Проблемы якобинской диктатуры в новейших работах советских историков

Владимир Георгиевич Ревуненков

ПРОБЛЕМА ЯКОБИНСКОЙ ДИКТАТУРЫ
В НОВЕЙШИХ РАБОТАХ СОВЕТСКИХ ИСТОРИКОВ

ПРОБЛЕМЫ ВСЕОБЩЕЙ ИСТОРИИ: историографический сборник

Л.: изд-во Ленинградского государственного университета. 1967. С.83-92

От редакторов Vive Liberta

Эта статья была нами подготовлена в рамках подборки "Якобинская диктатура в современной историографии". По мотивам этой и др. публикаций В.Г.Ревуненкова в 1970 году состоялась открытая дискуссия в секторе истории Франции Института всеобщей истории АН СССР. В 1989 году В.Г.Ревуненков выступил со статьей на ту же тему, но в ином политическом контексте. А спустя четверть века, в 1995 году, историки другого уже поколения, вновь собрались за "круглым столом", пытаясь подвести "итоги".

Формируя эту подборку, мы преследовали несколько целей. Теперь читатели могут, во-первых, яснее себе представить повод и суть дискуссии о якобинской диктатуре 1970 года; во-вторых, наблюдать эволюцию (а может быть, кто-то увидит здесь не эволюцию, а нечто иное) отечественной историографии Великой французской революции. В-третьих, работа В.Г.Ревуненкова 1967 г. служит, на наш взгляд, иллюстрацией того, что советская историография отнюдь не существовала как абсолютный монолит, а всякое отклонение от "генеральной линии" в корне подавлялось, как это любят представлять нынешние "историки исторической науки".

Итак:
первая, по времени написания и выхода в свет, работа по теме - монография Я.В.Старосельского "Проблемы якобинской диктатуры" (1930) (на которую ссылаются авторы в последующих обсуждениях)
В.Г.Ревуненков. Проблемы якобинской диктатуры в новейших работах советских историков (1967)
Проблемы якобинской диктатуры: симпозиум в секторе истории Франции Института всеобщей истории АН СССР (1970)
В.Г.Ревуненков. К истории споров о Великой французской революции (1989)
Материалы "круглого стола" "Якобинство в исторических итогах Великой французской революции (1995)
Также можно ознакомиться с мнением Альбера Собуля - например, с его статьей "Классическая историография французской революции. О нынешних спорах" (1976), со взглядом на дискуссию о якобинской диктатуре Евг.Серг.Летчфорда, представляющего ее как "конфликт школ", московской и ленинградской (2000), и точкой зрения Ефима Борисовича Черняка (не являющегося, между прочим, специалистом по истории Великой французской революции и не написавшего ни одной работы по этой теме).
Проблемы историографии якобинской диктатуры затрагивались в наших дискуссиях – о марксизме и о статье Е.Б.Черняка

Гиперссылки с этой страницы ведут на персоналии упоминаемых в тексте персонажей либо авторов текста, на работы, имеющиеся в библиотеке, и на тематические подборки.

Советская историография якобинской диктатуры прошла большой и сложный путь развития. На этом пути имеются как определенные достижения, так и несомненные срывы и ошибки. Еще в 20-е и 30-е годы сформировались те основные направле­ния в изучении этой важной темы, которые прослеживаются и в современной советской исторической литературе, посвященной Великой французской революции.

Первое из этих направлений представлено трудами Н.П.Фрейберг и Я.В.Старосельского, которые стремились понять яко­бинскую диктатуру во всей ее сложности и противоречивости. Для второго направления, нашедшего свое наиболее яркое вы­ражение в известной статье Н.М.Лукина "Ленин и проблема якобинской диктатуры" (1934 г.), было характерно стремление к канонизации якобинской диктатуры, к затушевыванию ее внутренних противоречий.¹

