Тенденция развития сельского хозяйства Соед. Штатов в освещении новейших авторов

19. Мировой аграрный кризис в объяснении сторонника „монетарной“ теории. Р. Энфильд и его книга.

В предшествующем были представлены в критическом изложении мнения и материалы о строении сельского хозяйства Соед. Штатов. Теперь мы должны обратиться к работам, рассматривающим сев.-американское земледелие в его движении, оценивающим вехи его развития и намечающим перспективы этого развития.

Несколько интересных работ на эту тему появилось за последнее время. Из них некоторые захватывают период только до перелома в с.-х. кризисе, начавшегося с урожая 1924 года, а одна уже оценивает и этот перелом.

Первая работа, которой мы займемся, носит характерное название: «Сельскохозяйственный кризис 1920/23 г.г.» ¹. Она принадлежит перу Р. Р. Энфильда.

Не можем отказать себе в удовольствии по этому поводу констатировать следующее. Весною 1923 г. нам пришлось начать полемику с одним из наших «спецов» по мировому хозяйству и по сел.-хоз. экономике, проф. Н. Д. Кондратьевым. Последний утверждал, что по окончании войны «производительные силы мирового сельского хозяйства... быстро восстанавливаются» ², что общий кризис 1920/1921 г. слабо отразился на сельском хозяйстве, ибо оно «не поддается столь быстрым колебаниям, и капиталистические кризисы затрогивают его, как правило, не сильно» ³, что положение России в будущем не из розовых, так как завоевания заокеанских стран «в области продукции и, в частности, продукции зерновых хлебов, имеют более или менее устойчивый характер» ⁴.

Критикуя неумеренный оптимизм Н. Д. Кондратьева по части судеб буржуазных стран, соединенный с пессимизмом в отношении Советской России, мы уже осенью 1923 г. в журнале «Сельское и лесное хозяйство» (см. нашу работу: «Мировой кризис сельского хозяйства») ⁵, между прочим, писали: «Внешний прирост продукции в Сев. Америке носит отпечаток нажима на производственный аппарат... По отношению к Соед. Штатам ясна перенагрузка экономическая, которая обнаруживается в значительно скорейшем росте экспорта, нежели производства, упадке внутреннего потребления руководящего хлеба, пшеницы, в значительном удорожании себестоимости и росте цен на землю. Эта экономическая перенагрузка, созданная во время войны, вызывает в 1920 —1921 г.г. острый кризис земледелия Соед. Штатов.» Мы утверждали также, что кроме «малого» или «острого» кризиса 1920 —1921 г.г., речь должна идти еще и о затяжном конституциональном кризисе и не только американского, но и мирового сельского хозяйства: «С окончанием мировой войны перед нами стоит новый кризис мирового сельского хозяйства, столь же серьезный, как аграрный кризис 70—90-х годов, но совершенно иной, новый по своему происхождению и по своим формам» (там же, стр. 136). В другой нашей работе ⁶ мы пояснили, в чем изменение форм: «Кризис, вызванный в 80-х годах появлением на европейском рынке сев.-американского хлеба, закончился или, если угодно, занял положение «вверх дном». Если еще в 90-х и 900-х годах Соед. Штаты сбивали цену на русский хлеб и создавали застой не только в западноевропейском, но и в восточно-европейском земледелии, то теперь в результате всех изменений, внесенных войной, Россия и Соед. Штаты заняли обратные полюсы. Россия является теперь предельным фактором; она будет определять цены» (стр. 29).

У Кондратьева было: расстройство сел. хозяйства во время войны в части стран; преходящее влияние общего кризиса; быстрое восстановление повсюду производительных сил сел. хозяйства, уже во время войны выросших в Соед. Штатах; никакого затяжного кризиса; плохие перспективы для Сов. России.

У нас было: острый крах сельского хозяйства Соед. Штатов в 1920—1921 г.г. (мы его описали на стр. 15—17 нашей второй работы); перенагрузка производительных сил, а не подъем во время войны в Соед. Штатах; неизбежность затяжного глубокого послевоенного кризиса для земледелия Соед. Штатов; такой же затяжной глубокий послевоенный кризис в мировом масштабе; благоприятные перспективы для России.

Так вот, мы позволяем себе теперь установить, что в 1924 г. ни для кого уже не составляет сомнений, что в 1920 — 1923 г.г. (т.-е. в течение четырех лет после войны) в мировом хозяйстве господствовал кризис и что английский автор вводит констатацию сего в заглавие своей книжки ⁷.

Эта книжка посвящена собственно не Соединенным Штатам или Сев. Америке, она посвящена общему аграрному кризису 1920 — 1923 г.г., анализируемому на примере Англии и Соед. Штатов (Англии в первую очередь).

Тем не менее, она имеет прямое отношение и к Соединенным Штатам: как потому, что кризис в Соед. Штатах составляет лишь звено в общем комплексе явлений аграрного кризиса, так и потому, что Англия и Соед. Штаты связаны на сел.-хоз. рынке теснейшими узами.

Общий интерес книжки состоит в "том, что она пытается применить к объяснению мирового сельскохозяйственного кризиса «количественную теорию денег» и «монетарную теорию» конъюнктуры Г. Касселя. Эта теория предполагает, что покупательная способность денег определяется не взаимоотношением ценности золота (в конечном счете, разумеется) и «рыночных ценностей» товаров (употребляя термины Маркса), а соотношением количества денег (включая и «банковские деньги») и количества товаров. В свою очередь, циклическое движение цен в первую очередь определяется увеличением или сокращением «покупательной силы», т.-е. денежной массы всех видов, включая опять-таки и «банковские деньги», а не изменением соотношения предложения и спроса товаров.

Основной подход Энфильда к сельскохозяйственному кризису 1920—1923 г.г. состоит в том, что этот кризис есть лишь часть общего хозяйственного кризиса, вызванного процессом дефляции, т.-е. процессом сжатия денежной массы. «Судьба фермера связана с судьбой промышленности на всем пространстве цивилизованных стран... Невидимое движение денежных ценностей, ставя фермера, подобно деловому человеку и промышленнику, то в положение процветания, преуспеяния и видимой хозяйственной прочности, то в положение разочарования, борьбы, задолженности или надвигающегося банкротства, играло в экономической истории девяти лет, следующих за началом войны, роль настолько преобладающей важности, что все остальные факторы имеют во всяком случае меньшее значение» (стр. 13). «Сельское хозяйство подобно другим индустриям пострадало от дефляции» (стр. 65). «Проводя до конца анализ экономических событий предшествующих лет, мы не можем уйти от вывода, что одну из первичных слагающих причин того дефицита, который британский фермер встречает в своих рыночных операциях, надо искать в политике, проводящейся Федеральным Резервным Бюро ⁸ Соед. Штатов» (стр. 68; во всех предшествующих цитатах курсив наш). В последней цитате мы видим, что автор устанавливает еще одно связующее звено между Англией и Америкой, и притом довольно своеобразное.

На какую индукцию он опирается, какие конкретные доводы он приводит? Это для нас более интересно, чем самая общая его теория. Но разбор этих доводов может, кстати, послужить и к опровержению применяемой им модной теории.

20. Три первых аргумента в пользу „монетарного“ объяснения.

Первый аргумент автора в пользу того, что рост сел.-хоз. цен во время войны определился не расхождением спроса и предложения, а ростом массы «покупательной силы», состоит в том, что недочет в мировом снабжении, созданный выбытием России и дунайских стран, «был быстро возмещен, по мере того как шла вперед война, продукцией новых пшеничных площадей, введенных в обработку в других экспортирующих странах мира» (стр. 16).

Утверждение это, не подкрепленное цифрами, совершенно неверно.. Взглянем на следующую таблицу:

Посевная площадь под пшеницей (млн. гектаров; данные Межд. С.-Х. Института).

	1913	1914	1915	1916	1917	1918	1919
Евр. Россия, Румыния, Венгрия, Болгария.	31,2	-	-	-	-	-	-
Соед. Штаты и Канада.	24,8	25,8	30,6	27,4	24,2	31,0	38,4
Аргентина, Австралия, Индия.	22,5	21,7	24,8	23,4	24,5	24,5	19,3
	47,3	47,5	55,4	50,8	48,7	55,5	57,7
Англия, Франция, Италия.	12,0	11,6	11,5	10,6	9,3	9,9	10,0
Греция, Испания, Португалия, Голландия, Дания, Швеция, Швейцария.	5,0	5,0	5,1	5,1	5,2	5,3	5,4

Мы нарочно оставляем в стороне Германию, Австрию, Бельгию, как страны блокированные, где рост цен несомненно зависел от колоссального недопотребления. Отметим, что из довоенного пшеничного вывоза России по европейской границе (258,7 млн. пуд. за 1909 — 1913 г.г., по данным ЦСУ) в Германию, Австрию, Голландию и Бельгию (две последние страны были больше всего передаточными пунктами в Германию) шло лишь 36,1% (93,5 млн. пудов), в Англию, Францию и Италию шло 50,4% (130,5 млн. пудов) и в группу «нейтралов» шло 7,3% (18,8 млн. пудов). 58% вывоза России шло в неблокированные страны. По этому расчету 14,5 млн. гектаров русских пшеничных площадей, из общей суммы 25,1 млн. обслуживали эти страны, да еще 3 миллиона гектаров в придунайских странах (беря только половину от 6,1 млн. гектаров).

Энфильд полагает (стр. 16), что рост цен британской пшеницы—в 1916 г. на 70% и к 1917 г. на 132% выше довоенного — не имеет связи с сокращением обслуживающих площадей. Между тем, в 1913 г. мы имеем, не считая восточной Европы, 64 млн., гектаров площади заокеанских стран, стран Антанты и стран нейтральных. В 1916 г. эта сумма составляет 66,5 млн. гектаров, в 1917 г. — 63,2 млн. гектаров А ведь она должна была бы увеличиться с 64 млн. гектаров до 82 млн. гектаров, чтобы покрыть русско-дунайскую брешь. Но такого увеличения не произошло, несмотря на то, что это утверждает Энфильд.

К этому надо добавить, как показано в нашей работе о мировом сел.-хоз. кризисе, что Аргентина, Австралия и Индия сильно ослабили во время войны (особенно в последние ее годы) свой подвоз в Европу. Тяжесть снабжения упала на Сев. Америку, что еще более уменьшает цифру обслуживавшей Европу площади.

Второй аргумент. Цена картофеля возрастала в Англии за время войны тем же темпом, что и цена пшеницы. А между тем, ввоза картофеля в Англию почти нет, Англия снабжается внутренним производством; это производство за годы войны в Англии не сокращалось, что доказуется цифрами (стр. 17—18). Подъем цен на картофель определяется, следовательно, не изменениями в области производства и снабжения.

Аргумент почти не заслуживает и возражений. Пищевое снабжение надо рассматривать, конечно, в сумме, в сумме для всех европейских стран и в сумме для всех видов пищи. Огромная доля суммарного пищевого снабжения (хотя бы только Англии) шла из-за границы, и положение его было приблизительно такое же, как—в отдельности—снабжение пшеницей.

Третий аргумент. В течение 1914—1917 г.г. вывоз пшеницы из Соед. Штатов сокращался, а между тем цены в Соед. Штатах росли. «Рост в цене пшеницы... между 1914 г. и 1917 г. объясняется, несомненно, не увеличившимся европейским спросом на пшеницу, так как вывоз в течение этого периода непрерывно падал». Причинами являются: рост внутреннего спроса, благодаря развитию промышленности (наконец-то автор хоть раз вспомнил о не-«монетарных» факторах), но также и непрерывная «миграция золота в Америку» и «приведение в действие федеральной резервной системы банковского дела» (стр. 43 и сл.).

