№54. Протокол судебного заседания Военного трибунала войск НКВД Киевского округа по обвинению П.В. Карамышева, Я.Л. Трушкина, М.В. Гарбузова и К.А. Воронина. 27 декабря 1940 г.-4 января 1941 г.

Я помню, железная или медная планка лежала на столе у Баса, и мне кажется, что этот предмет являлся страхом во время моего допроса. Кроме этого, на табуретке лежали какие-то камни.

На вопросы подсудимого КАРАМЫШЕВА свидетель СУХОЛЕНЦЕВ:

КАРАМЫШЕВА я знаю очень мало. Помню, когда он приходил в горсовет, и мы беседовали по некоторым служебным вопросам. Плохое что-либо о нем я сказать не могу.

Свидетель ГАВРИЛОВ Александр Епифанович. рождения 1906 г., член ВКП(б) с 1925 г., до ареста работал заместителем нач[альника] отдела завода № 200, а сейчас работаю в областном земельном управлении, с подсудимыми личных счетов не имею, предупреждён об ответственности за дачу ложных показаний по 89 ст. УК, показал:

Арестовали меня 27 июня 1938 г., а освободили 10 апреля 1939 г. Моё дело вёл ВОРОНИН.

На вопросы ВТ свидетель ГАВРИЛОВ:

Арестовали меня на улице и сразу привели к ВОРОНИНУ, который стал меня допрашивать. Допрос продолжался до 5 часов утра. Тогда мне предъявили обвинение в том, что я являюсь членом к-p организации, и на протяжении нескольких суток ВОРОНИН говорил мне: «Пиши, давай, пиши, давай». ВОРОНИН — самый коварный человек, который есть на свете, он издевался надо мной, изыскивая все методы, плевал в лицо, ругал нецензурными словами, называл бандитом, подносил к носу палку и давал нюхать, при этом говорил: «Все равно мы тебя расстреляем», верно, физических мер он ко мне не применял. От стоянок на седьмые сутки у меня сильно опухли ноги, и я ничего не соображал. Кроме ВОРОНИНА, меня допрашивал Танфилов. На третий или четвертый день допроса в кабинет ВОРОНИНА зашел ГАРБУЗОВ и, узнав, что я не дал показаний, нанёс мне рукой побои по лицу.

«Признание» я сам написал на 6-7 сутки моего допроса у ВОРОНИНА. Впоследствии я был вызван на допрос к Федоровскому и, будучи в плохом состоянии, я подписал протокол допроса, но что я подписал, я не знаю, и то, что я сам писал, совершенно не помню. Мне говорили, чтобы я написал заявление, что являюсь участником к-p организации, и что за это меня трогать никто не будет. Я всё время доказывал, что ни к какой к-p организации я не причастен, и мне вообще неизвестно о существовании таковой, и всё же, несмотря на это, меня на протяжении 5 суток вызывали в НКВД и производили допрос до 4-5 часов утра, а в 7 часов утра я шёл на работу.

При допросе Федоровский мне говорил: «Мы сами — суд и что хотим, то и сделаем». При допросе один раз зашёл ТРУШКИН и сказал: «Если враг не признается, мы его расстреливаем, а ты попал в ежовые рукавицы». Больше ТРУШКИНА я не видел.

На вопросы подсудимого ГАРБУЗОВА свидетель ГАВРИЛОВ:

ГАРБУЗОВ во время допроса ударил меня несколько раз рукой по лицу, причём это было в присутствии ВОРОНИНА. ГАРБУЗОВА я видел на протяжении всего следствия и, когда он заходил на допрос, то ВОРОНИН у него консультировался.

На вопросы ВТ свидетель ГАВРИЛОВ:

Протокол допроса мне дал подписать Федоровский, а кто писал этот протокол, я не знаю. В этом протоколе, насколько я помню, я ни на кого не давал показаний.

На вопросы подсудимого ВОРОНИНА свидетель ГАВРИЛОВ:

В 1937 г. меня исключали из партии, а затем был восстановлен.

При допросах ВОРОНИН всё время говорил: «Пишите, что Вы — участник к-р организации». Физических мер воздействия ВОРОНИН ко мне не применял, а лишь угрожал.

Будучи в камере, мне Фомин говорил о том, что ГАРБУЗОВ применял к нему физические меры воздействия.

На вопросы подсудимого ТРУШКИНА свидетель ГАВРИЛОВ:

ТРУШКИН часто заходил в кабинет ВОРОНИНА и видел, как меня ВОРОНИН допрашивал.

На вопросы ПОДСУДИМОГО ТРУШКИНА подсудимый ВОРОНИН:

За все время допроса Гаврилова ТРУШКИН заходил ко мне в кабинет 1-2 раза и, побыв 5 мин., он уходил.

На вопросы ПОДСУДИМОГО КАРАМЫШЕВА свидетель ГАВРИЛОВ:

В первых показаниях я писал об антисоветской агитации, а о заводе речь шла уже гораздо позже, и этот разговор был всего 2-3 минуты.

Подсудимый КАРАМЫШЕВ:

Я хочу пояснить суду о том, что Гаврилов на всём протяжении следствия давал показания по заводу, и таких показаний в развёрнутом виде он дал несколько.

На вопросы ПОДСУДИМОГО КАРАМЫШЕВА свидетель ГАВРИЛОВ:

На первой очной ставке я подписал протокол допроса. Акт экспертной комиссии мне не предъявляли. Мне говорили и требовали дать показания, что я являюсь членом к-p вредительской организации.

У Зельцмана я был на допросе всего один раз.

На одном из допросов я в своих показаниях указал, что Барсуков тоже является членом к-p организации, и что он получал указания от Фомина.

Стародубцева я хорошо знал и одно время учился с ним, а его жену я не знаю.

Свидетель ЧУЛКОВ Матвей Фёдорович. 1903 г. рождения, член ВКП(б) с 1930 г., из партии не исключался, имел одно партийное взыскание, которое снято при чистке, сейчас работаю на кораблестроительном з-де старшим преподавателем, отец рабочий, с подсудимыми личных счетов не имею, предупреждён об ответственности за дачу ложных показаний по 89 ст. УК, показал:

Я был арестован 4 июля 1938 г., а освободили меня 20 или 22 марта 1939 г. Следствие по моему делу вели Танфилов и Федотов. С дня ареста, на протяжении 5 суток, эти два следователя не разрешали вставать со стула и не давали спать. Во время допроса в кабинет Танфилова и Федотова несколько раз заходил ТРУШКИН и, обращаясь ко мне, говорил: «Пишите, раскаивайтесь».

Во время допроса мне предъявили обвинение, что я являюсь членом к-p организации, но я это отрицал. На 5 сутки я совершенно плохо себя чувствовал, а мне говорили: «Давай показания». На мой вопрос, с чего и как начинать показания, то Федотов сказал: «Назовите фамилии, кого Вы знаете», и когда я назвал Клигермана, то Федотов сказал: «Вот-вот, а теперь пишите заявление, что он — член к-p организации».

После этого Федотов предложил назвать фамилии инженеров кораблестроительного завода, и я их назвал, а на следующий день Федотов, допрашивая меня, сказал, что якобы я, совместно с названными мной фамилиями инженеров, являюсь членом к-p организации.

На вопросы ВТ свидетель ЧУЛКОВ:

Мне была [дана] очная ставка с Стародубцевым, и ТРУШКИН требовал, чтобы я подтвердил показания Стародубцева.

При допросе ГАРБУЗОВ меня несколько раз ударил по лицу. В это время были Танфилов и Федотов. При допросе часто заходил ВОРОНИН, который убеждал меня в том, что всё же я дам показания, и чем скорее, тем будет лучше для меня.

На вопросы ПОДСУДИМОГО ГАРБУЗОВА свидетель ЧУЛКОВ:

ГАРБУЗОВ часто заходил в кабинет, где меня допрашивали, и один раз, когда он зашел и обратился к Федотову, то после этого ко мне подошел ГАРБУЗОВ и ударил по лицу.

На вопросы ПОДСУДИМОГО ВОРОНИНА свидетель ЧУЛКОВ:

ВОРОНИН меня не бил, а лишь по его указанию я был на стойке 5 суток.

Мне давали очную ставку с Стародубцевым, о котором я ничего не сказал. Стародубцева я хорошо знаю, вместе с ним учился, взаимоотношения у нас неплохие. В своих показаниях я изобличал Гладкова, а меня изобличал Волков.

Объявлен перерыв на 10 мин., после чего судебное заседание продолжается.

Свидетель СЕДНЕВ Анатолий Федотович, рождения 1895 г., член ВКП(б) с 1920 г., до ареста работал на з[аво]де [им.] Марти 27 лет, начиная от чернорабочего до инженера цеха, а сейчас работаю на базе Главнефтесбыта. С подсудимыми Личных счетов не имею, предупреждён об ответственности за дачу ложных показаний по 89 ст. УК, показал:

Меня арестовали 1-го октября 1938 г., а освободили 22 декабря 1939 г. Дело моё вели Зельцман, ВОРОНИН и Берестовой. На первом допросе мне ВОРОНИН предъявил обвинение, что я являюсь участником антисоветской правотроцкистской организации, и что я должен дать показания на других, и что я — враг народа. Эта беседа длилась минут 20, после чего я задал ВОРОНИНУ вопрос, какие есть данные, что я — враг народа, и на это ВОРОНИН ответил: «У нас есть все данные». После этого ВОРОНИН дал указание следователю Берестовому поставить меня на стойку, и я простоял трое суток.

Затем в кабинет вошёл ТРУШКИН и стал требовать, чтобы я дал показания и, несмотря на то, что я говорил, что мне ничего неизвестно, все же на четвертые сутки меня заставили подписать протокол допроса. Следователь Ганкин и Берестовой издевались надо мной, наносили мне побои по опухшим ногам, и когда мне было больно, то я решил подписать протокол допроса.

С 5 на 6 октября меня вторично избили следователи Ганкин и Берестовой, ругали нецензурными словами и, когда зашел ВОРОНИН, то тоже угрожал мне и требовал дать показания. На этот раз опять вызвали на очную ставку со мной Муратова, причём, угрожая ему, заставили, чтобы он дал показания о вербовке меня в к-p организацию. Когда я возразил и сказал, что это — ложь, то меня опять стали допрашивать с угрозами и требовали, чтобы я подтвердил показания Муратова.

В 8 часов утра 6 октября меня вызвал на допрос Зельцман и при этом сказал: «Говори, что Муратов завербовал тебя в к-p организацию», и, взяв со стола пресс-папье, стал бить им меня по груди. Кроме этого, Зельцман угрожал, что арестует мою жену и ребёнка, ругался нецензурными словами, а затем вынул из кармана металлическую цепочку и вместе с следователем Берестовым били этой цепочкой меня по лицу, при этом уговаривая меня подписать протокол допроса. Лично при мне протокол допроса не писали, вопросов при допросе мне не задавали, а протокол уже был заранее заготовлен, и Зельцман требовал, чтобы я подписал его.

Я хорошо помню, что 8 октября ТРУШКИН заходил в кабинет и требовал, чтобы я дал показания на себя и других.

Я несколько раз просил дать мне бумагу и хотел написать заявление прокурору и, когда мне дали бумагу, и я написал заявление, то оно попало Берестовому, который стал мне угрожать, а затем, когда пришел ВОРОНИН, то распорядился посадить в одиночную камеру и при этом говорил: «Вот будешь здесь сидеть и если не дашь показания, то ещё хуже будет». После этого в кабинет вошел ТРУШКИН и сказал: «Ты, провокатор, лучше дай показания, а то мы тебя расстреляем».

На вопросы ВТ свидетель СЕДНЕВ:

Мне была [дана] очная ставка с Муратовым, которую проводили ВОРОНИН и Зельцман. Кроме Зельцмана, мне никто побоев не наносил, а ВОРОНИН и ТРУШКИН только угрожали и требовали, чтобы я дал показания. ВОРОНИН также уговаривал меня и говорил: «Давай показания, тебе будет лучше, осудят на два года, отбудешь это наказание, и выпустят». Одно время я сидел в камере с Левицким, Задорожным, Бондарем и Адаменко. Никакого сговора у меня с ними не было. Бондарь мне тогда рассказывал, что его при допросе в кабинете ВОРОНИНА избивали.

На вопросы ПОДСУДИМОГО ВОРОНИНА свидетель СЕДНЕВ:

ВОРОНИН лично писал показания и требовал указать, что меня завербовал в к-p организацию Карасёв, но я это отрицал.

Акт экспертизы мне предъявлял Берестовой, а не ВОРОНИН.

До очной ставки речи о Карасёве совершенно не было.

Подсудимый ВОРОНИН:

Хочу пояснить Трибуналу о том, что Седнев неправильно даёт показания. Акт экспертизы предъявлял я.

Свидетель СЕДНЕВ:

Я хорошо помню, что акт экспертизы предъявлял Берестовой.

На вопросы ПОДСУДИМОГО ТРУШКИНА свидетель СЕДНЕВ:

На очной ставке Муратов изобличал меня, что я — член к-p организации и якобы был завербован Карасёвым, но я не подтверждал этих показаний.

На вопросы ВТ свидетель СЕДНЕВ:

Я помню, что какой-то протокол допроса я подписал, но о чем и о ком говорилось в этом протоколе, я не помню, ибо я тогда был в плохом состоянии.

Свидетель ДУДИН Михаил Петрович, рождения 1894 г., член ВКП(б) с 1925 года, до ареста работал заместителем председателя облисполкома около 6 месяцев, а до этого работал начальником цеха завода № 200. Сейчас работаю на заводе [им.] Марти зам[естителем] нач[альника] участка, по профессии инженер- судостроитель. С подсудимыми личных счетов не имею, предупреждён об ответственности за дачу ложных показаний по 89 ст. УК, показал:

Я был арестован 2 июля 1938 г., а освободили меня 29-го мая 1939 г. Мое дело вёл Зельцман и иногда его подменял следователь Кулинский. С первого дня, как меня арестовали, то поставили на стойку и на протяжении 6-7 суток мне не давали сесть на стул, и все время Зельцман требовал, чтобы я дал показания на себя и других.

На второй день мне Зельцман задал вопрос: «Расскажи, кого ты знаешь?», я тогда назвал фамилии человек на 50, а на следующий день при допросе мне Зельцман предложил дать на лиц, которых я назвал, показания о том, что они — враги народа. Всё же, несмотря на то, что Зельцман требовал дать показания, я отказался и лишь на 9-тые сутки, когда у меня сильно опухли ноги, и я не мог больше стоять, то я решил дать показания на Островского — моего товарища.

Помню, что при допросе в кабинет Зельцмана зашел ТРУШКИН и сказал: «Будешь писать показания?», выругавшись при этом нецензурными словами, а затем добавил: «Слышишь крики, и тебе это будет». В соседней комнате в то время кого-то допрашивали, и он кричал. Кроме этого, ТРУШКИН сказал: «Ты знаешь, что сейчас такая ситуация, а поэтому лучше пиши показания». Я тогда сильно испугался и, думая, что они меня убьют, решил согласиться и сказал: «Пишите, я подпишу».

В ноябре м-це я под диктовку Зельцмана дал второе показание на секретаря обкома партии Старыгина и ещё кого-то о принадлежности их к к-p организации, и что якобы они были тесно связаны с врагами народа. Этот протокол допроса я подписал.

На вопросы ВТ свидетель ДУДИН:

Зельцман, ТРУШКИН и ВОРОНИН мне делали очную ставку с Чулковым и Щербиной. Эти протоколы допросов очной ставки я подписал. Допрос мой производили не в кабинете КАРАМЫШЕВА, а в кабинете Поясова. Это я хорошо помню. Зельцман протоколов допроса мне не зачитывал, несмотря на то, что я просил перед подписанием прочесть.

Будучи уже в Киеве, меня вызвал на допрос следователь Калужский и, прочитав протоколы допросов, он спросил меня: «Вы подтверждаете свои показания?», я удивился тому, что там было написано, и сказал: «Это все — ложь».

ГАРБУЗОВ в Николаеве меня не допрашивал, а только в Киеве.

ТРУШКИН часто заходил в кабинет Зельцмана и видел, что я всё время был на стойке с опухшими ногами.

Во время допросов, на второй или третий день после моего ареста, меня Зельцман ударил три раза за то, что я назвал его «Г...».

Будучи в Киеве, меня вызвали на допрос ГАРБУЗОВ и ТРУШКИН и при этом допросе уговаривали меня подтвердить прежние показания, но я от своих прежних показаний отказался.

В этот раз ТРУШКИН и ГАРБУЗОВ составили протокол допроса и сказали: «Подпиши», но, так как я плохо вижу без очков, то я не хотел подписывать этот протокол допроса. В это время ГАРБУЗОВ сказал: «Ты что, нам не веришь?», а затем прочёл протокол допроса и я его подписал. Через несколько дней меня опять вызвал Калужский и прочёл протокол допроса, составленный ТРУШКИ- НЫМ и ГАРБУЗОВЫМ, и спросил: «Вы признали себя виновным как участник к-p организации?», я удивился и сказал следователю Калужскому, что этот протокол допроса я лично сам не читал и всё, что там написано, это — ложь.

Следователь Калужский не присутствовал, когда меня допрашивали ГАРБУЗОВ и ТРУШКИН.

Подсудимый ТРУШКИН:

Во время допроса Дудина присутствовал Казин и он это может подтвердить.

На вопросы ПОДСУДИМОГО ТРУШКИНА свидетель ДУДИН:

Мне было сделана очная ставка с Кобцевым и Щербиной. Мы тогда изобличали друг друга.

На вопросы ПОДСУДИМОГО ГАРБУЗОВА свидетель ДУДИН:

Когда ТРУШКИН и ГАРБУЗОВ составили протокол допроса и дали мне подписать, то я сказал, что перед подписанием я должен прочесть и т. к. без очков не вижу, то от подписи отказался. После этого ГАРБУЗОВ прочёл протокол допроса, и я подписал. Правильно ли зачитал ГАРБУЗОВ протокол допроса, я не знаю, но о том, что я подтверждаю свои прежние показания, ГАРБУЗОВ мне не зачитывал.

Подсудимый ГАРБУЗОВ:

Протокол допроса, который был составлен в Киеве, Дудин его сам читал. Хорошо помню, что когда Дудину был предъявлен прежний протокол его допроса, то он собственноручно на том протоколе допроса карандашом сделал отметки, в чём он признает себя виновным и в чём не признает. Этот протокол допроса находится в деле Дудина и его можно обозреть.

На вопросы подсудимого ВОРОНИНА свидетель ДУДИН:

Я писал собственноручные показания на 7 сутки под диктовку Зельцмана. Будучи в Киевской тюрьме, я писал заявление тов. Берия, Андрееву и наркому Украины о том, что меня при допросе избивали Зельцман и, кажется, Заикин.

Подсудимый ВОРОНИН:

Я хочу сказать Трибуналу о том, что Заикин никогда не допрашивал Дудина, а допрашивал его Зельцман.

На вопросы подсудимого КАРАМЫШЕВА свидетель ДУДИН:

В своих показаниях в ноябре м-це под диктовку Зельцмана дал показания на Филиппова и Старыгина о принадлежности их к к-p организации.

Подсудимый КАРАМЫШЕВ;

Насколько мне известно, Дудин без всяких принуждений, собственноручно написал заявление о том, что Филиппов является членом к-p организации.

Свидетель ДУДИН:

Никакого заявления собственноручно о Филиппове я не писал, а было написано под диктовку Зельцмана.

В 1 час 28 декабря 1940 г. объявлен перерыв до 9 часов утра 28 декабря 1940 г.

В 9 часов 20 мин. 28 декабря судебное заседание объявлено продолжающимся.

Свидетель ВОЛКОВ Иван Петрович, рождения 1903 года, член ВКП(б) с 1922 г., по происхождению из семьи рабочего, по профессии инженер, окончил Кораблестроительный институт, в данное время работаю начальником отдела по подготовке кадров з-да № 200, с подсудимыми личных счетов не имею, предупреждён об ответственности за дачу ложных показаний по ст. 89 УК, показал:

Я был арестован 28 июня 1938 г. и освобождён 10 апреля 1939 г. Следствие по моему делу сначала вёл Эльзон и заканчивал ВОРОНИН. Как только Эльзон вызвал меня на допрос, он сказал: «Ты — враг народа, член к-p организации и об этом давай показания». На это я ответил, что членом к-p организации я никогда не был и о таковой мне ничего не известно.

Меня три раза ставили на стойку по трое суток, причём Эльзон делал это по указанию ВОРОНИНА. При допросах издевались надо мной. В то время было очень жарко, и когда я просил дать воды, то мне говорили: «Если дашь показания, тогда дадим воды». Эльзон и ВОРОНИН ругали меня, угрожали, что арестуют семью и, будучи доведен до тяжёлого состояния, я под диктовку Эльзона написал показания о якобы моей принадлежности к к-p организации. Кроме этого, в конце ноября м-ца меня посадили в одиночную камеру, и в ужасных условиях я просидел там 20 суток.

На вопросы ВТ свидетель ВОЛКОВ:

На допросе требовали, чтобы я сказал, что являюсь членом правотроцкистской организации. Мне давали понять, что нужно дать людей по институту, и когда я говорил, что мне ничего неизвестно, то Эльзон и ВОРОНИН угрожали мне и ругались нецензурными словами. Когда я отказался и сказал, что мне неизвестно, кто является членом к-p организации, то Эльзон и ВОРОНИН сказали: «А разве ты не знаешь таких подлецов, как Гладков, Чулков и Гаврилов?» и, несмотря на то, что я сказал, что о них мне ничего неизвестно, меня заставили составить список, кого я знаю. При этом меня не били, но всё время сопровождались угрозы и ругань.

За время допросов ГАРБУЗОВ заходил в кабинет раза 2 и спрашивал у следователя: «Ну что, пишет?», то следователь ответил: «Нет». ГАРБУЗОВ тогда сказал: «Ничего, он напишет».

Я много подписал протоколов допроса, но сколько и о чем, я сейчас не помню. Помню, что на первом допросе я дал показания о якобы моей принадлежности к к-p организации. Первое заявление я писал сам под диктовку Эльзона. После этого я давал показания ВОРОНИНУ. В одном из протоколов допроса я указал, что Гаврилов, Чулков, Деревянченко, Карасёв и другие — в числе 12-14 человек, являются членами к-p организации. Часть из них я сам назвал, а некоторых мне подсказал следователь.

Я всё время говорил ВОРОНИНУ, что я — не враг народа, и тех лиц, которые мной были указаны в показаниях, я не мог знать, что они являются членами к-р организации. Будучи в институте, я был секретарём парторганизации. На одном из партийных собраний тогда были исключены из партии за троцкизм Копейченко и Пташный. Об этих случаях я рассказал на следствии и при допросе заявил, что они являются членами к-p организации.

В 1932 г. я исключался из партии за выпивку, но был восстановлен. В 1937 г. меня вторично исключали из партии, и опять был восстановлен в партии.

На вопросы подсудимого ВОРОНИНА свидетель ВОЛКОВ:

Сначала я дал показания на Гладкова и Чулкова, а затем мне сделали очную ставку с ними. Допрос производили Эльзон и ВОРОНИН и добились от меня «признаний».

На вопросы ВТ свидетель ВОЛКОВ:

В своем заявлении на имя особоуполномоченного НКВД УССР я указывал, что ВОРОНИН, Зельцман, ТРУШКИН и КАРАМЫШЕВ делали «чёрное дело». Такой вывод я сделал сам после освобождения меня из-под стражи. Меня удивляло то, что эти лица добивались ложных показаний, применяли различные меры физического воздействия к арестованным и создавали к-p организации.

Оглаш[ается] л. д. 212-213, заявление ВОЛКОВА от 19 мая 1939 г. в адрес особоуполномоченного НКВД УССР.

На вопросы ВТ свидетель ВОЛКОВ:

Я целиком подтверждаю все то, о чем я написал в заявлении. Зельцман требовал от меня, чтобы я дал показания на Деревянченко, и когда я отказывался, то меня ругали всевозможными нецензурными словами и угрожали мне.

Я хотел поговорить с прокурором и обращался по этому вопросу не только к следователю, но и к администрации тюрьмы, с просьбой вызвать прокурора, но сотрудник тюрьмы мне заявил, что вызов прокурора нужно делать через следователя, который ведёт мое дело, а когда я обращался по этому вопросу к следователю, то он мне говорил: «Как только подпишешь показания, так и вызовем прокурора».

Карасёв учился вместе со мной в Кораблестроительном институте. В то время директором этого института был Кресс. На одном из допросов следователь Эльзон задал мне вопрос: «А разве ты не знаешь врага народа Карасёва и Кресса?», то я ответил: «Да, знаю». Кроме этого, Эльзон потребовал, чтобы я дал показания на профессоров, преподавателей Кораблестроительного института, а на рядовых работников таких показаний от меня не требовали.

На вопросы подсудимого ВОРОНИНА свидетель ВОЛКОВ:

Список я подписал позже, т. е. после протокола допроса. После составления списка, где были внесены Карасёв и Кресс, приблизительно через месяц, уже эти лица в моих протоколах допроса не упоминались.

На вопросы подсудимого ТРУШКИНА свидетель ВОЛКОВ:

Гладков при допросе также изобличал меня как участника к-p организации.

Подсудимый ГАРБУЗОВ:

Я всего один раз заходил в комнату, где допрашивали Волкова, и ничего не сказав по адресу Волкова, я ушёл из комнаты.

Объявлен перерыв на 2 часа для ознакомления подсудимых с материалами дела. По истечении перерыва судебное заседание объявлено продолжающимся.

Свидетель ФОМИН Леонид Павлович, рождения 1906 г., член ВКП(б) с 1931 г., производственный стаж с 1925 г., в данное время работаю начальником корпусного цеха з-да № 200, в этой должности с 1933 г., с подсудимыми личных счетов не имею, предупреждён об ответственности за дачу ложных показаний по 89 ст. УК, показал:

Арестован я был 20 июля 1938 г., а освобождён 8 апреля 1939 г. Моё дело вели Федотов, Зельцман, ВОРОНИН, ТРУШКИН и КАРАМЫШЕВ. Мой арест произошёл следующим образом.

20 июля 1938 г., в 4 часа утра, ко мне на квартиру приехал в штатском костюме ВОРОНИН и сказал, что он — личный секретарь наркома судостроительной промышленности тов. Тевосяна и от его имени предложил поехать вместе с ним якобы на совещание на Судостроительный завод [им.] Марти.

Вместо этого ВОРОНИН доставил меня не на з-д № 198, а в НКВД, и без предъявления ордера на арест мне сказали, что я арестован. Сразу меня поставили в угол, и ВОРОНИН, подойдя ко мне, сказал: «Ты, враг народа, давай показания». На протяжении первых трёх суток меня водили по комнатам следователей, не давали ни кушать, ни спать, и требовали, чтобы я дал на себя показания. На мой вопрос, может быть, меня арестовали по ошибке, на что последовал ответ: «Мы за Вами следим уже 20 лет». Всё же, несмотря на то, что ко мне применяли физические меры воздействия, я показания не дал. От «стойки» у меня сильно опухли ноги, я абсолютно не мог двигаться и иногда терял сознание.

Когда меня передали для допроса к следователю Федотову, то он применял ко мне физические меры воздействия, бил меня по голове, в живот и требовал дать показание. Во время допроса в кабинет Федотова часто заходили ВОРОНИН и ГАРБУЗОВ, которые также настаивали, чтобы я дал показания. Я до того был измучен, что у меня из горла пошла кровь. Не помню точно, на 6 или 7 сутки, я попросил следователя отвести меня в уборную, и когда я проходил мимо комнаты, у которой была открыта дверь, я увидел лежавшего одного арестованного на диване, совершенно голого, и он кричал. Его ноги в это время были обращены к дверям, и я увидел, что пятки ног были порезаны, заклеены бумагой и текла кровь.

Зайдя в уборную, я увидел в раковине кровь и тут я подумал, что, вероятно, со многими арестованными проделывают то же, что и с тем арестованным, у которого я видел порезанные пятки.

Когда меня привели обратно в кабинет Федотова, то в это время зашёл ГАРБУЗОВ и в моем присутствии стал вытирать перочинный ножичек и сказал: «Вот с одним расправился, а теперь с тобой».

ВОРОНИН и ГАРБУЗОВ при входе в кабинет всегда угрожали мне и говорили: «Видишь, как мы расправляемся, лучше давай показания».

Во время допроса мне Федотов, ВОРОНИН и ГАРБУЗОВ преподнесли список фамилий на ответственных работников з-да № 200. Хорошо помню, что в этом списке я был 45-ым. Когда я прочёл, то мне сказали. «Это все — враги» и предложили, чтобы я записал их в своих показаниях, что они являются членами к-p организации.

Я долго не давал никаких показаний, а затем мне сделали очную ставку с Бабенко, Афанасьевым и Барсуковым, которых при допросе также избивали. Это я заключил из того, что когда их привели на очную ставку, то вид у них был изнурённый.

В середине ноября, часа в 3 ночи, меня привезли на допрос к КАРАМЫШЕВУ, который задал вопросы, почему я не даю показаний. Когда я ему стал жаловаться на плохое отношение ко мне со стороны следователей, то КАРАМЫШЕВ сказал: «Разве ты ещё не сознался?», и тут же приказал ВОРОНИНУ и сказал: «Возьмите и поработайте с ним». После этого мне дали очную ставку с Меламудом.

Мне трудно сейчас рассказать суду, как они издевались надо мной.

На вопросы ВТ свидетель ФОМИН:

Свои показания я писал под диктовку ТРУШКИНА, ВОРОНИНА, ГАРБУЗОВА, Федотова и Зельцмана. Меня до такой степени избивали, что я иногда терял сознание.

В августе м-це, когда я был на допросе у ГАРБУЗОВА, то ТРУШКИН зашел и ударил меня кулаком в ухо. Этот удар настолько был силен, что я сейчас плохо слышу на одно ухо. ГАРБУЗОВ при допросе показывал мне четырехгранную палку и все время угрожал, что он будет ею меня бить. Федотов избивал меня больше, чем все следователи.

Арестовали меня ещё до произошедшего пожара на заводе. Помню, что когда меня допрашивал ГАРБУЗОВ, то в это время зашёл ТРУШКИН и сказал: «Бросьте его допрашивать по этому обвинению, а допрашивайте о пожаре, который произошёл на заводе».

Я много подписал протоколов допросов, которые мне давали Федотов, Зельцман, ВОРОНИН и ГАРБУЗОВ. Сначала я отказывался их подписывать, и когда измучают, то я подписывал.

Очные ставки обычно проводили ТРУШКИН, Федотов и Зельцман. На 6 или 7 день моего допроса я попросил следователя Федотова, чтобы меня отвели в уборную, и когда я проходил мимо одной комнаты, то дверь была открыта, и на диване лежал голый человек лицом вниз с порезанными пятками, заклеенными кусочками бумаги. Затем, когда я зашёл в уборную, то увидел на полу и в раковине много крови.

На вопросы подсудимого ВОРОНИНА свидетель ФОМИН:

Я лично сам видел лежавшего на диване человека, у которого пятки ног были порезаны.

ВОРОНИН допрашивал меня тогда, когда выходил из комнаты Федотов. Протокол допроса ВОРОНИН не писал.

ВОРОНИН в присутствии Зельцмана и Федотова наносил мне побои, и на одном из таких допросов я подписал протокол допроса.

Я не помню, с кем точно мне давали очную ставку, т. к. перед этим меня сильно избивали.

Когда меня допрашивал ВОРОНИН, то в это время в кабинет вошёл ГАРБУЗОВ и стал вытирать перочинный ножичек. От чего он его вытирал, я не знаю, но при этом ГАРБУЗОВ сказал: «Вот, с одним расправился, а теперь с тобой».

Подсудимый ВОРОНИН:

Это не верно. Фомина я никогда не избивал.

На вопросы подсудимого ГАРБУЗОВА свидетель ФОМИН:

На 5 или 6 сутки я стал давать показания и подписал протокол допроса.

Я не помню сейчас фамилии следователя, который допрашивал меня в день ареста. Вообще следователи часто менялись, а я все время был на «стойке». Помню, что когда меня ГАРБУЗОВ допрашивал, то вошёл ТРУШКИН и, обращаясь в ГАРБУЗОВУ, сказал: «Бросьте это дело, оформляйте быстрей дело о поджоге на заводе и допросите Фомина».

Подсудимый ГАРБУЗОВ:

Я хочу пояснить о том, что Федотов приносил ко мне собственноручные показания Фомина и лишь после этого я стал допрашивать Фомина. Фомин давал мне показания без всякого нажима и рукоприкладства. Как допрашивал Федотов Фомина, я не знаю, но факт тот, что Фомин написал собственноручные показания. О том, что Фомин видел голого человека с порезанными пятками — это ложь, и никогда я не инсценировал ножом в присутствии Фомина. Вообще у меня никогда не было перочинного ножа.

На вопросы ПОДСУДИМОГО ТРУШКИНА свидетель ФОМИН:

При очной ставке с Афанасьевым присутствовал ТРУШКИН, и больше никого не было. Я точно помню, что военного прокурора при этом не было.

ТРУШКИН в кабинете ГАРБУЗОВА ударил меня в ухо.

Подсудимый ТРУШКИН:

Во время допроса я задал Фомину вопрос: «Знаете ли Вы что-либо о подготовке пожара на заводе?», то Фомин ответил: «Да, знаю» и стал давать показания.

Свидетель ФОМИН:

Это неверно. ТРУШКНН по вопросу пожара на заводе никаких вопросов мне не задавал, а под диктовку ГАРБУЗОВА я дал показание о том, что мне было известно о подготовке к пожару на заводе. Это показание я дал уже после того, как «признал» себя виновным как участник к-p организации. Я сначала отрицал и говорил, что мне ничего не известно о подготовке к пожару, но ГАРБУЗОВ записал в протокол допроса, что мне об этом было известно, и я подписал.

На вопросы подсудимого ГАРБУЗОВА свидетель ФОМИН:

Одно время я сидел вместе в камере с Горбенко, Волковым, Западинским, а с Гавриловым я не сидел.

Я действительно подписал на Плетнева характеристику. Произошло это следующим образом. Как-то меня вызвал в кабинет главный инженер Бабенко и сказал, что Плетнев прислал письмо, где сообщает, что его исключили из партии, и просит выслать ему производственную характеристику. В связи с тем, что у меня предстояла командировка в г. Сталинград, то я с разрешения главного инженера Бабенко решил заехать в г. Ленинград и узнать подробно у Плетнева, за что его исключили из партии. Прежде чем говорить с Плетневым, я зашёл к директору завода, где работал Плетнев, и от него узнал, что Плетнев исключён из партии за склоку. Затем я поговорил с Плетневым. Он тогда показал мне апелляцию в ЦК партии, и когда я ее прочел, то сказал ему, что мы дадим ему производственную характеристику. Из Ленинграда, следуя поездом через Москву, я в Москве написал характеристику, направил таковую в Николаев, и после подписания её главным инженером Бабенко и начальником цеха, эту характеристику отослали Плетневу. Вообще о Плетневе я ничего плохого сказать не могу.

Я не могу сказать, что предшествовало моему аресту. За мной ничего плохого нет, и не знаю, как это получилось. Я был на суде и Военный Трибунал меня освободил.

В камере с Петровым я не сидел. На Плетнева я давал производственную характеристику. В своих показаниях я Плетнева тоже указывал.

Когда меня завели к КАРАМЫШЕВУ, то в это время был ВОРОНИН и ещё кто-то в штатской одежде.

Подсудимый КАРАМЫШЕВ:

Фомин неправильно дает показания. К нему не применяли никаких физических мер воздействия. Это я с полной ответственностью утверждаю. Фомин давал показания у разных следователей, причём показания на себя и других. Я помню также, что когда ко мне завели в кабинет Фомина, то он в присутствии прокурора по спецделам Карпенко сам, без принуждения, говорил о вредительской работе по з-ду.

Фомин в своих показаниях говорит о том, что в ноябре-декабре м-цах 1938 г. к нему применяли физические меры воздействия. Мне вообще неизвестно, чтобы к Фомину применялись незаконные методы следствия, тем более в ноябре или декабре м-цах. Фомин сам написал на мое имя заявление, в котором указал, что он хочет рассказать о его вражеской работе.

Свидетель ФОМИН:

Я хочу сказать суду о том, что все мои вызовы к следователям на допрос были сопряжены с побоями, мучениями, и поэтому я стал давать показания. Я говорил КАРАМЫШЕВУ, что все это неверно и, несмотря на это, меня КАРАМЫШЕВ хотел посадить в карцер.

ВОРОНИН на допросе мне сказал: «Ты будешь сидеть как собака и все равно дашь показания».

Свидетель ГЛАДКОВ Леонид Михайлович, рождения 1901 г., член ВКП(б) 1923 г., по профессии токарь по металлу, образование высшее, в 1935 г. окончил Кораблестроительный институт, в данное время работаю помощником нач[альника] цеха завода № 200, в 1938 г. исключался якобы за связь с троцкистом Клигерманом, но впоследствии в партии восстановили, т. е. перед моим арестом, с подсудимыми личных счетов не имею, предупреждён об ответственности за дачу ложных показаний по ст. 89 УК, показал:

Я был арестован 28 июня 1938 г. и освободили меня 9-го апреля 1939 г. Мое дело начал вести ВОРОНИН, затем, месяца через два — Зельцман и ещё следователь, фамилии которого не помню.

Как только меня арестовали, то посадили в камеру, кубатура которой не превышала 5-ти квадратных метров, и в этой камере находилось 23 человека. Мы могли в этой камере только стоять, и повернуться было невозможно. В такой обстановке я просидел 5 суток, а затем меня вызвал на допрос ВОРОНИН и спросил: «Видел, какие люди сидят в камере?», на что я ответил: «Да, видел», после чего ВОРОНИН стал требовать от меня показаний о моей контрреволюционной деятельности. Когда я ВОРОНИНУ сказал, что никакой контрреволюционной работой я не занимался, всё время учился и работал, то ВОРОНИН ответил: «Мы хорошо Вас знаем, нам таких подлецов и нужно».

На первом допросе ВОРОНИН угрожал мне и говорил, что арестует мою жену и будут избивать её, на что я возразил и сказал, что Сталинская Конституция никому не даёт права арестовывать невиновных, то ВОРОНИН выругался нецензурной бранью по отношению Конституции. После этого ВОРОНИН сказал: «Мы сами — следствие, мы — суд и мы с тобой расправимся». Затем ночью пришел следователь Федотов и стал надо мной издеваться.

На 5 или 6-тые сутки меня допрашивал ВОРОНИН и задал вопрос: «Вы знаете Клигермана?», на что я ответил: «Да, знаю», после чего ВОРОНИН сказал: «Значит, ты с ним связан по троцкистской деятельности». На это я ВОРОНИНУ возразил и не дал никаких показаний. Лишь после трехсуточного беспрерывного допроса я дал показания ВОРОНИНУ, что был завербован Клигерманом в троцкистскую организацию. Перед этим ВОРОНИН издевался надо мной, колол мне в спину цыганской иголкой и требовал дать показание. Когда меня допрашивал ВОРОНИН, то я слышал, как в соседней комнате кричала женщина, и ВОРОНИН мне говорил: «Твоей жене будет то же самое».

После беспрерывных издевательств надо мной я дал показания на Деревянченко, Гаврилова, Бабенко и др., что они являются членами к-p организации.

