К истории споров о Великой французской революции

Владимир Георгиевич Ревуненков

К ИСТОРИИ СПОРОВ о ВЕЛИКОЙ ФРАНЦУЗСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ

Великая французская революция и Россия

М.: Прогресс. 1989. С.34-49

---

От редакторов Vive Liberta

Эта статья была нами подготовлена в рамках подборки "Якобинская диктатура в современной историографии":
В.Г.Ревуненков. Проблемы якобинской диктатуры в новейших работах советских историков (1967)
Проблемы якобинской диктатуры: симпозиум в секторе истории Франции Института всеобщей истории АН СССР (1970)
Материалы "круглого стола" "Якобинство в исторических итогах Великой французской революции (1995)
Также можно ознакомиться с мнением Альбера Собуля - например, с его статьей "Классическая историография французской революции. О нынешних спорах" (1976), которая ничуть не устарела, со взглядом на дискуссию о якобинской диктатуре Евг.Серг.Летчфорда, представляющего ее как "конфликт школ", московской и ленинградской (2000), и точкой зрения Ефима Борисовича Черняка (не являющегося, между прочим, специалистом по истории Великой французской революции и не написавшего ни одной работы по этой теме).
Проблемы историографии якобинской диктатуры затрагивались в наших дискуссиях – о марксизме и о статье Е.Б.Черняка

Гиперссылки с этой страницы ведут на персоналии упоминаемых в тексте персонажей либо авторов текста, на работы, имеющиеся в библиотеке, и на тематические подборки.

---

Историю Великой французской революции изучали многие поколения ученых. Посвящен­ная ей историческая литература поистине не­объятна. Но и в наше время научное истолкова­ние этого величайшего события в новой исто­рии Европы еще весьма далеко от своего завер­шения. В историографии этой революции идут длительные, горячие споры, причем не по ка­ким-либо частностям или деталям, а по глав­ным, коренным вопросам данной темы. Споры вызывает уже вопрос о хронологиче­ских рамках первой французской революции. Когда эта революция началась, когда кончи­лась, да и была ли во Франции конца XVIII в. одна революция или несколько? На эти вопро­сы в исторической литературе давались и да­ются самые различные ответы. Еще в либеральной историографии XIX — начала XX в. сложилось представление о Вели­кой французской революции как об одной и единой революции («глыбе» — по выражению Клемансо), прошедшей в своем развитии ряд этапов. Правда, о хронологических рамках ре­волюции и ее внутренней периодизации истори­ки спорили. Французские историки периода Реставрации (Ф.Минье, А.Тьер), которые, соб­ственно, первыми увидели в этой революции классовую борьбу между буржуазией и дворян­ством, понимали под нею период 1789— 1814гг., т.е. считали и консулат, и империю Наполеона закономерными этапами развития революции¹. А.Олар, глава буржуазно-республиканской школы в историографии Французской революции, сложившейся на ру­беже XIX и XX вв., отказывался признавать «императорский деспотизм» фазой революции и ограничивал ее периодом 1789—1804 гг.² Представители известной «русской школы» историков Французской революции (Н.И.Кареев, Е.В.Тарле) исключали из числа этапов развития революции и консулат, т.е. понимали под нею период 1789—1799 гг.³

Что касается внутренней периодизации Французской революции, то Олар, например, делил ее на четыре этапа: конституционная мо­нархия (1789—1792), которую он характеризо­вал как «буржуазный порядок, основанный на имущественном цензе»; демократическая рес­публика (1792—1795), представлявшаяся ему временем, «когда народ отнял у буржуазии ее политические привилегии»; буржуазная респу­блика (1795—1799), когда «политические при­вилегии буржуазии были вновь восстановле­ны»; плебисцитарная республика (1799—1804), когда произошло усиление исполнительной власти.

Н.И.Кареев выделял в десятилетии 1789—1799 гг. два основных этапа, гранью между ко­торыми считал переворот 9 термидора II г. (27 июля 1794 г.). Первый период он характери­зовал как период «развития революционного движения, достигающего своего кульмина­ционного пункта в эпоху террора», а второй — как «начало реакции, мало-помалу приводя­щей к бонапартовскому военному деспотиз­му»⁴.

В новейшей французской буржуазной исто­риографии возобладала тенденция делить ре­волюцию конца XVIII в. либо на ряд вполне са­мостоятельных революций («революция 14 июля», «революция 10 августа», «революция 31 мая», «революция 9 термидора» и др.), либо на ряд автономных революций, т.е. революций, совпадавших во времени, но развивавшихся вполне самостоятельно («дворянская револю­ция», «буржуазная революция», «крестьянская революция», «санкюлотская революция»). На­чало такому подходу положил леворадикаль­ный историк А.Матьез, главные труды кото­рого вышли в 20-е годы. Матьез считал, что во Франции конца XVIII в. произошли четыре по­следовательно сменявшие друг друга револю­ции: дворянский бунт 1787 г., буржуазная рево­люция 1789 г., демократическая и республикан­ская революция 10 августа 1792 г., революция 31 мая 1793 г., представлявшаяся ему попыт­кой осуществления социальной демократии. Крайне идеализируя Робеспьера, Матьез видел в перевороте 9 термидора конец революции (т.е., как ему представлялось, конец всего ци­кла революций)⁵.

Современные французские буржуазные ис­торики Ф.Фюре и Д.Рише давно и начисто отвергали «традиционное» (т.е., по их мнению, «устаревшее») представление о революции кон­ца XVIII в. как о «единой» революции, к тому же революции антифеодальной, ускорившей развитие Франции по капиталистическому пу­ти. Они предлагают «новую интерпретацию» этой революции как якобы оказавшей пагубное влияние на дальнейшее развитие капитализма в стране и представлявшей собой переплетение трех совпавших во времени, но совершенно различных революций: революции либерально­го дворянства и буржуазии, отвечавшей как ду­ху философии XVIII в., так и интересам капита­листического развития; архаичной по своим це­лям и результатам крестьянской революции, не столько антифеодальной, сколько антибуржуа­зной и антикапиталистической; революции санкюлотской, враждебной капиталистической концентрации и потому по существу своему ре­акционной. Эти авторы утверждают, что из-за народного движения, «движения нищеты и гне­ва», революция «сбилась с пути», что ее «зане­сло», особенно на этапе якобинской диктатуры, и что лишь переворот 9 термидора положил ко­нец «отклонению» революции от ее либеральных и буржуазных задач⁶. Книга Фюре вос­производит в самой крайней форме некоторые идеи А.Токвиля и особенно И.Тэна, ненависть которого к Парижской Коммуне 1871 г. опре­делила его подход к якобинизму. Фюре доба­вил к этому еще яростную враждебность к боль­шевизму. Но все это требует особой критиче­ской статьи.

