Протокол судебного заседания Военного трибунала войск НКВД Киевского округа по делу А.Д. Балычева, Н.Г. Соколова, Л.Р. Воскобойникова, Л.М. Павлычева и Л.А. Тарасовского. 12-15 августа 1941 г.

Я это указание выполнил, хотя ничего нового от КРАФТА не добился. Санкции, которые я применял к КРАФТУ, выразились в том, что я дал КРАФТУ 2 пощечины и предал его следователю КИРИЛЕНКО.

В связи с праздничными днями до 10-го ноября КРАФТА не допрашивали. 10/XI—[1937 г.] КИРИЛЕНКО взял его к себе на допрос и на следующий день он мне заявил, что КРАФТ у него на допросе умер.

Бил ли КИРИЛЕНКО арестованного КРАФТА, я не знаю. Санкции на избиение его я давал, и возникает вопрос, из чего предварительное следствие приходит к выводу, что я убил КРАФТА. Кроме того, из заключения врача о причине смерти не видно, чтобы были следы насильственной смерти.

Вообще я утверждаю, что, будучи в Макеевке, я ни одного дела не фальсифицировал, и это предварительным следствием ничем не доказано.

В отношении того, можно ли допрашивать осуждённого к ВМН после его осуждения, я не знал, но такая практика у нас была.

Начал я работу в Ворошиловграде 15/VI—[19]38 года. Работа моя началась с того, что я по существу оказался завхозом, занимался размещением сотрудников по кабинетам, и, наконец, очень много времени у меня заняло освобождение этого помещения, где помещалось раньше общежитие, и вообще я не имел определённых занятий, ибо бывший нач[альник] УНКВД КОРКУНОВ был форменным самодуром, который вообще не давал возможности работать.

Я хочу этим сказать, что до 15/VII—[19]38 г. я конкретно не занимался руководством оперативной работы, и поэтому нельзя считать, что я выполнял волю врагов УСПЕНСКОГО и КОРКУНОВА, в начале июля месяца [1938 г.] создал искусственную контрреволюционную организацию.

Если ещё обратить внимание на то, что эти враги УСПЕНСКИЙ и КОРКУНОВ превратили меня в неоперативного работника, послали на работу в Пожарную команду, то станет ясным факт, что я с этими врагами не вёл контакта, и нельзя меня подозре[ва]ть в том, что я в карьеристских целях допускал нарушение соцзаконности.

О существовании право-троцкистского центра в Ворошиловграде я не сомневался тогда и не сомневаюсь и сейчас, ибо, если прочесть показания такого врага, как ШАЦ, и других участников организации, станет ясным, что такая контрреволюционная] организация проводила большую работу. Я долго не буду останавливаться на этом моменте, т. к. в деле по этому вопросу есть много материалов, и я много говорил об этом на предварительном следствии.

Меня обвиняют в том, что я избивал СТЕЦЕНКО и способствовал созданию искусственного обвинения против него. Против СТЕЦЕНКО было много материалов ещё по работе его в гор. Кирово, за что его оттуда выгнали. Проявлял он также оппортунизм, будучи уже на работе в Ворошиловграде, но был протащен на работу секретаря партийного комитета зав[ода] ОР только лишь благодаря связям с антисоветским элементом.

По поводу ЛИТВИНОВА также было много материалов о том, что он в прошлом был провокатор[ом], и что этот человек вообще с тёмным прошлым. Достаточно посмотреть на выступление Л.М. КАГАНОВИЧА на одном из пленумов Окружкома ВКП(б) в 1937 г. (том 6, стр. 156), где он заявил, что никогда не считал ЛИТВИНОВА сторонником ЦК ВКП(б).

Правда, прокурор НИКОЛАЕВ, который вёл наше дело, исказил суть выступления Л.М. КАГАНОВИЧА и превратил это, как будто бы КАГАНОВИЧ защищал ЛИТВИНОВА.

В отношении телеграммы, данной УСПЕНСКИМ ЕЖОВУ, я не знал, но потом мне стало известно, что в этой записке указано больше, нежели в действительности было.

Записки этой я не писал, знаю, что её, как будто бы, составлял ПАВЛЫЧЕВ.

По делу ТЕРЕХОВА я ничего не фальсифицировал. Все материалы полностью соответствовали действительности, и почему я должен больше нести ответственности, нежели КОРКУНОВ, секретарь обкома ЛЮБАВИН и прокурор НОЩЕНКО, которые все принимали участие в аресте ТЕРЕХОВА, и никто из них не сомневался в том, что ТЕРЕХОВ — враг.

Почему же я должен сомневаться, что я умнее их?

Меня удивляет, почему ТЕРЕХОВА сделали старым большевиком? Он член партии с 1928 года, сам он не луганчанин, сподвижником тов. ВОРОШИЛОВА он никогда не был. Никакой надобности в применении мер физич[еского] воздействия к ТЕРЕХОВУ не было, т. к. он дал показание следователю ВОРОНОВУ о том, что он является членом контрреволюц[ионной] организации, и поэтому показание ВОРОНОВА о том, что я якобы применял санкцию к ТЕРЕХОВУ, неправильны.

Вообще меня удивляет, что ВОРОНОВ уличает меня в извращённых методах следствия в то время, как я предупредил ВОРОНОВА о том, что, если он будет применять искажённые методы физич[еского] воздействия, я его посажу на 10 суток ареста.

Вообще я никогда не занимался фальсификацией или провокационными методами следствия.

По делу ЭПШТЕЙНА я могу сказать следующее. На него имелись показания из УНКВД по Донецкой области, и в правильности его ареста я тогда не сомневался, хотя я его не арестовывал, ибо ЭПШТЕЙН арестован по санкции КОРКУНОВА и прокурора НОЩЕНКО, почему же я должен отвечать за правильность произведённого ареста, а не те, кто санкционировал этот арест?

Бил ли я ЭПШТЕЙНА? Да. Я ему нанёс несколько пощечин, но это было при следующих обстоятельствах. При мне КОРКУНОВ дал санкцию УДОВЕНКО для применения мер физического воздействия к ЭПШТЕЙНУ за то, что последний себя нагло ведёт.

КОРКУНОВ предложил мне пойти и посмотреть, что это за арестованный, что так себя ведёт. Когда я зашёл в кабинет, где допрашивали ЭПШТЕЙНА, я убедился, что ЭПШТЕЙН действительно себя вызывающе ведёт на следствии, ругается матерщиной на следователя, также в адрес Советской власти, называл органы НКВД самыми похабными словами и т. п.

Я, видя такую наглость со стороны арестованного ЭПШТЕЙНА, нанёс ему несколько пощечин и пошел об этом доложил КОРКУНОВУ.

КОРКУНОВ пошел допрашивать ЭПШТЕЙНА. Бил ли он его, я сказать не могу. Знаю лишь одно, что на другой день мне УДОВЕНКО сообщил, что ЭПШТЕЙН умер.

В смерти ЭПШТЕЙНА я не повинен и категорически отвергаю обвинение, которое мне предъявлено по обвинительному акту в этой части.

По делу МАКСИМЕНКО я должен сказать, что основания для его ареста были, но предварительное следствие в этой части подошло совершенно необъективно. Достаточно сказать, что старший следователь из аппарата особоуполномоченного НКВД УССР забрал все документы почему-то в Киев, и сейчас их нигде не оказалось, почему нельзя и проверить основательность или неосновательность этого моего заявления.

На МАКСИМЕНКО ещё до его ареста было очень много материалов, и это подтверждают свидетели ВОРОНОВ, ДОЛЬНИКОВ, КИТЧЕНКО, ПЕКАРЕВ и др. Поэтому я категорически отрицаю факт фальсификации этого дела.

МАКСИМЕНКО на следствии не давал показаний. КОРКУНОВ предложил поехать в тюрьму и допросить МАКСИМЕНКО. Поручено было ТАРАСОВСКОМУ, ВОСКОБОЙНИКОВУ, и я также с ними поехал.

Когда мы прибыли в тюрьму и привели МАКСИМЕНКО в камеру, где производился допрос, я предложил МАКСИМЕНКО давать показания. МАКСИМЕНКО никаких показаний не давал, и я нанёс ему две пощечины, но и после этого МАКСИМЕНКО продолжал молчать.

Тогда я ему предложил лечь, он без всяких сопротивлений лёг, и я предложил ТАРАСОВСКОМУ и ВОСКОБОЙНИКОВУ применить санкцию. Не помню кто, ТАРАСОВСКИЙ или ВОСКОБОЙНИКОВ, нанесли ножкой стула несколько ударов по ягодицам МАКСИМЕНКО, после чего последний схватился и заявил: «Прекратите наносить побои, я буду давать показания». Тут же прекратили его избивать, он сел на стул и начал давать показания о том, что он является членом контрреволюц[ионной] организации.

Через несколько минут я оставил ТАРАСОВСКОГО и ВОСКОБОЙНИКОВА для оформления протокола, а сам ушёл.

