Голод и преступность

М.Н. Гернет  Голод и преступность

Голод и преступность

В обширной уголовно-социологической литературе с наибольшею полнотою разработан вопрос о влиянии экономических факторов на преступность. Это—совершенно бесспорная истина: обилие работ такого содержания не может быть никем отрицаемо. Это должны признать как сторонники социологической школы, независимо от принадлежности их к тому или другому течению в этой школе, так и противники ее. Обращаясь к ознакомлению с работами, авторы которых говорят о том или другом значении факторов экономического порядка, мы почти, всегда и везде, за самыми редкими исключениями, встречаемся с исследованиями не о соотношении между преступностью и вообще экономическим положением, а о связи преступности лишь с материальною нуждою, необеспеченностью, бедностью.

Более четырехсот лет тому назад было сказано Томасом Мором с удивительною силою и глубокою проникновенностью о «преступности голодных бедняков, вина которых только в том, что они не могут найти себе работу», и о том политическом и социальном строе, который «сам создает воров, чтобы после их вешать». С тех пор тема об увеличении или уменьшении преступлений в зависимости от еще большего ухудшения или некоторого улучшения материального положения главной массы населения обогатилась работами самого разнообразного содержания. Знакомясь с ними в порядке их хронологического появления, мы встречаемся с интересным и знаменательным явлением: единичные выступления в 16—18 столетиях в защиту преступников неимущего класса и против института частной собственности почти не вызывали отпора. Мощный голос Томаса Мора, раздавшийся в самом начале 16 века, прозвучал совершенно одиноко: его никто не заглушал, но ему никто и не вторил. Ровно через сто лет раздался такой же голос Кампанеллы и с такими же результатами. Даже хор голосов конца 18 века, когда раздались страстные призывы жирондиста Бриссо де Варвилля и знаменитого Марата, подхваченные в начале 19 столетия социалистами-утопистами, мало кого обеспокоили. И только во второй половине 19 века, когда ясно вырисовалась реальная опасность для института частной собственности не со стороны отдельных его нарушителей в лице воров и грабителей, а со стороны всего класса неимущих, — только тогда вопрос о значении экономического фактора преступности приковал к себе внимание и стал «весьма спорным».

У нас нет ни надобности, ни желания подробно знакомить наших читателей в настоящей работе на узкую тему о значении голода для преступности со всеми разнообразными теориями о влиянии экономического фактора на различные преступления и с их ожесточенною взаимною критикою. Для наших целей будет достаточно указать, что эти теории с успехом могут быть сведены в три основные группы. Две группы стоят на двух различных флангах, а третья занимает центр — середину. Консерватор и уголовный антрополог барон Гарофало, клерикалы Ростан и Анри Жоли, отвергая значение экономического фактора преступности, видят причину преступлений в отсутствии морального чувства, в стремлении к наслаждениям, в погоне за наживою, в развращенности, атеизме и т. п. Наоборот, криминалисты-социалисты придают решающее значение именно экономике. Стоящие посередине между этими флангами криминалисты либерального крыла также признают значение за экономическими причинами, но признают его далеко не так решительно, как левый фланг, часто с разными оговорками, считая преступность продуктом разнообразных факторов и во всяком случае не связывая ее с институтом частной собственности. Сторонники второй и третьей группы черпали свои доказательства из разнообразных источников, но чаще всего и с особенною охотою из сопоставления погодного движения преступности с различными показателями экономического положения, с принадлежностью к той или другой профессии, с высотою заработной платы, с хлебными ценами, с индексами стоимости нескольких десятков предметов первой надобности, с количеством безработных и проч. Только сторонники первой из названных нами теорий оказались не склонными прибегать к этим доказательствам и в частности к наиболее распространенному — к сопоставлению преступности с неурожаями. Конечно, они не могли пройти молчанием этот самый употребительный метод изучения вопроса о влиянии экономического фактора, но вместо того, чтобы критиковать и опровергать правильность пути, избранного их научными и идеологическими противниками, они ограничились всего несколькими короткими замечаниями. Так, Жоли указывает, что «неурожаи—исключительное явление, а воровство постоянное; неурожаи встречаются все реже, а воровство растет». Точно так же и Гарофало признает, что голод, коммерческие кризисы способны лишь превратить один вид преступности в другой, делая из вора грабителя, из менее опасного преступника—более опасного, так как только бесчестный может стать преступником.