В марксистской историографии Француз­ская революция рассматривается как сложный, многосторонний, но внутренне единый про­цесс, прошедший через определенные этапы своего развития. Правда, хронологические рамки революции и в марксистской литературе определялись по-разному.

К.Маркс и Ф.Энгельс разделяли представ­ление историков периода Реставрации о первой французской революции как революции 1789—1814 гг. Это явствует из многих их высказыва­ний. Так, например, в работе Маркса «Восем­надцатое брюмера Луи Бонапарта» (1852) мы читаем: «Революция 1789—1814 гг. драпирова­лась поочередно то в костюм Римской респу­блики, то в костюм Римской империи»⁷. А вот что писал Энгельс в работе «Внешняя политика русского царизма» (1890): «Победа над Напо­леоном была победой европейских монархий над французской революцией, последней фазой которой являлась наполеоновская империя»⁸. В развитии самой революции Маркс и Эн­гельс видели восходящую линию, вершиной ко­торой была якобинская диктатура. Главной особенностью восходящей линии революции они считали то, что на каждом ее следующем этапе к власти приходили все более радикаль­ные группировки буржуазии, все более возра­стало влияние народных масс на ход событий, все более последовательно решались задачи буржуазно-демократического преобразования. Напротив, смысл переворота 9 термидора Маркс и Энгельс видели в том, что демократи­ческие элементы буржуазии были отстранены от власти, с влиянием народных масс на зако­нодательство и управление было покончено, а развитие революции направлено по пути, вы­годному исключительно буржуазной верхушке общества. «27 июля Робеспьер пал, и началась буржуазная оргия», — писал Энгельс⁹.

Правление Наполеона Маркс и Энгельс рассматривали как один из важнейших этапов утверждения во Франции буржуазных обще­ственных порядков, подчеркивая одновремен­но, что именно в ходе наполеоновских войн феодальные отношения были подорваны почти по всей Западной Европе. «Камилль Демулен, Дантон, Робеспьер, Сен-Жюст, Наполеон... — писал Маркс, — осуществляли в римском ко­стюме и с римскими фразами на устах задачу своего времени — освобождение от оков и уста­новление современного буржуазного общества. Одни вдребезги разбили основы феодализма и скосили произраставшие на его почве фео­дальные головы. Другой создал внутри Фран­ции условия, при которых только и стало воз­можным развитие свободной конкуренции, экс­плуатация парцеллированной земельной со­бственности, применение освобожденных от оков промышленных производительных сил нации, а за пределами Франции он всюду раз­рушал феодальные формы в той мере, в какой это было необходимо, чтобы создать для бур­жуазного общества во Франции соответствен­ное, отвечающее потребностям времени окру­жение на европейском континенте»¹⁰.

В.И.Ленин, уточняя и развивая Марксову теорию буржуазно-демократической револю­ции, выдвинул положение о бонапартизме как особой форме буржуазной контрреволюции, внеся тем самым определенную поправку и в Марксову периодизацию первой французской революции. «История Франции показывает нам, — писал он, — что бонапартистская контр­революция выросла к концу XVIII века (а по­том второй раз к 1848—1852 гг.) на почве контрреволюционной буржуазии, прокладывая в свою очередь дорогу к реставрации монархии легитимной. Бонапартизм есть форма правле­ния, которая вырастает из контрреволюцион­ности буржуазии в обстановке демократиче­ских преобразований и демократической рево­люции»¹¹.

В советской исторической литературе дол­гое время господствовало представление о Ве­ликой французской революции как революции 1789—1794 гг. Переворот 9 термидора долго оценивался некоторыми нашими историками не просто как реакционный буржуазный пере­ворот, направивший развитие революции по нисходящему пути, а как «конец революции», что искажало всю дальнейшую картину собы­тий. «9 термидора было последним днем революции, — писал, например, А.З.Манфред. — С гибелью Робеспьера... закончилась последняя глава Великой французской революции»¹². Но в известном коллективном труде советских ученых «История Франции» подчеркива­ется, что первая французская революция закон­чилась отнюдь не 9 термидора. «Этим днем за­кончилась поступательная линия в развитии ре­волюции, — читаем мы там, — начался ее упа­док, завершившийся установлением личного, авторитарного режима Наполеона Бонапар­та»¹³.

Видные зарубежные историки-марксисты В.Марков и А.Собуль также выделяют в ходе развития Французской революции не только ее восходящую, но и нисходящую фазу, гранью между которыми они считают переворот 9 тер­мидора. «Захват власти термидорианской бур­жуазией, — пишут они, — завершил не револю­цию, а ее восходящую фазу, вершиной которой была... якобинская диктатура»¹⁴.

Мы полагаем, что Великая французская революция охватывает не четверть века (1789—1814), как это принималось в историче­ской науке при жизни К.Маркса и Ф.Энгельса, и не пятилетие (1789—1794), как это представ­лялось многим советским историкам, а десяти­летие 1789—1799 гг., причем она развивалась сначала по восходящей, а затем по нисходящей линии.

Аристократическая «предреволюция» 1787—1788 гг. послужила своеобразной прелюдией к революции, а наполеоновский консулат 1799—1804 гг. стал ее эпилогом¹⁵.

Основными вехами поступательного разви­тия революции были три парижских народных восстания: восстание 14 июля 1789 г., которое сломило абсолютизм и привело к власти круп­ную либерально-монархическую буржуазию (конституционалистов); восстание 10 августа 1792 г., которое фактически низвергло монар­хию и привело к власти республиканскую круп­ную буржуазию (жирондистов); восстание 31 мая — 2 июня 1793 г., которое низвергло господство Жиронды, хотевшей республики толь­ко для богатых, и передало власть в руки «наи­более последовательных буржуазных демокра­тов— якобинцев эпохи великой французской революции»¹⁶.

Якобинцы представляли революционное крыло тогдашней французской буржуазии, спо­собное осуществлять политику союза с наро­дом, а Жиронда — ее оппортунистическое кры­ло. Именно в этом видел существо различий между Горой и Жирондой В.И.Ленин, кото­рый писал: «...Представители передового клас­са XX века, пролетариата, т.е. социал-демократы, разделяются на такие же два крыла (оппортунистическое и революционное), на ка­кие разделялись и представители передового класса XVIII века, буржуазии, т.е. жирондисты и якобинцы»¹⁷.

Ленин высоко ценил заслуги якобинцев, давших «лучшие образцы демократической ре­волюции и отпора коалиции монархов против республики»¹⁸.

