Кражи

М.Н. Гернет  Голод и преступность

Кражи

Мы подробно останавливаемся на рассмотрении движения краж в голодавших и неголодавших губерниях, так как уголовная этиология изучила зависимость этого преступления от социально-экономической среды с особою тщательностью как в русской, так и в иностранной литературе и раскрыла законы этой зависимости почти с бесспорною точностью.

Прежде чем перейти к рассмотрению движения краж по месяцам, напомним те выводы, к которым пришла в этом отношении уголовная этиология: «помесячная кривая числа краж приблизительно одинакова почти по всей Европе» (стр. 128, № 2, 1903 г. Ж. М. Ю. ст. Тарновского, Помесячное распр. преступности); выше среднего число краж с сентября по март, а весною и летом — ниже среднего. В России, как и во многих других местах, наибольшее число краж пришлось, по данным Тарновского, на декабрь (113) и октябрь (112), а минимум — на апрель и июль. Такое движение краж в России было выяснено указанным нами автором за период 1892—1898 г.г. Оно сохранилось и впоследствии. Из Сводов статист, сведений об осужденных мы взяли цифры за 1909, 1912 и 1913 г. г. Цифры эти представляют помесячные итоги осужденных общими судами за кражи со взломом и прочие кражи и итоги осужденных судами за простые кражи.

Число осужденных за кражи в России в 1909, 1912 и 1913 г.г.

Таким образом, и за эти годы минимум также приходится на апрель, июнь, июль, а максимум — на октябрь, ноябрь, декабрь.

Уголовная этиология, открыв этот закон помесячного распределения краж, дала ему без труда свое объяснение: в холодные месяцы положение неимущих слоев населения становится еще более тяжелым, чем обыкновенно. К обычным заботам о куске хлеба присоединяются еще новые тягости в поисках за топливом и теплою одеждою. Наступление весны и лета не только снимает часть этих забот, но и несет с собою возможность заработка на полевых работах и в тех видах труда, которые имеют место только в эти времена года.

Совершенно иное распределение краж в голодавших и неголодавших губерниях в 1922 г.:

Число и процент заявлений о кражах 1922 г.⁵

Для большего удобства сравнения движения краж по месяцам до войны и во время голода по голодавшим и неголодавшим губерниям, мы составили диаграмму с тремя кривыми.

Рассматривая наши кривые помесячного распределения краж в голодавших и неголодавших губерниях и останавливаясь пока на кривой краж в голодавших губ., мы констатируем, что здесь все необычно. Вместо того, чтобы давать вогнутую дугу, наша кривая дает картину неуклонного понижения ее, начиная с апреля. Декабрь, всегда стоявший по высоте краж на первых местах, стоит теперь на последнем, и осенние месяцы потеряли все свое прежнее значение грозных месяцев по количеству совершавшихся в течение их тайных похищений.

Никогда и нигде разница между наибольшими и наименьшими числами краж по месяцам не достигала таких размеров, как в данном случае (наиболее резкая известная нам разница достигала всего 36 в России, по данным Тарновского).

В движении краж в голодавших губерниях бросаются в глаза два особенно резкие падения, приходящиеся на апрель и на сентябрь.

Наконец, отмечаем повышение краж с января по март.

При всей необычности движения нашей кривой, оно, по нашему мнению, поддается объяснению и находится в прямой связи с тем исключительным явлением, каким был голод 1921—1922 г. г. Обострение голода в феврале и марте достигло высшей степени. Подтверждение этому мы находим в результатах того обследования питания голодавши о и неголодавшего населения, которое было произведено Отделом статистики потребления и распределения в октябре 1921 г. и в феврале 1922 г. (Цен. Ст. Упр.)⁶ Напоминая, что для поддержания существования требуется минимум 2.500 калорий; при производстве легких работ—от 2.500 до 3.000 калорий; при средних работах—3.000—3.500 калорий и при тяжелых работах свыше 3.500 калорий, мы узнаем из итогов этого обследования, что на едока в голодавших губерниях приходилось в октябре 1921 г. только 2.367 калорий, а в феврале это количество упало до 2.048 калорий. По отдельным губерниям ухудшение питания принимало еще более страшные размеры как это можно видеть из таблицы на стр. 104.

