Протокол допроса свидетеля Л. С. Коровина. 27 июля 1951 г.
27 июля 1951 г.
1951 года, июля 27 дня, И. о. Генерального Прокурора СССР государственный советник юстиции 1 класса Мокичев допрашивал в качестве свидетеля с соблюдением ст.ст. 162-168 УПК РСФСР
КОРОВИН Леонид Семенович, 1918 г. р., уроженец г. Н. Удинск, Иркутской области, женат, ст. следователь следственной части по особо важным делам Министерства государственной безопасности СССР, образование высшее юридическое, с обвиняемым состоял в служебных отношениях, происхождение — из рабочих, не судим, член ВКП(б) с 1941 года, постоянное местожительство — г. Москва, М. Колхозная площ., д. 11/3, кв. 105.
ПОДПИСКА: В соответствии со ст. 164 УПК следователь меня предупредил об уголовной ответственности за отказ от дачи показаний и за дачу ложного показания — Л. Коровин.
По настоящему делу я могу показать следующее:
В следственной части по особо важным делам МГБ СССР я работаю с ноября 1947 года, до этого я работал в Управлении. МГБ Свердловской области также на следственной работе.
Как старший следователь следчасти, я все указания получал по работе от заместителей начальника следчасти Комарова, Соколова, а также по отдельным имевшимся в моем производстве следственным делам и от Леонова и Лихачева.
Должен показать, что до прихода в аппарат следственной части по особо важным делам я считал, что основным руководящим документом для нас — следователей органов МГБ, является постановление ЦК ВКП(б) и СНК СССР от 17 ноября 1938 года, которым мы обязывались не допускать нарушений революционной законности и всемерно улучшать качество следственной работы.
Однако трехлетняя практика работы в аппарате следственной части по особо важным делам МГБ СССР убедила меня в том, что бывш. начальник следчасти Леонов и его заместители Лихачев, Комаров и Соколов, поощряемые Абакумовым, это постановление партии и правительства грубо нарушали.
Допускавшиеся в следственной работе грубые нарушения социалистической законности в основном выражались в том, что по большинству дел допросы арестованных не фиксировались протоколами, затягивались, без особой к тому необходимости, сроки ведения следствия и содержания под стражей обвиняемых, применялись к арестованным извращенные методы ведения следствия и, в частности, широко было распространено применение к арестованным физических мер воздействия, санкционировавшееся во всех случаях бывш. Министром Абакумовым.
Покажу по порядку об известных мне конкретных фактах нарушений социалистической законности, допущенных при расследовании отдельных следственных дел в следственной части по особо важным делам МГБ СССР.
Как уже показал — бывш. руководители следственной части Леонов и его заместители Лихачев, Комаров и Соколов, нарушая социалистическую законность, давали следователям и мне в том числе указания не писать протоколов допросов арестованных до получения от них признаний в проведении преступной деятельности.
Так, в январе 1948 года мною велось следствие по делу агента американской разведки Бухаткина, по которому я лично получил от Леонова указание допрашивать арестованного, но не составлять никаких протоколов до тех пор, пока арестованный не будет окончательно разоблачен.
При этом Леонов, узнав, что я все-таки один или два протокола допроса составил, в грубой оскорбительной форме прочитал мне нотацию и снова повторил свое указание без его ведома протоколов по делу Бухаткина не составлять.
В сентябре 1949 года я получил к производству дело на Галкина — бывш. заместителя председателя Ленсовета, арестованного как участник группы подрывников, орудовавших в партийном и советском аппарате Ленинграда.
И по этому делу со стороны заместителя Леонова — Комарова и его помощника (впоследствии заместителя) — Соколова мне было дано указание не писать протоколов допроса, ограничиваться черновыми, рабочими записями до составления так называемого «обобщенного» протокола. В результате арестованный Галкин мною почти в течение месяца допрашивался, но протоколов допроса не составлялось.
Весной 1950 года я вел следствие по делу Эйдинова — бывш. помощника директора Московского автозавода, арестованного за участие в антисоветской националистической организации.
И по этому делу, на этот раз согласно указаний Абакумова, переданных мне Соколовым, протоколы допросов арестованного Эйдинова не составлялись до написания «обобщенного» протокола. После того, как этот «обобщенный» протокол был подписан Эйдиновым, по указанию Соколова два или три протокола допроса этого арестованного были составлены и датированы задним числом.