Ленин особенно подчеркивал связь якобин­цев с народом (причем уточнял: именно в 1793 г.!), видя в этом источник их силы в борьбе против внутренней контрреволюции и ино­странных интервентов. «Историческое величие настоящих якобинцев, якобинцев 1793 года, со­стояло в том, — писал он, — что они были «яко­бинцы с народом», с революционным боль­шинством народа, с революционными передо­выми классами своего времени»¹⁹. Однако су­щество ленинской оценки якобинцев не исчер­пывается указанием на их тесную связь с наро­дом в 1793 г. Ленин видел не только сильные стороны якобинцев, не только их заслуги, но и их слабости, их ошибки, которые обусловили в дальнейшем их отрыв от народа и крушение якобинской диктатуры. Он ссылался именно на опыт якобинцев периода 1793—1794 гг. как на доказательство того, что «мелкобуржуазная демократия не способна удержать власти, слу­жа всегда лишь прикрытием диктатуры бур­жуазии, лишь ступенькой к всевластию буржуа­зии»²⁰. В буржуазной историографии якобинской диктатуре даются самые различные оценки: от сугубо негативных до более взвешенных и даже идеализированных, апологетичных. Наиболее злостную карикатуру на «правительство терро­ра» (как обычно именуют якобинскую диктату­ру буржуазные историки) создал И.Тэн, отразив­ший в своих трудах по истории первой Фран­цузской революции тот страх перед револю­цией как таковой, который внушила француз­ской буржуазии Парижская Коммуна 1871 г.²¹ Тэн представил якобинскую диктатуру как систему насилий и убийств, при помощи кото­рой якобинское меньшинство захватило власть и удерживало ее вопреки якобы воле большин­ства нации. Тэн особо подчеркивал, что эта си­стема была направлена своим острием против знатных и богатых. Обстановку во Франции тех лет он рисовал в таких тонах: «Вот, с одной стороны, вне закона, в изгнании, в тюрьме, на эшафоте — избранная часть населения Фран­ции, почти все люди благородного происхо­ждения, богатые, заслуженные, выдающиеся умом, культурой, талантом и прочими до­стоинствами, и вот, с другой стороны, над законом, во всем могуществе — безответствен­ные диктаторы, подонки всех классов, шарла­таны, звери и преступники»²².

А.Олар признал неисторичным подобное огульное отрицание у создателей «режима тер­рора» иных мотивов, кроме стремления к вла­сти и грабежу. Сам он видел в нем своеобраз­ный режим общественного спасения, вызван­ный к жизни иностранным нашествием и вну­тренними мятежами. Олар решительно отверг тезис Тэна о «господстве черни» при Робеспье­ре. «Своего рода историческая иллюзия, — писал он, — заставила казаться правительство Робеспьера и второго Комитета общественно­го спасения... опирающимся главным образом на парижскую чернь. В действительности же если оно и заботилось о прокормлении этой черни с целью предупредить мятежи (чего оно и достигло)... то, с другой стороны, этот же Ко­митет неуклонно применял поистине буржуа­зные законы против коалиций рабочих»²³.

Если Олар подчеркивал преимущественно патриотическую направленность в деятельно­сти «правительства террора», то Матьез припи­сывал этому правительству далеко идущие пла­ны социального переустройства. Матьез утвер­ждал, что Робеспьер и его партия стремились «поднять до социальной жизни всех вечно обездоленных»; что они «хотели использовать тер­рор для нового переустройства собственно­сти»; что когда они принимали вантозские де­креты, то перед их умственным взором стояла «республика, построенная на принципе равен­ства, без богатых и бедных». «Робеспьер пошел дальше политической демократии. Он шел к со­циальной революции, и это было одной из при­чин его падения», — заключал он²⁴.

Но всякое искажение истории мстит за себя. Представив якобинскую диктатуру подлинно народной по своему характеру, а ее социально-экономическую политику — отвечающей инте­ресам всех обездоленных, Матьез оказался не в состоянии научно объяснить такой бесспор­ный исторический факт, как наличие «плебей­ской оппозиции» к робеспьеровскому правите­льству, которую он изображает в самом пре­вратном свете.

«Бешеные», которые первыми осознали ог­раниченность социально-экономической поли­тики якобинцев и подвергли ее справедливой критике, являлись для Матьеза «сеятелями по­дозрений, зачинщиками насилий и анар­хии»²⁵. Матьез утверждал, что Робеспьер «ока­зал революции значительную услугу, освобо­див ее от демагогии "бешеных"»²⁶. Матьез до­казывал, что и эбертисты критиковали робеспьеровское правительство отнюдь не потому, что они защищали более передовую социаль­ную программу. «Но большинство из них, — писал он, — жаждало не столько осуществить ту или иную социальную программу, сколько удовлетворить свое честолюбие и мстительную злобу. У них не было, строго говоря, никакого представления о социальной политике. Эбер отличался в этом отношении крайним убо­жеством мысли»²⁷.

Эти несправедливые оценки характеризуют определенную предвзятость самого Матьеза, который не мог допустить, что на известном этапе революции должны были оформиться ре­волюционные течения, идущие дальше робеспьеристов, и что именно эти течения выража­ли интересы городской и сельской бедноты.

Советские историки всех поколений высоко оценивали историческую роль якобинцев и якобинской диктатуры. Но уже классовая природа якобинства понималась ими по-разному. Н.М.Лукин, который своей книгой о Робес­пьере, изданной в 1919 г., положил начало спе­циальным исследованиям советских ученых в области изучения Французской революции, видел в якобинцах партию мелкой буржуазии, опиравшуюся на поддержку крестьянско-плебейских масс. Я.М.За хер первоначально разделял эту точку зрения, но в дальнейшем пришел к выводу, что якобинцев нужно рассма­тривать как представителей революционной буржуазии в широком смысле этого слова, включая и определенные слои крупной буржуа­зии. А.3.Манфред отказывался признавать якобинцев представителями только тех или иных слоев буржуазии и понимал под ними партию блока мелкой и средней буржуазии, крестьянства и плебейства²⁸.

