но остаться при своих взглядах, сохранить свою организацию и продолжать работу нелегально. МАРЕЦКИЙ далее сказал мне, что такая директива сейчас срочно дается центром всем нашим группам. От имени центра МАРЕЦКИЙ предложил мне немедленно возвратиться в Иваново и подать в обком партии «покаянное» заявление. Он торопил меня выехать именно сегодня, чтобы опубликовать свое заявление, прежде чем в печати появится «покаяние» вождей, и таким образом не быть заподозренным в согласованных действиях в этом вопросе. Я так и поступил.

   Приведу еще один факт. *СЛЕПКОВ, находясь в Самаре (1929 год), выступил на пленуме обкома в духе установок правых. В разгар прений по выступлению СЛЕПКОВА, в перерыве между двумя заседаниями обкома, СЛЕПКОВУ передали записку БУХАРИНА: «Немедленно капитулируйте». СЛЕПКОВ тут же выполнил эту бухаринскую директиву, вызвав недоумение членов пленума таким быстрым изменением своих «убеждений»*.

  Я возвращаюсь к изложению выступления БУХАРИНА на январском 1930 года совещании.

   БУХАРИН сказал, что нельзя определить насколько длителен может оказаться период восстаний, он может затянуться на ряд лет. Возможно, что в процессе борьбы за власть придется заключать временные блоки с эсерами или меньшевиками. Остановившись на крупнейшей роли СТАЛИНА, БУХАРИН сказал, что СТАЛИНА как главную силу в этом руководстве необходимо будет во что бы то ни стало устранить.

   БУХАРИН далее указал на приближающуюся интервенцию и сказал, что СССР, при его нынешнем состоянии и при политике сталинского руководства, не сможет победить империалистов. В случае интервенции правые должны будут использовать военную ситуацию, сохранить свою подпольную организацию для продолжения борьбы за свержение сталинского руководства.

   Выступавшие после БУХАРИНА участники совещания солидаризировались с ним. КУЗЬМИН в своем выступлении высказался за тактику «дворцового переворота», с арестом СТАЛИНА и других членов советского правительства.

   Выступление КУЗЬМИНА закончилось его громким заявлением, сделанным им в пылу необычайного озлобления: «Дайте мне револьвер, я застрелю Сталина». Его просили не кричать об этом, так как под окнами могут услышать. СЛЕПКОВ же заявил, что «ненависть к Сталину — священная ненависть», но что не следует выражать ее так громко.

   Через несколько дней на квартире МАРЕЦКОГО в моем и КУЗЬМИНА присутствии БУХАРИН сказал КУЗЬМИНУ, что такие, вообще говоря, законные желания как «я убью Сталина» нельзя выражать там, где присутствует много народу, так как об этом может узнать ГПУ.

   Несколько позже, в декабре 1930 года в квартире СЛЕПКОВА, когда зашла речь об активной работе участника организации АРЕФЬЕВА, СЛЕПКОВ повторил сказанные им слова о «священной ненависти» к Сталину, которую (ненависть) он считает непременным критерием преданности наших людей.

Вопрос: Вы показали об установках центра на создание периферийных филиалов организации. Что практически в этом направлении было сделано?

Ответ: Работа по созданию местных филиалов, особенно с 1928—29 гг., велась чрезвычайно интенсивно. Я говорю «особенно с 1928—29 гг.», потому что к этому времени относится первый чувствительный удар по правым и рассылка нас на периферию. Было обусловлено, что высылку наших кадров из Москвы мы должны использовать для усиления нашей работы на периферии, но что вести ее нужно более конспиративно. Как только участники нашей организации прибывали на места, они тотчас сколачивали свои группы, устанавливали связь с центром и приступали к вербовке местных людей. В 1928—1930 году были созданы и вели подпольную работу наши филиалы в следующем составе:

   1. *Самара* - СЛЕПКОВ, ЛЕВИНА, АРЕФЬЕВ, АРЕФЬЕВА, КРОТОВ, ВОРОБЬЕВА, Галина ШАЛАХОВА, ЖИРОВ.

   2. *Саратов* - ПЕТРОВСКИЙ, ЗАЙЦЕВ, СЛЕПКОВ, ШАЛАХОВА, ЗАЙЦЕВА, ЛЕВИНА, АЛЕКСАНДРОВ, ЛАПКИН, ИВАНОВ и др.

   3. *Казань* - Вас. СЛЕПКОВ (остальных членов группы я не помню).

   4. *Иваново* - я (АСТРОВ), БАШЕНКОВ, БОЛЬШАКОВ, БОГДАНОВ, АБОЛИН.

   5. *Ленинград* - МАРЕЦКИЙ, АЙХЕНВАЛЬД, Вл. СЛЕПКОВ, КАНИН и др.

   6. *Новосибирск* - КУЗЬМИН, ЯГЛОМ.

   7. *Воронеж* - САПОЖНИКОВ.

   8. *Свердловск* - КАРМАЛИТОВ, АЛЕКСАНДРОВ, НЕСТЕРОВ, МЕЛЬНИКОВ.

   Состав этих групп в разное время претерпевал те или иные изменения, но каждый из названных лиц, переезжая в другое место, продолжал держать связь с центром и вести контрреволюционную работу вплоть до последнего времени.

Вопрос: Вы говорите, что нелегальные группы правых вели контрреволюционную работу на местах и поддерживали связь с центром. Какие факты вы можете привести в подтверждение этого?

Ответ: Что касается нелегальной работы местных филиалов, то могу привести следующие факты: в декабре 1930 года СЛЕПКОВ и ЛЕВИНА приехали в Москву из Самары перед их переброской в Саратов. В квартире СЛЕПКОВА состоялось совещание, на котором присутствовали: БУХАРИН, СЛЕПКОВ, ЦЕТЛИН, ЛЕВИНА, я, Вас. СЛЕПКОВ, КУЗЬМИН и др. СЛЕПКОВ выступил по вопросу о «провинциальных филиалах» — как он их назвал. Он подвел итог 2-х летнему существованию самарского филиала, созданного им в 1923 году. Он сказал, что в него входят он — СЛЕПКОВ, ЛЕВИНА, АРЕФЬЕВ, АРЕФЬЕВА. У группы много примыкающих к ней сочувствующих, вербовка которых ведется активно. Одно время группа имела за собой большинство партячейки Комвуза, в котором СЛЕПКОВ и ЛЕВИНА преподавали. Уезжая из Самары, сказал СЛЕПКОВ, он и ЛЕВИНА руководителем самарского филиала оставили АРЕФЬЕВА, завербованного СЛЕПКОВЫМ.