Жизнь показала, что наибольших успехов в изучении пробле­мы якобинской диктатуры добились те советские историки, ко­торые стремились к ее более реалистическому пониманию. Н.П.Фрейберг и Я.В.Старосельский, которые хотя и допусти­ли ряд ошибок (особенно последний), сформулировали важные положения и выводы, оказавшие большое влияние на последую­щее развитие марксистской историографии Великой француз­ской революции. Фрейберг впервые в марксистской историче­ской литературе показала, что якобинская диктатура слагалась не только как орудие подавления жирондистско-роялистской контрреволюции, но и как орудие обуздания и подчинения бур­жуазии плебейского движения. Старосельский был первым историком-марксистом, который увидел в парижской секционной организации зачаток демократической диктатуры народа, а так­же поставил проблему двоевластия как существенной черты пе­риода якобинской диктатуры, чем в известной мере предвосхи­тил выводы, к которым в наше время пришел известный фран­цузский историк-марксист Альбер Собуль.² Наоборот, характер­ное для Н.М.Лукина и его последователей стремление подме­нить конкретный исторический анализ проблемы якобинской диктатуры цитатничеством нанесло серьезный ущерб научной разработке этой чрезвычайно сложной темы.³

В новейшей советской исторической литературе, посвященной проблеме якобинской диктатуры, тенденция к ее идеализации, к затушевыванию ее внутренних противоречий, сильнее всего ска­зывается в трудах ученика Н.М.Лукина, профессора А.3.Манфреда.

Наиболее известным произведением Манфреда по истории Великой французской революции является научно-популярный очерк "Великая французская буржуазная революция XVIII века", вышедший двумя изданиями (в 1950 и 1956 г.). Чтобы правильно оценить эту работу, нужно учитывать, что она не ос­нована на глубоком изучении источников. Автор ставил перед собой чисто популяризаторские задачи. Он очень бегло касается фактической стороны событий, концентрируя внимание на вы­работке общей схемы расстановки классовых сил в революции. Естественно, что, благодаря этому, многие его положения оста­ются чисто декларативными и не получают должного фактиче­ского обоснования.

Манфред, как и Лукин, приводит в подтверждение своей оценки якобинской диктатуры немало произвольно толкуемых цитат из произведений классиков марксизма-ленинизма. Но он, как и Лукин, не проанализировал взгляды Маркса, Энгельса и Ленина на якобинцев и якобинскую диктатуру действительно исторически, т.е. в их развитии и в их связи с состоянием со­временной им исторической науки. Манфред оказался не в со­стоянии отделить принципиальные теоретические положения, ко­торые великие основоположники марксизма-ленинизма сформу­лировали по коренным проблемам истории Великой француз­ской революции и которые являются прочной методологической основой для конкретно-исторических исследований, от тех их оценок и характеристик, которые были обусловлены лишь опре­деленным уровнем изучения фактической истории этой рево­люции. ⁴

Одним из важнейших завоеваний современной марксистской научной мысли в области изучения истории Великой француз­ской революции является то, что она проводит четкое различие между "якобинцами" и "санкюлотами", понимая под первыми представителей революционной буржуазии, а под вторыми — предпролетариат и низшие слои мелкой ремесленной буржуазии. "Существовало социальное противоречие между якобинцами, вышедшими почти исключительно из рядов буржуазии — мел­кой, средней и даже крупной, с одной стороны, и санкюлотами, с другой", — пишет Собуль, подчеркивая одновременно, что под санкюлотами надо понимать не только поденщиков и подмас­терьев, но и ремесленных мастеров, мелких лавочников и дру­гие мелкособственнические элементы.⁵

По современным представлениям, самым передовым общест­венно-политическим движением эпохи Великой французской ре­волюции являлось санкюлотское движение, прежде всего и глав­ным образом санкюлотское движение в Париже, опиравшееся на секции как на зачаточные органы народной власти и создавшее разветвленную сеть народных обществ, которые сплачивали и просвещали парижскую бедноту. Санкюлоты и якобинцы сов­местно боролись против роялистско-жирондистской контррево­люции, но и те, и другие имели свою собственную социально-экономическую и политическую программу, причем программа санкюлотов являлась более передовой и более отвечала интере­сам дальнейшего развития и углубления буржуазно-демократи­ческой революции, чем программа якобинцев. Манфред не разделяет этих положений. Не только в своих ранних произведениях, но и в своих статьях последних лет он отстаивает ту точку зрения, что именно якобинцы являлись "са­мой передовой партией" эпохи Великой французской револю­ции,⁶ причем доказывает, что якобинцы представляли собой не партию революционной буржуазии и вообще не партию какого-либо одного класса, а — как он писал во вступительной статье к недавно изданным у нас избранным произведениям Робес­пьера — "партию блока демократической (средней и низшей) буржуазии, крестьянства и плебейства".⁷

