Письмо Ю. С. Визель от 15 июля 1953 г. Г. М. Маленкову, В. М. Молотову, К. Е. Ворошилову

В Президиум ЦК КПСС

товарищу Маленкову Г. М.

товарищу Молотову В. М.

товарищу Ворошилову К. Е.

от члена КПСС Визель Ю. С.,

партбилет № 1872194

Прошу ознакомиться с моим письмом. Факты, излагаемые мною, достоверны, легко могут быть проверены и имеют некоторое значение в связи с последними событиями — разоблачением Берия как врага партии, авантюриста и буржуазного перерожденца.

В 1938 году, работая в органах МВД, я был включен Кобуловым и Берия в агентурно-следственную работу, результатом которой явились материалы, компрометирующие товарищей Ворошилова К. Е., Калинина М. И. и Жемчужину.

Меня и многих других работников органов привлекли к этой работе под предлогом необходимости выполнения ответственного партийного поручения.

Необычность обстановки и условий работы по данному делу, примененные в следствии изощренная тактика и методика и тенденциозность, направлявшаяся свыше, привели меня к мысли, что под предлогом «показать нашим товарищам, как их обволакивает вражеское окружение» (слова Берия), предпринята серьезная попытка дискредитировать ряд руководящих деятелей партии и правительства.

Позднее мне стало известно, что следственный отдел по особо важным делам вел «расследование» дореволюционной деятельности товарища Молотова В. М. с целью компрометации его.

Вместе со мной работал сотрудник органов Зубов А. Н. Беседуя с ним о том, что нас втравили в грязное дело, я склонил его написать совместное письмо на имя И. В. Сталина и В. М. Молотова об обстоятельствах возникновения и развития этого дела.

Такое письмо было нами написано на конспиративной квартире Зубова на Тверском бульваре, но передача его затруднялась тем, что за мною велось круглосуточное наблюдение, и можно было предполагать, что оно установлено и за Зубовым, поэтому он предложил использовать для передачи письма его жену.

Письмо было передано ей нами на улице и объяснено, как его передать.

Спустя несколько дней Зубов сообщил мне, что письмо им уничтожено.

Мысль — сообщить руководству партии об этом деле, а также других извращениях в работе органов — не оставляла меня и после этого.

В скором времени я оказался на положении активно разрабатываемого человека, и на меня исподволь началась заготовка компрометирующих материалов.

В 1943 году я сделал попытку добиться приема в ЦК партии. Я позвонил Вашему, товарищ Маленков, секретарю и попросил его доложить Вам мою просьбу о приеме. Не докладывая Вам, он тут же ответил, что Вы не сможете принять меня и предложил мне позвонить тов. Павлову (или Петрову — точно не помню). Этот товарищ оказался занятым и меня принял инструктор тов. Балабанов в присутствии работника органов.

Этим товарищам я не решился рассказать всего того, о чем хотел сообщить ЦК, но кое-что об обстановке в органах я им рассказал. Тов. Балабанов ответил мне, что ЦК доверяет товарищам, осуществляющим руководство в органах, и порекомендовал обратиться к ним.

Результатом моего посещения ЦК явилось снижение в должности и срочная отправка меня, больного, не оправившегося после тяжелого ранения, на фронт.

Сперва меня вызвал начальник особой инспекции при министре и предложил немедленно покинуть Москву («не болтаться здесь») и выехать на фронт со снижением в должности, ибо в противном случае меня исключат из партии.

Вслед за этим меня посетил «доброжелатель» — работник органов Гукасов и посоветовал, не подымая шума, немедленно уехать или меня доведут до состояния, когда я буду вынужден просить милостыню на улице.

Я уехал, но решил после войны, если останусь жив, при любых условиях сообщить товарищу Сталину все данные, которыми я располагал об обстановке в органах.

На фронте ко мне приставили в качестве заместителя работника органов Ка-расаева, усиленно интересовавшегося, не намерен ли я еще раз обращаться в ЦК. На мое замечание, что после войны будет видно, Карасаев мне заметил, что если преподанный мне предметный урок не будет мною учтен, меня «сотрут в порошок».

После возвращения из армии в 1946 году, а также позднее, в 1948 году, по инициативе Зубова у нас состоялось несколько встреч. Первые беседы носили характер прощупывания моих настроений, не намерен ли я что-либо предпринять по упомянутому выше делу.

Желая убедить меня в безнадежности этого мероприятия, Зубов рассказал мне, что во время войны он выезжал в лагеря, где организовал ликвидацию заключенных, привлеченных и осужденных по этому делу, что наряду с этим ему во время Отечественной войны было поручено проверить благонадежность товарища Ворошилова К. Е.

