Очерк тринадцатый. Рецидивисты-профессионалы

ОЧЕРК ТРИНАДЦАТЫЙ

РЕЦИДИВИСТЫ-ПРОФЕССИОНАЛЫ

В Сокольнической фабрично-трудовой колонии я долгѳ беседовала с Нимродом Инвиевым. Его родители переселились из Персии, ему 22 года, он потомок древних ассирийцев. Воровать он начал на восьмом году своей жизни, но редко попадался, теперь же ему не повезло. Рассказывает он об этом совершенно беззаботно.

В детстве у него было желание учиться, но родители не понимали, насколько ему необходима была учеба. Они были торговцами, неграмотными и, по его словам,«совершенно темными — настолько темными, что не сознавали своего невежества».

Дома Нимроду было скучно, он был обозлен, что ему не давали учиться, и восьми лет сбежал. Он скоро пристал к беспризорным, ночевал под мостами или по углам. Тогда можно было нанять любой угол: теплый угол стоил довольно дорого, светлый еще дороже, дешевле всего был темный и холодный угол. Такая жизнь ему надоела; — он приобрел квалификацию карманного вора и стал таким путем добывать много денег. «Одному нельзя пойти на такую работу, —  рассказывает он, — чтобы не попасться, надо действовать по крайней мере втроем. Иногда мы таскали деньги из карманов, но чаще всего вырезали карманы. Один раз у меня за день набралось больше тысячи рублей. Но деньги скоро уплывают. По вечерам сидишь, бывало, в трактире и ешь себе всласть, — много нужно денег, чтобы всегда весело жилось. Одиннадцати лет я впервые был задержан».

Я спрашиваю его, пробовал ли он когда-нибудь работать. Нет, никогда, да это и ни к чему, заработка ему все равно бы нехватило. Двенадцати лет он приучился к кокаину, опиуму и морфию, на что требовалось много денег. «Невозможно даже столько заработать, сколько это стоит, — говорит он. — Кто раз начал, тому уже трудно отвыкнуть. Понюхаешь кокаину, станет так весело; покуришь опиум, видишь чудесные картины и забываешь обо всем на свете, а от морфия чувствуешь себя таким счастливым. Здесь вначале, когда у меня всего этого не было, было ужасно тяжело, но когда я выйду отсюда, все пойдет по-старому. Я привык к хорошей жизни».

Руки его татуированы, на одной — якорь, на другой: «Нет счастья в жизни»...

На Урале имеется место лишения свободы для заключенных рецидивистов и для тех с трудом поддающихся воздействию лишенных свободы, с которыми в других закрытых учреждениях не могут справиться, так как они дезорганизуют производство и разлагающее влияют на других. После долгих расспросов мне удалось установить, где находится это учреждение, которого еще никогда не посетил ни один иностранец. Оно находится в Уральской области. Заместитель заведующего исправительно-трудовым делом этой области не советовал мне ехать. «Туда ходит только один пассажирский поезд, —  сказал он, — ехать нужно ночью с большими неудобствами целых двенадцать часов, а затем от станции на простой телеге, по прескверной дороге. До места лишения свободы потребуется часа два». Но меня все это не пугало, и я поехала к северу от Свердловска через бесконечные березовые и сосновые леса, через уральские горы, в Нижнетуринск.

Старое большое тюремное здание расположено непосредственно у искусственно расширенной Туры, протекающей по лесам. По реке сплавляется лес, а здесь его распиливают на доски, которые отсюда направляются дальше. В фабрично-трудовой колонии имеются лесопилка и большие деревообделочные и металлообрабатывающие цеха, а также кустарные мастерские. Я обхожу светлые, хорошо оборудованные производственные помещения, темные переполненные спальни и еще более темные школьные комнаты. Неграмотные занимаются в помещении, освещаемом окном из соседней камеры, так как собственного наружного окна в нем нет. Соседнее школьное помещение переполнено также. И наряду с этим какой людской состав: попадаются дегенераты, совершенно тупые с усталым и равнодушным выражением лица. Я вспоминаю слова руководителя исправительно-трудового дела в Свердловске: «Вы представить себе не можете, что за люди попадают в Нижнетуринск. Одни совершенно искромсали свою одежду, другие страдали клептоманией и тащили все, что им ни попадалось под руку, многократные рецидивисты дулись в карты, а когда не было карт, играли спичками. Сейчас дело обстоит значительно лучше, но все же и теперь крайне трудно с ними работать».