   Для характеристики боевых настроений участников своей группы СЛЕПКОВ рассказал, что в 1930 году участник его группы КРОТОВ разорвал и истоптал портрет СТАЛИНА, сопровождая это выкриками террористического характера, за что был арестован ГПУ. Выйдя из-под ареста, КРОТОВ рассказал СЛЕПКОВУ, что взялся информировать ГПУ о СЛЕПКОВЕ. После этого каждый раз перед свиданиями КРОТОВА с сотрудниками ОГПУ, СЛЕПКОВ диктовал ему содержание информации о самом себе. СЛЕПКОВ привел это как пример особой преданности завербованных им в самарскую группу людей.

Вопрос: Выше вы показали, что контрреволюционная группа правых в Иваново сложилась в составе вас, АСТРОВА, БАШЕНКОВА, БОЛЬШАКОВА, БОГДАНОВА и АБОЛИНА. Какую конкретно контрреволюционную работу вы и ваша группа развернули в Иванове?

Ответ: Приведу отдельные факты: у БАШЕНКОВА были большие связи среди ивановских рабочих и партийцев, среди которых он вел вербовочную работу. Два раза БАШЕНКОВ водил меня к его знакомым на квартиру, к БОЛЬШАКОВУ и к кому-то еще (не помню), где велись контрреволюционные разговоры. Независимо от БАШЕНКОВА я сгруппировал вокруг себя сочувствовавших правых преподавателей ивановского комвуза и политехникума (БОГДАНОВ, АБОЛИН). В 1932 году, уже в мое отсутствие эти лица создали в Иванове группу правых и были арестованы. На собраниях парторганизации комвуза я неоднократно выступал двурушнически и некоторые студенты (фамилий не помню) иногда выражали мне в разговорах сочувствие по поводу «проработки» меня парторганизацией. Наиболее активными вылазками с моей стороны были выступления на моей чистке (начало 1930 года), в защиту исключенных из партии правых СЛЕПКОВА, МАРЕЦКОГО и РЮТИНА (в конце 1930 и начале 1931 года) и в защиту ошибок в моей книге «Об австро-марксизме» (конец 1931 года).

Вопрос: Как вы за время вашего пребывания в Иванове поддерживали связь с центром?

Ответ: Условия педагогической работы в Иванове позволяли мне проводить половину времени в Москве, где я держал связь с центром правых, в частности лично с БУХАРИНЫМ, СЛЕПКОВЫМ и друг., о чем я буду говорить подробно ниже.

Вопрос: Еще, какие факты вы можете привести о контрреволюционной деятельности правых в 30—31 гг.

Ответ: Их много. Я воспроизведу те из них, которые хорошо сохранились у меня в памяти. Я показывал выше о работе нашей организации по профсоюзной линии. Конкретно о работе этой группы и о ее связи с центром мне известно следующее: зимой 1930—31 года я присутствовал на совещании в квартире ЯГЛОМА. Кроме ЯГЛОМА были ГИНЗБУРГ и еще кто-то из профсоюзников, а также СЛЕПКОВ, МАРЕЦКИЙ, КУЗЬМИН и я. ЯГЛОМ делал сообщение о практической деятельности их группы, доказывая, что им удалось сохранить свои позиции в профсоюзах несмотря на то, что наших сторонников вывели из руководящих органов профсоюзов.

*Я вспоминаю мою беседу с БУХАРИНЫМ, состоявшуюся летом 1931 года или 1932 года, во время которой БУХАРИН на сей раз уже в прямой форме заявил о необходимости убить СТАЛИНА*. Развивая дальше эту мысль, БУХАРИН подчеркнул, что при отсутствии СТАЛИНА никто не сможет сплотить партию, а это даст возможность нам захватить руководство в свои руки.

Вопрос: Где происходил этот разговор?

Ответ: Этот разговор между БУХАРИНЫМ и мною происходил в районе Звенигорода, куда мы поехали на охоту.

Вопрос: Предпринимала ли организация какие-либо практические шаги в направлении реализации своих террористических установок. В чем конкретно они заключались?

Ответ: Я изложу все по порядку. Весной 1932 года, когда СЛЕПКОВ уехал в Саратов и ждал переброски в Ростов, я пришел к нему домой. У СЛЕПКОВА я застал участника организации АРЕФЬЕВА. В присутствии АРЕФЬЕВА, СЛЕПКОВ всячески расхваливал мне его, характеризуя его как человека, наиболее преданного, готового к практическим действиям. *По уходе АРЕФЬЕВА, СЛЕПКОВ мне сообщил, что, со слов БУХАРИНА, ему известно, что центр организации принял решение о признании террора в качестве метода борьбы и что в этом направлении АРЕФЬЕВ ведет практическую работу. Однако в детали этой работы СЛЕПКОВ меня тогда не посвятил. Рассказывая мне дальше о террористических планах организации, СЛЕПКОВ сказал, что в Ленинграде участник организации МАРЕЦКИЙ установил связь с террористической группой КАРЕВА. Через несколько дней МАРЕЦКИЙ у себя в квартире подтвердил мне свою связь с ленинградской террористической группой КАРЕВА*.

Вопрос: Что вам говорил МАРЕЦКИЙ о практической деятельности террористической группы КАРЕВА?

Ответ: О подробностях я не считал удобным расспрашивать, и он мне об этом ничего не говорил. Кроме того, в этой же беседе, которая велась в плане перспектив террора, СЛЕПКОВ меня спросил, как настроены участники организации, связанные непосредственно с УГЛАНОВЫМ, т.е. БАШЕНКОВ, ЧЕСНОКОВ и МАТВЕЕВ. Я ответил, что эти ребята настроены достаточно «крепко», что я беседовал с ними и что их готовность к активной террористической работе у меня не вызывает сомнений.