Это хорошо, что автор вспомнил о внутреннем рынке. Но все же и это неверно. Главная причина роста хлебных цен в Соед. Штатах — именно напряженный спрос Европы, приводивший к сокращению внутреннего снабжения Соед. Штатов. Все это ясно видно из следующей таблицы ⁹:

	1909-13	1914	1915	1916	1917	1918	1914—18
	миллионы бушелей.
Производство.	690,1	891,0	1025,8	636,3	636,7	921,4	822,2
Вывоз (с 1/VII по 30/VI).	105,0	332,5	243,1	203,6	132,6	287,4	239,8
Снабжение (производство + вывоз — ввоз).	586,9	559,2	789,9	457,6	535,3	645,3	597,5
Вывоз в % к производству.	15,2	37,3	23,7	32,0	20,8	31,2	29,2

Как видим, вывоз, начиная с 1914 г., действительно непрерывно падал. Но мы сейчас увидим, в чем тут дело. Вывоз 1914—1915 г.г. был ненормально огромен по специальным причинам. Сбор 1914 г. в Соед. Штатах был очень велик: на 201 млн. буш. выше довоенной средней. Но этот излишек в обрез покрывал дефицит в мировом снабжении: 1) Канада в этом году собрала урожай ниже среднего (недобор против среднего довоенного сбора получился более 35 млн. бушелей) и 2) Россия была отрезана от Европы закрытием Дарданелл («Гебен» и «Бреслау» появились там уже 15 августа). Соед. Штатам пришлось покрывать дефицит Европы, что они сделали, понизив внутреннее снабжение до 559 млн. буш. и расширив долю своего экспорта до огромной цифры — 37% производства. Цены при этом существенно не поднимались, так как никто не верил в продолжительность войны. Соед. Штаты удовлетворялись «отличной конъюнктурой», которая для них создалась.

Зимой 1914—1915 г. эта конъюнктура не была испорчена. Аргентина и Индия, правда, собрали урожай выше среднего, но в Австралии обнаружился катастрофический неурожай; в сумме— незначительный недобор ¹⁰.

Зато летом выступила на сцену Канада со сбором на 196,4 млн. бушелей выше нормы 1909—1913 г.г. ¹¹,—это в то время, как весь экспорт России за 1909—1913 г.г. в среднем составлял только 161,8 млн. бушелей.

К этому присоединился блестящий урожай в самих Соед. Штатах (на 135 млн. бушелей больше, чем в предшествующем урожайном году) и недурные сборы в Европе (в Англии на 14 млн. бушелей выше довоенного). Брешь на данный сезон оказалась закрытой. Понятно, почему не только цены продолжали расти слабо, но и доля Соед. Штатов в мировом пшеничном экспорте с 42,3% (1915 календарный год) сошла на 28,7% (1916 год). В результате, в сезон 1915 г. внутреннее снабжение Соед. Штатов, как видно из таблицы, расширилось, вывоз сократился, а равно и доля его к продукции упала до 23,7%.

Вот причины упадка вывоза в 1915 году. Причины упадка в 1916 и 1917 г.г. ясны из таблицы: это отнюдь не рост внутреннего потребления (ибо снабжение стоит ниже довоенной цифры), а крайне плохие урожаи, которые в эти годы дают сбор ниже довоенного. Соед. Штаты вывозят, сколько могут; в сущности значительная доля вывоза идет за счет остатков от 1915 года. Этот вывоз тем более необходим, что в Европе теперь-то и начинается сильнейший упадок. Мировой сбор пшеницы с 4.290 млн. бушелей в 1915 году спускается до 3.288 млн. в 1916 году и до 3.134 млн. бушелей в 1917 году. В то же время привоз из Индии и Австралии делается очень трудным, да плюс к тому этим странам надо платить наличными, а Соед. Штаты дают хлеб в кредит.

Вот почему при падающем экспорте из Соед. Штатов растут цены, и вот почему никаких доказательств в пользу «монетарной» теории отсюда вывести нельзя.

Это тем паче, что если мы возьмем средние числа за 1914—1918 г.г. и тем самым устраним влияние колебаний урожая в Соед. Штатах и в остальном мире, то перед нами вырисовывается определенная картина:    производство Соед. Штатов возросло по сравнению с довоенным на 19 процентов; вывоз увеличился на 126,4 процента; доля вывоза к производству поднялась с 15,2 до 29,2 процентов; снабжение в абсолютных цифрах слабо возросло — с 586,9 до 597,5 млн. бушелей (на два процента); а если разделить это снабжение на голову населения, то мы обнаруживаем упадок: с 6,2 бушелей на голову до 5,9 бушелей (95,1% довоенного). Ясно, что дело не в усилении внутреннего спроса, а в усилении спроса из Европы ¹².

21. Четыре дальнейших аргумента и выводы.

Четвертый аргумент. С окончанием войны морские перевозки стали свободными, конкуренция на хлебном рынке восстановилась, а между тем в 1919 г. цены продолжали расти и поднялись даже выше, чем в предшествующие годы (стр. 20.)— Во-первых, если мы сложим для 1919 года, как делали раньше (см. второй аргумент), посевные площади заокеанских, союзных и нейтральных стран, то получим все же только 73,1 млн. гектаров, а не довоенных 82 миллиона. Так что полноты снабжения прекращение войны не принесло. Во-вторых, продолжающийся напряженный спрос объясняется а) грандиозной спекуляцией в расчете на то, что начнут закупать Германия и Австрия, т.-е. огромный рынок, до того исключенный и отныне привязанный (при отсутствии России, Румынии и пр.). к тем же 73,1 млн. гектаров; б) в 1919 г. Соед. Штаты еще давали кредиты, и их было получено за 1919 г. один миллиард долларов. Обо всем этом мы упоминали в наших работах, а новые материалы мы найдем еще у Норза.

Пятый аргумент. С 1920 г. началось падение цен, начался кризис. В 1921 и 1922 г. г. это падение в Англии шло очень быстро, а между тем «не было такого увеличения ввоза в 1921 и 1922 г. г., каковое, можно было бы ожидать, должно сопровождать этот быстрый упадок цен; наоборот, чистый ввоз в эти два года был значительно ниже, чем в 1920 г.» (стр. 19). Дело, значит, не в росте товарного снабжения, а в чем-то другом.

Разумеется, рост снабжения сам по себе ничего не означает. В момент кризиса снабжение может падать, а цены все же также будут падать, поскольку отсутствует так называемый «платежеспособный» спрос ¹³. Существенным фактом в эти годы являлось то, что Соед. Штаты, раздувшие во время войны производство хлеба, который давали Европе в кредит, этот самый кредит сразу прекратили. Сами же по себе без этого кредита, европейские страны были «неплатежеспособны».

Шестой аргумент, общего порядка, извлекается Энфильдом из Касселя. По прикидке последнего, снабжение Европы во время войны всеми видами товаров сократилось лишь на 20%. Это должно было бы привести к росту цен на 25%. Между тем, цены поднялись в золотом исчислении на 200 и даже 300%. Очевидным образом, причина роста цен лежит «на стороне денег», а не на «стороне товаров» (стр. 26—27).

Допустим, что дефицит Европы в растительной пище (о которой мы больше всего раньше говорили и которую возьмем в пример), в 1916—1917 г.г. составлял только 20%. Он, несомненно, был больше, но мы не будем вновь утруждать читателя таблицами. Однако, если даже это так, то ведь самое главное: каких усилий стоило догнать снабжение хотя бы до нормы 80% довоенного. Расширить производство в краткий срок путем улучшения техники в земледелии не всегда возможно (тем паче невозможно это, поскольку в военный период производство, напр., удобрений явно сократилось, производство с.-х. машин сжато военными заказами). Поскольку нет запасов девственной земли, приходится затрачивать средства производства и рабочую силу, при условиях падающей производительности труда ¹⁴. Нужно пускать в обработку наличными техническими приемами менее плодородные земли или участки, лежащие в ста верстах от железной дороги. Нужно расстраивать севооборот и делать нажим на луга и пастбища. При этом определяющими рыночную стоимость продуктов сразу становятся худшие предприятия, а получатели абсолютной ренты (не говоря уже о дифференциальной) развертывают активное наступление через посредство «производителей»—на потребителя. Между прочим и фрахты на пшеницу растут колоссально и уж, во всяком случае, вне всякого соответствия даже с темпом инфляции (понимаемой в любом смысле этого слова): в 1913 г. фрахт Соед. Штаты— Англия был 11 копеек за пуд, в 1918 г. один рубль семьдесят девять копеек за пуд: прирост на 1.527%. Между тем пуд пшеницы стоил в Чикаго в 1913 г. 1 р.19 коп.¹⁵. Уже один фрахт должен был удорожать американскую пшеницу в Европе в 2,5 раза (фактически этот фрахт целиком выплачивали из своего кармана европейские правительства).

Всех этих данных совершенно достаточно, дабы сказать, что арифметика Касселя — полные пустяки.

Седьмой аргумент (тоже от Касселя). Рост цен на все продукты, и сельскохозяйственные и промышленные, идет одним и тем же темпом и достигает одинаковых максимумов. Общий индекс и индекс сельскохозяйственных товаров описывают одну и ту же кривую (с. 18 и 22): ясно, что причина роста лежит не «на стороне товаров».

Но, во-первых, сам Энфильд, как мы скажем дальше, рассуждает о расхождении в движении обеих кривых. Во-вторых, в нашей работе о «Мировом сельскохозяйственном кризисе», к которой отсылаем читателя, мы установили ряд различий в напряженности роста цен для разных сельскохозяйственных товаров (мы только сельскохозяйственными товарами там и занимались, но то же можно сказать и о промышленных). В-третьих, беря дело в грубом приближении, можно сказать, что для всех почти товаров рост цен в Америке и Европе ¹⁶ был примерно одинаков. Но ведь эти цены все взаимно определяют друг друга, так как подавляющая доля товаров идет в производительное потребление. Если растет цена хлопка, растет цена тканей. Если растет цена хлеба и мяса, должна расти цена рабочей силы, а отсюда цена промышленных товаров, и т. д., и т. д. Все это составляет неразрывную цепь. И весь вопрос опять сходит на то же самое: каких усилий в среднем стоило поддержать снабжение Европы на уровне 80 % довоенного (принимая предположение Касселя). И если так поставить вопрос, то ясно, что речь тут не может идти об увеличении цен на 25 %.

*          *          *

Такова вся цепь аргументов. Все они неверны. Но самое существенное: автор не замечает, что это его формальное построение противоречит всему содержанию его книжки. Он назвал ее—«Сельскохозяйственный кризис 1920—1923 г.». Но к чему особо говорить о сельскохозяйственном кризисе (а автор по содержанию книжки именно так ставит вопрос), если такого кризиса вовсе нет, а есть только влияние дефляции—в частности и на сельское хозяйство? Автор, глядя на жизнь без «монетарных» очков, заметил, что есть какой-то константный сельскохозяйственный кризис, продолжающийся четыре года. Но лишь только он начинает теоретизировать, как это правильное конкретное наблюдение оттесняется в сторону пустой абстракцией.

Далее. Если все дело в дефляции, то зачем рассуждать о способах изживания кризиса? Он кончился сам собой вместе с дефляцией, и единственным способом избежать ее бед, было бы принятие политики не дефляции, а закрепления денежной массы и курса на существующем уровне. Автор хвалит Кэйнса за такое предложение, сделанное три года назад. Но ведь теперь-то — это совершенно платонические разговоры.

Тем не менее автор посвящает целую главу изживанию кризиса. Он озаглавил ее, будучи последовательным, «стабилизацией». Но фактически он обсуждает там способы сбалансировать предложение и спрос и поочередно и довольно интересно разбирает: 1) проекты возобновления хлебной монополии или государственных хлебных закупок (в Соед. Штатах, Англии и в ее доминионах), 2) проекты (частично осуществленные) фермерских «пулей», (союзов фермеров для сокращения подачи хлеба на рынок) в Канаде, Австралии, 3) действие на хлебный рынок кооперативной организации фермеров ¹⁷, 4) проблему сельскохозяйственного кредита в Соед. Штатах и в Англии. Автор доходит до того, что рекомендует, в целях развития хлебо-залоговой операции и уменьшения сезонного понижения цен, устроить в Англии хлебные элеваторы, хотя бы это не было так выгодно, как в Америке. Все это, разумеется, стоит в полном противоречии с его «монетарным» фатализмом ¹⁸.

22. Эдвин Норз о размычке между Америкой и Европой. Основные положения книги и взгляд на довоенные отношения.

Обратимся теперь к книге Эдвина Норза «Американское сельское хозяйство и европейский рынок» ¹⁹. Перед нами блестящая, но все же довольно односторонняя работа, на которой к тому же почиет дух американской деловой буржуазной среды. Недаром она издана Экономическим Институтом Карнэджи, среди попечителей которого значится целый ряд светил американской финансовой аристократии.

Подобно тому, как монография Деп. Земледелия об аренде в своем заключении считает нужным отметить, что целью работы не было возвеличение аренды,— так и проф. Норз в заключительной главе книги бросает характерную фразу: «Целью этой книги не было доказать, что Европа стоит на краю экономического распада, ни внушить мысль о желательности воздухонепроницаемой самодовлеемости (airtight self-sufficiency),для экономически изолированных Соед. Штатов» (стр. 233). Ясно, что если автор в конце работы делает такую оговорку, то весь ход предшествующего изложения мог дать повод к такому заключению, да и автор не слишком противодействовал тому, чтобы оно сложилось у читателя.

