Н. Зогин Шлюзы в жизнь

Н. Зогин  Шлюзы в жизнь

Будни, советские повседневные: слет нацменов-ударников, слет ударниц, пятый, шестой, седьмой слет ударников строительства. Собрания. Митинги. Речи. Призывы. Красные уголки. Производственный подъем. Энтузиазм. Женщины вышли на грунтовые работы и увидели поломанные тачки, порванные трапы. Не дожидаясь плотников, они сами починили трапы и тачки и стали работать наравне с мужчинами. Бригады, буксирующие одна другую. Прорывные участки. Соревнование, творящее чудеса.

На 7-м участке — в дамбе брешь. Работы на 8 суток. Надо перевернуть 1200 кубометров грунта. Выходит бригада, до сих пор незаметная, и 37 часов без сна и отдыха не сдает смены. Прорыв ликвидирован.

В дамбе — промоина, и люди грудью запирают воду, пока не подтащат мешки с землей.

Якуб Хасанов, нацмен, недоволен темпами: он объявил ураганный штурм шлюза.

На 6-м участке бригада Подлепинского получила переходящее красное знамя. Это было 6 мая. 7 мая знамя забрала бригада Новикова. Прошли три дня борьбы. 10 мая бригада Подлепинского отказалась сдать работу смене, не допуская уговоров. Бригада дала 853 процента выполнения нормы и ушла лишь по прямому приказу начальника строительства.

Ударники, ударницы, собрания, слеты, стенгазеты, борьба с прогульщиками, портреты героев, радиопереклички, лозунги в бараках, обличения завхозов, похвалы столовой, «орден» мокрой курицы...

Горячие повседневные будни советской стройки. Как в любом углу Союза: на промыслах Стер-Киртычки, у скважины Лок-Батана, на берегах Днепра или Волги, на Свири, на Амуре, в долинах Таджикистана, в лесах Кузнецка, — наша волнующая обыденщина, наше расцвеченное повседневье, наша жаркая, буйная стройка.

Строят у нас везде одинаково: с дракой за большевистские темпы. Пафос строительства веет над Днепрокомбинатом и над коровником в селе Екатериновке Лозовского района, над Челябинским тракторным и над навесом для табора в колхозе «Ворошиловец» в Тихорецком юрту на кубанской степи. Так меняют одежду московских улиц, задувают очередную домну Магнитки, проводят суда от Херсона до Киева, идут на Шпицберген, летят над Кавказом.

И вот исполнен еще один гениальный замысел нашей эпохи: создан водный путь из Балтики в Беломорье по системе карельских озер.

Выстроен путь пароходам и баржам, спокойный, ровный, короткий путь, — прямая дорога от моря до моря. Уже не в обход, не 17 суток будут ходить пароходы на Крайний север и с Крайнего севера: по ступеням повенецкой лестницы, по озерам, насчитывающим миллионы лет, и озерам, существующим несколько месяцев, подымаясь и опускаясь на 72 метра, пройдут за 6 дней караваны, везя пушнину, рыбу, лес, апатиты, гранит.

Осуществлена еще одна величайшая идея тов. Сталина.

Достигнуты новые рекорды строительства: Панамский канал длиной в 68 километров строился 11 лет со скандалом, вошедшим в обиходный лексикон человечества; Суэцкий канал протяжением в 160 километров строился 10 лет; Беломорско-Балтийский канал длиной в 227 километров строился один год и девять месяцев. Здесь убрано скал в полтора раза больше, чем на Днепрострое, и мягкого грунта в 10 раз больше. Здесь сделано 4 миллиона взрывов, взорвано 5 миллионов тонн скал, и бревнами, пошедшими на ряжи, можно опоясать земной шар.

Сделаны чудеса.

Но чудо — не в темпах, не в сроках, не в объеме титанических этих работ, не в циклопической силе большевистских возможностей. Все это не ново в советской системе. Все это известно за большевиками: большевики умеют брать крепости! Большевики умеют строить! Большевики привыкли создавать то, что никак не под силу капитализму.

Что же удивительного в победе на Беломорстрое?