Кроме этого, во время допроса мне предъявили конспект профессора Серебрякова и ВОРОНИН сказал: «Вот видишь, ты хранишь у себя конспект явного контрреволюционера».

В середине или в конце августа меня вызвал на допрос Танфилов и предложил подписать протокол допроса, который был датирован гораздо раньше, чем я был вызван на допрос. Верно, я этот протокол подписал после того, как ко мне применили незаконные методы следствия. На этом допросе мне был задан вопрос, что якобы я знал о готовившемся поджоге объектов и что я должен был принять непосредственное участие в этом поджоге, и это обвинение, когда слушал мое дело Трибунал, то было опровергнуто.

Затем при допросе мне предъявляли акт экспертизы, который оказался в мою пользу. Мне говорили, что проект цеха № 1, который я составил, был вредительским, а на самом деле этот проект сейчас утверждён наркомом.

Впоследствии, когда было закончено моё дело, то у меня спрашивали, как я буду держать себя на суде, на что я ответил: «Расскажу всю правду, как это было».

На вопросы ВТ свидетель ГЛАДКОВ:

Во время допроса ГАРБУЗОВ заходил несколько раз и спрашивал «Почему не пишешь?», и когда я ему ответил, что ничего не знаю, то ГАРБУЗОВ говорил: «Ничего, напишешь». ГАРБУЗОВ и ТРУШКИН никаких физических методов ко мне не применяли. Цыганской иглой меня колол следователь из Варваровки, фамилии его я не помню, но не ВОРОНИН.

Очную ставку с Щербиной, а затем с Гавриловым, мне делал Зельцман, затем ВОРОНИН мне делал очную ставку с Кобцевым. На этой очной ставке ВОРОНИН не давал совершенно говорить, протокол очной ставки был уже заранее изготовлен, и от меня ВОРОНИН требовал, чтобы я его подписал.

ВОРОНИН, кажется, два раза допрашивал меня. Но физических методов не применял.

На вопросы ВТ подсудимый ВОРОНИН:

В то время на следствии из Варваровки работал оперуполномоченный Альбрехт.

На вопросы подсудимого ВОРОНИНА свидетель ГЛАДКОВ:

Лишь на четвертые сутки после издевательств надо мной я собственноручно написал заявление о принадлежности к антисоветской троцкистской организации. ВОРОНИНУ и Зельцману я заявлял на допросе о том, что следователь из Варваровки колол мне в спину цыганской иголкой.

О ругани, которую допустил ВОРОНИН в отношении Конституции, [то она] была произнесена наедине.

Подсудимый ВОРОНИН:

Ни Гладков, ни никто другой мне не говорили, что во время допроса следователь Альбрехт колол Гладкова в спину цыганской иголкой. Я знаю о том, что Гладков без всякого принуждения и нажима давал Альбрехту показания. Он сам собственноручно написал заявление, и никто его не принуждал, а Федотов вообще Гладова не допрашивал.

На вопросы ПОДСУДИМОГО ГАРБУЗОВА свидетель ГЛАВКОВ:

ГАРБУЗОВ меня не избивал и не угрожал, а когда заходил в кабинет, то лишь говорил: «Будешь писать». Следователь Танфилов меня тоже избивал за то, что я не предупреждал его о том, что к кабинету кто-то подходил, и если заходил начальник отдела и Танфилов спал, то впоследствии на утро меня Танфилов избивал за то, что я его не разбудил. Получалось так, что я следователя караулил, когда он спал.

Свидетель БОНДАРЬ Дмитрий Антонович, рождения 1910 года, б/п, по происхождению из крестьян-бедняков, с 1931 г. беспрерывно работаю на заводе № 200. В данное время работаю техником, а до ареста был начальником цеха, с подсудимыми личных счетов не имею, предупреждён об ответственности за дачу ложных показаний по 89 ст. УК, показал:

Я был арестован 3 августа 1938 г. и освобождён Трибуналом 8 апреля 1939 г. Следствие по моему делу вели ВОРОНИН и Зельцман. Как только меня арестовали, я был доставлен в кабинет ВОРОНИНА, и он мне объявил, что я — якобы враг народа, диверсант, член к-p организации, и стал требовать, чтобы я дал показания о том, что принимал участие в поджоге отсека на заводе № 200. Этот пожар произошёл 2-го августа вечером, а я работал на утренней смене и после этого находился дома. ВОРОНИН сказал мне: «Всё равно тебе выхода из НКВД нет, никого ты больше не увидишь, на бумагу и давай, пиши показания».

Когда я возразил ВОРОНИНУ и сказал, что ничего не знаю и писать мне не о чем, то ВОРОНИН крикнул на меня и произнёс: «Встань со стула и иди в угол». Через некоторое время в комнату вошёл следователь Калюжный и ВОРОНИН ему сказал: «Допрашивай его, это — враг, а я приду позже». Поздно вечером опять пришёл ВОРОНИН и спросил у Калюжного: «Ну, что, пишет?», и когда Калюжный ответил: «Нет», то ВОРОНИН сказал: «Ничего, сейчас будет писать» и вышел куда-то из кабинета, оставив меня с Калюжным. Приблизительно минут через 10 ВОРОНИН вошел с двумя сотрудниками, которые забрали меня в 10-ую комнату и там предложили, чтобы я на имя Успенского написал заявление и указал в нём, что поджог отсека на заводе был сделан мной.

Когда я стал пояснять, что поджог отсека произошёл вечером, а я работал на первой смене, то мне не дали больше говорить и сказали, что если я не буду давать через 5 минут показание, то меня будут бить. Через 5 минут эти два сотрудника, которые привели в 10-ую комнату, один из них, кажется, по фамилии Новак или Новаков, положили меня на пол вниз лицом и стали избивать, а затем взяли со шкафа кий и им начали бить. Когда я стал кричать, то они сняли с головы фуражку и воткнули мне в рот, чтобы я не кричал, а затем, после нанесения побоев, облили меня водой, посадили на стул и опять стали спрашивать: «Ну что, будешь писать?», и когда я ответил, что ничего не знаю, то меня опять положили на пол и стали бить кулаками, ногами, но я всё же не дал показание.

Я тогда часто терял сознание и не помнил, что происходило. Утром, когда я пришёл в чувство, то увидел, что нахожусь во дворе, а затем меня завели в коридор и снова стали обливать водой. Помню, что Федотов, тоже отливал меня водой и при этом говорил: «Что ты такой слабый». Произошло это в ночь с 3 на 4 августа.

Утром 4-го августа меня привели в кабинет ВОРОНИНА, и я тогда не мог ни стоять, ни лежать, ни сидеть. ВОРОНИН хорошо видел, в каком я был состоянии, и вместо того, чтобы ВОРОНИН выяснил, кто наносил мне побои, он стал требовать от меня показания. Таким образом, меня беспрерывно 7 августа продолжали допрашивать, но я показаний не дал. От сильно нанесённых побоев у меня образовался кровяной понос и, невзирая на это, меня всё же допрашивали.

На вопросы ВТ свидетель БОНДАРЬ:

Во время допросов мне следователь зачитал список людей и спросил: «Ты знаешь этих лиц?», на что я ответил: «Да, мне эти лица известны», и тут же заставил, чтобы я подписал протокол допроса о «признании». Когда я категорически отказался подписать, то ВОРОНИН стал угрожать, вызвал коменданта Митрофанова, и когда тот пришел, то ВОРОНИН, обращаясь к нему, сказал: «Как его ни били, а он всё равно не хочет подписывать протокол допроса, а поэтому возьмите его и пусть ему дадут, как следует стрелки и принесут куски тела». В это время Митрофанов подошел ко мне и сказал: «Вот, видишь, какие у меня руки, я тебе как дам». Всё же комендант меня не забрал, и ВОРОНИН продолжал меня допрашивать.

После этого ВОРОНИН, как будто бы приподымая трубку от телефона, просил соединить его с телефоном коменданта Митрофанова и спрашивал его: «Все готово для расправы?». Боясь, что меня опять будут жестоко избивать, я решил подписать протоколы очной ставки с Чикаловым и дал показание о том, что я совместно с Чикаловым, Носовым, Базилевичем и др. сделал поджог отсека на заводе. Когда я подписал протокол допроса, то в это время зашёл ТРУШКИН и сказал, что сейчас мне дадут очную ставку с Чикаловым. На мой вопрос, о чём мне нужно говорить, то ТРУШКИН и другие стали меня учить, о чём нужно говорить на очной ставке, при этом всё время угрожали и говорили: «Всё равно возврата больше нет, давай показания», а затем меня повели в кабинет ТРУШКИНА, куда и привели Чикалова. На этой очной ставке я сначала стал отказываться от своих показаний и о Чикалове показаний не давал, но всё же они добились, и мы подписали протокол очной ставки.

До очной ставки я давал показания на Чикалова, а Чикалов на меня, а когда состоялась очная ставка, то мы стали отказываться от своих прежних показаний. Вообще все очные ставки происходили у ТРУШКИНА в присутствии ВОРОНИНА и Зельцмана. При допросе все они угрожали. ТРУШКИН диктовал, а Зельцман писал протокол допроса.

С первого дня ареста меня допрашивали ВОРОНИН и ТРУШКИН. ГАРБУЗОВ тоже заходил во время допроса, но на очной ставке он не присутствовал. На одном из допросов ВОРОНИН бил меня ключом от дверей и все время угрожал. ТРУШКИН меня не бил, а всё время угрожал.

Когда меня ВОРОНИН вызвал на допрос, то сказал: «Ты не всех назвал, кто принимал участие в поджоге отсека» и потребовал, чтобы я добавил в этот протокол допроса Базилевича, Чернохатова, Носова, Афанасьева и др., и я дополнил этих лиц. Протоколов с «признаниями» мной было подписано много, но сколько точно, я не помню.

Когда меня избивали, ГАРБУЗОВ не присутствовал. Когда я увидел впервые ТРУШКИНА и стал ему жаловаться на неправильные действия следователей и что меня неправильно арестовали, то ТРУШКИН на это ответил: «Мы недаром тебя арестовали». ВОРОНИН, ТРУШКИН, Зельцман и ГАРБУЗОВ учили меня, как нужно на суде себя держать. ТРУШКИН при допросе всё время угрожал и говорил, что арестует мою жену.

На вопросы подсудимого ВОРОНИНА свидетель БОНДАРЬ:

Я собственноручно писал показание под диктовку ВОРОНИНА. ВОРОНИН избивал меня кулаком и ключом от дверей. Я так был тяжело избит, что не мог ни стоять, ни сидеть. ВОРОНИН не присутствовал, когда меня избивали стрелки в 10-й комнате, но по его распоряжению эти два стрелка увели меня в 10-ую комнату. С 3 по 20 августа меня все время допрашивал ВОРОНИН, а затем Зельцман.

Подсудимый ВОРОНИН:

Всё то, что говорит Бондарь, это неверно. Митрофанова я не вызывал и никаких указаний расправиться с Бондарем я ему не давал. Всё то, что говорит Бондарь, это — ложь от начала до конца. Допросы о поджоге производили 2 чел. [из] бригады НКВД УССР.

На вопросы подсудимого ТРУШКИНА свидетель БОНДАРЬ:

ТРУШКИН допрашивал меня и проводил очные ставки, а протоколы допросов писали ВОРОНИН и Зельцман. Один протокол допроса составлял лично ТРУШКИН. При допросах мне не говорили, что присутствует прокурор, и вообще такого случая никогда не было.

ТРУШКИН во время допросов угрожал мне, брал телефонную трубку и как будто кому-то говорил: «Вышлите машину, арестуйте жену Бондаря» и т. д., а на самом деле, он ни с кем по телефону не разговаривал. Вообще ТРУШКИН меня не избивал, но когда меня бил ВОРОНИН, то ТРУШКИН присутствовал при этом.

В течение суток ВОРОНИН раз десять заходил к следователю, где меня допрашивали, и спрашивал, даю ли я показания.

На вопросы подсудимого ГАРБУЗОВА свидетель БОНДАРЬ:

Во время моих допросов ГАРБУЗОВ заходил несколько раз, но никаких следственных действий он не производил.

На вопросы ПОДСУДИМОГО ГАРБУЗОВА подсудимый ТРУШКИН:

Мне ГАРБУЗОВ докладывал о том, что Бондаря во время допроса избивали, после чего я доложил об этом КАРАМЫШЕВУ. Не мог я вмешиваться в дела бригады НКВД УССР.

Свидетель АФАНАСЬЕВ Григорий Петрович, рождения 1910 г., член ВКП(б) с 1938 г., производственный стаж с 1924 года, в данное время работаю на заводе № 200 в качестве техника-строителя, с подсудимыми личных счетов не имею, предупрежден об ответственности за дачу ложных показаний по 89 ст. УК, показал:

2 августа 1938 г. я был арестован органами НКВД и 8 апреля 1939 г. меня освободили. Следствие по моему делу вели Зельцман, Купный, Заикин.

Павловская была больна, до утра была в дежурной комнате. Никакой инициативы КАРАМЫШЕВА в её освобождении не было. Я лично ставил этот вопрос.

На вопросы ПОДСУДИМОГО КАРАМЫШЕВА свидетель ВОЛОШИН:

В начале в 1939 г. по распоряжению КАРАМЫШЕВА я вместе с Поясовым выехал в Кировоград для проверки расследования дел по 3-му отделу и указать на месте, какие необходимо принять меры к быстрому окончанию дел. Когда мы приехали в Кировоград, то на месте выяснили целый ряд извращений различного характера по делам арестованных, и по прибытии в Николаев я докладывал рапортом КАРАМЫШЕВУ, который возмущался таким состоянием. Какие были приняты КАРАМЫШЕВЫМ меры, мне неизвестно.

Мне известно, что из особого отдела в 3-й отдел УНКВД по линии РККА было передано 15-18 следственных дел. По ним мы вели следствие, и когда закончили, то направили их в Киев.

Один из арестованных, который находился в Кировограде, написал заявление, что его при допросе сильно избивали, и когда я доложил об этом КАРАМЫШЕВУ и Поясову, то они удивлялись, что к арестованным применяют физические меры. После проверки ряда дел мы три человека освободили, а остальные дела передали в особый отдел.

Я не помню такого случая, чтобы я присутствовал в кабинете КАРАМЫШЕВА, когда был вызван на допрос Наливайко.

Мне лично неизвестно, чтобы КАРАМЫШЕВ на оперативном совещании относился критически по отношению партийных органов. На совещании я вообще присутствовал.

На вопросы ВТ свидетель ВОЛОШИН:

О засорённости суда и прокуратуры КАРАМЫШЕВ рассказывал после приезда из Киева, и тогда он говорил, что в Киеве много арестовано работников суда и прокуратуры, при этом ругал ТРУШКИНА, что у него по этому участку работы ничего нет.

Я не слышал, чтобы КАРАМЫШЕВ говорил на совещании, что можно арестовать без санкции прокурора. Незадолго после приезда КАРАМЫШЕВА из Киева был арестован Онищенко, дело которого вёл 2-ой отдел, а Винницкий что-то путает.

На вопросы ВТ свидетель ВИННИЦКИЙ:

Шкляров принес заявление Онищенко на 8[-ми] листах и, зайдя к Волошину, он показал это заявление, но Волошин порекомендовал пойти к Сараеву, т. к. ему некогда. Когда Шкляров зашел к Сараеву, то в это время пришел Волошин, и здесь Волошин сказал, что нужно добиться от Онищенко показаний о его террористических намерениях и, что он — троцкист.

На вопросы ВТ свидетель ВОЛОШИН:

С такой формулировкой, как сейчас сказал Винницкий, я согласен. Я действительно тогда сказал, что Онищенко — троцкист.

На вопросы ПОДСУДИМОГО ВОРОНИНА свидетель ВОЛОШИН:

Щербина никогда не заявлял мне, что к нему применяли физические меры воздействия. Вначале дело Щербины вёл Винницкий, но Винницкому он никаких показаний не дал, после чего Щербину передали для дальнейшего допроса ВОРОНИНУ, и у него вскоре он стал давать показания о том, что он — член право-троцкистской организации.

На вопросы ВТ свидетель ВИННИЦКИЙ:

Протокол допроса по делу Бабенко корректировал ВОЛОШИН, причём это было тогда, когда речь шла о прекращении дела Бабенко. Откорректированный Волошиным протокол допроса я переписал и Бабенко подписал.

Оглаш[ается] л. д. 135 том 8, объяснение Сычкова от 22.V.1939 г. в адрес особоуполномоченного НКВД УССР.

На вопросы ВТ свидетель ВОЛОШИН:

Я не могу сейчас сказать, к какому периоду времени что относится, но я корректировал протокол допроса по делу Бабенко. Я помню, что по некоторым делам Военная коллегия указывала на неправильность составления протоколов допроса, и с тех пор все взялись за корректировку протоколов — на политические искажения в составлении протоколов допроса.

На вопросы ВТ свидетель СЫЧКОВ:

В этот период времени было много молодых работников и поэтому очень часто приходилось обращаться к старым оперативным работникам, имеющим опыт на оперативной работе. В данном случае мне приходилось обращаться за помощью к Волошину перед тем, как дать на подпись протокол допроса арестованному. Волошин был хорошо грамотен и помогал исправлять ошибки, стиль.

На вопросы ПОДСУДИМОГО ТРУШКИНА свидетель ВОЛОШИН:

Наливайко был арестован 3-им отделом и его дело во 2-й отдел не передавали, но я что-то припоминаю, что во 2-м отделе на Наливайко были какие-то материалы.

На вопросы ВТ свидетель ВИННИЦКИЙ:

До того, как я перешел на работу в оборонный отдел, на Наливайко имелись какие-то материалы, и он, Наливайко, сам написал заявление, в котором указал, что он — итальянский шпион. Когда я его стал допрашивать, то он отказался от заявления, которое он написал собственноручно. Впоследствии Наливайко был освобождён из-под стражи.

Мне известно, что Злобинский, который приезжал из Киева, ударил Наливайко абонентской книгой по голове.

Свидетель ВОЛОШИН:

Наливайко был арестован по указанию начальника 3-го отдела Наркомата Ратынского, но кем и каким отделом он был арестован, я не знаю.

Подсудимый ТРУШКИН:

Я хочу сказать Трибуналу о том, что Щербину я не избивал, но один раз, во время допроса, взял его на шиворот и тряхнул.

Свидетель ЛЕЙЗЕРОВСКИЙ Юзеф Семёнович, рождения 1906 г., член ВКП(б) с 1932 г., в органах НКВД с 1931 г., в данное время работаю нач[альником] отделения ЭКО УНКВД Николаевской обл., сержант госбезопасности, с подсудимыми личных счетов не имею, предупреждён об ответственности за дачу ложных показаний по 89 ст. УК, показал:

В сентябре месяце 1939 г. я от Федоровского получил групповое следственное дело по обвинению Бранта, Бабаева, Садомова, Беккера и Наместюка. По делу было установлено, что Наместюк по выписанному рецепту Брантом медного купороса для овец дал увеличенную дозу, в результате чего произошёл падёж 500 штук овец. В деле имелись протоколы Бранта и Беккера, в которых они признали себя виновными во вредительстве. Допрос их производили Козачук и Винницкий.

В показания Бранта о том, что Наместюк причастен к антисоветской организации, я не верил. Когда я обратился с этим вопросом к Федоровскому, чтобы получить у него совет, то он сказал, чтобы я пошел к ТРУШКИНУ. Когда я обратился к ТРУШКИНУ и сказал ему о сомнении «вербовки» Брантом Наместюка, то ТРУШКИН стал обвинять меня в нечекистском подходе к делу и требовал, чтобы я получил от Наместюка показания.

После допроса Наместюка я дал ТРУШКИНУ протокол, который он откорректировал и дописал о принадлежности Наместюка к к-p организации. Откорректированный протокол я переписал и Наместюк подписал его без возражения. Несмотря на то, что Наместюк подписал показания, я все же сомневался в правдивости их, потому что Наместюк работал в совхозе всего один месяц и попал на работу в совхоз после окончания института. Ему в то время было всего 18 лет. Я доказывал ТРУШКИНУ, что не могло быть, чтобы Наместюк был завербован в к-p организацию, и чтобы он совершил диверсионный акт, но ТРУШКИН не соглашался со мной и говорил: «Не может быть, чтобы Наместюк не знал, какую необходимо дать дозу медного купороса, т. к. он только что окончил институт».

[Когда] давал я Наместюку на подпись откорректированный ТРУШКИНЫМ протокол допроса, он плакал и говорил, что это неверно, но всё же этот протокол допроса Наместюк подписал.

Когда дело было закончено, то я стал просить ТРУШКИНА разрешить мне лично доложить дело Наместюка на тройке, однако, несмотря на то, что была выписана повестка, где я значился докладчиком по делу, всё же ТРУШКИН сам доложил дело на тройке. После рассмотрения на тройке дела ТРУШКИН зашел ко мне и сказал: «Успокойся, Наместюк получил 10 лет». Вскоре после этого я уехал из Николаева.

Оглаш[аются] л. д. 190-193 том 5, протокол допроса Лейзеровского.

Свидетель ЛЕЙЗЕРОВСКИЙ:

Эти показания о Наместюке я подтверждаю полностью. Я говорил ТРУШКИНУ, что Наместюк невиновен, но ТРУШКИН и слушать меня не хотел.

Помню, по делу Броуна я говорил ТРУШКИНУ, что на него нет никаких материалов, и говорил ТРУШКИНУ, что его нужно освободить. ГАРБУЗОВ тоже согласился со мной и, несмотря на это, ТРУШКИН сказал, что освобождать нельзя и предложил мне взять другое дело.

На вопросы ВТ свидетель ЛЕЙЗЕРОВСКИЙ:

Бранта и Бабаева допрашивал я. Кроме того, что они сами дали о себе показания, других показаний не было. До меня кто-то допрашивал Бранта, Садомова и Бабаева, но кто, я точно не знаю. Это дело я принял от Козачука в сентябре месяце.

Все протоколы допросов по этому делу корректировались ТРУШКИНЫМ, после чего я их переписывал и давал на подпись обвиняемым. До корректировки протокола допроса между обвиняемыми не было связи, а ТРУШКИН «увязал» их, и получилась к-p организация. Когда Козачук составил протокол допроса, я не помню, но в его протоколе этого не было.

Да, я знал, что это незаконно, но ведь ТРУШКИН был начальником отдела. Я за это понёс дисциплинированное взыскание.

Оглаш[аются] л. д. 201-203 том 5, протокол допроса Лейзеровского.

Свидетель ЛЕЙЗЕРОВСКИЙ:

Дело по обвинению Бранта, Беккера и др. я принял в сентябре м-це 1938 г. В этом деле имелись показания Бабаева, Садомова, Беккера и Бранта от июня м-ца 1938 г., но их при просмотре дела ТРУШКИН откорректировал, а затем я их переписал, но дату указал по первому протоколу допроса, т. е. от июня и июля м-цев. Я не хотел этого делать, но ТРУШКИН сказал: «Поскольку Козачук уехал, то вместо него вы подпишите протоколы допросов». Об этом случае я лично нач[альнику] УНКВД не докладывал, и вообще все сотрудники отдела хорошо это знали.

Подсудимый ТРУШКИН:

Показания свидетеля Лейзеровского от начала до конца — лживые.

Оглаш[аются] л. д. 82-85 из дела по обвинению Бранта, показание Беккера.

Свидетель ЛЕЙЗЕРОВСКИЙ:

В показания Беккера я не верю. Не было никаких данных, чтобы Беккер изобличал Наместюка. Когда я принял дело, то на Бабаева и Беккера уже имелись показания.

На вопросы ПОДСУДИМОГО ТРУШКИНА свидетель ВИННИЦКИЙ:

В беседе со мной Лейзеровский говорил, что на Наместюка нет никаких материалов, и он никакого отношения не имеет к отравлению овец. Брант показаний на Садомова не давал, да и этого не могло быть, т. к. он Садомова знал не более как один месяц. Впоследствии Брант дал показания на Садомова после применения к нему длительного, беспрерывного допроса.

На вопросы ПОДСУДИМОГО ГАРБУЗОВА свидетель ЛЕЙЗЕРОВСКИЙ:

Помню, по Бериславскому району было арестовано 6 человек, обвинявшихся в право-троцкистской организации, и когда мы с ГАРБУЗОВЫМ ездили в тот район и рассмотрели эти дела, то обвиняемые не знали, что такое троцкизм. Все материалы по этим делам мы привезли в Николаев, и КАРАМЫШЕВ дал санкцию на их освобождение. Что-либо плохое о ГАРБУЗОВЕ я сказать не могу. Знаю, что он — хороший работник, пользовался авторитетом у сотрудников.

О длительных допросах мне ничего не известно. Кто и когда ввел «конвейер» — беспрерывный допрос арестованных, я не знаю. Наблюдений за арестованными я вести не мог, и сколько они были на допросах, не могу сказать.

На вопросы ПОДСУДИМОГО КАРАМЫШЕВА свидетель ЛЕЙЗЕРОВСКИЙ:

На протоколах допросов Бранта и Беккера вместо Козачука, после переписи со скорректированных протоколов Козачуком и Винницким, я протоколы, как ненужные, уничтожил, будучи уже подписанные мной. Я выполнил это потому, что получил такое указание от ТРУШКИНА. Я предполагал, что моя роль лишь формальная, а за содержание отвечает ТРУШКИН. ГАРБУЗОВ должен помнить об этом — наш спор с ТРУШКИНЫМ.

На вопросы ВТ подсудимый ГАРБУЗОВ:

Я слышал, когда Лейзеровский о чем-то спорил с ТРУШКИНЫМ по делу Бранта и других. Но о чем он спорил, я не знаю, так как в этот спор я не вникал.

На вопросы ПОДСУДИМОГО КАРАМЫШЕВА свидетель ЛЕЙЗЕРОВСКИЙ:

Я тогда был молодой работник, проработал всего несколько месяцев в НКВД и если бы я тогда пошел к КАРАМЫШЕВУ или Поясову жаловаться на неправильность, то они выгнали бы меня из кабинета. Случаев таких я не знаю, это я так предполагаю.

Свидетель КОЗАЧУК Пётр Дмитриевич, рождения 1909 года, член ВКП(б) с 1938 г., в данное время работаю начальником Ново-Пражского РО НКВД, а до этого работал в 4-ом отделе УНКВД в должности помощника] нач[альника] отделения, с подсудимыми личных счетов не имею, предупреждён об ответственности за дачу ложных показаний по 89 ст. УК, показал:

В конце июня м-ца меня вызвал ТРУШКИН и сказал, чтобы я выехал в Ново- Троицкий район и провёл следствие о диверсионном акте — отравлении 500 штук овец, который был совершён группой лиц из совхоза. При этом ТРУШКИН сказал, что по приезде в район нужно их арестовать, допросить и направить в Николаев. Я тогда заявил ТРУШКИНУ, что с таким заданием я не справлюсь, поскольку в то время я не был хорошо знаком с оперативной работой, то ТРУШКИН заявил, что мне в помощь выделяется квалифицированный следователь Винницкий.

В конце нашей беседы ТРУШКИН предупредил меня, что когда приедете в район, то Садомова арестовывать не нужно, а под видом вызова его в обком партии обеспечить его приезд в Николаев. Я тогда понял, что Садомов будет арестован, как только приедет в Николаев.

Прибыв ночью в район и зайдя в райотделение НКВД, мы увидели в одной из комнат четырёх человек и спящего м[илицио]нера. Когда разбудил м[илицио]нера и спросил, что это за люди, то он ответил, что эти 4 человека арестованы по делу отравления овец в совхозе. Начальника райотделения НКВД Белова в то время не было, а он находился в командировке. Утром мы пошли на квартиру к Садомову, и по прибытии туда я сказал Садомову, чтобы он приехал в Николаев к секретарю обкома Старыгину. Садомов сказал, что может выехать, и мы направили его машиной с милицейским работником, и по прибытии в Николаев Садомова завезли не в обком партии, а в НКВД, а мы остались в районе и стали вести следствие по делу падежа овец. Брант и Беккер стали сразу давать показания и признали себя виновными, но не признавали это как вредительский акт.

Я хочу добавить, что при отъезде в район ТРУШКИН, давая указания об аресте лиц, сказал, что необходимо вскрыть это дело не только под углом вредительского акта, а под углом существования там к-p организации. При этом он напомнил, что там орудуют враги.

На первом допросе Брант и Беккер сразу дали показания и заявили, что падёж овец они сделали с намерением и определенной целью, но когда мы начали сличать их показания, то между ними никакой связи найти было невозможно, и они не давали никаких показаний на Бабаева и Садомова. В тот же день мы один протокол допроса направили в УНКВД и через сутки получили телеграмму, чтобы мы арестованных направили в Николаев и выехали сами тоже. В то время санкции прокурора на арест ещё не было.

Кроме этого, перед отъездом мы получили из 2-го отдела шифр-телеграмму или отношение, точно сейчас не помню, об аресте Бабаева. В тот же день мы пошли на квартиру Бабаева, но его не было, и когда сделали обыск, то Бабаев приехал, а затем мы его арестовали и направили в область. При приезде в Николаев мы привезли с собой другой протокол допроса от 4-го июля, и [я] доложил ТРУШКИНУ все материалы по этому делу. Винницкий отказался в дальнейшем вести следствие по этому делу и сказал, что это не его объект обслуживания.

К тому времени в Николаевскую область приехал секретарь ЦК КП(б)У тов. Хрущёв, и тогда ТРУШКИН сказал мне, чтобы я доложил об этом деле тов. Хрущёву, что вскрыта к-p вредительская организация, но, так как мы не добыли материалов к-p содержания на Бранта и Бабаева, и других материалов я не знал, поэтому я отказался от такой информации тов. Хрущёву. После этого я зашел к ГАРБУЗОВУ, поговорил с ним об этом деле, то он сказал: «Это неверно, что Вас посылают докладывать тов. Хрущёву такое дело». Я удивился, почему никто из руководства УНКВД не хотел сделать по этому делу информацию тов. Хрущёву. За то, что я отказался докладывать дело Бранта и др. тов. Хрущёву, ТРУШКИН стал мне угрожать и ругать, после чего я доложил об этом КАРАМЫШЕВУ, и он сказал: «Не нужно, уже поехали докладывать тов. Хрущёву материалы». Как впоследствии мне стало известно, Белов и секретарь обкома Старыгин докладывали это дело тов. Хрущёву. Я тогда боялся, что за отказ от доклада материалов тов. Хрущёву меня арестуют, и всё время этого ожидал.

На вопросы ВТ свидетель КОЗАЧУК:

Я вместе с Винницким производил допрос Бранта и Беккера, и первый протокол допроса сразу же направили в область. Белов по овцеводческому делу никого не допрашивал. Когда мы приехали, то ТРУШКИН откорректировал протокол допроса, и я его переписал. Это на Беккера от 4-го июля. Корректировал ли Трушкин протокол допроса Садомова, я не знаю.

Откорректированный протокол допроса я давал на подпись арестованным, и они подписывали. Дело о падеже овец мне передал ТРУШКИН, и по его указанию производили следственные действия. В своих показаниях Бабаев говорил о причастности к к-p организации, но уже после 9-ти суточного беспрерывного его допроса, а до этого он не давал показаний.

Брант и Беккер позже стали показывать, что они когда-то работали в Аскании-Новая и по заданию каких-то лиц были вовлечены в к-p организацию.

Как-то во время допроса Бабаева вошел ТРУШКИН и, обращаясь ко мне, сказал: «Почему он сидит?» и тут же сказал Бабаеву: «Встаньте», и поставил Бабаева в угол на стойку.

Никаких материалов на Бабаева и Садомова ТРУШКИН мне не давал.

Дело Бранта, Бабаева и других я сдал Лейзеровскому 24 августа 1938 г. Где мои первичные протоколы допросов Бабаева, Бранта и других, я не знаю, но, по-моему, они должны быть в деле.

Второй протокол допроса я и Винницкий составили за день до выезда, т. е. 4-го августа. Этот протокол был отпечатан на машинке и нами подписан. С приездом в Николаев я все дело передал ТРУШКИНУ. В районе Брант и Беккер не давали признания о своем участии в к-p организации, но признавали свою вину за падёж овец и что это вредительство. Не давали они показания об участниках к-p организации и как о вредительстве на Бабаева и Садомова.

Оглаш[ается] л. д. 23-24 том 6, показание свидетеля КОЗАЧУКА.

Свидетель КОЗАЧУК:

Будучи вызван на допрос в НКВД УССР, я пояснил, что моих протоколов допроса Бранта в деле нет. Лейзеровскому я сдал дело 24-го августа. Протоколы с датами до 24-го за его подписями сфальсифицированы. Его тогда и не было в отделе.

На вопросы подсудимого! ТРУШКИНА свидетель КОЗАЧУК:

Такого протокола допроса Бранта и Бабаева, в котором говорилось бы о том, что они — участники к-p организации, я не писал, и они не показывали, и вообще Бабаева в районе я не допрашивал. Беккер и Брант позже дали и подписали показание о их виновности в падеже овец и якобы они получали такое задание от Нурина.

Все протоколы допросов в области корректировались ТРУШКИНЫМ.

На вопросы ВТ свидетель ВИННИЦКИЙ:

Я с Козачуком первый протокол допроса направил из района в область в двух экземплярах, а по приезде в Николаев мы привезли второй протокол допроса. Некоторые протоколы допросов мы подписывали оба с Козачуком, а в одном случае написали, что допрос происходил в присутствии начальника РО НКВД Белова.

Свидетель КОЗАЧУК:

Протокол от 4-го июля, который я привёз с делом, передал ТРУШКИНУ. ТРУШКИН сам корректировал его и вёл линию на к-p организацию. Допрос Беккера производился в день отъезда из района.

На вопросы ВТ свидетель ЛЕЙЗЕРОВСКИЙ:

Протоколы допросов, которые корректировал ТРУШКИН, переписывались мной, а исправленный протокол — черновик Козачука и Винницкого — я уничтожил по указанию ТРУШКИНА.

Подсудимый ТРУШКИН:

Протоколы корректировать вторично не было никакой необходимости, и этого я не делал. Вообще все протоколы допросов с исправлениями должны храниться, и они, вероятно, есть.

На вопросы подсудимого! ТРУШКИНА свидетель КОЗАЧУК:

В районе аресты оформлял я. Дело передал ЛЕЙЗЕРОВСКОМУ 24 августа.

На вопросы ВТ свидетель ЛЕЙЗЕРОВСКИЙ:

Меня ТРУШКИН заставлял подписывать протоколы допросов и постановления. Причём разница в датах постановления была в 2-3 дня.

На вопросы ВТ свидетель ВИННИЦКИЙ:

В Ново-Троицкий район я с Козачуком приехал 28 июня 1938 г. На Беккера и Наместюка мы в районе взяли санкцию прокурора на их арест и выехали из района 4-5 июля.

На вопросы ВТ свидетель ЛЕЙЗЕРОВСКИЙ:

На Бабаева я брал санкцию на арест в областной прокуратуре.

Председательствующий удостоверяется, что на л. д. 14 из дела Бранта и др. имеется постановление областного прокурора от 4-го июля 1938 г. об аресте Бабаева.

Свидетель ЛЕЙЗЕРОВСКИЙ:

Мне ТРУШКИН сказал, чтобы я написал постановление о привлечении Бабаева к уголовной ответственности и аресте его. Первоначальные даты ставил по указанию ТРУШКИНА. Принял от Козачука 22-24-го августа.

Откорректированный ТРУШКИНЫМ протокол допроса — черновик — я уничтожил, а уничтожал уже после того, как переписал начисто. Было написано много, больше, чем было в протоколе Винницкого-Козачука.

На вопросы ВТ свидетель КОЗАЧУК:

Дело по обвинению Барсукова было у ТРУШКИНА, но я по этому делу по указанию ТРУШКИНА производил допрос. Барсуков был у меня на допросе дней 13 беспрерывно. Барсукова допрашивал также Калюжный. Я не помню, при каких обстоятельствах Барсуков дал показание «о признании». Впоследствии ТРУШКИН сказал, что всех их нужно увязать по заводу № 200 в одну к-р организацию. ТРУШКИН тогда сказал, что Барсуков, Мацковский, Даннекер, Чернохатов и Комаровские — это одна группа. ТРУШКИН говорил, что если он арестован, это значит — враг. Вообще в то время я не имел права высказывать своего мнения и должен был выполнять всё то, что скажет ТРУШКИН. Были случаи, когда во время допроса арестованного ТРУШКИН заходил и в присутствии арестованного, обращаясь к следователю, говорил: «Такой протокол не годится», давая понять этим арестованному, что нужно давать показание «о признании».

К Барсукову я не применял физических мер воздействия.

Оглаш[ается] л. д. 94 том 10, протокол разбора след, дела Даннекера и др.

Свидетель КОЗАЧУК:

Я сейчас вспоминаю, что Фомин дал показание на 156 человек как участников антисоветской право-троцкистской организации. Фомин длительно допрашивался, его не били, я этого не видел и не слышал от других. Он сам писал на других, его показаниям верили.

Объявляется 10-минутный перерыв, после чего судебное заседание продолжается.

Свидетель ПОБЕРЕЖНЫЙ Юда Маркович. 1903 г., член ВКП(б), нач[альник] след, части УНКВД Дрогобычской обл., в органах НКВД работаю с 1938 г., с подсудимыми личных счетов не имею, предупреждён об ответственности за дачу ложных показаний по 89 ст. УК, показал:

По данному делу я могу рассказать суду о том, что на партийном собрании УНКВД после получения постановления ЦК ВКП(б) и СНК [СССР] от 17 ноября 1938 г. мы обсуждали, какие у каждого имелись ошибки в работе и каким образом необходимо их исправлять. Помню, тогда обсуждался вопрос о неправильных арестах граждан по Ново-Троицкому району, в результате чего много было освобождено.

На вопросы ВТ свидетель ПОБЕРЕЖНЫЙ:

По делу Чучмана я ничего не знаю. По делу Бражникова мне известно следующее. В июне или июле месяце 1938 г. меня вызвал [ТРУШКИН]. Когда я к нему зашел в кабинет, то увидел директора совхоза «Радсад», и здесь этот директор стал рассказывать о том, что якобы его вербовал в повстанческую организацию Бражников. После этого ТРУШКИН сказал, чтобы немедленно выписал постановление об аресте Бражникова. Я возразил ТРУШКИНУ и сказал ему, что на основании заявления директора совхоза арестовывать Бражникова нельзя, т. к., возможно, он говорит неправду. Тогда ТРУШКИН вызвал Гохмана и приказал ему арестовать Бражникова.

Докладывая ТРУШКИНУ следственные материалы на Бражникова, я ему сказал, что никаких компрометирующих материалов на Бражникова не имеется, и предложил его освободить. ТРУШКИН не согласился с моим мнением, и Бражников продолжал находиться под стражей.

По делу Бражникова два или три сотрудника допросили ряд лиц, ездили в район по месту жительства Бражникова, откуда привезли положительные материалы на Бражникова и, несмотря на это, ТРУШКИН не согласился освобождать Бражникова.

После этого я пошел к Поясову и добился освобождения Бражникова из-под стражи. По делу Гайзера мне известно следующее: как-то, будучи в кабинете КАРАМЫШЕВА, зашел ТРУШКИН, а затем — нач. оборонного отдела Ефремов, и там произошёл спор между ТРУШКИНЫМ и Ефремовым, кто должен арестовать Гайзера, т. к. материалы были в обоих отделах. ТРУШКИН тогда перехитрил Ефремова, и пока они спорили, то до этого ТРУШКИН дал задание своим работникам арестовать Гайзера, что было проделано.