*          *          *

Основные положения книги можно вкратце изложить следующим образом:    1) уже перед войной сельскохозяйственный

экспорт Соед. Штатов, за исключением хлопкового, стал сильно убывать, и этот экспорт одновременно получал все меньшее значение для сельского хозяйства Соед. Штатов и для снабжения Европы; 2) этот экспорт вновь был расширен во время войны, вследствие специальной комбинации обстоятельств экономического, финансового и политического характера, был расширен за счет «предельных» звеньев сел.-хоз. производства и путем нажима на производственный аппарат, который (т.-е. нажим) вел в общем не к движению вперед сел. хозяйства в объективно сложившемся для него русле, а к возвращению его назад на пройденную уже ступень развития; 3) с минованием отмеченной специальной комбинации условий, после того как она некоторое время искусственно поддерживалась, наступил крах и водворился кризис; 4) в настоящее время Соед. Штаты являются слишком дорогим производителем сельскохозяйственных продуктов, ранее поставлявшихся Европе, по сравнению с рядом других стран; в то же время и Европа настолько обедняла, что ей нет смысла покупать у Соед. Штатов, она должна и будет покупать в других странах; плюс к тому в данный период Европа может в конечном счете платить только промышленными товарами, а в этом для Соед. Штатов надобности нет; 5) поэтому пути Соед. Штатов, как производителя сельскохозяйственных товаров, и Европы, как потребителя таковых, разошлись; 6) поскольку речь идет о сельскохозяйственном экспорте С, Штатов ²⁰ то «тенденция намечается больше на муку для тропиков и Востока, чем на зерно для Ливерпуля и Гамбурга; на продукты свиноводства—больше, чем на зерно; и на консервированные или сушеные фрукты и овощи и, может быть, консервированное и превращенное в порошок молоко для Востока и тропиков, а также, может быть, на большее количество риса для Японии и даже Китая и Индии в годы неурожаев» (стр. 234).

Большая часть приведенных выше положений совпадает с высказанными в наших работах на ту же тему. Нельзя, однако, согласиться с рядом доказательств и построений автора и с теми крайне односторонними выводами, которые либо сделаны им, либо сами напрашиваются из изложения. Наконец, надо выявить и ту яркую проступающую классовую позицию, позицию торжествующего американского империализма, которая лежит в основании книги.

Пройдемся по страницам книги, отмечая также и ценный фактический материал, который она дает в обоснование верных ее положений.

Первая глава дает очерк взаимоотношений между американским земледелием и европейским рынком до мировой войны. Сжато и умело очерчиваются сперва предпосылки роста американского земледелия от истоков его и до начала XX века, ход колонизации и развертывания сельскохозяйственного производства, а параллельно с тем — ход вытеснения земледелия промышленностью в Европе—главным образом, в Англии и в Германии. Вывод отсюда: „1. Земледелие, которое производило это изобилие фермерских продуктов, было процессом спешной и беспорядочной выкачки (outpouring) таковых туземными землезахватчиками и иностранными иммигрантами на исключительно огромном пространстве девственной земли... 2. Урожаи, собираемые при таких условиях изобильной продукции, бывали продаваемы на обширных пространствах и в течение длительных периодов по ценам убыточно низким для фермера. 3. Европейские рынки поглощали массы, из которых состоял американский сельскохозяйственный экспорт потому, что мы вели самую удивительную распродажу по дешевке, какую только можно найти в истории земледелия. Но зависимость Европы от нас... не была, однако, ни в какой мере абсолютной“ (стр. 28).

С 1900 г. наступает перелом. За исключением хлопка, где имелась естественная монополия, экспорт всех сельскохозяйственных продуктов начинает быстро падать. Менее других пал вывоз свиного сала, так как американская свинья откармливается на кукурузе, в Европе же откорм ведется на других кормах и дает в первую очередь мясо, а не сало (стр. 35—36 и стр. 308). «Этот заметный упадок... составляет явление, которое многими людьми было гораздо меньше оценено во всей его полноте, нежели крупный подъем экспорта в последние годы XIX века ²¹. Причинами такого упадка являются: 1) развитие аграрного протекционизма в ряде европейских стран и стремление в особенности по стратегическим соображениям, но также и по классовым, поддержать туземное сельскохозяйственное производство ²²; 2) развитие других источников снабжения (Россия, придунайские страны, Юж. Америка), не менее дешевых, но представляющих большую возможность уплаты им за хлеб промышленными товарами и процентами с вложенного в них капитала; 3) рост американского внутреннего рынка; с 1900 г в Соед. Штатах нарастает недовольство увеличивающейся „дороговизной жизни», жалоба на которую «была высказана около 1900 г.». «Рассматривая это, как проблему внешней торговли, это означало, что Америка делалась менее привлекательным рынком для покупателя» (стр. 38). Намечалось «приближение более устойчивого взаимоприспособления земледелия, промышленности и внешней торговли» (стр. 39). «Снабжение сельскохозяйственными продуктами стало чувствовать народившуюся зависимость от издержек производства, поскольку практически весь запас годной в дело общественной земли был разобран и население продолжало все же расти в быстрой прогрессии» (стр. 38).

В превосходных „приложениях“ к книжке, изобилующей статистическими материалами и диаграммами, автор показывает, как в этот период создавались „ножницы“ между американскими сельскохозяйственными ценами и общим индексом цен в Англии, а также „ножницы“ между американскими ценами и английским ввозом американских продуктов (стр. 296— 301).

23. Перемены, внесенные войной в американское сельское хозяйство и в платежеспособность Европы,

Во второй главе с таким же блеском автор рассматривает влияние войны на связь между Соед. Штатами и Европой. Сжато констатирует он быстрый упадок сельского хозяйства в Зап. Европе, отпадение восточно-европейского снабжения, рост потребности в пищевых продуктах. Отмечая расстройство морской перевозки сельскохозяйственных товаров, указывает, что ее пришлось сосредоточить по линии на Сев. Америку, не только вследствие большей близости расстояния (до Аргентины все же не дальше от Англии, чем до Соед. Штатов), но вследствие необходимости сосредоточить конвоирование судов, в котором могли принять участие и Соед. Штаты ²³. „Тот факт, что мы давали крупные финансовые авансы союзникам, еще усилил эту тенденцию» (стр. 50), т.-е. тенденцию к «зависимости от Соед. Штатов, вследствие расстройства европейского производства». В результате начинается вытеснение Соед. Штатами всех «прочих поставщиков сельскохозяйственных продуктов, отлично показываемое диаграммами автора. «Европа под давлением войны возвратилась к зависимости от Соед. Штатов в смысле пищевого снабжения, даже большей, чем в старые времена девяностых годов» (стр. 52).

Результатом было повышение цен, «при условиях растущей себестоимости, вследствие употребления худших земель, взвинчивания заработной платы, в соперничестве с другими нанимателями, увеличения стоимости удобрения и удорожания цен инвентаря, лошадей и других статей расхода» (стр. 55).

При этом развертывалось и сельскохозяйственное производство на фоне проведения в жизнь «военной программы» Деп. Земледелия ²⁴ и мобилизации 3.000 агрономов по одному на каждое земледельческое графство (стр. 57—58).

Совершалось это путем выявления скрытой, до того неиспользованной потенции (мощности, способности) сельскохозяйственного производства. «Эта потенция не использовалась в течение предвоенных годов просто потому, что предельные издержки были бы слишком велики, если бы производство было разогнано до такого предела, чтобы получились избытки, которые пришлось бы тогда вывозить по низким ценам». «Надо, конечно, признать, что... это расширенное производство было создано частью и за счет увеличения рабочего дня, некоторого ухудшения в оборудовании и упущений в поддержании плодородия почвы». «Переприспособление во время войны устремлялось на возврат к пшеничному фермерству в местностях, где эволюция к смешанной системе фермерства (general farming) прошла уже так далеко, что производство пшеницы стало второстепенным пунктом в их фермерской организации» (берутся в пример Айова, Висконсин, Иллинойс и пр.). Пшеница возродилась даже в тех местах юга, «которые не производили пшеницы со времени гражданской войны», т.-е. 60-х годов. «Севообороты кукурузного района, которые ценились и которые применялись, как необходимая база хорошего ведения хозяйства, были заброшены, и пастбищные площади были сокращены, дабы увеличить выход кукурузы и зерна, а также свиней и скота, которых можно было благодаря этому выкормить» ²⁵.

В следующей главе «о рыночном подъеме (boom) и депрессии 1919—1923 г.г.» автор сводит целую груду интересного материала, делая ценный вклад в познание послевоенного кризиса. В объяснение продолжавшегося и даже возросшего в 1919 г. рыночного спроса он указывает: 1) на сохранение в Европе системы военных и гражданских пайков, в целях «безболезненного» проведения демобилизации; необходимые средства продолжали извлекаться правительствами из займов; 2) на то, что Германия и Австрия в это время еще были в состоянии продавать бумажные деньги за границу на огромные суммы (минимально они продали таковых на 2 миллиарда долларов, максимальная оценка — 4 миллиарда, см. стр. 105); 3) на то, что Соед. Штаты продолжали кредитование ив 1919 г. дали взаймы союзникам миллиард долларов; 4) на то, что сверх долгосрочного государственного кредита продолжал в огромном масштабе действовать «краткосрочный» (только по названию, вследствие перманентных пересрочек) коммерческий кредит; 5) на то, что целые поезда хлеба отправлялись в Европу в порядке бесплатных пожертвований, снимая с рынка соответствующее количество продукта; 6) наконец, на то, что «чиновники и коммерческая пресса с одинаковой тщательностью исследовали исключительно физический объем дефицитов Европы по части пищи и сырья и убеждали публику не упускать драгоценной возможности удовлетворить эти нужды» ²⁶.

Предсказывалось, что грядущее десятилетие будет временем блестящих успехов Соед. Штатов, которым «предстоит накормить Европу», и фермера закупали автомобили, грузовики, тракторы, племенной скот, развертывался земельный «бум» (стр. 66). «Спекулятивный азарт выражался в нагромождении «стен из сала» и гор бэкона, окороков и других продуктов в нейтральных странах и на границах Германии и других центральных европейских государств задолго до того, как они действительно открылись для торговли» ²⁷.

Кризис в основе начался с того, что Соед. Штаты приостановили государственный кредит Европе, вслед за чем прекратились пересрочки коммерческого кредита, и Европе приходилось начать платить реальными эквивалентами. А их-то и не было налицо (стр. 76—77).

Вместо предсказанного в мае 1920 г. повышения цен пшеницы до пяти долларов за бушель в течение ближайшего года началось стремительное падение цен, разразился кризис (описание его, к сожалению, отсутствует у Норза) и пошли в обращение различные «домашние средства»: аграрные пошлины (по мнению автора, они помогли некоторым отраслям сельскохозяйственного производства, но за них фермерам пришлось заплатить еще более высокими промышленными пошлинами, стр. 83), агитация за уменьшение издержек распределения, пропаганда кооперации, основание новых оптовых организаций, способных более дешево оборачивать товар ²⁸, пропаганда расширения государственного кредита для заграничных покупателей (стр. 82—90).

Все эти предложения критикуются и отвергаются автором, который, между прочим, совершенно неправильно утверждает, что главный расход в издержках распределения—расход на труд, каковой сократить-де нельзя. При рассмотрении книги Макарова мы видели, что это далеко не так. Особенно энергично он выступает против кредитования «надежных заграничных коммерсантов, на основе гарантии их правительств», ибо де эти правительства являются банкротами и дальнейшее кредитование означало бы только продолжение военного кредитования на ветер (стр. 86—93). Продавать впредь,—заявляет наш буржуазно-трезвенный автор, — надо только действительно надежным и платежеспособным покупателям, ограничиваясь «таким кредитом, какой может быть дан через нормальные каналы торговли» (стр. 91), т.-е. краткосрочным коммерческим кредитованием, за которым следует платеж.

Отсюда естественно вытекает вопрос: может ли Европа быть таким покупателем и чем она будет платить? И в двух следующих главах автор рассматривает факторы, определяющие платежеспособность Европы и конкретную платежеспособность отдельных стран. Общая постановка вопроса здесь правильна и деловита, а подсчеты автора основаны на первоклассном материале, собранном институтом Карнэджи.