Мною приведено только три следственных дела (а их можно привести значительно больше), по которым Леонов, Комаров и Соколов давали указания не писать протоколы допросов до получения признаний арестованных, причем эти факты показывают, что такая преступная практика нарушения социалистической законности культивировалась в следчасти на протяжении ряда лет.
Поступали подобные указания и со стороны Лихачева. Мне известно, что по его распоряжениям не писались протоколы допросов по делу агента американской разведки Гаврилова и его сообщников, Лаврентьева, Бермана и других. Когда эти дела в январе 1951 года поступили ко мне в производство, то оказалось, что Гаврилов допрашивался около двух месяцев — ни одного протокола составлено не было, по делу Лаврентьева — за это же время было написано только два протокола.
Социалистическая законность по отдельным следственным делам нарушалась также и тем, что для получения от арестованных признания Абакумов и бывш. руководители следчасти Леонов и его заместители Лихачев, Комаров и Соколов толкали следователей на применение физических мер воздействия.
В подтверждение этого положения приведу такие факты:
Весной 1950 года по указанию Абакумова допрос арестованного Эйди-нова был начат с его избиения, причем «мотивировалось» это необходимостью быстро добиться от этого арестованного признания.
Мне известно, что по представлению руководства следчасти и, в частности, Соколова, Абакумов дал указание о применении физических мер воздействия к арестованным сообщникам Эйдинова — Кляцкину (Клецки-ну), Лисовичу, Шмаглату и некоторым другим.
После усиленной физической обработки арестованных по полученным от них показаниям составлялись «обобщенные» протоколы для информации правительства.
Надо прямо сказать, что полученные в результате таких методов допроса показания и составленные на основании их «обобщенные» протоколы, направленные в правительство, иногда не соответствовали действительности.
Так, по уже упомянутому выше делу Галкина мною был составлен протокол допроса арестованного для направления, в порядке информации, в правительство. Причем составленный мною протокол был подвергнут сначала корректировке Соколовым, а затем в секретариате Министра неким Белоусовым, после чего этот протокол возвратился мне обратно для подписи его Галкиным. Это было, как помню, 15 октября 1949 года.
Когда я прочитал откорректированный протокол, то обнаружил, что ряд обстоятельств, имеющих серьезное значение, был записан в такой редакции, которая не соответствовала данным Галкиным показаниям. Я об этом заявил Комарову и Соколову, причем сказал, что Галкин этот протокол не подпишет.
Комаров и Соколов мне заявили, что протокол Галкина читал Абакумов, он предложил подписать так, как записано в окончательной, откорректированной редакции, и никаких изменений уже вписать нельзя, надо подписывать.
Как я и ожидал, Галкин, прочитав протокол, сделал ряд возражений по нему и стал отказываться от подписи.
Я был вынужден доложить об этом Комарову, который пришел ко мне в кабинет, поговорил с Галкиным и, убедившись, что последний протокол подписывать отказывается, тут же взял палку и стал бить арестованного.
Конечно, после такого убеждения Галкин протокол подписал, и этот документ был направлен в Совет Министров СССР.
Таким образом, по вине Комарова и Соколова, с ведома Абакумова, в правительство был направлен такой протокол, который в известной своей части не отвечал действительности, т. е. данным на следствии показаниям арестованным.
В другом случае Комаров вместе с Белоусовым (зам. начальника секретариата Министра) так откорректировали протокол допроса Вознесенской М. А.
(арестована по ленинградскому делу), что я и следователь т. Мотавкин свыше 8 часов подряд убеждали арестованную его подписать.
Объяснялось это тем, что Комаров и Белоусов писали протокол, не видя арестованной и не допрашивая ее, а все вопросы выдумывали из головы, стремясь составить как можно более «изобличительный» протокол.
В связи с этим нужно показать о той порочной системе корректировки протоколов («обобщенных» и так называемых «рабочих»), которая была введена в следственной части Абакумовым и Леоновым.
Леонов, Лихачев, Комаров и Соколов неоднократно на совещаниях и в беседах со следователями говорили, что Абакумов недоволен составлением протоколов следователями и считает, что лучше всех протоколы пишут его секретари Белоусов, а до него Броверман.