Я лично докладывал бывш[ему] нач[альнику] Управления Юрченко в присутствии ГАРБУЗОВА, что на Гайзера нет никаких материалов, и просил его освободить. Впоследствии Зельцман написал постановление и Гайзер был освобождён.

На вопросы ВТ свидетель ЗЕЛЬЫМАН:

По делу Гайзера я писал постановление об освобождении его из-под стражи. Агразработка на него была основанием на арест. Позже изменилась обстановка.

Оглаш[ается] л. д. 173 том 6, показания Побережного.

Свидетель ПОБЕРЕЖНЫЙ:

По делу Чучмана я тоже кого-то допрашивал.

ТРУШКИН посылал меня в район расследовать дело с падежом овец, но поездка была отложена, поехал Козачук, а я был вызван в Киев.

Я помню, был разговор перед октябрьским торжеством арестовать Жерноклюева, Барткевича, и они тогда были арестованы. Впоследствии, как выяснилось, никаких материалов к аресту Жерноклюева не было. О Муратове мне ничего не известно. Я видел его только после освобождения из-под стражи и с ним разговаривал.

По делу Гришко мне известно следующее: как-то меня вызвал к себе в кабинет КАРАМЫШЕВ и спросил у меня, какие имеются на Гришко материалы, то я ответил, что на Гришко имеется дело-формуляр. В этом же деле имелся материал о том, что Гришко — якобы сын кулака, но когда проверили, то это не подтвердилось.

Однако во 2-м отделе позже на Гришко был получен материал о том, что он, будучи в Одессе в институте, якобы был связан с врагами народа, но в чём конкретно у него заключалась связь, таких материалов не было. Всё же ТРУШКИН хотел арестовать Гришко и доложил материалы КАРАМЫШЕВУ, но Гришко арестован не был.

С делом и протоколом допроса Чучмана я вообще не был знаком. Я от ТРУШКИНА получил указание поехать в Ново-Троицкий район и арестовать там лиц по совхозу им. Фрунзе, а Садомова и Бабаева после их ареста привезти в Николаев в УНКВД. Было ли дело Чучмана, Бабаева, Садомова одним делом, я сказать не могу. На Садомова и Бабаева к моменту их ареста ТРУШКИН мне материалов не давал.

Справка на Гришко была написана в черновике, но с арестом его ничего не выходило, тогда ТРУШКИН дал направление на Василенко и хотел через него «прорваться» на к-p организаций, но на него тоже никаких материалов не было, всё же тогда было арестовано несколько человек, а впоследствии они были освобождены. Я помню, что Черкес ходил к ТРУШКИНУ и говорил ему, что на этих лиц нет никаких материалов, и не хотел арестовывать.

Кроме этого, я тоже обращался к КАРАМЫШЕВУ на неправильные действия ТРУШКИНА, то КАРАМЫШЕВ сказал: «Разберитесь хорошенько с материалами и доложите». После этого я написал постановления, и освободили несколько человек.

На вопросы подсудимого ТРУШКИНА свидетель ПОБЕРЕЖНЫЙ:

Сельхозотдел в УНКВД выделился в конце июля или в начале августа 1938 г., а Бражников был арестован в июне, и позже, дней через 10, в конце июня месяца был арестован Василенко. Дело Гайзера было всё время во 2-м отделе. Среди арестованных по совхозу им. Фрунзе было 6-7 человек членов и кандидатов партии. Я тогда сам освободил в районе 3-4 человека, а остальные были освобождены в Николаеве. Когда я приехал из района, то доложил все материалы КАРАМЫШЕВУ и сказал, что мной освобождено несколько человек. КАРАМЫШЕВ, ознакомившись с этими материалами, одобрил моё решение об освобождении и сказал, что я сделал правильно.

Подсудимый ТРУШКИН:

Я хочу пояснить суду о том, что Бражников был освобождён Побережным. Бражникова дело во 2-м отделе находилось не больше чем полторы недели, а затем, когда из 2-го отдела выделился сельскохозяйственный отдел, которым временно руководил Побережный, то дело Бражникова было передано Побережному.

Санкция на арест Гайзера была дана НКВД СССР и НКВД УССР. Верно, мы туда сообщали все имеющиеся на Гайзера материалы, и через два дня после ареста Гайзера он вместе с материалами был направлен в Киев. Помню, что Побережный жаловался КАРАМЫШЕВУ и не хотел арестовывать Гришко.

На вопросы ВТ подсудимый КАРАМЫШЕВ:

Гришко прошел по показаниям в Одессе, которые были присланы нам. В связи с полученными этими материалами из Одессы я вызвал Побережного и ТРУШКИНА, которых спросил: «Какие у нас имеются материалы на Гришко?». Зная, что Гришко — депутат Верховного Совета СССР, то на арест его нужны были вполне проверенные материалы, но таковыми мы в достаточной мере не располагали, и поэтому я сказал, что нужно подобрать более веские материалы, после чего разрешить вопрос о его аресте, санкции я не дал.

Подсудимый ТРУШКИН:

Я говорил в присутствии ряда сотрудников о том, что арест Гришко нецелесообразный, т. к. на него было мало материала. Дело Василенко находилось в сельхозотделе, и Побережный его освобождал. С делом Жерноклюева Побережный не был знаком, и он по этому вопросу ничего не знает.

На вопросы ПОДСУДИМОГО ГАРБУЗОВА свидетель ПОБЕРЕЖНЫЙ:

Да, я подтверждаю, что Лившиц за фальсификацию дел был привлечён к судебной ответственности в бытность нач[альника] УНКВД КАРАМЫШЕВА по материалам ГАРБУЗОВА.

На вопросы ПОДСУДИМОГО КАРАМЫШЕВА свидетель ПОБЕРЕЖНЫЙ:

Я не знаю таких фактов, чтобы доступ к КАРАМЫШЕВУ был запрещён. Наоборот, КАРАМЫШЕВ почти со всеми беседовал и давал указания в работе.

Свидетель ЧЕРКЕС Тарас Тихонович, рождения 1906 г., член ВКП(б) с 1931 г. В 1938 г. работал по мобилизации в органах НКВД в 9-ом отделе и подчинялся ТРУШКИНУ, с подсудимыми личных счетов не имею, предупреждён об ответственности за дачу ложных показаний по ст. 89 УК, показал:

По делу мне известно то, что в июне или в июле 1938 г. был арестован Бражников, который впоследствии был освобождён. Бражников был арестован на основании заявления директора совхоза Жугайло. В этом заявлении говорилось о том, что якобы Бражников вербовал в антисоветскую организацию, и проводит подрывную работу в совхозе. Других каких-либо материалов на Бражникова в отделе не было. Всё же, по указанию ТРУШКИНА Бражников был арестован и впоследствии был освобождён из-под стражи. Я тогда требовал привлечь к уголовной ответственности за клевету директора совхоза Жугайло, но ТРУШКИН сказал: «У нас нет оснований не верить Жугайло, идите и допрашивайте Бражникова». Таким образом, Бражников неосновательно находился под стражей полтора-два месяца. В то время я, Шкляров и Побережный ездили в район и проверяли работу Бражникова, и ТРУШКИН не согласился освобождать Бражникова. Это было до постановления ЦК ВКП(б) и СНК [СССР] от 17 ноября [1938 г.].

В тот период мне было известно несколько случаев неправильных арестов граждан. Помню, на одном из оперативных совещаний выступил сотрудник Гохман, который сказал, что «мы арестовываем кого не нужно, всякую мелочь, вот нам нужно таких тузов, как Василенко из ОблЗУ, а они ходят на свободе». В этот же вечер, после совещания, Гохман составил справку на Василенко и в ней указал, что Василенко «является участником антисоветской организации», несмотря на то, что таких данных в УНКВД не было. В результате Бражников просидел под стражей 2 с лишним месяца, а затем его освободили. ТРУШКИН дал санкцию на арест Бражникова.

Мне также известно, что со стороны Гохмана была проявлена активность к аресту Гришко. На него были какие-то материалы, в которых говорилось о том, что он — кулак, но впоследствии это не подтвердилось.

На вопросы подсудимого ТРУШКИНА свидетель ЧЕРКЕС:

Я лично обращался к ТРУШКИНУ по вопросу неправильности ареста Бражникова и просил дать санкцию на освобождение Бражникова, но ТРУШКИН со мной не соглашался,

Подсудимый ТРУШКИН:

Я хочу сказать суду о том, что Бражников числился за моим отделом всего одну неделю. А при выделении сельхозотдела он с материалами был передан Побережному. Помню, что Бражникову была дана очная ставка с Жугайло, от которого мы получили заявление, и на этой очной ставке Жугайло подтвердил свое заявление, а Бражников отрицал. Других материалов на Бражникова не было. Я больше верил Жугайло.

На вопросы ВТ свидетель ЧЕРКЕС:

По приезде с района я доложил Побережному материалы на Бражникова. В этих материалах ничего плохого не было. На мой вопрос Побережному, чтобы от доложил ТРУШКИНУ материалы на Бражникова, Побережный не захотел докладывать, после чего я сам пошел к ТРУШКИНУ, доложил ему материалы и высказал свое мнение, что нужно освободить Бражникова.

На вопросы ВТ ПОДСУДИМЫЙ ТРУШКИН:

В район для проверки материалов мог послать Побережный, я не посылал и не помню, докладывал ли Черкес мне материалы на Бражникова после его приезда с района.

На вопросы ВТ свидетель ПОБЕРЕЖНЫЙ:

Кажется, я сам докладывал ТРУШКИНУ и Поясову привезённые из района материалы Черкесом, и ТРУШКИН не хотел освобождать Бражникова.

На вопросы ВТ ПОДСУДИМЫЙ ТРУШКИН:

Я это категорически отрицаю.

Свидетель ГОНЧАРОВ Григорий Львович, работаю помощником нач[альника] управления Госбанка по инкассации, а до этого работал помощником начальника УНКВД Николаевской обл., с подсудимыми личных счетов не имею, предупреждён об ответственности за дачу ложных показаний по ст. 89 УК и на вопросы подсудимого КАРАМЫШЕВА отвечал:

К работе тройки я непосредственного отношения не имел. Мне КАРАМЫШЕВ поручил за последний период времени работы тройки проследить за чёткостью работы коменданта. КАРАМЫШЕВ принимал меры к тому, чтобы было правильно налажено исполнение протоколов тройки, чтобы не было неправильности. За всем этим я вёл наблюдение.

Я не знаю почему, но мне КАРАМЫШЕВ поручал просматривать материалы следствия по милиции, которые шли на тройку. По этим делам я часто беседовал с Поясовым. За сроки исполнения решений тройки [в отношении лиц], приговорённых к ВМН, нёс ответственность комендант. Я лично за этим следил, и никаких нарушений к личности заключённых тогда не было. КАРАМЫШЕВ часто вызывал меня и спрашивал, есть ли недочёты, и я ему отвечал, что всё в порядке. Кроме этого, КАРАМЫШЕВ давал мне отдельные поручения по работе тройки, и я их выполнял. Комендант жаловался на частые несовпадения данных осуждённого, а это тормозило приведение в исполнение решений тройки. Больше всего за сроками исполнения решений тройки вёл наблюдение заместитель нач[альника] УНКВД Поясов.

Помню, КАРАМЫШЕВЫМ было поручено мне и Поясову проверить несколько дел после заседания тройки, в чём-то он их заподозрил. После проверки дел на несколько человек оказалось, что они неверно были осуждены, и когда я говорил с КАРАМЫШЕВЫМ, то он сказал, что его подвели докладчики, а кто, он не сказал. Эти дела, как мне известно, снова ставились на тройку для пересмотра. Кроме того, мне известно, что подготовкой дел на тройку занимались пом[ощник] обл. прокурора по спец. делам и заместитель нач[альника] УНКВД Поясов. Такой порядок установил КАРАМЫШЕВ. После получения августовской директивы о проверке вынесенных решений судебными органами КАРАМЫШЕВ распорядился составить проект для пересмотра дел, и по составлению мной этого проекта было суждение обкома на освобождение около 2000 человек. Тогда речь шла об исправлении допущенных ошибок, и КАРАМЫШЕВ этому делу уделил большое внимание.

Трубия, кажется, допрашивали КАРАМЫШЕВ и Поясов, но по этому делу я ничего не знаю. Я чувствовал себя не в себе, ничем не интересовался. В моём присутствии они допрашивали Трубия. КАРАМЫШЕВА я знаю по работе ещё с 1933 г. Кроме этого, с ним вместе был на курсах политработников, где он был одним из выдающихся в учебе. Здесь, в Николаеве, КАРАМЫШЕВ пользовался среди работников города и обкома большим авторитетом. Я лично порицал КАРАМЫШЕВА за его излишнюю доверчивость, и он бы не сидел сейчас, если бы не доверял Поясову и ТРУШКИНУ. Когда приезжала комиссия с заместителем наркома Горлинским для проверки работы УНКВД, то Горлинский очень хорошо отозвался о работе КАРАМЫШЕВА и в целом о работе УНКВД.

Насколько мне известно, взаимоотношения КАРАМЫШЕВА с Успенским были неважные. Многие знали в Управлении о том, что Успенский выгнал КАРАМЫШЕВА из кабинета и ненавидел его. Когда приезжал Успенский в Николаев, то за всем он обращался к Поясову, и при отъезде его КАРАМЫШЕВ неважно отзывался о нём, и даже думали, что после совещания КАРАМЫШЕВА арестуют. На оперативном совещании в УНКВД Успенский игнорировал работу КАРАМЫШЕВА, восхваляя при этом Поясова. Почему это так, я объяснить не могу.

На вопросы ВТ свидетель ГОНЧАРОВ:

Запрещения пропускать по тройке шпионов национальностей Союза я не знал. Я не могу по делам дать оценку, что было законно, и что было незаконно. Какие профессии нельзя было пропускать на тройку, я не знаю. Задержка в исполнении решений тройки не зависела от коменданта, нужна была точность данных об осуждённых, а путали отделы, путала и тюрьма. Какое тогда было положение в камерах, я сказать не могу, ибо следствием я в то время не занимался. О фактах избиения и допросов уже осуждённых к ВМН мне не было известно. КАРАМЫШЕВ был требователен и пользовался авторитетом в парторганизации и гр[ажд]ан города.

Свидетель ЕФРЕМОВ Константин Иванович, член ВКП(б), сейчас работаю помощником] директора по найму завода им. Марти, до этого работал нач[альником] 7-го отдела УНКВД Николаевской области, с подсудимыми личных счетов не имею, предупреждён об ответственности за дачу ложных показаний по 89 ст. УК и на поставленные ВТ вопросы пояснил:

Через несколько дней после произошедшего на з-де пожара я пришел на работу на завод им. Марти. Знакомясь с заводом, я обнаружил ряд недостатков. Противопожарные мероприятия были в плохом состоянии. После этого на завод приезжал КАРАМЫШЕВ и делал обследование. Впоследствии он доложил все материалы в обкоме КП(б)У, и тогда обком вынес решение об очистке з-дов. На з-дах № 200 и № 198 был ряд безобразий, например: на з-де № 200 рядом с ж. д. веткой находилась нефтебаза, и от проходящих паровозов могли выбрасываться искры, от чего мог быть в любое время пожар. Лишь благодаря вмешательству УНКВД всё это было устранено. На з-де № 198 вся территория была засорена лесоматериалами.

Мне известно, что по указанию КАРАМЫШЕВА ряд сотрудников почти не выезжали с заводов. КАРАМЫШЕВ сам очень много уделил внимания заводам, часто сам приезжал на заводы и на месте наметил ряд мероприятий по улучшению работы заводов.

Помню, что специалисты з-дов, которые были арестованы нами по указанию УНКВД, использовались для работы, что дало положительные результаты. Тогда был намечен ряд мероприятий в конструкции серий ледоколов. Помню, что на этой работе был использован арестованный инженер по кораблестроению Смирнов. Это было одобрено и НКВД СССР.

Какая была проведена работа УНКВД до приезда КАРАМЫШЕВА, я сказать не могу, но с приездом его в Николаев, я могу сказать, что оперативная и агентурная работа поднялась как по району, так и в УНКВД. Особенно агентурной работе КАРАМЫШЕВ уделял много внимания.

Будучи с КАРАМЫШЕВЫМ в 1932-1933 гг. на учебе в Академии, он был одним из лучших, хорошо занимался, был парторгом. Среди сотрудников и трудящихся города КАРАМЫШЕВ пользовался должным авторитетом. Был избран депутатом Верховного Совета УССР.

В 17 часов объявлен перерыв до 19 часов, после чего судебное заседание продолжается.

Председательствующий предъявляет свидетелю КОЗАЧУК[У] на л. д. 88-94 из дела Бранта и др. протокол допроса обв[иняемых] Бабаева и Беккера от 4-го июля 1938 г.

На вопросы ВТ свидетель КОЗАЧУК:

Этот протокол допроса писал я. В то время говорили, что на Бабаева были какие-то материалы. Насколько вспоминаю, Бабаеву, кажется, дали очную ставку с Садомовым. Беккера я допрашивал суток 14 с перерывом на обед для меня. Во время допроса Беккер всё время стоял, а если он согласен был дать показание, то ему разрешали садиться, и он писал. Я лично на Бабаева не нажимал, а вообще такие длительные допросы являлись результатом отказа от «признаний» подсудимых. Вообще мне неизвестно, чтобы кто-либо избивал арестованных. ТРУШКИН только говорил, чтобы арестованные были на стойке.

Председательствующий предъявил свид[етелю] КОЗАЧУК[У] на л. д. 172-174 из дела Бранта и др. протокол очной ставки между обвиняемыми Бабаевым и Беккером от 20 июля 1938 г.

Свидетель КОЗАЧУК:

Этот протокол допроса писал я, и присутствовал Заикин. Почему в этом протоколе нет подписи Заикина, я сказать сейчас не могу. Помню, что при допросе Бабаева Садомов изобличал его. Были ли тогда применены к Садомову какие- либо меры физического воздействия, я не знаю. Беккера я допрашивал с Винницким один раз в период с 28 июня по 4 июля 1938 г. включительно.

На вопросы ВТ свидетель ВИННИЦКИЙ:

Да, я подтверждаю, что вместе с КОЗАЧУКОМ мы производили допрос один раз в период с 28 июня по 4 июля 1938 г.

На вопросы подсудимого ТРУШКИНА свидетель КОЗАЧУК:

Садомова и Бабаева мы в районе не допрашивали. На месте мы допрашивали Бранта и Наместюка по овцеводческому делу. Они тогда на допросе говорили о том, что Бабаев не досмотрел, в результате чего погибло 500 штук овец. О каких-либо «вербовках» в к-p организацию Брант и Наместюк таких показаний не давали.

На вопросы ВТ свидетель КОЗАЧУК:

Беккер допрашивался уже по приезде из района вторично. На Бранта и Беккера тогда свидетели кое-что говорили, а на Садомова ничего плохого не было. Помню, что тогда по этому делу я вызывал несколько человек из совхоза и допрашивал их в качестве свидетелей, как, например: я, кажется, допрашивал секретаря парторганизации, редактора политотдельской газеты и ещё кого-то. Допросы их производили в июле м-це.

Оглаш[аются] л. д. 34-43, показания свидетеля Бранта от 30 июня 1938 г. из дела Бранта и др.

Свидетель ВИННИЦКИЙ:

Этот протокол Бранта от 30.V1. Допрос его производил я с Козачуком в р-не, протокол был написан на 7 листах. Указаний на Бабаева и Садомова как на участников к-p организации в этом протоколе не было. Протокол был выслан из района во 2-ой отд[ел] ТРУШКИНУ.

Предъявляются свидетелю ВИННИЦКОМУ на л. д. 34-42 отпечатанный протокол допроса по делу Бранта от 30 июня 1938 г. и л. д. 44-63 подлинный протокол допроса Бранта из дела Бранта, Бабаева и др.

Свидетель ВИННИЦКИЙ:

Начало этого протокола — из протокола, составленного нами. Конца 7-ой страницы [и] до 10-ой в нашем протоколе не было, причём протокол подписан не нами, а Лейзеровским, который в то время не работал во 2-м отделе, и он должен знать, откуда появились показания на Бабаева и Садомова.

На вопросы ВТ свидетель КОЗАЧУК:

Я подтверждаю показания Виницкого, что показаний Бранта в протоколе от 30 июня на Бабаева и Садомова не было. Протокол составлен рукой Лейзеровского, который в то время не работал.

На вопросы ВТ свидетель ЛЕЙЗЕРОВСКИЙ:

Протокол [допроса] Бранта от 30 июня, напечатанный шрифтом районной машинки, я получил от ТРУШКИНА с предложением переписать начисто и получить подпись Бранта. В протоколе было много изменений и добавлений, и будет верно, если сказать, что концовка протокола была дополнена. ТРУШКИН указал, что протокол должен быть прежней датой. Переписывал я протокол вскоре после 24 августа — приёма дел от Козачука. После переписи был вызван Брант, я дал ему прочесть протокол, и он его подписал без возражений.

Старый протокол, составленный Винницким и Козачуком, отпечатанный на районной машинке, ТРУШКИН откорректировал, и после переписи его начисто я уничтожил. Я считал это ненормальным явлением, но обязан был выполнить, никому об этом не донёс, за что получил 20 суток ареста.

Оглаш[аются] л. д. 88-94 — подлинный протокол допроса Беккера от 4-го июля 1938 г. и отпечатанный протокол допроса Беккера — л. д. 81-87 от 4-го июля 1938 г. из дела по обвинению Бранта и других.

Свидетель КОЗАЧУК:

Протокол Беккера от 4 июля 1938 г. составлен мной в день выезда из района. Винницкий присутствовал при допросе. Этот протокол допроса привезён мной из района и был передан ТРУШКИНУ. Показание Беккера на Бабаева и Садомова как на участников к-p организации Беккер в то время не давал. О себе и Бранте он не признавал как к-p диверсионный акт по гибели овец, а признавал это [как] халатность, граничащую с вредительством. А данный протокол, предъявленный мне в суде, написан мной с протокола, составленного в р-не после корректировки ТРУШКИНЫМ, но размах их деятельности и окраска преступления как к-p были добавлены ТРУШКИНЫМ. Им же были приписаны вопросы и ответы на Бабаева и Садомова. Дать на подпись Винницкому я не успел, сам подписать его забыл, Беккера вызвал, и он подписал протокол без возражений, было это уже в августе, перед моим уходом, старый протокол, составленный мной в р-не и скорректированный ТРУШКИНЫМ, после переписки мной был уничтожен.

Подсудимый ТРУШКИН:

Я хочу сказать, что точно такой же протокол допроса, какой был отпечатан в районе, был прислан в УНКВД, и я его не корректировал. Я не поручал ни Козачуку, ни Лейзеровскому переписывать протоколы, они путают и показывают неправду.

На вопросы ВТ свидетель КОЗАЧУК:

Возможно, что я по приезде из р-на вызывал на допросы, но это было уже без Винницкого.

Свидетель БЕЛОВ Иван Григорьевич, рождения 1897 г., член ВКП(б) с 1925 г., в органах НКВД работаю с 1919 г., в данное время — в должности нач[альника] Голо-Пристанского РО НКВД, с подсудимыми личных счетов не имею, предупреждён об ответственности за дачу ложных показаний по 89 ст. УК, показал:

В июне или июле м-це 1938 г., будучи начальником Ново-Троицкого РО НКВД, в овцесовхозе им. Фрунзе произошло отравление 500 штук овец. Как только мне стало об этом известно, я сразу выехал к месту происшествия, где установил, что молодым техником Наместюком был неправильно составлен раствор для прививки овцам — противоглиста. Тут же я выяснил, что виновны в этом также Брант и Беккер, которых я вместе с Наместюком задержал, доставил их в райотделение НКВД, где поговорил с ними, а сам выехал в Аскания-Нова с тем, чтобы позвонить по телефону в УНКВД и доложить об этом происшествии. Передав об этом в УНКВД, мне сказали, чтобы я выехал в Херсон на оперативное совещание. Пробыв в Херсоне несколько часов, утром, по возращении в р-н, я застал Козачука и Винницкого, которые приехали для ведения следствия по этому делу. В то время Садомова уже не было в р-не, а он был направлен в область.

На вопросы ВТ свидетель БЕЛОВ:

Телеграммы об аресте Бабаева я из УНКВД не получал, но что-то было об аресте Бабаева от ТРУШКИНА.

На вопросы ВТ свидетель ВИННИЦКИЙ:

Я помню, что об аресте Бабаева было получено отношение за подписью ТРУШКИНА, где говорилось о том, что после ареста Бабаева доставить его в Николаев.

На вопросы ВТ свидетель БЕЛОВ:

До этого в райотделении НКВД на Бабаева и Садомова не было никаких компрометирующих материалов. Не было данных и на Бабаева по показаниям Нуринова. Верно, впоследствии было арестовано несколько человек по институту, но к этому делу Бабаев и Садомов ничего общего не имели. Чучман был арестован по материалам из Днепропетровска и был направлен в Николаев, где он дал показания о «признании».

Будучи на совещании, ТРУШКИН мне сказал, чтобы я посмотрел у Федоровского протокол допроса Чучмана и сделал себе заметки проходивших лиц по р- ну и произвести аресты. Когда я прочитал протокол допроса Чучмана, то увидел, что там были бедняки, члены партии, колхозники, и высказал ТРУШКИНУ сомнения в том, что не могло быть, чтобы Чучман «завербовал» такое количество лиц. Кроме того, когда я приехал в р-н, то выяснил, что лица, которые якобы были завербованы Чучманом, до этого резко выступали и разоблачали Чучмана. ТРУШКИН мне тогда сказал: «Не удивляйтесь, враги маскируются», после чего по письменному отношению ТРУШКИНА я произвёл аресты 17-20 чел. и направил их в Херсонскую опергруппу. Через некоторое время меня сняли с должности начальника Ново-Троицкого РО НКВД и за арест этих лиц мне дали 20 суток. Этот приказ был подписан КАРАМЫШЕВЫМ. Обвинили меня, что я арестовал без основания.

На вопросы ВТ подсудимый КАРАМЫШЕВ:

Белов был снят и арестован на 20 суток за бездеятельность, он никакой работы тогда не вёл и все запустил.

На вопросы ВТ свидетель БЕЛОВ:

Сколько эти 17-20 человек сидели под стражей, я не знаю, т. к. меня отозвали из района для работы в УНКВД, и [я] был назначен нач[альником] ОАГСа. ТРУШКИН часто ругал меня за то, что в р-не не было групповых дел. Кроме этого, ТРУШКИН говорил, что у меня в районе нужно арестовать не менее 300 человек.

Оглаш[ается] л. д. 286 том 4, показания свидетеля БЕЛОВА.

Свидетель БЕЛОВ:

Это показание записано правильно. В то время район в целом выполнил сельскохозяйственную компанию хорошо.

На вопросы подсудимого ТРУШКИНА свидетель БЕЛОВ:

Ко мне в то время приезжало в р-н несколько сотрудников из 2-го отдела УНКВД и требовали арестовать несколько человек, и когда были названы фамилии, коих хотели арестовать, то я не согласился, т. к. никаких компрометирующих материалов на них не было.

Подсудимый ТРУШКИН:

Я хочу пояснить, что об аресте Бабаева была дана шифртелеграмма и это можно проверить в УНКВД. Я считаю, что Бабаев и Садомов были арестованы вполне обоснованно. Почему этих материалов не оказалось в деле Беккера, Бабаева, Садомова, я сказать не могу. На тройке это дело я докладывал сам. Не помню, были ли на них другие материалы, кроме этих.

На вопросы ВТ свидетель БЕЛОВ:

В протоколе Чучмана я не видел каких-либо заметок карандашом. Мне ТРУШКИН предложил арестовать 17-20 человек. Среди этих арестованных были члены партии, предколхозов, предсельсоветов и рядовые колхозники.

Свидетель ЛЕЙЗЕРОВСКИЙ:

Я хочу пояснить о том, что писал докладную записку из показаний Чучмана. В его показаниях говорилось о том, что якобы все колхозы района были поражены повстанческими ячейками. Чучмана тогда допрашивали Танфилов и Федоровский.

Подсудимый ТРУШКИН:

В момент ареста Чучмана я находился в Киеве. Он прошел по показаниям арестованных в Днепропетровской области. Верно, когда я приехал и ознакомился с показаниями Чучмана, то дал распоряжение арестовать несколько человек, проходивших по показаниям Чучмана. Перед этим предварительной проверки сделано не было, хотя это и поручалось сделать Белову.

Свидетель ФЕВРАЛЬСКАЯ Лидия Петровна, рождения 1910 г., член ВКП(б) с 1939 г., сейчас работаю в должности секретаря 3-го отдела УНКВД Николаевской обл., в органах НКВД с 1935 г., до этого работала машинисткой, с подсудимыми личных счетов не имею, предупреждена об ответственности за дачу ложных показаний по ст. 89 ст. УК, показала:

По делу я могу рассказать о том, что мне приходилось печатать протоколы заседаний тройки и другие материалы по работе тройки. Порядок оформления протокола заседаний тройки был такой: в отделе заготавливались повестки по делу в 4-х экземплярах. Во время заседаний тройки эти повестки вручались по одному экземпляру членам тройки, которые писали своё заключение, а затем, после заседания тройки, секретарь тройки Шейнберг собирал от членов тройки повестки и печатали протоколы заседания тройки. Данные брали из следственного дела и кое-что из повесток.

К чему приговорён, брали за основу резолюцию КАРАМЫШЕВА, независимо от того, какие давали заключения на повестках члены тройки. Шейнберг их сличал. После изготовления первых листов протокола вторая машинистка печатала выписки для исполнения. Решения тройки исполнялись раньше, чем оформлялся протокол полностью.

На вопросы ВТ свидетель ФЕВРАЛЬСКАЯ:

Отпечатанные выписки заверял Шейнберг. Выписки направлялись для исполнения, одновременно с этим изготовлялся протокол, после чего секретарь тройки носил его на подпись членам тройки — секретарю обкома Старыгину и прокурору Ланчуковскому. Чаще всего протоколы заседания тройки подписывали члены тройки после того, как решения тройки уже были направлены для исполнения.

Были отдельные случаи, когда отпечатанные страницы изымались из протокола тройки только потому, что делались исправления, т. е. если кто-либо был осуждён по 2-ой категории, то потом изымали целый лист из этого протокола, а затем отпечатывали снова с указанием, что осуждён по 1-ой категории. Мне кажется, что это делалось по указанию КАРАМЫШЕВА. Я помню, что в повестках членов тройки были расхождения в определении меры наказания, но брали за основу повестку КАРАМЫШЕВА, и Шейнберг после этого ходил выяснять. Что было дальше, я не знаю.

Мне также известно, что в обвинительной части протокола дописывали стандартные фразы как, например: «Распространял провокационные слухи о скорой гибели Советской власти» и т. д., такие формулировки были заучены всеми. По чьему указанию это дописывалось, я не знаю, но Шейнберг самостоятельно, без КАРАМЫШЕВА, этого делать не мог.

Оглаш[ается] л. д. 288 том 5, показание свидетеля ФЕВРАЛЬСКОЙ.

Свидетель ФЕВРАЛЬСКАЯ:

Такие формулировки в обвинительной части протокола писались всё время.

На вопросы ВТ свидетель ФЕВРАЛЬСКАЯ:

В отношении Трубия я могу рассказать следующее: не помню точно, когда, но, кажется, в ноябре 1938 г. я была вызвана в Управление Чайковским и должна была печатать материалы. Это было ночью. Когда я пришла в комнату Чайковского, то в кабинете КАРАМЫШЕВА производили допрос Трубия, там же были Поясов и Гончаров, через несколько минут мне Чайковский вынес первый лист протокола очной ставки Трубия с Гончаровым, который я отпечатала, а затем Чайковский принёс остальные листы протокола. Вместе с этим Чайковский принёс два заявления, которые были направлены с препроводительной в Киев. На следующий день мне стало известно, что Трубий был включен в протокол заседания тройки, но я не помню, чтобы было заседание тройки, по-моему, не было, но Трубий был осуждён по 1-ой категории. Когда был допрос Трубия, и в какой протокол он включен, я не помню.

На вопросы ПОДСУДИМОГО КАРАМЫШЕВА свидетель ФЕВРАЛЬСКАЯ:

По вопросу оформления протоколов заседания тройки мне лично КАРАМЫШЕВ никаких заданий не давал. По смыслу то, что я печатала в кабинете Чайковского, это был протокол «очной ставки» между Трубием и Гончаровым. Я тогда слышала, что в кабинете КАРАМЫШЕВА был какой-то крик, но избивали ли Трубия, я сказать не могу.

Подсудимый КАРАМЫШЕВ:

Когда Февральскую допрашивали в Киеве, то она говорила, что это был протокол допроса одного Трубия, а не очной ставки Трубия с Гончаровым.

Свидетель ФЕВРАЛЬСКАЯ:

Я считаю, что это был протокол очной ставки между Трубием и Гончаровым, хотя и не помню, какой был заголовок — очной ставки или протокол допроса Трубия.

Подсудимый КАРАМЫШЕВ:

Я хочу пояснить Трибуналу о том, что никаких разных мнений членов тройки на повестках заседания тройки не могло быть. Помню, был случай, когда я и член тройки — секретарь обкома написали в повестке «осудить к 10 годам лишения свободы», а член тройки — прокурор написал «расстрелять», а потом прокурор согласился с нашим мнением, и он зачеркнул слово «расстрелять» и вместо этого написал на повестке такое же решение, как и я, и секретарь обкома. Повторяю, что это был единственный случай. На заседаниях тройки всегда была полная договорённость между членами тройки. Были отдельные споры, но в итоге было одно мнение.

Свидетель ФЕВРАЛЬСКАЯ:

На допросе в Киеве я говорила о том, что Трубия во время допроса, возможно, били. Это я заключаю из того, что в кабинете КАРАМЫШЕВА был шум. Бил ли кто-либо его, я сказать не могу.

Оглаш[ается] л. д. 282 том 5, показания свидетеля ФЕВРАЛЬСКОЙ.

Свидетель ФЕВРАЛЬСКАЯ:

Когда допрашивали в кабинете КАРАМЫШЕВА Трубия, то я в это время находилась в кабинете секретаря Чайковского. Кабинет этот расположен рядом.

Подсудимый КАРАМЫШЕВ:

Я не знаю, на основании каких данных Февральская говорит о том, что Трубий был включён на следующий день в протокол заседания тройки. Это неверно.

Свидетель ФЕВРАЛЬСКАЯ:

Я помню, что на следующий день я печатала новые протоколы заседания тройки, и в один из них Трубий был включён. Материал на Трубия для включения его в протокол заседания тройки мне давал секретарь тройки Шейнберг. Этот случай я хорошо помню потому, что ночью я печатала протокол Трубия, кроме этого печатала препроводительную с направлением 2-х заявлений Трубия в г. Киев. Я ещё удивлялась, что так скоро всё сделали, ночью допрашивали и днём вынесли решение тройки. Это мне так запомнилось, но ни даты, ни протокола, я назвать не могу.

На вопросы ВТ свидетель ФЕВРАЛЬСКАЯ:

Какого числа я печатала протокол заседания тройки, в который был включен Трубий, я сейчас не помню. Меня ещё удивило то, что когда Гончаров меня встретил, то почему-то предупредил меня, чтобы я об этих заявлениях Трубия никому не говорила. Я тогда удивилась, почему вдруг предупреждает меня об этом Гончаров, тогда как до этого я писала материалы более серьёзного характера без предупреждения.

Свидетель СУЛИНА Наталья Ильинишна. рождения 1908 г., б/п, в органах НКВД работаю с 1932 г., в данное время — секретарь-машинистка УНКВД, с подсудимыми личных счетов не имею, предупреждена об ответственности за дачу ложных показаний по 89 ст. УК, показала:

В период с декабря 1937 г. по 10 января 1938 г. мне приходилось печатать материалы по работе тройки. Обычно протоколы заседаний тройки я печатала под диктовку Чернобыльского и Богуславского. Помню, что когда я печатала протоколы заседаний тройки, то по некоторым делам уже были вынесены решения тройки — к чему приговорён арестованный. Были случаи, что если Богуславский или Чернобыльский куда-нибудь уходили, то я сама печатала проекты протоколов.

На вопросы ВТ свидетель СУЛИНА:

При печатании протоколов заседаний тройки я при деле видела одну повестку окончательного решения членов тройки. Иногда были случаи, что справка была написана неправильно, то её перепечатывали. Были случаи, что первые решения тройки пересматривались вторично, но в сторону смягчения меры наказания, а с меньшей меры наказания — на большую, мне это неизвестно.

Оглаш[ается] л. д. 276 том 5, показания СУЛИНОЙ.

Свидетель СУЛИНА:

Это показание я подтверждаю полностью. Помню, что тогда часть дел пересматривали вторично, по коим уже были вынесены решения тройки. При вторичной проверке выяснялось, что повестки не соответствовали материалам дела, и тогда дела направлялись в отделы для доследования.

На вопросы подсудимого КАРАМЫШЕВА свидетель СУЛИНА:

По работе тройки я работала с декабря месяца 1937 г. по 10 января 1938 г., видимо, в этот период КАРАМЫШЕВА ещё в Николаеве не было, хотя я об этом и показывала, но всё равно писали, как будто я работала с КАРАМЫШЕВЫМ.

Председательствующий спрашивает подсудимых, не возражают ли они [против того, чтобы] освободить от дальнейшего присутствия в зале суд. заседания свид[етелей] ФЕВРАЛЬСКУЮ и СУЛИНУ. Подсудимые заявили, что они вопросов к СУЛИНОЙ и ФЕВРАЛЬСКОЙ не имеют и считают возможным освободить от дальнейшего присутствия.

ВТ определил:

Освободить от дальнейшего присутствия в зале суд. заседания ФЕВРАЛЬСКУЮ и СУЛИНУ.

На вопросы подсудимого ГАРБУЗОВА свидетель БЕЛОВ:

Я помню, что в Ново-Троицкий р-н Шкляров и ГАРБУЗОВ приезжали, и ГАРБУЗОВ тогда настаивал на освобождении ряда лиц.

Свидетель ГОТОВЦЕB Леонид Трофимович, рождения 1903 г., член ВКП(б) с 1931 г., в органах НКВД с 1921 г., в данное время — заместитель нач[альника] УНКВД Николаевской области, старший лейтенант госбезопасности, с подсудимыми личных счетов не имею, предупреждён от ответственности за дачу ложных показаний по 89 ст. УК, показал:

По делу я могу рассказать Трибуналу о том, что после окончания следствия дело по обвинению Трубия направляли на особое совещание в Москву, но таковое было возвращено обратно с предложением рассмотреть это дело на заседании тройки при УНКВД.

Мне Поясов дал распоряжение о том, чтобы я передопросил Трубия в связи с тем, что он написал заявление об отказе им от предыдущих своих показаний о принадлежности его к антисоветской организации. Но Трубий изобличался — как двойник, шпион — одним из агентов германской разведки Гергало, и затем Трубий, будучи в камере, на него двое арестованных дали показания о его антисоветской деятельности. После окончания следствия дело Трубия было направлено на рассмотрение тройки. До заседания тройки по распоряжению НКВД УССР допрашивали Трубия о его заявлении на бывш[его] нач[альника] РО НКВД, позже помощника нач[альника] УНКВД Гончарова. От заявления Трубий отказался, его спровоцировали.

