Письмо Г. Н. Сафонова Н. С. Хрущеву с анализом причин, приведших к нарушениям законности в деятельности органов госбезопасности и к неэффективности прокурорского надзора. 23 декабря 1954 г.
23 декабря 1954 г.
Вх. № 2316
Товарищу Хрущеву Никите Сергеевичу!
Все это время после освобождения от должности Прокурора Союза ССР мне пришлось много подумать о причинах, которые на протяжении многих лет приводили к политическим извращениям и провалам в деятельности органов госбезопасности и к неэффективности прокурорского надзора, за расследованием дел этими органами.
Восстанавливая в памяти известные мне факты, сопоставляя и анализируя их в свете последних событий, я старался во всем этом разобраться и ответить на вопрос: почему уже после постановления ЦК ВКП(б) и СНК СССР от 17 ноября 1938 года, вскрывшего факты массовых необоснованных репрессий, избиений партийных кадров, грубейших нарушений законности в период, когда органы госбезопасности возглавлялись Ежовым, — почему в настоящее время ЦК и Правительству вновь приходится разбираться с серьезными рецидивами аналогичных нарушений?
1. При анализе причин создавшегося положения прежде всего обращает на себя внимание тот факт, что после смерти Феликса Эдмундовича Дзержинского и В. Р. Менжинского, органами государственной безопасности все время руководили заклятые враги нашей партии и государства (Ягода, Ежов, Берия, Меркулов, Абакумов и второй раз Берия). Ни в одном государственном органе подобного положения не было.
За все это время лишь около полутора лет руководителем органов безопасности работал преданный партии человек — тов. Игнатьев. Однако, и он в тех условиях, в которых находился, не смог во всем разобраться и повернуть деятельность Министерства Госбезопасности на правильный путь.
Используя свое высокое официальное положение, оказанное им доверие и ту огромную власть, которая опиралась на мощь государственного органа, наделенного чрезвычайными правами, и особенно на скрытую от глаз и по существу полностью бесконтрольную оперативно-агентурную его деятельность, — враги партии, пробравшиеся к руководству делом государственной безопасности, широко использовали органы госбезопасности в своих преступных целях. Возбуждая повышенную подозрительность, добиваясь на этом основании расширения рамок уголовной репрессии по политическим делам, привлекая к ответственности ни в чем неповинных граждан, они старались вызвать озлобление в народе, перебить преданные партии кадры, очернить честных работников, сея к ним недоверие, и расправлялись с неугодными им людьми.
В условиях соблюдения требований социалистической законности осуществить эти преступные намерения было бы невозможно. Поэтому, враги партии в качестве одной из основных целей своей вражеской работы ставили подрыв социалистической законности, являющейся основой государственного порядка.
2. С изданием постановления ЦК ВКП(б) и СНК СССР от 17 ноября 1938 года в деятельности органов государственной безопасности и в прокурорском надзоре была создана твердая основа законности. Правда, уже тогда в указаниях Н.К.В.Д., на которые имеется ссылка в этом постановлении, были предусмотрены некоторые отступления от закона (разрешалось следователям составлять т.н. «обобщенные протоколы» и т.п.).
После издания постановления, новые люди, в большом числе пришедшие в органы госбезопасности, прокуроры, надзирающие за этими органами и судьи, разбирающие их дела, очень активно включились в работу по исправлению допущенных беззаконий. Они тщательно проверяли жалобы и старые дела, добивались отмены неправильных постановлений «троек», особого совещания и судебных органов. Пересмотрены были многие десятки тысяч дел. Опираясь на постановление партии и правительства, прокуроры требовали и впервые за все это время реально добились строгого соблюдения законности при расследовании дел.
Однако, продолжалось такое положение не долго. Примерно через год после принятия постановления, органам МВД, которыми в то время руководил Берия, было дано указание о возможности применения к обвиняемым мер воздействия. Было предусмотрено, что вопрос о применении этих мер в каждом конкретном случае решается начальником областного управления (и вышестоящими руководителями) по своему усмотрению. Прокуратура за этой сферой деятельности надзор не осуществляла.