Я об этом заявлял КОРКУНОВУ, но КОРКУНОВ почему-то проявлял недовольство. Заявил мне, что он об этом знает, и что этим делом занимаются ВОСКОБОЙНИКОВ и ТАРАСОВСКИЙ.

Видя, что КОРКУНОВ недоволен тем, чтобы я занимался делом МАКСИМЕНКО, я от этого дела ушёл. Дальше этим делом занималась бригада из Киева, и чем закончилось дело, я не знаю.

Вот, что я могу сказать по делу МАКСИМЕНКО. Били ли после МАКСИМЕНКО, я не знаю, но утверждаю, что МАКСИМЕНКО не мог заболеть гангреной ягодиц от тех ударов, которые ему были нанесены в моём присутствии. Дальнейшая судьба этого дела мне известна лишь из заявления СТУПНИЦКОГО, который мне заявил, что МАКСИМЕНКО лежит в тюрьме в тяжёлом состоянии, и требовал принятия срочных мер, ибо могут быть неприятности. Я об этом доложил КОРКУНОВУ, но КОРКУНОВ отнёсся к этому несерьёзно. Тогда я сам послал за врачом, и в моём и ХАРЧЕНКО присутствии врач осмотрел МАКСИМЕНКО и категорически запретил допрашивать в таком состоянии МАКСИМЕНКО.

Тогда же я дал указание администрации тюрьмы создать надлежащие условия и держать его на диете.

Если бы следствие глубже занялось вопросом причин смерти МАКСИМЕНКО, то установило бы, что от 2-х пощечин, которые я нанёс МАКСИМЕНКО, он умереть не мог.

ЧУМИЧЕВ был арестован по линии Экономического отдела УНКВД с санкции НКВД УССР. Арест санкционировали КОРКУНОВ и прокурор НОЩЕНКО.

Арестован был ЧУМИЧЕВ 22/IX—[19]38 г. В то время я в УНКВД почти ничего не делал.

В правильности ареста ЧУМИЧЕВА я тогда не сомневался, т. к. на него было много показаний и агентурный материал.

По поручению КОРКУНОВА я совместно с[о] СКВИРСКИМ допрашивал ЧУМИЧЕВА, но никаких незаконных мер физ[ического] воздействия мы к нему не применяли, и сам ЧУМИЧЕВ в своих показаниях фамилии БАЛЫЧЕВА не упоминает.

Я мог бы много приводить ещё доводов, которые опровергают предъявленное мне обвинение, но в распоряжении суда достаточно материалов, из которых видно, что я не такой фальсификатор, как это представило предварительное следствие.

Я прошу тщательно проверить все эти материалы и со всей объективностью сделать обо мне вывод.

ВТ ОПРЕДЕЛИЛ:

Учитывая, что свидетелю ХОРОШИЛОВУ предстоит срочный выезд по оперативному заданию, во изменение установленного порядка исследования дела, допросить свидетеля ХОРОШИЛОВА по существу настоящего дела.

Свидетель ХОРОШИЛОВ предупреждён об ответственности по ст. 89 УК УССР за дачу ложных показаний, пояснил:

ХОРОШИЛОВ Григорий Иванович. 1907 года рождения, заместитель нач[альника] Военного отдела зав[ода] ОР, член ВКП(б).

Меня ВОСКОБОЙНИКОВ понуждал подписывать написанный им протокол, в котором много оклеветал невинных. Мне говорили, что НОВИКОВ — участник контр-революционной организации. НОВИКОВ работал секретарём парторганизации. На НОВИКОВА я дал показания, когда допрашивал меня КОРКУНОВ.

Очные ставки у меня были с БОГИНЕЙ, это председатель Горсовета.

Меня судил ВТ вместе с ЛИТВИНОВЫМ, ТЕРЕХОВЫМ и присудил к ВМН. Затем по нашим касжалобам приговор ВТ был отменён, и дело на нас прекратили по ст. 4 п. «д» УПК, и нас освободили из-под стражи.

НА ВОПРОС ПОДСУДИМОГО ВОСКОБОЙНИКОВА СВИДЕТЕЛЬ БОГДАНОВ ПОЯСНИЛ:

До допроса меня ВОСКОБОЙНИКОВЫМ я никаких показаний о контр-революц[ионной] деятельности не давал, ибо этим никогда не занимался.

Подсудимый ВОСКОБОЙНИКОВ:

Я считаю это клеветой со стороны БОГДАНОВА.

Свидетель БОГДАНОВ:

ВОСКОБОЙНИКОВ надо мной варварски издевался. Он ударил меня в левую щеку сапогом, и у меня со рта вылетел протез [с] зубом. Это было в кухне.

Вы меня били из-за того, что я глуховатый. Вы надо мной так издевались, что я никому не желаю бывать у такого изверга, как Вы.

Прежде чем иметь очную ставку, ВОСКОБОЙНИКОВ имел дело со мной у себя в кабинете.

Вы заявляли, что «суд в наших руках, что хотим, то и сделаем».

Он меня провоцировал и подготавливал, как нужно быть на очной ставке.

НА ВОПРОС ПОДСУДИМОГО СОКОЛОВА СВИДЕТЕЛЬ БОГДАНОВ ПОЯСНИЛ:

СОКОЛОВ ко мне относился хорошо. Беседовал со мной. Я ему подтверждал то, что ВОСКОБОЙНИКОВ написал в протоколе. Я не мог иначе говорить СОКОЛОВУ, поскольку я уже подписал протокол и боялся показывать другое СОКОЛОВУ, поскольку заключённые говорили, что СОКОЛОВ также избивает заключённых.

У ТЕРЕХОВА были семейные скандалы.

Подсудимый СОКОЛОВ:

Я прошу ВТ огласить показания БОГДАНОВА на предварительном следствии.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЮЩИЙ ОГЛАШАЕТ ПОКАЗАНИЯ СВИДЕТЕЛЯ БОГДАНОВА.

Подсудимый СОКОЛОВ:

Я прошу, чтобы свидетель БОГДАНОВ объяснил, почему он давал такие показания, и что он считает ложью.

Свидетель БОГДАНОВ:

Поскольку я подписал протокол, я подтвердил всё, что подписывал, чтобы избегнуть издевательств надо мной.

Перед судом, за 40—45 мин., ВОСКОБОЙНИКОВ вызвал меня и требовал, чтобы я подтвердил ВТ всё, что подписал, тогда мне будет лучше, т. к. суд в наших руках, а в случае отказа мне будет хуже.

На суде я подтвердил свои показания под угрозой ВОСКОБОЙНИКОВА, а когда приговор был отменён Военной коллегией, я отказался от клеветнических показаний.

Подсудимый СОКОЛОВ:

Арестованные в камерах перестукивались, чтобы отказаться от показаний?

Свидетель БОГДАНОВ отвечает:

Я заявляю чистосердечно, что перестукиваться я не перестукивался, ибо я глухой и не слышу и никогда я не кричал к другим арестованным, но я видел, что перестукивались.

В отношении сговора на отказ от показаний я ничего не слышал.

Я не знаю, что ЛИТВИНОВ оппозиционер. Протокол обыска я не читал.

У меня должно быть два револьвера. «Наган» — ещё с момента гражданской войны, на что имею документ, и «Браунинг», принадлежащий мне как подарок.

Я утверждаю, что на револьвер «Наган» у меня было разрешение, он записан в моей военной книжке.

С тов. ВОРОШИЛОВЫМ я неоднократно встречался и говорил о ЛИТВИНОВЕ, и тов. ВОРОШИЛОВ очень хорошо отзывался о ЛИТВИНОВЕ.

Бил меня ВОСКОБОЙНИКОВ больше 10 раз.

Свидетель ТЕРЕХОВ Тихон Иванович. 1897 г. рождения, нач[альник] хозяйственного отдела зав[ода] ОР, член ВКП(б) с 1928 г. После предупреждения об ответственности по ст. 89 УК УССР за дачу ложных показаний пояснил:

Я был арестован 1/VII—[19]38 г. в 4 час. утра. Как только меня привели в здание НКВД, ко мне явился КОРКУНОВ и заявил сразу: «Ну, дать бумаги, будешь писать?», я ему ответил: «А что писать?» Он заругался матом и сказал: «Мы тебе скажем, что писать».

На следующий день в 9 час. меня вызвал ВОРОНОВ, и до 1-2 часов ночи меня уговаривали, угрожали, предлагали чистосердечно показать, что я — враг, и тогда будет сохранена моя жизнь, а в случае отказа меня силой выведут на путь признания.

Я отказался. Мне не дали ни глотка воды, а это было в июле м[еся]це, в жаркое время, не отпустили по естественным надобностям.

В два часа ночи зашел БАЛЫЧЕВ в белой рубашке с орденом. Я решил, что это представитель Наркомата, но БАЛЫЧЕВ спросил, как дела, и когда ВОРОНОВ ответил, что я не признаюсь, тогда БАЛЫЧЕВ взял меня за голову и сказал: «Ведь голова то у тебя не дурная, а раз думать не хочет, то мы призовём заднее место, оно поможет».

