Заявление прокурору СССР от арестованного Г.И. Давыденко, содержащегося в Лукьяновской тюрьме г. Киева, с просьбой вмешаться в дело и прекратить применение к нему избиений. 3 июля 1939 г.

3 июля 1939 г.

г. Киев

Я родился в 1897 году в бедной крестьянской семье. Отец мой долгие годы работал по найму — батрачил и рабочим на железной дороге. Сам я рабочий, токарь по металлу, участник гражданской войны, добровольно вступил в начале 1918 года в ряды Красной гвардии и прослужил в рядах Красной армии до 01.04.1922 года, долгое время был на фронте. До 1938 года был членом партии.

За всю свою жизнь я как по советской, так и по партийной линии не имел ни каких взысканий. Будучи честным человеком, я все свои силы отдавал партии и моей любимой родине, однако, все это не помешало тому, что меня 10 сентября 1938 года по клеветническим материалам арестовали.

Следователем ДРУШЛЯКОМ и его начальником КАЛУЖСКИМ мне были зачитаны страшные обвинения. Они меня обвиняли, что я состою членом контрреволюционной организации. Я старался доказать, что [это] клевета и ложь, но следователь ДРУШЛЯК и КАЛУЖСКИЙ не давали мне даже говорить и требовали показаний. Они мне все время твердили, что я арестован по личному приказанию Наркома УСПЕНСКОГО, что нарком честных людей не арестовывает. Я требовал[,] чтобы мне дали возможность написать заявление в ЦК КП(б)У, но мне отвечали, что ЦК дал санкцию на мой арест. Я возражал и протестовал против этого, так как твердо был убежден и сейчас уверен в этом, что ЦК не мог и не давал никакой санкции на мой арест. Мне отказали в моей просьбе написать заявление в ЦК КП(б)У. Тогда я потребовал, чтобы мне дали возможность написать заявление в ЦК ВКП(б), мне ДРУШЛЯК заявил, что я могу апеллировать только к параше или к лампочке. Возмущенный таким положением следователя, я заявил, что это в высшей степени беззаконие. КАЛУЖСКИЙ сорвался со стула, бросился ко мне и начал меня избивать, затем КАЛУЖСКИЙ ушел и сказал ДРУШЛЯКУ, чтобы через час были показания. ДРУШЛЯК заявил мне, что либо я должен дать показания, либо он меня убьет и действительно скоро ДРУШЛЯК начал меня избивать. Он бил кулаками, бил каблуками, но особенно были ужасные побои ножкой от поломанного стула по коленям и по пяткам. Так же были ужасны удары по шее и особенно по горлу, избивали меня и позже, но особенно жестокие побои были 17, 18 и 19 октября, когда ДРУШЛЯК составлял протокол, который я не подписывал. Это гнусный и насквозь ложный протокол писался тремя следователями в течении 3 дней, начал писать этот протокол ДМИТРИЕВ, я отказался подписать первую страницу, затем ДМИТРИЕВА сменил БЕС[С]МЕРТНЫЙ я так же отказался подписать, наконец явился ДРУШЛЯК и КАЛУЖСКИЙ[,] и КАЛУЖСКИЙ сказал, чтобы ДРУШЛЯК сам закончил протокол. ДРУШЛЯК написал протокол, даже ни о чем не спрашивая меня. Затем путем жестоких избиений довели меня до полного изнеможения и заставили подписать протокол, я не помню содержания протокола, но по ходу дальнейшего следствия уверен, что это гнусный документ и притом насквозь ложный.

23 июня сего года меня вызвал следователь УГБ Украины после 2-х месячного перерыва в следствии и заявил мне, что мной подписан протокол 26 сентября 1938 года, я заявил, что это фальшь, никакого протокола 26 сентября я не подписывал, это просто подлог[,] сделанный ДРУШЛЯКОМ и КАЛУЖСКИМ. В результате жестоких избиений КАЛУЖСКИМ и ДРУШЛЯКОМ я потерял здоровье. 6 декабря 1938 года у меня пошла горлом кровь, а затем и через задний проход. Кровь шла больше месяца. Меня поместили в тюремную больницу. Я сильно болел. 11-го января 1939 года в больницу приехал следователь ДРУШЛЯК, продержав на допросе около 3 часов, он поднес мне какие-то документы, я отказался их подписывать, но он меня заверил, что это документы направляются для дальнейшего следствия к прокурору, что он все материалы передал прокурору. Я подписал эти документы и по сей день не зная, что я подписал[,] так как я был тяжело болен и подписывал лежа на диване в кабинете врача. До 23 июня сего года я не знал, что я подписывал постановление о предании меня суду: этот мошеннический трюк мог сделать только человек, который ничего общего не имеет с советскими методами следствия, по сути подписанные мною документы я и до сих пор не знаю.