Бандиты, участники диверсионных дел, инженеры-вредители, проститутки, хипесницы, баи, воры-рецидивисты, уркаганы, домушники, городушники, ширмачи, шнифферы, убийцы, кровники, взяточники, растратчики, стяжатели, насильники, расхитители общественной собственности, — многотысячная масса человеческого шлака, измолотого историей, распавшегося, исковерканного капитализмом, какое смешение больных людей!

Осужденные на долгие годы изоляции, антиобщественные элементы, социально-вредные люди, они попадали сюда под конвоем, лелея мечту о возвращении к воле:

 —  Человек хочет жить! Человек любит жизнь!

Иные — их сотни — приходили сюда полные злобы и ненависти, готовые ничего не щадить, но вернуться на волю.

Ах, какое легкомысленное учреждение это ГПУ: собрать у самой границы тысячную армию людей, для которых потеряно все, которым нечего жалеть и беречь нечего, людей, для которых обман, коварство, подлог, убийство — профессия и забава, и оставить жить в обыкновенных бараках, без часовых, без оград? Разве где-нибудь в мире так изолировали преступников? Остров Кайенна, гитлеровские лагери, башни Тоуэра и Моабита, крепостные стены централов и каторг —  вот заключение, вот изоляция!

А здесь — просторы, никаких решеток. Трудно ли смастерить липу, запастись фомкой, табаком, спичками и уйти. Одежда на тебе — не серый халат, бубновый туз на спине не горит, руки свободны, ноги свободны — чего еще — гуляй, человек!

За большинством — пять, десять судимостей, 35-я статья Уголовного кодекса, за иным 58-я статья, люди все взрослые, квалифицированные, определившиеся на всю жизнь.

А каждый умеет глянуть исподлобья, толкнуть часового, вырвать винтовку, каждый способен драться до самозабвенья, если впереди маячит воля. Сзади — в шалманах, хазах, малинах, из-за грязной девчонки смертельные драки, за крохотную обиду — шило и шпайка (нож и револьвер).

ГПУ приводило сюда людей, расселяло в бараках. Глухой и безлюдный окружал их лес, молчала тайга да рвались громы от взрывов скал, и сияло всю ночь ослепительное полярное солнце.

«Отверженным» людям предлагали работать.

 —     Работать? Заправскому ширмачу, забубенному, залихватскому прощалыге, Митьке Губатому, Сеньке Соколику, Бене Крику предлагают работать? Никогда! Ни за что!

 —     Инженеру Ананьеву, дворянину, миллионеру, владевшему огромной концессией в Персии, по поручению правительства и в пику англичанам строившему козни при персидском дворе, сановнику, устроившемуся в Узбекистане, чтоб срывать ирригацию и ждать интервенции, — работать, строить какой-то канал для советов?

 —     Ковалеву — он же Грачев, Соловьев, Петров и т. д., — прославленному во всех домзаках и тюрьмах, 20 лет промышляющему воровством, 10 раз осужденному, уходившему из-за крепких решеток за 700 — 800 километров, — работать? Смеются, лягавые! Дудки!

Уходили в лес и прятались у костров. Сидели в канцеляриях и возились с бумажками, делая вид, что работают, выдумывая объективные трудности. Валялись в бараках, играя вкарты. Пили, протаскивая самогон и водку. Издевались над работающими, и жестокие «паханы» — разновидность «иванов», короли, самодержцы блатного мира, высокомерные атаманы грозили работающим законами блата — не рушь компании!

Взрослые люди, полные презрения к трудовой жизни, опустившиеся, разложившиеся, деклассированные, попали в положение малолетних, беспризорных из фильма «Путевка в жизнь», — изоляция без конвоя, с выборными руководителями коллективов, работа с премией за хорошее качество, с изолятором в случае крайних нарушений здешних порядков.

Перед ними был выбор: вредить, саботировать, пакостничать, филонить, жить нудной и мерзкой пустою жизнью, безвыходной жизнью рецидивистов или работать.

 —     Человек хочет жить, и человек не может жить, не работая. Труд — инстинкт, труд — потребность, — говорили чекисты, руководители стройки — Берман, Коган, Фирин, начальники участков.