Затем зашли СОКОЛОВ, КОРКУНОВ. КОРКУНОВ обратился ко мне и сказал: «Что, не хочешь писать?» и сразу меня стал бить по щекам, затем стали бить БАЛЫЧЕВ и СОКОЛОВ. Били ногами, молотили как цепями палками. Я потерял самообладание. Я не мог себе представить, что это такое, неужели органы НКВД так поступают.

Ногами били до тех пор, пока я [не] сказал, что буду писать. Меня избивали в комнате КОРКУНОВА, потом перетащили в комнату архива, положили на стол и там били палками. Один держал за ноги, другой — за голову.

Они меня сделали искусственным врагом народа. По всему зданию НКВД разносились стоны, вопли, просто ужас, и эта обстановка также воздействовала на то, чтобы писать всё, что эти изверги хотели.

Однажды ВОРОНОВ вызвал меня и спросил, кто живёт вокруг здания НКВД, и когда я сказал, что рабочие и служащие г. Ворошиловграда, то через несколько дней стали избивать в здании НКВД меньше, а избивали в тюрьме. Избивали смертным боем. Меня заставляли подписывать о несуществующих вещах. Затем | меня осудили к ВМН, и я 5 месяцев сидел в камере смертников.

После меня опрашивал в Киеве заместитель наркома, что все мои показания ложные. Прокурору я рассказал всю правду, а после вызвал СОКОЛОВ и угрожал мне.

После отмены приговора, коим я был осуждён к ВМН, моё дело вёл ВОСКОБОЙНИКОВ, он меня уже не избивал, но зато посадил в камеру, которая не имеет отдушников, и я в ней буквально задыхался.

Меня вызывал ВОСКОБОЙНИКОВ, и он не хотел писать правду. Мне не давали и часу отдыха. Меня беспрерывно водили на допрос, я просто одурманел, я измучился.

Характерно, что меня сделали торговцем, что по моему заданию выведен из строя котёл, а этот котёл до сих пор работает.

Перед арестом я не работал. Я был избран на пленуме секретарём ГПК, но в связи с организацией области я ждал назначения. Я числился в составе парт, актива.

СОКОЛОВ и КОРКУНОВ дали мне список партийно-советского актива , гор. Ворошиловграда и заставили писать, что это враги. В списке было несколько десятков человек.

Когда я был доведён до состояния невменяемости, я в таком состоянии подписал протокол. В список были внесены даже такие люди, которых я никогда не видел и не знал.

На суде я не признал себя виновным, а БОГДАНОВ подтверждал существование контр-революционного блока. Я заявлял суду, что БОГДАНОВ спровоцирован и принуждён незаконными методами давать такие показания.

Я имел очную ставку с БОГИНЕЙ, где БОГИНЯ подтверждал, что я завербован в контр-революц[ионную] деятельность, но я видел, в каком состоянии БОГИНЯ даёт показания.

Подсудимый СОКОЛОВ;

Я прошу суд огласить показания свидетеля ТЕРЕХОВА на листе дела 248, 349.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЮЩИЙ ОГЛАШАЕТ ПОКАЗАНИЯ ТЕРЕХОВА.

Свидетель ТЕРЕХОВ:

Протокол я подписал в сентябре месяце [1938 г.]. Давали подписывать протокол СОКОЛОВ и ВОРОНОВ. При подписании меня избивали палкой.

На меня навели такой ужас СОКОЛОВ и КОРКУНОВ, что достаточно было их появления, чтобы со мной были судороги, это не люди, а звери.

Я списка на актив не давал. Они сами вписали. СОКОЛОВА я знаю с момента допроса меня.

Мне рассказывали арестованные,, как их заставляли подписывать протоколы. Знаю, что СТЕЦЕНКО сам составил список на бывших кулаков, но этот список СОКОЛОВ и БАЛЫЧЕВ не приняли, а заставили писать клевету на парт. актив.

Меня били в архивной комнате за БОГИНЮ, ЧУМИЧЕВА и др[угих], избивали меня зверски.

ВОРОНОВ со мной не писал протокол. ВОРОНОВ угрожал мне расстрелом всегда и даже перед судом меня предупредил, что, если я буду подтверждать свои показания, то буду жить, в противном случае «мы сами тебя расстреляем, но не одной пулей, а изрешетим тебя».

На суде я говорил правду. С партработы меня не снимали, меня избирали.

Я не видел, чтобы СОКОЛОВ бил других арестованных.

Подсудимый СОКОЛОВ:

Я прошу суд просмотреть документы о том, что ТЕРЕХОВ дважды получал зарплату, и что он — нечестный коммунист.

НА ВОПРОС ПОДСУДИМОГО БАЛЫЧЕВА СВИДЕТЕЛЬ ТЕРЕХОВ ОТВЕТИЛ:

БАЛЫЧЕВ избивал меня раза три. Руководил допросом КОРКУНОВ. Один раз меня вызвали в кабинет БАЛЫЧЕВА, куда прибыл СОКОЛОВ, где мне сказали, что мой стаж контр-революцион[ной] деятельности очень малый — с 1936 г., его нужно увеличить хотя бы с 1928 г.

Я требовал от ВОСКОБОЙНИКОВА очных ставок в нормальных условиях, но он уклонился.

НА ВОПРОС ПОДСУДИМОГО БАЛЫЧЕВА СВИДЕТЕЛЬ ТЕРЕХОВ ОТВЕТИЛ:

Следователями у меня были КОРКУНОВ, БАЛЫЧЕВ, СОКОЛОВ, ВОРОНОВ и др., фамилии их я не помню. Все фамилии по списку называл КОРКУНОВ, а он, БАЛЫЧЕВ, только настаивал, чтобы я подписал протокол.

НА ВОПРОС ПОДСУДИМОГО ВОСКОБОЙНИКОВА СВИДЕТЕЛЬ ТЕРЕХОВ ОТВЕТИЛ:

Я имел очную ставку, проводимую ВОСКОБОЙНИКОВЫМ, с ЛИТВИНОВЫМ и ещё чел[овек] 5, но мы друг друга не видели и протокол мы не писали. Мы сидели в разных углах, а ВОСКОБОЙНИКОВ пишет протокол сам, не с наших слов, а затем даёт подписывать.

Очных ставок было много. Очная ставка с ЛАЛАКОВОЙ была. ЛАЛАКОВА плакала, протокол и я, и ЛАЛАКОВА, подписали.

Подсудимый СОКОЛОВ:

Протокол очной ставки фиксировался в присутствии арестованных, ТЕРЕХОВ говорит неправду.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЮЩИЙ ОГЛАШАЕТ ПОКАЗАНИЯ ЛАЛАКОВОЙ — л. д. 157, том 7.

НА ВОПРОС ПОДСУДИМОГО СОКОЛОВА СВИДЕТЕЛЬ ТЕРЕХОВ ПОЯСНИЛ:

Я никого не оклеветал, но я подписал изготовленный протокол следователем. Мне была [дана] очная ставка с ГИТТЕРОМ, и ГИТТЕР просил меня, чтобы я его оклеветал, что он — враг, т. к. нет сил терпеть побои. Меня избили, после чего я подписал протокол, и ГИТТЕР тоже. Причём ГИТТЕР заплакал и ушёл в камеру.

Был случай, когда я отказался категорически от подписи протокола, то меня сильно истязали.

Подсудимый СОКОЛОВ: Был случай, когда ТЕРЕХОВ заявил, кого он оклеветал, мы записали и приложили тот протокол к делу ТЕРЕХОВА. Но одного заявления ТЕРЕХОВА для освобождения было недостаточно.

Объявляется перерыв до 6 час. вечера.

Заседание продолжено в 18 час. 15 мин. 13/V1II—[19]41.

Свидетель ДЗЕДЗИЦ Иосиф Иванович. 1900 г. рождения, нач[альник] строительства зав[ода] ОР, член ВКП(б). После предупреждения об ответственности по ст. 89 УК УССР за дачу ложных показаний пояснил:

Меня арестовали 11-го июля [19]38г., и я должен заявить, что со стороны Ворошиловградского [У]НКВД были допущены неслыханные нарушения закона. Меня избивали и вымогали от меня неправдивых показаний. Моё дело переходило из рук в руки. Первый следователь был БЕЛЕНЬКИЙ, затем моё дело перешло к ВОСКОБОЙНИКОВУ, который путём угроз заставил меня подписать протокол, сфальсифицированный им, в который были занесены люди для меня почти незнакомые, и я подписал этот протокол.

Когда меня арестовали, передо мной поставили ряд вопросов. Меня избивали СКВИРСКИЙ и ПЕКАРЕВ, вырывали волосы из головы, били головой об стену и заставили подписать протокол. Затем продолжал меня бить СИРЕНКО.

ВОСКОБОЙНИКОВ сфальсифицировал протокол, вписал туда много людей, которых я якобы знаю как членов контр-революционной организации.

Дело по обвинению меня суд возвратил на доследование, а затем оно было прекращено по ст. 4 п. «д» УПК.