Рассматривая с цифрами в руках (и притом с первоклассными цифрами) состояние до войны и после войны золотого запаса, ценности товарного вывоза и размера «невидимого экспорта», т.-е. покупательной силы, возникающей из а) расходов туристов-иностранцев, б) доходов от банковских и страховых операций, в) доходов от торгового флота страны, г) процентов по вложенным за границей капиталам, для каждой страны отдельно, автор приходит к весьма пессимистическим выводам. Платежный баланс ²⁹ Германии (утратившей подавляющую долю своего «невидимого» экспорта) и Италии (влезшей в совершенно непосильные долги) — резко отрицательный; платежный баланс Франции слабо, но отрицательный. У всех этих стран подорван и кредит. Платежный баланс Англии и ныне положительный, несмотря на крупные потери в капитале за границей и крупные платежи Соед. Штатам по займам. Между прочим, Англии сильно помогает то, что вывозимые ею товары значительно меньше упали в цене, чем ввозимые (индекс цен первых составлял в 1922 г. 199% довоенного, вторых—152% довоенного. Стр. 156). Англия использует для себя и против поставщиков сырья мировые «ножницы». Кредит ее также в благополучном положении. Но,— ссылаясь на то, что судьба Англии экономически тесно связана с судьбой континента,—автор приходит к пессимистическому (и надо подчеркнуть, не совсем обоснованному у него) заключению о покупательной способности Англии.

Что касается «нейтралов» и Бельгии, то их положение в общем и целом характеризуется положением скандинавских стран. «Скандинавские страны (Норвегия, Швеция и Дания) являются в широком масштабе самоснабжаюшимися, поскольку речь идет о пищевых продуктах и сырье, и поэтому они имеют относительно меньшее значение, как потребители... Поскольку речь идет о проблемах золотого запаса и банковых резервов, эти страны—в достаточно здоровом состоянии» (стр. 146). Цифр в подтверждение не приводится. Утверждения автора ошибочны. Все три упомянутые страны (особенно Норвегия) отнюдь не являются самоснабжающимися (Дания, потому, что она, покупая массами корма, перегоняет их в масло и мясо; Дания очень крупный рынок кормов). Финансовое положение внешним образом хорошо только в Швеции (при постоянных займах в Соед. Штатах для поддержания курса), в двух других странах валюта едва ли не в наихудшем . положении, чем где-либо в Европе. Норвегия и Дания очень близки к положению Франции.

Уже одно изложенное приводит автора к тому, что Европа вряд ли может и будет покупать в Соед. Штатах.

Разбирая этот вопрос подробнее в следующей главе, он при водит такие доводы: 1) издержки производства хлеба и мяса в Соед. Штатах, вследствие высокой цены на землю и на рабочую силу, выше, чем в других заокеанских странах (стр. 163—4);

2) вследствие продолжающих стоять в Соед. Штатах высоких жел.-дор. тарифов и большей дальности расстояний до моря, издержки перевозки в Европу из Аргентины на 3—11 центов за бушель ниже сев.-американских (стр. 164); 3) огромный таможенный тариф в Соед. Штатах препятствует ввозу европейских товаров в Соед. Штаты; это не только лишает Европу возможности платить Соед. Штатам товарами, но и удорожает перевозки, так как исчезают обратные грузы; Европа не может платить даже «из третьих рук», вывозя свои товары, например, в Австралию и затем платя австралийской шерстью за американскую пшеницу: ввоз шерсти также перегорожен таможенным барьером ³⁰; 4) высокая валюта в Соед. Штатах затрудняет покупку в этой стране; 5) выгодные условия торговли в Соед. Штатах (особенно дешевый кредит) облегчают возможность иметь с ними дело, но зато 6) обеднение Европы создает наклонность расширить внутреннее сельскохозяйственное производство, чем усиленно занята ныне вся Европа.

24. Где лежат будущие источники снабжения Европы.

В следующей, седьмой главе автор переходит к рассмотрению последнего пункта. Он всемерно стремится доказать, что в Европе не только должно развиться, но уже развивается собственно сельское хозяйство. Здесь сосредоточен максимум односторонностей и натянутостей, встречающихся в книге.

Автор никак не смог бы доказать, что сельское хозяйство должно развернуться в Англии.

Поэтому автор выдвигает на сцену (не относящуюся к делу в этой главе) грядущую «сверх-индустриализацию» Англии, неизбежность выселения массы рабочих из Англии, а затем опять вспоминает о том, что судьба Англии связана с европейскими рынками (стр. 179). Отсюда—«необходимый результат, что ее (Англии) импортная сила будет сокращена (в особенности, если она будет платить по долгам)». Все это сшито белыми нитками, хотя бы автор и был конкретно прав.

Во Франции автор усматривает «существенное увеличение пищевого производства», так как «во время войны производство пшеницы распространилось в юго-восточных департаментах, и часть этого прироста оказалась удержанной». Плюс к тому упадок виноделия обращает де взоры французов к пищевому производству. Франция будет также больше ориентироваться на свои африканские колонии и континентальных соседей, чем на Соед. Штаты (стр. 180—181).

Весьма вероятно, что так оно и будет, но незачем утверждать, что во Франции растет пищевое производство, когда вполне определилось, что пшеничная площадь во Франции не возвращается к довоенной цифре ³¹ и стало уже ясно почему: 1) вследствие недостатка рабочих рук, 2) вследствие того, что как и в Англии, «пастбищное фермерство» выгоднее «пахотного» ³².

В Германии автор сталкивается с новым затруднением. Посевные площади и здесь не восстановились (в 1923 г. площадь 4-х главных хлебов и картофеля была 89% от 1913 года в расчете на нынешнюю территорию). Автор нам объясняет, что виной тому падение марки. Дальше новое затруднение: в 1923 г. Германия ввезла огромное количество свиного сала, выше всех рекордов. Автор начинает нам объяснять, что виной тому нежелание крестьян вести скот на убой при падающей валюте (стр. 187). Это, конечно, вполне правильно. Одно ясно, однако, что и здесь у автора не выходит с восстановлением сельского хозяйства в Европе. Он хочет видеть аграрный кризис только в Америке, но он не хочет его видеть в европейских странах, где он также существует.

В отношении Италии автор ограничивается преимущественно ссылками на усилия фашистского правительства развить земледелие (стр. 191). В сущности говоря, здесь он мог бы привести наиболее выигрышный материал по посевным площадям, так как они лишь немного ниже довоенного (ибо очень слабо сокращались во время войны). Но как ни слаб аграрный кризис в Италии, а все же он есть. Автор не касается поэтому состояния посевных площадей. Да он и вообще всюду приводит цифры продукции, колеблющиеся в зависимости от урожая и ничего не показывающие.

И в современной Австрии (!) автор разыскивает хорошие перспективы, если не для земледелия, то для животноводства, впадая буквально в крохоборство.

Относительно нейтралов автор в состоянии правильно установить улучшение сельского хозяйства Голландии и Дании после восстановления подвоза кормов (при этом он подчеркивает, что русские подсолнечные жмыхи быстро вытесняют американские хлопковые жмыхи).

Положение в Дунайских странах он оценивает так, что разбивка помещичьих латифундий должна понизить товарность сельского хозяйства, но зато разовьет впоследствии в окрепшем крестьянском хозяйстве животноводственное направление. Дунайские страны сократят вывоз пшеницы, но «зависимость Европы от внешних источников снабжения животноводственными продуктами уменьшится» (стр. 198). Как первое, так и второе положение представляются довольно-таки гадательными и рискованными.

Правильно отметив восстановление сельскохозяйственного производства в Польше, автор затем уделяет много внимания Сов. России. Его оценка была бы гораздо интереснее и важнее для нас, если бы не предвзятый подход автора к перспективам европейского сельскохозяйственного производства вообще. «Россия,— говорит автор, — есть страна, на которую потребитель континента смотрит с наибольшей надеждой, а американский фермер с наибольшим страхом, и которая находится в периоде возрождения, явно начавшем свое течение» (стр. 201). «Она выдвигает конкуренцию такого рода, с которой зерновой фермер С. Ш. не сможет бороться при любом уровне цен и издержек производства, какие можно предвидеть в этой стране» (стр. 204).

Правда,—замечает автор,—Россия сама сможет поглотить весь или почти весь свой продукт при достаточном подъеме уровня жизни (он забывает, что Россия при достаточном уровне агрономической грамотности может сильно увеличить свои излишки). Но правительство-де решило во что бы то ни стало принять «драстические» меры к вывозу хлеба, дабы укрепиться на рынке и быть в состоянии ввозить сельскохозяйственные орудия. И оно решило ввести уплату налогов натурой, путем которых выкачивает хлеб в полуголодных местностях (стр. 202).

Автор не знает, что натурналог давно отменен. Он не знает, что одна из важнейших причин наличия «ножниц» состоит в закупорке нашего вывоза, который экономически объективно неизбежен, каков бы ни был уровень потребления. Не в «выкачивании» беда, а в том, что мы мало можем подать хлеба к портам и дорого его оборачиваем. Так же ошибочно автор возлагает главные надежды на германские и итальянские сельскохозяйственные концессии, которые будто бы и создадут подъем русского сельского хозяйства. Всякий грамотный человек в Советской России представляет себе их реальное значение.

В сумме автор выводит, что повышенное потребление крестьян в странах, где ликвидируется помещичье землевладение, уравновешивается упадком городского и промышленного потребления в остальной Европе; земледелие восстанавливается скорее промышленности (тезис весьма сомнительный); в ближайшие годы «Европа ближе подойдет к сельскохозяйственному самоснабжению (кроме хлопка), чем это было когда-либо с 70-х г.г. минувшего века» (стр. 206). Поскольку автор включает в понятие Европы всю восточную Европу, особенно СССР,— последнее положение верно; поскольку это касается Западной Европы отдельно, это совершенно неверно.

Разобрав диспозицию в Европе, автор в предпоследней главе обращается к «американским, австралийским и другим конкурентам» Соед. Штатов. Цель обзора — доказать, что они могут производить дешевле Соед. Штатов, и что Европа вынуждена будет покупать у них. Доказать это нетрудно, и это легко удается автору. В Америке, Австралии, Канаде земля дешевле, доля хлеба, остающаяся на внутреннее потребление, меньше, конкуренция земледелия с промышленностью из-за рабочих рук слабее. Автор правильно отмечает, что уже возможность установления в Соед. Штатах пошлины в 42 цента за бушель Канадской пшеницы (49 коп. за пуд) демонстрирует сравнительную дешевизну производства пшеницы в Канаде ³³.

Более интересно, что автор, разбираясь в перспективах американского хлопководства, отмечает, что, если американцам не удастся найти дешевых способов борьбы с коробочным долгоносиком (boll weevil, см. о нем в нашей работе о мировом сельскохозяйственном кризисе), то они потеряют и монополию я области хлопководства. В Бразилии имеются районы, где хлопок (произрастающий в виде многолетнего растения), дает два урожая в год, большие перспективы открываются в случае постройки железной дороги через Гвиану (стр. 213), а в Южной Африке (в Зулулэнде) имеются лучшие почвы для хлопка в мире. Если бы автор мог знать, что, после постройки железной дороги из Туркестана в Семиречье, СССР сможет экспортировать хлопок, он, вероятно, еще более заострил бы свои заключения.

25. Выводы Норза и их оценка.

Как уже было отмечено выше ³⁴, автор отказывается делать выводы относительно будущей ориентации земледелия Соедин. Штатов. Он ограничивается (в своей последней главе) заключениями только о взаимоотношениях «американского земледелия и европейского рынка». Эти заключения весьма резки и категоричны.

Уже накануне войны Соед. Штаты почти закончили путь— от снабжения более высоко развитой Европы хлебом и сырьем к «экономической зрелости и уравновешенному национальному развитию» (стр. 228) на базе роста собственной промышленности и внутреннего рынка. Индустриально-переразвитой Европе необходимо дополнение в лице молодых аграрных стран. Соед. Штаты и Европа были в такой взаимной зависимости, но были временно Она распадалась уже накануне войны. «Действительная ситуация американского фермера в 1914 г. была ситуацией уменьшающегося значения его в качестве импортера с.-х. продуктов в Европу, близящегося равновесия с потребительной способностью расширяющегося внутреннего рынка и даже по отношению к более или менее важным продуктам—значительной чувствительности к конкуренции сел.-хоз. ввоза из Австралии, Южной Америки, России и др. стран» (стр. 229—30). Возвращение к нормальным отношениям, к довоенному положению означает возвращение к этому положению. Более того надо учесть еще, что было уже в процессе развития, к чему намечалась тенденция, быть может, усиленная войной (в частности, удорожание издержек производства) (стр. 231).