Н.М.Лукин считал долгом историка-марксиста дать Робеспьеру четкую классовую характеристику. «Его оценка Робеспьера, — писал он, — будет далека как от злостной кари­катуры Тэна, так и от безоговорочной аполо­гии Амеля. Для него Робеспьер прежде всего — представитель определенного класса»²⁹. Н.М.Лукин упрекал Матьеза именно в том, что он отказывался видеть в Робеспьере «выра­зителя интересов определенного класса — мелкой зажиточной буржуазии», что у него Ро­беспьер, «этот наиболее подлинный представи­тель демократии», стоит «выше всех классов», что для него «существуют только интересы ре­волюции»³⁰. Напротив, А.3.Манфред считал ошибоч­ным искать для Робеспьера «точный социаль­ный эквивалент и жесткую этикетку, причисляя его к той или иной категории средней или низ­шей буржуазии. Лучше всего, если мы скажем, что Робеспьер представлял и защищал интере­сы французского народа в революции», — утверждал он³¹.

По-разному определялся у нас и характер якобинской диктатуры. Н.М.Лукин и его ученики рассматривали якобинскую диктатуру как своего рода «диктатуру низов», т.е. как рево­люционную власть, созданную без участия крупной буржуазии и направленную не только против феодальной реакции, но в известной ме­ре и против самой буржуазии, против ее выс­ших слоев. Напротив, Я.М.Захер отстаивал положение о буржуазной природе якобинской диктатуры и подчеркивал, что она слагалась не только как орудие подавления роялистско-жирондистской контрреволюции, но и как ору­дие обуздания и подчинения буржуазии плебей­ского движения.

Н.М.Лукин представлял себе якобинскую диктатуру как власть одной только мелкой бу­ржуазии, которую поддерживали и на ко­торую оказывали влияние крестьянско-плебейские массы. «Власть остается в руках «низших слоев тогдашней буржуазии», руково­дящее положение в правительстве сохраняется за робеспьеристами, партией революционной мелкой буржуазии», — подчеркивал он³². На­против, А.З.Манфред утверждал, что после победы восстания 31 мая — 2 июня 1793 г. «власть в стране перешла от жирондистской буржуазии к блоку демократической буржуа­зии, крестьянства и плебейства»³³, т.е. к трем классам.

А.Л.Нарочниц кий впервые в нашей лите­ратуре показал, что среди монтаньяров име­лось сильное и влиятельное правое крыло, вы­ражавшее интересы определенной части круп­ной и средней буржуазии, преимущественно той, которая нажила свои капиталы в годы ре­волюции. К этому крылу он причислял не толь­ко дантонистов, но и таких деятелей, как Камбон, Барер и «великие специалисты» Комитета общественного спасения — Карно, Р.Ленде и Приёр из Кот-д'Ор. «Это были буржуазные деятели, смелые и энергичные, — писал он, — но совершенно чуждые каких-либо мелкобуржуа­зных уравнительных идей в области экономиче­ских отношений. Они решились на временное установление революционной диктатуры и на уступки народу ради победы над коалицией, за­щиты и укрепления буржуазной Франции»³⁴.

Что касается группировки Робеспьера и Сен-Жюста, которая заняла с лета 1793 г. ру­ководящее положение в Комитете общественного спасения, то А.Л.Нарочницкий указывал на то, что при всех свойственных этой группи­ровке умеренно-уравнительных тенденциях она все же стояла ближе к буржуазии, чем к народ­ным массам. «Робеспьер, — писал он, — вовсе не был сторонником полного равенства имуществ и хотел лишь уничтожить нищету. С этой точ­ки зрения Робеспьер стоял гораздо ближе к представителям богатой буржуазии, чем к радикальным уравнителям из плебейской среды»³⁵.

Господством буржуазии и верхних, зажи­точных слоев мелкой буржуазии в Конвенте и во всех без исключения правительственных комитетах А.Л.Нарочницкий и объяснял то обстоятельство, что при всем том большом влиянии, которое оказали народные массы на политику якобинской диктатуры, эта политика «никогда не была чисто мелкобуржуазной или чисто плебейской, а всегда оставалась связан­ной с задачами капиталистического развития Франции. Она подтверждает то положение, что якобинцы в целом были наиболее смелыми и решительными представителями револю­ционного класса своего времени — буржуа­зии»³⁶.

«Бешеные» и эбертисты также оценивались в нашей литературе по-разному. Для Я.М.Захера понятия «плебейское движение» и «бешеные» полностью совпадали. Вплоть до последних лет своей жизни (когда он стал более справедливо оценивать эбертистов) этот исто­рик считал, что выразителями интересов и ру­ководителями парижских санкюлотов, плебса, были «бешеные», одни только «бешеные». «Санкюлоты, или плебейские массы в целом, — вот тот социальный слой, интересы которого представляли Жак Ру, Варле, Леклерк», — утверждал он³⁷.

С.Л.Сытин характеризует Жака Ру, Варле и Леклерка как «предпролетарских революцио­неров» и пытается доказать, что борьба плебей­ских масс Парижа летом 1793 г. за установле­ние максимума (твердых цен на товары) раз­вертывалась «под руководством Ру и Леклер­ка». Эбертистов этот автор считает «мелкобур­жуазными революционерами», представителями «одной из группировок левых якобинцев», а Парижскую коммуну 1793—1794 гг. без оби­няков объявляет «мелкобуржуазной»³⁸. Иначе оценивает «бешеных» и эбертистов А.Л.Нарочницкий. «Можно считать, что за «бешеными» шла лишь незначительная часть плебейства, — пишет он. — Главная масса го­родской бедноты шла за Парижской коммуной и эбертистами... За их [Шометта и Эбера] спи­ной стояли многочисленные массы городских ремесленников, рабочих, бедноты»³⁹. А.Л.Нарочницкий обратил внимание также и на то, что парижский плебс, санкюлоты, име­ли мало сторонников в Конвенте и совсем не были представлены в правительственных коми­тетах. «Но главные силы и непосредственные вожаки плебейства, — писал он, — находились вне Конвента и вне Комитета общественного спасения — источник влияния плебейских масс был в секциях Парижской коммуны, в клубах, народных обществах и революционных коми­тетах»⁴⁰.

В последние два-три десятилетия за рубе­жом опубликован ряд трудов историков-марксистов, посвященных парижским санкю­лотам и их взаимоотношениям с правитель­ством якобинской диктатуры. Наибольшую из­вестность из этих трудов приобрело фунда­ментальное исследование Альбера Собуля «Парижские санкюлоты во II году», вышедшее первым изданием в 1958 г. и с тех пор неодно­кратно переиздававшееся во Франции и переве­денное на многие иностранные языки⁴¹. Значе­ние этой книги Собуля, а также работ Вальтера Маркова, Дж.Рюде и других ученых заключает­ся не только в том, что они существенно расши­ряют наши представления о парижских санкю­лотах, но и по-новому ставят некоторые корен­ные вопросы истории Французской революции, такие, например, как вопрос о роли Коммуны Парижа в революции, о характере якобинской диктатуры и другие.