И, заложив руки в карманы, вразвалочку, с насмешливой улыбочкой в уголочках рта люди выходили работать.

Так непонятно и странно относились чекисты к армии людей, привезенных на Беломорье. Приходили в бараки, терпеливо беседовали, разговаривая, шутили совсем по-дружески. К Абраму Ройтенбергу, рецидивисту, имевшему за 37 лет жизни 10 судимостей, отказывавшемуся от работы, приходили не раз. Однажды он пошел на работу. Гремели взрывы, люди копали, рубили, дробили гранит, возили тачки, тесали лес, мешали бетон. Люди работали, Абрама Ройтенберга включили в бригаду. Он работал с прохладцей, выжидательный, настороженный.

Перед ним развертывалась панорама строительства — великий канал меж гранитных ущелий, меж холмов диабаза, в глине, в торфах. Перед ним проходили знакомые люди; знакомые по шалманам и местам заключения. Они работали, у них в книжках росла запись отработанных дней, они носили билеты ударников и значки ударников на своей груди. Они совсем не говорили о воле и, как шальные, бредили каналом. Иные из них получили льготы, перед многими открывались двери гражданства, но люди не пользовались правами и мечтали дождаться первых пароходов.

 —     Пока не кончим канал — не уйдем.

Абрама Ройтенберга заело. Саднило сердце. Томились руки. И он вошел в лихорадку стройки, он взялся за тачку и пошел бегом. Он давал 140 процентов нормы и раньше этого не бросал работы.

Он работал и пел: «сто сорок, сто сорок процентов!». Меньше он знать не хотел.

Однажды начальник участка поговорил с товарищем Абрамом Ройтенбергом и предложил ему странное дело: стать младшим воспитателем в бараке. Уговаривать людей работать, показывать пример, рассказывать о канале, возвращать людей к трудовой жизни.

И Ройтенберг согласился. Он стал воспитателем. Он взял в подшефные вора Белатина. У Белатина в марте было 16 невыходов на работу. В апреле Белатин дал 120 процентов нормы и вызвал шефа на соревнование.

Воспитатель хозяйничал в бараке, отбирал карты, включал радиорупор. Он организовывал наблюдение за чистотой, он боролся против обвешивания и жульничества, не имея никаких административных прав. Он имел только одно право: уговаривать, подвергаясь насмешкам.

Так и Ковалев — он же Соловьев, Грачев, Петров и т. д. — с 20-летним стажем вора-рецидивиста пошел на бетон плотины Пуарэ, втянулся, стал рекордистом-бетонщиком, ударником и выдвиженцем. Ковалева выдвинули в лаборанты. Он стал на путь ученой карьеры.

Так на третьем канале осужденный по 35-й статье Лаврушко, имея в марте 30 отказов от работы, неожиданно для себя поднял свою ватагу и 26 мая организовал трудовую коммуну имени 1 мая. В мае о коллективе Лаврушко говорил весь канал: они забивали лучших ударников.

Их созывали на слеты, они писали в газетах, они говорили:

 —     Нам подали сильную руку, ребята! Нас тащат наверх из самой тины. Не надо упираться. Нас делают людьми.

Митька Губатый, Ванька-Пострел, инженер Анохин, Ковалев-Грачев вытянулись на мускулах, держась за руку пролетарской по мощи, протянутую ГПУ.

Чекисты боролись с нравами тюрьмы. Здесь считалось оскорблением назвать вора вором и вредителя вредителем. Здесь были работники лагерей, изолированные из-за социальной вредности люди. Но с ними считались не как с преступниками, а как с людьми, полноценными, полноправными, имеющими право на жизнь и радость.

В лагери просачивалась классовая борьба. Невольные убийцы, бандиты, кровники всячески отмежевывались от баев и мулл. Они разоблачали кулацкие происки, кулацкие шопотки, кулацкое сопротивление. Не раз на собраниях коллективов возникало требование: выслать баев! убрать кулаков!