С другой стороны, для восстановления старой связи (как ее обычно понимают) нужна старая Европа с процветающими фабриками, торговлей, финансами. «Ныне фабрики не процветают, торговля не преуспевает, и финансовая мощь Европы расстроена, если только не парализована событиями войны. Не только эти четыре года привели к потрясающему уничтожению имущества, но также и центр контроля над капиталом переместился из Западной Европы в Америку» (с. 231 ). «Европа, которая должна быть «восстановлена» из рассыпанного материала, оставленного Великой Войной, будет Европой большей самодовлеемости, более скудного уровня жизни и заботливых поисков наиболее дешевых источников пищи и сырых материалов» (с. 232).

Ни Америке больше нечего делать в Европе, ни Европе больше нечего делать в Америке. Даже американское хлопковое производство, при наличии коробочного долгоносика и розового коробочного червя, сокращающих и удорожающих производство, может быть, получит «меньшую важность для европейского рынка» (с. 235).

«Как процветающая Европа в положении крупного кредитора Соед. Штатов составляла рынок, все более убывающий по своему значению для наших сел.-хоз, продуктов, при довоенных ценах, так менее процветающая (чтобы не сказать, парализованная) Европа, кредиты которой здесь (т.-е. в Соед. Штатах, Н. О.) срезаны, и которая стала нашим должником в гигантском масштабе, не может почитаться хорошим рынком при нынешних, а в перспективе и более высоких издержках производства... Строить план своего будущего здания на основе... европейского рынка для американского земледелия значило бы поэтому—строить на песке» (с. 236).

Так заканчивает автор. В голосе его европейский читатель слышит ясно голос американского империализма. Какая великолепная ирония, какое великолепное снисходительное презрение! «Фабрики не процветают, торговля не преуспевает». Европа должна ограничиться’«более скудным уровнем жизни», она должна «заботливо искать» «более дешевые источники». «Менее процветающая, чтобы не сказать,—парализованная Европа», «Кредиты Европы срезаны, «строить на Европе—значит строить на песке».

Совершенно откровенно этот «деловой человек» констатирует: когда-то Европа была нам нужна; мы сбывали ей свои товары; мы получали от нее капитал; мы были ее крупным должником. Пришла война. В ней мы маневрировали удачно. Мы смогли срезать кредиты Европы в Америке (по-английски сказано собственно: остричь, share), мы смогли сделать ее крупным должником. Теперь мы производим слишком дорого, а в Европе фабрики не процветают. Наши пути разошлись. Нищий пойдет своим путем. Америка пойдет своим.

Автор не намеревается проповедовать «воздухонепроницаемую экономическую изоляцию» Соед. Штатов. Он просто констатирует факты в том их значении, каковое они получают для американского «business-man», делового человека. Когда он говорит о том, что Европе собственно совершенно нечем покупать у Соед. Штатов их товары (отлично зная, что Европе необходимо, во всяком случае, покупать в Соед. Штатах средства производства для своего восстановления), нечем, потому что европейские товары—единственный реальный эквивалент—Америке не нужны, то невольно приходит на мысль: да ведь он констатирует тот факт, что американский капитал ничего не хочет принимать в уплату—кроме... самой Европы. Реальная расплата, которую принимает американский империализм, есть отчуждение европейского промышленного капитала и права на эксплоатацию европейского промышленного рабочего!

Но автор—все же слишком упоенный своими успехами деловой человек. Кризис сельского хозяйства Соед. Штатов, который он избегает описывать, глубок и остр, как мы это увидим ниже. Несмотря на колоссальное развитие промышленности, внутренний рынок все еще слишком узок для американского сельского хозяйства, и не раньше, чем лет через 10—-20, он сможет поглотить фермерские излишки. Переход к более интенсивным формам сельского хозяйства (который предлагается ради избавления от избытков пшеницы) потребовал бы еще более значительного раздвижения рынка ³⁵. При этом, за время войны в Соед. Штатах произошло и реальное увеличение капитала, вложенного в земледелие, и «разводнение» капитала, и рост ренты. При повышенных расходах на десятину неизбежно поддержание крупного масштаба производства. Сокращение производства удорожает его еще больше. С американской промышленностью, в свою очередь, получается, что она за время войны разогнана до масштаба, также уже выходящего за пределы внутреннего рынка. Такое двойное несоответствие вполне возможно при известном сочетании географического разделения труда. Очень хорошо, конечно, мечтать о возможности гармонического взаимного приспособления сельского и промышленного хозяйства в Соед. Штатах. Но если сельское хозяйство Соед. Штатов объективно не может дать промышленности резины, достаточно шерсти, достаточно кожи, достаточно лесу ³⁶ и т. п., а хлеба и мяса может дать слишком много, то обе основные отрасли народного хозяйства, земледелие и промышленность, могут оказаться связанными с внешним рынком, что фактически и наблюдается. При этом, высокий уровень хлебных и мясных цен внутри страны затрудняет и обостряет борьбу промышленности за внешние рынки. Европе надо искать себе более дешевых продавцов, ей надо искать себе пунктов сбыта для ее ненужных Америке товаров, говорит Норз. Но увы,—факт тот, что и Соед. Штатам надо искать себе дорогих покупателей земледельческих продуктов, а это потруднее; им уже теперь нужно искать пунктов сбыта для своих промышленных товаров, а при высокой стоимости жизни и это трудно. Англия, полагает Норз, страдает от расстройства континентальных рынков. Промышленная Америка не страдает— в данный момент, сельскохозяйственная—уже страдает, чтобы не сказать больше. А если выключить Европу, то мир становится еще уже и борьба за рынки еще острее. Вопрос куда посложнее, чем это представляется автору, и тяжкие кризисы лежат в зародыше под блестящей оболочкой высокой конъюнктуры и гипертрофии американской капиталистической мощи.

26. Министерство земледелия о положении в ноябре 1923 г.

Что это так, показывает нам чтение доклада президенту американского земледелия ³⁷. Он написан далеко не в боевых тонах.

Большая часть доклада посвящена описанию кризиса, характеристика которого дана с большой яркостью, В первую очередь констатируется тот факт, что цена пшеницы (на фермах) осенью 1923 г. временами опускалась даже ниже довоенного времени. Но не в этом дело. Если 1 ноября 1923 года она и стояла на 7% выше ноябрьских цен 1909—13 г.г., эта покупательная сила пшеницы составляла только 68% ее довоенной покупательной силы, так как генеральный индекс цен был в полтора раза выше довоенного (стр. 95—96). Ножницы в Америке действовали вовсю.

Европейский рынок весьма сжат, а, между тем, конкуренция на нем возросла. «Прошлый год (1922 г.) Россия вывезла некоторое количество ржи и немного пшеницы... Большие усилия прилагаются к тому, чтобы вывозить пшеницу и рожь, и уже вывоз этого года превосходит итоги прошлого. Прирост посевных площадей в России есть определенное указание на тенденцию ее вновь стать на почву экспорта» (стр. 100). Посевные площади выросли также в Аргентине, Австралии и Канаде, из которых последняя особенно вытесняет на рынке Соед. Штаты.

В Канаде урожаи выше, чем в пшеничных штатах Америки, цены на землю низки и слабо поднялись за время войны (стр. 114). При наличии крупных экспортных излишков вывоз Соед. Штатов с 1923 г.—упал (стр. 103).

Внутренний рынок Соед. Штатов для пшеницы весьма сжат, потребление ее за время воины упало и до сих пор не восстановилось (стр. 110). Жел.-дор. тарифы в Соед. Штатах до сих пор стоят на 45% выше довоенного, между тем как в Канаде они уже стоят на довоенном базисе (стр. 111). Также и аргентинская пшеница имеет перевес в 10—12 центов на бушеле (12—14 коп. на пуде) за счет более низких транспортных расходов (стр. 112).

Задолженность американских фермеров за время войны сильно выросла. Гипотечные долги в пшеничных штатах удвоились; к этому присоединяются крупные личные кредиты—банковские и торговые. В результате 8,5% фермеров-собственников разорилось (в период с января 1920 г. по март 1923 г.) окончательно, 15% держится только на отсрочках кредиторов. Из арендаторов 15% обанкротилось окончательно и 26% получило отсрочки. В Монтане полный крах потерпело 28% фермеров. В 1923 г , по другим данным, банкротства усилились по сравнению с 1922 г. (стр. 121).

В 1922 г. чистая убыль сельского населения, благодаря уходу в города, составила 1.120 тыс. человек (3,6% сельского населения), количество необитаемых ферм с 4,7% (1920 г.) поднялось до 7,2% (1922 г.).

Издержки производства стоят значительно выше цен пшеницы (стр. 122—5). Фермер получает только одну пятую или одну шестую конечной стоимости хлеба потребителю, благодаря огромным надбавкам на промежуточных ступенях (стр. 126—7).

При таком положении министр земледелия считает уместным привести точные расчеты относительно того, при каких ценах на пшеницу возможно пускать ее на корм скоту, так как это является вполне животрепещущей проблемой (стр. 130).

Обозревая затем по районам ход прироста полевых площадей по сравнению с довоенным временем, доклад приходит к заключению: 1) что луга и пастбища были вытеснены полевыми посевами, а кукуруза была вытеснена пшеницей ³⁸, 2) что до сих пор довоенное соотношение отнюдь не восстановлено (стр. 137). Министр усиленно советует постепенно сокращать пшеничную площадь как в целях постановки пшеничного производства на базис домашнего потребления, так и в целях восстановления и развития кормовых площадей и животноводства (стр. 138—39). Вместе с тем, он настойчиво советует избегать всяких расходов наличными, а для этого экономить на наемном труде, па покупке городских товаров и усиленно искать заработков на стороне (стр. 140).

Практические предложения доклада сводятся с следующему: 1) необходимо расширить государственный кредит на производственные нужды фермеров и пустить в ход государственный кредит на финансирование экспорта (стр. 146—7), 2) принять меры к увеличению внутреннего потребления хлеба, сняв все существующие ограничения, 3) понизить жел.-дор. тарифы путем давления соответствующей «междуштатной комиссии» на жел.-дор. общества, 4) понизить налоги на фермеров, 5) необходимо введение более рациональных севооборотов и систем хозяйства в засушливом районе, 6) необходимо всячески избегать «наличных расходов» при помощи вышеуказанных приемов, 7) необходимо улучшить качество пшеницы путем тщательного ее сортирования, 8) необходимо поощрять кооперацию фермеров и 9) необходимо поддерживать уход в города тех фермеров, которые могут заняться и промышленными профессиями.

Все это, однако, как чувствует автор, не решает в корне проблемы «ножниц». Разрешение ее состоит в том, чтобы «восстановить правильное взаимоотношение, либо подняв цены на фермерские продукты, либо понизив цены других продуктов» (стр. 149). И министр земледелия набирается смелости сказать нижеследующее: «Можно поставить вопрос: не следует ли сократить покровительство труду и промышленности, дабы приток иностранного труда и промышленных товаров мог понизить цену продуктов, покупаемых фермерами». Но тотчас же он пугается этого смелого предложения, в котором слышен отзвук требований американских гроссбауэров ³⁹, и заявляет: однако «лучшей и более практичной альтернативой может явиться—попробовать улучшить цены сел.-хоз. продуктов, коих мы имеем излишки для экспорта и которые поэтому находятся в положении чрезмерной депрессии» (стр. 150).

Доклад превосходно отражает подавленное и растерянное настроение, в котором находились работники американского Деп. Земледелия на исходе 1923 г. Когда, с одной стороны, хватаются за свободную подачу хлеба в ресторанах и за улучшение сортировки зерна, когда, с другой стороны, рекомендуют такие вещи, как скармливание пшеницы скоту, экономию в закупках, нажим на труд собственной семьи и сторонние заработки или даже организованный уход фермеров на фабрики, тогда ясно, что в 1923 г. мы имели в Соед. Штатах нечто, хотя бы частью сходное, скажем, с положением бельгийских фермеров в 80-х и 90-х г.г., описанным Вандервельде и воспетым Верхарном. И если Норз свысока констатирует, что Европа должна довольствоваться «скудным уровнем жизни» и искать «более дешевых источников» пищи и сырья, то не забывает ли он, что помимо накопления миллиардов золота в кладовых федеральных банков произошло также и накопление бедности и разрухи в американском сельском хозяйстве? Он об этом забыл л забыл совершенно напрасно.

27. М. Зеринг о мировом кризисе земледелия, о перерыве его осенью 1924 года, о плане Дауэса и о прочем.

