§ 34. Типы крестьянского землевладения — общинный и подворный; их относительная распространенность. Их судьбы и закон 9 ноября 1906 г.

§ 34. Типы крестьянского землевладения — общинный и подворный; их относительная распро­страненность. Их судьбы и закон 9 ноября 1906 г.

Как известно, крестьянское землевладение бывает двух главных типов, — во-первых, подворное, во-вторых, общинное. В первом случае земля принадлежит отдельным домохозяевам, членам общины, и переходит от них по наследству от отца к сыну, община же не может ни уменьшить отдельных владений, ни заменить одних участков, входящих, в состав общины, другими, ее же участками. Что касается до землевладения общинного, то в этом случае земля принадлежит всей общине, отдельные же члены этой последней имеют известные права лишь на пользование землею. Община, говорит К. Качоровский, это ни что иное, как союз крестьянских семей, которые владеют землею сообща, и при том не иначе, как уравнительно. В общине никому в отдельности не дано права распоряжаться ни одним клочком земли. Ею распоряжается весь союз, все общество, вся община, собравшись на сходе; здесь за какие дела соберется голосов больше, то и решено. Сход, “мир” — полный хозяин земли. В руках мира и другое право, — право пользоваться общинною землею. Это значить, что община можешь часть своей земли или всю ее и обрабатывать всем миром, сообща, как одна родная семья, а плоды этого общего труда делить между членами общины уравнительно. Впрочем, обыкновенно, при общинных порядках крестьяне пользуются сообща, всем миром, только одними выгонами, и иногда сенокосами, еще реже — лесом. Право же пользоваться всеми прочими угодьями оставляется за каждой крестьянской семьей в отдельности. Но и отдельные крестьяне не бесправны перед сходом. Каждый член общины имеет право требовать, чтобы ему было дано сходом в пользование ровно столько земли, сколько приходится на его долю, по уравнительному разделу ее между всеми членами общины. Значить, каждый крестьянин-общинник имеет одинаковое, равное со всеми прочими право на пользование общинной землею. Уважая это право, сход и уравнивает мирскую землю между членами общины тем способом, который большинство членов схода признает наилучшим. Способы уравнения земли в разные времена и в разных местностях бывают очень различны. При многоземельи уравнение земли совершается сначала путем захвата еще незанятых участков, потом — посредством отвода участков по мирскому приговору. С “утеснением” же в земле, уравнение земли требуешь передела ее по душам. В настоящее время почти во всех местах коренной Европейской России общины употребляют для уравнения земли переделы. “В мире, как в море, говорят крестьяне, — люди умирают и нарождаются, соответственно этому и земля должна переделяться”¹*, перераспределяться, смотря по количеству работников, желающих иметь ее в своем пользовании. Характернейшей чертою русского крестьянского общинного землевладения, несомненно, являются переделы, которые община устраивает для восстановления нарушенного соответствия между числом работников и количеством земли, находящейся в ее распоряжении, причем “вся общинная земля объединяется на время передела в одну массу, как общую, всем общинникам принадлежащую собственность, за тем производится новый раздел ее в соответствии с изменившимися обстоятельствами. Количество земли, находящейся в пользовании отдельных хозяйств, при каждом переделе можешь изменяться, то увеличиваясь, то уменьшаясь. Земля при этом не переходить по наследству от родителей к детям, но распределяется общиной снова”. Из этой организации видно, какое громадное значение она имеет, с одной стороны, — для борьбы с крестьянским обезземелением и с нарастанием пролетариата, с другой. Вряд ли нужно доказывать, что, относясь к земле, как общественной собственности, которою можно лишь пользоваться, но не владеть, общинник крестьянин, как это еще в 70‑х гг. отметил известный французский ученый А. Леруа-Волье, уже в настоящее время не чужд идее коллективизма и социализма.²* Русская общественная мысль отметила эту тенденцию русского крестьянства еще за много раньше, и в то время, как помещичья пария эпохи крестьянского освобождения добивалась уничтожения общины, Н. Чернышевский, А. Герцен и многие другие горячо отстаивали ее. Тот же спор за и против общины продолжался и в 70‑х и в 80‑х гг., и, тогда как социалисты-народники видели в ней переходную ступень к социализму, либералы, не разделявшие их социалистических идей, высказывались против общины. В 90 гг. появились новые течения против общины в лице русской социал-демократии. Считая, что переход к социалистическому строю возможен лишь при участии пролетариата и путем лишь его борьбы против капиталистов, и что пролетариат получит развитее лишь при обезземелении одной части крестьянства в пользу другой, социал-демократическая мысль относилась к этому обезземелению не только не отрицательно, но и признавала в нем очень существенные положительные стороны, в смысле скорейшего перехода к будущему, более справедливому строю. Крестьянское общинное владение рассматривалось при этом как форма, которая почти отжила свой век, и потому должна неизбежно, даже сама собою, разрушиться и замениться частной земельной собственностью, лучшее же будущее может наступить лишь после прохождения через эту последнюю форму. Совсем с другой точки зрения относились отрицательно к общине такие люди, как гр. Воронцов-Дашков, один из деятелей эпохи Александра III, игравший тогда важную закулисную роль. В своей записке, поданной Александру III в 1893 г., Воронцов-Дашков настаивал на скорейшем искусственном разрушении общины при помощи правительственных предприятий, доказывая, что “в России бунт и революция должны выйти именно из крестьянства, тесно сплачиваемого миром и сознающего в нем свою силу”. Те же идеи бродили, не переставая и в помещичьей среде, особенно в среде крупных собственников, и за последние годы нашли свое выражение в Совете объединенного дворянства, в состав которого входил, как известно, и В. Гурко, сыгравший столь важную роль вместе с П. А. Столыпиным, в составлении и проведении закона 9 Ноября 1906 г. по 87 статье, как такой меры, которая только              и может положить конец социалистическим тенденциям русского крестьянства, разрушив их оплот — общину, мир. Посмотрим, как выразилась в цифрах история общины за последние 40 лет.