Поэтому по указанию Абакумова все протоколы, идущие в правительство, подвергались усиленной корректировке в секретариате Министра. Занимавшиеся этим делом Белоусов и Броверман, никогда в жизни не допрашивавшие арестованных, произвольно, в угоду Абакумову, изменяли составленные следователями протоколы, надумывали вопросы, обобщали ответы и в результате протоколы не отвечали ходу допроса арестованных, а в ряде случаев и данным ими показаниям (как это было, например, по приведенному выше делу Галкина).
Эта называвшаяся нами — следователями «кухня на 4-м этаже» в откорректированные протоколы допросов включала факты признанные арестованными исходя из порочного принципа: выгодно или невыгодно информировать об этих фактах правительство для сохранения престижа МГБ.
Так, в следчасти велось дело на американского агента Гаврилова, который на следствии показал, что он и его сообщники вынашивали террористические замыслы, подогревавшиеся американской разведкой.
Пом. начальника следчасти тов. Лебедев, допрашивавший Гаврилова, включил эти показания в обобщенный протокол. Однако Соколов и Белоусов, корректировавшие протокол Гаврилова, исключили эти показания о его террористических замыслах из протокола, направленного в правительство.
Далее Гаврилов показал, что связанный с ним американский разведчик Риддер выезжал в Ленинград, где с помощью своих людей (агентов) получил возможность осмотреть базу подводных лодок.
В моем присутствии Соколов, исключив эти показания из протокола арестованного Гаврилова, заявил т. Лебедеву, что об этом МГБ невыгодно информировать ЦК, т. к. могут потребовать отчета о розыске агентуры американцев в Ленинграде.
Таким образом, Соколов и Белоусов так скорректировали протокол Гаврилова, что он пошел в правительство в явно не соответствующем действительности виде, и были скрыты важные показания арестованного.
Об этом факте обмана правительства по делу Гаврилова было хорошо известно и Леонову, который также принимал непосредственное участие в корректировке протокола допроса этого арестованного.
Леонов и его заместители — Комаров, Лихачев, Соколов и внутри следственной части насаждали такую обстановку, что почти все протоколы подвергались с их стороны усиленной корректировке, причем иногда эта корректировка носила характер липачества.
Например, Лихачев по делу Лаврентьева (американский агент) так откорректировал один из протоколов, что он явно не отвечал действительности из-за чрезмерной его заостренности.
Соколов, например, поучал нас — следователей его группы, что в протоколах должно отражаться то, что «есть в жизни», под этим понималось, что мы должны записывать в протоколах такие положения, которые, по мнению главным образом руководства, отвечают действительности. Если это мнение расходится с показаниями арестованного, то тем хуже для арестованного.
Все это преподносилось как необходимость составлять «острые» протоколы, а эта «острота» приводила фактически к очковтирательству.
Леонов, Лихачев, Комаров и Соколов 90 % своего времени посвящали корректировке протоколов (в отсутствие арестованных, они допрашивали сами очень мало), различных справок.
Сами не допрашивая арестованных, эти лица отвлекали массу времени у следователей на разного рода писанину, вроде справок, в ущерб составлению протоколов допросов, что является одной из причин затяжки сроков ведения следствия по делам.
Как уже показал, в целях убыстрения получения от арестованных показаний по указанию Абакумова применялись физические методы воздействия.
Кроме того, Леонов, Лихачев, Комаров и Соколов насаждали применение и других порочных методов обработки арестованных.
Карцер, длительное одиночное заключение, лишение прогулки, права пользования литературой из тюремной библиотеки, отказ в передачах — все это применялось по их указаниям для оказания давления на арестованных и получения от них показаний.
Причем Леонов и его заместители в целях маскировки таких незаконных методов ведения следствия прибегли к такой махинации. До 1950 года существовал порядок, что, например, посадить арестованного в карцер можно было только по письменному указанию руководства следчасти.
Спохватившись, что таких изобличающих их в порочных методах ведения следствия документов накапливается много в личных делах арестованных, Леонов отдал распоряжение по следчасти, что впредь арестованные помещаются в карцер только по устному звонку начальнику тюрьмы его помощника т. Хомича.
Надо сказать, что у многих следователей и у меня в частности иногда возникали сомнения, правильно ли мы поступаем, применяя часто к арестованным физические и иные меры воздействия.