Указание о применении мер воздействия находилось в очевидном противоречии с законом и опрокидывало принцип строгого соблюдения законности, положенный в основу постановления от 17 ноября 1938 года. В статье 136-й действующего Уголовно-процессуального кодекса (УПК) ясно записано: «следователь не имеет право домогаться показания или сознания обвиняемого путем насилия, угроз и других подобных мер».
3. После получения указания на местах, прокурорский надзор оказался в очень тяжелом положении. В самом деле, если узаканивалось при расследовании дел применение мер воздействия и разрешалось не считаться со ст. 136-й УПК, то что же оставалось тогда считать незаконным?
При создавшемся положении надзор прокуратуры стал вырождаться в формальный, по преимуществу, надзор за соблюдением процедурных (процессуальных) правил. К прокурорам стали поступать от арестованных полные возмущения жалобы о грубом в отношении их нарушении закона. Не имея возможности сообщить правду, прокуроры вынуждены были давать жалобщикам явно невразумительные, дискредитирующие прокуратуру ответы.
В существе следственных дел, во многих случаях, стало чрезвычайно трудно разобраться. Искусный следователь мог так гладко записать в протоколе вымышленные показания обвиняемого, к которому применялись меры воздействия, что они выглядели убедительней, чем действительные, правдивые показания, записанные неопытным следователем. Честные следователи потеряли критерий истины. Нередко обвиняемые, желая в дальнейшем избежать применения в отношении их незаконных методов следствия, давали ложные показания на себя, а также на других лиц, когда от них требовали назвать соучастников. Такие протоколы показаний использовались затем как основание к арестам других граждан.
Между тем, особенность показаний по политическим делам состоит в том, что их во многих случаях невозможно проверить на основе объективных фактов. Если в милиции гражданин при допросе сознался в совершении кражи со взломом, то прокурору нетрудно выяснить, была ли в действительности кража, где украденные вещи и т.п. Но как можно проверить показания обвиняемого о том, что встретившись с другим лицом, он наедине с ним обсуждал планы проведения антисоветской работы? Ведь если допросить это второе лицо, то его отказ признать факт антисоветского разговора не может опровергнуть показаний, так как отрицание в этом случае может быть расценено как естественное для преступника нежелание сознаться в преступлении.
При осуществлении надзора многие дела вызывали у прокуроров серьезные сомнения, но доказать необоснованность предъявленных обвинений они не могли, так как опорачивать показания обвиняемых по признаку вынужденного их характера было нельзя.
4. Нередко обвиняемые от данных ими показаний отказывались, ссылаясь на то, что они вынуждены, и давали новые показания. В большинстве случаев было невозможно установить — первые или вторые показания правильны. Дело в том, что правильными показаниями иногда были первые.
Некоторые обвиняемые давали ложные показания, оговаривая себя и других только из одной боязни, что к ним могут быть применены незаконные приемы следствия. Иногда это делалось даже без какой-либо угрозы со стороны следователя применить меры воздействия. О том, что такие меры применяются органами госбезопасности было населению довольно широко известно.
После того, как разрешено было применять меры воздействия, органы государственной безопасности были поставлены в такие условия, что их побаивались не только враги. Это разрешение открывало возможности для нечестных работников сфабриковывать какие угодно показания, получить компрометирующий материал на любого человека. В связи с этим некоторые местные руководители, помнящие, как в 1937-38 годах ряд работников (в том числе большое количество прокуроров), пытавшихся прекратить беззакония, были по ложным показаниям арестованы либо скомпрометированы, — избегали ссориться с органами государственной безопасности и в тех случаях, когда ссориться было необходимо.
В условиях применения незаконных приемов следствия нужно большое личное мужество, чтобы противостоять необоснованным домогательствам следователя.
Как показала следственная практика, лишь немногие (не более одного из десяти) могли выдержать меры воздействия. Остальные давали показания (действительные и вымышленные) об антисоветской деятельности.
Такая система работы, естественно, развращала работников, создавала широкие возможности для беспринципного карьеризма. Проверка дел, по которым были вскрыты явные факты фальсификации следствия, показала, что в большинстве случаев мотивом, которым руководствовались работники, встав на нечестный путь искусственного создания обвинений против советских людей, было желание отличиться в глазах начальства.