Вопрос: Откуда вам известна была готовность БАШЕНКОВА, ЧЕСНОКОВА и МАТВЕЕВА к активной террористической работе?

Ответ: В 1931 году БАШЕНКОВ, ЧЕСНОКОВ и МАТВЕЕВ бывали у меня дома. В процессе беседы вокруг положения в стране и партии они совершенно недвусмысленно высказывались как сторонники террористических методов борьбы с партийным руководством.

   МАТВЕЕВ заметил, что главная задача — это убрать СТАЛИНА любыми средствами, в том числе и террором.

   На мое заявление, что об этом наши люди только говорят, а разговорами мы положения не изменим, МАТВЕЕВ мне сообщил, что он не занимается болтовней, а подготовляет к террору группу молодежи, с которой лично не связан.

Вопрос: Из кого персонально состояла эта группа МАТВЕЕВА?

Ответ: Фамилии МАТВЕЕВ мне не называл. Да вообще тогда по соображениям конспирации, и особенно где говорилось о терроре, не принято было распространяться о деталях и лицах. Вспоминаю сейчас, что *об АРЕФЬЕВЕ, как о лице, ведущем непосредственную террористическую работу, СЛЕПКОВ говорил мне также позднее, примерно в августе 1932 года*. Вот при каких обстоятельствах: в середине 1932 года, после возвращения СЛЕПКОВА из дома отдыха, я зашел к нему на квартиру. Беседа вращалась вокруг предстоящей нелегальной конференции правых. Перечисляя лиц, участие которых в конференции по конспиративным соображениям нежелательно, СЛЕПКОВ назвал АРЕФЬЕВА, «поскольку он ведет непосредственную террористическую работу». В этой связи СЛЕПКОВ назвал также КУЗЬМИНА, приехавшего из Новосибирска, с которым он (СЛЕПКОВ) в эти дни много говорил, который «способен на практическое осуществление террора».

Вопрос: Вы показываете, что в августе месяце 1932 г. у вас был разговор с СЛЕПКОВЫМ о предстоящей нелегальной конференции правых. Кому принадлежит идея созыва конференции?

Ответ: Я об этом покажу ниже. Разрешите мне изложить ряд фактов из деятельности нашей организации до конференции.

   1930 год не оправдал наших надежд. Не произошло ни «общенародного» восстания, ни интервенции. Планы пятилетки перевыполнялись, колхозное движение стало на прочные рельсы.

   Зимой 1930—31 года БУХАРИН выступал на ряде подпольных совещаний нашей организации. В его речах основные установки тактики правых, данные им год назад, изложенные выше, оставались без изменения. На даче в Покровско-Стрешневе зимой 1930—31 года БУХАРИН говорил также и о тех условиях, в которые подпольная организация правых поставлена. «Теперь, — сказал БУХАРИН, — за каждое высказывание наших взглядов будут исключать из партии и арестовывать, так как эти взгляды объявлены несовместимыми с пребыванием в партии». БУХАРИН, однако, призывал не унывать. Работа организации невероятно затруднена, но не стала невозможной. Необходимо глубже уйти в подполье, вербовать кадры с большей осторожностью, гоняясь не столько за их количеством, сколько за качеством. Хотя 1930 г. и не оправдал наших надежд, но перспективы не безнадежны. СТАЛИНУ удалось путем «удачного маневра» (как назвал БУХАРИН статью «Головокружение от успехов») оттянуть развязку, но не разрешить коренных противоречий. БУХАРИН повторил развитую им год назад ориентацию на восстание, подтвердив, что тактика правых в этих восстаниях останется такой же, как она была намечена год назад, хотя сроки ожидаемой «победы» над сталинским руководством могут отдалиться.

   На другом совещании, состоявшемся той же зимой в квартире МАРЕЦКОГО, БУХАРИН говорил о невыполнимости пятилетки, не только в 4, но и в 5 лет, и повторял прежнюю пораженческую установку. *Он солидаризировался с вредителями ГРОМАНОМ, КОНДРАТЬЕВЫМ и другими в их установках на срыв пятилетки. Касаясь международного положения, БУХАРИН сказал, что в буржуазных странах больше «свободы», чем при сталинском руководстве в СССР. Судебные процессы над меньшевиками и вредителями БУХАРИН характеризовал как «театральные постановки»*, якобы необходимые руководству из внутриполитических и международных соображений. МАРЕЦКИЙ в своем выступлении сказал, что подсудимые на этих процессах такие же меньшевики, вредители и интервенты, «как мы китайцы».

   На другом совещании в этой же квартире МАРЕЦКОГО, той же зимой 1930—31 года ЦЕТЛИН в присутствии БУХАРИНА говорил об отношении правых к троцкизму следующее: надо раз и навсегда признать, заявил ЦЕТЛИН, что во внутрипартийных вопросах мы были неправы в 1923—1928 гг., а троцкисты правы целиком. Они раньше нас увидели, куда ведет «сталинский режим». В этом месте ЦЕТЛИНА перебил КУЗЬМИН, выкрикнувший: «убить СТАЛИНА». СЛЕПКОВ в основном солидаризировался с ЦЕТЛИНЫМ, но указал ему, что линия правых бухаринцев в отношении троцкизма «с самого начала» была отличной от сталинской линии, сославшись на меморандум БУХАРИНА 1924 года и на конфликты в редакции «Правды» с ЦК в 1927 году, о чем я показал выше.

   1931-й год — 3-й решающий год 1-й пятилетки нанес серьезный удар нашим надеждам на обострение «трудностей» и на массовое контрреволюционное движение в стране. Не оправдались также и наши расчеты на интервенцию. Перед нами был выбор: либо признать полностью правоту линии партии и сдаться, либо продолжать борьбу на старых позициях реставрации капитализма в условиях полной изоляции от масс, перейдя к авантюристической тактике борьбы без массы, к индивидуальному террору.

   Последний путь, как известно, избрали в этот момент троцкисты.

   На этот же путь встали и мы.