На вопросы ВТ свидетель ГОТОВЦЕВ:

Дело Трубия на тройке докладывали. Это я хорошо помню. КАРАМЫШЕВ ещё в присутствии членов тройки заявил: «Это — порядочная сволочь». Сам порядок оформления дел на тройке мне не известен. Знаю, что сначала составлялись повестки по делам в 4-х экземплярах членам и докладчику, а на четвертом экземпляре докладчик писал окончательное решение тройки. В этой справке писали суть дела, затем давали заключение, после чего из этой справки печатали протоколы заседания тройки.

С приказом № 00606 о работе тройки нас на совещании КАРАМЫШЕВ знакомил. В этом приказе говорилось о том, что на тройке подлежат рассмотрению все дела, независимо от национальности арестованных, обвинявшихся в шпионаже, диверсии и т. д.

Я могу объяснить, что после 1-го августа дела на арестованных еврейской, украинской, русской и белорусской национальностей тройка рассматривала в том случае, если они были групповые — по обвинению в шпионаже, и если основные арестованные уже были арестованы до 1-го августа. Такие дела все шли на тройку. Запрещение, чтобы тройка не рассматривала дела на шпионов русской, украинской, еврейской и белорусской национальностей, я не знаю. Да и было бы неправильно создавать привилегии для шпионов данных национальностей. Одиночки, арестованные после 1-го августа, не могли проходить на тройку.

Когда КАРАМЫШЕВ возвратился из командировки из Киева, то он говорил мне о том, что в Киеве якобы в системе суда и прокуратуры вскрыта антисоветская организация, и предложил просмотреть, какие у нас имеются материалы на работников суда и прокуратуры. Тогда же КАРАМЫШЕВУ был задан вопрос, кто даст санкцию на арест работника прокуратуры и суда, то КАРАМЫШЕВ ответил, что если будут материалы, то мы возьмём санкцию на арест у секретаря обкома партии. Мне неизвестны такие случаи, и я не слышал, чтобы со стороны КАРАМЫШЕВА было игнорирование партийных и советских органов.

Специалистами высокой квалификации я лично считаю тех, кто указан в приказе — врач, профессор, инженер и им подобные. Профессоров совершенно не пропускали на тройку, их дела направляли в Москву. Инженеров было 3-4 из иноразведок. Чтоб секретари вписывали формулировки в протоколы тройки — в этом не было надобности, т. к. излагалось в повестке, и было бы смешно, что секретарь или машинистка скажет лучше начальника отдела.

На вопросы подсудимого КАРАМЫШЕВА свидетель ГОТОВЦЕВ:

КАРАМЫШЕВ ввёл порядок контроля над начальниками отделов — это перед тем, как дело дать для рассмотрения на тройку. Обычно до заседания тройки дела просматривал Поясов и прокурор, а докладывали дела на тройку начальники отделений, и при этом присутствовал начальник того отдела, от которого поступило дело. Знаю, что на тройке, кроме члена тройки — прокурора, присутствовали при докладе дел помощник прокурора и начальник отдела, которые знакомились с делом до заседания тройки. В таких случаях они даже высказывали свое мнение.

Я знаю, что КАРАМЫШЕВЫМ было возбуждено уголовное преследование в отношении сотрудников Гавриленко, Дарова, Лившица, Семёнова и др., которые допустили извращения в следственной практике. Часть из этих сотрудников были отданы под суд и осуждены. КАРАМЫШЕВ не мирился с извращениями. Допрашивали стоя — это было правило, но чтоб это было несколько суток беспрерывного допроса арестованного, я этого не знаю.

Какая была цель приезда из Киева бригады во главе с Ратынским, я не знаю. Мне известно только то, что когда они приехали, то забрали дело Рамера, который у нас никаких показаний не дал.

На вопросы ПОДСУДИМОГО ТРУШКИНА свидетель ГОТОВЦЕВ:

Мне известно, что Даннекер был арестован 3-им отделом, но после этого ТРУШКИН приходил ко мне и говорил, что во 2-ом отделе на Даннекера имеются материалы о причастности его к право-троцкистской организации по показаниям других арестованных.

Объявляется 15 минутный перерыв, после чего судебное заседание продолжается.

Свидетель САМОЙЛЕНКО Андрей Вениаминович, рождения 1913 г., член ВКП(б) с 1939 г., в органах НКВД с 1937 г., в данное время работаю начальником 1-го спецотдела УНКВД Николаевской обл., сержант госбезопасности, с подсудимыми личных счетов не имею, предупреждён об ответственности за дачу ложных показаний по 89 ст. УК, показал:

В период работы тройки при УНКВД я работал начальником 8-го отделения, а сейчас это отделение переименовано в 1-ый спецотдел, где я работаю в должности начальника отдела. В то время по работе тройки был специальный штат, а моя работа заключалась в том, чтобы наводить справки по делам, в коих были какие-то расхождения. [В] другой какой-либо работе в части работы тройки я никакого участия не принимал. Однако мне известно о порядке работы тройки, который заключался в следующем: к заседанию тройки по делам подготавливались три повестки, и на заседании эти повестки раздавались членам тройки, на которых они писали своё решение, а затем, после окончательного решения, составляли протокол заседания тройки.

На вопросы ВТ свидетель САМОЙЛЕНКО:

В основном, для составления протоколов заседания тройки бралась повестка КАРАМЫШЕВА, а две остальных повестки членов тройки откладывались и сохранялись отдельно. Впоследствии, насколько мне было известно, при просмотре не все три экземпляра были в делах, а в некоторых случаях было по два экземпляра. Первый экземпляр был стомирован, а второй и третий экземпляры повесток хранились совершенно отдельно. Были ли такие случаи, чтобы на какой- либо повестке было зачеркнуто решение члена тройки, а затем надписано второе решение, я этого сказать не могу.

Когда делали предписания коменданту для исполнения решения тройки, я не знаю.

На вопросы ПОДСУДИМОГО КАРАМЫШЕВА свид. САМОЙЛЕНКО:

Протоколы заседаний тройки все перешиты, повестки стомированы. Соответствует ли акт об исполнении с фактическим исполнением комендантом решения тройки, я сказать не могу. Я знаю, что протоколы заседания тройки направлялись в Москву, НКВД УССР, которые, по-моему, печатались в 4-х экз. Помню, что при приёме дел начальником УНКВД Юрченко акты проверялись, правильны ли они были, я не знаю.

Какое вынесла решение приезжавшая комиссия во главе с заместителем наркома Горлинским, я не знаю, но мне известно, что комиссия проверяла работу тройки и нашла, что всё было в порядке. Акт я подписал, но приказов [от] 17 и 21 .IX.-[ 19]38 г. я не знал.

Я замечал, что протоколы заседания тройки иногда перепечатывались, но это было потому, что осуждённые немецкой национальности попадали в протокол осуждённых польской национальности и т. п., в протоколах их зачёркивали и переносили немца из протокола поляков в протокол к немцам.

Я не могу объяснить перечёркивания стольких листов протоколов заседания тройки. Во время существования тройки этого не было, и я не видел.

Свидетель ШЕЙНБЕРГ Самсон Моисеевич, рождения 1903 года, член ВКП(б) с 1927 г., до этого работал в органах НКВД, а в данное время работаю в областном Управлении связи, с подсудимыми личных счетов не имею, предупреждён об ответственности за дачу ложных показаний по 89 ст. УК, показал:

В период существования при УНКВД особой тройки я работал секретарём тройки. В состав этой тройки входили: КАРАМЫШЕВ, секретарь обкома Старыгин и прокурор Ланчуковский. В случае, если Старыгина и Ланчуковского не было, то их, как членов тройки, заменяли второй секретарь обкома Максимов и заместитель прокурора по спецделам Карпенко.

В основном моя работа заключалась в оформлении протоколов заседания тройки, выдача предписаний коменданту для исполнения решения тройки, составление выписок из протоколов заседания тройки и другая техническая работа.

В то время из райотделений области и отделов УНКВД поступали следственные дела по делам арестованных и таковые докладывали начальники отделов и отделений на заседании тройки. Перед заседанием тройки по каждому делу составлялись повестки, в которых указывалась сущность предъявленного арестованному обвинения, а затем дела докладывались на тройке. Во время заседания тройки каждому члену тройки давалась повестка, и они выносили своё решение. После заседания эти повестки с резолюциями поступали в рабочую группу секретариата тройки и там их обрабатывали и составляли протокол заседания тройки. На заседании тройки я мог не присутствовать, а потом, сличив резолюции на справках, по ним составлял протокол заседания тройки. Одновременно с этим печатали выписки из протокола заседания тройки для исполнения, но это в том случае, где не было сомнений, разногласий.

На вопросы ВТ свидетель ШЕЙНБЕРГ:

На всех повестках имелись заключения членов тройки.

Были случаи, когда протокол заседания тройки я носил на подпись к КАРАМЫШЕВУ после заседания тройки через 3-4 дня, затем этот протокол носил на подпись Старыгину и Ланчуковскому. Иногда протоколы заседания тройки составлялись сразу после заседания и тут же его подписывали члены тройки. Были случаи, когда протоколы заседания тройки оформлялись до 10-ти суток после заседания тройки. Это зависело от дней работы тройки, от перерывов её работы, от числа лиц в аппарате, их знакомства с работой.

За основу при составлении протоколов заседания тройки брали повестку КАРАМЫШЕВА, а по остальным повесткам членов тройки сличали правильность с окончательным решением по делу. Когда я сличал повестки, то расхождений в мере наказания не было. Были случаи, что тот или иной член тройки менял решение с 1-ой на 2-ую категорию или наоборот, но сами члены тройки их исправляли в самом заседании, поэтому при сличении справок я не помню случаев разных мнений.

Единоличные изменения КАРАМЫШЕВЫМ я считаю в том смысле, что он единолично приостанавливал прежнее решение, как я указывал на 3-4 случая, а затем его мнение согласовывалось с остальными членами тройки и вносилось снова на заседание тройки и включалось в последующий протокол. Неточности по делам — это относилось к несходству анкетных данных со справкой, за содержание я не отвечал. Эти случаи выяснялись и мной. Повестки-справки составляли нач[альники] отделов.

Случаев, чтобы при противоречиях в данных исполнили протокол, нет ни одного. Об этом может подтвердить комендант.

Оглаш[ается] л. д. 227 том 5, показание свид[етеля] ШЕЙНБЕРГА.

Свидетель ШЕЙНБЕРГ:

Я сейчас также говорю, как и записано в протоколе допроса. Больше всего было исправлений в повестках на снижение меры наказания, которые делали сами члены тройки в заседании, а на увеличение меры наказания за все время, я помню, было 2-3 случая.

Больше всего протоколы заседания тройки печатала машинистка Февральская. Как составлять протокол и делать выписки из протокола заседаний тройки, она знала, но она не может знать всего, т. к. учётом, сверкой занимались я и Зильберминц. За всё время было 2-3, а может быть, и 4 случая изменения после заседания тройки, то меня КАРАМЫШЕВ сразу же направлял с этими повестками к членам тройки объяснить, показать им, а сам КАРАМЫШЕВ, видимо, звонил по телефону', и они подписывали. Из них на одного было увеличение, а остальные — на снижение меры наказания.

По директиве НКВД СССР протоколы составлялись отдельно по немцам, полякам и т. п., и некоторые лица попадали в протокол не по национальности, которые вычёркивались из того протокола и вписывались в протокол этого же заседания тройки, но той национальности, к которой осужденный принадлежит.

На повестке экземпляра КАРАМЫШЕВА было 3-4 случая, кроме резолюции о мере наказания, приписки, видимо для себя, об этом я членам тройки не докладывал. Это такие случаи с пометкой КАРАМЫШЕВА, где было «расстрелять», была ещё пометка «доследовать». Дела на этих заключенных я передавал в отдел, а повестки — в ожидающие до возвращения дела из отдела, и в протокол заседания тройки он не включался. По возвращении дела я докладывал его КАРАМЫШЕВУ, и он давал распоряжение снова дать ему на тройку, если надо менять наказание, или включить в протокол заседания тройки. В сторону увеличения меры наказания, я помню, были случая 2. С чем это было связано, я сказать не могу, но возможно, что после доследования дела, считали, что лишение свободы — дали мало.

[В]о всех случаях необходимости изменения КАРАМЫШЕВ меня посылал к членам тройки. После их информации они давали согласие. Это те 3-4 случая, о которых я говорил. Я не знаю случая, чтобы КАРАМЫШЕВ игнорировал необходимость уточнения противоречивых данных. Об этом лучше скажет комендант, который этим занимался.

Были отдельные случаи, когда повестки не отвечали материалам дела, то КАРАМЫШЕВ мне или Герману давал указание о проверке анкетных данных, и я докладывал на заседании тройки об изменениях анкетных данных, а затем, по вынесению решения тройки, делали исполнение.

Сколько находилось дел на доследовании в отделах, я точно сказать не могу, но были случаи, когда дело находилось на доследовании до одного месяца. В этих случаях о решении тройки никому не объявлялось.

По исполнении решения тройки комендант возвращал мне предписание с актом об исполнении решения тройки, и я об этом докладывал КАРАМЫШЕВУ. Здесь, на месте, комендант исполнял решение тройки своевременно, а в Херсоне и в Кировограде исполнялось решение тройки через несколько дней после заседания тройки. Были случаи медлительности, когда путали анкетные данные об осуждённом. В последнее время работы тройки печатала материалы машинистка Февральская. Вообще она печатала только протоколы заседания тройки.

Председательствующий предъявляет свид[етелю] ШЕЙНБЕРГУ том 11, л. д. 1- 101 (перечёркнутые протоколы тройки).

Свидетель ШЕЙНБЕРГ:

Когда я сдавал все производство тройки, ни одного так перечеркнутого протокола тройки не было. Где это было сделано и для какой цели, я не знаю. Ещё раз утверждаю, что КАРАМЫШЕВ подписанных протоколов не зачёркивал, я тоже нет, а больше никто к ним не имел доступа. Я утверждаю, что это не КАРАМЫШЕВА исправления и не для того, чтобы усилить меру репрессии без осуждения на тройке. Можно навести справки, что же стало с людьми, которые перечёркнуты в этих протоколах.

На вопросы подсудимого КАРАМЫШЕВА свид. ШЕЙНБЕРГ:

На некоторых повестках после решения тройки была резолюция: «Доследовать», было это по делам осуждённых по 1-ой и 2-ой категории, но что «доследовать», я сказать не могу.

Подсудимый КАРАМЫШЕВ:

Были случаи при докладе дел начальниками отделов, [что] вскрывались новые обстоятельства по другим делам, указывали, что нераскрыты все связи. В интересах дела я в 3-4 случаях шел на это, и нужно было произвести допросы. Поэтому я приостанавливал решение тройки и давал распоряжение доследовать дело, если оно было очень важное для интересов дела. Применять физические меры к арестованным я давал санкцию в 3-4 случаях в период следствия, а не по этим делам предъявленного обвинения.

На вопросы ПОДСУДИМОГО КАРАМЫШЕВА свид. ШЕЙНБЕРГ:

Были 3-4 случая, как я уже указал, что после заседания тройки КАРАМЫШЕВ считал нужным изменить решение тройки и после этого КАРАМЫШЕВ давал мне указание идти к членам тройки для изменения первого решения заседания тройки. Было это по делам, возвращённым с доследования, фамилии их не помню, и 2-3 случая, [когда] речь шла о снижении меры наказания. В конечном итоге протоколы заседаний тройки подписывались всеми членами тройки. Протоколы я составлял на основании повесток членов тройки. КАРАМЫШЕВА справка была основной, по ней сличали справки остальных членов тройки.

Подсудимый КАРАМЫШЕВ:

Были случаи, когда переделывали протоколы и отдельные листы протокола, т. к. протоколы составлялись по национальностям, или вычёркивали кого-либо из протокола другой национальности.

На вопросы ПОДСУДИМОГО КАРАМЫШЕВА свид. ШЕЙНБЕРГ:

Протоколы заседаний тройки мы направляли в Москву.

На вопросы ВТ свидетель ШЕЙНБЕРГ:

Протоколы составлялись в 4-х экз. Исправление, переписка протоколов из-за национальностей были до подписи всех членов тройки. Да, я их тоже сохранял для справок. Куда мы складывали перечеркнутые протоколы и что впоследствии с ними сделали, я не знаю, но их оставляли для справок.

Председательствующий предъявляет подсудимому КАРАМЫШЕВУ том 11, л. д. 1-101, протоколы заседаний тройки.

Подсудимый КАРАМЫШЕВ:

Просматривая эти протоколы заседаний тройки, я не могу ответить, почему они перечёркнуты. Возможно, что с этих протоколов потом перепечатывали лиц польской национальности в другой протокол.

Оглаш[аются] л. д. 2-3 том 9, акт комиссии от 18 января 1940 г. о просмотре 1269 повесток, которые составлены в заседании тройки.

Свидетель ШЕЙНБЕРГ:

Я ни от кого не слышал, не читал таких директив, которые шли через меня, с которыми я знакомил членов тройки, которые бы запрещали пропускать дела шпионов национальностей СССР. Я такой директивы не видел. Высокой профессией считали: профессора, инженера, врача.

Подсудимый КАРАМЫШЕВ:

Этот акт, который имеется в 9-ом томе, составлен людьми, которые вели следствие по данному делу, а не лица, имевшие отношение к тройке и наблюдавшие за её работой. Я утверждаю, что ни одного инженера, осуждённого тройкой, не было. В том протоколе 2-х механиков указали, что они «инженеры». Ни в одной директиве и приказе НКВД СССР не говорится, что тройка не имела права рассматривать дела русской, украинской, еврейской и белорусской национальности. Верно, эта директива больше относилась к немцам, полякам и к другим национальностям.

В этом акте указано, что 22 человека учителей — это «высокой квалификации». Откуда это следует? Такой директивы не было. Я понимаю, что инженер, профессор и им подобные будут лица высокой квалификации. В том же акте указано, что тройкой осуждены 11 человек после 1-го августа. Эти лица также осуждены правильно, т. к. они прошли по групповым делам, и нет никаких оснований говорить другое.

Я ходатайствую перед судом приобщить к делу директиву НКВД СССР от 17 и 21 ноября 1938 г.

На вопросы ВТ свидетель ШЕЙНБЕРГ:

По делу Трубия я ничего не могу сказать; ни Февральская, ни кто другой мне не говорил, что Трубий без осуждения на тройке включён в протокол. Я об этом обязательно должен был знать, ведь дела все проходили через меня, через учёт, который я вёл, и такого случая, чтоб не было заседания тройки, а мне дали дело как бы с тройки для включения в протокол — не было. По какому протоколу и заседанию проходил Трубий, я не помню.

На вопросы ПОДСУДИМОГО ТРУШКИНА свидетель КИРЕЕВ:

Я допрашивал Садомова. Мне дали его только для допроса. Он давал признания без принуждений. Где он был до меня несколько дней, я не знаю, но у меня его признание было первым. Садомов проходил по показаниям Ножницкого или Латынина. Эти данные должны быть в РО НКВД.

Подсудимый ТРУШКИН:

Компрометирующие данные в РО НКВД могли и не быть. Данные как на участника к-p организации Бабаева и Садомова были, но их не арестовывали до случая падежа овец. Эти данные должны быть в деле Бранта и др., но почему [их] нет, в этом виноват Лейзеровский.

Свидетель ЛЕЙЗЕРОВСКИЙ:

Этих данных на Бабаева и Садомова нет потому, что ТРУШКИН их мне не дал, и, видимо, их у него не было. Ведь он дело докладывал на тройке и видел, что этих данных в деле нет. Почему не потребовал их у меня, если он мне их передавал.

В 1 час 30 декабря объявлен перерыв до 10 часов утра 30 декабря.

В 10 часов 15 минут 30 декабря судебное заседание объявлено продолжающимся.

ВТ определил:

1. Удовлетворить ходатайства подсудимых об истребовании для обозрения и приобщения к делу следующих документов: справку на арест Садомова и Бабаева и имеющиеся на них материалы, которые послужили основанием для составления этих справок.
2. Копии протоколов допроса Беккера и Бранта по совхозу им. Фрунзе.
3. Справку, имеются ли показания в протоколах допросов Латынина, Ножницкого и Никитченко как на участников к-p организации.
4. Справку, направлялась ли в адрес Ново-Троицкого РО НКВД шифртелеграмма от 4-5 июля на арест Бабаева.

Свидетель ЧАЙКОВСКИЙ Михаил Лазаревич, рождения 1894 года, член ВКП(б) с 1928 г., в органах НКВД работаю с 1920 г., в данное время — начальник секретариата УНКВД Аккерманской области, лейтенант госбезопасности, с подсудимыми личных счетов не имею, предупреждён об ответственности за дачу ложных показаний по 89 ст. УК, показал:

В конце 1938 г., часа в 2 ночи, я по распоряжению КАРАМЫШЕВА вызвал машинистку Февральскую для печатания протокола допроса Трубия. Помню, что в то время в кабинете КАРАМЫШЕВА были Поясов и Гончаров и там допрашивали Трубия. Как только был изготовлен первый лист протокола допроса Трубия, я его дал печатать машинистке Февральской, а через некоторое время она отпечатала последующие экземпляры протокола допроса Трубия. Кроме этого, Трубий написал 2 заявления, которые были направлены в адрес особоуполномоченного НКВД УССР.

На вопросы ВТ свидетель ЧАЙКОВСКИЙ:

Я считаю, что это был протокол очной ставки, т. к. Гончаров присутствовал при допросе Трубия. Я помню, что Трубий тогда написал заявление, но содержания его я не помню. После допроса Трубий был направлен в тюрьму. Я припоминаю, что дня через два, а может быть и больше, было заседание тройки и тогда докладывали его дело. На следующий день после допроса Трубия он не мог попасть на заседание тройки. Чтобы Трубия включили в протокол прошлого заседания тройки, я ни от кого не слышал. Были случаи, что несвоевременно оформляли протоколы заседания тройки, но это очень редко.

Я помню, что заседание тройки было за сутки до допроса Трубия. Я сейчас припоминаю, что дело Трубия от Поясова или КАРАМЫШЕВА возвращалось, и дней через 5 оно было доложено на тройке. Трубий был приговорён в ВМН. Были случаи, что и через 10 дней приводили приговоры в исполнение, но это тогда, когда не сходились биографические данные об осуждённом.

Оглаш[ается] л. д. 7 том 6, показания свид[етеля] ЧАЙКОВСКОГО.

Свидетель ЧАЙКОВСКИЙ:

Во время допроса Трубия в кабинете КАРАМЫШЕВА был крик, но это Поясов ругал Трубия, а не КАРАМЫШЕВ.

Оглаш[ается] л. д. 9 том 6, показания свид[етеля] ЧАЙКОВСКОГО.

Свидетель ЧАЙКОВСКИЙ:

Предписание, которое направляли коменданту, сверяли с выпиской протокола тройки, и выписку на Трубия я видел через несколько дней после исполнения.

Протоколы заседаний тройки составлялись из повесток, а затем протокол подписывали КАРАМЫШЕВ, Старыгин и Ланчуковский. Каждому члену тройки давалась повестка, на которой члены тройки в своих повестках писали решение, а на основной справке подписывались членами тройки и председателем тройки — КАРАМЫШЕВЫМ. Если случайно на одной из повесток не было резолюции члена тройки, то когда сверяли и носили протокол на подпись членам тройки, то они ложили свою резолюцию и подписывали протокол.

Предписание коменданту для исполнения решения тройки, насколько мне известно, давали после оформления протокола, а таких случаев, чтобы сначала печатали предписание коменданту об исполнении решения тройки до оформления протокола, мне неизвестно.

На вопросы ВТ свидетель ЧАЙКОВСКИЙ:

Я не могу сейчас сказать, чтобы протокол Трубия был назван протоколом очной ставки только потому, что там был Гончаров. Были отдельные случаи, когда в предписаниях решения тройки были неправильные биографические данные об осуждённом. Неправильность заключалась в том, что было искажено имя или отчество, год рождения и т. д., и позже это исправлялось. Все акты по исполнении решения тройки соответствовали решению тройки. Тогда существовала практика сверки актов с документами. Случаев, чтобы из протоколов тройки вычёркивали некоторых лиц, я не помню, и никто не имел права вычёркивать.

Председательствующий предъявляет свидетелю ЧАЙКОВСКОМУ л. д. 1- 101 том 11, протоколы заседаний тройки.

Свидетель ЧАЙКОВСКИЙ:

Я не могу объяснить, как это могло быть, чтобы протоколы тройки кто-либо зачёркивал. Вероятнее всего, что эти перечёркивания допущены не в аппарате секретариата УНКВД, а по каким-то другим соображениям и в другом месте. Я не могу предполагать, чтобы из-за мягкой меры наказания осуждённых вычеркивали из протоколов тройки по указанию КАРАМЫШЕВА и включали бы в другие протоколы, увеличивая им наказание. Случаев исправления протоколов после оформления их в сторону смягчения не могли делать, но были ли исключения из этого, я сказать не могу. Таких случаев, чтобы КАРАМЫШЕВ писал резолюции: «Расстрелять и допросить» или «Направить на доследование», я не помню.

Свидетель ЗИЛЬБЕРМИНЦ Давид Натанович, рождения 1905 года, кандидат] ВКП(б), в органах НКВД работаю 13 лет, в данное время — оперуполномоченный колонии НКВД № 27, а до этого работал в УНКВД, с подсудимыми личных счетов не имею, предупреждён об ответственности за дачу должных показаний по ст. 89 УК, показал:

Я работал в период с сентября 1937 г. до января 1938 г., т. е. около 3-х месяцев, в секретариате тройки. Выполнял я чисто техническую работу, заполнял карточки и в этой карточке записывал, к какой мере наказания осуждён. Такую же работу исполняли Шевченко и Присенко.

На вопросы ВТ свидетель ЗИЛЬБЕРМИНЦ:

Насколько мне было известно, протоколы заседаний тройки составлялись из повесток под диктовку Шейнберга. Лично мне протоколы заседаний тройки не попадали. Мне не приходилось ни в одном случае делать исправления в карточках наказания, которые были вынесены осуждённому тройкой. Таких случаев, чтобы после заседания тройки КАРАМЫШЕВ писал на повестках: «Расстрелять и допросить», мне неизвестно. Мне иногда приходилось с Шейнбергом носить протоколы заседаний тройки на подпись секретарю обкома, а один я не ходил. На какой день подписывались протоколы тройки членами тройки после заседаний, я сказать не могу. Я видел повестки с резолюциями членов тройки, которые возвращались после заседания. Тогда выписывались по делу три повестки, и на каждой из них была резолюция членов тройки.

На вопросы ВТ свидетель ЧАЙКОВСКИЙ:

Насколько я помню, после заседания члены тройки подписывали свои мнения на одной справке. Утверждать этого не могу.

На вопросы ВТ свидетель ЗИЛЬБЕРМИНЦ:

Да, на каждой повестке была подпись члена тройки. Помню, был случай, когда на повестке было зачёркнуто «расстрелять» и написано внизу «10 лет». Кто написал и зачеркнул, я не знаю, но полагаю, раз справки шли с заседания, то это делал член тройки, в руках которого была эта справка, а таких случаев, чтобы исправлял бы справки или протокол о наказании осуждённому — КАРАМЫШЕВ единолично делать бы не мог.

Оглаш[ается] л. д. 79 том 6, показание свидетеля ЗИЛЬБЕРМИНЦА.

Свидетель ЗИЛЬБЕРМИНЦ:

Допрос меня следователем Бурдан происходил в такой дружеской обстановке, что я, не смотря и не читая, подписал протокол допроса. До этого я хорошо знал Бурдана, и то, что им было записано в протокол, я поверил ему и подписал, но таких показаний ему, как это записано в протоколе, я не давал.

Я не знаю, чтобы КАРАМЫШЕВ после заседания единолично изменял решение тройки, как это записано в моём протоколе допроса.

На вопросы ВТ свидетель ЗИЛЬБЕРМИНЦ:

Следователь Бурдан показывал мне во время допроса протокол тройки и говорил, что, вот, КАРАМЫШЕВ зачёркивал иногда первое решение. При этом разъяснял мне на словах, что, зачёркивая «10 лет лишения свободы», КАРАМЫШЕВ надписывал: «Расстрелять». Тогда, когда я работал в аппарате тройки, мне не были известны такие случаи. Других документов он мне не показывал.

Сам процесс допроса меня произошёл в дружеской обстановке, и я этот протокол допроса, не читая, подписал. Я когда-то с Бурданом вместе работал в Одессе в страхкассе и верил ему как товарищу.

Дела лиц, каких национальностей могли пропускать на тройку, а каких нет —  меня с положением никто не знакомил, и я этого положения не знаю.

Подсудимый КАРАМЫШЕВ:

Я хочу заявить суду о том, что следователь Бурдан, несмотря на то, что Зильберминц не имел никакого отношения к протоколам и справкам работы тройки, спровоцировал его на тяжкое ко мне обвинение, что я единолично изменял решение тройки. Следователь Бурдан, допрашивая машинистку Сулину, отнёс за счет моей вины данные в тяжком преступлении, относящиеся к прежнему руководству УНКВД, тогда как Сулина со мной никогда не работала. Бурдан в показаниях свидетеля Крюковского приписал на мою ответственность двух человек, незаконно расстрелянных, он возвёл на меня клевету в том, что якобы я коменданту и начальнику тюрьмы приказывал не заниматься уточнением противоречивых справок, поскорей расстреливал бы осуждённых.

Свидетель КРЮКОВСКИЙ Фёдор Адамович, рождения 1906 года, член ВКП(б) с 1931 г., работаю комендантом УНКВД по Николаевской области, сержант госбезопасности, с подсудимыми личных счетов не имею, предупреждён об ответственности за дачу ложных показаний по 89 ст. УК, показал:

В период 1937 г. и 1938 г. я работал по исполнению приговоров Трибунала и судов осуждённых по 1-ой категории. По работе тройки я получал предписание от Шейнберга, которое составлялось в 2-х экземплярах, из коих один экземпляр я брал себе, а в другом расписывался в получении. Кроме этого, мне Шейнберг давал список на осуждённых, по которому я из тюрьмы получал осуждённых к ВМН и в здании УНКВД приводил приговоры в исполнение. Если не сходилось что-либо в справках из установочных данных на осуждённого, мы их не брали, и нам не давал начальник тюрьмы Штерн.

На вопросы ВТ свидетель КРЮКОВСКИЙ:

Задержка в исполнении решений тройки происходила из-за того, что иногда не сходились биографические данные, как, например, имя или отчество, или год рождения. Были такие случаи, что давались предписания, но предупреждалось в отношении некоторых — не приводить в исполнение решение тройки, и исполнения откладывались на некоторое время, но это в том случае, когда Шейнберг делал на некоторых пометки о приостановлении исполнения. Эти пометки делались на предписании, а на следующий день, как только миновала в этом надобность, то Шейнберг включал таких осуждённых в список, и я приводил в исполнение решение тройки.

КАРАМЫШЕВ меня часто вызывал и спрашивал, почему я задерживаю исполнение решения тройки приговорённых к ВМН по Херсону и Кировограду. Он давал мне сроки выезда, указания, как надо проводить работу по решению тройки и с кем.

КАРАМЫШЕВ от меня не требовал обратно дать ему предписание, по которому было исполнено решение тройки. Никаких задержек в исполнении решений тройки не было.

Оглаш[ается] л. д. 261 том 5, показания свидетеля КРЮКОВСКОГО.

Свидетель КРЮКОВСКИЙ:

В некоторых случаях на предписаниях делались пометки в виде птичек или зачёркивалась фамилия, это означало, что над этим осуждённым приговор приводить в исполнение пока не нужно. Если не сходились фамилии с предписаниями, мы таких арестованных из тюрьмы не брали, и нам их не давали в тюрьме.

Оглаш[ается] л. д. 262 том 5, показания свидетеля КРЮКОВСКОГО.

Свидетель КРЮКОВСКИЙ:

В этой части, по вопросу 2-х осуждённых к 10 годам лишения свободы, я давал дополнительные показания, а в этом протоколе этот случай записан неправильно, и я его не подтверждаю.

В этом протоколе записано о том, что, когда я обращался к нему с заявлением, что неправильно в предписаниях указаны фамилии, имена и отчества, то якобы КАРАМЫШЕВ говорил: «Вы меньше разбирайтесь [с] фамилиями и другими точностями и поскорей приводите в исполнение приговоры», я этого не помню. Я помню другое, что по выполнению решения тройки меня вызывал КАРАМЫШЕВ или Поясов, кто-то из них говорил, что если не сходится какая- либо мелочь, то это неважная формальность, а всё равно нужно того и другого расстреливать. Я лично им на это ничего не говорил и считал в то время невозможным возражать. Однако задержка зависела не от меня, а от начальника тюрьмы Штерна, то кто-то из них, думаю, КАРАМЫШЕВ, а возможно, и Поясов, скорее всего, Поясов, вызывали нас вместе с Штерном и настаивали на скорейшем исполнении приговоров.

Почему были расстреляны муж и жена, которые были приговорены к 10 годам лишения свободы, то мне об этом рассказывал в Кировограде бывш. комендант УНКВД, ныне осуждённый Трибуналом Удодов-Орлов. Кто тогда был начальником управления, я не помню. Так я показывал и на следствии, но следователь записал, что это было при КАРАМЫШЕВЕ.

На вопросы ВТ свидетель ГАВРИЛОВ:

При КАРАМЫШЕВЕ Удодов-Орлов не был комендантом УНКВД.

На вопросы ВТ свидетель ВОЛОШИН:

Я знаю, что бывш[ий] комендант Удодов-Орлов был арестован в феврале месяце 1938 г. и КАРАМЫШЕВА тогда ещё в Николаеве не было. Здесь КАРАМЫШЕВ совершенно ни при чем. Удодов-Орлов осуждён Трибуналом на 5 лет.

На вопросы ВТ свидетель КРЮКОВСКИЙ:

В Херсоне и Кировограде сначала приговора исполнялись на месте работниками НКВД Херсона и Кировограда, а затем мне лично КАРАМЫШЕВ давал распоряжение, чтобы я сам выезжал в Херсон и Кировоград исполнять приговоры над осуждёнными к ВМН, т. к. в Херсоне и Кировограде был ряд недочётов.

Оглаш[ается] л. д. 262 том 5, показания КРЮКОВСКОГО.

Свидетель КРЮКОВСКИЙ:

Я не могу сейчас вспомнить, при ком были расстреляны муж и жена. Мне об этом рассказывал Удодов-Орлов в Кировограде. Шейнберг точно может об этом пояснить.

На вопросы ВТ свидетель ШЕЙНБЕРГ:

Этот случай о расстреле мужа с женой был при бывшем нач[альнике] УНКВД Николаевской обл. Фишере. Муж и жена были осуждены особым совещанием НКВД СССР к 10 годам лишения свободы каждый и расстреляны. Следствие по этому делу закончено Военным трибуналом Одесской области, виновный в халатности осуждён к лишению свободы на 5 лет.

На вопросы подсудимого КАРАМЫШЕВА свидетель КРЮКОВСКИЙ:

По вопросу исполнения приговоров КАРАМЫШЕВ вызывал меня, Шейнберга и, кажется, Штерна — начальника тюрьмы.

Подсудимый КАРАМЫШЕВ:

Я помню, что на очной ставке со мной КРЮКОВСКИЙ от первых своих показаний отказался, а поэтому прошу суд тщательно проверить и сопоставить его показания.

На вопросы ПОДСУДИМОГО КАРАМЫШЕВА свидетель КРЮКОВСКИЙ:

Я сейчас вспоминаю, что муж и жена, которые были расстреляны — это было при Фишере.

Оглаш[ается] л. д. 258 том 6, показания свидетеля КРЮКОВСКОГО.

На вопросы ВТ свидетель КРЮКОВСКИЙ:

Начало этого показания, где говорится о том, что КАРАМЫШЕВ вызывал меня и Штерна по вопросу выдачи мне арестованных для приведения приговоров в исполнение — это правильно, а в дальнейшем, где говорится «зачем вы возитесь с уточнениями фамилии, нужно скорей разделываться с этими осуждёнными» — это записано не точно. В то время имели место искажения фамилий или имён и отчеств в предписаниях, особенно когда попадались немцы или другие инонациональности, то в этих случаях КАРАМЫШЕВ говорил, что особенно придираться к неточностям не следует, а нужно скорей приводить в исполнение приговоры. Повторяю, что это относилось к осуждённым немецкой и других национальностей.

На вопросы ПОДСУДИМОГО КАРАМЫШЕВА свидетель КРЮКОВСКИЙ:

Для какой надобности КАРАМЫШЕВ выделял специальный контроль по выполнению приговоров над осуждёнными к ВМН, я не знаю.

Перед первым допросом меня вызвал Твердохлебенко и стал задавать вопросы: «Сколько и кого вы избили, и что делал ГАРБУЗОВ», на это я ему ответил, что никого не избивал и о ГАРБУЗОВЕ ничего плохого сказать не могу. Затем Твердохлебенко стал задавать вопросы в части выполнения приговоров над осуждёнными к ВМН, и когда я стал отвечать, то он начал на меня кричать, что я неправильно говорю и защищаю. После длительного спора он выгнал меня из кабинета и вызвал нач[альника] УНКВД Юрченко. После беседы с Юрченко меня вторично вызвал Твердохлебенко и опять стал на меня нажимать, вымогая нужные ему показания, и когда я отрицал на заданные им вопросы, то он ругал меня матерщиной, и впоследствии я его тоже выругал такими же словам, после этого меня стал допрашивать Бурдан.

В кабинетах следователей в то время не было никаких посторонних предметов, даже забирались со столов большие чернильные приборы.

На вопросы ВТ свидетель КРЮКОВСКИЙ:

Мне неизвестны такие случаи, чтобы были сильно избиты арестованные или чтобы были арестованные с порезанными пятками. Помню по делу арестованного Щербины, он пытался порезаться, но этого не допустили. «Стойки» арестованных я видел, но чтобы они стояли подолгу, этого я не знаю.

На вопросы ПОДСУДИМОГО ГАРБУЗОВА свидетель КРЮКОВСКИЙ:

Такого случая, чтобы был арестованный с порезанными пятками — это неверно и настоящая ложь.

На вопросы подсудимого ВОРОНИНА свидетель КРЮКОВСКИЙ:

Мне неизвестны такие случаи, чтобы в кабинетах следователей у кого-либо были камни.

Я помню, был случай, когда вахтёра ударил один арестованный, но Хусид ли это был, я не знаю.

Подсудимый ВОРОНИН:

Я хочу сказать Трибуналу о том, что Твердохлебенко провоцировал. Он, вызывая для допроса освобождённых, как бы задавая им вопросы, спрашивал их: «Вас избивали?», то они отвечали: «Да, избивали». Фактически Твердохлебенко не задавал вопросы, а прямо ставил им вопросы о нанесении им побоев. Кроме этого, Твердохлебенко вызвал тогда около 12 человек, которые находились у него под дверьми и все слышали, какие каждый из них давал показания.

ВТ определил:

Истребовать из 1 -го спецотдела УНКВД:

1. Справку о перепроверке на выборку данных о результатах осуждения лиц по перечёркнутому протоколу.
2. Дело по обвинению Онищенко — для обозрения.