Но не только противники признания большого влияния за экономическим фактором оказались склонными отрицать значение для преступности неурожаев и хлебных цен. Не раз было высказано мнение, что теперь, когда хлебные цены регулируются не местным урожаем, а мировым, и при развитых путях сообщения и международном торговом обороте местные неурожаи потеряли всю свою прежнюю силу, как факторы хозяйственной жизни страны, а потому и безразличны для преступности. Такие предположения привели, с одной стороны, к тщательной проверке прежней теории о решающем значении хлебных цен для движения преступности, а с другой — к пользованию новыми методами для учета влияния экономического фактора. Из нескольких работ, авторы которых воспользовались первым методом в более близкие к нам годы и вместе с тем пришли к выводу о сохранении за хлебными ценами их прежней решающей роли для преступности¹ особенно должна быть отмечена работа немецкого исследователя Берга. Он прямо поставил себе задачу выяснить влияние хлебных цен в такой промышленной стране, как Германия, и за такие сравнительно поздние годы (1882—1898). когда, казалось, предположения об утрате хлебными ценами их прежнего значения для преступности должны были бы получить блестящее подтверждение. Но этого не случилось. Число осуждавшихся за воровство в течение всего исследуемого периода было в прямом соотношении с хлебными ценами. Не столь очевидна такая же связь между хлебными ценами и другими имущественными преступлениями, но она также констатирована автором. Если так оказалось в Германии, то тем скорее так должно было быть в России. И действительно, появившиеся до настоящего времени исследования в России, все без исключения, пришли к признанию за урожаями в России их прежнего значения для преступности. Но обследованные периоды не захватывали времени ранее 1907 г. Две статьи настоящего сборника, В. И. Куфаева и Д. П. Родина, по отношению к двум обширным земледельческим губерниям должны рассеять всякие сомнения о мнимой утрате в XIX и XX столетиях урожаями и хлебными ценами их громадного влияния на преступность. Поистине урожаи и хлебные цены держат преступность «в своих руках». Из повиновения им она еще не решается выходить и остается вполне им послушной. Наше личное изыскание о влиянии на преступность последнего пережитого голода показало нам, что преступность превращается в беспрекословную рабу, когда приходится говорить не о той или другой высоте урожая или о той или другой степени неурожая, а о полном неурожае.

Под сомнение было поставлено не только значение в настоящее время урожаев и хлебных цен для преступности, но и целый ряд других вопросов. Внимательная разработка проблем способствовала тому, что вместо суммарного разрешения вопроса о влиянии неурожаев на преступность были выдвинуты новые задачи, из которых каждая требовала своего особого рассмотрения и особого ответа исследователя. Углубленному изысканию соответствовала новая методология вопроса. В наши задачи не входит подробное ознакомление с нею читателя, но так как методологические вопросы неизбежно пришлось бы в той или другой степени затрагивать в каждой из трех статей о преступности в настоящем сборнике, то является необходимым коснуться их и тем самым избежать излишнего повторения.