Затушевывая буржуазную природу якобинства, Манфред особенно идеализирует Робеспьера и робеспьеристов. Если в своем очерке истории Великой французской революции Ман­фред называл Робеспьера "хотя и самым передовым, но бур­жуазным революционером, со всей присущей буржуазному по­литическому деятелю ограниченностью и двойственностью",⁸ то во вступительной статье к избранным произведениям Робеспье­ра объявляется ошибочной любая попытка искать для Робес­пьера внутри классово разнородного якобинского блока какой-либо социальный эквивалент. "Робеспьер представлял и защи­щал интересы французского народа, творившего революцию, — пишет он. — Сказать так о нем будет вполне достаточно".⁹ А в одной из своих статей о Робеспьере Манфред прямо утверждает, что робеспьеристов нужно рассматривать в качестве... идей­ных предшественников бабувизма (т.е. коммунизма). "Пред­ставляется, однако, бесспорным, — отмечает он, — считать в чис­ле идейных предшественников Бабефа и Робеспьера и вообще якобинцев робеспьеристского направления".¹⁰

Разумеется, эти положения свидетельствуют лишь о крайней идеализации Робеспьера Манфредом. Они противоречат всему тому, что мы знаем о взглядах Робеспьера, который толковал равенство в чисто буржуазном духе, т.е. понимал под равенст­вом только политическое равенство, а отнюдь не равенство имуществ, о чем мечтали санкюлоты. "Санкюлоты, — говорил он в мае 1793 г., — неизменно руководствуясь любовью к человече­ству, последовательно придерживались истинных принципов об­щественного порядка; они никогда не претендовали на имуще­ственное равенство, а на равенство прав и счастья".¹¹

Неправомерным следует признать и применение к Робеспьеру термина "революционный демократ",¹² который совершенно не выражает специфических черт Робеспьера, как половинчатого мелкобуржуазного революционера, занимавшего промежуточное положение между санкюлотами и крупной буржуазией, но в конце концов выступившего против санкюлотов. Не соответст­вует историческим фактам и отстаиваемое Манфредом положе­ние о том, что якобинская диктатура представляла собой рево­люционно-демократическую диктатуру, наиболее характерной чертой которой являлось то, что "строго централизованная власть сверху сочеталась с широкой народной инициативой снизу".¹³

Н.М.Лукин еще в 30-е годы ссылался на сочетание строгой централизации якобинской государственной машины с народной инициативой снизу как на доказательство революционно-демо­кратического характера якобинской диктатуры.¹⁴ Манфред сле­дует Лукину не только в общей оценке якобинской диктатуры, ко и в его способе аргументации. Однако Манфред, как и Лу­кин, уклоняется от ответа на вопрос о том, сочеталась ли у якобинцев политика насильственного подавления роялистско-жирондистской контрреволюции с осуществлением самой широкой демократии для народа, что является главной особенностью революционно-демократической диктатуры. Между тем широко известны факты об ограничении якобинской диктатурой демокра­тических прав народа в секциях, о стеснениях деятельности на­родных обществ, о преследованиях и казнях подлинных руково­дителей беднейших слоев народа и другие, которые неоспоримо свидетельствуют о том, что такого сочетания у якобинцев не было.

Манфред не понял, что в Великой французской революции действительно сложились зачатки революционно-демократиче­ской диктатуры беднейших слоев народа, но сложились не на базе Конвента и его комитетов, а в парижских секциях, и что эти зачатки были подавлены именно якобинской диктатурой, представлявшей собой специфическую форму диктатуры револю­ционной буржуазии. Необоснованным является утверждение Манфреда, что в известных докладах Робеспьера "О принципах революционного правительства" (25 декабря 1793 г.) и "О прин­ципах политической морали" (5 февраля 1794 г.) сформулирова­на теория революционно-демократической диктатуры.¹⁵ Всякий, кто прочтет эти доклады, убедится, что Робеспьер отстаивал в них необходимость террористической буржуазной диктатуры, ис­ключающей всякую демократию, в том числе и демократию для народа, и направленной как против роялистско-жирондистской контрреволюции, так и против "ультрареволюционеров", т.е. против санкюлотского движения.