Свидетель ШТЕРН Семён Наумович, рождения 1883 г., член ВКП(б) с 1926 г., в органах НКВД с 1921 г., в данное время работаю нач[альником] ИТК НКВД г. Одесса, а до этого — начальником тюрьмы г. Николаева, с подсудимыми личных счетов не имею, предупреждён об ответственности за дачу должных показаний по 89 ст. УК, показал:

По делу мне известно то, что КРЮКОВСКИЙ приезжал в тюрьму с предписаниями, и я выдавал по ним осуждённых к ВМН. Во время выдачи таких арестованных мы сверяли предписания с личным делом арестованного, и если не было никаких расхождений, то я выдавал таких арестованных, а если не сходились какие-либо биографические данные, я таких осуждённых не выдавал.

На вопросы ВТ свидетель ШТЕРН:

Когда Крюковский приезжал в тюрьму, то говорил: «Скорей выдавайте арестованных, начальство нажимает».

КАРАМЫШЕВ меня к себе не вызывал, а были случаи, когда меня вызывал Поясов и беседовал со мной по вопросу внутреннего распорядка тюрьмы.

На вопросы ВТ свидетель КРЮКОВСКИЙ:

Я помню, что мы вдвоём с Штерном были вызваны к КАРАМЫШЕВУ.

На вопросы ВТ свидетель ШТЕРН:

Я помню, нас вызывал Поясов, а до этого вызывал Фишер и беседовал с нами по вопросу расхождения биографических данных в документах на осуждённых к ВМН. Тогда действительно предлагалось поменьше заниматься формальностям, уточнениями, и было это в этом самом кабинете. Был я вместе с Крюковским.

На вопросы ВТ свидетель КРЮКОВСКИЙ:

Я сейчас припоминаю, что по этим вопросам нас вызывал Фишер, а у КАРАМЫШЕВА мы вместе с Штерном, кажется, не были. Помню, что Фишер ещё хотел посадить меня за то, что я занимаюсь формальностями.

На вопросы ВТ свидетель ШТЕРН:

Когда нас вызывал Поясов, то был разговор, чтобы мы скорее уточняли расхождения в документах и скорее приводили приговоры в исполнение. Я вспоминаю, что Фишер хотел посадить меня и Крюковского за формальности.

Оглаш[аются] л. д. 122-123 том 6, показание свидетеля ШТЕРН.

Свидетель ШТЕРН:

Мне было известно 5-6 случаев, когда тройка пересматривала дела. Требование на выдачу осуждённых первый раз подписывал КАРАМЫШЕВ или Поясов, я точно сказать не могу. Мне присылалось оформленное основание, никаких подозрений в незаконности не было. С получением второго решения первое я возвращал. Точное число случаев и на кого именно, я сказать не могу. Да и было ли это при КАРАМЫШЕВЕ или Фишере, затрудняюсь сказать.

Свидетель КОБЦЕВ Даниил Филиппович, рождения 1899 г., член ВКП(б) с 1930 г., из партии исключался, когда был арестован, в данное время работаю ст[аршим] конструктором з-да им. Марти, до ареста был вторым секретарём горкома КП(б)У с мая по июль 1938 г., не судился, служил в Красной Армии, в белых армиях не был, с подсудимыми личных счетов не имею, предупреждён об ответственности за дачу ложных показаний по 89 ст. УК, показал:

Меня арестовали 24 июля 1938 г., а 2-го апреля 1939 г. меня освободили из-под стражи. Моё дело с первого дня ареста вёл ВОРОНИН. По делу я могу пояснить следующее.

В мае м-це я был избран вторым секретарем горкома КП(б)У. 20 июля я был вызван в ЦК КП(б)У на утверждение. Возвращаясь обратно в Николаев через Одессу, я из Одессы позвонил в Николаев, чтобы выслали за мной машину. Это было 24-го июля. Через некоторое время из Николаева пришла машина, и сотрудник НКВД мне сказал, что «для Вас пришла машина, можно ехать». Когда мы приехали в Николаев, то этот сотрудник мне сказал, чтобы я сначала зашел в дежурную комнату, и стали производить обыск, забрали все документы и тут же написали акт, в который внесли, какие у меня были изъяты документы. После этого меня посадили в тюрьпод, а утром меня завели к ВОРОНИНУ, и он дал мне бумагу и сказал: «Пишите». На мой вопрос, о чем писать, ВОРОНИН ответил: «Пишите о своей принадлежности к антисоветской троцкистской организации».

Я взял бумагу и написал историю моего незаконного ареста и просил меня освободить, то ВОРОНИН взял мое заявление, скомкал его и бросил в угол и сказал: «Что ты пишешь?», и с этого дня до 31 июля или 1-го августа ВОРОНИН беспрерывно допрашивал, ругал меня площадной бранью, угрожал и говорил: «Вот у меня целая пачка документов, лучше признавайся». После этого мне следователь, фамилии которого не знаю, дал заявление, в котором говорилось о том, что «я, Кобцев, раскаиваюсь и хочу чистосердечно рассказать следствию о моей вражеской деятельности». Прочитав это заявление, я сказал, что это неверно и его не подписал.

Не помню, на какой день, в кабинет ВОРОНИНА заходил ГАРБУЗОВ и говорил: «Пиши, что с тебя требуют», и уходил.

Не помню, на какой день допроса, у меня пошла кровь, то в это время зашел ТРУШКИН и спросил: «Что это такое?», на что я ответил: «Течет кровь», но на это ТРУШКИН ничего не сказал, а лишь добавил словами: «Ничего, пройдёт». Тут же ТРУШКИН спросил у ВОРОНИНА: «Ну, как, даёт показание?», то ВОРОНИН ответил: «Нет». После этого ТРУШКИН, обращаясь ко мне, сказал: «Вы пишите то, что нам нужно», а впоследствии ТРУШКИН добавил: «Лучше не мучайтесь, всё равно напишете показания».

На вопросы ВТ свидетель КОБЦЕВ:

ТРУШКИН часто заходил в кабинет ВОРОНИНА и спрашивал, когда я буду писать показания. Не помню точно, какого числа, будучи на допросе, в одной из комнат, которая была рядом с комнатой, где допрашивали меня, я слышал крик арестованного, то ТРУШКИН в это время зашёл и сказал: «Вы слышите?», на что я ответил: «Да, слышу». Тогда ТРУШКИН ответил: « Вот и с вами будет такое же».

После ВОРОНИНА меня вызвал на допрос следователь Богуславский, который сразу схватил меня за грудь и ударил об дверь. При этом Богуславский сказал: «Пишите показания о своей принадлежности к антисоветской троцкистской организации». Когда я отказался, то Богуславский достал из-за шкафа карниз и сказал: «Вы это видите, вы скоро дадите показание, мы с врагами расправляемся, как надо», и после этого он стал бить меня по опухшим ногам карнизом. От этих побоев мне стало ужасно больно, но всё же я не хотел писать показание. После этого Богуславский подошел ко мне, сжал свой кулак и стал бить мне щиколками в область сердца и при этом говорил: «Пиши, что тебя завербовали в к-p организацию Деревянченко и Коноплев».

Не выдержав применённых ко мне физических мер, я дал показание о своей принадлежности к антисоветской троцкистской организации. После этого, при вторичном допросе, ВОРОНИН стал называть таких лиц, как Коноплев, Гаврилов, Деревянченко и ряд других, говоря при этом, что они — участники антисоветской троцкистской организации. Затем ВОРОНИН спросил: «А Кресс состоял?», то я ответил: «Раз он давал пособие, то и он — член к-p организации».

Мои первые показания были маленькие и, когда зашел ГАРБУЗОВ, то сказал: «Чего вы пишете чепуху?» и предложил написать мне более обширные показания.

27-28 [августа] меня вызвал на допрос ВОРОНИН и допрашивал по первому протоколу допроса. Первые показания я дал 28-го августа, а затем дал показание, кажется, 16 октября. Последний раз мне тоже угрожали и требовали, чтобы я дал показание.

ГАРБУЗОВ не согласился с содержанием моих первичных показаний. Он говорил: «У вас плохая организация и нехорошо составлен протокол».

Будучи уже в тюрьме, я написал заявление на имя Ежова, и после этого на вторые сутки меня вызвал на допрос ГАРБУЗОВ и спросил: «Вы писали заявление?», то я ответил: «Да, я писал». На это ГАРБУЗОВ сказал: «Какое вы имеете право писать на сотрудников заявления?» и начал мне наносить по голове удары, а ВОРОНИН в это время стоял и ничего не говорил, просто наблюдал. После этого ГАРБУЗОВ спросил у меня: «Вы подтверждаете свои предыдущие показания?» и, боясь, что опять будут избивать, я сказал: «Да, подтверждаю», и тут же был составлен короткий протокол моего допроса, где был задан вопрос: «Вы подтверждаете свои предыдущие показания?», на что я ответил: «Да, подтверждаю», после чего меня направили в тюрьму. ГАРБУЗОВ сильно меня избивал, и от побоев у меня из носа шла кровь.

15 или 16 октября я подписывал один протокол допроса, а дата на нём была 13 августа, хотя и не был тогда на допросе.

ВОРОНИН во время допросов оскорблял меня всевозможными словами, угрожал, но побоев мне не наносил.

Мне была дана очная ставка с Гладковым, и тогда я говорил, что Гладкова кто-то, фамилии не помню, якобы завербовал его в к-p организацию. Точно так же было и с Дудиным. По освобождении из-под стражи я видел Гаврилова, Гладкова и Дудина, с которыми в беседе узнал, что они на меня тоже давали показания, а детально по этому вопросу, как нас допрашивали, и что было, мы не говорили.

Как только меня освободили, я на второй день пошел к секретарю обкома КП(б)У Бутырину, рассказал ему, как меня арестовали и допрашивали, и тут же я спросил у Бутырина, кому написать о том, что я рассказал, то Бутырин мне ответил, чтобы я написал заявление в политбюро и передал бы через него. До того, как пойти к секретарю обкома Бутырину, я ни с кем из освобождённых не разговаривал и, по-моему, я был освобождён раньше их. Сговора у нас никакого не было. Я написал то, что было, причём очень кратко. Позже я был вызван в НКВД УССР и там дал показания.

На вопросы подсудимого ВОРОНИНА свидетель КОБЦЕВ:

Когда ТРУШКИН заходил в кабинет ВОРОНИНА, то назвал его по имени- отчеству. Первый протокол допроса на трёх страницах я написал под диктовку Богуславского, а второе показание я сочинил сам на 45-ти листах по указанию ВОРОНИНА. На допросе ВОРОНИН спрашивал, знаю ли я Стародубцева, на что я ответил: «Нет, не знаю и ничего о нём сказать не могу». В собственноручных показаниях я дал показание на 20 ч[еловек], а точно не помню.

Подсудимый ВОРОНИН:

Я хочу пояснить Трибуналу, что протокол допроса Кобцева писали в его присутствии, и никакой «стойки» к нему применено не было. Никогда за все время работы с ТРУШКИНЫМ он меня не называл по имени-отчеству.

На вопросы ПОДСУДИМОГО ГАРБУЗОВА свидетель КОБЦЕВ:

Протокол допроса я подписывал 15 или 16 октября. Будучи в тюрьме после допроса, я написал заявление на имя Ежова. ГАРБУЗОВ во время допросов угрожал и избивал меня. При допросах ГАРБУЗОВ заходил несколько раз.

Подсудимый ГАРБУЗОВ:

Кобцев путает показания. 30 июля Кобцева допрашивал следователь Ганчин, и когда я зашёл в кабинет, то видел, как Кобцев писал собственноручно показание карандашом. Я в это время подошёл к Кобцеву и сказал, чтобы он писал показания не карандашом, а чернилами, и он стал это делать.

Свидетель КОБЦЕВ:

Никогда я не писал показаний чернилами, а только карандашом.

На вопросы подсудимого ТРУШКИНА свидетель КОБЦЕВ:

Я написал заявление на имя Ежова, и никто из работников тюрьмы не видел, как я его бросил в почтовый ящик, который был в тюрьме.

Следователь Бурдан во время допроса разговаривал со мной вежливо.

На вопросы подсудимого КАРАМЫШЕВА свидетель КОБЦЕВ:

Я, как бывший секретарь горкома КП(б)У, знал, что к бандитам и им подобным можно применять физические меры воздействия. Я же свои показания дал под нажимом и применением ко мне незаконных физических мер воздействия.

Свидетель КОБЦЕВ:

Я хочу ещё сказать суду о том, что во время моего ареста забрали у меня ручные часы и маленький чемоданчик, в котором находились разные вещи, и по освобождении кое-что мне не выдали, а уплатили деньгами.

Подсудимый ВОРОНИН:

Я не знаю, где отобранные у Кобцева при аресте вещи находились, но при зарплате у меня удержали 900 рубл., и 1000 рубл. выдал Кобцеву финотдел.

Председательствующий спросил у подсудимых, нужен ли им в суд. заседании свид[етель] КОБЦЕВ.

Подсудимые ответили, что к КОБЦЕВУ у них вопросов не имеется и считают возможным освободить от дальнейшего присутствия в зале суд. заседания КОБЦЕВА.

ВТ определил:

Имея согласие подсудимых, освободить от дальнейшего присутствия в далее суд. заседания свид[етеля] КОБЦЕВА.

Объявляется перерыв на 20 мин., после чего суд. заседание продолжается.

Свидетель КУПНЫЙ Ипполит Сазонтович. рождения 1908 г., член ВКП(б) с 1938 г., в органах НКВД работаю с 1938 г., в данное время — начальник отделения УНКВД, с подсудимыми личных счетов не имею, предупреждён об ответственности за дачу ложных показаний по 89 ст. УК, показал:

По делу я могу рассказать о том, что мне приходилось докладывать по некоторым делам на тройке. Помню, что я докладывал на тройке дела по Калининдорфскому р-ну.

На вопросы ВТ свидетель КУПНЫЙ:

По делу Наместюка мне ничего не известно. Помню, что ТРУШКИН по какому-то делу ругал Лейзеровского, и Лейзеровский тогда ему ответил: «У меня нет ваших привычек», по какому это было делу, я сейчас затрудняюсь сказать.

Оглаш[аются] л. д. 59-60 том 6, протокол допроса Купного.

Свидетель КУПНЫЙ:

Л. д. 1, постановление (о начале предварительного следствия) от 13.VII-[19]38 г., подписанное Богуславским, ТРУШКИНЫМ и Поясовым. Деревянченко было предъявлено обвинение по ст.ст. 54-8, 54-11 УК.

Л. д. 4, постановление об аресте Деревянченко Дмитрия от 19.VII-[19]38 г. за подписями ВОРОНИНА, ГАРБУЗОВА и Поясова.

Л. д. 23-33, первый протокол допроса Деревянченко от 15.VIII-[19]38 г., коего допрашивал ВОРОНИН. На этом допросе Деревянченко указывает, что он был завербован в антисоветскую троцкистскую организацию в конце 1935 г. студентом Кораблестроительного института Лободой, от которого Деревянченко стало известно, что членами этой организации являются Кобцев, Дудин, Гаврилов, Гладков, Волков и др., а всего 11 человек.

На вопросы ВТ подсудимый ВОРОНИН:

Этот допрос Деревянченко производил я. Вообще это дело находилось у меня, и я Деревянченко допрашивал.

Председательствующий продолжает оглашать из дела Деревянченко следующие документы:

Л. д. 149, выписку из протокола допроса Кобцева (из дела Деревянченко) от 13 августа 1938 г., которого допрашивал ВОРОНИН.

Л. д. 156-157, выписка из протокола допроса Шаповалова (из дела Деревянченко) от 10.VII-[19]38 г., которого допрашивал ВОРОНИН.

Л. д. 287, постановление от 25.11-[19]39 г. о выделении из дела Деревянченко материалов в отдельное производство в отношении Кобцева, Гладкова, Гаврилова, Дудина, Стародубцева, а всего на 24 человека за подписью ВОРОНИНА, ТРУШКИНА, Поясова.

Постановление на Деревянченко от 4.IV-1939 г. о прекращении дела на Деревянченко, которое подписали ВОРОНИН, ГАРБУЗОВ и Юрченко.

На вопросы ВТ подсудимый ВОРОНИН:

На Деревянченко первоначально имелось достаточно материалов для того, чтобы его арестовать, и, со слов КАРАМЫШЕВА, мне стало известно, что секретарь ЦК КП(б)У Бурмистенко санкционировал арест Деревянченко. Впоследствии мне предложили освободить Деревянченко, что мной и было сделано.

На вопросы ВТ подсудимый ГАРБУЗОВ:

Федотову на допросе Стародубцев дал показание на Деревянченко.

6. Из дела по обвинению НАЛИВАЙКО.

Л. д. 1, справка на арест Наливайко от 14.VII-[19]38 г. за подписью КАРАМЫШЕВА и Готовцева. Наливайко было предъявлено обвинение по ст. ст. 54-1 п. «а», 54-7, 54-11 УК.

Л. д. 13-34, собственноручный протокол признания Наливайко от 20. VII- [19]38 г.

Л. д. 35-36, протокол допроса Наливайко от 29.VII-[19]38 г., где Наливайко отказался от своих собственноручных показаний. Допрос Наливайко производил Винницкий.

Постановление от 26.XII-[19]38 г. о прекращении дела Наливайко и освобождении его из-под стражи.

Объявляется 15-мин. перерыв, после чего судебное заседание продолжается.

Комендант суд. заседания докладывает суду о том, что освобождённые от присутствия в зале суд. заседания 28-го декабря 1940 г. до 30 декабря 20 часов свид[етели] Жерноклюев, Сухоленцев, Гаврилов, Чулков, Седнев, Дудин, Волков, Гладков, Бондарь, Афанасьев и Чикалов в судебное заседание явились и находятся в комнате, отведённой для свидетелей.

Председательствующий дал распоряжение вызвать в зал судебного заседания свидетеля ВОЛКОВА.

На вопросы подсудимого ГАРБУЗОВА свидетель ВОЛКОВ:

Когда меня допрашивали, то ГАРБУЗОВ заходил в кабинет следователя Эльзона.

На вопросы подсудимого ВОРОНИНА свидетель ВОЛКОВ:

Когда меня вызвал на допрос ВОРОНИН, то я отказывался от своих предыдущих показаний. На допросе у Эльзона присутствовал ВОРОНИН. Кто тогда спрашивал о Карасёве — Эльзон или ВОРОНИН, сейчас хорошо не помню. Мне тогда был предъявлен список «членов к-p организации» и [я] его подтвердил, после этого писал свои показания. ВОРОНИН требовал, чтобы я написал в протокол весь актив. Сейчас я вспоминаю, что Эльзон и ВОРОНИН оба требовали, чтобы я указал в своих показаниях Карасёва.

Первый протокол допроса я писал под диктовку следователя Эльзона и при вторичном допросе от меня требовали, чтобы я указал в показаниях Карасёва. Я на всех писал характеристики, за исключением Карасёва, т. к. Эльзон этого не требовал.

Для того, чтобы произвести мне очную ставку с Гладковым, меня «готовили» к этому трое суток, а затем завели в комнату Зельцмана и там стали издеваться надо мной, а затем потребовали, чтобы я подписал показания.

На вопросы ПОДСУДИМОГО ВОРОНИНА свидетель ГАВРИЛОВ:

После моего освобождения из-под стражи я встречался с Кобцевым, но об аресте мы не разговаривали.

На вопросы ПОДСУДИМОГО ГАРБУЗОВА свидетель ГАВРИЛОВ:

Ни на предварительном следствии, ни на суде я не говорил, что сидел в одной камере с Фоминым.

На вопросы ВТ свидетель ГАВРИЛОВ:

В начале 1937 г. я был исключён из партии и в том же году был восстановлен в партии. Меня освободили из-под стражи 10-го апреля 1939 г. и дней через 5-7 мне выдали партийный билет.

На вопросы ПОДСУДИМОГО ТРУШКИНА свидетель ГАВРИЛОВ:

Во время моего допроса ВОРОНИНЫМ заходил ТРУШКИН и всё время угрожал, требуя от меня показаний.

На вопросы ПОДСУДИМОГО ТРУШКИНА подсудимый ВОРОНИН:

Когда я допрашивал Гаврилова, то в кабинет заходил ТРУШКИН, но он Гаврилову не угрожал.

Подсудимый ТРУШКИН:

Я не помню такого случая, чтобы я заходил в кабинет ВОРОНОВА, и он Гаврилова допрашивал. Помню другое, что когда Гаврилова допрашивал Федоровский, то я заходил.

Свидетель ГАВРИЛОВ:

Я могу напомнить ТРУШКИНУ, когда он зашел в кабинет ВОРОНИНА, то, обращаясь ко мне, ТРУШКИН сказал: «Мы тебя расстреляем, как бешеную собаку».

На вопросы ВТ свидетель ГАВРИЛОВ:

По освобождении из-под стражи меня вызывали в Наркомат, и следователь спрашивал, бил ли вас ВОРОНИН, и тогда я ответил: «ВОРОНИН меня не бил, но на всём протяжении следствия угрожал мне, приподносил к носу палку, говоря при этом, нюхай, чем пахнет, плевал в лицо и т. д.». Меня вызывал на допрос Твердохлебенко, и тогда же было вызвано на допрос ещё несколько человек из освобождённых. Все мы во время допроса находились в коридоре и поочерёдно нас вызывали.

На вопросы ПОДСУДИМОГО ВОРОНИНА свидетель ЧИКАЛОВ:

С Бондарем мне один раз давали очную ставку. Сначала он уличал меня, а затем я его. На той же очной ставке с Бондарем он сказал, что по заданию якобы Афанасьева Бондарь завербовал меня в к-p организацию. На это я ответил отрицательно и сказал, что это неверно. Вначале я говорил, что я не виновен, а Бондарь доказывал, что он завербовал меня в к-p организацию.

На вопросы ПОДСУДИМОГО ТРУШКИНА свидетель ЧИКАЛОВ:

Будучи на очной ставке с Афанасьевым, он первый «уличал» меня, а я отказывался и лишь впоследствии я подтвердил показания Афанасьева.

На вопросы ПОДСУДИМОГО ВОРОНИНА свидетель БОНДАРЬ:

Мне четыре раза была дана очная ставка с Чикаловым. Первый раз мне дали с ним очную ставку и допрашивали ВОРОНИН и ТРУШКИН. ВОРОНИН и ТРУШКИН учили меня, как нужно «уличать» и «разоблачать» Чикалова. Первая очная ставка у меня с Чикаловым не состоялась, т. к. я всё отрицал, а затем, когда ко мне применили физические меры, то я дал показания.

На вопросы ПОДСУДИМОГО ГАРБУЗОВА свидетель ЗЕЛЬЦМАН:

В деле Бондаря ГАРБУЗОВ никакого участия не принимал, возможно, что он заходил в комнату, когда допрашивали Бондаря.

На вопросы ПОДСУДИМОГО ГАРБУЗОВА свидетель БОНДАРЬ:

Во время моего допроса ГАРБУЗОВ заходил и интересовался, даю ли я показания, и когда следователь отвечал: «Нет», то ГАРБУЗОВ подходил ко мне, требовал, чтобы я дал показания, и ругал меня нецензурными словами, но не бил и не угрожал. Меня все время допрашивали Зельцман и ВОРОНИН.

На вопросы ВТ свидетель БОНДАРЬ:

Меня всю ночь с 3 на 4-ое августа избивали, но не ВОРОНИН, и не Зельцман.

На вопросы ПОДСУДИМОГО ВОРОНИНА свидетель БОНДАРЬ:

Я хорошо помню, что меня в коридоре отливал водой Федотов. Избивали меня в 10-ой комнате. Как меня вынесли из 10-ой комнаты, я не помню, ибо был в бессознательном состоянии. Где я в это время находился, я не знаю, но когда пришел в сознание, то увидел, что нахожусь в коридоре 1-го этажа.

На вопросы ВТ свидетель ФЕДОТОВ:

Это — выдумка БОНДАРЯ, и такого случая, чтобы я его отливал водой, я не помню.

На вопросы ВТ свидетель БОНДАРЬ:

До того, как меня отливал водой Федотов, я его не знал. Помню, что через несколько дней Федотов со мной разговаривал, дал мне 2 пачки папирос. Сейчас припоминаю, что на протяжении с 3-го по 12 августа, во время моего допроса, Федотов заходил, и я его хорошо помню.

На вопросы ВТ свидетель ФЕДОТОВ:

Я никогда Бондаря на допрос не вызывал и с ним не беседовал. Помню, один раз я зашел в кабинет к Эльзону и там видел Бондаря, а больше я его не видел.

На вопросы ПОДСУДИМОГО ТРУШКИНА свидетель БОНДАРЬ:

Когда ТРУШКИН зашёл в кабинет, где меня допрашивали, то я ему стал жаловаться на то, что меня избили, на это ТРУШКИН ответил: «Здесь не бьют, а тебя из дому привезли избитого».

На вопросы ПОДСУДИМОГО ВОРОНИНА свидетель ДУДИН:

Я дал показание на 5-й или 6-ой день, сначала я не давал показаний, когда выбился из сил, то я дал показание Зельцману.

На вопросы ПОДСУДИМОГО ВОРОНИНА свидетель ЗЕЛЬЦМАН:

Дудин на 1-ый день дал показание, а не на 5-ый, как это он говорит. Как только Дудин был исключён из партии, его арестовали, и он сразу стал давать показания. Затем, перед этапированием его в Киев, он вторично собственноручно написал заявление, в котором указал, что в Николаеве имеется запасной троцкистский центр. Помню, что после такого заявления, Дудина вызвали к КАРАМЫШЕВУ, и ТРУШКИН там же сомневался [в том], о чем написал в заявлении Дудин.

Свидетель ДУДИН:

Это — сущая ложь, я дал показание на 5-е или на 6-ые сутки. Это и было моим заявлением, в котором я указывал только о себе. После этого заявления пришел ТРУШКИН и ряд других сотрудников, которые стали производить мой допрос. Меня знает весь город Николаев как честного и преданного партии и Советской власти.

На вопросы ПОДСУДИМОГО ВОРОНИНА свидетель КУПНЫЙ:

Заикин в то время работал в другом отделе. Кто на него писал заявления, я не знаю.

На вопросы ПОДСУДИМОГО ВОРОНИНА свидетель ДУДИН:

Никакого заявления наркому я на Заикина не писал.

Свидетель ЗЕЛЬЦМАН:

Когда меня допрашивали в УНКВД, то говорили, что Дудин писал заявление на имя наркома.

Свидетель ДУДИН:

Я хочу сказать суду о том, [что], когда я встретил около здания УНКВД Зельцмана, то он задал мне вопрос: «Ну как, не обижаетесь на партию?», получилось так, что как будто бы меня арестовала партия.

Свидетель ЗЕЛЬЦМАН:

Такого разговора у меня с Дудиным не было. Помню, что при встрече с Дудиным я у него спрашивал, получил ли он документы.

Свидетель БОНДАРЬ:

Я хочу пояснить Трибуналу о том, что мой допрос происходил рядом с комнатой, где допрашивали Дудина, и помню, что на протяжении 3-х или 4-х суток после его ареста следователи все время кричали на него. Это я заключаю из того, что всё время произносили фамилию «Дудин, Дудин».

На вопросы подсудимого ГАРБУЗОВА свидетель ФЕДОТОВ:

Когда я допрашивал Фомина, то иногда заходил ГАРБУЗОВ.

На вопросы подсудимого! ГАРБУЗОВА свидетель ЗЕЛЬЦМАН:

Во время допроса мной Фомина ТРУШКИН заходил, но он Фомина не бил и не угрожал ему.

На вопросы ВТ свидетель ФОМИН:

ТРУШКИН меня ударил в присутствии ГАРБУЗОВА и, кажется, Зельцмана. Допрашивали меня тогда в кабинете ГАРБУЗОВА.

На вопросы ВТ свидетель ФЕДОТОВ:

У меня с допроса Фомина ТРУШКИН не забирал.

На вопросы ВТ подсудимый ГАРБУЗОВ:

Я не помню такого случая, чтобы в моём кабинете ТРУШКИН допрашивал Фомина. Возможно, что 3-го августа ТРУШКИН заходил в кабинет Федотова и там его допрашивал.

На вопросы ВТ свидетель ФОМИН:

Да, я сейчас вспоминаю, что допрос мой производил ГАРБУЗОВ 3-го августа. Когда меня ввели в кабинет ГАРБУЗОВА, то было 5-6 сотрудников НКВД. После этого меня избили, и ГАРБУЗОВ стал допрашивать. До 3-го августа я ГАРБУЗОВУ показаний не давал. Тогда ТРУШКИН взял меня из кабинета Федотова и завёл в кабинет ГАРБУЗОВА. Возможно, что это был не кабинет ГАРБУЗОВА, но ГАРБУЗОВ там был. Туда же заходил Федотов и вскоре ушёл.

Я сначала сам написал показание, и когда ГАРБУЗОВ прочёл, то он сказал: «Такое показание не годится», а затем ГАРБУЗОВ написал сам, дал мне подписать, а моё показание изорвал. Я ещё писал показание под диктовку Духовного, а основные следователи у меня были Федотов, Зельцман и ГАРБУЗОВ. После того, как я на протяжении 3-х суток допроса не дал показаний, то ВОРОНИН, Федотов и Зельцман меня сильно избили в кабинете Федотова.

На вопросы ПОДСУДИМОГО ВОРОНИНА свидетель ФОМИН:

Я подтверждаю, что ВОРОНИН меня избивал. Кобцева я вообще плохо знаю. После освобождения я кое-кого видел, и мы беседовали по вопросу ареста, но как нас допрашивали, мы об этом не разговаривали.

На вопросы ПОДСУДИМОГО ВОРОНИНА свидетель ФЕДОТОВ:

Ни я, ни Зельцман, ни ВОРОНИН Фомина не избивали, и вообще во время допроса Фомина Зельцман ко мне не заходил.

На вопросы подсудимого ВОРОНИНА свидетель ЗЕЛЬЦМАН:

Фомина я никогда не избивал и то, что он говорит, это — ложь.

Свидетель ФОМИН:

Я хочу сказать о том, что у Федотова было излюбленное место бить по голове, и таким образом он наносил мне побои. Кроме Федотова, меня тогда избивали ВОРОНИН и Зельцман.

На вопросы ПОДСУДИМОГО ВОРОНИНА свидетель ФОМИН:

Я утверждаю, что когда меня водили в уборную, то, проходя по коридору, я увидел в комнате человека в трусах, лежавшего на диване с порезанными пятками, а когда зашел в уборную, то на полу и в раковине было много крови. Кто меня сопровождал в уборную, я сейчас не помню, т. к. в то время я был в плохом состоянии, а этот момент мне хорошо запечатлелся.

Свидетель ФЕДОТОВ:

Я не могу себе представить такого случая, о котором сейчас говорит Фомин, я лично Фомина в уборную не водил и с ним не разговаривал.

На вопросы ПОДСУДИМОГО ВОРОНИНА свидетель КРЮКОВСКИЙ:

Если бы тогда имел место такой случай, о котором говорит Фомин, то я бы о нём знал, но этого не могло быть.

На вопросы ПОДСУДИМОГО ВОРОНИНА свидетель ГЛАДКОВ:

После освобождения я встречался с Кобцевым, и [мы] разговаривали по вопросу нашего ареста.

На вопросы подсудимого ВОРОНИНА свидетель ЧУЛКОВ:

Ко мне ВОРОНИН физических мер не применял, но когда меня допрашивал Федотов, то ВОРОНИН заходил и требовал, чтобы я дал показания. Меня бил ГАРБУЗОВ в присутствии Федотова и Танфилова.

На вопросы ПОДСУДИМОГО ВОРОНИНА свидетель ФЕДОТОВ:

ВОРОНИН иногда присутствовал, когда я допрашивал арестованных, но никогда он арестованных в моем присутствии не избивал.

На вопросы ПОДСУДИМОГО ВОРОНИНА свидетель ЧУЛКОВ:

После освобождения из-под стражи у меня на квартире были Кобцев и Волков, я также был у Кобцева. Это мои хорошие друзья, и я с ними встречаюсь. Никогда и ни на кого я не клеветал, тем более на сотрудников НКВД.

Я первым был освобождён, сразу же написал заявление и отнёс его прокурору Карпенко. Мне никто не советовал и не говорил, что нужно писать в заявлении, ибо я сам о себе знаю больше и написал то, что было.

В день моего освобождения ко мне на квартиру приходила жена Стародубцева. До ареста я с женой ходил к Стародубцевым. Я не давал советов Стародубцевой, чтоб она передала записку арестованному мужу, как ему вести себя на освобождение.

На вопросы ПОДСУДИМОГО ВОРОНИНА свидетель СЕДНЕВ:

ВОРОНИН ко мне не применял физических мер, и таких показаний, чтобы ВОРОНИН избивал меня, я не давал.

На вопросы подсудимого ВОРОНИНА свидетель ЗЕЛЫ1МАН:

Седнева допрашивал ряд следователей, я тоже давал ему очную ставку.

Свидетель СЕДНЕВ:

Я помню, когда меня Ганкин допрашивал, то в это время заходил Зельцман и учил Ганкина в моем присутствии, как нужно писать протокол допроса. Помню, что когда Ганкин отлучился из комнаты, то Зельцман взял протокол, который писал Ганкин, и ударил меня по лицу.

На вопросы ВТ свидетель ЗЕЛЬЦМАН:

Такого случая, о котором сейчас сказал Седнев, не было.

С согласия подсудимых ВТ ОПРЕДЕЛИЛ:

Освободить от дальнейшего присутствия в зале суд. заседания свидетелей Гаврилова, Чулкова, Седнева, Жерноклюева, Кобцева, Сухоленцева, Дудина, Волкова, Фомина, Гладкова, Бондаря, Афанасьева и Чикалова.

Свидетель КРЮКОВСКИЙ:

Я хочу суду сказать о том, что когда арестовали КАРАМЫШЕВА, Гаврилов при встрече со мной спросил: «Что, у вас уже арестовывают?». Я их подозреваю, что у них есть сговор оклеветать следствие.

Объявляется 10-мин[утный] перерыв, после чего судебное заседание продолжается.

Председательствующий обозревает из дела по обвинению Стародубцева Дмитрия (истребованного для обозрения) следующие документы:

Л. д. 1-2, постановление о начале предварительного следствия от 8. VI- [19]38 г. и постановление об избрании меры пресечения от 8.VI-[19]38 г. в отношении Стародубцева за подписями Федотова, ТРУШКИНА и КАРАМЫШЕВА.

Л. д. 21-39, протокол допроса Стародубцева от 25.VI-[19]38 г., коего допрашивали ВОРОНИН и Федотов. Из этого протокола допроса видно, что Стародубцев был вовлечён в антисоветскую троцкистскую организацию Агеевым, а затем Стародубцев вовлёк в эту организацию Задорожного, Стародубцева Григория (брата), Осипова, Щербину и др.

Л. д. 61-72, протокол допроса Стародубцева от 5.VII-1938 г., допрос коего производили ВОРОНИН и Федотов. В этом протоколе допроса указано, что Стародубцеву были известны от Беликова следующие члены к-p организации: Щербина, Гущин, Чулков, Фурман, Слободянников, Кан, Гаврилов, Мацковский, Попков.

На вопросы ВТ ПОДСУДИМЫЙ ВОРОНИН:

В начале следствия я допрашивал Стародубцева с Федотовым, а в дальнейшем Стародубцева допрашивали Федотов, Эльзон и ГАРБУЗОВ.

Председательствующий разъясняет подсудимым о том, что вызванные в суд. заседание в качестве свидетелей Шкляров, Поясов, Кулинский в судебное заседание не прибыли по неизвестной Трибуналу причине. Свидетель Николаевский возвратился из служебной командировки в г. Киев, но прибыть в судебное заседание не может ввиду его болезни, о чём имеется справка за подписью 2-х врачей. Свидетель Альбрехт в судебное заседание не прибыл по неизвестной причине. Свидетели: Деревянченко убыл на жительство в г. Севастополь; Наливайко убыл на жительство в г. Ленинград; Федоровский убыл из г. Николаева и неизвестно, где в данное время проживает; Гохман также убыл из г. Николаева и неизвестно, где проживает; Зайденберг, согласно полученной телеграммы из Москвы, в судебное заседание прибыть не может ввиду того, что он находится на учебе. Вызванные дополнительно свидетели: Буранов убыл на жительство в г. Москву, и Заикин находится в отпуске по болезни в санатории г. Ялта.

После разъяснения председательствующий спрашивает у подсудимых, не возражают ли они слушать их дело в отсутствие названных свидетелей.

Подсудимый ВОРОНИН:

Поскольку Николаевский прибыть в судебное заседание не может, то у меня будут вопросы к Готовцеву. В отношении остальных неявившихся свидетелей считаю, что дело слушанием продолжать можно.

Подсудимый ТРУШКИН:

Я считаю, что в отсутствие Федоровского, Николаевского дело слушать нельзя, и просил бы их вызвать. Показания Николаевского являются существенными, и при его допросе можно было бы выяснить ряд обстоятельств по разработке «Ретивые». Поясов тоже нужен был бы в судебном заседании, но всё же без него, я думаю, слушать дело можно. Что касается остальных неявившихся свидетелей, то они мне не нужны, и в отсутствие их дело слушать можно.

Подсудимый ГАРБУЗОВ:

Я просил бы Николаевского вызвать в суд. заседание, т. к. он — очень важный свидетель. Что касается остальных неявившихся свидетелей, в их отсутствие дело слушать можно.

Подсудимый КАРАМЫШЕВ:

Я считаю, что в отсутствие названных свидетелей в суде дело слушать можно, и без Николаевского дело также можно слушанием продолжать, но т. к. он вызван быть не может, я хочу заявить Трибуналу следующее ходатайство:

Суд удовлетворил мое заявление об ознакомлении с материалами разработки «Ретивые», по которой проходили и изобличались в антисоветской деятельности целый ряд лиц, освобождённых из-под стражи, к числу их относятся: Гаврилов, Деревянченко, Гладков и др. — все они обвинялись в принадлежности к правотроцкистскому подполью.

В настоящее время, как мне удалось установить, разработка «Ретивые» находится в Киеве, и что, следовательно, моё заявление, несмотря на решение суда, остаётся по-существу неудовлетворённым. Принимая во внимание, что прекращённые агентурные разработки должны храниться по месту их возникновения, т. е. в данном случае в Николаеве, а отсутствие её в архиве в УНКВД является недопустимым со всех точек зрения, что работники след, части НКВД УССР, зная о выезде Военного Трибунала в Николаев, совершенно неслучайно задержали высылку разработки «Ретивые», ибо материалы разработки уличают Гаврилова, Гладкова и др. лиц в антисоветских проявлениях и сговоре, в смысле дачи ложных показаний на работников НКВД, все эти лица выставлены свидетелями по делу сотрудников. Разработка «Ретивые» прекращена по мотивам, которые не могут быть оправданы соображениями оперативного характера и политической целесообразности. По этому агентурному делу работали 4 агента, в агентурных материалах участвовали гласные сотрудники, и речь шла об оживлении право-троцкистских элементов.

Разработка «Ретивые» была прекращена на основании ничем не оправданного допроса агента «Герда», который от своих показаний впоследствии по этому делу вообще отказался.

Со стороны отдельных работников НКВД УССР, руководивших потом следствием по делу сотрудников, как, например, Калужский, пытались и раньше сами ликвидировать разработку путём вербовки, что противоречит элементарным понятиям об агентурной службе.