В Оренбургской губернии число калорий опустилось с 1.912 калорий в октябре 1921 г. до 919 калорий в феврале 1922 г. и было всего 1.227, в Кустанайской губ. опустилось с 1.825 в октябре до 1.497 в феврале, в Екатеринославской губ. с 2.543 до 1.789 по всему Крыму; с 1.712 до 1.399 по пострадавшей Киргизии и т. п.

Лучи весеннего солнца в апреле принесли с собой некоторое облегчение и с этого месяца идет безостановочное уменьшение краж, продолжающееся и осенью, и зимою. Даже более того: в осенний месяц сентябрь происходит особенно резкое падение; мы объясняем его влиянием уже собранного урожая, когда в долго пустовавших амбарах оказались некоторые запасы.

Движение числа краж по месяцам в неголодавших губерниях дает, в общем, также необычную картину, служащую как бы отражением движения числа краж в голодавших губерниях. Отмеченные нами особенности наблюдаются и здесь, но они выражены не так ярко. Самое важное, что и тут наименьшее число краж приходится, на декабрь. Отсюда мы делаем вывод, что голод оказал влияние на кражи не только в голодавших, но и в неголодавших губерниях. И не удивительно: положение первых в продовольственном отношении отражалось на положении вторых. Для наших целей важно отметить, что ухудшение питания в феврале 1922 г. сравнительно с октябрем 1921 г. последовало и в неголодавших губерниях. Так, в полосе так называемых потребляющих губерний⁷ число калорий на взрослого едока в день, достигавшее 3.705 в октябре 1921 г., упало до 3.571 в феврале 1922 г.; в производственной полосе, не пострадавшей от неурожая, с 3.404 до 2.796 калорий.

В неголодавшие губернии шли голодные, увеличивая кадры безработных, и не находя себе часто и здесь ощутительной помощи, они должны были увеличивать ряды преступников. С весны началась обратная тяга в деревню. Реализация урожая дала возможность улучшить питание населения и неголодавших губерний, и чрезмерный рост краж первые три месяца останавливается, и преступность, далеко вышедшая из своих обычных берегов, стремится спуститься до своей нормы, войти в свое прежнее русло. Ей удается достичь этого лишь в 1923 г., когда, по данным той же милиции, распределение краж по месяцам уже иное, более приближающееся к обычному типу. В 1923 году эти сведения охватывают очень большое пространство 75 районов РСФСР. К сожалению, они даны за первую половину года лишь по четвертям, а за вторую — и по месяцам.

Минимум приходится на апрель, май, июнь, а максимум — на последние три месяца года. Подчеркиваем, что за второе полугодие наиболее благоприятным месяцем был август. Другими словами, движение числа краж в течение 1923 г. показывает, что нарушенный голодом закон помесячного распределения краж снова был восстановлен.

Кражи в 1923 г. по 75 районам РСФСР

Новое подтверждение влияния голода на имущественные преступления, среди которых кража является самым частым, дает статистика населения мест лишения свободы. В. Якубсон, у которого мы заимствуем приводимые ниже сведения, берет данные о количестве заключенных в 36 различных местах лишения свободы нескольких голодавших губерний (Астраханской, Вятской, Самарской, Саратовской, Симбирской (Ульяновской), Уфимской и Царицынской) с крупною цифрою заключенных в 10.000 чел. Он сравнивает это число с числом заключенных в тюрьмах остальных губерний. Если принять число заключенных по всем преступлениями вообще в декабре 1921 г. за сто, то в голодавших губерниях наблюдается безостановочное возрастание в каждом из тех месяцев в 1922 г. (январь—март), за которые приводятся сведения. Не то в неголодавших губерниях: здесь, сравнительно с декабрем 1921 г., в январе произошло понижение, а повышение в феврале и марте (сравнительно с январем) не достигло декабрьского уровня:

Отмечая установленное уголовного социологиею возрастание имущественных преступлений зимою и указывая на выяснившиеся различия в этом отношении между голодавшими и неголодавшими губерниями, автор спрашивает, чем же объяснить это нарушение закона распределения преступлений по месяцам, и сам же отвечает: в голодных губерниях прогрессивный рост преступности неминуем. И никакие разгрузки, никакие послабления в смысле наказания лишением свободы не опорожнят тюрьму там, где на свободе люди умирают голодной смертью, где они часто с радостью меняют ее, свободу, на маленький кусок хлеба, хотя бы даже и черствого. Это видно и из того факта, что места, освободившиеся в тюрьмах после ноябрьской амнистии 1921 г., еще не успели остыть, как снова все были заняты⁸

Влияние голода на эти цифры заключенных подтверждается сравнительным рассмотрением состава осужденных, отбывавших наказания в местах лишения свободы голодавших и неголодавших губерний. Цитируемый нами автор приводит в подтверждение этого две таблицы. Первая из них показывает процент заключенных, осужденных за кражи и имущественные преступления вместе с должностными в декабре 1920 г. и январе—марте 1921 г., сравнительно с процентом заключенных, содержавшихся в качестве осужденных за эти же преступления в декабре 1921 г. и январе—марте 1922 г. в пределах голодавших губерний:

Процент заключенных, осужденных за кражи, прочие имущ, преступления, включая должностные ⁹

Голод 1921—1922 г.г., внес глубокие изменения в состав приговоренных к лишению свободы, увеличив процент содержавшихся по приговорам за имущественные преступления. Если только что приведенная таблица показывает изменения состава заключенных в пределах тех 7 губерний, которые были постигнуты голодом, то вторая таблица показывает сравнительное увеличение содержавшихся за те же преступления в голодавших и неголодавших губерниях. До наступления голода в феврале 1921 г. процент заключенных за указанные преступления составлял в семи названных выше нами губерниях 21,4%; он достигал 35,4% в прочих губерниях, которые в то время переживали нередко весьма тяжелое положение. Во время голода он поднимался в феврале 1922 г. в семи губерниях до 53,3%, т.-е. увеличился на 13,9%. Он достиг 48,5% в прочих губерниях, т.-е. поднялся всего на 13.1%.

Нарушение обычной картины распределения имущественных преступлений по временам года в пределах всей республики уже было отмечено в нашей статистической литературе Л. Скляром ¹⁰, который, пользуясь материалами Управления уголовного розыска Республики, дает следующую таблицу сравнительного движения всей преступности и имущественной (цифры первой четверти года приняты за сто).

Рост всей и имущественной преступности в 1921 и 1922 г.г.

Отсюда видно, что имущественные преступления возрастали все время, понизившись лишь во вторую четверть 1922 г. Автор приписывает такое неуклонное (кроме последней, второй четверти 1922 г.) повышение влиянию голода и новой экономической политики, затрудняясь решить, какому из этих двух названных факторов принадлежит наибольшая роль. Однако, в самой же статье имеются материалы для попытки решения поставленного автором вопроса, но решения лишь в сторону признания влияния голода. Кража и грабеж — преступления неимущего класса. Возрождение к жизни торгового оборота (новая экономическая политика) могло сказаться на увеличении торговых обманов, мошенничества, но в материалах уголовного розыска не имеется особой графы со сведениями об этих преступлениях. Помесячное же распределение краж и грабежей (в том числе и вооруженных) идет вверх так же, как растет и голодная нужда. В голодавших губерниях особенна заметно возрастание имущественной преступности в течение всего 1921 г. и уменьшение ее во вторую четверть 1922 г., т.-е. автор констатирует по материалам уголовного розыска тот же факт, который мы выявили из рассмотрения сведений милиции. Так, например, в Царицынской губ. имущественная преступность возрастает следующим образом: 1921 г. I четв. — 100, II четв. — 158, III четв. — 355, IV четв. — 360 и в 1922 г. I четв. — 604, II четв. — 320. То же самое наблюдалось в Саратовской губ. и др. Цитируемый нами автор не подчеркивает того вывода, который нам хотелось бы подчеркнуть в результате рассмотрения его таблиц: процентное отношение имущественных преступлений ко всей преступности растет вместе с голодом и уменьшается с его ослаблением. Другими словами: типическим преступлением голодающего является не контр-революция, не преступления против личности, а нарушение права собственности.