Классовый враг делал своё дело: находились вредители, упорные до конца, проводилась «туфта» — саботаж, очковтирательство, распространялись слухи о нереальности обещанных ударникам льгот и досрочных освобождений. Иные ловкачи пробирались в завхозы и пытались наживаться на общем котле. Стяжатели пытались обирать товарищей. Моральная грязь и классовая рознь не покидали этих людей ни на минуту. Вырванные ГПУ из клоаки старого общества, подчиненные его страстям, зараженные его предрассудками, искалеченные его болезнями, люди вносили в жизнь лагеря угнетающую тяжесть своих привычек, своей темноты.

Их обучали грамоте. Создавали курсы. С курсов выходили трактористы, шоферы, радиотехники, гидрологи, парикмахеры, медработники, телефонистки, наборщицы, десятники, прорабы. Люди меняли профессию. Люди меняли привычки. Люди меняли кожу. Люди меняли психологию, привыкая к труду.

Люди работали. В поту и тягости, в устали и мечте о возвращении в жизнь, в иную жизнь, труд становился физической потребностью, труд создавал радость жизни, зовущую, буйную, цепкую радость.

Чекисты перерождали людей.

Человек «отверженный», измолотый жерновами старого быта, отравленный буржуазным строем, возвращался в жизнь через очищающее благотворное пламя труда.

И туркмен Беркимбаев, садясь в вагон, сказал:

 —  Я пойду на восток и буду петь песни о новом канале и новых людях. Я расскажу о себе легенду, и люди сами пойдут сюда. Так раньше ходили к горячей воде, к серным источникам. Здесь — больница. Я еду выздоровевшим. Под солнцем Востока я буду петь песни о Белом море.

Эти люди построили Беломорский канал. Эти люди создали новое чудо. По Беломорско-Балтийскому водному пути прошел пароход «Чекист», стирая судимости, зачеркивая прошлое тысяч людей, освобождая, срезая годы предстоявшей изоляции, возвращая обществу тысячи людей, когда-то выброшенных за борт жизни.

Приезжал неутомимый Ягода, непрестанно лично следивший за ходом строительства. Он освобождал людей, но они мялись и подавали заявления с просьбой остаться. Одни хотят доучиться, другие хотят оставаться работать, третьи просят назначить их на другие каналы.

Техник Томилкин, осужденный на 10 лет и амнистированный, заявил:

 —  Я — маленький, незаметный работник. Мог ли я ожидать, какая бесконечная радость ожидала меня здесь? Отныне я никогда не расстанусь с ГПУ, — я пойду на любую стройку и буду работать так, как только смогу, отдавая все силы! Больше мне ничего не надо. Я — счастливейший человек на земле.

Он плакал, маленький техник Томилкин, скромный человек, втянутый авантюристами в преступную работу и трудом заработавший досрочное освобождение. Он плакал с трибуны слета ударников-специалистов, плакал от радости, что допущен на эту трибуну. Он видел, что по прежнему зорок глаз ГПУ, умеющего отличать ударника от вредителя, умеющего карать и умеющего поощрять.

Великой силой проложен водный путь из Балтики в Белое море. Эта сила — не в физической энергии тысяч людей, даже не в их напряженной воле порвать с прошлым и переродиться (перерождение, переплав, перековка людей происходят совсем незаметно для них самих). Сила, построившая Беломорский канал, — не только в прерогативах ОГПУ. Она не только в мощи власти, организовавшей строительство. Сила — в нашей великой системе отношения к человеку, отношения к труду.

Гениальность идеи тов. Сталина не только в плане самого канала, не только в черте, прорезавшей Повенец, Выгозеро, Пуарэ. Ее гениальность — в уменье учесть огромную цепь энергетических ресурсов, возникающих в системе переделки людей. Ее гениальность — в величайшей гуманности большевизма, в учете жизнерадостной яркой силы труда, превращающегося в социалистическом обществе из проклятия, из зазорного, тяжелого бремени в дело чести, дело славы, дело доблести и геройства.

Этим славен Беломорский канал!

В этом честь его темпов!

В этом доблесть руководителей стройки!

В этом геройство строителей!