Все эти мероприятия, связанные с прекращением разработки «Ретивые», по существу предприняты для того, чтобы оправдать практику огульного освобождения арестованных с включением в число свидетелей по делам сотрудников проходящих по разработке Гаврилова, Деревянченко, Фомина и др. На основании этого я прошу суд вызвать и допросить по этому делу «Ретивые» Готовцева и Юрченко — бывш[его] нач[альника] УНКВД Николаевской области. Эти лица могли бы внести ясность в вопросе неправильного прекращения разработки «Ретивые» и неосновательного предъявленного обвинения в связи с ней.

Подсудимый ГАРБУЗОВ:

Я присоединяюсь к ходатайству КАРАМЫШЕВА и просил бы вызвать в суд. заседание Юрченко, который в курсе дел, в частности, по разработке «Ретивые».

Подсудимый ТРУШКИН:

При такой мотивировке, как сказали КАРАМЫШЕВ и ГАРБУЗОВ, я отказываюсь от своего предыдущего ходатайства вызова в суд. заседание Николаевского.

ВТ определил:

В ходатайстве подсудимых КАРАМЫШЕВА и ГАРБУЗОВА — о вызове в суд. заседание и допросе в качестве свидетеля Юрченко — отказать, а ограничиться дополнительным допросом свид[етеля] Готовцева по разработке «Ретивые» и огласить имеющиеся в деле материалы, относящиеся к разработке «Ретивые».

На вопросы подсудимого ГАРБУЗОВА свидетель ГОТОВЦЕВ:

При мне ГАРБУЗОВ докладывал Юрченко материалы агента «Герда» об антисоветской группировке бывших арестованных после их освобождения, ныне освобождённых и проходящих свидетелями по данному делу. После обсуждения материалов агента «Герда» и других агентов, подтверждающих их антисоветские настроения и сговор, речь о которых шла у бывш[его] нач[альника] УНКВД Юрченко — об одной агентурной комбинации, дабы перепроверить эти данные.

Помню, один раз к Юрченко вызывался Николаевский, и он сказал, что в Наркомате внутренних дел УССР он дал об этом неверные сведения, компрометирующие по этой разработке работников 2-го отдела УНКВД. Я не знаю, что послужило основанием допросить Николаевского и выслать протокол его допроса в НКВД УССР. Я тогда вызвал особоуполномоченного УНКВД Никитина, и совместно допросили Николаевского о конкретных фактах неправильных действий работников 2-го отдела. Николаевский тогда сказал, в НКВД УССР он не говорил того, что записали в его протоколе. Для перепроверки его сводок и показаний, данных в Киеве на работников ТРУШКИНА, ГАРБУЗОВА, ВОРОНИНА, я составил вопросник разговора «Герда» с женой Стародубцева, которая, по данным «Герда», была тесно связана с освещаемой им антисоветской группой освобождённых и была откровенна с «Гердом» о их группировке после освобождения и их антисоветских разговорах. Затем согласовали с Юрченко и решили проверить путём подслушивания их разговора. Участвовали в этом сам Юрченко и ГАРБУЗОВ. «Герда» мы не стали допрашивать в УНКВД и направили весь этот материал с докладной запиской бывш[его] нач[альника] УНКВД Юрченко в НКВД УССР. Материал подслушивания разговора «Герда» со Стародубцевой вполне подтверждал материалы «Герда» о вновь формируемой антисоветской группировке освобождённых арестованных, которые ныне [проходят] свидетелями по делу. КАРАМЫШЕВА в то время уже не было в УНКВД, и он к этому не имеет отношения.

Следователь Калюжный получил неправильные показания «Герда» на ГАРБУЗОВА и др., и эти материалы послужили увольнению из органов НКВД ГАРБУЗОВА.

На вопросы подсудимого ТРУШКИНА свидетель ГОТОВЦЕВ:

Агент «Герд» вообще отказался от своих показаний, которые он дал в Киеве.

На вопросы подсудимого КАРАМЫШЕВА свидетель ГОТОВЦЕВ:

По-моему, после проведённой «агентурной комбинации» — подслушивания — и была заведена агентурная разработка «Ретивые». Я знаю эту разработку, так как я о ней изложил, а сам в этой разработке — непосредственного участия в ней — не принимал. В этой агентурной разработке принимал участие и гласный состав. Кобцев, Гаврилов, Деревянченко и др. проходили по материалам разработки «Ретивые». Оценку всех материалов по этой разработке «Ретивые» я дать не могу, т. к. не настолько знаком со всеми материалами этой разработки. Что послужило в НКВД УССР данными [для] прекращения разработки «Ретивые», я не знаю, но агент «Герд» впоследствии от своих показаний, данных в НКВД УССР, отказался.

«Герд» сам первый принёс без каких-либо угроз материалы. Я не могу сказать, в связи с чем прекращена агентурная разработка «Ретивые» вопреки директивам НКВД СССР.

Председательствующий обозревает из 9-го тома материалы, касающиеся заведения разработки «Ретивые».

Л. д. 131 — сводка агента «Герд[а]» от 22.V.-[19]39 г.

Л. д. 132 — сводкаагента «Герд[а]» от 12.V. 1939 г.

Л. д. 134 — сводка агента «Добровольского» от 20.V.-[19]39 г.

Л. д. 135-136 — сводка агента «Герд[а]» от 23.IV.-[19]39 г.

Л. д. 137-138 — сводка агента «Герд[а]» от 3.V.-[19]39 г.

Л. д. 139-141 — две сводки агента «Герд[а]», первая — от 19.V.-[19]39 г. и вторая -от 21.V.1939 г.

Л. д. 142-146 — докладная записка бывш[его] нач[альника] УНКВД Юрченко от 2.VI-[19]39 г. на имя заместителя] наркома Кобулова.

Л. д. 147-152 — докладная записка Юрченко от 22.VII.-[19]39 г. на имя заместителя наркома Кобулова с резолюцией Кобулова «Твердохлебенко. К материалам дела по Николаеву».

Л. д. 153-163 — протокол допроса Николаевского от 25.Х.-[19]39 г., коего допрашивал Хазин.

Л. д. 164-172 — заключение Хазина от 28.Х.-[19]39 г. по агентурному делу «Ретивые» с резолюцией: «Согласен. Горлинский. 5.XI.-[19]39 г.». В этом заключении говорится о прекращении агентурного дела «Ретивые» и об исключении из состава действующих агента «Герд[а]».

Оглаш[аются] л. д. 250-255 том 11, стенографическая заметка опроса Николаевского от 28.ХI.-[19]39 г. по агентурной разработке «Ретивые».

На вопросы ВТ свидетель ГОТОВЦЕВ:

По-моему, на возражения бывш[его] нач[альника] Управления Юрченко на неправильность подхода следователей в НКВД УССР к агентурной разработке «Ретивые» из НКВД УССР было прислано указание допросить Николаевского, и тогда мне бывш. нач[альник] Управления Юрченко поручил это проделать. Я вызвал особоуполномоченного Никитина, и мы допросили Николаевского, который отрицал свои показания, записанные протоколом в Киеве.

Оглаш[аются] л. д. 256-257 — протокол допроса Николаевского от 19.III- [19]40 г., которого допрашивали Хайтин и Бурдан (том 9).

Подсудимый ТРУШКИН:

Я хочу сказать о том, что с этими материалами я ознакомился только в судебном заседании. Я прошу записать, что 2 июля бывш. нач[альник] Управления Юрченко докладной запиской сообщил о всех проходящих лиц[ах] по донесению агента «Герда» наркому. Из этого видно, что: 1) первая докладная записка — не моя. Юрченко сам знакомился с материалами «Герда», а я не имел никакого отношения и не мог иметь к донесениям; и 2) что ГАРБУЗОВ и ВОРОНИН просили материалы у агента «Герда» на освобождённых — это явная провокация следователей НКВД УССР по настоящему делу, которое заключается в том, что в показаниях агента «Герд[а]» указано, что в июне 1939 г. Поясов им руководил, тогда как в июне м-це Поясова уже не было в Николаеве. Эта запись в протоколе является неправильной.

Подсудимый ВОРОНИН:

В заключении по агентурной разработке «Ретивые» указано, что там имеются сводки только агента «Герд[а]» и совершенно не говорится о донесениях «Иванова» и «Гершова», перекрывающих материалы агента «Герд[а]», а также агента «Добровольского». Кроме этого, участвовали 2 гласных сотрудника — начальник Управления и заместитель нач[альника] отдела — для перепроверки донесений, которые также говорят о том, что донесения были правдоподобными, агентурная разработка «Ретивые» заведена правильно и без оснований прекращена. Необходимо проверить те данные, которые послужили основанием её прекращения. Спрашивается, где же с моей стороны фальсификация? Заключение по агентурной разработке «Ретивые», которое было составлено в НКВД УССР, — неверное.

Подсудимый ТРУШКИН:

В данном деле отсутствует агентурное донесение агента «Иванова» о Гладкове, где он сообщал о нём как об антисоветской личности. Я тогда просил приобщить это донесение, но моё ходатайство не удовлетворили. Это донесение «Иванова» было у меня на квартире во время ареста. Я просил бы, чтобы это донесение разыскали и приобщили к делу.

Кроме этого, я прошу истребовать справку, являются ли Мацковский, Барсуков, Чернохатов и др. специалистами высокой квалификации. Также истребовать справку, сажал ли я в карцер Жерноклюева.

Запросить из партийного комитета у Левченко мое заявление в письменной форме по моему выступлению на партийном собрании о недочётах по 2-му отделу.

Приобщить справку УНКВД о том, что допрос Чучмана производили Федоровский и КАРАМЫШЕВ.

Прошу истребовать справку, послужившую основанием на арест Карасёва.

Прошу истребовать повестку и справку по делу Бранта и др., которые были составлены для заседания тройки.

На вопросы подсудимого ТРУШКИНА ПОДСУДИМЫЙ ВОРОНИН:

Я знаю, что повестки составлял Зельцман.

На вопросы ПОДСУДИМОГО ТРУШКИНА свидетель ЗЕЛЬЦМАН:

Я, кажется, составлял повестки и справки. Но самостоятельно я этого делать не мог, а лишь по указанию начальника отдела ТРУШКИНА.

На вопросы ПОДСУДИМОГО ТРУШКИНА ПОДСУДИМЫЙ ВОРОНИН:

Арестованные по делу пожара на з-де № 200 в количестве, кажется, 11 человек были осуждены: тройкой — 3 человека и Военным трибуналом — 8 человек.

На вопросы ПОДСУДИМОГО ТРУШКИНА свидетель ПОБЕРЕЖНЫЙ:

Не помню точно когда, меня вызвал КАРАМЫШЕВ и в присутствии секретаря обкома Старыгина задал мне вопрос: «Что у нас есть на председателя обл. суда Онищенко?», то я ответил: «Да, есть» и Федоровский занёс материалы КАРАМЫШЕВУ.

На вопросы ПОДСУДИМОГО ВОРОНИНА ПОДСУДИМЫЙ КАРАМЫШЕВ:

В основном показание бывш. секретаря обкома явилось основанием на арест Деревянченко. Волков допрашивался не у нас, а в НКВД УССР и на суде ВК.

Спрашивается, какое же у нас было основание не верить его показаниям? Я и сейчас считаю, что Деревянченко был арестован вполне обоснованно и освобождён неосновательно.

В 1 час 45 мин. 31 декабря объявлен перерыв до 10 час. 31 декабря 1940 г.

Подсудимый КАРАМЫШЕВ по делу показал:

Первое, я хочу объяснить суду, в какой обстановке мы тогда работали. Тот период характеризовался большим формированием к-p организаций, диверсий, террора, шпионажа и т. п. Тогда партия дала большие полномочия органам НКВД по разгрому врагов народа, и с этой целью были учреждены тройки для уничтожения вражеского подполья, но в тот период враги народа, засевшие в руководстве органов НКВД и ряде управлений, не дали надлежащего отпора к-р элементу, а перешли на упрощённый метод ведения следствия и, как факт этого⁴⁰, имели ряд недочётов во всей области оперативной работы в органах НКВД, исходя из этих установок, в правильности которых ни мы, ни органы прокуратуры не сомневались. Тогда и провалилась работа.

Перехожу к конкретным пунктам предъявленного мне обвинения. В то время было арестовано большое количество лиц, обвинявшихся в к-p деятельности. Кто мог быть свидетелем по к-p формированиям, это только сами участники к-р формирований. Верно, в то время были ошибки, но мы не сумели разоблачить тактику врагов на оговаривание невиновных лиц, и как факт такие лица, как Жерноклюев, Сухоленцев, были оговорены и правильно освобождены. Но некоторые работники, правильно освобождая невиновных, бросились в другую крайность и без надлежащего анализа материалов освободили необоснованно лиц, о вражеской работе которых было достаточно материалов. Как, например, Гайзер, это — идейный враг, он проходил по показаниям врагов народа в Николаеве, в НКВД УССР и НКВД СССР. Он был тесно связан с Косиором. На партийной конференции его разоблачили за вредительскую работу на з-де, где он был директором, и тогда он сам на партконференции сказал: «Да, я был тесно связан с врагами народа и от них получал вражескую установку». Следствие по его делу велось не у нас, а в НКВД СССР. Здесь, в Николаеве, он дал обширнейшие показания. О нём имеется минимум 15 показаний, акт экспертизы з-да и прочие документы. План на кораблестроительном з-де из года в год не выполнялся, систематически на з-де были пожары, аварии, и завод был доведён до такого состояния, что сотрудникам УНКВД — целой группе лиц — приходилось всё время быть там, и если бы не аппарат НКВД, поддержанный обкомом, то поджогом стапелей завода завод был бы окончательно уничтожен.

Теперь о Деревянченко. Это — бывший анархист, он был тесно связан с троцкистами по институту, на него было много показаний, да и сам он не отрицал. Было много данных о проводимой им вражеской работе, и секретарь ЦК КП(б)У Бурмистенко на областной партийной конференции усомнился этим человеком, предложил партийной конференции вывести его из состава бюро. Я считаю, что Деревянченко был и есть ярый враг народа.

Я считаю также, [что] неправильно был освобождён Щербина, на которого дал показания враг народа Муклеев. Щербиной интересовались многие, в том числе и НКВД УССР, хотя Щербина и был арестован до моего прибытия в Николаев, но всё равно, в лице Щербины мы имеем врага партии и Советской власти.

Я считаю, что Муратов также был неправильно освобождён. Он был тесно связан с врагом народа Иванченко — бывш. секретарём обкома КП(б)У г. Одесса, и были полные данные о том, что Муратова специально провели секретарём горкома КП(б)У для насаждения им вражеского элемента.

Под руководством Муратова ряд коммунистов старались исключить из партии как, например, Левченко, который выступал с разоблачением порочной практики горкома и разоблачал их. На бюро обкома было вынесено решение об обследовании работы Муратова, а мне было поручено дать обкому компрометирующие материалы, и я тогда передал в обком материалы о его вражеской работе. После этого обком Муратова исключил из партии, и мы его арестовали. Муратов, как мне доложили, с первого дня его ареста без всяких принуждений стал давать показания, и никаких санкций на применение к нему мер физического воздействия и всей группы, прошедших свидетелями, я не давал, и ни от кого, и ни от них, не знал, что к ним были применены меры физического воздействия. Допрашивали действительно так, что арестованный обязан был стоять.

Если бы дело Муратова пошло в суд, то, безусловно, все свидетели осудили [бы] его вражеские действиями, а так как этого сделано не было, то Муратова освободили

Фомин, Гаврилов, Гладков и др. также были неправильно освобождены из- под стражи. Они разрабатывались годами, 6-7 лет, и арестованы были в то время вполне правильно. На них к тому времени было достаточно материалов для того, чтобы их арестовать. Имеется ряд документов, которые доказывают о причастности этих лиц к право-троцкистской организации. На заводах, где они работали, были каждый день пожары от захламлённости, от чего были колоссальные убытки. Сотрудники УНКВД целыми группами сидели на заводах и устраняли все имеющиеся недочёты. Если бы не сотрудники УНКВД, то бесконечные аварии и пожары угрожали бы уничтожению заводов. Я считаю, что эти лица — двурушники.

Малюгина освободили вполне правильно. Арестовали его по оговору, но, в основном, те данные, которые мне приходилось слышать от нач[альников] отделов и заместителя нач[альника] Управления Поясова, я считал, что аресты проводили правильно, но не отрицаю, были ошибки, когда была массовая операция.

Ионас, хотя и был оговорён, но арестован он был как эстонец на основании приказа НКВД СССР, по которому и не требовалось наличия компрометирующих материалов.

Гущин был арестован, как докладывали мне материалы, вполне обоснованно. Седнева арестовали тогда за безобразные прорывы в Госторговле. Обком не раз о нём имел суждение. С точки зрения данного периода, правильно следовало вести углублённое следствие по этим прорывам Госторговли. И неправильно было бы сказать, не привлекать его к уголовной ответственности по 98 ст. УК, хотя Седнева и подвели его же работники, которые проваливали Госторговлю, но всё равно Седнев должен был отвечать за этот участок работы.

На Бражникова были агентурные материалы, но они не были надлежаще проверены. Он был оговорен директором совхоза, а ТРУШКИН к этому директору проявил большую доверчивость и доложил Поясову дело в своём свете. Я его доклада не слушал и санкции на арест не давал.

Что касается Василенко, то по докладу нач[альника] отдела, он арестован вполне обоснованно и в соответствии с директивой НКВД УССР о развороте дел на бывш. красных партизан. И если в Днепропетровской области их было арестовано более 300 чел., то у нас было арестовано всего 2 человека красных партизан. При допросе Василенко в своих показаниях дал признания. Затем, когда поступила от Василенко жалоба, то я приказал дать мне его дело, и когда прочёл его показания, то усомнился кое в чём, увидел, что он запутался в своих показаниях, и после проверки мной на месте всех материалов, его версии, как члена к-р организации, не подтвердились, и я его освободил.

На бывш[его] председателя] горсовета Карасёва в УНКВД имелся целый ряд компрометирующих материалов. Впоследствии на него дал показание бывш. секретарь обкома Волков. Верно, будучи в служебной командировке в Киеве, мне тогда Успенский говорил, чтобы мы арестовали Карасёва, но я всячески оттягивал и не соглашался его арестовывать, так как он был депутатом Верховного Совета [СССР] и, несмотря на то, что на него было 5 показаний, мы всё же его не арестовывали. Ко мне часто обращался секретарь обкома Старыгин и говорил: «Что имеется на Карасёва?».

Я считаю, что на з-де № 200 был не обычный пожар, а диверсия, вполне естественно, взяли все компрометирующие материалы на проходящих у нас лиц и произвели их аресты, в том числе и Меламуда — старого кадрового сиониста. Его арест — не случайный. Мы тогда имели ряд материалов подрывного характера на з-де. Дело по диверсии поручили ТРУШКИНУ. Об этих арестах информировали обком. ТРУШКИН докладывал, что напали на след и давали показания именно как о диверсии.

Онищенко был арестован по личному указанию Успенского. Онищенко сам дал показание, у нас его не принуждали, ибо он направлялся в Киев. Позже было обследование его работы по обл. суду, и я считаю, что он был арестован правильно. Враг ли он или нет, но я склонен думать, что он в политическом отношении нечистоплотный. Когда Онищенко был в Киеве, он давал там показания о признании, и мы не могли не верить таким показаниям. Кроме этого, был акт обследования работы обл. суда, который также его разоблачал.

Кобцев, будучи секретарём горкома КП(б)У, на него в период следствия дали 2 показания, которые я доложил обкому КП(б)У. Обком санкционировал наши действия, считая материалы убедительными. Ведь секретарь обкома не раз сам слушал показания арестованных, как, например, Муратова, Фомина и др. По сообщению обкома, Кобцева в ЦК не утвердили, и с приездом он был арестован по этим показаниям.

Гришко проходил по данным оперативного учёта УНКВД, и я не знаю, почему вменяется в вину как попытка к необоснованному аресту. Материалы на него всё же были, и никто не может утверждать, чтобы я давал указания о сборе на него каких-то материалов. Нужно ещё учесть и то, что ныне освобождённые сейчас озлоблены за то, что они сидели под стражей.

На основании приказа НКВД СССР за № 00262 всех освобождённых требовалось взять на оперативный учёт НКВД, и как оказалось впоследствии, после их освобождения снова на заводах имели место диверсионные акты, как это отмечалось приказами Наркомата по Донбассу и в других городах Украины.

Освобождённые заявляют, что к ним применяли меры воздействия. Но ведь мы дело имели с коммунистами в большинстве, и я всё же удивлён, почему они с первых дней некоторые давали показание о признании ещё такому следователю, как Федотову, молодому, неопытному работнику. Я всё же хочу отметить, что ряд лиц по освобождении всё же не были восстановлены в партии, и это вполне правильно.

Барсуков и Мацковский были арестованы по диверсии, на которых дали несколько показаний, а из доклада ТРУШКИНА можно было видеть, что они прошли и по показаниям дела Даннекера по шпионской организации, и потому, что в деле диверсии они не были организаторами, то их в следствии 2-ой отдел присоединил к делу Даннекера. Надо думать, что по таким обвинениям арест был обоснован.

Теперь по 2-му пункту предъявленного мне обвинения. Несмотря на то, что из Центра разрешали применять физические меры к отдельным вражеским элементам, всё же агентурная работа была поставлена относительно на должную высоту. За всё время пребывания в Николаеве я, может быть, дал санкцию на применение физических мер воздействия человек на 5, как, например, Деревянченко, который, по докладу мне, бросился на следователя, а остальные, кажется, были по 3-му отделу.

По прибытии в Николаев я сразу стал проверять, какие на арестованных имеются компрометирующие материалы, и ещё до директивы ЦК, мной было много пересмотрено дел и освобождены [арестованные]. Это могут подтвердить и свидетели-сотрудники, и ГАРБУЗОВ, и комендант.

Кроме этого, целый ряд работников из руководящего состав отделов, которые были уличены [в] «как бы больше посадить», по моему настоянию были переброшены на другую работу или от меня их забирали, а мне приходилось выдвигать на руководящую работу новый состав молодых работников.

Ко мне поступали сигналы о том, что некоторые сотрудники применяют физические меры воздействия к арестованным, и по моему настоянию те сотрудники были привлечены к уголовной ответственности и преданы суду Военного Трибунала, о чём приложена справка к делу.

На оперативных совещаниях я знакомил всех сотрудников с приказами, директивами и распоряжениями НКВД УССР. Если имели отдельные случаи со стороны сотрудников, незаконные методы следствия, то я на таких сотрудников налагал дисциплинарные взыскания, поручал коменданту обходить комнаты и обязал вести наблюдение Гончарову — помощнику нач[альника] Управления.

Не было таких случаев, что если ко мне дойдут сигналы о применении к арестованному физических мер, которые бы остались безнаказанными. Может быть, мои частые отсутствия были использованы в отделах, а возможно, Поясов больше знал о незаконных методах следствия, но он мне не говорил. Если ещё присовокупить мои депутатские обязанности и обязанности как члена обкома, то я часто отсутствовал.

Я не шёл по линии Успенского, который на меня произвёл впечатление самодура. Успенский на совещании НКВД УССР на глазах всех начальников управлений демонстрировал наш протокол допроса на арестованного на 7-ми листах, который у нас не признавался, а у них признался, и требовал от меня обширных показаний от арестованных по 150 листов, а когда [я] дал реплику, что, если нет показаний на 150 листах, то мне Успенский сказал, что «есть установка Ежова и члена ЦК КП(б)У», а затем выгнал меня из кабинета совещания и сказал секретарю: «Пусть ждёт до окончания совещания». Как только закончилось совещание, мы пошли в ЦК КП(б)У для разрешения вопроса обо мне. Я сам хотел попасть в ЦК, но я не получил этой возможности, тогда Успенский предложил мне ехать к месту работы. От Успенского же была установка на арест 1000 человек, которую я не выполнил. Он меня ненавидел и на совещания вызывал Поясова, а не меня.

Я знал, что Чучман дал показания в отделе о повстанческом подполье по колхозам. Я усомнился, передопросил сам, он настаивал. Его показания перекрывались присланными из Днепропетровска. Он не сделал заявлений об избиениях, не было и этих признаков. Всё же я не доверился его показаниям и дал указание ТРУШКИНУ сначала проверить группу людей, человек 15-20, и в зависимости от полученных материалов принимать меры. Об аресте и речи не было, а ведь по его показаниям проходило более 40 человек. И как показал свид[етель] Белов, я к аресту по показаниям Чучмана отношения не имел.

После падежа 500 гол[ов] овец в совхозе, как было иначе думать, как только [не] о диверсии, ведь могли же испытания провести на 10-ти — 5-ти овцах. К этому ТРУШКИН принёс справку, что Бабаев — директор проходит по показаниям Нуринова, якобы полученную из НКВД УССР. Считаю, что для ареста и проверки факта диверсии основания были и на Бабаева, и на Садомова. Ни я, ни кто из числа членов тройки не усомнились в правдивости доказательств — признаний. И если следствием и, ещё более, на суде установлена фальсификация документов, то нести ответственность должны те, кто её учинил. Я же этого не знал. Никакого отношения к допросам Познанского, Стародубцева, Бабаева, Наместюка и др., вменённых мне, я не имел.

Сейчас я хочу перейти к 4-му пункту моего обвинения — «единоличного осуждения обвиняемых к ВМН», а затем дам пояснение по 3-му пункту. Никогда я не осуждал обвиняемых единолично. Дело Трубия рассмотрено вполне правильно. Трубий — шпион, двойник. За это и осуждён. В прошлом он примыкал к эсерам, и подвергался репрессии царской охранки, и уехал в Америку, а затем как «эмигрант» приехал в СССР. На него есть материалы, что был связан с румынской разведкой, и о том, что он являлся членом право-троцкистской организации. По этому вопросу имеются его признания. Дело Трубия было нам прислано из Москвы для рассмотрения. Когда поступили дополнительные материалы на Трубия, то мы на тройке пришли к одному мнению — «расстрелять». Докладывал это дело или Готовцев, или Зайденберг.

Харитонова решением тройки НКВД УССР была осуждена в ВМН. Ряд сотрудников, зная её, были против этого решения. После этого я позвонил в НКВД УССР и сказал, что надо пересмотреть её дело, а исполнять решение тройки нельзя. На это мне ответили: «Делайте, что хотите». В результате Харитонова была совершенно освобождена из-под стражи.

После решения тройки я помощнику нач[альника] Управления Гончарову давал некоторые дела для перепроверки начальников отделов [и] докладывать мне. Ряд дел были пересмотрены на тройке, и с ВМН заменяли на лишение свободы.

На вопросы ВТ свидетель ГОНЧАРОВ:

За всё время работы мне КАРАМЫШЕВ давал дел 20 для перепроверки материалов, имеющихся в деле. Были случаи, что ВМН заменяли на лишение свободы.

На вопросы ВТ свидетель ШЕЙНБЕРГ:

Я помню, по некоторым делам были вторичные решения тройки в сторону уменьшения меры наказания.

На вопросы ВТ свидетель ГОНЧАРОВ:

Вторичное решение тройки было с уменьшением меры наказания или прекращения.

Подсудимый КАРАМЫШЕВ продолжал пояснения по делу:

Независимо от того, что было решение тройки, я иногда приостанавливал решение и тут же давал указание доследовать дело, и после перепроверки материалов были случаи, когда тройкой совершенно прекращались дела или в сторону уменьшения меры наказания. Таким образом, я считаю, что 4-ый пункт обвинения мне предъявлен совершенно необоснованно. Не исключаю, что, видимо, в некоторых отделах этим злоупотребляли и могли вызывать осуждённых к ВМН для допроса, но мне такие случаи неизвестны и ни одного не предъявлено.

Теперь я хочу перейти к 3-му пункту предъявленного мне обвинения. Вопрос о наказании по тройке перед нами был поставлен крепко, т. к. там, в директиве, указывалось, что тройка может выносить решение только ВМН или 10 лет л[ишения]/свободы и лишь в некоторых случаях — 8 лет л[ишения]/свободы, но мы кое в чем брали на себя ответственность. За это мне Успенский звонил и по телефону сказал: «Вы бросьте либеральничать, готовьте сухари к посадке». Я тогда хотел сам поехать в ЦК, но боялся, что создадут на меня дело и будут судить.

Ни в одной директиве не говорится, что нельзя рассматривать на тройке шпионов русской, еврейской, украинской, белорусской и других национальностей, тем более по групповым делам. Специалистов вообще среди осуждённых к ВМН у нас не было, когда речь шла о профессорах, то мы их не арестовывали и не судили, несмотря на то, что были веские материалы, как, например, на профессора Смирнова, которого Военный трибунал приговорил к расстрелу, но я не хотел такие дела пропускать по тройке. Возможно, что проскочили отдельные лица, но лишь связанные с другими лицами, подсудными тройке.

Для меня непонятно ещё то, что если есть с моей стороны вина или безобразие по работе тройки, то почему же я должен нести уголовную ответственность. Ведь директивы шли одни — и мне, и прокурору.

Я должен заявить суду, что тако[го] порядк[а] [в] работе тройки, как в Николаеве, нигде не было. Мы в 5-6 раз рассмотрели меньше дел, чем другая область. Это говорит за то, что мы подходили более осторожно к арестам и только по имеющимся материалам. Верно, были отдельные ошибки, но которые нами исправлялись, — это неоднократные поездки в районы ГАРБУЗОВА для проверки.

Мне известно, что начальники УНКВД областей к концу 1938 г. были арестованы.

Комиссия во главе с Горлинским была в январе месяце, проверяли работу отделов, тройки, протоколы, повестки. После проверки состояния работы УНКВД Горлинский остался доволен и в акте отметил хорошие результаты работы, но прошел год, как два следователя составили на меня необоснованный акт о работе тройки, и я как депутат без соответствующей санкции был незаконно арестован. Указанные в акте приказы не имеют таких запрещений, которые мне вменены.

Все эти Тредохлебовы, Калужские — это ставленники Успенского, которые перебили добрую половину чекистских кадров, то же они сделали и со мной, неправильно информируя руководство.

Директива от 17 сентября о том, что тройка должна рассматривать дела до 1-го августа была, я ее знаю, ее соблюдали. Только по групповым делам могли пройти 7-8 человек или, как установлено, 11 человек. Все одиночки снимались с тройки. Из этих лиц, я припоминаю, Жаботинский — крупный кулак, участник немецкой фашистской организации, проходил по групповому делу. Нольд — кулак, участник немецкой фашистской организации, проходил по групповому делу. Рахимбаев — кулак, принимал участие в басмаческом движении, участник националистической организации, и проходил по групповому делу. Два брата Шмидт — крупные кулаки, по происхождению из семьи фабриканта, участники националистической организации, и проходят по групповому делу. Левашев — агент японской разведки. Крепель и Рейс — участники националистической организации. По этим групповым делам мы не нашли возможным одних осудить тройкой — арестованных до 1-го августа, а других, арестованных после 1 августа, чаще на одного человека, выделять или передавать дело в суд. Пусть по оперативным соображениям скажут, что так надо, то я буду виновен. Вагнер — немец, кулак, участник немецкой повстанческой организации.

Оглаш[аются] л. д. 13, 25 том 9 — повестки на Жаботинского и Чумаченко.

Подсудимый КАРАМЫШЕВ:

По повесткам нельзя судить, как подсудимые проходили — по групповым делам или одиночки, но эти все — групповые. Это можно узнать, выбрав по повесткам одинаковые номера следдела. Такова был постановка.

На вопросы ВТ подсудимый КАРАМЫШЕВ:

По вопросу показаний, которые дали в суде Зильберминц, Чайковский и Крюковский — они относятся почти в целом в бытность работы нач[альником] Управления Юрченко, но не ко мне. Показания Винницкого — неправдоподобные, в связи с чем я прошу суд разрешить мне задать вопросы подсудимому ГАРБУЗОВУ.

На вопросы подсудимого КАРАМЫШЕВА подсудимый ГАРБУЗОВ:

В 1938 г., когда Кировоград отошел к обслуживанию Николаева, я был вызван и направлен КАРАМЫШЕВЫМ в служебную командировку разобраться со следделами. В то время у них было много арестованных по директиве Успенского. На месте мной было установлено целый ряд безобразных явлений с арестами, содержанием под стражей и следствием. Я лично просмотрел более 20-ти спорных дел, донёс КАРАМЫШЕВУ докладной запиской, и кроме трёх, он распорядился освободить, а Даров им был отдан под суд и осуждён. КАРАМЫШЕВ же распорядился оттуда мне поехать в Петровский район для проверки, где я также установил необоснованные аресты, и там я освободил до 20-ти человек, на что КАРАМЫШЕВ дал согласие.

В то время было очень тяжело работать. Были иногда стычки с КАРАМЫШЕВЫМ, особенно по развороту агентурной работы, которую он всегда считал недостаточной.

С приездом КАРАМЫШЕВА работа направлялась на доказательства, не было необоснованных арестов и огульных освобождений, а когда приехал Поясов, то на партбюро заявил: «Тиха украинская ночь». Верно, я неправильно сделал, что не доложил КАРАМЫШЕВУ о таком высказывании Поясова, это только потому, что там были начальники отделов, а я был начальником отделения и предполагал, что начальники отделов ему об этом доложат.

Подсудимый КАРАМЫШЕВ:

Я хочу ещё сказать суду о том, что с 1937 г. меня стали выдвигать по должности, и с оперуполномоченного в течение 1-го года и 2-х мес[яцев] я стал начальником УНКВД. По выполнении особого задания Правительства я был награждён орденом Ленина и [имею] благодарность от ЦК ВКП(б).

Я не знал, за что меня сняли с работы, и, несмотря на то, что я требовал поставить вопрос в партийном порядке о причине моего увольнения, всё же этого не сделали, а послали в Николаев комиссию, которая сделала свой вывод, что виновны я, ТРУШКИН, ГАРБУЗОВ и ВОРОНИН.

На вопросы ВТ подсудимый КАРАМЫШЕВ:

Мацковский, Чернохатов, Комаровский, Даннекер проходили по шпионажу, с ними проходили по делу Барсукова, а с Барсуковым были связаны эти двое, т. е. Комаровский и Даннекер. Я припоминаю, как докладывал ТРУШКИН на тройке это дело, и они перекрывались и по диверсии.

На вопросы ВТ подсудимый ТРУШКИН:

Между этими арестованными была прямая связь, и это дело нужно было послать в Трибунал.

На вопросы ВТ подсудимый КАРАМЫШЕВ:

Если бы я знал, что со стороны Лейзеровского и начальника отдела в деле Бабаева и Садомова были безобразные явления с протоколами, то я бы Лейзеровского и начальника отдела арестовал бы. Печально, что ни Лейзеровский, ни Козачук ни мне, ни парторганизации об этом не сказали.

Председательствующий оглашает следующие документы, истребованные из УНКВД.

1. Сообщение 1-го спецотдела УНКВД Николаевской области от 31.XII.-[19]40г. о персональном списке и о датах ареста на 11 человек, арестованных после 1 -го августа.
2. Справка особоуполномоченного УНКВД Николаевской области от 29.XII- [19]40 г. о том, что агентурное дело «Ретивые» направлено нач[альнику] следчасти НКВД УССР 24.1.-[19]40 г. при отношении № 1243019.
3. Справка 2-го отдела УНКВД от 30.ХII-[19]40 г. о том, что во 2-ом отделе имеется копия показания Ножницкого, по которому проходят как участники к-р организации Никитченко, Чучман, Сабай и Матошин.
4. Справка на арест Бабаева с резолюциями секретаря обкома партии Старыгина о том, что на арест Бабаева он согласен, и имеется санкция прокурора Карпенко на арест Бабаева от 4-го июля.
5. Отношение 1-го спецотдела УНКВД о том, что справок на арест Садомова, Беккера и Бранта не имеется.

Проходит ли по показаниям Латынина, Ножницкого и Никитенко Садомов как участник к-p организации, проверить это не представляется возможным, т. к. следдело на Латынина находится в архиве УНКВД по Запорожской обл., на Ножницкого следдело направлено в НКВД УССР, на Никитченко находится на хранении в УНКВД Запорожской области.

Объявляется 20-мин. перерыв, после чего судебное заседание продолжается.

На вопросы ВТ подсудимый КАРАМЫШЕВ:

Протокол тройки я никогда не перечёркивал и, тем более, с целью увеличения меры наказания. Прошу суд проверить лиц, осуждённых к лишению свободы, по перечёркнутым протоколам, ес[ть] ли хоть один с повышением наказания. Я не могу сказать, кто и для чего это сделал. За сохранность протокола отвечал Шейнберг, а он утверждает, что протоколы все сдал в порядке. Следствием же и на суде не установлено в этом моей конкретной вины. Фразы ТРУШКИНУ об арестах: «Что, струсил?», — никогда не выражал, это он что-то путает.

Подсудимый КАРАМЫШЕВ:

У меня имеется следующее ходатайство. В связи с тем, что данные о работе судебной тройки, изложенные в акте комиссии, который составлялся следователем Бурдан, скрывают сущность дела и фальсифицируют положение вещей, я прошу суд: 1. Ознакомить меня с решениями суд. тройки за время с 21 сентября по 5 ноября 1938 г. 2. Приобщить к делу справку не с голыми цифрами, а с данными, которые характеризуют социальную физиономию арестованных специалистов — занимаемую должность и сущность дела, т. е. в чем обвинялись — шпионаж, диверсия и т. д.

ВТ определил:

Ходатайство подсудимого КАРАМЫШЕВА удовлетворить. Истребовать из УНКВД следующие документы:

1. Кто из 11 человек, рассмотренных тройкой УНКВД, проходил по групповым делам с арестованными до 1-го августа 1938 г.
2. Справку, кто из 46 человек (пофамильно) осуждённых относятся: а) к лицам высокой специальности, как указано в приказе НКВД СССР от 17-го сентября и 21 сентября 1938 г.; б) по каким преступлениям они проходили; в) были ли они в числе групповых дел, не подпадающих под запрещение указанных приказа и циркуляра НКВД СССР.
3. Справку, по каким преступлениям осуждены согласно имеющегося в деле акты комиссии: а) украинцев — 203 чел., б) русских — 57 чел. в) евреев — 51 чел. и г) белорусов — 19 чел., и действительно ли указанные приказы НКВД СССР запрещали осуждения тройкой лиц данных национальностей.

Подсудимый ГАРБУЗОВ по делу показал:

Первый пункт предъявленного мне обвинения, где говорится: «Применял извращённые методы ведения следствия, путем угроз и избиений добивался от обвиняемых ложных показаний», — я категорически отрицаю. Ни от одного из арестованных ложных показаний я не добивался и ни к одному из них не применял физических мер воздействия.

Показания Гаврилова — от начала и до конца лживые. Он говорит в суде о том, что его на протяжении 5-6 суток вызывали в НКВД и требовали дать показания. Этого никак не могло быть, чтобы, требуя таких от него показаний, после допроса отпускали бы его домой. О Гаврилове неоднократно был разговор на партийных собраниях. На него в УНКВД имеется дело-формуляр, и он систематически освещался. Во время допроса Степанова он дал показание на Гаврилова о его троцкистской вылазке. Кроме этого, он открыто, выступая на партсобрании, защищал троцкиста Сухановского. На Гаврилова был целый ряд агентурных сводок, которые говорили о том, что Гаврилов поддерживал тесную связь с врагами народа — троцкистами, как, например, Клигерманом, Гайем, Бородаевым и др. В УНКВД на Гаврилова имелись агентурные материалы ещё с 1930 г., он проходил по одному делу «Монтажники», и неправильно будет, как говорит агент «Герд», что эти лица и Гаврилов стали освещаться с 1937 г. Как только Гаврилов был арестован, он сразу дал показание Федотову.