В протоколе было написано, что я — террорист, шпион и т. п. СОКОЛОВ в моём деле не принимал никакого участия.

НА ВОПРОС ПОДСУДИМОГО ВОСКОБОЙНИКОВА СВИДЕТЕЛЬ ДЗЕДЗИЦ ОТВЕТИЛ:

Суду был представлен протокол, составленный ВОСКОБОЙНИКОВЫМ, когда меня держали день и ночь на допросах и угрожали, я вынужден был в таких условиях подписать протокол.

НА ВОПРОС ПОДСУДИМОГО ВОСКОБОЙНИКОВА СВИДЕТЕЛЬ ДЗЕДЗИЦ ОТВЕТИЛ:

Я утверждаю, что ВОСКОБОЙНИКОВУ я никаких собственноручных показаний не давал, а он сам всё состряпал.

Собственноручные показания я давал БЕЛЕНЬКОМУ.

Подсудимый ВОСКОБОЙНИКОВ:

Я категорически отрицаю то, что я вписывал сам в протокол новые фамилии. ДЗЕДЗИЦ в моём присутствии записывал собственноручные показания. Я отвергаю показания свидетеля ДЗЕДЗИЦА.

Свидетель ДЗЕДЗИЦ:

Я категорически утверждаю, что ВОСКОБОЙНИКОВ фальсифицировал протокол на меня, в который включил неизвестных мне лиц. ВОСКОБОЙНИКОВ был заинтересован в создании на меня дела.

Свидетель СТЕЦЕНКО Степан Емельянович. 1903 г. рождения, нач[альник] отдела снабжения зав[ода] ОР. До ареста работал секретарём зав[одского] парткомитета. После предупреждения об ответственности за дачу ложных показаний по ст. 89 УК УССР пояснил:

Я был арестован 2/VII—[19]38 г. До утра я не вызывался на допрос. Вызывал меня следователь ПЕКАРЕВ. Мне не предъявлялось никаких обвинений, только заявили: «Вы — враг народа, давайте рассказывайте». Я не признавал себя врагом. В это время входит СОКОЛОВ, я встал по команде, СОКОЛОВ спросил, даю ли я показания, и на ответ, что я не даю показания, начал ругаться нецензурной бранью и заявил: «Я сделаю с тебя кусок мяса, и ты будешь кровью писать».

Затем зашел БАЛЫЧЕВ и ударил меня по щеке. СОКОЛОВ ударил в затылок, и так продолжалось с полчаса, я просто обезумел и, когда мне дали бумагу с предложением написать, что я — враг, я написал заявление на имя наркома о том, что меня избивают, просил спасти меня от позора.

Затем СОКОЛОВ схватил меня за волосы, бросил на стол, а БАЛЫЧЕВ начал бить меня ножкой от стула. Затем все трое — БАЛЫЧЕВ, СОКОЛОВ и ПЕКАРЕВ — били меня ногами. Я прятался под стол, но меня вытаскивали и били.

Я просто не мог понять, что это такое. Я обезумел и написал заявление короткое о том, что я — враг народа, но моё заявление их не удовлетворило, и они требовали — кого я завербовал.

Я не хотел честных людей оклеветать, я вспомнил, что с завода был исключён в 1937 году один враг — ОНОПКО, я его вписал и ещё 2-3-х кулаков. Заходит БАЛЫЧЕВ и говорит: «Что ты нам кулаков пишешь, мы их и без тебя возьмём», и требовал, чтобы я писал новых людей из горактива.

На рассвете меня привели к КОРКУНОВУ, который спрашивал, кто является в Ворошиловграде руководителями — партийным и советским активом, и я назвал всех наших руководящих товарищей, а КОРКУНОВ записывал. Эти все фамилии были включены в протокол, что они якобы — враги.

В числе этих людей были и депутаты Верховного Совета, как БОГИНЯ, ЧУМИЧЕВ и другие.

КОРКУНОВ бил меня в лицо, СОКОЛОВ бил дубинкой — ножкой от стула на столе в комнате архива. СОКОЛОВА я считал садистом, одно его появление вызывало во мне дрожь и отвращение.

Чтобы избегнуть таких издевательств, я решил подписывать всё, а на суде рассказать всю правду. В конечном итоге всё, что от меня требовали, я сидел и подтверждал.

Вымогали от меня несуразности, задавали разные вопросы, а затем мне дали подписать протокол на 60 листах, и когда я прочёл, то я заявляю, что если бы сошёл с ума, то и тогда бы я не мог придумать более ужасов. Этот протокол — жуткая книга лжи, выдумки СОКОЛОВА, составленные им на протяжении 3-х месяцев. А после подписания протокола начались новые пытки, стоящие мне много здоровья.

Нас возили в Киев, где я ЯРАЛЯНЦУ заявил, что действительно было. А на второй день со мной опять говорили СОКОЛОВ и БАЛЫЧЕВ.

Мне была [дана] очная ставка с ОНОПКО, и после меня избили СОКОЛОВ и БАЛЫЧЕВ. Таких случаев было много.

Один раз следователь ПЕКАРЕВ вызвал меня и заявил, что они отбросили целый ряд обвинений, в основном террор, и угрожал, после чего я протокол подписал, однако заявил ему, что на суде я расскажу всю правду.

В Военном трибунале по делу ГИТТЕРА я заявил, что я оклеветал его и себя, а также ЖАБКО.

Я должен сказать одно ВТ, что до сих пор я не могу понять, что это такое. Зачем они взяли в Ворошиловграде лучшую часть людей — коммунистов и путём применения физических мер воздействия уничтожили их.

НА ВОПРОС ПОДСУДИМОГО БАЛЫЧЕВА СВИДЕТЕЛЬ CTEЦEHKO ОТВЕТИЛ:

БАЛЫЧЕВ допрашивал меня 4-5 раз, я это утверждаю.

Подсудимый БАЛЫЧЕВ:

Я категорически отрицаю. Я допрашивал СТЕЦЕНКО один раз.

Свидетель CTEЦEHKO:

Список составлен КОРКУНОВЫМ красным карандашом, при этом сидел СОКОЛОВ.

Подсудимый БАЛЫЧЕВ:

Я категорически отвергаю показания СТЕЦЕНКО. Когда я увидел протокол, где СТЕЦЕНКО показал на 123 человека, я сказал, что это — абсурд, после чего я начал бить СТЕЦЕНКО ладонью по щекам. Затем вошли СОКОЛОВ и ПЕКАРЕВ. Мы начали его избивать дубинкой, тогда и был КОРКУНОВ.

Свидетель CTEЦEHKO:

Граждане судьи, я знаю, что значит клевета, так как перенёс это на себе. Я отвечаю за свои слова и утверждаю, что после 6-7 июля [1938 г.] БАЛЫЧЕВ меня больше пальцем не тронул, а вызвал меня СОКОЛОВ и заявил, что приехал нарком УСПЕНСКИЙ, и чтобы я написал заявление.

Я написал и в конце заявления сделал дописку, что хочу лично говорить с наркомом. А через два дня меня вызвал ПЕКАРЕВ, отдал заявление и сказал: «Что ты думаешь, что мы не поняли, что здесь пишешь?».

13 августа 1938 года я видел БАЛЫЧЕВА, который заявил, что сейчас идёт сессия, на которой будет утверждаться закон о судоустройстве, и суды уже не будут давать расстрелы и т. д. К чему он читал мне эту лекцию, я не знаю.

Ударил меня первый БАЛЫЧЕВ, а затем — СОКОЛОВ.

В протоколе были вписаны самим следователем ШЕЛКОВЫЙ, ЧЕПЫЖЕНКО, КУМ Алексей.

БАЛЫЧЕВ требовал от меня показаний на двух депутатов Верховного Совета — БОГИНЮ и ЧУМИЧЕВА.

В 1931 году я работал редактором газеты, в 1932 году меня отозвали в распоряжение ЦК и послали в Ворошиловград.

Я утверждаю, что я работал в Ворошиловграде при 5-6 секретарях КП(б)У. Я приехал в Ворошиловград, никого не зная, я был избран секретарём партийного комитета завода «ОР» по предложению ЦК ВКП(б).

Подсудимый БАЛЫЧЕВ:

Я прошу суд огласить выписку Горкома о снятии с работы СТЕЦЕНКО за ряд антипартийных поступков.

НА ВОПРОС ПОДСУДИМОГО СОКОЛОВА СВИДЕТЕЛЬ СТЕЦЕНКО ОТВЕТИЛ:

Решения парткома об увольнении с работы в заводе 17 человек не было, и такого быть не могло, нужно было проверить только по возможности пребывания их в партии.

Моя жена — дочь служителя культа.

Список на ответственных работников составлен КОРКУНОВЫМ.

СОКОЛОВ участвовал в моих допросах непрерывно. Тактика такая: СОКОЛОВ терроризировал, а ПЕКАРЕВ уговаривал.