Последнее звено, которым мы хотим замкнуть наш обзор, есть работа патриарха немецкой аграрной экономии, автора классического труда о Сев. Америке 80-х годов, берлинского профессора Макса Зеринга. В предпоследней книжке журнала германского министерства продовольствия и земледелия он поместил обширную статью «Международный аграрный кризис», где он доводит обзор положения до последней осени ⁴⁰.

Зеринг начинает с установления «ближайшей общей причины» аграрного кризиса: «золотые цены важнейших массовых произведений сел.-хоз. территории стоят приблизительно на уровне довоенного времени или близко к нему, тогда как большая часть промышленных цен значительно его превышает» (стр. 259). для обозначения этого явления Зеринг усвоил себе термин, введенный Троцким,—«ножницы».

Это явление потому создает общую депрессию, что перед войной сел.-хоз. продукты имели возрастающую покупательную силу по сравнению с промышленными: «Закон растущей покупательной силы сел.-хоз. продуктов есть в первую очередь только другое выражение «закона производства на земле» (т.-е. «закона» убывающего плодородия, Н. О,)», каковой, правда, может быть «компенсирован и даже более чем компенсирован» техническим прогрессом (стр. 261—2). Но так как технический прогресс и падение цен во всяком случае идут скорее в промышленности, то, по мнению Зеринга, расхождение покупательной силы в пользу земледелия должно быть перманентным ⁴¹.

Во время войны это преимущественное положение сельск. хозяйства сохранялось при быстром росте как промышленных, так и сел.-хоз. цен (стр. 263). Этот рост не имеет ничего общего с ростом производства золота: наоборот, по мнению Зеринга, упадок покупательной силы золота, вследствие роста товарных цен и зар. платы, привел с начала войны к упадку производства золота. Золото ныне запирают в банковских кладовых, оно не заполняет каналов обращения, накопление в Соед Штатах приводит к совершенно бесполезным издержкам, которые Зеринг (считая процент на неподвижные резервы и затраты на покупку вновь прибывшего золота) расчисляет за 1923—24 г. в 561 млн. долларов (эти рассуждения Зеринга мы приводим, как своеобразный антитезис вышеприведенным рассуждениям Энфильда).

С 1921 г. во всех странах мира раздвигаются «ножницы» между промышленными и сел.-хоз. ценами. В Соед. Штатах покупательная сила продуктов земледелия и скотоводства, выраженная в отношении к десяти важнейшим фермерским орудиям, достигнув в 1917 г. 140% довоенного и колеблясь в следующие три года между 117 и 121% довоенного, дальше приняла такой вид (стр. 267):

1921	1922	1923	1924 (апрель)
61,3%	73,6%	72,7%	65%

Такие же «ножницы» раскрылись и в Канаде, но еще больший раствор обнаружили они в России в 1923 г.; впрочем, в 1924 г. положение здесь улучшилось. «Ножницы» в Польше близки к российским. Германия стоит на середине между Америкой и Россией. Наименьший раствор «ножниц» наблюдается в Англии и Дании (стр. 269).

В качестве причин, могущих способствовать возникновению «ножниц», Зеринг, исходя из американских материалов, перечисляет: 1) прибыли посредников (здесь Зеринг, также и в 1924 г. имеющий больше гражданской смелости, чем Н. П. Макаров,— приводит данные о распределении «потребительского доллара» и подчеркивает «большую расточительность аппарата распределения Соед. Штатов»), 2) высокую заработную плату городских рабочих (приходится сильно сомневаться в правильной «взвешенности» соответствующих статистических средних), 3) «обложение потребителя частными сырьевыми, промышленными и транспортными монополистами» (стр. 273), 4) высокие промышленные пошлины ⁴², удорожающие городские товары и 5) меньшую эластичность и приспособляемость к обстановке сел. хозяйства (стр. 274).

Но, выводит Зеринг, все это существовало уже и до войны. Однако, такого расхождения не было. Ясно, что не это главные причины, что искать их надо в глубоком нарушении спроса и предложения.

Быть может, слишком велико предложение сел.-хоз. продуктов, производство их слишком выросло по сравнению с довоенным? Этого нет. В 1923 г. только мировая площадь кукурузы равнялась довоенной норме, для остальных хлебов она была ниже довоенной: для пшеницы и ржи на 7%, для овса — 8,6%, ячменя—9,7%. Население мира в тоже время с 1910 по 1920 год возросло на 10%. «Даже в год необычно обильного урожая—1923 г.—снабжение было существенно слабее, чем до войны» (стр. 277), как это видно и из правильно расположенных цифр мирового экспорта 1923 г. (стр. 279).

Итак, переполнения рынков нет. Затруднения лежат, очевидно, на стороне спроса. Рассматривая состояние европейской промышленности, которая должна давать эквивалент для закупки вне Европы пищевых средств, Зеринг констатирует, что в сумме по всему миру (просим читателя это заметить) одни отрасли промышленности имеют небольшой дефицит, другие—даже прирост (медь, алюминий, нефть). Положение было бы и еще лучше, если бы было куда сбывать английские, французские и т. п. товары. Но порядок, установившийся после Версальского мира, дезорганизовал европейский рынок. Норз (которого цитирует Зеринг) верно отметил упадок у всех европейских стран покупательной способности. Но все же, напр., Англия, Франция, Бельгия, Италия вместе в 1922 и 1923 г.г. ввезли (просим читателя заметить: ввезли, а не потребили) на 10,6% больше хлеба, чем до войны, а население у них возросло лишь на 5,8% (стр. 281).

А вот в Германии потребление упало. Ржи и пшеницы в 1913—14 г. потреблено на голову населения—249 килограммов, а в 1922—23 г.— 140 килограммов, т.е. 57% довоенного. «Надо все время иметь в виду это различие, если мы хотим найти решающие причины аграрного кризиса» (стр. 281).

Аграрный кризис, по мнению Зеринга, в конечном счете обусловлен Версальским миром, ограблением Германии и перманентным высасыванием из нее соков, которое не позволяет ей экономически подняться, которое затрудняет восстановление европейского товарооборота, а вместе с тем—восстановление покупательной силы не- только Германии, но также Англии и Франции.

«В ходе лета 1924 г.,— отмечает далее Зеринг,—с.-х. цены во всех странах сильно поднялись». К сентябрю 1924 г. покупательная сила сельскохозяйственных товаров в Соед. Штатах уже равнялась 87% довоенной. Вторгаясь с собственными добавлениями в изложение Зеринга (его статья написана осенью 1924 г.), мы можем отметить, что теперь она стоит значительно выше довоенного уровня. Красная пшеница № 2 стоила 29 января 1924 года в Нью-Йорке 2 доллара 34³/₄ цента за бушель (2 руб. 75 к. пуд), тогда как за год перед тем она стоила 1 р. 52 коп., а в 1913 г. 1р. 22 коп. Иначе говоря, пшеница в конце января имела цену в 225% довоенной и начала повторять историю славных (спекуляцией) 1919—20 годов. Между тем, генеральный индекс «Брэдстрита» в январе составлял к довоенному уровню лишь 151—152% ⁴³). «Ножницы» раздвинулись обратном направлении.

Чем же объясняет Зеринг такое изменение положения? «Этот поворот,—говорит Зеринг,—всеми рассматривается, как последствие скудного урожая 1924 г. Но дефицит в сборе в общем довольно незначителен». В подтверждение приводятся (просим опять читателя это себе отметить) данные о вывозных излишках в пяти важнейших заокеанских странах, которые составляли (млн. квинталов):

1921—22	1922—23	1923-24	1924 — 25
214	227	259	225

Ничего сверхчрезвычайного в этом сокращении излишков нет, заключает Зеринг. В чем же суть дела? В принятии плана Дауэса и в некотором улучшении положения, в Германии. Уже в 1923—24 г. потребление Германией ржи и пшеницы на голову населения поднялось с 140 килограммов до 160 килограммов, составив, добавим мы от себя, все же только 65% довоенного). Ясное дело, в этом смысл перелома.

Но, продолжает дальше автор,—поскольку план Дауэса все же абсолютно неудовлетворителен, дает только некоторую передышку в начале, а потом приведет к непосильному для Германии выкачиванию из нее соков,—постольку, «стало быть, перспективы на окончательное излечение международного сел.-хоз. кризиса плохи» (стр. 289), и улучшение может быть только временным.

В сущности, на этом автор и кончает, ибо мы можем опустить как его пламенные нападки на грабительство Антанты, так и его практические предложения, сводящиеся к ревизии «Версальского диктата» и к понижению союзных поборов с Германии.

28. Оценка взглядов Зеринга и заключение.

Мы должны констатировать, что как Эдвина Норза предвзятая точка зрения увлекает к переоценке «самодовлеемости» Европы и Соединенных штатов, так и Зеринга его предвзятая «немецко-патриотическая» точка зрения увлекает к ошибкам. Он, например, отмечает, что в сумме по всему миру промышленность вырабатывает или немного меньше или больше, чем до войны. Да, но как распределяются по странам эти «недостатки» и «избытки»? Зеринг тактично об этом умалчивает, но характерно, что все те отрасли горной промышленности, которые у него даны с плюсом против довоенного, сконцентрированы в Соединенных Штатах. Вся суть вопроса в том, может ли европейская промышленность платить, а что американская в состоянии это сделать, мы знаем. Другой случай: чтобы доказать, что союзные страны по пищевому снабжению в отличном состоянии (лишь Германия-де очаг разрухи), Зеринг сопоставляет довоенный и нынешний ввоз союзников, отмечая, что он возрос против довоенного на 10,6%. Ну, а как обстояло дело с их посевными площадями в 1923 г.? Ответ: они составляли 89% довоенного. Далее, если мы проверим расчет Зеринга, то получаем, что ввоз пшеницы в зерне и в муке, пересчитанной на зерно, был лишь на 6,3% выше довоенного (здесь у Зеринга, несомненно, счетная ошибка). Но ведь мало принимать во внимание лишь ввоз, надо учесть и вывоз хлеба из этих стран, да и внутреннее производство. Внутреннее производство плюс ввоз минус вывоз за 1923 г., по данным Международного Института, составляет 263,7 млн. квинталов; довоенная цифра—261,0. Прирост —1%, а население возросло на 5,8%. Все это происходило притом в год чрезвычайно урожайный (особенно в Италии), когда при 89% довоенной площади союзные страны собрали 98,5% довоенного сбора.

Такая же история получается при оценке положения в 1924—25 г. Заокеанские экспортные излишки в этом сезоне были, правда, 225 млн. квинталов⁴⁴ по сравнению с 259 млн. в предшествующем году;- но ведь они были же 227 млн. квинталов в 1922—23 г.: значит, никаких оснований к повышению цен не имеется. Но почему же автор опять ни одного слова не говорит о внутренней продукции потребляющей Европы? Согласно январскому бюллетеню Межд. С.-Х. Института, она была (не считая СССР) в 1923 г. 340,6 млн. квинталов, а в 1924 г. всего 290,7 млн. квинталов, т.-е. 85,3% прошлогоднего. Если (для условного расчета) сложить экспортные излишки ⁴⁵ и продукцию Европы, мы получаем для 1923 г.—600 млн. квинталов, для 1924 г. всего 509 млн. квинталов, т.-е. 84,8% прошлогоднего условного снабжения.

Уже это одно должно «по Касселю» обусловить рост цен около 20%. Но цены движутся, конечно, не «по Касселю», а по тому правилу, что если предложение не покрывает спрос, то определяющее влияние начинает получать группа производителей, находящаяся в худших условиях. Она может требовать покрытия полностью своей индивидуальной рыночной ценности. В данном случае Канада и Аргентина, имеющие очень плохой урожай и, следовательно, высокие издержки на бушель зерна, а равно и европейские крестьяне неурожайных мест, в состоянии требовать полной оплаты этих издержек. В Соед. Штатах сколько угодно хозяйств, которым бушель пшеницы обходится в 2 доллара и выше. В обычное время они вынуждены продавать ниже себестоимости. Ныне они могут ее потребовать. Одновременно более зажиточные группы потребителей склонны давать повышенную цену, отчего уменьшается больше, чем на 15%, доля менее зажиточных. В результате цены растут гораздо больше, чем того требует «обратная пропорциям Касселя.

Однако, тот рост цен, который совершается ныне, не находит себе объяснения только в этом. Спекуляция на хлебе достигла в конце января уже пределов 1919—20 г. Здесь очевидным образом замешаны какие-то более общие обстоятельства. Среди них действует вторичный «выход в тираж» русского хлеба.