5. В начале 1940 года Прокуратурой, Наркоматом Юстиции и НКВД было получено явно незаконное указание, подписанное Зам. Председателя СНК СССР Вышинским, в котором предлагалось, вопреки закону, запретить судам по делам НКВД освобождать из-под стражи оправданных в суде граждан без согласия на это соответствующих начальников областных управлений НКВД. Прокурорам запрещалось без согласия начальников НКВД освобождать из-под стражи граждан, в отношении которых в ходе следствия прокуратура вынесла постановление о прекращении дела и освобождении обвиняемого из-под ареста.
Таким образом, органам государственной безопасности было предоставлено совершенно реальное право надзора за прокуратурой и судом. Это, конечно, подрывало авторитет прокурорского надзора и судебных органов, который и без того не шел ни в какое сравнение с раздутым авторитетом органов госбезопасности. Поскольку граждане, оправданные судом по делам НКВД, в отступление от общего законного порядка направлялись из зала суда обратно в тюрьму, — это дискредитировало суд в глазах населения.
Только в мае месяце 1953 года, по представлению Прокуратуры СССР, правительство, несмотря на возражения Берия, отменило это незаконное указание.
Непосредственным поводом к изданию в 1940 году этого указания послужил тот факт, что работник Главной военной прокуратуры т. Гаврилов внес протест, предлагающий отменить вынесенное в 1937 году решение о репрессировании одного командира, быв. члена Московского военного округа, арестованного в тот период, когда по указанию Ежова проводился массовый разгром военных кадров. Проверив поступившую в прокуратуру жалобу, тов. Гаврилов пришел к выводу, что обвинение не доказано, и поэтому внес протест.
Берия нашел удобным использовать этот случай, чтобы резко изменить практику пересмотра дел 1937-38 годов и следственную практику органов НКВД. Дело было соответствующим образом доложено товарищу Сталину, который лично по телефону потребовал от тов. Гаврилова объяснения по этому факту.
6. Вскоре после данного случая Берия стал сам председательствовать на заседаниях особого совещания и сразу же круто изменил направление в его работе. Все до одного включенные в повестку протесты прокуратуры, предлагающие отменить необоснованные постановления «троек» и особого совещания, вынесенные в 1937-1938 годах по сфальсифицированным делам, — были отклонены. Равным образом были отклонены все представления местных органов НКВД, которые, в результате проверки жалоб, сами признавали осуждение граждан неправильным и поставили вопрос об отмене соответствующих решений «троек».
Прокурор Союза ССР тов. Панкратьев попытался на этом заседании особого совещания защитить протесты прокуратуры и возражать Берия, но тот с присущей ему наглостью и бестактностью тут же в присутствии многих работников НКВД и прокуратуры так грубо отчитал его, что после этого Панкратьев вообще перестал бывать на особом совещании. Этот конфликт в то время работниками прокуратуры ставился в какую-то связь с последовавшим освобождением Панкратьева (по другому поводу) с поста Прокурора СССР.
Прокурором Союза ССР вместо Панкратьева был назначен, до того никому неизвестный, работник НКВД т. Бочков, не имеющий никакой юридической подготовки да и других данных для занятия этой должности. Он сам был до крайности удивлен этим назначением. Тов. Бочков резко изменил практику надзора прокуратуры за органами государственной безопасности. Он приказал изъять из особого совещания все нерассмотренные протесты прокуратуры для нового изучения дел и после этого пересмотр постановлений «троек» и особого совещания практически почти совершенно прекратился. Такую же линию т. Бочков стал проводить и на Пленуме Верховного Суда СССР.
На особом совещании обычно присутствовало много периферийных работников, и произведенный лично Берия поворот практики особого совещания естественно произвел на них соответствующее воздействие. Поскольку на особом совещании по старым делам признавалось правильным осуждение при наличии одного лишь какого-либо весьма сомнительного доказательства или даже при отсутствии официальных доказательств, на основании ничем не подтвержденных оперативных данных, — оценка материалов по новым следственным делам также стала резко меняться.