Зачатки теории революционно-демократической диктатуры народа можно встретить лишь у Вар ле и других "бешеных", ко­торые последовательно отстаивали принципы "прямой демокра­тии", сложившейся в парижских секциях и представлявшей со­бой зародышевую форму подобного рода диктатуры.

Тенденция к более реалистическому пониманию якобинской диктатуры проявилась в последних работах нашего выдающего­ся исследователя истории "бешеных", ныне покойного Я.М.Захера. В своей книге "Движение “бешеных" (1961 г.), в которой дан наиболее полный в нашей литературе анализ социально-эко­номических и политических взглядов Жака Р у и его единомыш­ленников, ярко обрисована их роль в революции, Захер под­черкивает двойственный и противоречивый характер якобинской диктатуры. "Это была система революционной диктатуры, — пишет он, — которая позволила якобинцам... привести к победе революцию... Однако буржуазная ограниченность как объектив­ных задач французской революции, так и самих якобинцев, не­минуемо придавала двойственный характер применению того могучего оружия, которое плебейские массы вложили в руки якобинцев".¹⁶ Захер утверждает, что якобинцы "выражали интересы и осуществляли волю класса вполне сложившегося, со­зревшего для того, чтобы установить свое господство",¹⁷ т.е. буржуазии, и что якобинская диктатура являлась не чем иным, как "революционной организацией буржуазии",¹⁸ направлявшей свои удары как против роялистско-жирондистской контрреволю­ции, так и против плебейской оппозиции. "Известно, что якобин­цы, — отмечал он, — нанося основной удар по контрреволюцио­нерам из среды дворянства и жирондистской крупной буржуа­зии, вместе с тем, хотя и в несравненно меньшей степени, били и по плебейским массам и их руководителям — "бешеным".¹⁹

Осознав двойственный, противоречивый характер якобинской диктатуры, которая, опираясь на народные массы и используя их поддержку, энергично громила феодальную контрреволюцию, но в то же время ограничивала права народа в секциях и пре­следовала "бешеных" и "эбертистов", т.е. разрушала свою на­родную основу, Захер приходит к выводу, что Жак Ру и его то­варищи не имели иного выхода, как подвергнуть критике непра­вильные методы осуществления революционной диктатуры и революционного террора якобинцами. "Жак Ру, бывший в свое время одним из виднейших сторонников борьбы с контрреволю­цией методами революционной диктатуры и массового терро­ра, — писал он, — протестует ... вовсе не против этих методов, как таковых, а лишь против применения их к тем плебейским массам, интересы которых он так энергично защищал. Это озна­чает, что Жак Ру в своей деятельности остается целиком верен себе и перемена его тактики объясняется не изменением его взглядов, а лишь переменой в обстановке, связанной с оконча­тельным переходом якобинцев в решительное наступление про­тив "бешеных".²⁰

Однако позиции Захера свойственна известная непоследова­тельность. Осознав, что главная особенность якобинской дикта­туры заключалась в том. что это была диктатура революцион­ной буржуазии, направленная как на разгром роялистско-жи­рондистской контрреволюции, так и на подавление плебейского движения, и что эта диктатура применяла методы буржуазного терроризма как по отношению к своим противникам справа, так и по отношению к своим противникам слева, Захер тем не менее продолжал применять по отношению к ней термин "революцион­но-демократическая диктатура" и... осуждать "глубоко оши­бочный и противоречивший интересам революции путь оппози­ции системе революционно-демократической якобинской дикта­туры",²¹ на который встали "бешеные" и "эбертисты".

