Протокол судебного заседания Военного трибунала войск НКВД Киевского округа по делу Г.И. Гришина-Шенкмана, Г.А. Тимошенко, Ф.Г. Игнатенко, М.З. Глузмана, Л.У. Кондрацкого, М.М. Соснова, В.И. Гирина, Д.В. Левченко и Ш.В. Винокурова
27 июня – 4 июля 1939 г.
Дело №[40] 1939 г.
ПРОТОКОЛ
СУДЕБНОГО ЗАСЕДАНИЯ
1939 года, Июня 27 дня, Военный трибунал войск НКВД Киевского округа в помещении Житомирского Облуправления НКВД, в закрытом судебном заседании в составе:
Председательствующего военюриста 1 ранга ВАСЮТИНСКОГО
членов: ст[аршего] политрука КОСМАЧЁВА и т. ПИЛИПЕНКО
при секретаре - военном юристе ДАВИДЗОНЕ
без участия сторон
рассмотрел дело № 1939 г. по обвинению быв[ших] сотрудников Житомирского Облуправления НКВД:
1. ГРИШИНА-ШЕНКМАНА Григория Иосифовича по ст. ст. 54-1 п. «б» и 54-11 УК,
2. ТИМОШЕНКО Григория Антоновича по ст. 206-17 п. «б» УК,
3. ИГНАТЕНКО Феликса Гавриловича по ст. ст. 206-17 п. «б», 104 ч. II и 108 ч. 1 УК УССР;
4. ГЛУЗМАНА Михаила Захаровича,
5. ГИРИЧ Владимира Ивановича,
6. ВИНОКУРОВА Шимона Вениаминовича,
7. СОСНОВА Менаша Мошковича,
8. КОНДРАЦКОГО Леонида Устиновича по сг. 206-17 п. «а» УК УССР,
и
9. ЛЕВЧЕНКО Даниила Власовича по ст. ст. 206-17 п. «а» и 104 ч. I УК УССР.
В 11 час. 30 мин. Суд[ебное] заседание объявлено открытым.
Секретарь докладывает, что подсуд[имые] ГРИШИН-ШЕНКМАН, ТИМОШЕНКО, ИГНАТЕНКО, ГЛУЗМАН, ГИРИЧ и ЛЕВЧЕНКО находятся под стражей и в суд они доставлены.
Подсуд[имые] КОНДРАЦКИЙ, ВИНОКУРОВ и СОСНОВ находятся на свободе и в суд явились.
Вызвано по делу 33 свидетеля. Из них явились следующие: ПАНШИН, ГОЛУБЕВ, ПЕТРОВСКИЙ, КОРОТЧЕНКО, МОРДУШЕНКО, ФЕЛЬДМАН, РО-ТЕНБЕРГ, МАЛАХОВ, ШЕМПЕР, ТЕРЗМАН, ГНЕННАЯ, КУРОЧКА, ВЫ-ГОВСКИЙ, МАЛОРАЦКИЙ, КЛИМОВ[1], АГАПОВ, СТРУГАЧЁВ, ЛЕЙФМАН, ВАСИЛЬЕВ, РАДИОНОВ, КАРПИЛОВСКИЙ и ЛУКЬЯНОВ.
Причины неявки свидетелей Островского, Малахова, Лазоркина, Масликова и Ювженко выясняются.
Свидетель МИНЦ вызван из Полтавы и ещё не прибыл.
Свид[етели] Евтушенко, Бойченко, Томин[2] находятся в отпуску, о чём представлены справки.
Свид[етели] Люльков, Манько и Томин[3] находятся под стражей в тюрьме г. Киева и не были выданы администрацией тюрьмы для доставки в суд в связи с тем, что эти лица перечислены содержанием за Военной Коллегией Верховного] суда Союза ССР.
Стороны обвинения и защиты в суд не вызывались.