В более ранних работах влияние урожаев нередко исследовалось по отношению ко всей преступности, без разделения последней на ее основные виды. Наоборот, новые изыскания правильно или совсем отказались от этого или дополнили свои исследования изучением также и отдельных групп преступлений. Вся преступность представляет из себя сумму весьма различных слагаемых. Одни из слагаемых — весьма велики и составляют наибольшую часть всей суммы, другие — весьма незначительны. Одни из них совершенно непохожи на другие, резко отличаясь не только по основным мотивам преступников, но также и по их возрасту, полу, социальному положению и пр. Социологически и психологически государственный преступник представляет из себя совсем иной тип, нежели имущественный преступник или преступник против личности. В одних из преступлений имущественный интерес правонарушителя бросается в глаза, в других он замаскирован или прикрыт, в третьих он отсутствует. Это обстоятельство первоначально не обратило на себя должного внимания, но в новейших работах оно учитывается с самою большою тщательностью. При этом исследователи не останавливались на делении всей преступности на ее основные группы (преступления против государства, против личности, против собственности и проч.), но пошли еще дальше, обратившись к дроблению и этих крупных слагаемых. И так, напр., исследуется влияние урожаев не только на имущественные преступления вообще, но и на отдельные виды имущественных преступлений в частности. Основания для такого дробления те же самые, которые требуют рассмотрения влияния урожаев не на всю преступность, а на указанные нами ее основные группы. В самом деле в группу, например, имущественных преступлений входят такие резко различные деяния, как кража и поджог, разбой и мошенничество и др. Среди преступлений против личности весьма различны не только убийство и клевета, но и различные виды убийств (например, детоубийство и убийство в драке).

Надо, однако, признать, что уголовная этиология, поставив вопрос о необходимости расчленений преступности при выяснении влияния на нее урожаев, не пришла к единообразному решению; значительное большинство исследователей сошлись лишь в признании прямого соотношения между хлебными ценами и тайными похищениями, но приходили иногда к прямо противоположным выводам относительно многих других преступлений. Так, например, одни признали, что мошенничество чаще, совершается в урожайные годы, так как будто бы связано не с угнетенным и затихшим рынком, а, наоборот, с деятельным и оживленным, но другие с этим несогласны и доказывают и здесь прямое соотношение с хлебными ценами. То же самое разногласие и притом в еще более резкой форме надо отметить относительно преступлений против жизни. Распространено мнение об обратном соотношении между урожаями и убийствами, но и оно не общепринято. Одни связывают возрастание убийств с потреблением алкоголя, возрастающим в урожайные годы, другие правильно требуют и здесь отдельного рассмотрения различных преступлений против жизни, так как некоторые из них нисколько не связаны с алкоголем. Автор этих строк, так же как и двое других, говорящих в этом сборнике о влиянии урожаев на преступность, считаясь с указанным нами требованием методологии, поставил своею задачею проследить влияние урожаев не только на отдельные группы преступлений, но и на отдельные преступления (поскольку это позволяли наши материалы), и притом и на такие, которые до сих пор еще не были обследуемы. Богатые материалы «Сводов статист, сведений» позволили В. И. Куфаеву и Д. Я. Родину пойти в этом отношении еще далее и привлечь к своему исследованию не только данные о преступлениях, но и о самих преступниках, в связи с их возрастом, полом, местом совершения преступления, профессией и проч.

Из других поправок и приобретений методологического характера отметим стремление сравнивать преступность данного года с урожаями не только этого же года, но также предшествующего и даже еще более раннего. Прежде было распространено сравнение преступности и урожаев одних и тех же лет. Это было не вполне правильно, так как между временем совершения преступления и его учетом уголовною статистикою проходит некоторый период. Этот период менее продолжителен, если преступление учитывается по моменту заявки о нем, подачи жалобы следственным или судебным властям. Он значительно продолжительнее, если преступление учитывается по моменту вынесения судебного приговора. Помимо необходимости обратить внимание на признаки хронологическою порядка, правильно было указано, что влияние неурожая может сказаться, при наличии определенных условий, лишь спустя некоторый срок и продолжаться различное время и сказываться даже тогда, когда статистика урожаев или хлебных цен уже зарегистрировала их изменения в противоположном направлении. Сравнение урожаев и преступности теперь потребовало не простого их сопоставления, а глубокого анализа и самого вдумчивого их изучения. Наряду с этим явилась возможность воспользоваться чисто математическим методом корреляций, получившим применение в различных статистических изысканиях, но лишь в самых редких случаях в уголовной социологической литературе за границей. В русской литературе по этиологии преступности этот метод впервые применяется авторами помещенных статей В. И. Куфаевым и Д. П. Родиным. Сторонники признания решающего значения за хлебными ценами для движения преступности с удовольствием увидят, что их выводы, к которым они пришли путем аналитического изучения кривых, нашли подтверждение и при использовании метода корреляций.