Это с совершенной ясностью видно из того, что, если в Миннеаполисе (Соед. Штаты) цена на рожь за год (с января по январь) более, чем удвоилась, то цена пшеницы поднялась лишь в полтора раза. На всех рынках наблюдается аналогичное расхождение, которое объясняется тем, что в кампанию 1923—24 г. Сов. Россия выбросила Соед. Штаты с ржаного рынка почти совершенно ⁴⁶, а в 1924—25 г. Северной Европе пришлось опять обратиться к Соед. Штатам ⁴⁷. Подобного рода пертурбации, разумеется, облегчают спекуляцию и нажим на покупателя, и это отраженно передается и на пшеничный рынок, где СССР, независимо от того, также уже начал завоевывать некоторые позиции. Далее, значительно влияет улучшение конъюнктуры в Западной Европе, где глубокая депрессия сменилась относительным улучшением. Влияет и определенно высокая конъюнктура, восстановившаяся с осени в Соед. Штатах и приведшая после президентских выборов к крупнейшей биржевой спекуляции на ценных бумагах. Нет сомнения, что в Соед. Штатах зимой развернулся большого масштаба спекулятивный «бум», который сосредоточил свое внимание, между прочим, и на пшенице. Нет теперь уже также сомнения, хотя бы и опровергалось несколько раз, что на американских хлебных биржах работал некий весьма мощный «корнер», который и вздувал цены, надо прямо сказать, совершенно бессмысленным образом. Эта спекуляция в значительной степени базировалась на плане Дауэса, хотя патриотически настроенный М. Зеринг и преувеличивает явно эту сторону дела: он думает, что принятие плана Дауэса обусловливает некоторый реальный подъем, тогда как фикция здесь перевешивает. Как в 1919 г. американские спекулянты рисовали золотые горы, имея в виду грядущий спрос Центральной Европы, так и теперь они орудуют в том же направлении.

И они опять строили на песке, впрочем, не свое здание, ибо они, своевременно сняв сливки, могут уйти в сторону. Характернейшая вещь: с какого момента развернулась грандиозная спекуляция на пшенице в C. Ш. Только с ноября месяца 1924 года, перед президентскими выборами. Между тем известно, что за время с июня по ноябрь американский фермер сбывает 62% своего урожая. В нынешнем сезоне он, наверное, сдавал его поскорее, пользуясь хорошими ценами. И вот, когда две трети урожая были проданы при ценах не выше, чем на 30—40% выше довоенного ⁴⁸ и при издержках, гораздо больше превышающих довоенные, тут короли спекуляции и начали взвинчивание цен на захваченный ими запас хлеба.

От всего этого фермер выиграет очень немного. А пострадает он в будущем немало. Под влиянием «бума» он уже расширил озимую площадь посевов с 16,3 млн. гектар, до 17,1 млн. гектаров. Весной он расширит яровую площадь еще больше: кто знает, может быть, в самом деле, наступает золотой век Дауэса? Но и в Канаде уже расширена площадь, и еще больше расширится весной. Не отстанут позже Аргентина и Австралия ⁴⁹. В Европе Франция уже расширила посевы.

Если в будущем году получится урожай, в особенности, если его получит СССР, произойдет новый крах, ибо уже сейчас фермера опять производят закупки инвентаря, арендная плата повысится, цены на рабочие руки в период хорошей промышленной конъюнктуры будут дороги. Сельское хозяйство Соед. Штатов опять очутится у разбитого корыта⁵⁰.

Подобного рода скачки цен показывают нам, какое влияние уже приобрела теперь капиталистическая конъюнктура и в области сельского хозяйства, как далеко ушли назад времена, когда Туган-Барановский полагая, что колебания конъюнктуры слабо отражаются на сел. хозяйстве (еще недавно это повторял проф. Кондратьев). Сельское хозяйство в огромном масштабе подчинено ныне мировому рынку и втянуто в капиталистический товарооборот. Отражается это на нем самым вредным образов: кризисы становятся ныне в сельском хозяйстве гораздо острее, чем даже в промышленности.

Мировой сельскохозяйственный кризис -отнюдь еще не кончился, да и вряд ли кончится до разрешения судеб самого капитализма. В нем обозначился перерыв, который, однако, в той форме, как он обозначился, сулит обострение кризиса в будущем. Огромные перемены, родившие глубокие противоречия, произошли за время войны в сельском хозяйстве и во взаимоотношениях его с промышленностью. Ни перечень второстепенных условий, сделанный Зерингом, ни его «генеральная» причина—упадок Германии—отнюдь не исчерпывают вопроса. Дело также не только в «ножницах» между промышленными и сел.-хоз. ценами, дело еще в «ножницах» между сел.-хоз. ценами и себестоимостью производства. Отсылая читателей к нашей работе

о мировом сел.-хоз. кризисе, где рассмотрены детально условия образования этой пары «ножниц», мы констатируем, что, несмотря на временную приостановку кризиса и переход его в спекулятивный подъем, несмотря на обозначившуюся перспективу реформистской оттяжки разрешения основного противоречия (возможность такой оттяжки мы учитывали в наших работах; ныне она выступила на сцену в виде плана Дауэса), положение в основе не изменилось, и прежний метод ликвидации «конституционального» кризиса капитализма, примененный в России, остается единственным конечным исходом.

 

Ссылки.

 ¹ „The agricultural crisis 1920—1923“; by R. R. Enfield. London, 1924 г.

² Стр. 81 и 84 книги Кондратьева о мировом хозяйстве и стр. 26—28 его статьи в журнале „Сельское и лесное хозяйство“ за 1922 г., № 3—4.

³ Указанная статья, стр. 35.

⁴ Та же статья, стр. 36.

⁵ „Мировой кризис сельского хозяйства“. Отдельное издание, М. 1923 г., стр. 46.

⁶ „Сев. Америка, Россия, русский хлебный экспорт“, изд. „Моск. Рабочий“.

⁷ Мы дальше увидим, что автор другой книжки, американский проф. Норз, подтверждает все тезисы, выставленные нами насчет Соед. Штатов, а лучший немецкий аграр-экономист Зеринг посвящает работу „международному аграрному кризису“.

⁸ Федеральным Резервным Бюро называется орган, регулирующий денежную и кредитную политику Соед. Штатов, а также деятельность подчиненной бюро сети частных банков (эта сеть заменяет в Америке государственный банк с его отделениями).

⁹ Данные деп. земледелия С. Штатов, по которым (не приводя их) ведёт доказательство Энфильд.

¹⁰ Перебор против 1909 — 13 г.г. у Аргентины был 22,1 млн. буш., у Индии—25,2 млн. буш., у Австралии недобор был .66 млн. буш. (при среднем сборе 90,5 млн.). В итоге—недобор в 18,3 млн. буш.

¹¹ В 1909—13 г. в Канаде сбор—197,1 млн. буш, в 1915 г.—393, 5 млн. буш.

¹² Мы здесь вновь утверждаем, — и утверждаем, разумеется, совершенно правильно,—что с начала войны потребление хлеба в Соед. Штатах понизилось. Проф. Кондратьев, потерпевший крушение со всеми своими тезисами, касавшимися положения Соед. Штатов во время и после войны, в брошюре „Мировой хлебный рынок и перспективы нашего экспорта“ (М. 1923, стр. 32—36) пытается сделать против нас арьергардную вылазку и оспорить, хотя бы это наше утверждение (об упадке потребления), а отсюда вывести необходимость пересмотра и „ряда других выводов его (Осинского) работ“.

С этой целью Н. Д. Кондратьев 1) извлекает из «Ежегодника Деп. Земледелия» за 1921 г. (стр. 580) таблицу, в которой оказывается, что потребление пшеницы и всех хлебов в сумме на душу населения за годы войны (да и после войны) возросло, 2) критикует наш расчет о потреблении на душу всех хлебов до войны и после войны (в брошюре „Сев. Америка, Россия, русский хлебный экспорт“, стр. 12) и утверждает, что мы в этой брошюре делаем вывод из сопоставления только одного года до войны (1910) и одного года после войны (1920); такой прием-де недопустим (мы ведь как раз за него и упрекали Кондратьева); надо пользоваться для сравнения средними, а не отдельно выхваченными цифрами и пр. В ответ: 1) рекомендуем проф. Кондратьеву более точный позднейший расчет потребления пшеницы, сделанный на стр. 614 „Ежегодника Деп. Земледелия“ за 1923 г.; здесь потребление до войны получается 5,38, а потребление за 1914 — 20 г.г. (т.-е. в сумме за то время, о котором в разбивку говорится в приведенной Кондратьевым таблице) — 5,04 бушеля, т.-е. потребление уменьшилось на 94% довоенного; рекомендуем проф. Кондратьеву прочесть в докладе американского министра земледелия (перепечатан в том же „Ежегоднике“, см. стр. 110) следующие строки: „Упадок потребления пшеничной муки в нашей стране способствовал широкому вывозу военного и послевоенного периода“. Дальнейший рассказ о том, как с начала войны и до сих пор в Соед. Штатах хлеб в ресторанах, столовых и пр. подают „по особому заказу“, а не в виде бесплатного приложения“, и конкретное предложение министра в резолютивной части доклада (стр. 147) — разрешить свободную подачу хлеба в целях поднятия его потребления; рекомендуем, наконец, прочесть у Макарова, на стр. 392 о сокращении потребления муки в Соед. Штатах и о том, что „в особенности годы войны отметили значительное понижение потребления муки“. 2) Еще раз убедительно просим проф. Кондратьева не перепутывать наших расчетов и аргументов и не стрелять затем мимо цели. Мы вовсе не брали цифр снабжения 1910 и 1920 г.г. и не делили их на население 1910 и 1920 г. Мы взяли среднее снабжение за 1909 — 1913 г.г. и среднее снабжение 1919 — 21 г.г. и разделили: первое среднее число на цифру населения 1910 г., а второе — на цифру населения 1920 года (об этом, кажется, легко догадаться из текста брошюры, где это не пояснено подробно только потому, что печаталась она в газете и таких деталей приходилось избегать). Сделали мы так потому, что не имели под рукой цифр каждогодного состояния населения Соед. Штатов и не могли поэтому вывести средних цифр также и для населения. Но ведь для трехлетия 1919—21 г. цифра ценза 1920 г. есть самая надежная средняя (так сказать, натуральная средняя). Для пятилетия 1909—1913 г.г. надо было, конечно, взять население за 1911 год (как находящийся в середине пятилетия), но у нас была под рукой только соседняя цифра за 1910 г., зато уже цифра ценза и вполне надежная. Можно было бы еще поступить и таким образом, чтобы на население 1910 г. разделить среднее снабжение 1910—14 г.г., но опять-таки под рукой была готовая цифра 1909—13 г.г. Для сравнения на расстоянии 10 лет—всякий непридирчивый читатель согласится с этим—прием наш вполне допустим.

Он дал верный результат, ибо подтвержден позднейшим и точнейшим расчетом Деп. Земледелия, исправившим прежний ошибочный расчет, на который ссылается Кондратьев.

В итоге II. Д. Кондратьев придирается попусту, а „пересмотр выводов Осинского“ пусть-ка он попробует обосновать по существу.

В заключение поясним И. Д. Кондратьеву, чтобы оп не придрался и на этот раз, что расчет, сделанный в той фразе, к которой относится настоящее примечание, выведен так: взято снабжение за 1909—13 г.г. и разделено на среднюю цифру населения за 1909—13 г.г., приведенную на стр. 614 „Ежегодника“ за 1923 г.; затем взято снабжение за 1914—18 г. и разделено на среднюю цифру населения за 1914—18 г.г. Последнюю мы пересчитали по приведенной в „Ежегоднике“ цифре за 1914—20 г.г. приняв, что прирост населения между 1910 и 1920 г. равняется по 1.374 тыс. за год.

Отмечаем для читателя, что у нас в тексте получается на голову 6,2 бушеля довоенного снабжения, а в дважды упомянутой таблице „Ежегодника Деп. Земледелия“ — 5,38; это потому, что у нас речь идет только о производстве, плюс ввоз, минус вывоз, а там введены еще запасы и—самое существенное— вычтен расход на семена. Поэтому там цифра получается меньше.

¹³ Надо здесь, впрочем, отметить, что автор, относясь к делу так же формально, как к вопросу о падении вывоза Соед. Штатов в 1914 — 17 г.г., не отмечает: 1) что в 1920 г. Англия „переввезла“ пшеницы (ввоз был 62,9 млн. квинт., а до войны в среднем 57,8 млн. квинт.) и 2) что в 1921 и 1922 г.г. сборы в Англии были выше довоенного (19,7 млн. и 17,8 млн. квинт., а до войны—15,9 млн. квинт.). Одни эти обстоятельства, впрочем, разумеется, не объясняют сильнейшего упадка ввоза в 1921 и 1922 г.г.