Председательствующий удостоверяется в самоличности подсудимых, которые о себе показали:
ГРИШИН-ШЕНКМАН Григорий Иосифович - родился я в 1903 г. в гор. Днепропетровске[4], в семье кустаря-химика. Отец до революции занимался мыловарением, а после революции он работал в артели мыловаром.
Я сам служащий. До службы в НКВД я учился и некоторое время работал. Образование у меня незаконченное среднее. Я учился по 1920 год на вечерних архитектурно-строительных курсах, ушёл я с 4 курса. Женат, имею одного ребёнка. Под судом я не был. По национальности я еврей, гражданства СССР. С 1936 г. я был членом партии, а сейчас должно быть я исключён. Партбилет у меня отобран при аресте.
Последнее время я работал врид заместителя] нач[альни]ка 3[-го] отдела НКВД УССР. Звание - капитан госбезопасности. В РККА я не служил. В органах НКВД я служу с 1920 г. до дня ареста. Репрессированных родственников у меня нет.
Копии обвин[ительного] акта и определения подготовительного заседания ВТ мне прочли 21.6.[19]39 г.
ТИМОШЕНКО Григорий Антонович - рождения 1905 г. Место рождения в обвинительном акте указано неправильно. Родился я в селе Коржевая У майского р[айо]на Киевской области в семье крестьянина. Отец был бедняком, ничего он не имел.
Я сам вместе с отцом занимался сельским хозяйством.
В РККА я служил с 1928 по 1930 год. В органах НКВД я служил с 1930 г. Звания не имею.
Был кандидатом в члены партии, билет у меня забрали при аресте, а исключён ли я — не знаю.
По национальности я украинец. Образования не имею никакого. Грамоте я обучался уже в армии. Под судом я не был.
За время службы в НКВД я никаких взысканий не имел. Репрессированных родственников у меня нет.
Копии обвин[ительного] акта и определения подготовительного заседания ВТ мне прочли 20 или 21 июня.
ИГНАТЕНКО Феликс Гаврилович - родился я в 1906 г. в м. Орынин Каме-нец-Подольской области в семье крестьянина-бедняка. По национальности я украинец, гражданства СССР. Образование у меня за 4 класса. Был я кандидатом в члены ВКП(б) с 1931 г. Партбилет у меня отобран при аресте. В РККА я служил с 1928 по 1931 г., в погранчасти. В органах НКВД я служил с 1931 г. до дня ареста. Звания не имею.
Последние 3 месяца перед арестом я был начальником внутренней тюрьмы, а до того я работал вахтером и затем - помощником] нач[альника] внутренней тюрьмы.
Под судом я не был, взысканий имел одно, ещё от быв[шего] заместителя] нач[альника] УНКВД Гришина.
Я холост. Репрессированных родственников у меня нет.
Копии обвинительного] акта и определения подготовительного] заседания ВТ мне прочли 22 июня.
ГЛУЗМАН Михаил Захарович[5]. Я родился в 1903 г. в селе Сальково Хащеватского[6] р[айо]на Одесской обл[асти]. По национальности я еврей, гражданства СССР. Отец мой раньше был рабочим-электриком, работал он на сахзаводе, а в настоящее время он — пенсионер.
В РККА я служил с 1919 по 1922 г. С 1922 г. я служил до ареста в органах НКВД с перерывом в 4 года, которые я работал слесарем на заводе. Звание мне не присвоено. С 1930 г. я был членом ВКП(б), а в 1938 г. меня из партии исключили. Я женат, имею двоих детей - 14-ти и 2-х лет. Репрессированных родственников у меня нет. Под судом я не был. За время службы в органах я взысканий ни одного не имел.
Копню обвин[ительного] акта и копию определения подготовительного] заседания ВТ я прочёл 23-го июня 1939 г.
ГИРИЧ Владимир Иванович - 1911 г. рождения. Родился я в м. Яготин того же района Полтавской обл[асти] в семье рабочего, и сам я всё время был рабочим.
С 1926 г. я был членом ВЛКСМ. В РККА я служил с 1933 по 1935 г. по призыву.