Собуль проводит четкое различие между якобинцами и санкюлотами, понимая под пер­выми представителей революционной буржуазии, а под вторыми — широкие массы неиму­щих и низшие слои мелкой ремесленной бур­жуазии. «Существовало социальное противоре­чие между якобинцами, вышедшими почти ис­ключительно из рядов буржуазии — мелкой, средней и даже крупной, с одной стороны, и санкюлотами — с другой»,— пишет он, под­черкивая одновременно, что под санкюлотами надо понимать не только наемных рабочих и подмастерьев, но и ремесленных мастеров, мелких лавочников и другие мелкособственни­ческие элементы⁴².

Собуль собрал большой и в значительной своей части свежий документальный материал, характеризующий социально-экономические и политические взгляды санкюлотов, а также обстоятельно проанализировал взаимоотноше­ния между санкюлотами и правительством якобинской диктатуры. Этот материал со всей очевидностью показывает, что санкюлоты и якобинцы, борясь совместно против роялистско-жирондистской контрреволюции, по-разному понимали коренные социальные и по­литические проблемы своего времени, причем взгляды санкюлотов являлись более передовы­ми и более отвечали интересам дальнейшего развития и углубления буржуазно-де­мократической революции, чем взгляды яко­бинцев. Правда, этого последнего вывода сам Собуль не делает. Наоборот, он пытается дока­зать, что социальные идеалы санкюлотов были несовместимы с потребностями капиталистиче­ского развития Франции, а их политические идеалы — с потребностями обороны страны и необходимостью диктатуры в интересах об­щественного спасения. Однако факты и мате­риалы, которые собрал Собуль, говорят сами за себя.

Санкюлотское движение было далеко от выдвижения требований ликвидации частной собственности и замены ее коллективной со­бственностью. Ремесленные мастера и мелкие лавочники были фанатично привязаны к своей собственности, а наемные рабочие и подмасте­рья, жившие бок о бок со своими хозяевами и подвергавшиеся повседневному идеологиче­скому воздействию с их стороны, сами мечта­ли стать собственниками. Но к крупной собст­венности помещиков и капиталистов они от­носились с нескрываемой враждебностью. «Являясь непосредственными производите­лями, — пишет Собуль, — они считали, что только личный труд узаконяет собствен­ность. Они мечтали об обществе мел­ких собственников, где каждый владел бы своим полем, своей мастерской, своей лав­кой»⁴³.

Противоречивость подобной социальной программы, ее мелкобуржуазность очевидны. Но столь же очевидно и ее революционное зна­чение. Идея равенства мелких собственников, утопичная сама по себе и даже реакционная, если речь идет о социалистической революции, наиболее полно и последовательно выражает задачи буржуазно-демократической револю­ции, когда речь идет прежде всего о том, чтобы покончить с крупной феодальной собственно­стью⁴⁴. Эта социальная программа была наце­лена не на то, чтобы помешать развитию капи­тализма в стране, как это полагают многие со­временные французские историки, а на то, что­бы направить это развитие по самому выгод­ному для народа пути, по так называемому «американскому пути», по которому Фран­цузская революция сделала лишь первые ша­ги⁴⁵.

Столь же передовые идеи выдвигали санкю­лоты и в политической области. Господствуя на высшем этапе революции в Коммуне Пари­жа и парижских секциях, санкюлоты практико­вали свои особые приемы осуществления демо­кратии, которые являют нам концепцию демо­кратии, совершенно отличную от ее буржуаз­ной концепции. Во-первых, санкюлоты не счи­тали, что роль народа в управлении государ­ством должна ограничиваться лишь избранием депутатов в Конвент и местные органы власти. Они отстаивали право избирателей давать наказы своим депутатам, контролировать их дея­тельность и, в случае надобности, отзывать их. Во-вторых, санкюлоты считали, что правом голоса, правом занимать общественные долж­ности и другими политическими правами могут обладать лишь «чистые граждане», т.е. те, кто доказал свою верность революции или по меньшей мере ничем себя не скомпро­метировал. Граждан, которых подозрева­ли во враждебном отношении к революции, лишали политических прав, а иногда и просто изгоняли из общих собраний секций. К этому нужно добавить, что именно парижские сек­ции осуществляли подлинно «плебейский террор», т.е. тот террор, который был на­правлен не только против дворян и реакци­онных священников, но в известной мере и против самой буржуазии, ее верхних слоев.

По нашему мнению, политические порядки, сложившиеся в 1792—1794 гг. в Коммуне Пари­жа и парижских секциях, представляли собой не что иное, как зачаток той самой «диктатуры низов», чертами которой Н.М.Лукин и его ученики ошибочно наделяли якобинскую дик­татуру. Это была власть действительно «низших классов», т.е. мелкой ремесленной буржуа­зии и тогдашних рабочих. Это была власть, ко­торая сочетала применение насилия против врагов революции с обеспечением самой широ­кой демократии для народа, для трудящихся. Это была власть, которая оказывала боль­шое влияние на Конвент и фактически при­обрела значение «второй власти» в государст­ве⁴⁶.

Что касается якобинской диктатуры, то Собуль справедливо видит в ней революционную буржуазную власть, которая в борьбе против роялистско-жирондистской контрреволюции опиралась на народ, на народные организации, но которая не могла примириться с социальны­ми и политическими тенденциями, проявивши­мися в парижских секциях. «Народные приемы осуществления демократии, — пишет он, — были несовместимы с образом действия и кон­цепциями буржуазии, они угрожали ее интере­сам и ее господству. Это противоречие могло быть разрешено в объективных условиях той эпохи лишь путем обуздания парижских сек­ций. Но это сломило порыв народного движе­ния, приведшего к власти Революционное пра­вительство и поддерживавшего его. Так про­кладывался путь к Термидору, разбившему народную мечту об эгалитарной республике»⁴⁷.

