Телеграмма посла Франции в СССР Ж. Эрбета в МИД Франции о встрече с Н. Н. Крестинским. 26 ноября 1930 г.

26 ноября 1930 г.

Входящая телеграмма (копия)
Шифровальный отдел
№ 654-672

Москва, 28 ноября 1930,16ч2.
Получена 28-го в 16ч15

Ссылаюсь на Ваше письмо № 347.

Сегодня я зачитал Крестинскому фразу из «Известий», на которую Вы ссылаетесь: «самые грязные источники антисоветской лжи с «Матэн» во главе, находятся на содержании у Детердинга». Кроме того, я обратил его внимание на тот факт, что в зале судебных заседаний и в том числе в дипломатической ложе распространялась листовка с текстом статьи Максима Горького, в которой можно прочитать, например, следующее: «Пуанкаре-война, Бриан, Черчилль, Болдуин и прочие авантюристы на службе капитала охотно пошли навстречу целям русских хищников и мошенников».

Я также зачитал Крестинскому заключение передовицы из вчерашнего номера «Известий»: «На скамье подсудимых сидят вредители-специалисты. Они держат ответ перед пролетарским судом. Но на исторической скамье подсудимых сидят Пуанкаре, Бриан, французский генеральный штаб, интервенты всех мастей и рангов, от которых рано или поздно история потребует ответа».

Наконец, я напомнил о бесконечных ежедневных выпадах советской прессы против французского правительства и видных французских деятелей. Я добавил, что эта систематическая кампания, которая длится уже многие месяцы и которая сначала была направлена в основном против Тардье, потом против Фландена и сейчас против Пуанкаре, впрочем, ни на один миг не обделяя своим вниманием и Бриана, эта кампания производит во Франции впечатление, которое негативно отразится на франко-русских отношениях. Возвращаясь к заявлению, которое Крестинский сделал мне 23-го ноября и в котором он мне говорил, что «здесь совершенно не желают конфликта, ни тем более разрыва с Францией» (см. мою телеграмму № 640), я сказал ему, что, если правительство СССР не желает обострять свои отношения с Францией, необходимо покончить с этими свирепыми нападками в прессе.

Крестинский ответил мне, что он не понимает, почему у нас такое разное отношение, с одной стороны, к французской прессе, которая еще недавно печатала «всевозможные оскорбительные речи» про советского посла в Париже, и с другой стороны, к прессе советской, которая должна была бы молчать в то время, как процесс по обвинению в государственной измене вызывает здесь волнение у широких кругов населения.

Крестинский повторил, что во время дела Кутепова на все протесты советского посла в Париже французскому правительству, последнее заявляло о независимости французской прессы. «Советская пресса тоже независима», — заявил Крестинский, при этом спрашивая меня, как мы могли «допустить», чтобы представители СССР без всякой на то причины стали объектом подобных нападок.

В ответ я зачитал Крестинскому отрывок из сегодняшней передовицы «Известий», в котором излагается следующее мнение об обвиняемых, якобы участвовавших в заговоре с французским правительством: «О непосредственных встречах с правящими кругами французского империализма им не приходилось даже мечтать». Я заметил, что это совершенно точное утверждение прекрасно подчеркивает ничтожную ценность заявлений, сделанных обвиняемыми. Эти люди никогда не видели во Франции ни одной руководящей личности. Они только передают слухи из вторых и третьих рук. Более того, по своим собственным признаниям, эти люди были неблагонадежными чиновниками, которые в течение как минимум трех лет систематически боролись со своим правительством. Как же можно им доверять теперь, когда они обвиняют французов? В завершение я заметил, что в показаниях обвиняемых нет ничего, что может вызывать волнение в широких массах, на которое ссылался Крестинский.

Я добавил, что речь не идет о том, чтобы обсуждать свободу совести, о которой пишут газеты в СССР. Но дело заключается в том, что в наших странах пресса играет различную роль. Во Франции пресса не обязывает правительство, и во время дела Кутепова французское правительство однажды действительно опубликовало коммюнике, в котором говорилось о том, что оно не разделяло определенные обвинения, распространяемые в прессе. Напротив, в СССР в силу, возможно, спонтанной, но от этого не менее жесткой дисциплины коммунистических журналистов, пресса обязывает правительство и партию, на которой это правительство основывается, так как она выражает мнение исключительно партии и правительства. В основном именно по этой причине французы не могут оставаться безучастными к систематическим нападкам советской прессы, в особенности к тем, которые публикуются в «Известиях», печатном органе, настолько близком правительству. Тон советской прессы убеждает их в том, что СССР как государство настроено против них.

Крестинский ответил: «Мы не можем запретить газетам писать о процессе».

Я ответил, что я пришел к нему не с целью просить советское правительство что-либо запрещать, так как мы являемся сторонниками свободы, но для того, чтобы попросить его не настраивать население против Франции.

Крестинский сказал, что никаких директив в этом направлении не было.

Я закончил встречу, заявив Крестинскому, что я не прошу его соглашаться со мной. Моей целью было сообщить ему об опасности.

Затем я попросил Крестинского объяснить мне следующие слова, произнесенные председателем суда 26-го ноября в ответ на вопрос Рамзина: «Мы с Вами уговоримся, что имена лиц, находящихся на официальной службе в Москве, Вами полностью не называются, а только называется первая буква, до закрытого заседания, где полностью будут расшифрованы эти псевдонимы».