Подсудимый СОКОЛОВ:

Я заявляю суду, что СТЕЦЕНКО лжет, так как у меня было много подследственных, и я многих допрашивать не мог. Я заявляю, что я бил СТЕЦЕНКО, и мне кажется, что его бил мало.

НА ВОПРОС ПОДСУДИМОГО ВОСКОБОЙНИКОВА СВИДЕТЕЛЬ СТЕЦЕНКО ОТВЕТИЛ:

Я суду заявляю, что с ВОСКОБОЙНИКОВЫМ я дела не имел, кроме очной ставки, где он проявил надо мной насилие.

На очной ставке ВОСКОБОЙНИКОВ применил ко мне самое гнусное отношение.

Подсудимый ВОСКОБОЙНИКОВ:

Я утверждаю, что СТЕЦЕНКО врёт, я записал очную ставку со слов СТЕЦЕНКО и ОНОПКО.

Объявлен перерыв — 5 минут.

Судебное заседание продолжено.

Свидетель ЛИТВИНОВ Иван Дмитриевич. 1882 года рождения, заведующий филиалом в музее революции, член ВКП(б) с 1904 года. С подсудимыми не в родстве и не в споре. Будучи предупреждён об ответственности за дачу ложных показаний по ст. 89 УК УССР, пояснил:

Я был арестован 14/VII-1938 года. В первый день ареста меня допрашивал УШАКОВ. При допросе были КОРКУНОВ, СОКОЛОВ и ВОРОНОВ.

Начался допрос с того, что меня уговаривали признать себя врагом народа, участником контрреволюционной организации, и в тот же вечер меня СОКОЛОВ избил.

Следующие 5-6 дней меня допрашивал УШАКОВ, который ежедневно повторял надо мной физическую расправу, и когда я всё же не признавался, тогда меня передали ВОСКОБОЙНИКОВУ, который действительно делал из меня котлету. Бил жестоко ногами, руками, ножкой от стула, принуждал меня подписать протокол, им же самим сочинённый, что я — провокатор, что я — враг, что я носил кличку «Сокол».

Факт остаётся фактом. Я говорю правду. Всё, что было написано в протоколе, было сплошным вымыслом. Вписывали имена неизвестных мне лиц, и перед подписанием протокола я был избитый не менее 10-ти дней. Днём и ночью меня брали на допрос и так измучили, что я потерял сознание, плохо соображал. ВОСКОБОЙНИКОВ бил меня палкой по шее, от чего у меня пошла кровь горлом.

Основное обвинение это то, что я — член партии троцкистов, что я — начальник повстанческого штаба, что я служил в жандармском управлении.

Очные ставки были с ТЕРЕХОВЫМ, БОГДАНОВЫМ, КОЛЕСНИКОВЫМ, СТЕЦЕНКО, и уличали по ранее сформулированному протоколу, что я — враг.

Сперва путём насилия меня заставляли подписать протокол о врагах ТЕРЕХОВЕ, СТЕЦЕНКО и других. Протоколы писал сам ВОСКОБОЙНИКОВ.

Я показаний не давал, меня заставляли называть фамилии ТУРЕЦКОЙ, МИНИНА, фамилии ДОВГАЛЕВА, ХОДОСА написал сам ВОСКОБОЙНИКОВ, он меня избил, я протокол этот подписал под влиянием физического воздействия. Я говорю правду, как было.

Меня судил Военный трибунал и приговорил к расстрелу, но на суде я отказался от своих показаний. Перед судом мне ВОСКОБОЙНИКОВ заявил, что если я откажусь от своих показаний, он арестует мою жену и дочь, но я на суде всё же отказался от своих неправдивых показаний.

СОКОЛОВ один раз допрашивал меня. Он хотел получить от меня историю Луганской парторганизации и охарактеризовать ОСИПЕНКО, АЛЕКСЕЕВА, который пел в церковном хоре, КАРИКОВ торговал.

Вначале СОКОЛОВ один раз избивал меня. КОРКУНОВ обещал кишки у меня вымотать.

ВОСКОБОЙНИКОВ говорил мне, что я должен целовать те места, где проходит КОРКУНОВ, так они возвышали этого врага.

НА ВОПРОС ПОДСУДИМОГО СОКОЛОВА СВИДЕТЕЛЬ ЛИТВИНОВ ПОЯСНИЛ:

Предъявлялось мне обвинение в том, что я — провокатор. Меня били по щекам.

До революции я арестовывался жандармским управлением 2 раза.

Председательствующий обращает внимание подсудимого СОКОЛОВА на необходимость задавать вопросы по существу.

Подсудимый СОКОЛОВ:

Я хочу сказать суду, что ЛИТВИНОВ дважды арестовывался жандармским управлением и дважды освобождался почему-то.

НА ВОПРОС ПОДСУДИМОГО ВОСКОБОЙНИКОВА СВИДЕТЕЛЬ ЛИТВИНОВ ПОЯСНИЛ:

Когда меня опрашивали, протокол не писался, а с меня вымогали путём физического воздействия подписывать.

Фамилии участников штаба троцкистов сформулированы ВОСКОБОЙНИКОВЫМ, где первой стояла фамилия БОГИНИ — бандит, ДОВГАЛЕВ — офицер старой армии, а я совсем не знал, в каком чине он был.

Я категорически подтверждаю, что протокол сфальсифицирован самим ВОСКОБОЙНИКОВЫМ.

Подсудимый ВОСКОБОЙНИКОВ:

ЛИТВИНОВ — клеветник. Я отвергаю заявление ЛИТВИНОВА о том, что было написано: «БОГИНЯ — бандит».

Я прошу в третий раз суд посмотреть дело ЛИТВИНОВА и убедиться, что нет записи «БОГИНЯ — бандит».

Я утверждаю, что всё записано со слов ЛИТВИНОВА, и каждый лист подписан им.

Свидетель ЛИТВИНОВ:

С МАКСИМЕНКО я сидел в одной камере. Зачислен я тогда был за УШАКОВЫМ. МАКСИМЕНКО был в умирающем состоянии, он был избит так, что не было живого места, с него шла сукровица. Ему сжимали мышцы ног, избит он был жестоко.

НА ВОПРОС ПОДСУДИМОГО БАЛЫЧЕВА СВ[ИДЕТЕЛЬ] ЛИТВИНОВ ПОЯСНИЛ:

11 числа МАКСИМЕНКО был избит.

Подсудимый БАЛЫЧЕВ:

Я руководил избиением МАКСИМЕНКО. До меня МАКСИМЕНКО никто не избивал. Поэтому ЛИТВИНОВ врёт, что он видел МАКСИМЕНКО избитым 11/VII-[19]38 г.

Председательствующий предупреждает подсудимого БАЛЫЧЕВА, чтобы он не вёл себя вызывающе и не оскорблял свидетеля.

Свидетель БЕЛЬСКИЙ Константин Иванович. 1905 г. рождения, не работает, в резерве кадров НКВД. Будучи предупреждён об ответственности за дачу ложных показаний по ст. 89 УК УССР, пояснил:

Мне известно только по делу МАКСИМЕНКО, что когда его допрашивали, в бригаде находился быв[ший] работник ТАРАСОВСКИЙ, и я услышал крик, вскочив в комнату, увидел, что МАКСИМЕНКО сидит избитый. МАКСИМЕНКО был здоровый мужчина, брюнет. Через 1 ¹/₂ мес[яца] я увидел МАКСИМЕНКО в тюрьме, он был в тяжёлом состоянии, седой.

Мне известно, что когда был арестован МАКСИМЕНКО, якобы была вскрыта контр-революцион[ная] группа. Были разговоры, что МАКСИМЕНКО избит.

Арест МАКСИМЕНКО был произведён по линии 2[-го] отдела. Из арестованных я видел избитым ХОДОСА, когда его допрашивали, он лежал на диване и в таком положении давал показания.

Кто отводил спец, камеру для МАКСИМЕНКО, я не помню.

Председательствующий оглашает показания свидетеля БЕЛЬСКОГО на предварительном следствии.

Я подтверждаю свои показания на предварительном следствии полностью. МАКСИМЕНКО был из видных работников, и его избитым помещать в общую камеру было неудобно. ХОДОС также был избит.

Председательствуюший оглашает показания свидетеля БЕЛЬСКОГО.

Полностью подтверждаю свои показания.

Подсудимый БАЛЫЧЕВ:

Я отвергаю показания свидетеля БЕЛЬСКОГО о том, что я допрашивал МАКСИМЕНКО.

Я прошу свидетеля БЕЛЬСКОГО объяснить суду, руководил ли я следствием.

Свидетель БЕЛЬСКИЙ:

Поскольку БАЛЫЧЕВ был заместителем нач[альника] УНКВД, он имел непосредственное отношение к следствию.

Я видел, когда ТАРАСОВСКИЙ допрашивал МАКСИМЕНКО.

Подсудимый ТАРАСОВСКИЙ:

Я действительно допрашивал МАКСИМЕНКО, но не помню такого случая, чтобы БЕЛЬСКИЙ заходил в кабинет во время допроса.