Якобинская диктатура действительно была высшей ступенью в развитии Французской ре­волюции. Ее историческая роль огромна. Именно она довела до самого конца и юриди­чески закрепила великое дело уничтожения феодальных порядков во французской деревне, подавила роялистско-жирондистскую контрре­волюцию и организовала победу над коали­цией европейских монархов. Исторически вы­нужденным было и временное ограничение формальной демократии, и применение такого острого оружия политической борьбы, как тер­рор. По нашему мнению, якобинская диктату­ра была все же революционной диктатурой бу­ржуазного типа. Она облегчила возможность как для зажиточного, так в известной мере и для среднего крестьянства увеличить свою со­бственность за счет конфискованных владений церквей и дворян-эмигрантов, которые стали распродаваться на более льготных условиях. В пользу же крестьянской бедноты, не имевшей средств для покупки земли на торгах, предпри­нимались лишь частичные, половинчатые ме­ры, которые мало что меняли в ее положении. Максимум на товары (твердые цены), введен­ный под давлением народных «низов», она до­полнила максимумом на заработную плату, фактически снижавшим заработки рабочих и вызвавшим их сильное недовольство, даже стачки, которые сурово подавлялись. Ограни­чения демократии и оружие террора применя­лись не только против дворянско-буржуазной реакции (что было совершенно необходимо), но и против радикальных плебейских элемен­тов, против «бешеных», против эбертистов. Именно буржуазная ограниченность револю­ционной якобинской власти, ее растущий от­рыв от народных «низов» и создали предпосыл­ки для термидорианского переворота, совер­шенного теми элементами буржуазии, которые выступали вообще против всяких уступок наро­ду в социальной области.

Прологом Термидора явились казни жерми­наля II г. (март—апрель 1794 г.), когда погибли Эбер, Шометт и другие руководители Париж­ской коммуны, подвергшейся после этого чист­ке и утратившей те черты, которые делали ее зачатком власти общественных «низов». Совершив этот пагубный для судеб революции акт, якобинское правительство лишилось дове­рия и поддержки парижских санкюлотов, что и позволило перерожденцам и нуворишам сравнительно легко свергнуть его 9 термидора.

Еще Н.М.Лукин подметил, что именно в результате событий марта-апреля 1794 г. «рас­падается блок между робеспьеристской мелкой буржуазией и "общественными низами"... Казнь эбертистов сопровождалась разгромом важнейших массовых организаций (внепарла­ментского типа — Парижской коммуны, Клуба кордельеров, революционной армии), на кото­рые опиралась якобинская диктатура. Робеспьеровцы переставали быть "якобинцами с на­родом, с революционным большинством наро­да". Это означало ослабление самого револю­ционного правительства и ускорение его гибе­ли»⁴⁸.

К такому же выводу приходит и А.Собуль. «Драма жерминаля была решающей, — пишет он. — Осудив в лице руководителей корделье­ров народное движение в его своеобразных формах, революционное правительство оказа­лось во власти умеренных... Нажав на все пру­жины, оно еще некоторое время могло проти­востоять их натиску. Но в конце концов оно по­гибло, не сумев обрести поддержки и доверия народа»⁴⁹.

Движение революции по нисходящей линии, начавшееся 9 термидора и окончательно закре­пленное поражением парижских санкюлотов в жерминале и прериале III г. (апрель — май 1795 г.), завершилось государственным перево­ротом 18 брюмера VIII г. (9 ноября 1799 г.), в результате которого во Франции установился личный, авторитарный режим Наполеона Бо­напарта, переросший в дальнейшем в новую разновидность монархии буржуазного типа.

Нисходящая линия революции не представ­ляла собой отступления в сторону феодального прошлого, напротив, она означала укрепление и дальнейшее развитие социальных порядков, покоящихся на частной капиталистической собственности и системе наемного труда. Эта линия предполагала лишь одно: подавление на­родного движения, отстранение народных масс от всякого участия в управлении государством, ограничение демократических прав и свобод. Именно в этом буржуазия видела гарантию своих социальных привилегии, но именно это обернулось в конечном итоге против нее самой, проложив путь сначала к империи Наполеона, еще буржуазной по своему существу, а затем и к реставрации полуфеодальной монархии Бурбонов. Что касается «наполеоновской эры» (1799—1814), то ее нельзя ни отождествлять с эпохой революции, ни отрывать от нее. Ре­жим Наполеона — это действительно «бона­партистская контрреволюция»⁵⁰, которая лик­видировала и республику, и последние остатки демократических свобод, но которая вместе с тем закрепила и упрочила все социальные за­воевания революции, выгодные буржуазии и зажиточному крестьянству. Столь же двой­ственную роль играл этот режим и на междуна­родной арене. В ожесточенной борьбе с коали­циями европейских монархий (по меньшей ме­ре на ее начальных этапах) наполеоновская Франция не только грабила страны Европы, не только захватывала их территории, но и под­рывала в них феодальные отношения, способ­ствовала утверждению в них буржуазного строя. Яркую и точную характеристику этой эпохи дал В.И.Ленин, который писал: «Импе­риалистские войны Наполеона продолжались много лет, захватили целую эпоху, показали необыкновенно сложную сеть сплетающихся империалистских отношений с национально-освободительными движениями. И в резуль­тате история шла через всю эту необычно бога­тую войнами и трагедиями (трагедиями целых народов) эпоху вперед от феодализма — к "сво­бодному" капитализму»⁵¹.

Революция конца XVIII в. во Франции зна­меновала собой крутой поворот не только в истории этой страны, но и во всемирной исто­рии — поворот от феодализма к капитализму и буржуазной демократии. В этом заключались и ее историческое величие, и ее ограниченность. Эта революция освободила трудящихся лишь от феодальных форм эксплуатации и угнетения, заменив их другими, свойственными буржуаз­ному обществу.

В этом отношении характерны аграрные итоги революции. Еще совсем недавно в нашей исторической и экономической литературе можно было встретить утверждения, что во Франции конца XVIII в. аграрный вопрос был решен самым выгодным для крестьянства образом. «Мелкая земельная собственность стала господствую­щей формой землевладения» — так характери­зовал аграрные итоги Французской революции Д.П.Прицкер⁵². Ф.Я.Полянский также дока­зывал, что в результате Французской револю­ции «восторжествовал крестьянский путь раз­вития аграрного капитализма»⁵³.

В новейших исследованиях историков-марксистов аграрные итоги Французской рево­люции оцениваются иначе. В годы революции произошло наиболее крупное в истории Франции перемещение земе­льной собственности. Были конфискованы и проданы с торгов сначала земли церкви и ко­ронные земли, а затем и земли дворян-эмигрантов. Но главные выгоды из этих про­даж извлекли не трудящиеся крестьяне, а го­родская и сельская буржуазия. Мелкая кре­стьянская собственность избавилась от феода­льных уз и выросла количественно. Все же она не стала господствующей формой землевладе­ния. Дворянство сохранило в своих руках зна­чительную часть земли (ибо эмигрировали да­леко не все дворяне). В большой степени выро­сло крупное буржуазное землевладение. Рево­люция не только не ослабила, но укрепила крупное землевладение, утратившее свой бы­лой феодально-сословный характер и получив­шее типично буржуазное правовое оформле­ние. Основная масса мелких и мельчайших кре­стьян вышла из революции, испытывая острую земельную нужду. Характерной чертой аграр­ного строя Франции стало сосуществование мелкого крестьянского хозяйства и крупной бу­ржуазно-помещичьей собственности, земель­ный голод крестьянства и его зависимость от буржуазии.