   На совещаниях актива нашей организации в ноябре 1931 года на квартире у меня и в начале 1932 года на квартире у СЛЕПКОВА, БУХАРИН произнес ряд речей, в которых указывал на серьезность понесенных нами поражений, на нашу изоляцию от масс вследствие неоспоримых успехов пятилетки и коллективизации. БУХАРИН в этих речах обрушивался на СТАЛИНА как на главного виновника нашего поражения. Эти его речи были полны злобных клеветнических выпадов против руководства партии и содержали в себе прямой призыв к убийству СТАЛИНА.

   *Весной 1932 года СЛЕПКОВ у себя на квартире прямо говорил мне о необходимости убийства СТАЛИНА («или мы, или СТАЛИН, кому-нибудь из нас не жить») и сообщил мне о переходе центра правых к тактике террора*.

   Параллельно происходит практическое оформление прежней нашей идеи о блоке с другими контрреволюционными и белогвардейскими организациями. В начале 1932 года СЛЕПКОВ у него на квартире на совещании актива организации обосновывал необходимость заключения блока с троцкистами. Он говорил, что «троцкисты приняли хозяйственную платформу правых, а правые — внутрипартийную платформу троцкистов. Тактика террора объединяет нас. Разногласия между нами и троцкистами несущественны».

   Ссылаясь на свой и МАРЕЦКОГО опыт многочисленных подпольных встреч с троцкистами в Москве, Самаре, Саратове и Ленинграде, СЛЕПКОВ утверждал, что троцкисты эволюционируют, приближаясь к нам. СЛЕПКОВ сообщил совещанию, что его точка зрения на необходимость заключения блока с троцкистами согласована с БУХАРИНЫМ, т.е. с центром правых и совещание приняло эту точку зрения. Через несколько дней БУХАРИН на квартире у СЛЕПКОВА в присутствии МАРЕЦКОГО подтвердил необходимость такого блока.

   О необходимости перехода к террору я несколько раз говорил лично с БУХАРИНЫМ. Помню мой разговор в ноябре 1932 г. Разговор начался с обстоятельств ареста СЛЕПКОВА. Я рассказал БУХАРИНУ все, что мне было известно. БУХАРИН заметил, что самое опасное для СЛЕПКОВА и нашей организации это, если ГПУ удастся раскрыть нашу террористическую работу. Особое беспокойство БУХАРИН высказал за судьбу КУЗЬМИНА и АРЕФЬЕВА в связи с тем, что он знал их как наиболее активных сторонников террора. В дальнейшей беседе я заметил БУХАРИНУ, что арестом СЛЕПКОВА, МАРЕЦКОГО и ПЕТРОВСКОГО наша группа обезглавлена, и высказал опасения насчет себя. БУХАРИН ответил, что, по его мнению, у меня (АСТРОВА) есть шансы уцелеть от ареста. Он далее предложил мне на некоторое время свернуть свои связи, соблюдать максимальную конспирацию и то же самое передать остальным участникам организации как директиву центра. В заключение БУХАРИН еще раз подчеркнул, что крайне важно, чтобы я остался на свободе, так как мне придется продолжать начатую СЛЕПКОВЫМ работу по подготовке террористического акта над СТАЛИНЫМ. Я принял это как директиву центра организации.

Вопрос: Давал ли вам БУХАРИН в эту встречу более конкретные указания о терроре?

Ответ: Нет, он только сказал, почти дословно, так, как я это воспроизвел выше.

Вопрос: Где именно происходила эта ваша встреча с БУХАРИНЫМ?

Ответ: Эта моя встреча с БУХАРИНЫМ (в ноябре 1932 г.) состоялась у Никитской площади. Он шел вместе с ТРАВИНОЙ. Мы пошли с БУХАРИНЫМ вдоль Тверского бульвара, по правой стороне, направляясь к Страстной площади. БУХАРИН извинился перед ТРАВИНОЙ, сказав ей, что нам нужно поговорить наедине, и она отстала от нас.

   *Когда беспокойство, вызванное арестом СЛЕПКОВА, несколько улеглось, мы снова вернулись к вопросам, связанным с подготовкой террора. В первых числах января 1933 года ко мне вечером пришел АРЕФЬЕВ. Он сообщил мне, что связи в среде кремлевских курсантов, при помощи которых он намеревался проникнуть в Кремль для убийства СТАЛИНА, в настоящий момент им утеряны. Он прямо заявил мне, что необходимо подготовить и организовать индивидуальный террор над СТАЛИНЫМ, проникнув для этой цели на какое-либо заседание центральных учреждений, где будет СТАЛИН. АРЕФЬЕВ спросил меня, не возьмусь ли я лично совершить этот теракт*.

Вопрос: Почему АРЕФЬЕВ обратился к вам?

Ответ: Во-первых, потому что мои настроения ему были достаточно хорошо известны, а во-вторых, он дал мне понять, что знает о моем разговоре с БУХАРИНЫМ, во время которого тот мне сказал, что я должен буду продолжать террористическую работу, прерванную арестом СЛЕПКОВА.

   Предлагая мне взять на себя совершение террористического акта, АРЕФЬЕВ показывал, что мне, как человеку, относительно меньше скомпрометированному, технически это будет легче осуществить. Я ответил, что лично я не считаю целесообразным, чтобы исполнителем теракта явился человек заведомо близкий с БУХАРИНЫМ или вообще правый, ибо в этом случае наши лучшие кадры были бы физически уничтожены. Я указал АРЕФЬЕВУ, что выгоднее было бы совершить теракт против СТАЛИНА руками белогвардейцев, например, эсеров, тогда правые остались бы незапятнанными, сумев вместе с тем пожать его плоды. Насколько мне известно, в направлении установления отношений с эсерами предпринимались кое-какие шаги.

Вопрос: Какие именно?