При другом разговоре, происходившем в Сокольническом парке культуры и отдыха, Зубов говорил, что авторитет Берия незыблем, ибо его считают неподкупным, и что Берия явится «наследником», т. к. есть основание полагать, что за «семью печатями» (собственные его слова) хранится соответствующий документ.

Я говорил Зубову, что считаю направление работы органов неправильным, что органы занимаются не тем, чем они должны заниматься, а в подборе, расстановке и использовании чекистских кадров руководствуются не государственными соображениями. Я назвал это нищетой духа и убожеством мысли и дел.

Из органов меня уволили в сентябре 1946 года. Не обладая другой профессией, кроме чекистской, я долгое время не мог устроиться на работу, и был вынужден обратиться за помощью в трудоустройстве к товарищам, знавшим меня по работе в органах. Все их попытки помочь мне получить работу оказывались тщетными.

После очередной неудачной попытки получить работу ко мне явился Зубов. Поинтересовавшись, как я живу, он с цинизмом заметил: «кольцо замкнуто», и предложил помочь мне в получении работы при условии, если я соглашусь уехать из Москвы.

В 1946 году я еще раз попытался быть выслушанным в ЦК. Мне удалось добиться приема у товарища, осуществлявшего контроль за органами, по фамилии Павлов (возможно Петров). Я рассказал ему о неправильных методах работы органов, о том, что и в 1938-39-40 годах и позднее органы фактически работали на холостом ходу, не выполняя основной своей задачи, о фактах беззакония и произвола, привел ему убедительный пример о заместителе] министра Обручникове.

На все это он мне ответил, что по затронутым вопросам мне надлежит обратиться к Берия, а что касается Обручникова, то он только недавно утвержден заместителем] министра внутренних дел и пока нет оснований пересмотреть вопрос о нем.

После такого ответа не могло быть речи о более серьезном разговоре.

Приведенные мною факты и обстоятельства и многие другие, которые я в этом письме не привел, еще более утвердили меня в мысли, что подобные явления в нашей действительности стали возможны в результате коварного обмана руководства партии, а деятели, избравшие своей профессией обман путем изощренной фальсификации, служат не государственным, а узкогрупповым, своекорыстным интересам.

Оценивая реально положение, в котором очутился, и памятуя о судьбе честных коммунистов, уничтоженных за попытку сообщить ЦК правду о неблагополучном положении в органах, я понимал неизбежность моей насильственной смерти.

Не желая умереть, не сообщив товарищу Сталину всего того, что я знал, я решил написать ему письмо.

Не зная, дойдет ли письмо по назначению, я решил написать тогдашнему министру госбезопасности Абакумову с просьбой доложить содержание письма товарищу Сталину.

Весною 1948 года я сдал письмо в приемную МГБ. В этом письме я писал о спровоцированной в 1936 году фальсификации с целью компрометации товарищей Ворошилова К. Е. и Калинина М. И. и ошельмовании во вражеской деятельности тов. Жемчужиной.

Я указал, что данные следствия по этому делу явились не результатом того, что содержавшиеся в них факты имели место в действительности, а благодаря примененным в процессе следствия методам и приемам.

Этим письмом я свидетельствовал, что все материалы этого следствия являются клеветой и ложью, и просил подвергнуть меня допросу для дачи подробных показаний.

В этом письме я указал о первой моей попытке в 1938 году сообщить правду об этом деле руководству партии и что в результате нарушения мною неписанных канонов круговой поруки лица, заинтересованные в сокрытии правды, упредив меня, выставили меня в роли «потрясателя основ» и таким путем развязали себе руки в отношении меня.

Далее я писал, что подобные явления стали возможны в результате подмены принципа партийности и государственности в работе органов беспринципной групповщиной.

В заключение я просил доложить товарищу Сталину содержание моего письма.

Никто меня не вызвал и со мной не разговаривали, но то, чему подвергли после этого письма меня и мою семью на протяжении шести лет и до последнего времени, оказалось хуже смерти.

В этом письме я не могу изложить все, о чем должен рассказать, и прошу, если никто из руководителей партии не сможет лично меня выслушать, поручить человеку, заслуживающему доверие, поговорить со мной.

Вместе с этим прошу дать указание министру внутренних дел разыскать упомянутое мною письмо, а также несколько других моих писем на имя Абакумова, посланных мною с фронта.

Визель

Москва, Б[ольшой] Комсомольский пер., 5, кв. 30

тел. дом. К-5-81-93

служ. Б-6-84-64

15.VII.1953 г.