Сохранение в сельском хозяйстве Франции в XIX в. таких отсталых, консервативных форм капиталистической эксплуатации, как половни­чество, мелкая аренда и т.п., было связано именно с тем, что революция конца XVIII в. не обеспечила крестьянскую бедноту землей. Крупному собственнику было гораздо выгод­нее не заводить собственного, технически оснащенного хозяйства, а дробить свои земли и сда­вать их в аренду безземельным и малоземель­ным крестьянам на самых кабальных усло­виях⁵⁴.

Революция конца XVIII в., освободив фран­цузских крестьян от феодального гнета, вместе с тем положила начало их ограблению и зака­балению капиталистами, помещиками, кулака­ми.

Историки-марксисты наших дней оказы­вают решительный отпор попыткам современ­ных буржуазных «реинтерпретаторов» прини­зить историческое значение Великой француз­ской революции и исказить роль народа в ней. Вместе с тем они справедливо подчеркивают социальную ограниченность этой революции, ее глубокое отличие от Великой Октябрьской социалистической революции 1917 г. в России, провозгласившей переход к такому обществен­ному строю, где полностью уничтожены все и всякие формы эксплуатации человека челове­ком на основе частной собственности.

За последние два-три десятилетия изучение фактической истории Французской революции продвинулось далеко вперед. Выявлены новые исторические факты, новые матерbалы, оставав­шиеся неизвестными предшествовавшим поко­лениям ученых и заставившие по-новому взгля­нуть на ряд важных проблем этой революции. Особенно велики успехи в изучении народных движений эпохи революции, достигнутые прежде всего благодаря трудам историков-марксистов, как зарубежных (А.Собуль, Дж.Рюде, В.Марков и др.), так и советских (А.В.Адо, А.Д.Люблинская, А.Р.Иоаннисян и др.). «В итоге впервые с такой полнотой и конкретностью были показаны самостоятель­ные, специфические устремления и револю­ционные действия народных низов во время ре­волюции, сила их социально-уравнительного порыва, его несовместимость с интересами и желаниями всех имущих, включая и наиболее передовые в политическом плане элементы французской буржуазии»⁵⁵.

Новый, более высокий уровень изучения фак­тической истории Французской революции за­ставил по-новому подойти и к проблеме «диктатуры низов», отождествлявшейся ранее в на­шей литературе с якобинской диктатурой. В на­стоящее время накопилось достаточно доказа­тельств того, что якобинская диктатура пред­ставляла собой революционную буржуазную власть, которая опиралась в борьбе с роялистско-жирондистской контрреволюцией на широ­кие народные массы, шла на известные уступки им в социальной области, но которая вместе с тем решительно обуздывала радикальные плебейские элементы, такие, как «бешеные» или эбертисты. Не подтвердились выводы мно­гих наших ученых, что, перейдя с осени 1793 г. к политике массового террора, якобинцы яко­бы усвоили «плебейскую линию» в революции. «Плебейская линия» — это не только и не столь­ко террор, сколько и главным образом линия на раздробление крупных поместий и ферм, на уравнение имуществ, на наделение неимущих собственностью, т.е. та линия, которую защи­щали и «бешеные», и эбертисты, но которая на­толкнулась на сопротивление всей буржуазии, в том числе и революционной якобинской бур­жуазии. Что касается вантозских декретов, в которых А.Матьез, а за ним и многие наши ученые увидели попытку робеспьеристов раз­дробить крупную собственность, наделить не­имущих собственностью, то такие крупные историки, как Ж.Лефевр и А.Собуль, а в на­шей литературе А.Л.Нарочницкий и ряд дру­гих, пришли к более обоснованному выводу о том, что эти декреты представляли собой лишь правительственный маневр с целью пари­ровать уравнительную агитацию плебейских группировок⁵⁶.

В зарубежной исторической литературе А.Собуль, а в нашей отечественной литерату­ре автор настоящего очерка⁵⁷ пришли к выво­ду, что зачатком власти общественных «низов» во Французской революции следует считать знаменитые парижские секции и Парижскую коммуну 1792—1794 годов, в которых господ­ствовали санкюлоты, плебс, и которые прово­дили действительно «плебейскую линию» в ре­волюции.

Новая трактовка «революционного правле­ния» 1793—1794 гг., включавшего в себя как буржуазную диктатуру якобинцев, сложив­шуюся на базе Конвента и его комитетов, так и зачатки специфически санкюлотских форм власти в муниципальной организации Парижа, оказавших большое влияние на Конвент и фак­тически приобретших значение «второй вла­сти» в государстве,— эта новая трактовка встре­тила возражения со стороны А.3.Манфреда и ряда других советских историков⁵⁸.

Споры по различным проблемам истории Великой французской революции, начавшиеся очень давно, продолжаются и в наше время.

 

1 См., например: Mignet F. Histoire de la Revolution francaise. Depuis 1789 jusqu'en 1814. T.1—2, P., 1824.

2 Aulard A. Histoire politique de la Revolution francai­se. Origines et developpement de la democratic et de la republique (1789—1804). P., 1901.

3 См., например: Тарле Е.В. Рабочие национальных мануфактур во Франции в эпоху революции (1789—1799). СПб., 1907.

4 Кареев Н.И. История Западной Европы в новое время. Т.3. СПб., 1913, с.493-95.

5 См.: Mathiez A. La Revolution franсaise. ТА—3, P., 1922-1927.

6 См.: Furet F., Richet D. La Revolution. Т.1—2, P., 1965—1966.

7 Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т.8, с.119.

8 Там же, т.22, с.32.

9 Там же, т.37, с.127.

10 Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т.8, с.120.

11 Ленин В.И. Полн.собр.соч., т.34, с.83.

12 Манфред А.З. Французская буржуазная револю­ция конца XVIII века (1789-1794). М., 1950, с.158.

13 История Франции. М., 1973, т.2, с.71.

14 Markov W., Soboul A. 1789. Die Grosse Revolu­tion der Franzosen. В., 1975, S.387.

15 В.Марков и А.Собуль распространяют понятие «эпилог» на всю «наполеоновскую эру». Последняя глава их совместной книги называется «Der Rucklauf der Revolu­tion: Vom Thermidor zum Kaiscrreich» и охватывает период от переворота 9 термидора до битвы при Ватерлоо (1815 г.).

16 Ленин В.И. Полн.собр.соч., т.10, с.203.