Ответ: Я, в частности, имею ввиду отношения БУХАРИНА с эсером СЕМЕНОВЫМ. Зимой 1932 года БУХАРИН, СЛЕПКОВ и я направлялись к ТРАВИНОЙ. По дороге БУХАРИН сказал, что после значительного перерыва к нему снова стал заходить эсер СЕМЕНОВ и что он (БУХАРИН) ведет с СЕМЕНОВЫМ откровенные политические беседы. Когда мы шли от ТРАВИНОЙ, СЛЕПКОВ сказал мне, что, по словам БУХАРЙНА, между ним и СЕМЕНОВЫМ были разговоры о политическом блоке. Чем это кончилось, я не знаю. Но этот факт, особенно в свете имевших место ранее прямых высказываний самого БУХАРИНА о том, что «жизнь может быть подскажет нам временный блок с эсерами», представляется мне существенным.

   Независимо от предложения, сделанного АРЕФЬЕВЫМ лично мне, он сообщил, что ему через правого ПАНОВА удалось связаться с троцкистской террористической группой и что среди участников этой группы АРЕФЬЕВ видел человека в военной форме, про которого АРЕФЬЕВУ сказали, что он работает в органах ОГПУ. В присутствии и с участием этого военного было решено начать подготовку теракта против СТАЛИНА.

Вопрос: Кто он, этот военный? Какие вам известны о нем подробности?

Ответ: Я вспоминаю, что АРЕФЬЕВ мне сказал, будто ему передали, что этот военный является руководящим работником ГПУ Белоруссии.

   Я одобрил предпринятые АРЕФЬЕВЫМ шаги в смысле установления связи с троцкистской террористической группой и просил его информировать меня о дальнейших шагах этой группы.

Вопрос: Знал ли БУХАРИН о связи АРЕФЬЕВА с троцкистской террористической группой?

Ответ: Да, знал. БУХАРИН знал об этом от АЙХЕНВАЛЬДА вот при каких обстоятельствах. В январе 1933 г. через несколько дней после моей изложенной выше встречи с АРЕФЬЕВЫМ, я зашел к АЙХЕНВАЛЬДУ. Зная, что АЙХЕНВАЛЬД продолжает встречаться с БУХАРИНЫМ, я рассказал ему содержание моей беседы о терроре с АРЕФЬЕВЫМ, в частности о том, что последний связался с троцкистской террористической группой, готовящей теракт над СТАЛИНЫМ. Просил, чтобы он это передал БУХАРИНУ.

   Спустя несколько дней я вечером пришел к АЙХЕНВАЛЬДУ и тот сообщил мне, что все, что я просил, он рассказал БУХАРИНУ. Вас вероятно интересует, зачем понадобилось прибегать к посредничеству АЙХЕНВАЛЬДА. Отвечаю: было обусловлено, чтобы на время АРЕФЬЕВ и я, по конспиративным соображениям, избегали непосредственной связи с БУХАРИНЫМ.

   Лето и осень 1932 г. были периодом нового оживления наших надежд на подъем массового противосоветского движения в стране. На горизонте вырисовываются новые трудности с хлебозаготовками в условиях колхозной деревни. Тогда много говорили о южных районах, особенно о Кубани, о неурожае на Украине и т.д.

   Этим мы поспешили воспользоваться, усилив свою подпольную работу. Около 10 августа 1932 г. СЛЕПКОВ приехал в Москву с юга и при встрече со мной у него на квартире сказал мне, что по его оценке в стране вновь «воскресает» та обстановка общего хозяйственного и политического кризиса, которая была в наличии к началу 1930 г. «Всюду, - сказал он, - слышны те разговоры, что и два года назад». Поэтому он, СЛЕПКОВ, думает, что активу нашей организации необходимо собраться и обсудить во всю широту вопросы платформы и тактики правых в связи с оценкой международного и внутреннего положения СССР, чтобы подготовить подпольную организацию и кадры правых к возобновлению открытой борьбы за свержение сталинского руководства, возможной в недалеком будущем. Через несколько дней СЛЕПКОВ пришел ко мне на квартиру и сказал, что в конце августа необходимо созвать, как он говорил, конференцию для обсуждения тех вопросов, о которых он говорил со мной в предшествующую встречу. СЛЕПКОВ сказал, что он говорил об этом с МАРЕЦКИМ и ПЕТРОВСКИМ и что они с ним согласны.

   СЛЕПКОВ далее сообщил мне, что он списывался с рядом участников организации, работающими в провинции, и вызывал их в Москву на август. Около 20/VIII-32 г. на квартире у СЛЕПКОВА состоялось совещание с участием СЛЕПКОВА, МАРЕЦКОГО, ПЕТРОВСКОГО, моим и ЖИРОВА. Совещание постановило созвать конференцию в последних числах августа.

Вопрос: Эта конференция была созвана по инициативе только СЛЕПКОВА?

Ответ: Нет, созыв ее был согласован с членом центра правых ТОМСКИМ. Было это так:

   Ввиду отсутствия БУХАРИНА в Москве, совещание делегировало СЛЕПКОВА и ЖИРОВА к ТОМСКОМУ как представителю центра за директивами по проведению конференции и для выяснения тактической позиции центра в настоящий момент.

Вопрос: Когда состоялась конференция, кто в ней участвовал, какие вопросы обсуждались и какие решения были приняты?

Ответ: Конференция работала в Москве с 26/VIII по 1/IX-1932 г. Она имела 3 заседания: из них 2 первых у меня на квартире (Беговая, 22) и третье — у МАРЕЦКОГО (Брюсовский пер.). На конференции участвовали: СЛЕПКОВ (Ростов), МАРЕЦКИЙ (Ленинград), КУЗЬМИН (Новосибирск), ПЕТРОВСКИЙ (Саратов), АЛЕКСАНДРОВ (Свердловск), я (Москва), ЖИРОВ (Москва), ЛЕВИН (Саратов), ЧЕРНУХИН (Москва), ИДЕЛЬСОН (Москва), ГРОЛЬМАН (Москва), ГАСПЕРСКАЯ (Москва).