Захер не понял также подлинного существа и исторической роли "санкюлотской демократии", сложившейся в парижских секциях. Он утверждал, что идея "прямой демократии", родив­шаяся в парижских секциях и провозглашавшая право народа не только избирать депутатов и всех должностных лиц, но и строго контролировать их деятельность, давать им наказы, тре­бовать с них отчета и отзывать их, если они теряют доверие из­бирателей, "не только утопическая, но и прямо враждебная ин­тересам революции в условиях того времени".²² Захер обосно­вывал эту глубоко ошибочную оценку тем, что "в условиях обо­стренной внешней и гражданской войны осуществление такой "прямой демократии", прямо противоречащей идее революцион­ной диктатуры, могло только нанести революции непоправимый удар, обезоружив ее перед лицом вооруженного до зубов врага".²³ Захер не понял, что "прямая демократия" парижских сек­ций, которую так прекрасно описал Собуль, не только не проти­воречила идее революционной диктатуры, но представляла со­бой зародыш самой высшей формы революционной диктатуры, которая только могла возникнуть во Франции в конце XVIII в., — зародыш революционно-демократической диктатуры "низов", т.е. беднейших слоев мелкой буржуазии и предпролетарских элементов. Захер не понял, что революцию обезоруживало от­нюдь не стремление "бешеных" и других руководителей санкю-лотского движения упрочить строй "прямой демократии", отнюдь не их критика крайностей якобинского терроризма, а то простое обстоятельство, что якобинская буржуазия подавляла эту под­линно народную демократию, казнила и преследовала вожаков плебейства.

Непоследовательность и ошибки Захера в оценке различных органов "революционного правления", сложившегося в 1793—1794 гг. во Франции, и тактики санкюлотских вожаков являются ярким свидетельством того, какое пагубное влияние оказывала на конкретно-историческое исследование надуманная формула Лукина—Манфреда о якобинской диктатуре как "революционно-демократической диктатуре".

Сложность и противоречивость якобинской диктатуры и ее методов управления с большой силой подчеркнуты в изданной в 1966 г. книге Ю.Ф.Карякина и Е.Г.Плимак "Запретная мысль обретает свободу. 175 лет борьбы вокруг идейного на­следия Радищева ".²⁴ Авторы этой интересной книги по-новому истолковывают "Песнь историческую", принадлежащую перу русского революционного просветителя и современника Великой французской революции А.Н.Радищева. Карякин и Плимак доказывают (и, как нам представляется, весьма убедительно), что на страницах этой "античной" поэмы Радищева отражается не современная ему русская действительность, как думали мно­гие литературоведы, а режим сложившейся во Франции якобин­ской диктатуры с его действительно кричащими противоречиями. Карякин и Плимак не оставляют сомнения в том, что радищев­ские обличения произвола и тирании Суллы, Калигулы и других римских диктаторов... метят в Робеспьера, являются фактиче­ски обличениями крайностей якобинского терроризма.