Все эти события работники суда и прокуратуры должны были расценивать как следствие допущенного ими либерализма и притупления бдительности по делам о контрреволюционных преступлениях.
8. Фактически отход от позиции постановления ЦК ВКП(б) и СНК СССР от 17.XI.38 года пошел и подругой линии. Вопреки установленного действующим законодательством порядка подсудности все большее и большее количество дел передавалось на рассмотрение особого совещания.
В начале войны по постановлению ГОКО почти все дела органов госбезопасности стали направляться на рассмотрение особого совещания. Особому совещанию предоставлено было право назначать меры наказания не до 8 лет лишения свободы, как это было предусмотрено официальным положением о нем, а вплоть до расстрела.
Все эти мероприятия, проведенные Берия, выражали, как бы, огульное недоверие судебным органам и прокуратуре.
Новый порядок рассмотрения дел был во всех отношениях неправильным. Его введение привело к невероятной волоките, затормозило в условиях войны борьбу с изменниками родине и другими преступниками и поставило в особо тяжелое положение граждан, привлеченных к ответственности по недостаточно проверенным материалам. Вместо того, чтобы по окончании следствия сразу же на месте рассмотреть дела в военных трибуналах, их гнали из Владивостока, Мурманска, Харькова и других далеких и близких мест в Москву и там они по многу месяцев лежали в ожидании очереди, а обвиняемые переполняли тюрьмы, в том числе и в прифронтовой полосе.
По соображениям принципиального порядка нельзя вообще признать нормальным присвоение судебных функций административному органу — особому совещанию. Такой порядок рассмотрения дел не соответствует принципам законности и прямо противоречит нашей конституции, предусматривающей право обвиняемого на защиту. О каком же праве на защиту могла идти речь, когда дела на особом совещании рассматривались без вызова обвиняемых, лишенных, в силу этого, возможности дать свои объяснения.
Впервые особое совещание было учреждено в России в 1881 году императором Александром III по представлению Министра внутренних дел графа Игнатьева и согласно положению о нем имело право ссылать на 5 лет в отдаленные места империи.
По окончании войны постановление ГОКО отменено не было и МГБ само определяло, какие дела направлять на особое совещание и какие в суд. В особое совещание продолжали поступать тысячи дел.
Представляется, что враги нашей партии специально добивались такого опасного для государства положения, когда один и тот же орган сам возбуждает, сам расследует и сам судит.
Основная роль во всем этом принадлежит Берия, который, проводя свою вражескую линию, добивался, как теперь стало ясно, создания условий для массовой фальсификации дел и материалов и бесконтрольности в работе органов государственной безопасности.
9. Массовым извращениям в деятельности органов государственной безопасности на протяжении столь длительного периода времени способствовал тот факт, что МГБ (МВД) было поставлено в ненормальное положение в системе государственных органов.
При всем чрезвычайно важном значении функций охраны безопасности государства, не следовало допускать столь большой концентрации власти в одном государственном органе, что позволило ему фактически почти совсем уйти от контроля.
Был создан государственный орган, который имел мощный аппарат для наблюдения с разветвленной, всюду проникающей сетью сотрудников и агентов; свою армию (войска МГБ); свой суд (особое совещание); свои места заключения (внутренние тюрьмы и особые лагеря) и зависимую от него систему прокуратуры и трибуналов, войск МВД. Именно этой прокуратуре и этим трибуналам было по положению поднадзорна и подсудна основная часть дел, расследуемых МГБ.
Будучи приравнен в правах к армии, аппарат этого органа, выполняющий политические функции, действовал на основе принципов воинской дисциплины и субординации, что несомненно усиливало личную власть руководителей этого органа.
10. Органам государственной безопасности был создан непомерный авторитет, отнюдь не оправданный их работой.
Это обстоятельство, несомненно, притупляло бдительность в отношении недостатков в работе этих органов. Органы государственной безопасности фактически были поставлены в особое положение. Партийный контроль в отношении их осуществлялся недостаточно. В большинстве республик и областей они практически были свободны от партийной критики.