Во время допроса в кабинете врача, следователь ДРУШЛЯК страшно ругался, [но,] обрадованный тем, что дело направлено к прокурору, я 13 января сего года написал ему заявление и просил его переговорить со мной по сути моего ареста, но моя радость была преждевременной. Через несколько дней меня вызвал врач к себе в кабинет и заявил мне, что я уже выздоровел, что меня он выписывает из больницы. Я запротестовал[,] так как был очень болен и не мог еще ходить от потери крови. Врач ФАСТОВСКИЙ был непреклонен, но меня санитары отнесли в палату и положили в кровать. Так я пролежал в палате около 13 дней, не зная выписан я или нет. Врач ФАСТОВСКИЙ стал относится ко мне исключительно враждебно и наконец 29 января 1939 года меня забрали больного в камеру в тюрпод наркомата. Я пролежал больной в камере февраль и март месяц. В марте у меня опять пошла кровь, помощи врачебной я не получал. Примерно с 27 марта по 8 апреля я не мог ничего есть, потому что сильная кровавая рвота не давала мне ничего есть. 29 и 30 марта меня еле живого на руках таскали к следователю ДРУШЛЯКУ. Я не помню точно[,] о чем говорил следователь, но допрос 4 апреля мне врезался в память. ДРУШЛЯК заявил мне — если не дашь показаний, то арестуем твоих братьев, а ведь кроме меня, у меня есть еще два брата члена партии[,] и добавил — арестуем твою жену и что на арест жены уже оформлены документы. Я еле пережил этот удар со стороны следователя.

8 апреля 1939 года меня повели на суд. Военный Трибунал, видя меня, отказался разбирать дело. Вызвали врачебную экспертизу, которая определила серьезные органические заболевания, дело отложили, а меня положили немедленно в больницу, но начальник больницы положил меня в холодную, темную, сырую, похожую на карцер палату — одиночку № 7.

Так я лежал в одиночке, страдая бессонницей. 21 апреля доктор ФАСТОВСКИЙ заявил мне, что я уже выздоровел, я полагал, что он просто успокаивает меня. Оказывается, что меня после этого заключения ФАСТОВСКОГО, 22 апреля опять вызвали в суд. Военный Трибунал приступил к разбору дела, на суде было со мною 4 обвиняемых, двух из них я впервые увидел на суде, третьего обвиняемого я знал — два-три месяца по работе. На суде было два свидетеля, оба они были судом уличены в неправильных показаниях, но к сожалению, не привлечены к ответственности. Дело опять отложили[,] а меня положили в больницу. Врач ФАСТОВСКИЙ после суда стал относиться ко мне исключительно плохо. Я продолжал лежать в одиночке и дошел до того[,] что по 8 суток подряд не спал. Как меня лечил ФАСТОВСКИЙ[,] особенно после суда:

21 апреля был у меня, 28 апреля, 3 мая, 7 мая, и 13 мая. С 13 мая по 25 мая я его не видел в глаза, а 25 мая меня перевели из больницы в камеру. Я написал начальнику тюрьмы три заявления, чтобы он мне разрешил за мои деньги купить масла, так как я сильно истощен, но начальник тюрьмы даже не ответил на мои заявления, я живу впроголодь, теряя остатки сил.

Я честный человек, я большевик, я ни в чем не виновен, меня оклеветали. Я прошу Вас вмешаться в мое дело и положить конец всем издевательствам надо мной. Я теряю силы, не дайте мне ни в чем неповинному, умереть в тюрьме. Разрубите эту паутину лжи и клеветы.

Я военному прокурору написал 3 заявления — одно 13 января, 2-е 29 марта и 3-е 15 июня сего года, но прокурор меня не вызвал ни разу. Почему военный прокурор не реагирует на мои заявления, мое дело у него.

Заявление передано через начальника Лукьяновской тюрьмы, я числюсь за УГБ НКВД УССР.

Г. И. ДАВЫДЕНКО.

Верно: помощник секретаря В[оенного] Прокурора] Кулишова.
Верно: Следователь ОУ НКВД УССР
Младший лейтенант госбезопасности
18.04.1941 г. [подпись] Коваль

ГДА СБ Украiни, Kuiв, ф. 16, on. 13, спр. 524, арк. 140-142. Заверенная копия. Машинописный текст.