Когда историки школы Лукина—Манфреда сталкиваются с тем, что такие настоящие друзья французской революции, как, например, Радищев или Томас Пе йн, упрекают Робеспьера и якобинское правительство в произволе и беззаконии, в неоправ­данных арестах и казнях, в создании атмосферы всеобщей подо­зрительности и страха, в нарушении демократических прав и прочее, то они ограничиваются обычно ссылкой на то, что эти люди "не поняли исторически прогрессивного характера якобин­ской диктатуры" и "не осознали необходимости революционного террора". Карякин и Плимак считают, что ставить вопрос так — значит до чрезвычайности упрощать проблему. Конечно, когда Радищев обличал Робеспьера как "Калигулу", то это объясня­лось также и тем, что выдающийся русский мыслитель не осознал необходимости предельной концентрации революцион­ной власти и отбрасывания формально юридических норм для успешной борьбы с контрреволюцией. И в этом смысле (и толь­ко в этом смысле) взгляды Радищева являлись ограниченными по сравнению с взглядами Робеспьера и других теоретиков якобинизма, которые понимали необходимость революционной дик­татуры. Однако Карякин и Плимак справедливо напоминают, что и Маркс и Энгельс, которых отнюдь нельзя упрекнуть в том, что они не осознали исторически прогрессивного характера якобинской диктатуры, резко критиковали многие отрицатель­ные черты государственной практики якобинизма и, в частности, явное злоупотребление якобинцев террором.²⁵ Карякин и Пли­мак приходят к выводу, что нельзя усматривать в осуждении якобинского терроризма многими радикальными мыслителями XVIII в., а впоследствии и утопическими социалистами XIX в., только ошибку и ограниченность. Радищев или Томас Пейн при свойственной им известной ограниченности верно подмечали от­дельные отрицательные черты якобинской системы государст­венного управления, против идеализации которой Карякин и Плимак решительно предостерегают. "Суммируя государствен­ный опыт якобинизма, — пишут они, — можно утверждать: если Франция конца XVIII в. пошла дорогой от демократической рес­публики 1793 г. к бонапартистской военной диктатуре 1799 г., то определенные предпосылки для этого создавала политика мелко­буржуазных революционеров, включавшая в себя, особенно на ее заключительных этапах, преследование и ущемление демо­кратических институтов, которые обеспечивали в разгар револю­ции могучее воздействие на общественную эволюцию плебейских масс... Попытки опираться на государственный террористиче­ский аппарат, а не на плебейские массовые организации, стрем­ление с помощью террора сохранять равновесие в условиях по­ляризации классовых сил вели к быстрому отрыву революцион­ной государственной организации от масс, размывали фунда­мент под величественным зданием якобинского "деспотизма сво­боды". В последние месяцы диктатуры террористическая маши­на мелкобуржуазных революционеров приобретает все большую автономность, самодовлеющий ход".²⁶

Историки давно уже обратили внимание на тот факт, что Жак Ру и другие руководители парижского плебейства эпохи революции резко обличали крайности якобинского террора и требовали предоставления народу демократических прав, гаран­тированных ему конституцией 1793 г. Однако историки школы Лукина—Манфреда расценивали этот факт как доказательство "ограниченности" самого Жака Ру, который якобы "не осознал" необходимости революционной диктатуры. Карякин и Плимак решительно рвут с этой точкой зрения. Они подчеркивают, что отрицательное отношение Жака Ру к якобинским методам осу­ществления революционной диктатуры и революционного террора является одним из наиболее ярких доказательств ограничен­ности самих якобинцев, которые "так и не смогли разрешить одно из главных противоречий глубинной социальной револю­ции, приведшей в движение массы, — противоречие между демо­кратией и централизацией, не смогли, хотя и пытались, обеспе­чить вовлечение плебейских масс в управление революционным государством".²⁷

Карякина и Плимак можно упрекнуть в непонимании некото­рых сторон проблемы "революционного правления" эпохи Вели­кой французской революции. Справедливо отвергая представле­ние школы Лукина—Манфреда о якобинской диктатуре как о своего рода образце революционно-демократической государ­ственности, Карякин и Плимак не заинтересовались вопросом о том, какова же была историческая роль Коммуны и секций Парижа, в которых современная марксистская историография видит зачаток иных, более передовых форм власти, чем бур­жуазная диктатура якобинцев. Нельзя согласиться и с оценкой якобинцев как мелкобуржуазных революционеров, которую дают авторы. По современным представлениям, большинство якобинцев, т.е. членов Якобинского клуба и связанной с ним группировки монтаньяров в Конвенте, выражали интересы сред­ней и отчасти даже крупной буржуазии. Но стремление этих авторов показать глубокую противоречивость якобинской дик­татуры, их призыв отказаться от штампа и оценивать эту фор­му революционной власти с действительно конкретно-историче­ских позиций заслуживают полного одобрения и поддержки.