17 Там же, т.11, с.48.

18 Там же, т.32, с.374.

19 Ленин В.И. Полн.собр.соч., т.32, с.216.

20 Там же, т.44, с.11.

21 См.: Taine H. Les origines de la France contemporaine. T.1—6. P., 1877—1893.

22 Тэн И. Происхождение современной Франции. Т.4, СПб, 1907, с.198.

23 Олар А. Политическая история французской рево­люции. М., 1938, с. 549.

24 Матьез А. Французская революция. Т.III. M., 1930. с.144,206; Mathiez A. La reaction thermidorienne. P., 1929, p.2.

25 Матьез А. Французская революция. Т.III, с.37—38.

26 Матьез А. Борьба с дороговизной и социальное движение в эпоху террора. М.—Л., 1928, с.218.

27 Матьез А. Французская революция . Т.III, с.146.

28 См.: Лукин Н.М. Максимилиан Робеспьер. М., 1919; Захер Я.М. Робеспьер. М.—Л., 1925; его же. Дви­жение «бешеных». М.,  1961; Манфред А.3. Французская буржуазная революция конца XVIII века (1789—1794). М., 1950.

29 Лукин Н.М. Избранные труды. Т.1. М., 1960, с.149. Э.Амель — мелкобуржуазный панегирист Робеспьера, автор трехтомной «Histoire de Robespierre» (18 65—1867).

30 Лукин Н.М. Альбер Матьез. — «Историк-ма рк­сист», 1932, т.3, с.72.

31 Манфред А.3. О природе якобинской власти. — «Вопросы истории», 1969, № 5, с.1 00.

32 Лукин Н.М. Избранные труды. Т.1, с.359—3 60.

33 «Вопросы истории», 1969, № 5, с.10 2.

3 4 Нарочницкий А.Л. Вопросы войны и  мира во внешней политике якобинской республики летом 1793 г. — «Учен. зап. МГПИ им. В.И.Ленина», т.58, вып. 2, 1949, с.86.

35 Нарочницкий А.Л. Раскол среди якобинцев и внешняя политика якобинской республики с января до апреля 1794 г. — «Учен. зап. МГПИ им.В.И.Ленина», т.37, вып.3, 1946, с.120.

36 Нарочницкий А.Л. Вопросы войны и мира во вне шней политике якобинской республики летом 1793 г. — «Учен. зап. МГПИ им.В.И.Ленина», т.58, вып.2, с.87.

37 Захер Я.М. Движение «бешеных», с.31.

38 Сытин С.Л. Борьба плебейских масс Парижа во главе с Ру и Леклерком за удовлетворение своих социально-экономических требований в июле—сентябре 1793 г. — «Учен. зап. Ульяновского гос. пед. ин-та им. И.Н.Улья­нова», 1956, вып.VIII, с.254—255, 288—290.

39 Нарочницкий А.Л. Указ.соч., с.67.

40 Нарочницкий А.Л. Указ.соч., с.86.

41 Soboul A. Les sans-culottes parisiens en Van II. La Roche-sur-Yon, 1958 (русск. перев.: Собуль А. Париж­ские санкюлоты во время якобинской диктатуры. М., 1966).

42 Собуль А. Парижские санкюлоты во время яко­бинской диктатуры, с.525.

43 Soboul A. Les sans-culottes parisiens en Van II, p.503.

44 См.: Ленин В.И. Полн.собр.соч., т.15, с.225—226.

45 На возможность перевести Французскую револю­цию на «американский путь» указывал еще Н.М.Лукин. «Французская революция, — писал он, — сделала первый шаг на этом американском пути, конфисковав церковные и эмигрантские земли и пустив их в распродажу... Но круп­ное помещичье землевладение отнюдь еще не было ликви­дировано этими актами... Деревенская беднота могла бы двинуть аграрную революцию дальше и добиться раз­дробления феодальных поместий, что и означало бы «пере­растание патриархального крестьянина в буржуазного фер­мера» — торжество «американского» пути развития. Но та­кого радикального решения аграрного вопроса плебейские элементы французской деревни могли бы добиться только при полной победе крестьянской революции в союзе и под руководством городского пролетариата» (Лукин Н.М. Избранные труды. Т.1, с.340).

46 См.: Ревуненков В.Г. Парижская Коммуна: 1792-1794. Л., 1976.

47 Собуль А. Из истории Великой буржуазной рево­люции 1789-1794 годов и революции 1848 года во Франции. М., 1960, с.133. См. также: Ревуненков В.Г. Очерки по истории Великой французской революции. Якобинская рес­публика и ее крушение. Л., 1983.

48 Лукин Н.М. Альбер Матьез. — «Историк-марксист», 1932, т.3, с.72.

49 Собуль А. Первая республика. 1792—1804. М., 1974, с. 121, 104.

50 Ленин В.И. Полн.собр.соч., т.34, с.83.

51 Там же, т.35, с.383. Империалистскими войнами Ленин называл здесь грабительские, захватнические войны вообще.

52 Люблинская А.Д., Прицкер Д.П., Кузь­мин М.Н. Очерки истории Франции. Л., 1957, с.171.

53 Полянский Ф.Я. Экономическая история зару­бежных стран. Эпоха капитализма. 1961, с.333. Сравнительную медленность развития крупного капиталистиче­ского производства во французском сельском хозяйстве в XIX в. этот автор связывал с упрочением и расширением мелкой крестьянской собственности в результате револю­ции.

54 См.: Адо А.В. Крестьянское движение во Фран­ции во время Великой буржуазной революции конца XVIII ве­ка. М., 1971; Люблинская А.Д. Французские крестьяне в XVI—XVIII веках. Л., 1978.

55 Адо А.В. Буржуазная ревизия истории француз­ской революции XVIII в. — В кн.: Социальные движения и борьба идей. М., 1982, с.55.

56 См.: Ревуненков В.Г. Вантозские декреты. — «Вестн. Ленингр. ун-та», 1975, № 8, с.74—79.

57 См.: Ревуненков В.Г. Марксизм и проблема якобинской диктатуры. Л., 1966; его же. Парижские сан­кюлоты эпохи Великой французской революции. Л., 1971; его же. Парижская коммуна: 1792—1794. Л., 1976; его же. Очерки по истории Великой французской революции. Якобинская республика и ее крушение. Л., 1983.

58 См., например, вступительную статью А.З.Ман­фреда к книге А.Собуля «Парижские санкюлоты во время якобинской диктатуры» (с.5—20) или материалы симпо­зиума «Проблемы якобинской диктатуры» («Французский ежегодник. 1970». М., 1972, с.278—313).