При таком возрастании осужденных за имущественные преступления (вернее за кражи), нас заинтересовал вопрос об объектах тайного похищения. В этих целях мы подвергли специальной обработке листки па осужденных в 1922 г. за кражу в голодавшей губернии (Уфимской), но совершивших ее во второй половине 192.1 и в первой половине 1922 г. Таких карточек оказалось 869. Из этого числа в 176 карточках предмет кражи не был указан. В остальных же листках чаще всего встречались указания на кражу хлеба, зерна и других предметов продовольствия:

Уфимская губ. Статистика осужденных в 1922 г. за кражу различных предметов.

Нам кажется, что самый объект похищения при данных обстоятельствах может служить показателем той голодной нужды, которая и гнала на кражи. Среди случаев кражи съестных продуктов попадаются указания на кражи даже лебеды, ставшей съестным продуктом только в голодных губерниях, на кражи четырех или даже двух фунтов муки, и большой процент осужден (26 человек из 220) за похищение того самого картофеля, который в Уфимской губ. при урожае имеет ничтожную ценность. Таким же показателем должна служить и статистика осужденных за кражу мелкого скота, с частою припискою в наших карточках к словам «за кражу» также и слов «за резку», указывающих на немедленное потребление украденного. Так как резка украденного мелкого скота нисколько не меняла состава преступления, то надо думать, что она отмечалась на карточках лишь в редких случаях. Но указания на кражи с немедленным прирезыванием встречаются даже при краже лошадей и коров (такие указания мы нашли на 31 карточке из 180). В группе осужденных за конокрадство и кражи крупного скота тип обычного профессионала-конокрада растворяется в том большом числе осужденных, который дали рядовые крестьяне, думавшие только об утолении голода и готовые употреблять в пищу то, от чего до голода их стошнило бы. Из общего числа 180 осужденных за это преступление было 124 хлебопашца (из них всего 4 с прежнею «судимостью).

Чтобы несколько полнее вскрыть социальный облик вора голодавшего района, мы подвергли листки об осужденных за кражи предметов продовольствия специальной обработке и выяснили социальное положение воров, их семейные условия, место совершения преступления и прежнюю судимость.

Среди осужденных наметились три группы различных профессий, в сущности одного и того же социального положения: 129 хлебопашцев, 29 чернорабочих и 62 прочих занятий (фабричные, заводские рабочие, ремесленники, безработные и т. п.). Вместо обычного типа профессионального вора, не имеющего ни твердой оседлости, ни семьи вообще, ни тем более детей, — перед нами оказались люди без преступного прошлого (из 220 чел. всего 9 с прежнею судимостью), с определенными трудовыми навыками, не только «семейные», но даже обремененные значительным количеством детей. Так, например, женатых оказалось 70%. Более 81% оказались с детьми. Из числа имевших детей 33% имели в момент совершения преступления по одному ребенку, 36% — по 2—3, 22% — по 4—5 детей, и более 8% даже по 6 и более детей.

Чтобы яснее представить эти социологические особенности вора голодавшей губернии, приведены некоторые данные, характеризующие столичного вора. При обследовании населения арестных домов г. Москвы, в апреле и мае 1923 г., было собрано 909 анкет о задержанных по обвинению в тайных похищениях. В противоположность вору голодавшей губернии московский вор оказался в 77,5% моложе 30 лет и только в 22,5% — старше этого возраста. Среди воров в Москве 77,3% были бездетными. В общей массе задержанных за воровство значительная часть оказалась не коренными москвичами, а пришлым элементом и притом проживавшими в столице лишь с не столь давнего времени. Стоит ли добавлять, что процент рецидивистов среди них оказался во много раз выше, чем среди осужденных за кражи в Уфимской губернии, а именно 45% (вместо 4,1%).

Таким стоит перед нами вор голодной губернии.