Только этим обстоятельством можно объяснить, что участие секретарей Обкомов ВКП(б) в работе «троек» не предотвратило массового осуждения необоснованно арестованных граждан.
За последние годы мне лично неизвестно ни одного случая, чтобы Секретари Обкомов партии отказали органам госбезопасности в согласии на арест коммунистов. По делам прокуратуры такие случаи отказов были и, надо признать, не так редко.
Быв. Министру госбезопасности Белорусской ССР Цанава не стоило большого труда по вздорным, клеветническим материалам добиться от ЦК ВКП(б) Белоруссии постановления об освобождении от должности прокурора республики тов. Ветрова. Будучи глубоко партийным, принципиальным и волевым человеком, тов. Ветров резко ставил вопрос о беззакониях Цанава, отказывая ему в санкциях на аресты. По предложению Цанава ЦК Белоруссии утвердило прокурором БССР совершенно «ручного» прокурора войск МГБ т. Артеменко, который и по деловым качествам никак не соответствовал этому назначению. Более 6-ти месяцев я возражал против этого решения, не проводя его в жизнь, но смог добиться его пересмотра только в отношении назначения Артеменко. Тов. Ветров два года был без дела. Пришлось дважды зачислять его на годичные курсы переподготовки. Самое тяжелое в его положении было то, что он фактически был лишен возможности дать объяснения и опровергнуть нелепые обвинения, выдвинутые в записке Цанава, переписанной и посланной Абакумовым в ЦК ВКП(б). В этом документе были ссылки на «оперативные данные», и поэтому прежнее руководство административного отдела ЦК не считало возможным показать его тов. Ветрову и затребовать от него объяснения по этой записке.
Отделался легким испугом А. Кабулов (брат б. Зам. Министра МВД), дело которого по письму прокуратуры разбиралось в КПК у тов. Шкирятова. Кабулов, будучи в командировке, в присутствии группы подчиненных работников зверски избил заключенного.
Слабым контролем и излишним доверием к руководству МГБ (МВД) можно объяснить тот факт, что во многих звеньях этой системы были до крайности раздутые штаты. Иногда такое положение побуждало работников, за отсутствием загрузки серьезной работой, создавать разные надуманные дела и затягивать следствие, чтобы показать в отчетности увеличенные остатки дел и тем самым создать впечатление деятельной борьбы с врагами советского государства.
То, что органы государственной безопасности были поставлены в особые условия в государстве, помимо всего прочего, воспитывало у работников этой системы некритическое к себе отношение и портило тех товарищей, которые в большом числе по партийным мобилизациям вливались в эти органы, но не сыграли там заметной положительной роли.
Одним из тяжелых для государства последствий разрешения работникам применять меры воздействия является дисквалификация следственного аппарата органов государственной безопасности. Неудивительно, что следственная работа, имеющая решающее значение в деятельности этих органов, находится в настоящее время на низком уровне. Это обезоруживает органы госбезопасности в столь ответственное время в борьбе с действительными врагами нашего государства.
Министерством Госбезопасности не проводилось, по существу, никакой работы по обобщению следственного опыта, по разработке методических указаний и пособий для следователей о наиболее эффективных приемах следствия, об искусстве проведения допросов, очных ставок и т.п. Не изучались и не анализировались методы следствия, применяемые в других странах. Расчет на результативность мер воздействия, по-видимому, избавлял от необходимости ломать голову над этими вопросами. Между тем, следствие это очень сложная и тонкая работа. Потребуется много и упорно поработать над поднятием уровня следствия и квалификации следственных работников.
Некоторое знакомство с кадрами органов государственной безопасности позволяет прийти к выводу, что даже среди руководящего их состава было мало работников с высшим образованием и была низка общая культура. Это получилось, по-видимому, потому, что чрезмерно увлеклись не дающим ничего законченного чекистским образованием, вместо того, чтобы ясно определить профиль кадров и ориентироваться на высшее юридическое образование, обеспечивающее глубокую политическую подготовку, значение теории права и государства, советского законодательства и высокий общекультурный уровень. При такой ясной ориентировке можно бы было широко вовлекать практических работников в систему заочного юридического образования, как это было проведено в прокуратуре, где последнее время обучались практически почти все не имеющие юридического образования прокуроры и следователи (около 25% их общего числа).