   На первых двух заседаниях присутствовала также АСТРОВА, а на втором — ПЕТРОВСКАЯ. Председателем конференции был единогласно избран СЛЕПКОВ. Должен здесь сказать, что перед началом первого заседания конференции, когда ее участники уже собрались в мою квартиру, СЛЕПКОВ мне рассказал, что КУЗЬМИН и АРЕФЬЕВ практически разработали план захвата Кремля ротой курсантов (у АРЕФЬЕВА были какие-то связи среди курсантов, охранявших Кремль) с арестом членов правительства и убийством СТАЛИНА. На первом заседании конференции СЛЕПКОВ и ЖИРОВ сделали информацию о посещении ими ТОМСКОГО, сообщив участникам конференции, что ТОМСКИЙ солидаризировался с ними в оценке обстановки в стране. Точка зрения ТОМСКОГО, как она была изложена СЛЕПКОВЫМ и ЖИРОВЫМ, такова: в стране развертывается хозяйственный и политический кризис, растет недовольство партийных и беспартийных масс политикой партии, неизбежна волна народных восстаний. Обстановка в самом ближайшем будущем потребует от нас активных выступлений с применением всех средств борьбы. Эту точку зрения ТОМСКИЙ, по словам ЖИРОВА и СЛЕПКОВА, изложил им от имени центра правых. От имени центра правых ТОМСКИЙ дал через ЖИРОВА и СЛЕПКОВА конференции директиву «сколачивать кадры, с целью возобновления в ближайшем будущем открытой борьбы за свержение сталинского руководства». ТОМСКИЙ одобрил нашу инициативу обсудить вопрос о платформе и тактике правых на конференции.

   По словам СЛЕПКОВА и ЖИРОВА, они задали ТОМСКОМУ вопрос, нет ли в центре правых разногласий, поддержат ли вас в предстоящем открытом выступлении против партии РЫКОВ и БУХАРИН. ТОМСКИЙ категорически заверил их, что разногласий в центре правых нет и нет никаких оснований сомневаться в твердости позиции РЫКОВА и БУХАРИНА в момент предстоящей борьбы. Настроение ТОМСКОГО СЛЕПКОВ и ЖИРОВ характеризовали как «боевое». Эту же информацию ЖИРОВ повторил и на втором наиболее широком по составу заседании конференции. На первом же заседании конференции СЛЕПКОВ информировал присутствующих о том, что к нему на днях приходил СТЭН и от имени группы «леваков» предложил нам заключить с ними блок. СЛЕПКОВ вступил с ним в связь, сказав, что поставит этот вопрос на обсуждение актива организации. Вопрос этот обсуждался на втором заседании конференции, и было постановлено заключить блок с группой леваков (ЛОМИНАДЗЕ, СТЭН, ШАЦКИЙ и др.). На первом заседании конференции был заслушан доклад АЛЕКСАНДРОВА о хозяйственном положении страны. Докладчик говорил о развертывании глубокого хозяйственного кризиса, обвиняя руководство партии в подрыве основ народного хозяйства в СССР, и издевался над лозунгом выполнения пятилетки в 4 года, говоря, что она невыполнима и в 5 лет.

   На втором заседании был заслушан доклад АЙХЕНВАЛЬДА об общем политическом положении страны и задачах нашей организации. Доклад был дополнен программными выступлениями СЛЕПКОВА. Как АЙХЕНВАЛЬД, так и СЛЕПКОВ развивали и обосновывали те основные положения, которые были переданы ЖИРОВЫМ и СЛЕПКОВЫМ на первом заседании конференции от имени ТОМСКОГО. Речь СЛЕПКОВА содержала в себе ряд злобных клеветнических выпадов против СТАЛИНА и прямой призыв к его убийству. В прениях по докладу АЙХЕНВАЛЬДА выступали все участники конференции, за исключением ГАСПЕРСКОЙ, а также присутствовавших АСТРОВОЙ и ПЕТРОВСКОЙ. В основных установках расхождений между выступавшими не было. КУЗЬМИН выступил за тактику террора и «дворцовый переворот». Ввиду единодушия среди членов конференции, докладчики отказались от заключительных слов. Решения конференции по соображениям конспирации решено было на самом заседании не протоколировать и сформулировать их предложено было председателю конференции СЛЕПКОВУ, что и сделал он в конце заседания.

   Решения в основном свелись к следующему:

   1) Сталинская политика партии, несмотря на внешние успехи индустриализации и коллективизации, привела страну к глубокому хозяйственному и политическому кризису. Страна стоит перед новой полосой народных восстаний против сталинского руководства.

   2) Выход для страны возможен только при проведении программы правых.

   3) Платформа правых, выдвинутая в 1928—29 гг. в речах вождей и их заявлениях, себя оправдала и должна быть сохранена.

   4) Задача правых в текущий момент: сколачивать кадры и укреплять нелегальную организацию, усилить вербовку новых членов организации, ведя устную пропаганду и используя все возможности печатной пропаганды (нелегально), сочетая это с легальными возможностями.

   5) Ориентировать организацию правых на близость открытого выступления с целью свержения сталинского руководства. Возможно, что для начала мы потребуем открыть дискуссии с тем, чтобы перенести ее в массы, а тем временем готовиться к активным выступлениям с применением всех средств борьбы вплоть до восстания, террора и дворцового переворота.

   6) Подтвердить правильность принятой центром правых тактики блока с троцкистами и заключить блок с леваками (ЛОМИНАДЗЕ, СТЭН, ШАЦКИЙ).

   Как известно, часть участников конференции была вскоре арестована.

Вопрос: Обсуждалась ли на конференции известная рютинская платформа?

Ответ: На перечисленных совещаниях конференции рютинская платформа не обсуждалась. Мы ее обсуждали позднее в более узком кругу.

Вопрос: Когда и где?

Ответ: Я об этом расскажу все как было:

   *Рютинская платформа по существу явилась документом не РЮТИНА, а центра правых*. Это видно из следующего: около 10 сентября 1932 г. на квартире СЛЕПКОВА состоялось совещание, в котором участвовали: СЛЕПКОВ, МАРЕЦКИЙ, я, АЙХЕНВАЛЬД, ЗАЙЦЕВ и АРЕФЬЕВ. Предметом обсуждения была т.н. рютинская платформа. СЛЕПКОВ, изложив нам содержание этой платформы, сказал, что она по своему содержанию в решающих вопросах идентична платформе, принятой нами на нашей конференции, о которой я говорил выше. В частности, СЛЕПКОВ сказал, что рютинская платформа так же, как и наше решение, содержит в себе требование применения в борьбе против руководства ВКП(б) всех средств вплоть до террора. *СЛЕПКОВ далее сообщил, что главными авторами рютинской платформы были РЫКОВ, БУХАРИН, ТОМСКИЙ и УГЛАНОВ и что было обусловлено в случае провала изобразить этот документ как документ только РЮТИНА, дабы не поставить под удар руководящую верхушку правых*. Вот основное, что я знал о подпольной работе правых до моего ареста.