В 1877‑78 гг. в 49 губерниях Европейской России состояло земли в пользовании:

Таким образом, у всех главнейших разрядов крестьян преобладало землевладение общинное, и больше всего у крестьян бывших государственных и удельных. В 1905 г. картина изменилась таким образом: в 50 губерниях Европейской России количество общинных земель увеличилось до 87.996.000 дес., земель же, находящихся в подворном владении, всего лишь до 22.317,000 десятин. Другими словами, насколько можно сравнивать данные этих обоих лет, земля, перешедшая за это время в руки земледельческого крестьянства (даже принимая в расчет, что для одной губернии мы не имеем за 1877‑78 г. статистических данных), стали собственностью общинною. В процентном отношении общинные владения тоже выросли. В общей площади надельной земли в 1905 г. приходилось на земли общинные 81%, и 19% на подворные. Общинное владение распространено было сплошь почти во всей Великороссии и Новороссии, подворное же в прибалтийских и западных губерниях, исключая Могилевскую и Витебскую, где рядом с ним встречается и общинное владение, а затем в губерниях малороссийских (главным образом, Полтавской, а также и других) и в Бессарабской. В Великороссии и Новороссии подворное владение встречается у государственных, крестьян двух областей: 1) черноземной (гл. обр., в губерниях Курской, Орловской и Тульской, но, в меньшей только мере, и в других губерниях³*, 2) в гораздо меньшей, в губерниях Таврической и Херсонской. Интересно, что даже иностранные колонисты перешли в России в некоторых местах к общинному владению. Подворное владение было когда-то гораздо более распространено в северных губерниях, теперь же там остатки его совсем ничтожны.⁴* В настоящее время, как известно, во всей России ведется правительством искусственное разрушение общины, совершающееся при деятельном участии, законосообразном и даже не законосообразном, всех правительственных властей и учреждений, и при помощи циркуляров как явных, так и тайных, община, спасавшая от обезземеливания слабейшие элементы деревни, заменяется искусственным насаждением подворного и хуторского хозяйства, поддерживаемая даже пособиями и льготами, идущими из средств казны, в целях укрепления сильнейших элементов деревни. Что касается до слабых, им милостиво предоставлено обезземеливаться и убираться из деревни на все четыре стороны. Судя по официальным отчетам, правда, раздутым и разукрашенным, за 4½ года, прошедшие после издания указа 9 ноября, подано было 2.116.600 заявлений о выходе из общины. Всего считается в Европейской России 9,2 миллионов общинников. По отношению к общему числу общинников, это составляешь 23%. Но далеко не все подавшие заявления укрепляют за собою землю в частную собственность. Многие берут эти заявления и обратно, что, впрочем, с другой стороны, им “не разрешается” или, если и допускается, то этому все-таки создаются искусственные, официальные препятствия. Тем не менее, из всех подавших заявления о выходе из общины, укрепили за собою землю в частную собственность по 1 апреля 1911 г. 1.500.100 дворов с 10.942.000 десятин. На такое количество уменьшилось и количество общинных земель. “Если выделение из общины пойдет и дальше таким же темпом, говорит известный исследователь Н. Огановский, община через 20 лет должна исчезнуть с лица русской земли, и русский “мир”, столь отличающий наши земельные порядки от западноевропейских, сделается ископаемой древностью”. Впрочем, не все говорит за то, что темп разрушения общины не замедлится, т. к. с 1908 г. уже замечается его ослабление. Это видно из нижеследующей таблички того же исследователя. В среднем, за месяц подано заявлений:

Подобную же убыль констатируют даже официальные отчеты, “если не в общих итогах, то по отдельным губерниям, не только в числе заявлений о выделе, но и в числе окончательно укрепившихся и даже в числе выделившихся к одному месту”. По общим отзывам исследователей и наблюдателей, официальная статистика успехов разрушения земельной общины внушает к себе даже особенное недоверие, т. к. цель ее — доказать благотворность разрушения общины для того, чтобы 130.000 помещиков, насчитанных П. А. Столыпиным, могли спать спокойно, даже не упуская из рук своих родовых имений, благоприобретенных путем пожалований, т. е., не продавая свои земли по хорошей цене через Крестьянский банк, не обменивая земельную ренту на купоны. Интересно присмотреться, как пошло в переживаемую русским крестьянством историческую эпоху разрушение общины по районам. Первыми бросились на выдел, как это видно по офиц. отчету, крестьяне юго-восточных губерний, т. е., того района, который уже пережил период переложного земледелия, но где еще не вполне установилось урегулированное трехполье. До 1908 г. из этого именно района поступила почти половина всех заявлений о выделах. В следующий период, до половины 1909 г., на первое место выступил уже земледельческий центр, откуда было подано 40% всех заявлений. Наконец, с конца 1910 г. и в начале 1911 г. это первенство стал оспаривать центр промышленный. “Казалось бы, говорить тот же исследователь⁵*, что абсолютное количество стремящихся к выделу, захватывая все новые области должно было увеличиться, а между тем, как сейчас было показано, число поданных заявлений резко упало. Очевидно, волна выдела (т. е. разрушения общины), развиваясь вширь, стала терять высоту своего подъема”. Это доказывает следующая табличка. На каждую тысячу общинников в каждой области, ежемесячно, в среднем, подавали заявления о выделе:

Из этой таблички видно, как пошло разрушение общины по областям Европейской России. До второй половины 1909 г. оно росло во всех областях. С этого же момента оно стало повсюду падать. “И чем выше был подъем, тем круче стало падение”. ”В общем, картина выделов, обрисованная вышеприведенной таблицей, говорит Н. Огановский в своей прекрасной, основательной статье, — если исключить западные губернии, где история общины была совершенно иной, чем в остальной России, напоминаете поверхность пруда, в один из углов которого бросили большой камень: вокруг этого места на юго-востоке поднялась большая волна. Эта волна несколько позже достигла середины пруда. Здесь уже она, естественно, оказалась меньших размеров. И чем далее от места падения камня, тем волны эти становились все меньше и почти замирали в противоположном углу, на северо-востоке”. “Камень, закон 9 Ноября, брошенный в общину из Петербургских сфер, салонов и канцелярий, вызвал максимальную волну разрушения общины, как раз в противоположном углу России — в многоземельных областях самого экстенсивного хозяйства, где так еще недавно царило переложное земледелие и захватное право, где общинные традиции не могли сложиться в крепкую и стройную организацию просто потому, что территория этих областей заселена, более или менее плотно, только несколько десятков лет тому назад. Очевидно, что наибольший успех закона 9 Ноября в самых экстенсивных областях никоим образом не оправдал намерений правительства, предпринявшего (на словах) разрушение общины (якобы) с целью расчистить путь земледельческому прогрессу”. “Не осуществляется”, говорить тот же исследователь, и “политическая задача (разрушение общины) и выдел из нее крепких и сильных элементов деревни”: выделяться из общины стали прежде всего не дворы сильные, многоземельные, а напротив, такие, у которых земли меньше, т. е. ниже среднего размера общинного надела. Например, на юге в юго-востоке Европейской России средний размер общинного надела считается в 13,4 десятин. А выделились здесь из общины такие дворы, в которых, в среднем, имеется всего лишь по 9,4 дес. (почти в 1½ раза меньше). То же и в других районах. Хозяев же, стремящихся выйти из общины только для того, чтобы свести свои участи на хутора и отруба, очень немного: к 1911 г. было подано заявлений о единоличном землеустройстве всего лишь от 730.000 общинников. Но две трети их относится к целым селениям, которые в общий счет новых хуторян входить не могут. Исключив эти ⅔, находим, что на 2 миллиона заявлений о выделе приводилось в 1911 г., круглым счетом, только 260.000 заявлений о землеустройстве, иначе говоря, — только одна восьмая укрепляющихся стремится, в дальнейшем к самостоятельному хозяйству на хуторах и отрубах. Остальные же ⅔ принадлежать почти сплошь к малоземельным. По анкете, произведенной Московским Сельскохозяйственным обществом, оказывается, что большинство выделяется с целью продавать свои наделы. Таким образом, это большинство, при помощи закона 9 Ноября, обезземеливается, и вряд ли можно сомневаться, читая чуть не каждый день корреспонденции во всех газетах и из разных мест, что это обезземеливание малоземельных идет в настоящее время по всей Руси. Интересно было бы присмотреться, насколько велики его размеры. Официальный отчет сообщает, что к 1 марта 1910 г. из 1.350.000 укрепивших свою землю продало ее 129.000 дворов (менее 10%), С официальным отчетом несогласны другие отчеты, официозные, сообщающие целый ряд фактов, что обезземеление крестьянства идет гораздо быстрее”. “Количество продажи укрепленных наделов очень велико”, сообщает отчет Харьковской землеустроительной комиссии (1910 г.). То же читаем и в других отчетах. Правительственные же данные свидетельствуют, что обезземеление земледельческого класса за последние годы стало совершаться все быстрее. Так, например., к 1 августа 1908 г. было продано лишь 18.400 надельных участков, а за 18 месяцев 1910‑11 гг. уже 111.000, т. е. вшестеро больше. “Необходимо предположить, говорить Н. Огановский, что большинство малоземельных выделяются из общин с целью продажи своей земли”. А отсюда следует, что благодаря закону 9 Ноября 1905 г. русский пролетариат растет, крестьянство же обезземеливается.