В НКВД я служил шофёром Особого отдела в Новоград-Волынске. Взысканий я не имел. Под судом не был. О взыскании я узнал вчера, при ознакомлении с делом, но я раньше и не знал о нем. Звания не имею.
Репрессированных родственников у меня нет, кроме родственника по жене: муж сестры моей жены арестован в мае 1938 г.
Образование у меня за 7-милетку.
Копии обвин[ительного] акта и определения ПЗ ВТ я читал 23.6.[19]39 г.
ЛЕВЧЕНКО Даниил Власович, родился в 1911 г. в селе Пигановка Троицкого р[айо]на Донецкой обл[асти]. Происхожу я из семьи крестьян-бедняков. Отца у меня давно нет, сам я был членом колхоза.
В РККА я служил с 1933 по 1935 г. В органах НКВД я работал надзирателем с 1936 г., только последние 2 месяца я был ст[аршим] надзирателем. Взысканий я не получал.
Под судом я не был, репрессированных родственников у меня нет. Образования у меня нет, я малограмотный.
Копию обвинительного акта и определение подготовительного заседания Трибунала мне прочли 23 июня 1939 г.
За время работы во внутренней тюрьме мне звание не присваивали.
КОНДРАЦКИЙ Леонид Устинович - рождения 1909 г., родился в с. Ромодан того же района Полтавской области. Отец был крестьянином-бедняком, а после революции он работал кузнецом в г. Киеве. Я сам - тоже рабочий, работал я литейщиком на заводе «Ленкузня» в гор. Киеве.
В РККА я служил с 1931 по 1933 год. В органах НКВД я служу по настоящее время с 1933 г. Звание мне присвоено сержант Госбезопасности. По национальности я украинец. Под судом не был, женат. За время службы в НКВД я имел одно взыскание в мае 1938 г. за то же самое дело, которое Вы сегодня разбираете. Имел я 15 суток ареста.
Репрессированных родственников у меня нет.
Копию обвин[ительного] акта и копию определения подготовительного] заседания ВТ я читал 25 июня 1939 г.
ВИНОКУРОВ Шимон Вениаминович. 1890 г. рождения, родился в г. Звенигорода того же района Киевской области в семье учителя. Сам я с 13 лет служу всё время. Последние годы я служу бухгалтером. В настоящее время служу в ОМЗ’е Житомирского УНКВД.
Под судом я не был, в РККА не служил. Дисциплинарных взысканий по службе я не имел. Я женат, детей не имею.
Копию обвин[ительного] акта, копию определения подготовительного] заседания ВТ я получил 23 июня 1939 г.
CQCHOB Менаш Мошкович, родился в 1906 г. в г. Житомире. Отец мой был грузчиком, сейчас его нет. Мать жива, живёт здесь. Я тоже всё время был грузчиком, потом работал на Днепрострое. В РККА я служил добровольно в 1919 г. в Богунском полку под Новоград-Волынским, служил я в обозе, почту возил.
Под судом я не был, женат, имею троих детей. Образования у меня нет никакого, могу я только расписаться и читать не могу. Я всё время работал кучером, всё время разъезжал и не научился грамоте.
С 1933 по 1936 г. я работал в тюрьме кучером, а потом меня перевели на должность надзирателя. Надзирателем я служил с 1936 года и теперь в тюрьме служу. Взысканий я не имел ни одного.
Копию обвинительного акта и определение подготовительного заседания я не читал, и мне его прочли 23 июня.
Пред[седательствую]щий разъясняет подсудимым их право заявить отвод составу суда и, объявив состав суда, спрашивает подсудимых, имеются ли у них отводы суду.
Отвода составу суда подсудимые не заявили.
Пред[седательствую]щий разъясняет свидетелям их обязанности в суде, предупреждает их об ответственности по 89 ст. УК за дачу ложных показаний, после чего свидетели удалены в отдельное помещение.