Вопрос: Когда и за что вы были арестованы?

Ответ: Я был арестован 18 февраля 1933 года в Москве и 23 апреля 1933 года был приговорен Коллегией ОГПУ к 3 годам заключения в политизолятор за участие в контрреволюционной организации правых. 16 июня 1934 года я был досрочно освобожден и отправлен в ссылку в гор. Воронеж, где 16 февраля 1936 г. ссылка мне была заменена «минусом 40».

   Те условия, которые имелись в изоляторе, мы посильно использовали для установления связи с нашими единомышленниками на воле. Связь с «волей» осуществлялась через проживавшую в Москве Галину ШАЛАХОВУ. Сведения о положении дел в организации ШАЛАХОВА сообщала СЛЕПКОВУ в письмах к нему, адресованных в Уральский изолятор, применяя зашифрованные обороты речи и выражения. Со своей стороны СЛЕПКОВ в своих письмах к ШАЛАХОВОЙ применял такие же условные обороты речи, сообщал ей о происходящем в изоляторе и давал указания по связи с руководящими кадрами организации, оставшимися в Москве.

   В Суздальской тюрьме я и участники нашей организации ХАХАРЕВ, ДОМАШИН (ДОМАШИН Пансофий в начале 1933 года, до момента своего ареста работал в Сокольническом райкоме ВКП(б) гор. Москвы, кажется, инструктором) и СОМОВ установили связь и дружбу с сидевшими там троцкистами: ГАЕВСКИМ, БОЛОТНИКОВЫМ и МИХАЛЕВИЧЕМ. Мы все сходились на почве взаимного признания террора как метода борьбы с партией и советской властью. В такой атмосфере, сидя в тюрьме, мы утверждались в своих террористических настроениях и намерениях. Так, СОМОВ в беседах со мной весной 1934 года в Суздальском изоляторе неоднократно заявлял о своей готовности взять на себя совершение теракта над СТАЛИНЫМ. Аналогичные террористические настроения высказывались троцкистом СОМЕРОМ, правым РАДИВИЛИНЫМ, троцкистом ГАЕВСКИМ. Из заслуживающих внимания фактов, касающихся деятельности правых «на воле», я узнал от названного выше ДОМАШИНА следующее: в ноябре—декабре 1933 года ДОМАШИН рассказал мне, что в Москве он был связан с одной из групп организации правых, имевшей своих людей на ряде предприятий Москвы, а также в партаппарате и среди хозяйственников. В числе участников этой группы ДОМАШИН назвал мне б. директора авиационного завода ГОРБУНОВА, погибшего в 1934 году. Из этой его информации я помню, что ряду членов организации удалось получить назначения на должности начальников политотделов МТС и совхозов. Сам ДОМАШИН, по его словам, входил в группу, находившуюся в Сокольническом районе, и был связан с центральной группой этой организации. К какому времени относится деятельность этой организации, кто персонально еще входил в ее состав, я сказать не могу. Возможно, что ДОМАШИН мне говорил об этом несколько подробнее, но я забыл.

Вопрос: Где вы работали после освобождения из изолятора?

Ответ: Как я уже сказал, я был выслан в Воронеж. Попав в ссылку в Воронеж, где я пробыл с июня 1934 г. по ноябрь 1936 года, я приступил там к возобновлению организационных связей. В частности, с НЕСТЕРОВЫМ и МЕБЕЛЕМ, находившимися в Воронеже. МЕБЕЛЬ приехал в Воронеж в 1936 году из Тобольска, где он отбывал ссылку. Там, в Тобольске, он, по его словам, установил орг. связь с УГЛАНОВЫМ. МЕБЕЛЬ рассказал мне, что Угланов остается на непримиримых позициях и бывает наездами в Москве, где связывается со своими единомышленниками, продолжающими в Москве вести активную работу. Сам МЕБЕЛЬ в беседах со мной высказывал крайнее озлобление против руководства ВКП(б), особенно СТАЛИНА, подчеркивая, что выход он видит в убийстве СТАЛИНА.

Вопрос: Существовала ли в период вашего пребывания в Воронеже связь между вами и центром правых?

Ответ: Да, такая связь существовала.

Вопрос: Как осуществлялась эта связь?

Ответ: Я уже показывал выше, что, живя в Воронеже, установил организационную связь с отбывавшим там ссылку правым НЕСТЕРОВЫМ. С центром в лице РЫКОВА связь осуществлялась через жену НЕСТЕРОВА АРТЕМЕНКО, систематически приезжавшую в Воронеж. Я вспоминаю приезд АРТЕМЕНКО из Москвы в Воронеж в августе 1934 г. Она остановилась на ст. Графская, где мы с НЕСТЕРОВЫМ снимали дачу. Здесь АРТЕМЕНКО информировала нас о том, что она продолжает в Москве поддерживать связь с РЫКОВЫМ и что перед ее отъездом РЫКОВ поручил ей передать нам директиву, смысл которой сводится (в ее изложении) к тому, чтобы продолжать двурушничать, «не скупясь на похвалы генеральной линии партии и СТАЛИНА». АРТЕМЕНКО сообщила, что РЫКОВ, БУХАРИН и ТОМСКИЙ, как ей известно со слов РЫКОВА, не думают менять свою линию, продолжают представлять собою центр правых, продолжают руководить подпольной работой правых. Из информации АРТЕМЕНКО я вспоминаю ее рассказ о том, что ТОМСКИЙ в ОГИЗе и РЫКОВ в Наркомате связи проводят вредительскую линию, саботируя работу, уклоняются от разрешения крупных вопросов под предлогом того, что каждый из них окружен, якобы, специально партийными «приставленными» к ним людьми. Так, по словам АРТЕМЕНКО, объяснял ей РЫКОВ свою роль в Наркомате связи и роль ТОМСКОГО в ОГИЗе.