Так как на процессе речь идет только о «французских агентах», я обратил внимание на то, что слова председателя <суда> как будто указывают на служащих нашего посольства.

Я спросил у Крестинского, какие имеются доказательства, чтобы выдвигать подобные обвинения.

Он мне ответил, что слова председателя были, конечно, направлены на то, чтобы не дать обвиняемым произносить полностью имена, и что до окончания процесса советское правительство не может предоставить никаких доказательств.

«По завершению процесса, — заявил Крестинский, — мы посмотрим, будет ли у нас какая-то информация для Вас».

Заместитель наркома иностранных дел говорил в таких терминах, которые позволяют предположить, что есть намерение предъявить обвинение некоторым служащим посольства. Я приложил все усилия, чтобы предостеречь его от этого в интересах истины и отношений между двумя странами.

Наконец, я попросил Крестинского разъяснить мне, чтобы я мог проинформировать свое правительство, объясняются ли сложности, которые в последнее время возникают здесь у французов с различными сделками, не связанными друг с другом причинами, или же они являются результатом какой-либо общей инструкции, запрещающей давать заказы французам, продлевать им контракты, и т. д.

Крестинский ответил, что подобных инструкций не было, но что сделки с участием французов, безусловно, испытывали на себе влияние советского декрета от 20-го октября, который в свою очередь явился ответом на французский декрет от 3-го октября (лицензии на импорт).

Крестинский намекнул на заявление, сделанное советским государственным флотом г-ну Лонгу, в котором он отказывался продлить контракт с французскими судоходными компаниями (несмотря на то, что в сентябре он сам предложил новый текст контракта).

Я повторил, что французский декрет от 3-го октября совершенно не является враждебным по отношению к СССР, в то время как советский декрет от 20-го октября, напротив, причиняет явный вред интересам французов. Затем я привлек внимание Крестинского к полному отсутствию принципа взаимности, которое будет иметь место в отношениях между нашими двумя странами в случае, если после отъезда Лонга у Франции не останется больше ни одного представителя ее коммерческих интересов в СССР, в то время как у СССР во Франции будет продолжать свою работу торговое представительство, не говоря о представителях различных советских организаций.

Крестинский заявил, что советское правительство желает продолжать вести дела с Францией, но в ответ мы ничего для него не делаем. На это я возразил, что нельзя в этом обвинять Францию, когда ею было куплено советских товаров на 600.000.000 франков, в то время как Советский Союз купил продукции меньше чем на 150.000.000 франков.

Я сказал Крестинскому, что, если правительство СССР считает, что экономические и политические отношения с Францией для него не представляют интереса, начиная с того момента, когда мы пытаемся постепенно восстановить торговый баланс, было бы лучше открыто заявить о своих намерениях, не создавая совершенно излишних происшествий.

Крестинский отказался рассматривать ситуацию в таком свете, но при этом не дал мне никаких заверений относительно французских интересов.

К изложению моей встречи с Крестинским необходимо добавить следующие замечания.

Все члены посольства энергично заявляют о том, что они никогда не совершали ни одного из действий, которые обвиняемые приписывают так называемым агентам французского генерального штаба в Москве, и что они никогда не имели отношений с обвиняемыми, которым эти так называемые агенты якобы передавали инструкции или просили у них сведений. Нет ничего, что могло бы подвергнуть сомнению их заявления. Поэтому я не вижу никакой возможности позволять выдвигать обвинения против наших сотрудников. Буду Вам признателен, если Вы выскажете мне Ваше мнение по этому вопросу.

Сами признания обвиняемых, как я об этом сказал Крестинскому, создают у меня впечатление, что некоторые из них занимались явной провокацией, когда ездили в Париж и искали поддержки и финансирования. Неведение, в котором пребывало на этот счет советское правительство в течение двух лет, мне кажется тем менее объяснимым, что решающие встречи некоторых из обвиняемых в Париже имели место после Донецкого процесса, то есть в то время, когда советская полиция пристально следила за «вредителями» и за их заговором.

Наконец, все события, при которых мы присутствуем, кажется, указывают на то, что речь идет о целой серии мер и махинаций, призванных заставить нас любыми средствами отказаться от режима <...>, так как если этот режим будет сохранен, пусть даже только в одной стране, он неизбежно будет служить примером, и большинство иностранных правительств в итоге примут меры для борьбы с советским демпингом и для выравнивания их коммерческого баланса с СССР, что в свою очередь положит конец той системе, благодаря которой СССР, получая заграницей деньги необходимые для укрепления своего режима и развития вооружения, может сколько угодно вести опасное коммерческое наступление на рынке той или иной страны.

Я не считаю, что мы можем уступить давлению со стороны советского правительства. Несколько слов, которые Крестинский обронил о французском ответе на меморандум Довгалевского, позволяют думать, что именно таково намерение Департамента.

Жан Эрбет

Архив Министерства иностранных дел Франции. Ф. Политическая и коммерческая переписка (1914-1940), серия Z, Европа, СССР (19301940), 117СРСОМ.Д. 1269. Л. 69-88. Машинописный текст телеграммы, полученный из шифровального отдела, копия того времени, подпись машинописью. Штамп Департамента политических и торговых дел с датой «28 нояб. 1930» и вписанным от руки номером о сдаче в архив «z 619-20 s/ d5». На Л. 86 два идентичных штампа Департамента политических и торговых дел с датой «29 нояб. 1930» и вписанным от руки номером о сдаче в архив «z 619-20 s/d5».