Начальник Нижнетуринской фабрично-трудовой колонии занимает эту должность уже пять лет. Ему на вид лет 35, и он, очевидно, привязан к своему делу. Это чувствуется по его манере говорить с лишенными свободы,, по интересу, проявляемому им к каждому в отдельности, из понимания им всех вопросов и из исчерпывающих ответов, которые он дает на мои вопросы. Он любит свою работу за ее трудности и рад за всякого лишенного свободы, которого ему удается вырвать из-под власти преступных привычек.

Это очень трудная задача, более трудная, чем в других местах лишения свободы, так как сюда посылают самые трудные элементы из Закавказья, УССР и РСФСР. В дни моего пребывания в Нижнетуринске там содержалось 1816 лишенных свободы. Многие из них попали сюда за связь с преступными элементами. У них многократная судимость, они всегда попадались в компании с тяжкими преступниками, поэтому за последнее преступление их удаляют из этой местности, где они могут оказаться наиболее опасными, и посылают в Нижнетуринск, чтобы приучить их к труду. Среди лишенных свободы встречаются и такие, которым назначено года по два, по три лишения свободы, после чего они подлежат еще на два  —  три года ссылке, то-есть поселению в определенной назначенной им отдаленной местности, где они обязаны работать. Это делается для того, чтобы они после освобождения не могли встретиться со старыми приятелями и не стали опять заниматься уголовщиной. Большинство осуждено за квалифицированную кражу или за участие в воровских шайках.

В отношении возрастного состава лишенных свободы Нижнетуринск находится в неблагоприятном положении. С полным основанием указал в одном из своих докладов Постышев, секретарь ЦК ВКП(б), на неправильность совместного содержания в одном исправительно-трудовом учреждении молодых и старых заключенных¹. При мне в Нижнетуринске содержались 192 заключенных в возрасте от 16 до 18 лет, 769 — от 18 до 24 лет и 855 — от 24 до 56 лет. Из них 68 приговорены к одному году, 1152 — до трех лет, 482 —  до 5 лет, 114 — до 10 лет. Не тяжестью совершенного ими преступления, а дурными наклонностями лишенных свободы, их закоренелостью в преступных навыках и делах обусловливается трудность работы с ними.

Трудность этой работы возрастает к тому же благодаря большому числу лишенных свободы. Возможна ли вообще воспитательная работа в Нижнетуринской колонии? Климатические условия здесь тоже определенно неблагоприятны, больница переполнена. По словам начальника, резкая перемена климата вызывает у прибывающих из южных местностей временные расстройства здоровья. Во всяком случае, бесспорно одно. Из всех виденных мною исправительно-трудовых учреждений Нижнетуринская колония обладает наихудшим людским материалом, наихудшими условиями жизни, но притом вполне благоприятными условиями работы в больших деревообделочных мастерских.

В деревообделочном производстве работают 476 человек, на лесозаготовках — 42, на работах по перевозке — 63, на сплаве — 40, на обработке металла — 411, на строительных работах — 45, работами по хозяйству заняты 150 человек, на электростанции — 18, в портняжной и сапожной мастерских — 20, на мельнице — 7, на кирпичном заводе —  54, на молочной ферме — 17, на сельскохозяйственных работах — 150. Остальные либо следственные, либо находятся в больнице, либо в отпуску.

Средний заработок лишенных свободы составляет 32 рубля, самый ленивый зарабатывает 12 рублей. До этого из заработка удержано уже 50 процентов на расходы по содержанию лишенного свободы. Из указанных 32 или 12 рублей он на руки получает только три четверти, четверть остается на его счету до освобождения. Но заработная плата в различных исправительно-трудовых учреждениях России с трудом поддается сравнению. На Кавказе мне называли высокие цифры, которые однако получают иной смысл, если учесть значительно большую дороговизну жизни на юге. Во всяком случае нижнетуринские лишенные свободы получают особенно много хлеба. Русские для питания нуждаются прежде всего в хлебе и крупе, картофеля же едят мало. Несмотря на получаемый большой хлебный паек, многие из лишенных свободы просят присылать им хлеба из дому. Рабочие деревообделочники получают на Урале 800 грамм, а занятые на тяжелых работах — 1200 грамм хлеба.

В Нижнетуринской колонии лишенным свободы посвящают много внимания и труда. Начальник строго следит за тем, чтобы время от времени записывались наблюдения над поведением лишенных свободы, отмечалась их работа в различных кружках. Эта задача возложена на 16 воспитателей. Каждый из них ведет определенную группу, и от его уменья зависят в значительной степени результаты работы с лишенными свободы.