В криминологической литературе вообще и по изучению экономических факторов в частности был также поднят вопрос: выявляется ли преступность полнее из цифр возникших судебных дел или из цифр осужденных. Доводы были представлены в пользу того и другого решения и поэтому в новых исследованиях стали встречаться одновременно те и другие материалы. Так же поступили и авторы всех трех статей о преступности в настоящем сборнике.

Наконец, так как в общей экономической литературе был по отношению России поднят спор о сравнительном значении для жизни страны урожаев и хлебных цен, и были высказаны на эту тему различные мнения, то новая методология потребовала сравнивать движение преступности не только с движением хлебных цен, но и с движением урожаев. Так поступил Е. Н. Тарковский в работе, напечатанной уже в 1898 г. Очень тщательное исследование автора привело его к выводу о влиянии на преступность как урожаев, так и хлебных цен.

Таковы наши важнейшие вступительные замечания методологического характера. Они — не исчерпывающего содержания, и с некоторыми другими из них читатель встретится в отдельных статьях ниже.

Содержанием статьи автора этих строк является изучение влияния голода 1921—1922 г.г., а двух других статей _:— В. И. Куфаева и Д. П. Родина— исследование преступности в период с 1892 по 1913 г.г. в связи с хлебными ценами и урожаями. Оба последние автора пользовались более или менее одними и теми же богатыми материалами, опубликованными довоенной уголовного статистикою. В значительно более тяжелом положении оказался автор этой статьи. Всем инициаторам сборника но исследованию влияния урожаев представлялось недопустимым обойти молчанием влияние последнего голода на преступность. Такое умолчание было бы большим пробелом задуманного труда, в котором значительная часть тем и содержания продиктованы только что пережитым голодом. Между тем, статистика осужденных была введена лишь с февраля 1922 г., и притом собирание этих материалов началось во многих губерниях республики еще позднее, а опубликование их не последовало еще и до сих пор. Вообще печатных материалов почти совсем не оказалось. Но неопубликованные сырые материалы в виде различных таблиц ведомственной отчетности уже имелись в некоторых центральных органах. Они не всегда были исчерпывающей полноты и не всегда стояли на должной высоте со стороны регулярности их поступления, а иногда заставляли желать лучшего относительно их фактической правильности. Но они были, однако, при критическом отношении к ним, пригодным для выводов материалом. Такой характер носили таблицы ежемесячной отчетности центральных управлений государственной милиции и уголовного розыска. На местных органах милиции и уголовного розыска лежала обязанность кратких записей о заявляемых им частными гражданами, правительственными органами и проч. преступных деяниях. Сделанные заявления подлежали особой классификации по группам преступлений с выделением некоторых отдельных преступных деяний. Ведомости такой отчетности оказались достаточно полными лишь за период с января 1922 г., когда голод достиг высшей степени своего развития и с весны того же года начал уменьшаться. Наличие такого статистического ежемесячного материала навело на мысль об изучении влияния голода не в пределах более или менее длинного ряда лет, а в границах 12 месяцев одного и того же года. Так как уголовная этиология уже давно раскрыла законы помесячного распределения различных преступлений, то мы хотели выяснить, были ли эти законы нарушены голодом, и если были, то как и почему. В некоторых случаях представилось возможным привлечь и рассмотрению сведения о преступности за 1921 г. и за 1923 г. Первоначально не было разграничения функций по принятию заявлений о совершенных преступлениях между органами милиции и уголовного розыска. Такое разграничение последовало лишь после издания приказа начальника уголовного розыска Республики за № 22 от 24 мая 1922 г., когда на органы уголовного розыска было возложено производство дознания по обще-уголовным преступлениям, а на милицию — составление протоколов по делам частного обвинения. Но так как этот приказ получил силу только там, где имелись органы уголовного розыска, а они имелись далеко не везде, где были органы милиции, то приказ не везде получил одинаковое фактическое применение: органы милиции продолжали принимать заявления о совершенных преступлениях и отчитываться в этой своей деятельности. Сравнение очень большого количества ведомостей местных губернских и областных органов розыска и милиции показало нам, что отчеты последней всегда дают более аккуратные и полные сведения. Сравнение же их по месяцам в течение всего 1922 г. показало одну и ту же картину движения заявлений о совершенных преступлениях: были различны цифры отчетных ведомостей этих органов, но характер изменения этих цифр был в тех и других ведомостях один и тот же. Так как цифры заявленных преступлений оказывались более значительными в ведомостях милиции, то мы предпочитали пользоваться сведениями именно этих ведомостей. Но так как ведомости уголовных розысков давали в некоторых графах такие сведения, которых не было в ведомостях милиции, то в таких случаях нам оказывались полезными отчеты этой последней²