Пред[седательствую]щий разъясняет подсудимым их право ходатайствовать о вызове дополнительных свидетелей помимо вызванных, о приобщении к делу каких-либо документов или иных доказательств по делу, после чего спрашивает подсудимых, имеются у них заявления или ходатайства.
Подсуд[имый] ГРИШИН-ШЕНКМАН ходатайствует: У меня имеются следующие ходатайства:
1. Я прошу затребовать из I [-го] спецотделения Днепропетровского Облуправления НКВД справку - какие дела были мною проведены за время моей работы в Облуправл[ении]. Такую же справку я прошу затребовать из Одесского Облуправления.
В связи с обвинением меня во вредительской деятельности за время работы в Днепропетровске и Одессе эти справки опровергнут данное обвинение.
2. По показаниям Мартынюка он был мною завербован в к-p троцкистскую организацию и по моим указаниям тормозил дело о вредительстве по животноводству в Бердичеве. Я прошу затребовать справку из Бердичева или Винницкого Облуправл[ения], т. к. Бердичев раньше был Винницкой области. Из справки видно будет, что это дело было закончено задолго до моего приезда в Житомир.
3. Прошу затребовать из 1[-го] спецотд[еления] здесь же в Житомире справку, что собою представляла осужденная Бронштейн.
4. Затребовать справку о командировках моих, Детинко[7] и Смелянского. За то время, когда Детинко, как указано в его показаниях, завербовал Смелянского в к-p организацию. Из этих справок видно будет, что при приезде Детинко меня не было.
5. Затребовать из Днепропетровского Облуправления справку о том, что собою представляет агент «Фотеско», с кем он был на связи и кто осуществил его переброску за кордон.
6. Затребовать здесь в Облу правлении справку, почему из Москвы вернули дело Ткачука, какие были даны указания Наркоматом УССР, или, если есть возможность, затребовать всё дело Ткачука, т. к. меня обвиняют в том, что я хотел освободить Ткачука, являющегося троцкистом,
7. Затребовать все заявления, которые я подавал на имя Прокурора, т. к. в них мною изложены все обстоятельства по моему делу.
8. Затребовать из Одесского Облуправления справку по делу «НСНУ» и об источнике, который давал материалы об этой организации.
9. Затребовать из Облуправления копии приказов НКВД СССР и УССР об операции по жёнам и копию директивы Житомирского У НКВД за 1938 г. по этому же вопросу.
10. Затребовать незаконно изъятый из дела протокол показаний Мартынюка за август мес[яц].
11. Затребовать справку с подписью Успенского о моем аресте, т. к. сейчас её в деле нет.
12. Вызвать из Одессы Шнайдера[8], Рыбакова и Ткача и допросить их по существу тех пунктов обвинения, которые мне предъявлены по Одессе. Раньше они работали в Одессе, вероятно, сейчас они тоже там, а также вызвать Ратынского для допроса.
13. Вызвать свид[етеля] Михайлова, который был связан с агентом «Фотеско» и осуществил его переброску. Михайлов раньше был в Днепропетровске, затем - в Чернигове, и там можно установить, где он сейчас.
14. Вызвать свидетелей Сорока и Еременко, которые сейчас находятся в Киевской тюрьме. Сорока мне рассказывал, что с ним в одной камере сидел Детинко, и того с допросов приводили избитым. Еременко был н[ачальни]ком Облмилиции в Житомире и вместе со мной он ездил в Бердичев. Он сможет рассказать, где я там был, т. к. меня обвиняют в вербовке Мартынюка в Бердичеве, я же ездил туда не один, а с Еременко.
15. Прошу допросить Гришина[9], который сейчас находится в Московской тюрьме, по эпизодам вербовки меня им - Гришиным.
16. Приобщить к делу 14 моих собственноручных показаний, которых сейчас в деле нет.
17. В деле имеются показания свидетеля Фадеева о том, что я пошил себе шубу в Бердичеве. По этому эпизоду я прошу вызвать свид[етеля] Новосельцева -быв[шего] нач[альника] АХО Облуправления.