Вечером я завожу разговор с лишенным свободы Богдановым, стоящим на карауле на дворе у склада лесных материалов. Он видимо пользуется всеобщим уважением, хотя и отбывает десятилетнее лишение свободы за халатность по службе. Нужно уже очень скверно выполнять свои обязанности и по халатности причинить очень большой вред, чтобы получить высший срок лишения свободы. Мне все это представляется подозрительным. Он производит впечатление очень ловкого мошенника, и звучит как-то фальшиво, когда он говорит о своей преданности задачам нового исправительно-трудового дела. Я в Советской России редко замечала, чтобы лишенные свободы лицемерили, большинство из них грубо откровенно, и скорее можно опасаться слишком большого панибратства по отношению к начальству, чем низкопоклонства и подхалимства. Но Богданов, по всей видимости, является исключением. Я условливаюсь побеседовать с ним на следующий день и с нетерпением жду этой встречи.

На другой день он сидит самодовольный передо мной и рассказывает, что был ответственным работником на большой фабрике в Крыму и заведывал базой по отпуску пищевых продуктов. Выяснилось, что кооператив, которому он доставлял продукты, перепродавал их по повышенным ценам. Он, по его словам, сделал промах, что отпустил больше чем было необходимо. По делу было привлечено 75 человек и среди них он в качестве заведующего. Он принял на себя всю вину, хотя сам и не участвовал в продаже. Назначенное ему шестилетнее лишение свободы он признал правильным и отказался от обжалования приговора. Но другие соучастники, осужденные на более длительные сроки, добились пересмотра также и вынесенного ему приговора, а тогда он был приговорен уже к десяти годам.

Эта басня все же преподнесена в слишком грубой форме. Может ли в Советской России подвергаться пересмотру приговор в отношении одного по требованию других завистливых осужденных по делу? Я высказываю ему свое сомнение, что так в действительности ни в коем случае не могло произойти. Его утверждение, что к нему применена такая суровая репрессия только за бесплановость в работе, мне представляется тоже неправдоподобным.

Я прошу показать мне его документы, и там открывается совершенно другая картина. На самом деле он разбазарил 10 000 пудов ржи, 120 тонн масла, один раз присвоил 1250 рублей и в другой раз — 2000 рублей. О шестилетнем лишении свободы в приговоре нет ни слова, он сразу был приговорен к десяти годам.

В коридоре ждут несколько лишенных свободы, с которыми я хотела отдельно поговорить. Урусову 34 года, он четыре раза судился за кражи и за хулиганство. Он был офицером старой армии, а потом свихнулся с пути. В колонии занимает должность, требующую особого доверия, — он без всякой охраны самостоятельно выводит 250 человек на прогулку в окрестные леса. Ни разу еще никто при этом не убегал. Ему надо отбыть краткий полуторагодичный срок лишения свободы, и он совсем не жалуется на судьбу.

Совсем другой человек семнадцатилетний Иванов. У него совершенно неподвижное, серьезное лицо, круглая голова с коротко остриженными волосами, слегка судорожно сжатый рот. Он десять лет пробыл беспризорным. Бежал от родителей, так как ему хотелось есть, а дома было голодно. Много лет он жил только кражами. «В то время было вовсе не так плохо, — говорит он, — бывало отсидишь шесть месяцев, если попадешься, теперь же совсем не то, сейчас тебя сразу упрятывают года на два, на три. Таким образом можно всю жизнь просидеть в тюрьме, если не оставить этого дела».

Я спрашиваю, работал ли он уже хоть раз на воле. «Нет, никогда, —  отвечает он так, будто это само собой разумеется, —  здесь же я работаю теперь в сапожной мастерской. Это мне не особенно нравится. Я уже сидел в Самаре, где работал с портными, — там было лучше». Он хотел бы по выходе на волю начать порядочную жизнь, но это не так легко. Этот беспризорный страдал от бездомной жизни, он не вошел во вкус бродяжничества. В будущем он хотел бы работать, но еще не уверен, сумеет ли он это выполнить. Он достаточно честен, чтобы в этом сознаться.

Соколов, лишенный свободы в Нижнетуринской колонии, один из тех воров, которых часто задерживали. Ему 30 лет, и у него восемь судимостей. Он принадлежит к группе развитых, обдуманно действующих воров, обладающих сильной волей и способных поэтому дать своей жизни новее направление. Он много пережил. Когда отец в 1914 году ушел на войну, он остался с нетрудоспособной матерью, сестрой и братом. Его угнетала домашняя жизнь, полная лишений, и он искал поэтому веселых приятелей и воровал с ними. Сперва он подвизался как карманный вор, позже стал воровать в железнодорожных поездах, в 1919 году он впервые попал в домзак и завел знакомство со старыми ворами, которые рассказывали о своих подвигах и о новых приемах в их ремесле.