Кроме этих сырых материалов, мы воспользовались индивидуальными листками на осужденных в 1922 г. в голодавшей Уфимской губернии, совершивших кражи во вторую половину 1921 г. и в первую половину 1922 г., выяснив по ним некоторые характерные моменты (см. об этом ниже). Очень небогатая литература о преступности в связи с голодом использована нами полностью и указана в соответствующих местах нашей работы. В этом отношении мы более всего извлекли материалов из книги «О голоде» (Светлой памяти В. Г. Короленко) и из брошюры врача Василевского «Жуткая летопись». Взятые отсюда сведения о людоедстве и трупоедстве мы пополнили сведениями из других источников и имели возможность ознакомиться с некоторыми подлинными делами по таким преступлениям, откуда также взяли материалы³. В итоге наших поисков мы располагали цифровыми сведениями и бытовым материалом, которые и дали нам возможность построения наших выводов. Мы строили их большею частью из сравнительного изучения помесячного движения заявлений о преступлениях по голодавшим и неголодавшим губерниям, разбивая все пространство республики на два района — голодавший и неголодавший. В первый район вошли следующие республики, губернии и области: Самарская, Саратовская, Марксштадтская, Царицынская, Астраханская, Калмыцкая, Уфимская, Марийская, Чувашская, Татарская, Симбирская (Ульяновская), Башкирская, Вятская, Вотская, Екатеринбургская, Челябинская, Крымская, Ставропольская, Терская, Донская и Киргизия⁴. Во второй район вошли все остальные губернии и области Союза (кроме Украины). Губернии, не приславшие своих отчетов или приславшие их неполно, указаны нами в примечаниях. Относительно указанного разделения губерний на голодавшие и неголодавшие возможны некоторые возражения: отнесенные в группу неголодавших губерний административные единицы оказывались в действительности также пострадавшими от неурожая. Если эти возражения имеют известную силу, то, во всяком случае, нас нельзя упрекнуть в обратном, т.-е. отнесении неголодавших губерний к голодавшим. Таким образом, наши выводы о преступности в голодавшем районе остаются в силе, но преступность неголодавшего района могла находиться под влиянием того же голода. Наши исследования это и показали с несомненностью относительно такой большой группы преступлений, как кражи и грабежи, и относительно таких серьезных преступлений, как убийства. Размеры неурожая и прекращение внешней торговли делали всю страну, собственно говоря, голодавшею, и разница по отдельным губерниям сводилась часто лишь к степени недоедания.