   Наибольший, однако, интерес представляет сообщение, сделанное АРТЕМЕНКО во время ее приезда в Воронеж в декабре 1934 года. Это сообщение она делала мне и НЕСТЕРОВУ в квартире последнего по ул. Карла Маркса. Она начала издалека: а именно, что еще тогда, когда НЕСТЕРОВ, АРТЕМЕНКО, РАДИН и ГОЛЬДМАН работали в секретариате РЫКОВА, РАДИН однажды в присутствии перечисленных лиц высказывался за желательность убийства СТАЛИНА и что РЫКОВ с этим полностью солидаризировался. НЕСТЕРОВ этот факт высказывания РАДИНА вспомнил и подтвердил. В этой, как и в других, беседах АРТЕМЕНКО проявляла крайнее озлобление против СТАЛИНА.

   После небольшой паузы АРТЕМЕНКО рассказала мне и НЕСТЕРОВУ, что она сама вела на улицах Москвы наблюдение за проездом правительственных машин с целью покушения на СТАЛИНА.

Вопрос: Когда именно она вела это наблюдение?

Ответ: Из фактов, которые я потом приведу, видно, что это относится к 1934—1936 гг. Из ее дальнейшего изложения я запомнил следующее: правительственные машины, на которых ездят СТАЛИН, МОЛОТОВ и другие члены правительства, она (АРТЕМЕНКО) может сразу отличить от всех прочих машин. Они двигаются полным ходом по нескольку, следом одна за другой, и что это делается из соображений предосторожности. Милиционеры, по наблюдениям АРТЕМЕНКО, узнают правительственные машины и пропускают их вне всяких правил уличного движения. АРТЕМЕНКО далее сообщала, что ведя наблюдение, она установила, что СТАЛИН и другие члены правительства часто ездят по Арбату, направляясь в Зубалово, причем с Арбата в последнее время убрали трамвай со специальной целью обеспечить безопасность и быструю езду при проезде правительственных машин в сторону Зубалово. По словам АРТЕМЕНКО, она специально наблюдала за мероприятиями ГПУ по охране членов правительства на улицах Москвы в момент перенесения останков КИРОВА с Октябрьского вокзала в Дом Союзом и в момент перенесения их из Дома Союзов на Красную площадь. По наблюдениям АРТЕМЕНКО, в этот день были мобилизованы все силы милиции и ГПУ, а также ряд воинских частей. На улицах, где за процессией шли члены правительства, тротуары с публикой были отгорожены шпалерами красноармейцев и даже окна во многих домах, выходящих на улицу, были под наблюдением охраны.

Вопрос: Говорила ли АРТЕМЕНКО, кто персонально давал ей поручение вести наблюдение?

Ответ: *В прямой форме не говорила. Но поскольку в этой, как и в предыдущей, информации она говорила о своей организационной связи с РЫКОВЫМ, от которого она (как я показывал) получала директивы, по всему видно было, что и это поручение исходило от РЫКОВА*.

Вопрос: А вы прямо ее не спросили?

Ответ: Нет, потому что не считал это удобным.

Вопрос: Назвала ли АРТЕМЕНКО своих соучастников по наблюдению?

Ответ: Нет, не называла.

Вопрос: Имела ли она оружие, в частности, в момент наблюдения?

Ответ: Имела ли АРТЕМЕНКО оружие в момент наблюдения за правительственными машинами, я не знаю. Но о том, что оружием она располагала, я знаю с ее собственных слов. В одну из бесед в Москве она как-то сказала мне, что, опасаясь ареста, она на всякий случай спрятала хранившиеся у нее револьверы, кому-то снесла их.

Вопрос: Какое оружие?

Ответ: Не знаю. Помню только, что было сказано «револьверы», т.е. во множественном числе.

Вопрос: Известно ли вам, где АРТЕМЕНКО приобрела оружие?

Ответ: АРТЕМЕНКО мне говорила, будто револьвер ей в свое время подарил кто-то из ее знакомых в ОГПУ.

Вопрос: Что вам известно о дальнейшей террористической деятельности АРТЕМЕНКО?

Ответ: В конце июля 1936 года я будучи в Москве зашел к АРТЕМЕНКО (на Никольской). Мы вернулись к ее прежним сообщениям о наблюдении за правительственными машинами. Она рассказала мне, что во время похорон Горького она вела слежку за СТАЛИНЫМ. Она находилась в толпе вблизи входа в Дом Союзов, где стояло тело Горького. На ее глазах к Дому Союзов подъехало несколько автомобилей. Из одного из них вышел СТАЛИН и вошел в Дом Союзом. АРТЕМЕНКО с озлоблением и возмущением рассказывала, как окружающие кричали «ура» и другие слова приветствия СТАЛИНУ. В конце разговора она заявила, что работу по наблюдению она будет продолжать с прежней настойчивостью и что она не теряет надежды на успешный исход «предприятий», как она выразилась.

Вопрос: Встречали ли вы АРТЕМЕНКО после июля 1936 года?

Ответ: Да, встречал. Два или три раза, в сентябре мес. 1936 года в Воронеже. Говорила ли она мне в эти встречи что-либо нового о террористической работе, которую она ведет, я с точностью сказать не могу. В ноябре мес. 1936 года я был арестован.

Вопрос: В этот период в Москве вы поддерживали связь с БУХАРИНЫМ и РЫКОВЫМ?

Ответ: *По соображениям конспирации я в этот период непосредственной связи с БУХАРИНЫМ не поддерживал. Что касается РЫКОВА, то связь с ним до последнего времени, как я показал выше, осуществлялась через АРТЕМЕНКО*.

Записано с моих слов правильно, мною прочитано. АСТРОВ

Допросили:

Начальник 4-го отдела ГУГБ комиссар

 государственной безопасности 3 ранга КУРСКИЙ

Пом. нач. 1 отд. 4 отдела ГУГБ

 капитан государственной безопасности ЛУЛОВ

Оперуполномоченный 1 отд. 4-го отдела ГУГБ

 лейтенант государственной безопасности МАТУСОВ