Интересно теперь присмотреться поближе к разным группам крестьян, которые же из них раньше других освобождаются из под “власти земли”, превращаясь в пролетариев. Оказывается, что собирающихся продать и продающих укрепленные за ними наделы можно разделить на следующие категории: 1)на городских жителей, ремесленников и рабочих и т. п., давно отставших от земли и пользующихся удобным случаем для более или менее выгодной ликвидации своего права на надельную землю, 2) на захудалые хозяйства физически неспособных лиц (например, вдов, бобылей, сирот), каких, по земским статистическим данным, в деревне до 8%. Такие элементы, даже и считаясь членами общины, по большей части, не ведут своего хозяйства, наделы же свои сдают в аренд. А так как общество может отнять у таких членов общины землю и даром, то им выгоднее продать ее, не дожидаясь передела. 3) на переселенцев, т. е. тех, кто вообще продает свои земли в одном месте, чтобы приобрести в другом.⁶* Из этого видно, что разрушение общины не оправдывает и ожиданий правительства. Из общины выходят не те “крепкие и сильные”, на политическую поддержку которых против массы общинников, не признающих собственности на землю, оно рассчитывает, а как раз напротив, — уходят слабые, малоземельные слои, которые и без того не имели глубоких корней в деревне и которые большую часть средств существования добывали не земледелием, а сторонними заработками”. Навстречу правительству в его деле разрушения общины, продиктованном самосохранением, идут захудалые и неустойчивые элементы деревни, — их полупролетарские хозяйства смешанного земледельческо-промыслового типа превращаются в чисто пролетарские. Но вряд ли можно сомне­ваться, что и растущий русский пролетариат — вовсе не тот общественный класс, на поддержку которого могут рассчитывать классы землевладельческий и торгово-промышленный, ныне командующие в стране.

Разрушение общины делает еще одно историческое дело: оно обособляет город, городское и фабричное население от деревни; захудалое крестьянство, почти порвавшее связь с землею и проживавшее городскими и фабрично-заводскими заработками, становится окончательно городским. Но нужно ли доказывать, что мечта об обобществлении орудий производства отнюдь не исчезает, ни среди пролетариата по отношению к фабрикам и заводам с их машинами, ни у земледельческого трудового крестьянства по отношению к “матери-кормилице” — земле, которую “Бог создал для всех, как и свет, и воздух, и тепло”? Интересно, что и на хутора выходят не „крепкие и сильные”, а... голодные, рассчитывающие “обернуться хоть временно” на пособие казны, и середняки, которые, при помощи “насаждения хуторов”, превращаются скоро в ту же голытьбу, т. к. и хуторские хозяйства, в огромном большинстве случаев, не прививаются. Таким образом, помогая хуторянам, казна помогает не “сильным и крепким”, а той же голытьбе. Но и пособия действуют далеко не всегда. Хуторяне здесь и там превращаются не в собственников “сильных и крепких”, а в пролетариев, бедняков, хоть и распростившихся с общиной, но зато уж не знающих, “куда им голову склонить”, и вспоминающих, как нечто “прекрасное и минувшее” ту же общину. “С другой стороны, говорит Н. Огановский, и оставшиеся в общине не могут воспользоваться освободившимися наделами, потому что, не имея наличных денежных средств, рядовые крестьяне не в состоянии приобрести эти наделы, и их расхватывают деревенские кулаки, рассчитывая на приток барышей при сдаче в аренду.

Таким образом, разрушение общины, за первые 4½ года существования закона 9 Ноября, не дало удовлетворения ни правительству, ни самим крестьянам, как выделяющимся, так и остающимся в общине: правительству — потому, что оно вовсе не способствовало созданию крепкого и сильного класса самостоятельных производителей, крестьянам же потому, что поземельный мобилизуемый фонд или попадает в руки нуждающихся в земле на условиях, способствующих еще большему разорению и без того захудалых хозяйств, или проходит мимо них, переходя в собственность земельных эксплуататоров”. Из этих последних же мало-помалу вырабатываются новые помещики-землевладельцы, правда, не дворяне, а “свой брат”, но, разумеется, от этого классовая борьба отнюдь не пойдет на убыль. Напротив, — всякое обострение общественных отношений лишь облегчает их понимание широкими массами...

__________