Однако Леонов и его заместители глушили эти сомнения тем, что, с одной стороны, ссылались на указания Абакумова (а распоряжение Министра считалось неопровержимым законом), а с другой — распространяли мнение, что подобные методы обращения с арестованными одобряются якобы в вышестоящих инстанциях.
Так, в беседе со мной Соколов прямо говорил, что «там вверху» (имея в виду ЦК ВКП(б)) считается нормальным, если арестованного для приведения в сознание бьют.
Действуя подобными антипартийными методами руководства, Леонов и его заместители стремились, по моему мнению, разложить аппарат следственной части, сделать его послушным орудием в своих преступных руках.
На полноту, объективность и качество следствия оказала влияние и насаждавшаяся Леоновым и его заместителями порочная система расследования отдельных дел.
Ссылаясь на указания Абакумова, в следчасти запрещалось по многим делам проведение очных ставок между арестованными, а также не допрашивались свидетели, что снижало в значительной степени качество документации по следственным делам.
О том, что Абакумов противник проведения очных ставок мне, например, говорил т. Соколов. Эта установка Абакумова последовательно проводилась в жизнь бывшим руководством следчасти — так по ленинградскому делу Кузнецова и других подрывников, несмотря на необходимость, не были проведены очные ставки между такими даже арестованными, в показаниях которых имелись существенные противоречия.
Так же было по делу Эйдинова и других в количестве 44 человек, по которому очные ставки не были использованы даже для изобличения не сознавшихся арестованных. Несмотря на предложения следователей, т. Соколов отказал в их проведении по этому делу.
Леонов и его заместители зачастую, сковывая инициативу следователей в расследовании дел, не считались с мнением подчиненных им работников.
Комаров, например, несмотря на просьбы следователей, в течение нескольких месяцев не допрашивал арестованного Кузнецова — главаря группы подрывников, орудовавшей в Ленинграде, по фактам преступной деятельности его сообщников.
Лично я вел следствие по делу Бояра — бывш. заместителя председателя Леноблсовета, и неоднократно обращался к Комарову с просьбой допросить о Бояре Кузнецова, однако с марта по сентябрь 1950 года Комаров не допрашивал Кузнецова.
Должен также показать, что бывшее руководство следчасти, насаждая порочную практику в следственной работе, вместе с тем культивировали неправильные взгляды на роль органов суда и прокуратуры в борьбе с государственными преступлениями.
Считалось, что если Абакумов принял решение осудить того или иного арестованного, то никакой суд или прокурор, в каком бы состоянии ни находилось дело, изменить принятое Министром решение не может.
Леонов, Лихачев, Комаров и Соколов на совещаниях и в беседах со следователями создавали ореол непогрешимости вокруг Абакумова.
Вместе с тем эти лица пытались прививать следователям пренебрежительные взгляды к прокурорскому надзору.
Так, в 1951 году Соколов как-то заявил, что не надо приучать прокуроров вмешиваться в ход следствия и по делам, не надо прокурорам, говорил Соколов, предоставлять возможность знакомиться с делами. Далее Соколов однажды заявил, что не мы — работники следчасти должны равняться по прокурорам, а пусть прокуроры равняются по нам.
По существу, роль прокуроров, осуществляющих надзор за делами следчасти, была сведена к тому, что они штамповали постановления о продлении срока ведения следствия и дожидались, когда их пригласят участвовать в тех или иных следственных действиях.
Одно время надзор за делами следчасти осуществлял военный прокурор т. Антонов, который иногда пытался критиковать работу следователей следчасти и указывал на отдельные недостатки. Кстати, т. Антонов высказывался против существовавшей порочной практики составления «обобщенных» протоколов.
Тов. Антонову была создана нетерпимая обстановка для работы, про него стали говорить как о плохом работнике, необоснованно придирающимся и т. д., а затем, как мне известно, Леонов через Абакумова добился отстранения т. Антонова от надзора за ведением следствия в следчасти.
Надо прямо сказать, что Абакумов препятствовал работникам прокуратуры внимательно знакомиться с делами в следчасти, в особенности это имело место по групповым делам.
Так, в следчасти велось дело на Кузнецова и других подрывников, орудовавших в партийном аппарате. Следствие по этому делу велось около года, и за это время никто из прокуроров арестованных не допрашивал.