НА ВОПРОС ПОДСУДИМОГО СОКОЛОВА СВИДЕТЕЛЬ БЕЛЬСКИЙ ПОЯСНИЛ:

Мне нач[альник] тюрьмы заявил, что у него есть распоряжение об освобождении камеры, и я освободил для спец, камеры.

НА ВОПРОС ПОДСУДИМОГО БАЛЫЧЕВА СВИДЕТЕЛЬ БЕЛЬСКИЙ ОТВЕТИЛ:

Арестованных я избивал.

Объявлен перерыв на 5 минут.

Заседание продолжено.

Свидетель ХОДОС Леонтий Михайлович. 1888 г. рождения, директор Облконторы Культторга, чл[ен] ВКП(б). Будучи предупреждён об ответственности по ст. 89 УК УССР за дачу ложных показаний, пояснил:

По делу мне известно следующее. Я был арестован в июле месяце 1938 г. Меня вызвал КОРКУНОВ ночью, и когда я явился в Управление, меня стал КОРКУНОВ допрашивать и требовать признания о контр-революционной деятельности. Тут же КОРКУНОВ ударил меня по лицу, а затем меня отправили в тюрьму.

Я всё время категорически отвергал все предъявляемые мне обвинения, а мне ХОРОШИЛОВ заявил, что «всё равно подпишешь другим порядком».

Затем пришли СОКОЛОВ, ВОСКОБОЙНИКОВ и предложили мне подписать протокол. Когда я отказался, меня начали избивать. Избивали несколько часов, а затем я в обморочном состоянии был внесён в камеру.

На другой день меня опять били ВОСКОБОЙНИКОВ, СОКОЛОВ, ТИМЧЕНКО, после чего был вызван врач, который сказал, что меня необходимо немедленно направить в больницу.

Далее, поскольку я не был в состоянии ходить, меня положили на живот и так опрашивали. Потом меня КОРКУНОВ ударил чем-то по шее так, что я недели 2 не мог прямо держать голову. Это видели все сотрудники.

При допросах с меня вымогали показания о том, что меня завербовал БАЛИЦКИЙ. Меня избивали всё время и применяли бесчеловечные пытки.

Однажды ночью явился БАЛЫЧЕВ с врачом, после чего меня перебросили в спецкамеру. Всё тело у меня было избито. Появилась гангрена, был цел только живот.

Один раз с помощью НУДЬГИ меня забрали на допрос в быв[шую] больницу, где были камеры для допросов, куда была принесена кровать. Меня положили на кровать, и опять ХОРОШИЛОВ предложил подписать такой протокол. Из соседней комнаты доносились крики избиваемых, через некоторое время появилось два человека с палками, и один меня ударил, но ХОРОШИЛОВ уговаривал подписать протокол, а то будет то, что уже произошло с некоторыми. Таким методом заставили подписать протокол.

Однажды мне дали подписать протокол очной ставки с МАКСИМЕНКО без МАКСИМЕНКО о том, что я в квартире ДОВГАЛЕВА встречался с МАКСИМЕНКО. Я попросил привезти МАКСИМЕНКО. Сидеть я не мог, я стоял. В это время зашел СОКОЛОВ и спросил: «Что это за поза?», после чего ударил меня сильно под подбородок так, что я прикусил язык.

Я с начала революции работал в органах ЧК, всё время на руководящих постах.

Мне никаких документов не предъявлялось, а просто понуждали подписать протокол о том, что я — враг. Протокол с моих слов не записывался, протокол сочинялся, следовательно, он сфальсифицирован. Протокол могли составить только СОКОЛОВ или КОРКУНОВ, но не ХОРОШИЛОВ, который не смог бы составить такой протокол.

Тюрьма с вечера стонала от криков, её называли скотобойня.

Когда меня перестали бить, тогда СОКОЛОВ начал меня беспрерывно вызывать на допрос, держать до обморочного состояния, это в жару, а в морозные дни — до полного окоченения.

При мне НУДЬГА спрашивал вахтёра, кто даёт право держать в машине людей, тот что-то ответил. А когда я этот вопрос задал ХОРОШИЛОВУ, то он ответил, что делает это по приказанию СОКОЛОВА.

НА ВОПРОС ПОДСУДИМОГО СОКОЛОВА СВИДЕТЕЛЬ ХОДОС ОТВЕТИЛ:

У немцев в 1920 году я не оставался, это — ложь. Я заболел тифом в то время и лежал больной.

На день моего ареста по заводу № 60 всё было благополучно.

СОКОЛОВ вместе с БАЛЫЧЕВЫМ меня не допрашивал.

Меня предупреждал ХОРОШИЛОВ, что сейчас придёт СОКОЛОВ и заставит вас подписать.

Сотрудник НКВД АЛЕКСАНДРОВИЧ мне говорил, что СОКОЛОВ за время работы в НКВД не выпустил ни одного честного дела.

ХОРОШИЛОВ меня допрашивал больше всех.

СОКОЛОВ наблюдал за следствием, и моё личное заключение, что у ХОРОШИЛОВА не хватит ума на составление такого жуткого протокола, как по моему делу был составлен. Это — дело рук СОКОЛОВА.

Пусть СОКОЛОВ расскажет, как он под l-oe мая зашел в тюрьму с начальником тюрьмы и спрашивал, у кого какие вопросы. Я не задал вопроса потому, что считал это бесполезным. Тогда же СОКОЛОВ мне заявил, что ещё несколько дней и пуля размозжит мой череп.

Сколько раз ВОСКОБОЙНИКОВ бил меня, трудно сказать. Бил палкой, бил ногами, чтобы я не кричал, он мне рот заткнул тряпкой, кто-то сидел на мне. И ВОСКОБОЙНИКОВ избил до бессознательного состояния. У меня образовалась двухпаховая грыжа.

Подсудимый СОКОЛОВ:

Я прошу суд огласить лист дела № 398.

Председательствующий оглашает лист дела № 398.

Объявлен перерыв до 9 часов утра 14 августа.

Заседание продолжено [в] 9 часов утра 14 августа.

КАПУСТИН Борис Владимирович, 1902 года рождения. Будучи предупреждён об ответственности по ст. 89 УК УССР за дачу ложных показаний, пояснил:

В июле месяце 1938 года по городу производились массовые аресты. 10 июля арестовали меня, не заводя в камеру, меня направили к следователю УДОВЕНКО, который заявил мне, что я являюсь членом контрреволюционной организации, и сорок с лишним часов мне задавался один и тот же вопрос: «Кто меня завербовал?», получая один мой честный ответ: «Никто никогда не вербовал».

На второй день меня опрашивали опять по этому же вопросу. В кабинет вошел СОКОЛОВ и, не задав мне ни одного вопроса, он сразу же начал наносить мне побои по голове, ушам, я был ошеломлён, что в органах НКВД могла произойти такая история.

Я всё время отказывался. УДОВЕНКО ударил меня сапогом в бок, и я упал.

В результате всех издевательств и побоев у меня заболевание коры мозга.

Надо мной также издевался и ВОРОНОВ, который здесь стоит как свидетель.

После мне дали подписать протокол, в котором была записана моя контрреволюционная деятельность, о которой я понятия не имел. Я протокол этот не подписал. Тогда меня отправили в тюрьму, где поместили в камеру, в которую можно помещать два человека, а они туда поместили 28 человек, температура была 50 градусов. Все люди были в чирьях, и через два дня я был таким же. Сидеть нельзя было, люди задыхались от жары.

Всё время меня допрашивали, затем повели в так называемую мясорубку, где я застал СОКОЛОВА и ещё 4-х сотрудников, фамилии их я не знаю. И только один вопрос был задан мне, буду ли я подписывать протокол, и получив отказ, СОКОЛОВ скомандовал: «Ложись», где ВОРОНОВ начал бить меня палкой. Затем избитым местом меня посадили на пол и заставили кружиться, и когда я находился около ВОРОНОВА, он бил меня палкой. От сильной боли я дошел до состояния безумия.

Я всё же отказался подписать протокол. Меня перевели в камеру, туда вбежал ВОРОНОВ, заставил протянуть руки и начал их давить каблуком, кости мои трещали.

Следователь УДОВЕНКО харкнул мне в лицо, я в оцепенении застыл, в голове была одна мысль: «За что издеваются?».

После вбежал СОКОЛОВ и начал бить по всем избитым местам.

В итоге СОКОЛОВ и его садисты сделали меня врагом и заставили подписать протокол.

Меня осудили к ВМН. Я 84 часа просидел в камере смертников. В камере я заболел. Я начал сходить с ума. У меня были галлюцинации, я видел лица своих детей, жены, товарища СТАЛИНА.

Однажды мне послышался голос ясно, что я освобождён. Я упал в истерике, я приближался к сумашествию. И если бы не один заключённый, который взял надо мной шефство, успокаивал меня, со мной были бы тяжёлые последствия. Каждый час я ждал вызова на расстрел.

Впоследствии приговор был отменён, и меня освободили. Всю ложь я объяснил бригадному комиссару и 5/1-1940 года я вышел на свободу.