18. Вызвать в качестве свидетеля Манько. т. к. в деле имеются его показания с датой задолго до того, как меня арестовали.
19. Вызвать прокурора Мальцева. Он знает о том, что за время моей работы в Запорожье я участвовал в проведении операций по троцкистам.
20. Допросить Якушева, Лебедева и Бланка. Они, как и я, проходят по эпизодам мародёрства и поощрения этого мародёрства.
Подсуд[имый] ТИМОШЕНКО ходатайствует:
Я прошу допросить Новосельцева, он и сейчас ещё здесь работает. Меня обвиняют в получении из тюрьмы денег за вещи осуждённых, а я получал эти деньги по доверенности и сдал их все полностью Новосельцеву.
Прошу вызвать свидетеля] Камраз, т. к. ему я сдал золото, найденное в тюрьме у попа.
Кроме того, я прошу затребовать на меня характеристику.
Подсуд[имый] ИГНАТЕНКО ходатайствует:
У меня такие ходатайства:
1. Затребовать справку о прохождении мною службы.
2. Затребовать расписки на полученные в комендатуре деньги и другие документы о недостаче по тюрьме.
3. Обо мне стоял вопрос на парт, бюро из-за того, что я один раз не исполнил приказания Вяткина. Протокол заседания партбюро я прошу затребовать.
4. Допросить Новосельцева и Терещука по вопросу о недостаче во внутренней тюрьме.
5. Допросить Гаврилюка и Анфилова, которые опровергнут показания Глуз-мана о том, что я инсценировал его расстрел.
6. Затребовать справку о состоянии моего здоровья, т.к я перед арестом лечился в связи с нервным заболеванием.
7. Затребовать из моего личного дела справку о наградах за время моей службы в погранотряде.
8. Затребовать на меня характеристику за время работы в Облуправл[ении] НКВД.
9. Вызвать для дачи мне характеристики свидетеля Сингарец.
10. Затребовать стенгазеты колхоза села Левков, в которых писали о моей работе в колхозе.
Подсуд[имый] ГЛУЗМАН ходатайствует:
У меня имеются такие ходатайства:
1. Приобщить к делу акты о смерти тех заключённых, которые умерли от побоев.
2. Приобщить к делу циркуляры ГУМЗ[10], разрешавшие покупку старых носильных вещей на базарах для обмундирования заключённых.
3. Вызвать начальника конвоя Афанасьева[11] или Коротенко, сопровождавшего этап из Коростеня, когда вещи этапируемых были свалены в кучу и обезличены.
4. Вызвать находящегося со мной в одной камере арестованного священника, т. к. с его слов мне известно, что в тюрьме заключённые часто умышленно истязали друг друга, чтобы потом следами истязаний компрометировать следствие.
5. Вызвать свид[етеля] Новосельцева, который сейчас работает здесь, в Облуправлении. Новосельцев подтвердит, что все суммы, переведённые мною в Облуправление. ими получены полностью и впоследствии сданы в доход государства.
6. Вызвать мою жену в качестве свидетеля по вопросу продажи вещей.
7. Затребовать протокол партсобрания, на котором я изобличал Шемпера в антипартийных поступках.
8. Затребовать протокол очной ставки, которую производили между мной и Шемпером, т. к. в деле его нет.
9. Затребовать протокол партсобрания парторганизации Облуправления, на котором я изобличал Вяткина в великодержавном шовинизме, из-за чего я и был арестован.
10. Затребовать справку, из которой видно было бы, когда я работал начальником тюрьмы, а когда - н[ачальни]ком ОМЗ’а.
11. Затребовать моё личное дело или характеристику из него.
Подсуд[имый] ГИРИЧ ходатайствует:
Я ходатайства имею такие:
[1.] Затребовать справку - был ли расстрелян бухгалтер Городницкого леспромхоза и как его фамилия. Я сам фамилии его не знаю.