В марте 1950 года Абакумов дал указание в спешном порядке закончить все дела (свыше 40 чел.) на ленинградцев, причем прокурор был приглашен для выполнения формальности — подписания протокола об окончании следствия.
Комаров, возглавлявший группу следователей, ведших это дело, предупреждал всех, что прокурор дел не знает (а прокурор и фактически не мог дел знать, так как следствие было закончено внезапно, даже для следователей), поэтому нам нужно так подготовить арестованных, чтобы они при встрече с прокурором не пытались с ним говорить по существу дела.
Точно так же в авральном порядке по указанию Абакумова было закончено в конце 1950 года следствие по делу Эйдинова и других в количестве свыше 40 человек бывш. работников Московского автозавода. И по этому делу прокуроры в процессе следствия не допрашивали арестованных и были вынуждены присутствовать только при выполнении ст. 206 УПК РСФСР.
Более того, несмотря на сложность дела по обвинению Эйдинова и других его сообщников (арестованные обвинялись во вредительстве, к делу была приобщена обширная документация, проводилась техническая экспертиза) даже членам военной коллегии не было предоставлено возможности тщательно изучить это дело.
В целях ослабления участия прокуроров в следствии и при подготовке судебных процессов, Абакумов и бывшие руководители следчасти Леонов, Лихачев, Комаров и Соколов применяли, надо прямо сказать, недопустимые меры и попирали социалистическую законность.
В МГБ СССР была создана детально разработанная система так называемой подготовки к судебным процессам, и в свое время Шварцману было даже поручено прочитать для следователей лекцию на эту тему.
Смысл этой порочной системы подготовки судебных процессов заключается в том, что, отстранив прокуроров от наблюдения за следствием, лишив их возможности вместе с судьями тщательно изучать дела, Абакумов, Леонов и заместители последнего перед судом переключали следователей на обработку арестованных с тем, чтобы они на суде подтвердили данные на следствии показания.
Перед рассмотрением дела Эйдинова и других (конец 1950 г.) Лихачев собрал совещание следователей и предложил вызывать арестованных и обрабатывать их подтвердить на суде свои показания; понимая, видимо, преступность этих действий, Лихачев предупредил следователей вызывать арестованных осторожно с тем, чтобы об этих вызовах не знали прокуроры и суд.
Таким образом, когда перед судом представал арестованный, то он как по конспекту давал показания, и все было в порядке, следствие и суд были довольны.
В процессе такой «подготовки» арестованных дело доходило до таких фактов.
Комаров готовил к судебному процессу арестованного Кузнецова. После суда Комаров в кругу следователей (я был в их числе) рассказывал, что ему удалось настолько хорошо подготовить Кузнецова к процессу, что тот на суде даже подтвердил такие обстоятельства, о которых он и не показывал совершенно на следствии.
По заявлению Комарова на суде произошел такой эпизод: председательствующий, выслушав показания Кузнецова, задал ему примерно такой вопрос: «Следовательно, Вы ставили перед собою целью свержение существующего в СССР строя?» Кузнецов, хотя и не давал таких показаний на следствии, на вопрос председательствующего ответил утвердительно.
Когда в перерыв между судебными заседаниями Комаров зашел в камеру к Кузнецову, последний сказал ему так: «Я Вам, Владимир Иванович, дал обещание, что буду вести себя на суде хорошо. Вы мне разъяснили, что это нужно сделать в интересах партии. Только поэтому на вопрос председателя суда я и ответил утвердительно, хотя целей свергать советскую власть у меня не было. Прошу предупредить председателя суда, чтобы он мне больше не задавал подобных вопросов».
Комаров как бы нам рассказывал, сумел и тут убедить Кузнецова, что все это пустяки, что председательствующий излишне обобщил, а все для него — Кузнецова обойдется благополучно.
Тут же Комаров сказал: вот, учитесь, как надо готовить судебные процессы.
Я не могу подобное поведение Комарова назвать ничем иным, как провокационным.
Показания мною записаны собственноручно в период от 2 ч. 30 м. до 6 ч. 30 м. 27 июля 1951 года.
Коровин
ДОПРОСИЛ И. О. ГЕНЕРАЛЬНОГО ПРОКУРОРА СССР /К. МОКИЧЕВ/