Гаврилов говорит о том, что я его ударил. Это неверно. Мне трудно сейчас доказать, что я его даже пальцем не тронул, и ВОРОНИНУ хорошо известно, что я его не бил. Вообще показания Гаврилова разноречивы. Вчера, на повторном допросе в судзаседании, Гаврилов сказал, что с Фоминым в одной камере он не сидел, а на первом его допросе в судзаседании он говорил, что сидел с Фоминым в одной камере. Где ж правда?

Свидетель Гладков говорил в суде, что я часто заходил в кабинет, когда его допрашивал Танфилов, и якобы я «нажимал» на него и говорил: «Пишите», — это неверно. Я помню другое. Когда я открыл дверь комнаты, в которой Танфилов допрашивал Гладкова, то увидел, что Танфилов спал. Я не стал подходить к Танфилову и его будить, т. к. неудобно это делать при арестованном, я взял за ручку двери, хлопнул дверью так, что Танфилов проснулся.

Афанасьев говорит о том, что я, будучи на з-де, ударил его по лицу. Это неверно. Я тогда на заводе был не больше чем 10 мин. и обратно уехал в УНКВД. О случае пожара на з-де мы вызвали в УНКВД несколько человек и там производили допросы. Помню, что при допросе Афанасьева сотрудником оборонного отдела Новиковым применялись физические меры, и когда мне об этом стало известно, я доложил ТРУШКИНУ. Лично с моей стороны к арестованным и, в частности, к Афанасьеву мной никогда не применялись физические меры, кроме как я во время допросов арестованных заходил и спрашивал следователей, дают ли показания.

Свидетель Фомин вообще говорит какую-то чушь, и его показаниям верить совершенно нельзя. Он всё время путает и не привёл ни одного конкретного факта, кто и при каких обстоятельствах применял к нему физические меры. Фомин всё время был на допросе у Федотова и с первых дней дал показания. Как только его арестовали, он сразу расплакался и сказал, что «он много наделал вреда Советской власти». Я повторяю, что к Фомину никогда не применяли физических мер и угроз. Мне известно другое, что, когда Федотов допрашивал Фомина, то называл его «Леонид Павлович». В первый день допроса Федотовым Фомина Федотов доложил мне о том, что Фомин дал показание о том, что «он готовил диверсионный акт отсека на заводе». Я тогда сказал Федотову, чтобы он немедленно доложил о таких показаниях Фомина ТРУШКИНУ.

Когда Фомин дал показание о том, что он готовил диверсионный акт на з-де, я вызвал к себе Фомина и ещё переспросил его, правильно ли он дает показание, то Фомин, не задумываясь, ответил: «Да, правильно». Такой ответ для меня был вполне убедительным, и после этого стали допрашивать других.

К Чулкову я никогда не применял физических мер и не угрожал ему. Кобцева допрашивал Ганкин, и когда я зашел в комнату, где допрашивал Ганкин Кобцева, и увидел, что Кобцев пишет показания карандашом, то я подошел к Кобцеву и сказал, чтобы он писал свои показания не карандашом, а чернилами. При допросе я Кобцеву не угрожал и физических мер к нему не применял. Заявления Бондаря, которое им было написано в адрес Ежова или Вышинского, у меня не было и не могло этого быть.

Теперь я хочу сказать о Деревянченко. Будучи на областной партийной конференции, ряд партийных работников выступали против Деревянченко, и тогда же секретарь ЦК КП(б)У Бурмистенко предложил вывести Деревянченко из состава бюро, и тут же его выдворил из зала, где происходила партийная конференция. После вывода Деревянченко из состава бюро с санкции обкома КП(б)У Деревянченко был арестован. На него в УНКВД было достаточно материалов, и он с первых дней начал давать показания. Верно, я усомнился его показаниям, где он дал на ряд лиц — ответственных работников обкома, и об этом доложил ТРУШКИНУ. Когда Деревянченко допрашивал, то он говорил: «Я вам дам всё или ничего». Деревянченко давал разноречивые показания, вследствие чего нам приходилось перепроверять его показания.

Как-то во время следствия Деревянченко объявил голодовку, и когда я у него спросил, почему он объявил голодовку, то Деревянченко на это ответил: «Почему так долго ведётся следствие по моему делу?», я его тогда убедил, что скоро следствие закончим, и Деревянченко голодовку снял. Тогда же я доложил об этом ТРУШКИНУ.

Я уверен, что эта группа лиц, которые были освобождены, сговорились дать такие показания в суде и сейчас клевещут на меня.

Дудин неверно говорит о том, что он, не читая своих показаний, в НКВД УССР подписал. Когда мы его передопросили, он сам прочёл протокол допроса без очков и часть предыдущих своих показаний, которые он дал в Николаеве, он не подтвердил. Хорошо помню, что Дудин, после прочтения своих первых показаний, он сам подчеркнул карандашом то, что он отрицает, и всё то, что он подчеркнул, в последнем протоколе допроса Дудина мы не указали.

Все сотрудники, прошедшие свидетелями в данном судебном заседании, говорили о том, что я ни к одному из арестованных не применял физических мер, не угрожал им, а, наоборот, запрещал следователям избивать арестованных.

Познанского я вообще не знаю, и не знал. Мне известно о том, что он осуждён на 15 лет. Стародубцев арестован вполне правильно. По происхождению он из семьи крупного кулака, отец был дьяконом, на него было много компрометирующих материалов.

Я никогда в своей жизни преступлений не делал и не мог этого делать.

Будучи ещё на свободе, мне Федотов и Зельцман рассказывали о том, что, когда их вызывал на допрос Твердохлебенко, то он им говорил: «Если не дадите показаний на ГАРБУЗОВА, ВОРОНИНА, ТРУШКИНА и КАРАМЫШЕВА, то вас арестуют». Ни у одного из арестованных показаний я не вымогал.

Агент «Герд» впервые стал давать донесения на эту группу лиц с 29 октября 1938 г. После этого мне поступила сводка от агента «Орлова» на Стародубцева, и тогда стал вопрос о допросе Николаевского. Тогда же стал вопрос о перепроверке агента «Герд[а]» со Стародубцевой, и на её квартире было устроено подслушивание разговоров. За всё время это была единственная встреча с агентом «Герд[ом]» и то только потому, что его сводки перекрывались другими агентами.

Николаевский в присутствии Готовцева и ТРУШКИНА утверждал, что его сводки правильные, и мы в этом не сомневались.

Всё то, что я слышал, и мне было известно о подслушивании разговора между Стародубцевой и агентом «Герд[ом]», я тогда доложил Юрченко. Через некоторое время мне агент «Герд» сказал о том, что его «подозревают как агента НКВД», после чего я предложил прекратить ему посещение квартиры Стародубцевой и вести какие-либо разговоры с этими лицами. Я считаю, что все сводки, которые поступали от агента «Герд[а]», все правильные, и никто не может сказать, что его донесения неправильные. Впоследствии, когда поступил ряд сводок не только от агента «Герд[а]», но и от других агентов, стал вопрос о заведении агентурной разработки «Ретивые».

На вопросы ВТ ПОДСУДИМЫЙ ГАРБУЗОВ:

Никогда на допросе я Бондарю не угрожал, точно так же не угрожал арестом его семьи.

Подсудимый ГАРБУЗОВ продолжал свои пояснения по делу.

В период июль-август, сентябрь 1938 г. у меня было сконцентрировано около 300 дел. Работы было очень много. Требовалась большая напористость. К тому же, в то время я был секретарем партийного комитета УНКВД. Вследствие большой нагрузки по партийной линии мне мало самому приходилось допрашивать арестованных, а только перепроверять показания арестованных, и ездил для проверки дел в районы по заданию КАРАМЫШЕВА.

Показания Чулкова и Гаврилова я категорически отрицаю. Мне известно, что Танфилов, Эльзон и ряд других следователей применяли к арестованным стойки, но они были непродолжительны. Узаконено это было с приездом в командировку в Николаев работников НКВД УССР. В тот период времени, насколько мне известно, стойки арестованным применялись везде, и я считал тогда, что это мероприятие вполне законно.

Никогда от арестованных, за исключением одного случая, когда следователь дернул одного арестованного за усы, я не слышал жалоб на то, чтобы к ним применяли физические меры или угрозы, того следователя отстранили от ведения дела. Прицкера никто не избивал, помню, что он во время допроса бросился на следователя. Помню, был один случай, когда следователь Шор применил к арестованному Кузнецову физические меры, и как только мне об этом стало известно, то я доложил ТРУШКИНУ, и через 2 дня Шора откомандировали в какой-то район.

На вопросы ВТ подсудимый КАРАМЫШЕВ:

Шора я откомандировал в Скадовский район, но в связи с чем, я сейчас не помню.

На вопросы ВТ ПОДСУДИМЫЙ ТРУШКИН:

Я помню, мне ГАРЗУЗОВ говорил о том, что Шор применял к арестованным физические меры. Об этом я доложил КАРАМЫШЕВУ, и он — КАРАМЫШЕВ — откомандировал Шора в Скадовский район.

На вопросы ВТ ПОДСУДИМЫЙ ГАРБУЗОВ:

Под мою диктовку показания арестованных писать я не заставлял.

Арестованного Левицкого я в глаза не видел и знал лишь со слов Зельцмана о том, что он был резидентом.

Оглаш[аются] л. д. 244-245, том 8, заявление Левицкого от 2.IV.-[19]39 г.

Подсудимый ГАРБУЗОВ:

Никогда во время допроса Левицкого не заходил и ему не угрожал. Седнев, Жерноклюев к Левицкому не имеют никакого отношения.

На вопросы ВТ свидетель ВИННИЦКИЙ:

Левицкого я допрашивал, он дал показание, и при допросе его он говорил: «Дайте мне ещё 2-3 троцкиста, и я их уличу».

На вопросы ВТ подсудимый ГАРБУЗОВ:

Я присутствовал при разговоре Лейзеровского с ТРУШКИНЫМ. Лейзеровский высказывал какое-то сомнение, но по какому делу, я сейчас не помню.

Оглаш[ается] л. д. 48, том 7, протокол очной ставки между ТРУШКИНЫМ и Лейзеровским.

Подсудимый ГАРБУЗОВ:

В отношении кого Лейзеровский высказывал сомнение, я сейчас точно сказать не могу, возможно, что речь шла о Наместюке.

Председательствующий оглашает л. д. 47, том 7, из протокола очной ставки между обвиняемым ТРУШКИНЫМ и свидетелем Лейзеровским, где на заданный вопрос Лейзеровскому он ответил: «В ответ от ГАРБУЗОВА и ТРУШКИНА я слышал их мнение — раз обвиняемый заявляет, нужно ему верить».

Подсудимый ГАРБУЗОВ:

Такую формулировку я категорически отрицаю.

На вопросы ВТ свидетель ЛЕЙЗЕРОВСКИЙ:

Я помню, когда я с ТРУШКИНЫМ разговаривал, то в это время проходил ГАРБУЗОВ, и он тоже сказал: «Раз обвиняемый заявляет, ему тоже нужно верить». После этого, я сопоставил другие показания, и тогда ГАРБУЗОВ убедился, что верить показаниям Наместюка очень трудно.

Объявляется 10-мин. перерыв, после чего судебное заседание продолжается.

Подсудимый ВОРОНИН по делу показал:

Я не знаю, почему меня считают, что я был в должности нач[альника] отделения. Ко дню ареста я был помощником нач[альника] отделения 2-го отдела. Теперь по существу предъявленного мне обвинения. В ходе предварительного следствия я просил приобщить ряд документов, но мои ходатайства не были удовлетворены. Я просил истребовать дело Ионаса, и это было сделано только в ходе судебного процесса. Сейчас видно, что к этому делу я не имел никакого отношения и его не допрашивал.

Гаврилов проходил по показаниям Стародубцева и троцкиста Степанова, который был осуждён Военной Коллегией. На Гаврилова имелся ряд показаний, и об этом также говорилось в ряде партийных документов. Он сам написал мне показания о своей принадлежности к антисоветской троцкистской организации. Его показания не брались под сомнения. Помню, когда Гаврилов исключался из партии, и Кобцев, будучи парт, следователем, вынес своё решение о невиновности Гаврилова, и Гаврилов был восстановлен в партии.

Рукоприкладством к арестованным я не занимался, и нюхать палку я никому из арестованных не давал. Гаврилова я действительно допрашивал, и он без всяких принуждений дал показания. Стоек к нему не применяли, он сразу дал показания.

Почему отсутствуют в деле Гаврилова показания Степанова о принадлежности Гаврилова к антисоветской троцкистской организации, я могу сказать: только по одной причине, что следователь забыл это показание приобщить к делу в силу физической невозможности в то время охватить всё подробно.

Деревянченко, несомненно, является врагом народа. Основанием его ареста явилось также показание Стародубцева. Свидетель Федотов и ГАРБУЗОВ хорошо знают и подтверждают, что такие показания были, и Деревянченко даже был выведен из состава пленума партийной конференции. На Деревянченко был целый ряд материалов и по Донбассу. В прошлом он примыкал к анархистам, его сестра за диверсионную работу была осуждена к ВМН, и обо всём этом он скрыл от партии.

Гущин был арестован по показаниям Стародубцева, а впоследствии он, кажется, проходил по показаниям Гладкова.

Без санкции начальника отдела я вообще не имел права никого арестовывать, верно, я мог просить санкцию на арест, но это не значит, что по представленным мной материалам обязательно должна была быть санкция на арест. Кроме этого, все материалы перед арестом подвергались проверке по линии прокуратуры, и прокурор давал санкцию на арест.

Я хочу также сказать о том, что на всех членов партии — ответственных работников санкцию на арест также давал секретарь обкома Старыгин.

Были случаи, когда мы делали стойки арестованным от 2-х до 3-х суток, как это имело место с поджогом на з-де № 200, где имел место диверсионный акт, но в то время этим делом интересовались обком партии и ЦК КП(б)У. Нам тогда говорили, скорей заканчивайте дело, и их нужно судить.

Ряд свидетелей, как, например, Гаврилов, Чикалов, Сухоленцев, говорят о том, что я применял к ним физические меры, но это не верно, это просто оговор, не соответствующий действительности. Никаких посторонних предметов, как говорили в суде — камни, железные предметы — в комнатах, где допрашивали арестованных, не было, и об этом подтвердил комендант Крюковский.

Провокационная деятельность Деревянченко была известна многим. Он пытался опорочить таких лиц, как секретарь обкома Старыгин, и когда ему говорили: «Врёшь», то Деревянченко отвечал: «Я дам всё или ничего».

Показание Кобцева, который говорит о том, что ТРУШКИН при входе ко мне в комнату, где я допрашивал, якобы называл меня по имени-отчеству, это неверно. ТРУШКИН, за все время работы никогда меня так не называл и не мог. Меня удивляет одно обстоятельство, где говорит Кобцев о том, что когда ТРУШКИН зашёл, то нанес ему побои, а я якобы его не избивал. Спрашивается, если в моем присутствии ТРУШКИН ударил Кобцева, то почему бы мне не ударить Кобцева. Показания Кобцева от начала и до конца — лживые.

Свидетель Волков говорит о том, что якобы я во время допроса угрожал ему, требовал от него показаний на Карасёва. Это обстоятельство можно проверить, и ни в одном случае нет таких показаний, где бы Волков говорил о Карасёве.

Все прошедшие здесь, в судебном заседании, свидетели — не случайные, их специально выставили, и сейчас они оговаривают.

Я утверждаю, что агентурная разработка «Ретивые» была заведена вполне правильно. Этих лиц освещал не только агент «Герд», но и другие, как, например, «Добровольский», «Гершов» и др., которые, по-сути, перекрывают донесение «Герда».

Никогда фальсификацией дел я не занимался. Показания свидетелей, которые находились под стражей, не соответствуют действительности, всё это ложь, ни на чем не обоснован [н]а[я].

Агентурная разработка «Ретивые» была заведена мной вполне правильно, и вопреки директиве НКВД СССР она прекращена. Я считаю, что тот, кто докладывал разработку «Ретивые», подвёл наркома, и если бы глубже проанализировать, то, безусловно, эту разработку прекращать нельзя.

На вопросы ВТ ПОДСУДИМЫЙ ГАРБУЗОВ:

Волкова я допрашивал по целому ряду материалов и по акту экспертизы. О том, что якобы я выразился по поводу Конституции, как заявил об этом Волков, это неверно. Так мог сказать только враг. Я помню, на допросе Волков дал показание на Карасёва. Во время допросов я никогда и никому из арестованных не подсказывал фамилий для занесения в протокол допроса о том, что они члены к-p организации. К аресту и следствию Ионаса я не имел никакого отношения и его не допрашивал.

На вопросы ВТ ПОДСУДИМЫЙ ТРУШКИН:

Вообще, когда мне дело докладывали, я его просматривал и там, где есть моя подпись, я за это отвечаю. Верно, иногда не тщательно проверял материалы, т. к. не было времени, но основные материалы я проверял.

На вопросы ВТ ПОДСУДИМЫЙ ГАРБУЗОВ:

Там, где есть моя подпись с санкцией на арест, по таким делам я всегда просматривал материалы. Верно, тщательно я не мог проверить материалы и в иных случаях я верил своему подчинённому. На Гущина и Деревянченко я подписывал и читал их дела. Когда я был на областной партийной конференции, то о Деревянченко много говорили, и его превратили в «грязь», а Стародубцевы — это ярые враги, и рано или поздно они всё равно будут арестованы.

На вопросы ВТ ПОДСУДИМЫЙ ВОРОНИН:

Я не отрицаю, что при допросе арестованных мог с ними грубо разговаривать, но чтобы избивать их — этого не было. Бондаря я не избивал.

Протоколы допросов я всегда писал в присутствии арестованных и никогда не «уговаривал» их, чтобы они давали показания.

Я помню, что мы Гаврилова хотели завербовать для работы, но не решились, т. к. у нас вызвало сомнение, что он может быть двойником.

Показания Кобцева я категорически отрицаю.

Гладков в первый день ареста сам попросил бумагу и стал писать показания.

Я ни одного из арестованных не видел, чтобы у них от «стойки» опухли ноги. Волкова в карцер мы не сажали.

На Стародубцева было много агентурных донесений, и на основании этого он был арестован.

Оглаш[аются] л. д. 83-84, том 4, показания свидетеля ФЕДОТОВА.

На вопросы ВТ свидетель ФЕДОТОВ:

Стародубцев в своих собственноручных показаниях назвал как участников к-p организации около 20 человек, и когда я доложил ВОРОНИНУ, то он сказал: «Стародубцев должен дать ещё».

На вопросы ВТ подсудимый ВОРОНИН:

Киреев обо мне вообще ничего не говорил, он может сказать о Федоровском.

Гайзер на протяжении 2-х суток допроса написал собственноручные показания на 90 листах, и этот протокол был направлен в Киев. Я никогда не корректировал протоколы Зельцмана и Федотова.

На вопросы подсудимого ВОРОНИНА свидетель ФЕДОТОВ:

К ВОРОНИНУ я никогда не приходил корректировать протоколы допросов. Он был таким же рядовым работником, как и я.

На вопросы подсудимого ВОРОНИНА свидетель ЗЕЛЬЦМАН:

Я не знаю такого случая, чтобы к ВОРОНИНУ я и Федотов ходили корректировать протоколы допросов. Обычно корректировкой протоколов занимались нач[альник] отделения, заместитель нач[альника] отдела или нач[альник] отдела.

Председательствующий оглашает истребованные из 2-го отдела УНКВД Николаевской области для обозрения по ходатайству подсудимого] ТРУШКИНА показания Степанова, Ножницкого, Латынина, Чучмана и Гайзера.

Том 1 с материалами по делу ликвидированной к-p троцкистской диверсионной вредительской организации на оборонных заводах г. Николаева.

Страница 32 — показания Степанова Сергея Александровича от 20.ХI-[19]37 г.

Л. д. 34-35 этого же тома о вербовке Степановым в к-p организацию 19-ти человек, в том числе и Ничепорук[а].

Л. д. 153-155 — протокол допроса Иванова Б.М. от 26.1-[19]38 г. о том, что он и Гейзер были завербованы в к-p организацию Степановым.

Том 3-й с материалами по делу ликвидированной к-p троцкистской организации в Николаевской области,

Л. д. 610 — протокол допроса Ножницкого С.И. от 13.I.-[19]38 г. о том, что он является членом к-p троцкистской организации и был вовлечен Никитченко. В этом же протоколе допроса говорится, что Латынин и Чучман были тесно связаны с Никитченко и стояли на антипартийных позициях и являются двурушниками. Допрос производил Шор.

Том 14 — сборник протоколов допроса арестованных.

Страница 2938-2940 — протокол допроса Латынина И.Г. от 16.Х.-[19]38 г. о том, что он является членом антисоветской право-троцкистской организации и был завербован Никитченко. В этом же протоколе допроса указано, что Латынину стало известно от Никитченко, то им в антисоветскую право-троцкискую организацию был завербован Чучман.

На вопросы ВТ ПОДСУДИМЫЙ ВОРОНИН:

Степанов осуждён Военной Коллегией к ВМН.

В 18 часов объявлен перерыв до 9 часов утра 2-го января 1941 г.

В 9 часов утра 2-го января 1941 г. судебное заседание объявлено продолжающимся.

Подсудимый ТРУШКИН по делу показал:

С 1-го июня 1938 г. почти по день моего ареста я был в должности врид. нач[альника] 2-го отдела. При приёме мной дел я принял 298 чел. арестованных. Из этого количества арестованных осуждено 65 чел., на 30 чел. дела отправлены на особое совещание. Суд. инстанциями освобождено 14 чел., нами освобождено 45 чел. и 44 чел. прошли по делам Кировограда и Запорожья.

Ещё до ареста, будучи в Киеве в командировке, я интересовался, как по 2-му отделу справлялись со своей работой в других областях, то оказалось, в большинстве областей впоследствии было освобождено от 60 до 80 %, тогда как в Николаеве было обратное явление, поскольку мы всесторонне подходили к делам.

В Николаев приезжала комиссия по главе с зам. наркома Горлинским и обследовала работу 2-го отдела. Тогда комиссия нашла, что мы правильно вели следствие, и признала нашу работу вполне удовлетворительной. Никаких недочётов в работе не было. Тогда же был составлен акт, и об этом может подтвердить КАРАМЫШЕВ.

У нас были отдельные ошибки, но мы их быстро исправляли. Были случаи, когда мы арестовывали на основании одного показания. В то время каждый следователь имел от 15 до 18 чел. арестованных, и было очень трудно детально проработать материалы, и к тому же была спешка. Все ошибки, которые встречались в работе, мы с ними боролись, и они были предметом обсуждения на оперативных совещаниях. Больше всего имело место ошибок по 1-му отделению 2-го отдела, но мы их быстро исправляли.

Я могу привести пример по делу Роя, на которого дали показания о том, что он — кадровый троцкист, и когда мы перепроверили материалы, запросили парторганизацию, где он состоял на партийном учёте, то выяснили, что на него никаких не имеется компрометирующих материалов, после чего мы его немедленно освободили. Это говорит за то, что мы быстро реагировали и правильно подходили к делам. Этот случай был далеко до постановления ЦК [ВКП(б)] и Совнаркома [СССР].

Помню, как-то мне Киреев заявил о том, что Федоровский, допрашивая одного арестованного, обозвал его фашистом, после этого я доложил об этом случае Поясову, и после на оперативном совещании Федоровского за это ругали.

Я помню, когда из НКВД УССР приезжал Помозов и говорил, что мы неправильно освободили несколько человек, и предупредил, что за необоснованное освобождение я буду нести ответственность, как, например, это имело место с Лазовским, которого мы освободили, и Помозов сказал, что мы неверно это сделали. Я также помню, когда стоял вопрос об освобождении Левицкого и Малюгина, но освобождать этих арестованных было нельзя. Было много арестованных, которых ни в коем случае не следовало освобождать, но Юрченко — бывш. нач[альник] Управления шел по линии наибольшего освобождения арестованных.

Левицкий дал свои показания ровно через 2 часа после его ареста, а Малюгин дал показания на 2-й день, и никаких нажимов к ним со стороны следователей не было. Таких арестованных в НКВД УССР не освобождали, а направляли на особое совещание. Таких обвиняемых, насколько мне известно, в других областях не освобождали. Юрченко, по-моему, неправильно понял постановление ЦК и СНК, а отсюда и было полное освобождение из-под стражи арестованных.

Будучи членом партийного комитета, обо мне ни одного раза не ставили вопрос, что я препятствовал и не хотел освобождать арестованных. Ни на одном из оперативных совещаний мне не ставилось в вину и не говорили, что я неправильно действовал как нач[альник] отдела. Я считаю, что моё увольнение из органов НКВД было необоснованно, и считаю долгом заявить следующее.

Когда в Николаев приезжали Калужский и Твердохлебенко, то они не хотели выяснить подробно, какие имелись материалы, и обосновано ли был арестован ряд лиц. Твердохлебенко и Калужский говорили о том, что мы дела на тройку сдавали в упрощённой форме. Калужский и Твердохлебенко отнеслись формально к проверке дел и по ряду моментов подошли совершенно неправильно.

В предъявленном мне обвинении по первому пункту, где говорится, что я «производил необоснованные аресты и фальсифицировал дела», — это обвинение я категорически отрицаю и заявляю, что ни одной справки на арест я лично ни на кого не писал, а отсюда и вывод, что я не фальсифицировал дел. Верно, я подписывал постановления на арест отдельных лиц, но это я делал по докладу нач[альника] отделения, который первым подписал постановление.

На Седнева дал показание Муратов о том, что он был тесно связан с Седневым по подпольной работе и проводил вредительство по линии Никторга, засорял аппарат классово-чуждым элементом. Муратова передопрашивали Старыгин и КАРАМЫШЕВ, и он подтвердил свои предыдущие показания. Как только Седнев дал показания, с ними был ознакомлен секретарь обкома Старыгин, а затем он сказал: «Арестовать Седнева». Я считаю, что при наличии тех материалов, которые имелись на Седнева, его нужно было арестовать.

Бражников, я считаю, был арестован вполне правильно. Я помню, что к нам приходил директор совхоза Жугайло, который заявил КАРАМЫШЕВУ о том, что Бражников предлагал Жугайло примкнуть к антисоветской организации, и по этому вопросу меня тогда вызывал КАРАМЫШЕВ. На основании этого заявления мы сделали Бражникову с Жугайло очную ставку. Каких-либо следственных действий в отношении Бражникова я не производил.

По делу Василенко я также не имею никакого отношения к его аресту. Помню, что Побережный неоднократно приходил ко мне и говорил, что Василенко нужно арестовать. В то время на Василенко не было достаточных материалов, и я не согласился его арестовывать. Впоследствии Побережный показал мне санкцию на арест Василенко. На партийном собрании я выступал и говорил, что Василенко арестован неправильно, и тогда же Побережный сказал, что санкцию на арест дал КАРАМЫШЕВ, а не я. Такое выступление зафиксировано в протоколе партийного собрания, и это можно проверить.

Справку на арест Онищенко я не составлял. В томе 4, л. д. 128, в показаниях Федоровского ясно указано, что Онищенко был арестован Федоровским, и он вёл его дело, он же исправил даты в ордере на арест Онищенко и в протоколе обыска, спрашивается, какое я имел отношение к делу Онищенко? Помню, что Онищенко после ареста был направлен в Киев и через некоторое время его обратно направили в Николаев и здесь вели следствие и впоследствии его освободили.

Даннекер, Чернохатов, Барсуков, Мацковский и Комаровские были арестованы вполне обоснованно. На Барсукова и Даннекера имеются также показания Фомина, который говорит о том, что Барсуков и Даннекер являются участниками антисоветской троцкистской диверсионно-вредительской организации.

[К] Фомину никто из работников 2-го отдела физических мер не предпринимал. Я действительно производил очную ставку между Фоминым и Афанасьевым, причём это было в присутствии помощника] военного прокурора. Никто из работников «не подготавливал» Фомина к очной ставке с Афанасьевым.

На Мацковского отсутствует основной протокол допроса от 4-го августа, а также показание одного арестованного.

Если даже отбросить несколько показание Фомина, уличающее во вредительстве Барсукова, то есть показание Барсукова и ряд других, которые также уличают Барсукова в проведении вредительства. Все они были тесно связаны и друг на друга дали показания.

На Деревянченко ещё до моего прибытия в Николаев имелось много материалов, и ещё задолго до моего приезда в Николаев его хотели арестовать. На Деревянченко были показания Стародубцева, на основании чего он и был арестован. Арест Деревянченко был согласован с обкомом партии.

На Гаврилова справку на его арест я не составлял. К моменту ареста на него имелось 2 показания, и на основании их Гаврилов был арестован.

На Карасёва ещё до моего приезда в Николаев имелись показания Волкова, который в своих показаниях указал, что он завербовал Карасёва в антисоветскую троцкистскую организацию. Кроме этого, имелись показания Муратова о Фомине. Все это говорит за то, что на Карасёва и Фомина имелось достаточно материала.

Я помню, что из ЦК партии поступил запрос с просьбой выслать на Карасёва компрометирующие материалы, мы тогда составили справку на Карасёва и направили в ЦК. Санкции на его арест мы не просили, а лишь сообщили, какие у нас имеются на него компрометирующие материалы. В той справке мы указали, что на Карасёва имеется показание Седнева, но они ещё в достаточной степени не проверены и как только будут проверены, сообщим об этом дополнительно. Через несколько дней на Карасёва дали показания Оноприенко и Седнев, а затем ещё кто-то, и мы направили дополнительно о Карасёве материалы, в этот раз мы просили санкцию на арест Карасёва.

Оглаш[аются] л. д. 24-27, том 8, справка на арест Карасёва от 21.VIII-[19]38 г., подписанная ГАРБУЗОВЫМ, с резолюцией КАРАМЫШЕВА: «т. Поясову. Затребуйте санкцию на арест», на этой же справке резолюция ТРУШКИНА: «Седнева арестовать».

Л. д. 31-33, справка на Карасёва, подписанная ТРУШКИНЫМ и Зельцманом, с резолюцией Яралянца: «тов. Гольдман».

Л. д. 34-36, справка на арест Карасёва, подписанная КАРАМЫШЕВЫМ и ТРУШКИНЫМ.

Подсудимый ТРУШКИН:

В первых двух справках мы не просили арестовывать Карасёва, в октябре м-це, когда были получены показания Седнева и Оноприенко, тогда при направлении материалов мы просили санкцию на арест Карасёва.

Дудин сразу дал показания о признании, и у нас он никогда не отказывался от показаний.

Оглаш[аются] л. д. 37-39, показания Дудина от 26.XII-[19]38 г. (том 8).

Подсудимый ГАРБУЗОВ:

Муратова я не допрашивал.

На вопросы ВТ свидетель ВОЛОШИН:

Муратов дал показания на вторые или третьи сутки. Он был арестован в ночь с 12 на 13 мая.

Оглаш[ается] л. д. 49, показание Муратова от 5.II-[19]39 г. (том 8).

Свидетель ВОЛОШИН:

К Муратову никаких физических мер воздействия не применяли, он сам дал показание о признании, и во время допроса я не «подсказывал» Муратову, кто входил в состав троцкистского центра.

Подсудимый ТРУШКИН:

Я хочу пояснить суду о том, что Карасёва я никогда не видел в глаза и вообще его не знал. На арест Бабаева мы располагали показаниями Нуринова — бывшего директора института Аскания-Нова. Это показание нам прислали из Киева. В показаниях Нуринова говорилось о том, что «Бабаев — участник к-p организации».

На вопросы ВТ свидетель ЛЕЙЗЕРОВСКИЙ:

Никаких показаний Нуринова на Бабаева не было, и от Козачука таких показаний не получал.

На вопросы ВТ подсудимый ТРУШКИН:

На Бабаева из Киева поступила выписка из протокола допроса Нуринова, и Лейзеровский, будучи в р-не, мог и не знать о таких показаниях.

На вопросы ВТ свидетель ЛЕЙЗЕРОВСКИЙ:

Я утверждаю, что никаких выписок из протокола допроса Нуринова и Бабаева я от ТРУШКИНА не получал, и ТРУШКИН никогда мне не говорил о том, что имеется показание Нуринова на Бабаева.

Черновик показаний Бабаева составил Козачук, и когда он уехал, то ТРУШКИН откорректировал, и я подписал, а черновик, который составлял Козачук, я изорвал. Дата на протоколе была поставлена старая.

На вопросы подсудимого ТРУШКИНА свидетель ЛЕЙЗЕРОВСКИЙ:

Козачук уехал из Николаева 24 или 25 августа, но не позже.

Оглаш[аются] л. д. 120-121, дополнительный протокол допроса Бабаева от 27 августа 1938 г. из дела Бранта и др.

Свидетель ЛЕЙЗЕРОВСКИЙ:

После переписанного мной протокола допроса, который корректировал ТРУШКИН, мне через несколько дней ТРУШКИН предложил написать маленький протокол допроса о том, что Бабаев подтверждает свои предыдущие показания. Это я и сделал. Это делалось, видимо, для подкрепления показаний Бабаева, данных им раньше.

На вопросы ВТ подсудимый ГАРБУЗОВ:

Я лично видел выписку из протокола допроса Нуринова, но на кого он давал показания, я сейчас не помню.

Оглаш[ается] л. д. 2 из дела Деревянченко — постановление об избрании меры пресечения Деревянченко от 13.VII-[19]38 г. за подписью Богуславского, ТРУШКИНА, КАРАМЫШЕВА.

Л. д. 14 — постановление о привлечении в качестве обвиняемого Деревянченко от 2.VIII-[19]38 года по ст. ст. 54-7, 54-8, 54-11 за подписями ВОРОНИНА и ГАРБУЗОВА.

Л. д. 23-33 — протокол допроса Деревянченко от 15.VIII-[19]38 г., коего допрашивал ВОРОНИН. В этих показаниях Деревянченко указано о том, что его Лобода информировал, что участниками к-p организации являются Кобцев, Дудин, Гаврилов, Гладков, Волков и др., а всего 11 человек.

На вопросы ВТ подсудимый ТРУШКИН:

До 13 июля на Деревянченко были показания ряда лиц.

Оглаш[ается] л. д. 145 — выписка из протокола допроса Дудина от 16.VIII-[19]38 г. и л. д. 147 — выписка из протокола допроса Волкова от 15. IX-[19]38 г. о том, что им был известен как участник к-p организации Деревянченко.

Председательствующий обозревает из дела Стародубцева, истребованного для обозрения, следующие документы:

Л. д. 85 — протокол допроса Стародубцева от 15.V1I-[19]38 г., допрос коего производил Федотов. В этом показании Стародубцев на Деревянченко ко дню его ареста никаких показаний не дал.

На вопросы ВТ подсудимый ВОРОНИН:

На Деревянченко было показание Стародубцева Дмитрия, которое забрал следователь следчасти НКВД УССР Грунин и увёз в Киев.

Деревянченко дал показание на второй день. Я помню, что в начале июля Стародубцев дал собственноручные показания и в них указал на Деревянченко.

На вопросы ВТ подсудимый ТРУШКИН:

В обкоме КП(б)У тоже имеется достаточно материалов на Деревянченко, и я считаю, что он арестован правильно.

Оглаш[ается] л. д. 165 — дополнительные показания Садомова от 26. VIII-[19]38 г. из дела Бранта и других.

На вопросы ВТ свидетель ЛЕЙЗЕРОВСКИЙ:

Я действительно допрашивал Садомова и написал по указанию ТРУШКИНА маленький протокол допроса в подтверждение Садомовым предыдущих своих показаний. Этот дополнительный протокол допроса Садомов подписал. Протокол допроса Наместюка ТРУШКИН тоже откорректировал, и когда я дал на подпись Наместюку, то он не хотел подписывать и плакал. В это время я Наместюка уговаривал и говорил ему: «Не бойся, дело пойдёт в суд, и там дадите пояснение», после чего Наместюк подписал протокол допроса.

Оглаш[ается] л. д. 69 — показание Наместюка от 30.VI-1938 г., допрос коего производил Лейзеровский, в этом протоколе допроса в конце указано: «На следующем допросе вы в этом будете разоблачены».

На вопросы ВТ свидетель ЛЕЙЗЕРОВСКИЙ:

Эту концовку в протоколе допроса Наместюка я сделал по указанию ТРУШКИНА.

Подсудимый ТРУШКИН:

Это — наглая ложь со стороны Лейзеровского. Ни о какой «концовке» по делу Наместюка я Лейзеровскому не говорил.

Оглаш[ается] л. д. 204, том 5, показание свид[етеля] Лейзеровского.

Свидетель ЛЕЙЗЕРОВСКИЙ:

Протокол допроса по делу Бранта корректировал ТРУШКИН, затем я его переписал, дал на подпись, и Брант подписал. Бранта допрашивали на протяжении 4-5 суток, и он подписал.

На вопросы ВТ подсудимый ТРУШКИН:

Показание Лейзеровского, где он говорит, что «можно ли на Наместюка выделить материалы и направить в Нарсуд», — это чепуха, и во время допроса Наместюка Лейзеровский не мог говорить Наместюку: «Подписывайтесь, а в суде расскажите, как было».

ВТ определил:

Вызвать для повторного допроса свидетеля Фомина.

Объявляется 20-мин. перерыв, после чего судебное заседание продолжается.

На вопросы ВТ свидетель ФОМИН:

На Чернохатова я не давал никаких показаний, а на Барсукова я что-то говорил, но что, я сейчас не помню, т. к. в то время я был в плохом состоянии.

Оглаш[аются] л. д. 225-229 — выписка из протокола допроса Фомина от 3.VI-[19]38 г. из дела Даннекера и др.

Свидетель ФОМИН:

Я был арестован 20.VII-[19]38 г., а до этого меня в НКВД не допрашивали. Почему имеется мой протокол допроса от 3-го июня, я не знаю. Меня впервые начали допрашивать в день ареста, т. е. 20-го июля 1938 г.

На вопросы ВТ свидетель ФЕДОТОВ:

Я действительно с ГАРБУЗОВЫМ допрашивал Фомина, но когда точно, даты не помню.

На вопросы ВТ подсудимый ГАРБУЗОВ:

Я помню, что Фомина я допрашивал в августе месяце, а когда он точно был арестован, я сейчас не помню.

На вопросы ВТ свидетель ФОМИН:

Собственноручные показания я дал на 8-ые сутки. Я помню, что во время допроса мне Федотов, ГАРБУЗОВ и ВОРОНИН дали список лиц и сказали, чтобы я их указал в своих показаниях. На этом допросе присутствовал ТРУШКИН.

На вопросы ВТ подсудимый ТРУШКИН:

Это неверно, при допросе Фомина я не присутствовал.

Оглаш[аются] л. д. 230-236 — дело Даннекера и других.

Свидетель ФОМИН:

Вообще таких показаний я не давал, и дать не мог, их редактировали Федотов, ГАРБУЗОВ и ТРУШКИН.

До 20 июля меня никто в УНКВД не вызывал и не допрашивал.

Я не помню, чтобы Мацковской и Чернохатов проходили по моему протоколу допроса. Перед допросом я видел 2 списка — один был написан чернилами и второй — от машинки. Оба эти списка мне предъявляли.

Оглаш[ается] л. д. 60 том 9, где указано, что Фомин был арестован 20 июля 1938 г.

На вопросы ВТ подсудимый ГАРБУЗОВ:

Протокол допроса от 3-го июня, который находится в деле Даннекера, могли попутать дату допроса, и я считаю, что это опечатка.