11. Крупнейшие провалы и извращения в работе МГБ (МВД) во многих случаях остались, по существу, безнаказанными.
Незадолго до начала войны Управление МГБ по Краснодарскому краю сфальсифицировало целый ряд больших групповых дел, необоснованно арестовав несколько сотен кубанских казаков-колхозников. Дела эти были сфабрикованы из карьеристических побуждений, путем использования опытных агентов-провокаторов, извращений в оперативной работе и применения незаконных методов следствия. Начальник Краснодарского Управления МГБ, руководивший расследованием этих дел и писавший в центр реляции о раскрытии крупнейшего «заговора», за такие антигосударственные деяния отделался лишь освобождением с занимаемой должности.
Неизвестно, чтобы кто-нибудь из руководящих работников МГБ был наказан за позорный, трудно объяснимый провал нашей разведки, не предупредившей о предстоящем нападении гитлеровских армий на Советский Союз. Этот провал буквально непостижим, поскольку в условиях современной войны немецкое командование для осуществления намеченной операции должно было сосредоточить на границе громадные воинские соединения, авиацию, всю громоздкую военную технику, воинские тылы и т.д. О назначенном походе на восток, а затем и о дне выступления знал каждый солдат немецкой армии. При таком положении мы должны были располагать многими бесспорными данными не только о готовящемся нападении, но и о его точном сроке.
Провал нашей разведки позволил Гитлеру осуществить в сущности авантюрный замысел неожиданного нападения на нашу страну со всеми вытекающими отсюда тяжелыми для нас последствиями.
12. В создании необоснованного авторитета, раздутого значения МВД (МГБ) вражеское руководство органов государственной безопасности старалось использовать тот факт, что наблюдение за этим участком работы было в ведении товарища Сталина, как руководителя партии и правительства.
Им удалось втереться в доверие товарища Сталина и, используя особенности его характера, все время возбуждать у него повышенную подозрительность и недоверие. Они имели возможность систематически представлять в искаженном виде положение о государственной безопасности, а также клеветнические материалы на отдельных лиц и подкреплять свои утверждения сфальсифицированными оперативными данными, которые невозможно проверить, и ложными, вынужденными показаниями арестованных.
Особенно большая роль в этом Берия, который шефствовал над органами государственной безопасности и тогда, когда он не был министром.
Как и все великие исторические личности, товарищ Сталин не был свободен от некоторых недостатков и при всей своей поразительной разносторонности и он не мог объять необъятное.
Если судить по тем указаниям и установкам товарища Сталина в области следственной работы, о которых мне известно, создается впечатление, что под влиянием систематической ложной информации у него сложились неправильные на этот счет предубеждения и он не вполне разбирался в вопросах следствия. Положение усугублялось, как мне кажется, тем, что сам товарищ Сталин, по-видимому, считал себя именно в этой области наиболее компетентным и не склонен был советоваться по этим вопросам.
Вражеское руководство МВД (МГБ), используя возможности постоянного общения с руководителем партии и правительства, постаралось внушить ему предвзятое мнение о работе прокуратуры и судебных органов с тем, чтобы создать впечатление о возможности доверять лишь бдительности органов государственной безопасности. В бытность мою Генеральным Прокурором за все 5 1/2 лет товарищ Сталин ни разу не вызвал меня (так же, впрочем, как и моих предшественников) для обсуждения касающихся следствия вопросов с руководящими работниками и со следователями МГБ, которых он иногда приглашал к себе. Никогда он не вызывал к себе также Министра юстиции и Председателя Верховного Суда Союза ССР.
Прокуратура, являясь органом, надзирающим за следствием в МГБ, была вовсе устранена от обсуждения новой инструкции для следователей МГБ, проект которой составлялся по указанию товарища Сталина и дважды или трижды у него обсуждался. Узнав в частном порядке о подготовляемом Рюминым проекте и убедившись, что в нем намечаются очень серьезные отступления от закона, я поехал к тов. Игнатьеву и попросил его привлечь прокуратуру к работе по составлению инструкции или, хотя бы, выслать экземпляр инструкции и получить наши замечания. Тов. Игнатьев отнесся весьма положительно к этому предложению, но сказал, что ему нужно посоветоваться. Проект инструкции в прокуратуру послан не был.