¹⁴ Подчёркиваем ещё раз: сказанное относится к случаю, когда требуется внезапное расширение в краткий срок, и, что не менее важно, в период военной разрухи.

¹⁵ См. „Сев. Америка, Россия, русский хлебный экспорт“, стр. 19.

¹⁶ Именно только в Америке и в Европе. В Индии, напр., хлебные цены выросли очень слабо и не потому, что не действовала „инфляция“, а потому, что некуда было возить пшеницу.

¹⁷ Тут он делает некоторые ошибки, приписывая, например, американским кооперативам стремление связывать членов обязательством сдавать кооперативу все свои продукты, обычай выдавать членам авансы под сделанный продукт и делить прибыль не по паям, а по сданному продукту и пр. (стр. 174-9). Ср. сведённый по этим пунктам материал у Макарова.

¹⁸ Весьма интересно производимое им сопоставление: а) цен разного рода с.-х. товаров и издержек производства, б) судеб различных направлений в земледелии, в) цен сел.-хоз. и промышленных товаров. Т. к. все это относится только к Англии, то мы кратко отметим здесь следующее. По первому пункту выясняется, что цены растительных товаров, примерно, до 1920 г. росли скорее, чем издержки производства, затем стали падать скорее, чем издержки; цены животноводственных товаров до 1919—20 г. росли медленнее, чем цены кормов (но не медленнее, чем прочие издержки), затем создалось обратное положение. По второму пункту автор несколько раз подчеркивает, что „травяное фермерство“ (grass farming) более выгодно в Англии после войны, чем „пахотное фермерство“ (arable farming)—ср. стр. 2, 85 и др. По третьему: взаимоотношение цен с.-х. товаров и промышленных товаров таково, что прирост цен первых до 1919 г. шел слабее вторых (значит, их покупательная сила падала); в 1919 г. создался перевес в пользу с.-х. товаров, в 1920 г. он опять исчез. Но зато с октября 1920 г. и вплоть до весны 1923 г. падение цен с.-х. товаров шло медленнее, чем падение цен промышленных. Лишь с этого времени и до осени 1923 г. (на которой автор кончает обзор) создались „ножницы“. Если это верно, то аграрный кризис в Англии протекает гораздо мягче, чем в Соед. Штатах.

¹⁹ „American Agricnlture and the European Market“, by Edwin G. Nourse. New-York, 1924.

²⁰ По-видимому, автор полагает, что вообще говоря, с.-х. производство С. Штатов должно впредь опираться преимущественно на внутренний рынок. Высказываться по поводу того, какую ориентацию должно принять в будущем американское сельское хозяйство, он отказывается, заявляя, что „конечный путь того приспособления, посредством которого наше земледелие должно возвратиться в положение, удовлетворительное или для фермера, или для нации, выдвигает проблемы, выходящие далеко за пределы настоящей книги“ (стр. 236).

²¹ Стр. 31. Это явление было недооценено многими не только в Америке, но оно до сих пор недооценено и в Европе, в частности и у нас, в России, ныне СССР. Мы его специально подчеркивали поэтому в наших работах.

²² Фактически на первом плане стояли, конечно, интересы аграриев; если буржуазия шла на удовлетворение этих интересов, то в первую очередь не по империалистско-стратегическим соображениям, а потому, что в обмен она получала промышленные пошлины.

²³ Стр. 47. Автор при этом оставляет в тени то обстоятельство, отмеченное в нашей работе о мировом сел.-хоз. кризисе, что снабжение мясом во время воины продолжало базироваться на Аргентину. Поскольку в Аргентине в этой области с.-х. торговли (мясной) доминировали американский и английский капитал, находились и суда для конвоирования. В аргентинской же хлебной торговле американский капитал не был заинтересован, английский был заинтересован слабо.

²⁴ Эта программа представляет аналогию «посевным планам» Ллойда Джорджа, а также применявшимся у нас. Она, однако, не носила принудительного характера.

²⁵ Стр. 60—61, курсив наш. В начале этой сводки автор, дабы сгладить впечатление, заявляет: „Война обнаружила и использовала огромную резервную силу с.-х. производства. С незначительными сокращениями продукции по другим с.-х. линиям, мы расширили наше производство важнейших предметов необходимости военного времени, и даже многочисленных второстепенных продуктов,, которые пользовались у наших хорошо оплачиваемых промышленных рабочих спросом в значительных размерах“ (стр. 59). Автор напрасно не подчеркивает, что сокращение прошло, кроме пастбищных площадей, еще по важнейшей линии кукурузных площадей, при явном вытеснении пшеницей кукурузы. Производство свиней от этого не сократилось, наоборот, увеличилось. Но, очевидно, качественно откорм свиней ухудшился. Напрасно автор не дает также справок о сокращении потребления пищевых продуктов в Соед. Штатах.

²⁶ Ср. стр. 63—65 названной книги.

²⁷ Стр. 69. На стр. 70 отмечается, что в феврале 1920 г. в Англии лежало 275 млн. фунтов мяса, т.-е. семимесячный его запас, в Германии ввезенное американцами мясо пришлось поставить в холодильники, из Голландии сало и свинину в коробках предполагалось отправлять обратно в Америку, забитый мясом Копенгаген хватался за надежду сплавить это мясо в Советскую Россию (проект Ллойд-Джорджа о снятии блокады для кооперативов), но тщетно и пр. Сравните сие с тем, как в свое время проф. Кондратьев не замечал никакого спекулятивного азарта в 1919 г.

²⁸ Здесь автор имеет в виду, по-видимому, попытки как кооперативных организаций, так и капиталистических. Еще осенью 1924 г. нам пришлось прочесть в Brad-streetcs, что фирма Армор учреждает новую „демократическую“ корпорацию для торговли хлебом, с одной стороны, сливая несколько прежних хлеботорговых предприятий, а с другой, привлекая туда на доступных условиях непосредственно самих фермеров. Это—весьма своеобразный трюк, на каковой способен только американский крупный капитал, — соединение трестификации и лже-кооперации. (Об этом см. прил. II в настоящей книжке).

²⁹ Т.е. сопоставление не одних только цифр товарного ввоза и вывоза, а сопоставление сумм видимых и невидимых статей оборота между странами.

³⁰ Это обстоятельство, на которое впервые обратил внимание Иорз, действительно весьма существенно. Он принимает его, как данное. На деле, оно, конечно, может быть изменено. Но такое изменение ставит во всю ширь вопрос о новом взаимоотношении промышленности и земледелия в Соед. Штатах, и всякая передвижка должна вызвать глубокую борьбу классов и групп.

³¹ Цифра пшеничной площади в 1913 г. была 6542 тыс. га. Она, частью, вследствие оккупации территории, сократилась максимально до 4191 тыс. в 1917 г.; она оказалась – при увеличенной территории – 5094 тыс. в 1920 г.; дальше цифры идут в таком порядке: 1921 – 5983 тыс.; 1922 – 5290 тыс.; 1923 – 5533 тыс.; 1924 – 5428 тысяч гектаров. Итак, мы имеем в шестой сезон по окончанию войны – 83% довоенной площади.

³² По первому пункту М. Оже-Ларибе („Le paysan français après la guerre", p. 88) подсчитывает, что „дефицит в активном земледельческом населении по сравнению с 1914 г. ныне может быть оценен в полтора миллиона: 675.000 убитых, 500.000 инвалидов, 400—450.000 мужчин и женщин, ушедших в города“. По второму пункту Г. Гитье („Journal d’Agriculture practique“, 1922, № 46) отмечает: „повсюду, где природа почвы позволяет переход к травяным площадям и принимая во внимание, что такое превращение сокращает применение рабочей силы, и при нынешних ценах на скот дает основание рассчитывать на менее гадательные доходы, чем от культуры хлеба, — повсюду было ..заложено под траву“ возможно большее количество пахотной земли“. Ставя вопрос о том, можно ли надеяться на расширение посевной площади и восстановление ее довоенной нормы, автор отвечает: „говоря вполне откровенно, мы не считаем этого возможным, или—в весьма ограниченном масштабе“.

³³ Здесь полезно отметить, что в 1923 г., не смотря на это, было ввезено в Соед. Штаты 5,3 млн. квинталов (32 млн. пудов) канадской пшеницы. Она была в состоянии выносить эту громадную пошлину.

³⁴ Ср. наше примечание на стр. 77.

³⁵ Маленькая Дания в значительном масштабе снабжает английский рынок маслом, яйцами, беконом, птицей (правда в значительной доле на привозных кормах). Спрашивается: каковы перспективы для Соед. Штатов, на пространстве коих уместятся сотни Даний, если бы они вздумали пойти по датскому пути?

³⁶ Пока что и достаточно сахару, но это может быть изменено (однако, лишь постепенно).

³⁷ „The wheat situation’“. Перепечатано в „Ежегоднике“. Д. 3. за 1923 г. и суммирует положение к ноябрю 1923 г.

³⁸ Ср. выше отмеченное у Норза замалчивание этого обстоятельства.

³⁹ Весьма характерно, что они направлены и против „труда“, и против „промышленности“.

⁴⁰ Berichte über Landwirtschaft, herausgegeben vom Reichsministetium für Ernaührung und Landwirtschaf, Neue Folge, Band II, Heft 2.

⁴¹ Стр. 259-262. Положение это Зеринг подкрепляет статистически только диаграммой движения цен промышленных продуктов и ржи в Пруссии. Разумеется, это ничего не доказывает при наличии аграрного протекционизма в Пруссии. Вообще же говоря, конечно, нельзя установить такого соотношения промышленных и сел.-хоз. цен, как это делает автор. Если он хочет сказать, что „покупательная сила“ сел.-хоз. продуктов перманентно растет, то это исторически неверно. Если его надо понимать так, что она перманентно стоит выше покупательной силы промышленных продуктов, то это ничего не означает, если только не констатирует наличия ренты.

 ⁴² О введенных одновременно высоких пошлинах на Канадскую пшеницу Зеринг в противоположность Норзу, справедливо замечает, что „они суть не что иное, как песок, которым засыпают глаза фермеру“ (стр. 273).

⁴³ Все данные из «Bradstreet’s», разные номера. Надо добавить, что с тех пор, как в начале февраля были первоначально написаны эти строки, обнаружилось уже понижение, обозначившееся как раз с первых чисел февраля. Уже 5 февраля пшеница была в Нью-Йорке (по «Брэдстриту») 2 дол. 17,5 центов (2 р. 54 коп.), а 14 февраля (по «Таймсу») красная №2 стоила 2 дол. 17,25 цента. (2 р. 42 коп.), т.е. уже стала возвращаться к уровню начала января. Всё же и этот уровень был почти вдвое выше довоенного. Обо всём этом см. систематизированную сводку по новейшему материалу в нашем очерке «Мировой кризис – приостановка или перелом?» в №3 «Красной нови» за 1925 г. (вошло также в книжку «Очерки мирового с.-х. рынка», изд. «Экон. Жизнь», М. 1925).

⁴⁴ Внося поправку (по новейшим данным Межд. С.-Х. Института) на ухудшение оценки урожая в Канаде, не компенсируемое улучшениями в Австралии и С. Штатах, мы должны считать ныне излишки даже в 213 млн. пудов.

⁴⁵ Берем здесь данные бюллетеней Межд. С.-Х. Института.

⁴⁶ За 1923—1924 г. Соед. Штаты вывезли лишь 2,0 млн. квинталов ржи (12 млн. пудов) вместо 13,2 млн. квинталов в предшествующем.

⁴⁷ За четыре месяца с 1 августа 1924 г. Соед. Штаты уже успели вывезти 6,4 млн. квинталов ржи, тогда как в те же месяцы 1923 г. – 1,4 млн. квинталов. Данные – по бюллетеням Межд. С.-Х. Института.

⁴⁸ Так получается из примерного расчёта, исходящего от «брэдстритовских» цен и данных деп. земледелия о помесячной реализации урожая.

⁴⁹ По известиям, относящимся к началу февраля, уже и в Индии успели расширить площадь посева, который убирается ранней весной 1925 г.

⁵⁰ Как уже отмечено вопросам об условиях, подготовивших повышение цен, о спекулятивной вакханалии в январе 1925 г., о последующем падении и об общих перспективах мирового хлебного рынка посвящен нами специальный очерк, первоначально помещенный в „Красной Нови“. Он написан позднее настоящей части данной работы; вопросы, поставленные М. Зерингом, там разобраны детальнее и систематичнее. К нему мы отсылаем читателя.