На вопросы ВТ свидетель ФОМИН:

Я говорил ТРУШКИНУ, ВОРОНИНУ, ГАРБУЗОВУ, Зельцману о том, что меня неправильно арестовали, то они отвечали: «Всё равно живым от нас не уйдешь».

На вопросы подсудимого ВОРОНИНА свидГетель] ФОМИН:

ВОРОНИН и Федотов мне приносили список лиц, написанный от руки, и Федотов говорил: «На, тебе список и выпиши, кого ты завербовал».

На вопросы ПОДСУДИМОГО КАРАМЫШЕВА свидетель ФОМИН:

КАРАМЫШЕВ меня не допрашивал, но когда я дал «показания», то меня вызвали к КАРАМЫШЕВУ, и тогда я КАРАМЫШЕВУ жаловался на то, что ко мне следователи применяли физические меры.

Подсудимый КАРАМЫШЕВ:

Я хочу пояснить суду о том, что Фомин собственноручно написал на моё имя заявление, в котором просил вызвать его на допрос, и он расскажет о своих преступлениях. Никаких жалоб от Фомина ко мне не поступало.

С согласия подсудимых ВТ определил:

Освободить от дальнейшего присутствия в зале суд. заседания свид[етеля] Фомина.

Подсудимый ТРУШКИН:

Я хочу пояснить и ещё о том, что в начале августа 1938 г. на з-де № 200 был совершён диверсионный акт, то на второй день из НКВД УССР прилетел самолётом один сотрудник, и тогда стали допрашивать Фомина, Афанасьева, Даннекера, Бабенко и других лиц. Кроме этих лиц, были причастны специалисты высокой квалификации, но их выделили из настоящего дела, и они на тройку не пошли.

На вопросы ВТ подсудимый ТРУШКИН:

Во время допроса к Фомину относились исключительно хорошо. Он на очной ставке в присутствии помощника] военного прокурора говорил сам без всякого принуждения.

На вопросы ВТ подсудимый ТРУШКИН:

Чучман был арестован по телеграмме, присланной из Днепропетровска. В то время я находился в Киеве, и когда я приехал, то мне КАРАМЫШЕВ сказал, чтобы Чучмана в Днепропетровск не направляли, а вели следствие сами в Николаеве, и тогда Чучман был оставлен.

Сначала Чучмана допрашивал Федоровский. Впоследствии Ножницкий дал на Чучмана показание. На допросе Чучман дал собственноручные показания, где говорилось о том, что он «насаждал повстанческие кадры на случай войны с СССР». Впоследствии Чучман дал показания на ряд лиц, в связи с чем Белову было дано указание перепроверить показание Чучмана, но он вместо этого арестовал лиц, ни в чём не виновных. Кроме этого, Белов содержал под стражей на протяжении одного года совершенно невиновного человека, на которого Белов утерял следственное дело, и когда нашли это дело в его же кабинете, то арестованного освободили. За это на Белова было наложено 20 суток ареста.

Как только были получены первые показания от Чулкова, я сразу доложил КАРАМЫШЕВУ. Ознакомившись с показаниями, КАРАМЫШЕВ усомнился в этих показаниях и сказал: «Нужно всыпать за то, что оговаривает людей». После этого я действительно на допросе ударил Чулкова один раз по щеке за то, что он оговорил 2-х человек, после чего Чулков отказался от своих показаний.

Показания Белова не соответствуют действительности. Об аресте этих лиц было моё указание и Поясова, но это уже после того, как я имел показание Чучмана о его признании.

Оглаш[ается] л. д. 125, том 4, показание Федоровского от 17 января 1940 г.

На вопросы ВТ подсудимый ГАРБУЗОВ:

Меня вызывал Поясов, и по его указанию я выезжал в Херсон для проверки для арестованных по Ново-Троицкому району. В то время в Херсоне был Киреев, и мы вместе просматривали дела. Из 20-ти человек арестованных я тогда предложил Кирееву освободить, кажется, 17 человек, а три человека не освободили, так как на них действительно были материалы.

Об аресте этих лиц было официальное отношении за подписью ТРУШКИНА и Поясова. Подлинника отношения об аресте 20-ти человек я не видел, а видел копию, когда возвратился в Николаев. Все эти лица были арестованы на основании показаний одного человека.

На вопросы ВТ подсудимый ТРУШКИН:

Я действительно давал санкцию на арест по Ново-Троицкому р-ну, но после того, как мне были доложены материалы Белова и Федоровского.

Объявляется 10-минутный перерыв, после чего судебное заседание продолжается.

Подсудимый ТРУШКИН:

Я ещё хочу пояснить Трибуналу по разработке «Ретивые». Об этой разработке я впервые узнал только на следствии и на задаваемые мне вопросы: «Что вам известно о разработке "Ретивые»?», я тогда ответил, что ничего не знаю. По этому вопросу меня допрашивал Грунин. Я тогда удивился, почему вдруг меня вызвал на допрос Грунин, тогда как меня всё время допрашивал Точилкин. На допросе Грунин обращался со мной грубо, набрасывался с кулаками на меня, составил протокол допроса и сказал: «На, подпиши протокол допроса о том, что ты спровоцировал агента “Герд[а]”. Я отказался подписать этот протокол и потребовал, чтобы вызвали прокурора, но этого не сделали.

29 октября я написал заявление прокурору, в котором указал, что мне неправильно ставят в вину агентурную разработку «Ретивые». Верно, мне было известно, что в УНКВД имеется разработка «Ретивые», и я читал сводки агента «Герд[а]».

На вопросы ВТ подсудимый ТРУШКИН:

С агентом «Герд[ом]» я встретился до дня моего ареста. В беседе с этим агентом я действительно говорил, что нужно систематически освещать Гаврилова, Гладкова и др., но о том, чтобы «сгущать» краски, я этого не говорил.

Оглаш[аются] л. д. 256-257, протокол допроса Николаевского от 19.III-[19]40 г.

Подсудимый ТРУШКИН:

Это показание Николаевского не соответствует действительности. Я прямо говорил на следствии, что или «Герд» провоцирует следствие, или следствие провоцирует «Герда». Никакого нажима на «Герда» не было.

Докладную записку на имя заместителя] наркома я действительно составлял в начале июля месяца на основании материала «Герда», но ещё с «Гердом» к тому времени не встречался. Вторая докладная записка от 29 июля была составлена мной, но также исключительно из поступивших материалов от агента «Герд[а]».

Оглаш[аются] л. д. 147-152, докладная записка нач[альника] УНКВД Юрченко от 22.VII-1939 г. на имя зам[естителя] наркома Кобулова.

Подсудимый ТРУШКИН:

Эту докладную записку составлял Юрченко, но до этой докладной записки была ещё одна на имя заместителя] наркома.

Оглаш[ается] л. д. 156, том 9, из протокола допроса Николаевского.

Подсудимый ТРУШКИН:

Я писал докладную записку на имя заместителя наркома, но ещё тогда у меня с агентом «Герд[ом]» встреч не было. Я помню, что докладную записку писали не только с поступивших сводок агента «Герд[а]», но и сводок агентов «Иванова» и «Гершова». Я утверждаю, что на этих лиц были сводки «Иванова», одна из которых была обнаружена у меня на квартире во время обыска.

Свидетель ВОЛОШИН:

Я хочу суду сказать о том, что по 3-му отделу была сводка агента «Антонова», который сообщил, что, возвращаясь с Дудиным на грузовой автомашине из Одессы, слышал от него антисоветские разговоры, точно их сейчас воспроизвести я не могу, т. к. не помню, но эту сводку можно истребовать из 3-го отдела.

На вопросы ВТ подсудимый ТРУШКИН:

Были в отдельных случаях «стойки» арестованным от 1 до 3 суток, но это в том случае, если была необходимость. Эти «стойки» были ещё до моего приезда в Николаев.

Левицкий дал показание на 2-ые сутки, а Малюгин — на 3-тьи сутки. На Левицкого материалы оформлял Зельцман.

После приезда из Киева Юрченко он занял резкую линию на освобождение арестованных и тогда предложил Левицкого и Малюгина освободить. Лозовика я освободил, хотя он и не дал дополнительных показаний об отказе от своих предыдущих показаний. Верно, я не хотел освобождать Лозовика, но Зельцман, выступая на партсобрании, сказал, что я сопротивляюсь и не хочу освободить некоторых арестованных, и тогда же он сказал о Лозовике. Я помню, что на Лозовика были материалы по Запорожью.

Бражникова я не освобождал и никакого отношения к его делу не имел.

По делу Ионаса были материалы из Донбасса о том, что он, будучи помощником] командира по хозчасти дивизиона, выдал для питания красноармейцев непригодные консервы и мясо, но это Ионас отрицал. Впоследствии мы проверили все материалы и, согласовав с Поясовым, мы Ионаса освободили.

К Волкову, Сухоленцеву, Деревянченко, Кобцеву, Жерноклюеву и другим я никогда не давал указаний ВОРОНИНУ, чтобы он применял к ним физические меры воздействия. Показание свидетелей, допрошенных в суде, я категорически отрицаю. За всё время я помню 2 случая, когда от арестованных поступили заявления о том, что к ним применялись физические меры, и когда мне стало об этом известно, то я сразу доложил КАРАМЫШЕВУ, и Шор был откомандирован. На каждом оперативном совещании я говорил и предупреждал следственный аппарат, что за побои арестованных будут привлекаться к ответственности.

Я действительно хранил у себя совершенно] секретные документы, но это было всего одну ночь. Я взял их для того, чтобы написать в Наркомат и доказать о моей невиновности в предъявленном мне обвинении.

Председательствующий оглашает по ходатайству подсудимого ТРУШКИНА протокол допроса Чучмана — л. д. 149-162 из сборника протоколов допроса арестованных по 2-му отделу, 3-му отделению, том VI, истребованного для обозрения. Протокол допроса датирован 5.VII-1938 г., допрос Чучмана производили Федоровский и Танфилов. Из этого протокола допроса видно, что Чучман был завербован в антисоветскую организацию нач[альником] полит, отдела Ново-Троицкой МТС Цвилем Петром, кроме этого, со слов Никитченко, Чучману стало известно, что Садомов является активным участником антисоветской повстанческой организации, и что в совхозе Садомовым была создана повстанческая диверсионная группа под руководством Ковалева в составе 15 человек.

Оглаш[ается] л. д. 22 из дела Бранта и др. — постановление об избрании меры пресечения Садомову от 29 июня 1938 г. за подписями Федоровского, ТРУШКИНА и Поясова.

Подсудимый ТРУШКИН:

Садомов был арестован на основании собственноручных показаний Чучмана.

Председательствующий оглаш[ает] л. д. 112-113, том 1, показания Федоровского, в которых говорится о том, что ему в беседе с Зельцманом стало известно, что ТРУШКИН представил дело Марковского (по з-ду № 200) на тройку как арестованного и увязанного с делом Даннекера и др. до 1-го августа, тогда как пожар на заводе был фактически 2-го августа.

Оглаш[ается] л. д. 184-187, протокол допроса Шора от 2.IХ-[19]39 г.

На вопросы ВТ подсудимый ТРУШКИН:

По вопросу ареста Бурова и Решетняка мне ничего не известно.

Оглаш[ается] л. д. 194-196, том 4, протокол допроса Шора.

На вопросы ВТ подсудимый КАРАМЫШЕВ;

Трубий в своём заявлении просил вызвать его на допрос. В то время он отказался от своих показаний. Когда я его вызвал и спросил, кто писал заявление, то он стал отказываться, а затем сознался и сказал, что он написал это заявление с провокационной целью. Как его допрашивал Поясов в Херсоне, мне не известно. Я лично допрашивал Трубия по заданию НКВД УССР, и после получения от него показаний сообщил НКВД УССР. Шор не говорил мне, как и когда допрашивал Поясов Трубия.

Оглаш[аются] л. д. 34-35, том 4, показания свид[етеля] Шклярова.

На вопросы ВТ подсудимый ТРУШКИН:

Я поверил заявлению директора совхоза Жугайло о том, что его Бражников пытался завербовать в антисоветскую организацию, и на этом основании дал распоряжение арестовать Бражникова. Через некоторое время в июле м-це выделился из 2-го отдела сельхозотдел, и Бражников был передан вместе с материалами в сельхозотдел.

Шкляров действительно приходил ко мне по ряду дел и говорил, что нужно кое-кого освободить, но т. к. не было никаких документов, кроме их показаний, то я не хотел освобождать, а потом я командировал в район ГАРБУЗОВА, и когда он привез оттуда положительные отзывы о них, то мы часть освободили. Это неверно говорит Шкляров, что я не хотел освобождать Немченко.

На вопросы ВТ свидетель ФЕДОТОВ:

Дело Муратова вел ВОЛОШИН. Мне известно, что Муратов дал показание на 2-ые сутки. Я иногда был на подмене у Волошина, когда он допрашивал Муратова.

Оглаш[ается] л. д. 83, том 4, показания свид[етеля] Федотова.

На вопросы ВТ свидетель ФЕДОТОВ:

О том, что Муратову угрожали и хотели его избить, об этом мне рассказал Шкляров.

В 17 часов объявлен перерыв до 20 часов.

В 20 часов суд. заседание объявлено продолжающимся.

Председательствующий оглашает из дела Наливайко (истребованного для обозрения) следующие документы:

Протокол допроса Наливайко от 29-го августа, допрос коего производил Винницкий. Наливайко от своих предыдущих показаний отказался.

Протокол допроса Сенюрина от 10-го августа 1938 г., где он указывает, что Наливайко является членом к-p организации.

Протокол допроса Гайзера, который отрицает показания Сенюрина и Наливайко.

Постановление о прекращении дела Наливайко.

На вопросы ВТ подсудимый ТРУШКИН:

Дело Наливайко велось не 2-ым, а 3-тьим отделом, и 2-ой отдел ни к вопросу ареста, ни к следствию по делу Наливайко не имеет [отношения].

ВТ определил:

Возвратить дело Наливайко в 1-ый спецотдел У НКВД для хранения в архиве.

Председательствующий обозревает из дела по обвинению Муратова, истребованного для обозрения, следующие документы:

Л. д. 1-2 — два постановления от 11 .V-[19]38 г. о начатии следствия и об избрании меры пресечения. Первое постановление — за подписью Зельцмана, ТРУШКИНА и Поясова и второе — за подписями: Волошина, ТРУШКИНА и Поясова.

На вопросы ВТ подсудимый ТРУШКИН:

Хотя подпись на этих постановлениях и моя, но я не знаю, почему так получилось, ибо я ll.V-[19]38 г. в Николаеве ещё не работал, а приехал 1-го июня 1938 г.

На вопросы ВТ подсудимый ВОЛОШИН:

Я помню хорошо, что Муратов был арестован в ночь с 12 на 13-ое мая, в то время ТРУШКИНА в Николаеве ещё не было, а он приехал в Николаев 1 .VI— [19]38 г. Я предполагаю, что подпись ТРУШКИНА на постановлениях от 11.V-[19]38 г. получалась потому, что в момент оформления постановлений Толкачеву — бывш[ему] нач[альнику] IV отдела — на подпись не дали, а затем, когда прибыл ТРУШКИН, и дело нужно было оформить, то дали ТРУШКИНУ, и он подписал.

Оглашается из дела Муратова:

Л. д. 6 — постановление от 10.VI-[19]38 г. о конфискации у Муратова оружия за подписями Зельцмана, ВОРОНИНА и ТРУШКИНА.

Л. д. 67 — заявление Буранова от 8.V.[1938 г.] о зажиме Муратовым самокритики в совхозе, где он был начальником политотдела.

Л. д. 80 — выписка из постановления Николаевского горпартактива от 12-14 июля 1937 г. на Муратова о проверке его связей с врагами народа Вегером и Манюриным.

Л. д. 111 — заявление Левченко от 19.III-[19]38 г. о Муратове на имя инструктора ЦК КП(б)У тов. Рудакова. Из этого заявления видно, что Муратову была известна к-p вылазка бывш[его] секретаря ГПК, и он на это не реагировал и никому не донёс, самостраховщик.

Л. д. 124 — выписка из протокола партсобрания НКИ от 3-4 января 1938 г. об исключении Левченко из партии.

Л. д. 127 — протокол допроса Бородько.

Л. д. 191 — собственноручные показания Муратова от 15.V-1938 г.

Л. д. 260-161 — протокол допроса Муратова от 20.VIII.[19]38 г., где он дает показание о Карасёве как член[е] к-p организации.

Л. д. 267 — протокол допроса Барткевича.

Л. д. 269 — протокол допроса Сухоленцева, допрос коего производил Зельцман.

Л. д. 276 — протокол допроса Жерноклюева.

Л. д. 278 — протокол допроса Муратова, который подтверждает предыдущие свои показания.

Л. д. 282 — протокол допроса Гущина от 17.Х.[19]38 г., в этих показаниях Гущин говорит о том, что Муратов — член право-троцкистской организации. Допрашивал Зельцман.

Протокол допроса Нудина, который дает показание на Сухоленцева, Волкова и других.

Л. д. 342 — протокол допроса Муратова, допрос коего производил Зельцман.

Протокол допроса Седнева от 5.Х.[19]38 г., где говорится о том, что он вовлечен в к-p организацию Карасёвым. Допрашивал Зельцман.

Л. д. 431 — постановление за подписями ВОРОНИНА, ТРУШКИНА и Поясова о направлении дела Муратова в НКВД УССР.

Л. д. 435 — протокол допроса Муратова от 26.XII-[19]38 г., который отказался от своих предыдущих показаний.

Постановление от 26.VI.[19]39 г. о прекращении дела Муратова за подписями Зельцмана, Побережного и Юрченко.

Председательствующий обозревает из дела Бондаря (истребованного для обозрения) следующие документы:

Л. д. 1-2 — два постановления от 2.VIII-1938 г. о начале предварительного следствия и об избрании меры пресечения Бондарю, подписаны ВОРОНИНЫМ и ТРУШКИНЫМ.

Л. д. — протокол допроса Бондаря. В этих показаниях Бондарь указал 5 человек, которые являются членами к-p организации.

Л. д. 18 — протокол очной ставки между Бондарем и Богуславским.

Протокол допроса (очная ставка Бондаря с Афанасьевым), которую проводили ТРУШКИН и ВОРОНИН.

Протокол очной ставки Бондаря с Барсуковым от 25.VIII.[19]38 г.

Протокол очной ставки Бондаря с Базилевичем, производил Зельцман.

Протокол очной ставки Бондаря с Чернохатовым, производил Зельцман.

Л. д. 163 — протокол допроса Чернохатова, который даёт показание на Афанасьева.

Л. д. 170 — протокол очной ставки Даннекера с Фоминым от 2.Х.[19]38 г.

Протокол допроса Афанасьева, который указывает, что ему со слов Фомина известно, что Бондарь является членом к-p организации.

Постановление о выделении из дела Бондаря материалов на 9 человек, в том числе Фомина.

На вопросы ВТ подсудимый ТРУШКИН:

Бондарь был тесно связан с Афанасьевым. Фомин давал показания на Даннекера и тоже был тесно связан с ним. Дело Фомина нельзя было направить на тройку, т. к. он — инженер.

Председательствующий обозревает из дела Афанасьева (истребованного для обозрения) следующие документы:

Л. д. 1-2 — постановление о начале следствия от 2.VIII.[19]38 г. и об избрании меры пресечения Афанасьеву.

Л. д. 23-24 — протокол допроса Афанасьева от 5.VIII.[19]38 г., допрос коего производили Купный и Заикин. В этом протоколе допроса указано, что Афанасьев был завербован в троцкистскую организацию Меламудом, с его же слов Афанасьеву были известны как участники этой организации Фомин, Барсуков, Бондарь, Голяков, а всего 8 чел.

Л. д. 50-56 — протокол допроса Афанасьева от 3.VIII-[19]38 г., допрос коего производили ГАРБУЗОВ и заместитель] облпрокурора Карпенко. В этом протоколе допроса Афанасьев указал, что ему со слов Меламуда известны члены троцкистской организации Фомин, Барсуков, Бабенко, Бондарь, а всего 9 человек.

Л. д. 86 — протокол допроса Афанасьева от 14.XII.1938 г., в котором на заданный Афанасьеву вопрос, входят ли в состав троцкистской организации Даннекер и Мацковский, на что Афанасьев ответил, что ему о принадлежности Даннекера и Мацковского к троцкистскому подполью ничего не известно.

Дело Афанасьева было направлено в суд, и он был оправдан.

Председательствующий обозревает из дела Базилевича (истребованного для обозревания) следующие документы:

Протокол допроса от 8.VIII.[19]38 г., 17.VIII.[1938 г.], 19.VIII.[19]38 г., где Базилевич признаёт себя виновным в участии в диверсионном акте по заводу и дал ряд лиц. Базилевич по суду оправдан.

Подсудимый ГАРБУЗОВ:

У меня есть ходатайство в части того, чтобы истребовали собственноручные показания Фомина, которые можно разыскать во 2-ом отделе УНКВД.

Подсудимый ТРУШКИН:

Я прошу Трибунал истребовать собственноручные показания Чучмана, а также истребовать из ЭКУ НКВД УССР показания Бабаева и Нуринова.

ВТ определил:

В ходатайстве подсудимых ГАРБУЗОВУ и ТРУШКИНУ об истребовании собственноручных показаний Фомина и Чучмана, а также показание Нуринова и Чучмана — отказать, т. к. по этим обстоятельствам имеется достаточно материалов.

Объявляется 10-минутный перерыв, после чего суд. заседание продолжается.

Председательствующий оглашает:

1. Справку секретариата УНКВД о том, что акта комиссии обследования работы отделов УНКВД за период работы бывш[его] нач[альника] УНКВД КАРАМЫШЕВА в УНКВД не обнаружено.
2. Список на 11 человек, осуждённых особой тройкой УНКВД Николаевской обл. в 1938 г., кои были арестованы с 1.VIII-[19]38 г.
3. Список на 46 чел, осуждённых в 1938 г. тройкой УНКВД Николаевской обл., кои могли быть включены в акт от 18.1.1940 г. как специалисты.
4. Отношение УНКВД от 2-го января 1941 г. с разъяснением о приказе № 00606 НКВД СССР и циркуляра НКВД СССР № 189 от 21 сентября 1938 г. о категории лиц, дела на коих не подлежали рассмотрению особых троек.

ВТ определил:

Указанные документы приобщить к делу.

На вопросы ВТ подсудимый КАРАМЫШЕВ:

Мурин — агент польской разведки — перешел нелегально границу.

Я просил бы Трибунал проверить всех этих лиц не по повесткам особой тройки, а по актам вынесенных приговоров, там точные данные, за что каждый осуждён.

Подсудимый ТРУШКИН:

Я хочу Трибуналу пояснить о том, что Барсуков не был специалистом, а эта должность относится к обыкновенному служащему. Сам Барсуков высшего образования не имел.

ВТ определил:

Истребованные для обозрения дела Гладкова, Чикалова, Бондаря, Меламуда, Базилевича, Носова, Гущина, Гаврилова и Муратова возвратить в 1-ый спецотдел УНКВД Николаевской обл.

Дела на Фомина, Афанасьева, Ионаса, Онищенко, Деревянченко и Стародубцева Дмитрия приобщить к данному делу и возвратить таковые по миновании надобности.

Председательствующий спрашивает подсудимых, чем они могут дополнить судебное следствие.

Подсудимые: КАРАМЫШЕВ, ТРУШКИН, ГАРБУЗОВ и ВОРОНИН судебное следствие ничем не дополнили и таковое объявлено законченным.

Председательствующий предоставил подсудимым поочередно последнее слово.

Последнее слово предоставлено ПОДСУДИМОМУ ВОРОНИНУ:

Преступником я никогда не был, и никакие условия не заставят меня делать преступление. Меня оклеветали свидетели, вызванные на суд.

Происхожу я из рабочей семьи, отец — мельник, в тяжёлых условиях жизни приобрёл специальность механика и с этой работы пошел на работу в органы НКВД. В 1921 г. я работал у кулаков, добывая кусок хлеба на пропитание.

В 1921 г. вступил в комсомол и в 1931 г. был принят в партию. В 1929 г., будучи в погранотряде на румынской границе, был секретарём КСМ организации своего подразделения.

В 1930 г. меня как хорошего работника направили для работы в органы НКВД. Сначала я был помощником коменданта, а затем перевели на оперативную работу, где за хорошую работу по вскрытию к-p организаций был дважды награждён. В 1936 г., работая в Спартаковском районе, мною была вскрыта к-р фашистская организация. За успешное выполнение заданий я был премирован 2-х месячным окладом зарплаты. В сентябре 1937 г. мной было много вскрыто различного рода к-p ячеек, и за разгром врагов народа я был представлен к высшей награде. Одно время был избран секретарём парторганизации УНКВД. За всё время я не имел ни одного партийного взыскания. Вот вкратце мой этап жизни.

Показания свидетелей — граждан, впоследствии освобождённых, опровергнуты здесь, в судебном заседании, свидетелями — сотрудниками НКВД.

Я хочу сказать о том, что разработка «Ретивые» помогла моему аресту. Я считаю, что агентурное дело было заведено вполне правильно и это предусмотрено приказами НКВД СССР. Предварительное следствие мне не предоставило возможности до конца ознакомиться с делом, и лишь здесь, перед самым началом судебного заседания, я смог только кое с чем ознакомиться.

В отношении ареста Деревянченко я могу сказать, что он был арестован вполне правильно. На его арест была дана санкция секретаря ЦК КП(б)У Бурмистенко. В чем же здесь моя вина? Точно так же и по другим делам, где я нахожу, что арест их был вполне правильным. Бывш[ий] заместитель наркома Горлинский, будучи здесь, в Николаеве, делал обследование и признал работу 2-го отдела удовлетворительной.

По вопросу применения физических мер воздействия к арестованным я хочу сказать чистосердечно, что никогда ни одного не ударил. Я работал честно, добросовестно, и то, что мне партия доверяла, я думаю, что всё выполнял так, как от меня требовалось. Я заявляю суду, что в этот период следствия, когда работы было много, у нас был недостаток оперативных работников, которые бы хорошо знали следственную работу, а два работника совершенно не были знакомы с оперативной работой. Верно, ошибки были, но разве они от меня зависели. Совсем не так. Преступлениями я никогда не занимался. Я прошу суд при вынесении приговора учесть ту обстановку, в которой тогда приходилось работать.

На протяжении 11-летней работы я безупречно работал, был честным большевиком, и теперь в силу выдвинутых мне клеветниками обвинений я предстал перед судом.

Я прошу суд дать мне возможность быть полезным для нашего общества.

Последнее слово предоставлено ПОДСУДИМОМУ КАРАМЫШЕВУ:

Я до сего времени не пойму, за что я арестован, и считаю, что никакого преступления у меня нет. Будучи сейчас в тюрьме, я много думал, думал всё, что угодно. Всё то, что я когда-то считал священным — оно оказалось наоборот. Верно, могли быть отдельные недостатки, но нужно учесть тот период времени — в органах НКВД оказалось большое количество врагов, которые вместо правильного руководства пошли по вражеской линии, и как результат этого имело[сь] много ошибок не только у нас, но и в других местах.

Я хочу сейчас остановиться на том, что из себя представляет Николаев. Здесь активно работали английская, немецкая, японская и польская разведки, особенно польская. Над созданием этих организаций работали иноразведки очень много, и в тот период было очень трудно ориентироваться. В 1938 г. мы арестовали двух консулов — бразильского и датского, которые оказались разведчиками иностранного государства, занимавшимися шпионской деятельностью на протяжении 10 лет. Здесь же, на крупных заводах, особенно кораблестроения, были засорены классово-чуждым элементом. Здесь же была родина Троцкого, который в то время насадил довольно солидное количество троцкистов.

Здесь нами был арестован крупный агент японской разведки Ремер, который был прислан сюда для шпионской деятельности. Вообще в тот период мы имели большой размах по уничтожению врагов, но всё равно их разведка так работала, что не успели ещё поставить на заводе [им.] Марти агрегат, как уже стало об этом известно в иностранной прессе. Кроме этого, можно привести ряд таких примеров, и тогда требовалась от органов НКВД большая работа по разгрому врагов народа, борьба с различного рода шпионами иностранных разведок. Спрашивается, за что же меня судят, когда мы, работая ежедневно до 6 часов утра, боролись с различного рода врагами.

За всю работу, проведённую нами, ряд сотрудников был награждён различными наградами.

Я хочу сказать, что из себя представлял Чучман. Это — бывший офицер, состоял на службе в польской дефензиве, и он организовал на Днепропетровщине повстанческую организацию. Я считаю, что на него было достаточно материалов, и его не только [не] нужно было освобождать, а только расстрелять.

Ряд осуждённых тройкой, на них вполне правильно были оформлены дела. Это люди, имеющие плохое социальное прошлое, которые помимо этого занимались шпионской работой, бывшие перебежчики, поляки, немцы, имеющие долголетнюю практику шпионской работы.

Я хочу сказать, что нет таких директив, которые бы говорили, что дела обычных специалистов-шпионов нельзя рассматривать тройкой. Выводы следствия о том, что судебная тройка рассматривала не подсудные ей дела, являются, как это показал весь ход судебного следствия, несерьёзными и абсурдными. Следствие базирует это искусственное обвинение на 2-х пунктах, а именно: что судебная тройка рассматривала дела на арестованных после 1-го августа 1938 г., и что судебная тройка вопреки якобы приказу за № 00606 рассматривала отдельные дела на «специалистов высокой квалификации».

В ходе судебного следствия установлено и на основании показаний облпрокурора Ланчуковского, что судебная тройка действовала правильно и в соответствии с общепартийными установками и указаниями органов НКВД.

Судебная тройка действительно рассмотрела несколько дел на 10-11 человек арестованных после 1-го августа 1938 г., но это было по двум причинам. Во-первых, эти люди проходили по групповым делам, как это уже установлено в ходе судебного следствия, и суд. тройка, исходя из госуд. интересов, не сочла нужным выделять на них материалы в отдельное производство. Во-вторых, все эти люди изобличались в крупнейших преступлениях, как, например, шпионаж, активное участие в националистическом, повстанческом движении, и являлись крупными кулаками, помещиками, политбандитами, как, например, Жаботинский, Шмидт, Крепель и ряд других.

Директива НКВД СССР № 00606 комментируется следствием произвольно и на основании тенденциозно подобранных данных. В этой директиве говорится конкретно о том, что судебные тройки не должны рассматривать дела на профессуру, инженеров и врачей, и в то же время подчеркивается, что должны и обязаны рассматривать дела на лиц, которые изобличаются в шпионской и вредительской диверсионной работе.

Судебная тройка, как это установлено в ходе судебного следствия, не рассматривала дела на профессуру, научных работников, инженеров, врачей и вообще не рассматривала дела на сколько-нибудь заметных общественных деятелей. Верно, судебная тройка рассматривала отдельные дела на агрономов и учителей, причём это было человек 7, и суд. тройка тогда руководствовалась тем, что дела на всех этих лиц возвратились к нам из Москвы с прямым предложением рассмотреть их на заседаниях судебной тройки. Эти лица не подпадают под действия директивы НКВД СССР. Гайст, Бондаренко, Чучман, Мурин и другие являются кулаками, белыми офицерами и политбандитами. Многие из этих лиц проходили по общим групповым делам.

Решения судебной тройки немедленно направлялись в Киев и Москву, причём наши решения расценивались как правильные, о чём здесь уже говорили свидетели Ланчуковский, Шейнберг, Готовцев и Ефремов. Эти же свидетели показывали о том, что суд. тройка устанавливала такой порядок рассмотрения дел, который исключал возможность серьёзных ошибок. Я считал и считаю, что судебная тройка действовала вполне правильно и в интересах государственной безопасности.

В результате наших мероприятий, проведённых по линии судебной тройки, мы создали и добились того, что оборонные заводы стали не только выполнять, но и перевыполнять государственные задания и планы по товарной продукции.

Судебное следствие выяснило и установило совершенную несостоятельность предъявленного мне обвинения и свидетельских показаний, 99 % всех допрошенных по делу не предъявили мне никакого обвинения и выступали в мою защиту.

Судебное следствие установило, что я никогда преступной деятельностью не занимался, а что я, наоборот, всю свою сознательную жизнь боролся с преступниками и врагами, отстаивая позиции партии и советской власти, за что меня избрали депутатом Верховного Совета [УССР] и наградили высшей наградой — орденом Ленина.

На предварительном следствии некоторые сотрудники говорили, что я недоступен, ведь это абсолютно ни на чем не основано. Будучи в Ленинграде, я был избран 2-ым секретарем партийного комитета УНКВД. Здесь, в Николаеве, несмотря на то, что у меня был фонд наградных 12000 рубл., я расходовал в месяц 18000 рубл. Это говорит за то, что я чутко прислушивался к нуждам сотрудника и никогда не слышал упрёка [от] сотрудника.

Я — жертва, и партия не нуждается в такой жертве, а поэтому и я прошу меня оправдать.

В 4 часа ночи 3 января 1941 г. объявлен перерыв до 10 часов утра 3.1-1941 г.

В 10 часов 10 мин. 3.1-1941 г. судебное заседание продолжается.

Последнее слово предоставлено ПОДСУДИМОМУ ГАРБУЗОВУ:

Сам я — выходец из пролетарской семьи. Отец всю жизнь был рабочий, брат находился в Красной армии. В малом возрасте я стал жить самостоятельно, т. к. отец умер. Уже будучи 15-тилетним, я вступил в ряды комсомола, а затем был принят в партию.

В начале 1934 г. я был мобилизован обкомом партии для работы в органы НКВД. Будучи на работе в органах НКВД, мной был вскрыт ряд к-p организаций, за что неоднократно я был премирован. Кроме оперативной работы, я также принимал активное участие в партийной общественной работе. Одно время я был секретарём парторганизации УНКВД. Мной была вскрыта террористическая к-p организация, которая ставила своей целью покушение на жизнь маршала Советского Союза Ворошилова, и все эти 9 человек Трибуналом были осуждены к ВМН. Был также ряд других дел, по которым мной вскрыты на объектах к-p ячейки.

Прибыв в УНКВД, я застал в 2-ом отделе большое количество арестованных, которые сидели продолжительное время без допросов. Несмотря та тяжёлую тогда обстановку, мной быстро был взят упор быстрого оформления следственных дел. Верно, было много арестованных, на которых не было компрометирующих материалов, и я сразу же принимал все меры к быстрейшему оформлению на освобождение. Много дел было и объективных, которые быстро были закончены, и арестованные приговорены к ВМН.

Незаконных арестов с моей стороны не было. Фальсификацией следственных дел я не занимался, а, наоборот, я всесторонне анализировал каждый факт и делал соответствующие выводы. Вымогательством показаний от арестованных я не занимался, хотя один свидетель Фомин и говорит, что я требовал от него показаний.

Наоборот, если мне приходилось встречать искусственное создание кем-либо дел, я немедленно об этом докладывал нач[альнику] УНКВД, и как факты, будучи в командировках в тот период времени в районах, мне пришлось увидеть со стороны нач[альников] райотделений НКВД Мартыненко, Дарова и Лившица фальсификацию следственных документов по делам арестованных, необоснованно арестованных, на что я реагировал и по моему докладу нач[альнику] УНКВД КАРАМЫШЕВ отдал под суд указанных начальников] РО НКВД, и они осуждены Трибуналом.

Ряд свидетелей, прошедших в суд. заседании — сотрудников НКВД — дали правдивые показания суду, а ряд свидетелей — граждан — озлоблены и дали несправедливые показания.

Верно, были отдельные недочёты в работе и у меня, но они быстро мной исправлялись. Я дни и ночи сидел, допрашивая арестованных, каждый факт анализировал, и благодаря моей упорной работе я добился хороших результатов. У меня нет ни одного арестованного, которого я бы необоснованно арестовал. Я был честным коммунистом и преданно работал и прошу меня оправдать.

Последнее слово предоставляется ПОДСУДИМОМУ ТРУШКИНУ:

Родился я в г. Керчь, про[ис]хожу я из рабочей семьи. Уже с детства я начал самостоятельно жить и помогал матери. В 1919 г. я уже принимал активное участие против белогвардейских банд — Махно, Григорьева и др. Принимал участие по разгрому Деникина и до 1921 г., будучи в Красной Армии, боролся за восстановление Советской власти. В 1921 г. я был направлен на работу в органы ЧК- ГПУ, где и работал до моего ареста.

За весь период моей работы в органах НКВД я много ликвидировал к-p организаций. Лично мной был разоблачён как враг народа бывш. секретарь Черниговского обкома партии Маркитан. За всю безупречную мою работу я много раз награждался НКВД СССР и НКВД УССР.

1-го июня 1938 г. я прибыл на работу в Николаев. В то время я принял 171 чел. арестованных, их коих часть была арестована обоснованно, а часть неправильно, и через некоторый промежуток времени мы немедленно освободили ряд арестованных.

Верно, в то время мне были известны отдельные недочёты в оформлении следственных документов. Мне также стало известно, что рядом работников применялись незаконные методы следствия, и как только мне стало об этом известно, я принял решительные меры к устранению таких безобразий и на оперативных совещаниях я говорил, чтобы ни в коем случае к арестованным не применяли физические меры воздействия.

Как недочёты в работе могу сказать, что в отдельных случаях мы арестовывали по одному показанию, но такие моменты быстро исправляли и арестованных освобождали.

Я прошу суд учесть и обратить внимание на то, что я честно здесь говорю и ничего не скрываю. Фальсификацией следственных материалов я не занимался. Для меня сейчас ясна вся картина, после того, как в процессе судебного заседания я ознакомился с материалами следствия. Бурдан — следователь следчасти НКВД УССР пристрастно отнёсся ко мне. Я не хотел один раз подписывать один протокол допроса, т. к. в нём фиксировалось то, чего не было.

На Бранта, Садомова и др. лиц было вполне достаточно материалов к их аресту, но, возможно, моя вина заключалась в том, что я, доверившись своим подчинённым, не проверил, что не хватает, что необходимо было проделать. Но, как факт получилось, что там ещё много недоставало материалов.

Я хочу сказать, что Фомину и Афанасьеву были созданы нормальные условия, они совершенно не подвергались никаким побоям или нажиму на них. Они добровольно сами рассказывали следователю, и никто не требовал от них к-р организации. Мы верили их показаниям и впоследствии по этим показаниям мы произвели аресты.

Я никогда преступлений не делал. За весь период моей работы я честно и преданно относился к работе. Я являюсь явной жертвой и прошу меня оправдать.

В 12 ч. 15 мин. ВТ удалился на совещание для вынесения приговора.

В 11 часов 45 мин. 4.1.[19]41 г. оглашён приговор, осуждённым разъясняется сущность приговора, порядок и срок его обжалования.

ВТ определил:

Меру пресечения осуждённым: ТРУШКИНУ — оставить прежнюю — содержание под стражей. ГАРБУЗОВА из-под стражи освободить под подписку о невыезде с места жительства. КАРАМЫШЕВА из-под стражи освободить. ВОРОНИНУ — оставить прежнюю — содержание под стражей.

В 12 час. 10 мин. судебное заседание объявлено закрытым.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЮЩИЙ
ВОЕННЫЙ ЮРИСТ 1 РАНГА           Гурьев

СЕКРЕТАРЬ
ТЕХНИК-ИНТЕНДАНТ 1 РАНГА       Миляков

ГДА СБУ, ф. 5, on. 1, спр. 67990, т. 13, арк. 111-266 зв. Оригинал. Машинопись на бланке.