НА ВОПРОС ПОДСУДИМОГО СОКОЛОВА СВИДЕТЕЛЬ КАПУСТИН ОТВЕТИЛ:

Меня понуждал СОКОЛОВ перед судом подтверждать свои показания в протоколе предварительного следствия. 4 раза вызывал он меня и угрожал, что если я на суде не буду подтверждать, мне будет хуже.

Я работал в должности начальника Архитектурно-планировочного управления, затем — заведующим Горкомхозом.

По ходатайству подсудимого СОКОЛОВА председательствующий оглашает лист дела № 379, том 1-й.

Во время каждого вызова следователя ПЕКАРЕВА и других всегда входил СОКОЛОВ и угрожал мне.

Свидетель КОРЧАГИН Борис Иванович. 1904 года рождения, член партии, зав[едующий] шахтой им. Войкова треста «Свердловуголь», до ареста — управляющий трестом. Будучи предупреждён об ответственности по ст. 89 УК УССР за дачу ложных показаний, пояснил:

В июне 1938 года я был репрессирован. Меня допрашивали ТАРАСОВСКИЙ и ВОСКОБОЙНИКОВ, которые во время допроса допускали грубые нарушения соцзаконности.

В одну из ночей, вызвав меня на допрос, ВОСКОБОЙНИКОВ и ТАРАСОВСКИЙ после трёх слов разговора начали избивать меня ножкой от стула, кулаками, требуя от меня показаний о шпионской деятельности. После чего я написал показания под их диктовку.

Этим следствие не закончилось. Через день-два меня снова вызвали к ВОСКОБОЙНИКОВУ и ТАРАСОВСКОМУ, которые потребовали от меня показаний о террористических действиях. Во время этого допроса они очень издевались надо мной, ВОСКОБОЙНИКОВ бил, а ТАРАСОВСКИЙ, наклонившись к уху, пел романс «Скажите девушки...».

ТАРАСОВСКИЙ зашел к БОБРО, который мне предъявил список на 32 человека, требуя оговора их. Я отказывался подписать, меня начали избивать. Били головой о сейф, перебрасывались мною, доводя меня до состояния невменяемости.

В конце 1939 года мне был суд, который обратил дело к доследованию. В сырой камере я сидел дней 15-ть, я заболел. Я объявил голодовку. Меня перевели в лучшую камеру и снова начали следствие. Была создана экспертная комиссия, которая составила акт о моей работе, но акт был в мою пользу. Была очная ставка с членами комиссии, и был составлен протокол, но через некоторое время мне дали на подпись совершенно другой акт.

В деле были документы, а затем исчезали.

Однажды был прислан документ о моей положительной работе, о награде на шахте им. Дзержинского, а когда я заявил, какой я вредитель, когда есть документ, то после этого документ исчез.

Дело мне не показывали, я об этом заявил суду, но суд мне не поверил, так как была подписана 200[-я] статья УПК.

Мой протокол сфальсифицировал БОБРО. Мне преподнесли на подпись готовый напечатанный протокол, в котором было указано [на] 2-3 листа[х] работников шахты.

До подписания меня били ТАРАСОВСКИЙ, ВОСКОБОЙНИКОВ и другие, фамилии я не помню, и под побоями я подписал.

Моё дело прекращено за недоказанностью преступления.

Подсудимый ВОСКОБОЙНИКОВ:

К следствию [по делу] КОРЧАГИНА в 1938 году я не имел никакого отношения, я считаю клеветой, что ТАРАСОВСКИЙ пел ему романсы. В Ворошиловград я прибыл 2 июля, поэтому всё, что он говорит, — чепуха.

За следствием числились диверсанты, по показанию КОРЧАГИНА, ни в чем не повинные, я освободил их, как-то: МАКСИМОВА, затем ИЛЬЧЕНКО, после того, как авиапочтой были доставлены его документы. Затем уже занялись делом КОРЧАГИНА. По поводу заключения свидетель путает и говорит неправду.

НА ВОПРОС ПОДСУДИМОГО ТАРАСОВСКОГО СВИДЕТЕЛЬ КОРЧАГИН ПОЯСНИЛ:

Меня арестовали при организации области, затем отправили в Сталино. Одновременно вразумили, что нужно показывать. БОБРО ударил один раз, а через дней 6-7 меня вызвали к ТАРАСОВСКОМУ и ВОСКОБОЙНИКОВУ.

Меня сажали на несколько часов и заставляли смотреть на свет электролампы, мне не давали спать по несколько суток.

Протокол писал ТАРАСОВСКИЙ после первого избиения. Писал и ВОСКОБОЙНИКОВ. Вопросы были такие: «диверсионная работа, шпионская» и т. п. Предупреждали меня: «Смотри, не липуй, всё равно будут читать инженеры». Это значит, чтобы я так излагал свою вредительскую деятельность, чтобы в ней была логика, ибо он даёт проверять и инженерам.

До первой встречи я ТАРАСОВСКОГО не знал.

В протокол были вписаны вымышленные лица и лица, которых я не знал, и протокол этот меня заставили подписать. ТАРАСОВСКИЙ понуждал давать вымышленные факты.

Протокол подписывать давал БОБРО, там была записана шпионская деятельность, диверсия и даже разговор с ГИТЛЕРОМ.

Подсудимый ТАРАСОВСКИЙ:

Протокол напечатанный я не давал подписывать, я не отрицаю того факта, что я и ВОСКОБОЙНИКОВ вызывали КОРЧАГИНА и я ударил КОРЧАГИНА по физиономии, а ВОСКОБОЙНИКОВ КОРЧАГИНА не трогал и пальцем. Кошмары и ужасы, которые представляет КОРЧАГИН, всё — ложь, я никогда не пел.

На второй вызов никаких мер воздействия к КОРЧАГИНУ [я] не применял и я утверждаю, что я после КОРЧАГИНА в глаза не видел.

Я должен заявить, что санкция была применена к КОРЧАГИНУ потому, что он уже дал показания о своей контрреволюционной деятельности.

Я заявляю суду, что подробно с материалами знаком я не был и не знаю об исчезновении каких-либо документов. Санкцию к КОРЧАГИНУ я применял, но очень слабую. КОРЧАГИН сразу начал давать показания.

К другим арестованным о мерах физического воздействия я ничего не знаю.

Подсудимый ВОСКОБОЙНИКОВ:

Я заявляю суду, что никакого отношения к делу КОРЧАГИНА я не имел.

Подсудимый ТАРАСОВСКИЙ:

Делом КОРЧАГИНА я занимался потому, что он был связан [с] аварией на угольной промышленности.

Подсудимый БАЛЫЧЕВ:

Я не знаю факта прикрепления ВОСКОБОЙНИКОВА и других к делу по аварии на шахте.

Подсудимый СОКОЛОВ даёт справку о том, что ВОСКОБОЙНИКОВ им, как начальником, не выделялся.

Свидетель КОРЧАГИН добавляет: Во время моего допроса ВОСКОБОЙНИКОВ разговаривал о том, что он договорился за машину для перевозки семьи.

ВТ ОПРЕДЕЛИЛ:

Свидетеля ПРИЦКЕР[А] допросить в отсутствие допрошенных уже свидетелей.

ПРИЦКЕР Соломон Шулимович. 1908 года рождения, нач[альник] спецотдела «Ворошиловградуголь». Будучи предупреждён об ответственности по ст. 89 УК УССР за дачу ложных показаний, пояснил:

Я работал начальником отдела. Сам следствия не проводил. На совещании, проводимом наркомом, мне стало известно о существовании право-троцкистского центра. К этим делам имели отношение сотрудники 4-го отдела, возглавляемого СОКОЛОВЫМ.

По делу КОЛИКОВА у меня была с ним встреча, он был доставлен в мой кабинет, я с ним разговаривал минут 20-30 и предупредил о том, что он должен давать показания о своей подрывной деятельности, и он сам согласился, без применения каких-либо санкций, давать показания.

Председательствующий оглашает показания свидетеля ПРИЦКЕР[А] на листе дела № 42, том 3-й.

Свидетель ПРИЦКЕР:

Я подтверждаю свои показания на предварительном следствии.

Подсудимый БАЛЫЧЕВ:

Я прошу свидетеля ПРИЦКЕР[А] охарактеризовать меня как заместителя нач[альника] [У]НКВД. Помнит ли свидетель ПРИЦКЕР о том, что я отказался подписать кипу документов.

Свидетель ПРИЦКЕР:

Такой факт был. В связи с тем, что не было КОРКУНОВА, мы зашли к БАЛЫЧЕВУ подписать документы на арестованных, но БАЛЫЧЕВ не хотел подписывать.

Взаимоотношения БАЛЫЧЕВА с КОРКУНОВЫМ были нездоровые. Были крупные разговоры с применением ругани. БАЛЫЧЕВ заявлял о том, что его КОРКУНОВ игнорирует и что он так работать не может.