В 1924 году он, по его словам, при одной краже со взломом захватил вместе со своими соучастниками драгоценности. После реализации на его долю досталось 7000 рублей золотом. Теперь он задумал начать новую жизнь, поступить на рабфак и оставить воровство навсегда. Но это было не так просто. При поступлении в учебные заведения производится тщательный отбор. Каждый должен представить анкету со своим жизнеописанием. Этого он не мог сделать, так как никогда не работал, а только воровал. Он откровенно поговорил с одним студентом, рассказал ему все, и тот обещал оказать ему содействие, но в результате все-таки ничего не добился.

Что же Соколову оставалось делать? Стать чернорабочим ему не хотелось, и он возвратился к своему прежнему ремеслу вора. Между тем он женился, жена знала его прошлое и ей было известно, что он снова вернулся к прежней жизни. Она пыталась переубедить его, но он не видел другого пути. Возврат к преступной жизни не представлял для него никаких затруднений. Лишь в 1927 году он был опять арестован и приговорен к полутора годам лишения свободы. После месяца он сбежал.

 —     «Здесь никто об этом не знает, — говорит Соколов, — если проявишь себя хорошим работником и обнаружишь стремление начать новую жизнь, тогда прежнее наказание в расчет не принимается. И это совершенно правильно, — если бы пришлось отсиживать еще и старый срок, то можно было бы притти в отчаяние».

Теперь он среди 105 премированных; за хорошую учебу. Его заработок равен всего 15 — 20 рублям в месяц, потому что обучающиеся на курсах работают на фабрике всего четыре часа, а остальное время учатся. Но его установка на способы добывания денег по видимому изменилась. Он наконец может учиться, он всегда этого желал, и теперь жизнь представляется ему в совершенно другом виде. Я спрашиваю, удается ли ему также оказывать благоприятное влияние на других.

 —     «Это трудно, — отвечает он, —  профессиональные преступники видят во мне предателя, они принимают меня теперь за агента розыска. Но постепенно число сознательных среди нас здесь возрастает. Часто я обращаюсь к тому или иному из товарищей с призывом присоединиться к нам и попытаться работать, потому что на работе гораздо веселее. Я стараюсь ему разъяснить, что таким путем он, выйдя на волю, будет кое-что знать и сможет найти хорошую работу. Я уже многих привлек к работе. Вы должны признать, что здесь особенно трудно, так как среди нас очень много совершенно темных людей, над перевоспитанием которых в других учреждениях проводилось уже много тщетных попыток. Попадаются и игроки. Раньше карточная игра процветала, теперь же за этим строго следят и о каждом случае немедленно сообщают в товарищеский суд».

Теперь мне понятно, почему ответственные работники Наркомюста не щадят сил для того, что привлечь тяжких преступников к продуктивной работе. Во многих; из этих неумолимо решительных людей таятся могучие силы. Если направить их в положительную сторону, они будут работать в новой области с неослабной страстностью.

Вот Москаленко. Ему 24 года, у него 16 судимостей. Он был неграмотен, когда попал в Свердловский дом заключения для следственных и совершенно не думал о том, чтобы встать на новую дорогу. Тогда им заинтересовался заместитель руководителя исправительно-трудового дела в области. Тот хорошо знал положение лишенного свободы, потому что до революции шесть лет был политическим заключенным. Он сам был на каторге с оковами на руках и ногах и поэтому понимает все значение того, что теперь над лишенными свободы больше не издеваются и не мучают, а стремятся преодолеть их озлобление целесообразными воспитательными мерами. Он поэтому имеет сильное влияние на лишенных свободы. С Москаленко ему пришлось очень трудно. Он мне рассказывал, что в течение многих недель он неоднократно беседовал с этим человеком, пока не добился перелома в его настроении.

По прибытии в Нижнетуринскую колонию Москаленко с беспримерным напряжением принялся за работу в деревообделочных мастерских. Он начал учиться и в короткое время стал читать и писать. Он сделался ударником и политическим руководителем своего отделения. Теперь он уже отбыл в Нижнетуринской колонии полтора года и хочет, чтобы его помиловали полностью, хотя он и приговорен к трем годам. Он ловко пишет в моей записной книжке заявление в управление исправительно-трудовыми учреждениями в Свердловске и просит, чтобы я там замолвила за него слово.

Я подробно беседую о нем с начальником Уральского областного управления исправительно-трудовыми учреждениями. «Этого мы, понятно, очень скоро освободим, — говорит он, — таких людей не следует заставлять слишком долго ждать. Их нужно подбадривать поощрять к новой деятельности. Посмотрели бы вы на Москаленко раньше, — он проигрывал все и совсем опустился. Теперь же крепко стоит на ногах, я это знаю».

¹ См. П. П. Постышев, Основные задачи советской юстиции на современном этапе. Издание «Советского законодательства», Москва, 1932 год, стр. 29. Прим. переводчика.