В 1966 г. автор настоящей статьи опубликовал историогра­фический очерк, посвященный изучению проблемы якобинской диктатуры в марксистской исторической литературе.²⁸ В очерке проанализированы взгляды Маркса, Энгельса и Ленина на якобинцев и якобинскую диктатуру, причем эти взгляды рассмотрены исторически, т.е. в их развитии и в их связи с состоянием современной им исторической науки. В очерке характеризуются также основные направления в изучении проблемы якобинской диктатуры в советской историографии 20-х и 30-х годов и в со­временной советской и зарубежной марксистской историогра­фии. Особое внимание в очерке уделяется опубликованной в 1958 г. книге современного французского историка-марксиста Альбера Собуля "Парижские санкюлоты во II году", которая оценивается как крупнейший в новейшей историографии труд по истории взаимоотношений между якобинским правительст­вом и народными массами. В отличие от Манфреда, который склонен упрекать Собуля чуть ли не в отходе от марксизма-ле­нинизма,²⁹ автор показывает, что Собуль продолжает и разви­вает положения, которые давно уже были сформулированы в со­ветской исторической литературе, и вместе с тем обогащает марксистскую историографию якобинской диктатуры новыми по­ложениями и выводами, игнорировать которые значит отстать от развития науки, отстать от жизни. Автор считает правильны­ми взгляды Собуля относительно классовой сущности якобин­цев и санкюлотов, относительно "прямей демократии" париж­ских секций и особенно относительно наличия элементов двое­властия в системе "революционного правления", сложившегося во Франции в 1793—1794 гг.

Советские историки вносили и вносят свой посильный вклад в изучение такой сложной проблемы истории Великой француз­ской революции, как проблема якобинской диктатуры.

1 Н.П.Фрейберг. Декрет 19 вандемьера и борьба бешеных за кон­ституцию 1793 года. "Историк-марксист", 1927, № 6; Я.Старосельский, Проблема якобинской диктатуры. М., 1930; Н.М.Лукин. Избр.труды, т.1. М., 1960, стр.322—388.

2 A.Soboul. Les Sans-culottes parisiens en l’an II. Paris, 1958; Альбер Собуль. Парижские санкюлоты во время якобинской диктатуры (сокр. русс. пер.). М., 1966.

3 См.: В.Г.Ревуненков. Марксизм и проблема якобинской дикта­туры, гл.IV. Л., 1966.

4 Подробнее об этом см. там же, гл. I и III.

5 А.Собуль. Парижские санкюлоты..., стр.525.

6 А.3.Манфред. Великая французская революция XVIII в. и совре­менность. "Новая и новейшая история", 1964, № 4, стр.62.

7 М.Робеспьер. Избр.произв., т.I. M., 1965, стр.49.

8 А.3.Манфред. Французская буржуазная революция конца XVIII века. М., 1950, стр. 107 (курсив автора).

9 М.Робеспьер. Избр. произв., т.I, стр.51.

10 А.3.Манфред. Очерки истории Франции XVIII—XX вв. М., 1961, стр.75.

11 М.Робеспьер. Избр.произв., т.II. М., 1965, стр.333.

12 А.3.Манфред. Очерки истории Франции XVIII—XX вв., стр.107.

13 А.3.Манфред. Великая французская буржуазная революция XVIII века. М., 1956, стр.207.

14 Н.М.Лукин. Избр.труды, т.I, стр.364.

15 А.3.Манфред. Очерки истории Франции XVIII—XX вв., стр.155.

16 Я.М.3ахер. Движение "бешеных". М., 1961, стр.204.

17 Там же.

18 Там же, стр.211.

19 Там же, стр.8.

20 Там же, стр.152.

21 Я.М.Захер. Жак Ру и якобинская конституция 1793 г. В кн.: "Из истории якобинской диктатуры 1793—1794". Одесса, 1962, стр.341.

22 Я.М.Захер. К вопросу о значении взглядов "бешеных" в предысто­рии социалистических идей. "История социалистических учений". Сб. статей. М., 1962, стр.122.

23 Там же.

24 Ю.Ф.Карякин и Е.Г.Плимак. Запретная мысль обретает свободу. 175 лет борьбы вокруг идейного наследия Радищева. М., 1966.

25 Там же, стр.296—298.

26 Там же, стр.286—287, 289.

27 Там же, стр.288 (курсив авторов).

28 В.Г.Ревуненков. Марксизм и проблема якобинской диктатуры.

29 См. написанную А.3.Манфредом вступительную статью к изданной в 1966 г. на русском языке книге Собуля, в которой оспариваются основные вы­воды и положения Собуля (А.Собуль. Парижские санкюлоты..., стр.13—19).