Почти ни одно решение П.Б. о работе МГБ в Прокуратуру СССР не высылалось и прокуроры узнавали о них в той мере, в какой хотели им сообщить работники МГБ.
Прокуратуре СССР было поручено правительством произвести расследование и привлечь к ответственности маршала артиллерии Яковлева, генерала Волкотрубенко и Зам. министра Вооружений Мирзаханова за принятие на вооружение и запуск в серийное производство конструктивно и технологически недоработанной артиллерийской системы. Расследовав это дело и установив серьезные служебные упущения, усугубляемые неправильной информацией правительства, прокуратура привлекла виновных к ответственности
за должностное нарушение. Однако, через несколько дней после окончания следствия, товарищ Сталин предложил передать дело для нового расследования в МГБ. В тот же день обвиняемые были арестованы, а через некоторое время стали признаваться в проведении вредительства, называя фамилии соучастников.
Мне не оставалось ничего другого, как объяснить своим подчиненным, что прокуратура недооценила политического аспекта этого дела и не сумела полностью разоблачить преступной деятельности обвиняемых, из чего нам следует сделать должные выводы.
Недавно мне стало известно, что этих «вредителей» освободили с прекращением дела.
Только бессовестной информацией руководителей МГБ Грузии и повышенной подозрительностью можно объяснить возникновение такого дела, как дело о так называемых мингрельских националистах. В ходе расследования этого дела, несмотря на признание вины некоторыми обвиняемыми, становилась очевидной нелепость обвинений в мингрельском национализме, говорить о котором было не больше оснований, чем о национализме ярославском. Следствием ничего реального установлено не было, кроме беспринципной склоки, групповщины и карьеризма.
Были и другие подобные случаи явной, бросающейся в глаза переоценки имеющихся фактов и некритического отношения к полученной информации.
13. Созданный незаслуженно большой авторитет органам государственной безопасности и наряду с этим недостаточная авторитетность органов прокуратуры и суда, резкая разница в служебных условиях, в материальном положении сотрудников этих систем порождали у некоторых работников МГБ известное зазнайство, переходящее иной раз в пренебрежительное отношение к работникам суда и прокуратур.
Они, например, считали возможным требовать от судей, чтобы их дела рассматривались не в помещении суда, а во внутренних тюрьмах МГБ. Тем самым сохранялось влияние на арестованных. Чувство превосходства усиливалось от сознания, что органы госбезопасности в свою очередь ведут оперативный надзор за прокуратурой и судом.
Все это приводило к неправильным отношениям, ослабляло позиции прокуратуры, как органа надзора.
К расследованию дела Абакумова и др. в Прокуратуре СССР был допущен лишь узкий круг работников, и тем не менее Рюмин смог, через свои каналы, получить информацию о всех мероприятиях прокуратуры, связанных с этим делом, и использовать эту необъективную информацию в своих целях.
Прокурор отдела по надзору за делами МГБ Прокуратуры СССР Дорон был арестован МГБ СССР в соответствии со специальным указанием в числе 8 человек на основании лишь одних непроверенных показаний работника МГБ СССР Шварцмана. В ходе расследования к Дорону, по указанию Рюмина, применялись незаконные приемы следствия, так что он несколько раз терял сознание. Рюмин беззастенчиво требовал от него показаний на работников прокуратуры, в том числе на Генерального Прокурора. Впоследствии тов. Дорон был освобожден как неправильно арестованный. Случаи, когда в органах госбезопасности добивались показаний на прокурорских работников, были и до этого.
Не стоило большого труда Абакумову добиться отстранения руководства Прокуратуры СССР от надзора за ленинградским делом (об этом Абакумов упоминает в своем письме из тюрьмы на имя Берия). Для участия в деле и оформлении материалов им был приглашен Главный Военный прокурор тов. Вавилов.