Я подтверждаю, что было такое мнение, что БАЛЫЧЕВА УСПЕНСКИЙ мог посадить. БАЛЫЧЕВ очень волновался.

НА ВОПРОС ПОДСУДИМОГО СОКОЛОВА СВИДЕТЕЛЬ ПРИЦКЕР ОТВЕТИЛ:

Шел разговор о том, что СОКОЛОВ замещает начальника, но в дела 8-го отдела он не вмешивался.

КОРКУНОВ — это самодур, бездарный человек, игнорировал своих помощников. Вначале взаимоотношения с СОКОЛОВЫМ были лучше, затем были нездоровыми.

Аресты были произведены после совещания, проведённого наркомом УСПЕНСКИМ. КРОТОВ и КОРЧАГИН были арестованы на основании агентурного дела. На них были конкретные показания. Санкция на арест их была ещё до организации области.

Уволили мня из органов за то, что отец мой занимался мелкой торговлей до революции. Троюродный брат судим, уволили меня при УСПЕНСКОМ и ЕЖОВЕ.

НА ВОПРОС ПОДСУДИМОГО БАЛЫЧЕВА СВИДЕТЕЛЬ ПРИПКЕР ОТВЕТИЛ:

Санкции на арест БАЛЫЧЕВ не давал.

ВОРОНОВ Иван Тихонович. 1912 года рождения, директор школы ФЗО, ранее работал в органах НКВД. Будучи предупреждён об ответственности по ст. 89 УК УССР за дачу ложных показаний, пояснил:

Я работал в органах НКВД начальником отдела. В своих рапортах бывш[ему] наркому я писал о непонятных для меня вещах, связанных с неправильными действиями КОРКУНОВА. На закрытом партсобрании я выступал с критикой, указывал на вражескую работу КОРКУНОВА, обвинял я ещё СОКОЛОВА и ВОСКОБОЙНИКОВА. Обвинял их за неправильные установки, за справки на арест без всяких материалов.

Я считал неправильным, что протоколы следствия должны быть написаны большие, просторные, на 60-80 листов.

По моему рапорту меня опрашивали в Москве в 1939 году. Я полностью подтверждаю свои показания на предварительном следствии.

ПАВЛЫЧЕВ давал установку, чтобы в каждом протоколе красной нитью проходила война, чтобы в показаниях арестованных было отмечено, что они направляли свою вражескую деятельность с целью подготовить страну к поражению.

ПАВЛЫЧЕВ приезжал сюда со следственной группой, где был и ТАРАСОВСКИЙ, и заявил, чтобы во всех протоколах красной нитью должна проходить война.

На большие протоколы тогда была мода, она была введена УСПЕНСКИМ.

Председательствующий оглашает показания свидетеля ВОРОНОВА на листе дела 14, том 3-й.

Допрашивал ЭПШТЕЙНА УДОВЕНКО. О незаконных методах к ЭПШТЕЙНУ я не знаю. Знаю, что ЭПШТЕЙН давал показания, но они не удовлетворяли УДОВЕНКО.

МАКСИМЕНКО допрашивал ВОСКОБОЙНИКОВ и другие. Мне известно, что при избиении МАКСИМЕНКО принимал[и] участие ВОСКОБОЙНИКОВ и ТАРАСОВСКИЙ.

Я допрашивал ТЕРЕХОВА. Основания к применению санкции к нему были. ТЕРЕХОВ до побоев начал давать показания. В моём присутствии избивали ТЕРЕХОВА один раз.

Подсудимый ПАВЛЫЧЕВ:

Показания свидетеля неправдивы, я не давал никаких установок о войне. Сотрудников я ориентировал на то, чтобы при допросе арестованных не упускали из виду аварии. В то время было много аварий на шахте, и были предположения о существовании контрреволюционной группы.

Докладную записку я писал, но в Москву она не пошла, а УСПЕНСКИЙ её перередактировал.

Свидетель ПРИЦКЕР:

На общем совещании ПАВЛЫЧЕВ не выступал.

Свидетель ВОРОНОВ:

ПАВЛЫЧЕВ давал установку на оперативном совещании, это знают и могут подтвердить все сотрудники, и после этого совещания сразу все сотрудники разъехались. Тогда же [был] разрешён вопрос о картотеке, и была составлена карта о расположении точек.

Подсудимый ПАВЛЫЧЕВ:

Такого совещания не было.

Подсудимый БАЛЫЧЕВ:

Я категорически отвергаю заявление свидетеля ВОРОНОВА. Такого совещания не было, я никогда не слышал его выступлений.

Подсудимый ТАРАСОВСКИЙ:

Совещаний никаких ПАВЛЫЧЕВ не проводил, я это утверждаю.

Подсудимый СОКОЛОВ:

Я не помню такого совещания.

Свидетель ВОРОНОВ:

Все протоколы, главным образом, корректировал СОКОЛОВ. Один из арестованных — ЛОГВИНЕНКО — указал фамилию НОВИКОВА, но СОКОЛОВ запретил вносить её, говоря, что уже он не нужен, так как все участники центра уже есть.

ТЕРЕХОВ и СТЕЦЕНКО были арестованы на основании показаний какого-то арестованного, где указывалось, что они являются членами контрреволюционной группы.

В сентябре месяце ТЕРЕХОВ не подписывал протокол, он его подписал в старом здании.

Я опрашивал ТЕРЕХОВА, и он на всех очных ставках изобличал, все свои показания подтверждал и только по возвращении из Киева ТЕРЕХОВ стал отказываться от своих первых показаний.

На вопрос подсудимого СОКОЛОВА свидетель ВОРОНОВ пояснил:

Спец. сообщение я не получал, но читал, оно было у КОРКУНОВ А.

Арестованные написали письмо на тряпке провокационного характера.

Спец. сообщения поступали о том, что арестованные рассказывали о своей контр-революцион[ной] деятельности.

Арестованные ТЕРЕХОВ и ЛОГВИНЕНКО настаивали на том, что НОВИКОВ завербован — член право-троцкист[ского] центра, а СОКОЛОВ говорил, что не нужно писать.

Арестованную ТУРЕЦКУЮ допрашивал я.

Разговоров о том, что УДОВЁНКО ставил вопрос об освобождении отдельных арестованных, в частности ГОЛЬДЕНБЕРГА, не было.

Первый протокол допроса ТЕРЕХОВА был на стр. 5-7, а потом написали большой протокол.

Все арестованные давали сами показания без понуждения.

Ориентировка по делам разложившихся красных партизан была получена из НКВД УССР.

Обвиняемого ЭПШТЕЙНА я не бил. Кто бил его, я не знаю. Фактов выдумки фамилий СОКОЛОВЫМ я не знаю.

На вопрос подсудимого БАЛЫЧЕВА свидетель ВОРОНОВ ответил:

ТЕРЕХОВ был мой арестованный. ТЕРЕХОВА избивал БАЛЫЧЕВ в моём кабинете, тогда ТЕРЕХОВ начал давать показания. Те показания, которые ТЕРЕХОВ дал добровольно, не удовлетворяли БАЛЫЧЕВА и КОРКУНОВА, и его начали избивать БАЛЫЧЕВ и КОРКУ НОВ.

БАЛЫЧЕВ корректировал протокол [допроса] ЛОГВИНОВА. Факт корректировки протокола БАЛЫЧЕВЫМ другого я не знаю.

Для ареста необходим материал и санкция прокурора.

Были случаи, что сперва арестовывали людей, а затем бралась санкция прокурора. Факты ареста без постановления были.

КОРКУНОВ снял КИТЧЕНКО с работы за то, что он возражал в оформлении справок, т. к. нечего было писать.

Подсудимый БАЛЫЧЕВ:

Санкцию на арест должен дать прокурор, а справка шла от 1-го секретаря Обкома КП(б)У.

Я категорически отвергаю предъявленное мне обвинение по обвинительному акту в том, что незаконно арестовывал людей.

КОРКУНОВ был деспотичен, бездарен, и об этом я говорил с ВОРОНОВЫМ.

Свидетель ВОРОНОВ:

Были случаи, когда я говорил о незаконных действиях КОРКУНОВА, я говорил и о докладной записке на имя ЕЖОВА, которую показывал мне СОКОЛОВ.

НА ВОПРОС ПОДСУДИМОГО ТАРАСОВСКОГО СВИДЕТЕЛЬ ВОРОНОВ ОТВЕТИЛ:

Я ТАРАСОВСКОГО не знал, но знал, что ТАРАСОВСКИЙ и ВОСКОБОЙНИКОВ допрашивали МАКСИМЕНКО. Я знал, что МАКСИМЕНКО был до полусмерти избит.

Объявлен перерыв на 10 мин.

Заседание продолжено в 13 час. 20 мин.

ВТ ОПРЕДЕЛИЛ:

Принимая во внимание, что обстоятельства по делу в достаточной степени выяснены, допрашивать остальных свидетелей, вызванных по списку, приложенному к обвинительному акту, не вызывается необходимостью, в силу ст. 275 УПК допрос в дальнейшем свидетелей по делу прекратить.