Следует отметить, что органы суда и прокуратуры у нас вообще несколько принижены. Это сказывается и в недостаточной их авторитетности, неудовлетворительном материальном положении работников этих очень важных государственных органов и даже на условиях, в которых приходится отправлять правосудие.
Между тем, работники прокуратуры и суда в буквальном смысле слова решают судьбы людей. Их должность публичная, они на виду у народа и поэтому должны быть кристально честны, неподкупны, пользоваться авторитетом среди населения и не только формальным авторитетом. В силу своей работы они постоянно находятся в непосредственном контакте с преступными элементами, которые нередко пытаются подкупить менее устойчивых работников, используя их стесненное материальное положение. Каждая их ошибка это всегда для граждан тяжелая, иногда непоправимая травма. Недаром один политический деятель прошлого сказал, что дешевая юстиция очень дорого обходится народу.
14. Будучи главным виновником и вдохновителем всех политических извращений и беззаконий в деятельности органов государственной безопасности, Берия, после того, как он стал Министром внутренних дел, учитывая ситуацию, решил сделать авантюрный ход, рассчитанный на обман общественного мнения. Он лицемерно выступил в роли поборника законности и разоблачителя фальсификаторов, как это он однажды для отвода глаз уже проделал, когда только что сменил Ежова на посту Наркома.
Думаю, что была у Берия при этом и дополнительная цель: как можно больше скомпрометировать своего предшественника. Однажды Берия в официальной обстановке в присутствии т.т. Горшенина и Круглова завел речь об извращениях в следственной работе и дал мне указание арестовать генерал-майора юстиции Китаева, непосредственно наблюдавшего за следствием в центральном аппарате МГБ СССР в бытность министром тов. Игнатьева. Невыполнение этого указания за отсутствием оснований к аресту тов. Китаева привело к тому, что фамилия Генерального Прокурора СССР уже была взята на заметку, фигурировала в записной книжке Кабулова, и, если бы обстоятельства не помешали, думаю, что на прокуратуру был бы подготовлен соответствующий материал.
Много лет существовала порочная система организации надзора за следствием органов госбезопасности. Наряду с областными и республиканскими прокурорами в областях и республиках за делами этих органов надзирали прокуроры войск МГБ (МВД), причем последним были поднадзорны наиболее важные категории дел. Прокуроры войск МГБ не были в подчинении прокуроров республик и областей и находились в очень большой зависимости от органов МГБ, получая от них очередные звания, квартиры, зарплату, путевки, служебные помещения, транспорт, командировочные и т.п.
Считая вредным такой двойственный надзор, Прокуратура СССР внесла в правительство предложение о ликвидации этой совершенно излишней, дорогостоящей системы прокуратуры, а также и трибуналов войск МВД. Для рассмотрения этого вопроса Советом Министров СССР была образована комиссия. Однако, в это дело вмешался Берия, категорически высказавшийся против ликвидации прокуратуры и трибуналов войск МВД. В связи с возражениями Берия, члены комиссии не согласились с предложением прокуратуры. Вопрос этот был положительно разрешен уже после ареста Берия.
Я написал о том, как сложилась действовавшая до недавнего времени практика возбуждения, расследования и рассмотрения политических дел и практика прокурорского надзора за этими делами.
Эта практика, которую в настоящее время приходится коренным образом пересматривать, сложилась в 1940 году и существенно не менялась до 1951 года.
Такой она была при Берия, Меркулове и при Абакумове, хотя этот политический авантюрист, как мне кажется, вел самостоятельную преступную игру.
После прихода в министерство тов. Игнатьева эта практика стала несколько изменяться. Одно время практически прекратилось применение мер воздействия. Окончательно эта практика была пересмотрена во второй половине 1953 года.
Обо всем этом я написал с полным пониманием того, что объективные условия, в которые фактически был поставлен прокурорский надзор, не снимают, разумеется, субъективной моей ответственности за серьезные недостатки этого надзора, зависимые от самой прокуратуры.
Г. Сафонов
АП РФ. Ф. 3. On. 58. Д. 12. Л. 132-147. Подлинник. Машинопись.