2. Вызвать кого-нибудь из Особого отдела Новоград-Волынска и допросить по вопросу постройки мною дома в Проскурове и вообще о моей обстановке в квартире.
3. Затребовать приказ о награждении меня за поимку шпиона.
Больше у меня ходатайств нет.
Подсуд[имый] ЛЕВЧЕНКО заявляет:
У меня ходатайств нет никаких.
Подсуд[имый] КОНДРАЦКИЙ ходатайствует:
Я прошу следующее:
1. Затребовать служебную характеристику на меня за время моей работы, после заведения дела или допросить по этому вопросу нач[альника] Особого отдела Казанцева.
2. Затребовать за этот же период на меня парт, характеристику.
3. Приобщить к делу акт о доставке в тюрьму из Облуправления трупа умершего от побоев, т. к. я этот труп не возил, а Глузман на следствии показал, будто я и акт подписал. 530
4. По вопросу обвинения меня в том, что я катался верхом на своём однофамильце, осуждённом к расстрелу, я прошу допросить свидетелей Вишневского, Лазаренко, Терещука и Портного.
Больше у меня ходатайств нет.
Подсуд[имый] ВИНОКУРОВ ходатайствует:
Я прошу только затребовать из тюрьмы за январь, февраль и март 1938 г. документы. по которым деньги были переведены в Облуправление НКВД.
Подсуд[имый] СОСНОВ ходатайствует: Я прошу затребовать на меня характеристику за время после выполнения мною оперативных] заданий.
Больше у меня ходатайств нет.
Военный Трибунал удаляется на совещание.
После 50 мин. совещания оглашаются определения.
Обсудив ходатайства подсудимых и имея в виду:
по ходатайствам подсуд[имого] ГРИШИНА-ШЕНКМАНА:
1. Что справки спецотделов Облуправления НКВД, о затребовании которых ходатайствует подс[удимый] ГРИШИН-ШЕНКМАН. для дела существенного значения не имеют.
2. Что справки о командировках Гришина-Шенкмана, Детинко и Смелянского[12] также несущественны, поскольку для к-p связи между указанными лицами могло быть использовано не только время нахождения их в командировках.
3. Что затребование всех заявлений, подававшихся Гришиным-Шенкманом на имя прокурора и наркома УССР, явно нецелесообразно, поскольку в деле имеется достаточно показаний, а в случае надобности подсудимый] Гришин-Шенкман сможет сущность заявлений изложить в судебном] заседании.
4. Что затребование копий приказов НКВД СССР и УССР о проведении операции по жёнам осуждённых нецелесообразно, поскольку суд с этими приказами знаком.
5. Что затребование протоколов допросов свидетеля Мартынюка. о которых суду неизвестно, является излишним и не имеющим значения для дела, поскольку в деле показания свид[етеля] Мартынюка имеются.
6. Что справка об аресте подс[удимого] Гришина-Шенкмана для дела несущественна, поскольку в деле имеется постановление о его аресте.
7. Что вызов заключённых свидетелей Сорока и Еременко нецелесообразен, поскольку в деле имеется достаточно материалов по эпизоду, для освещения которого подс[удимый] Гришин-Шенкман просит вызвать указанных свидетелей.
8. Что вызов свидетелей Гришина и Ратынского невозможен, поскольку в деле имеется справка об их осуждении.
9. Что вызов в качестве свидетеля Новосельцева по эпизоду изготовления Гришину-Шенкману шубы нецелесообразен в силу несущественности данного эпизода.
10. Что допрос свид[етеля] Манько, находящегося под стражей, и вызов в качестве свидетеля прокурора Мальцева нецелесообразен ввиду несущественности обстоятельств, по коим подсудимый] просит их вызвать.
11. Что затребование[13] 14 собственноручных показаний Гришина-Шенкмана, неизвестных суду, нецелесообразно, поскольку в деле имеется достаточно показаний подсудимого] Гришина-Шенкмана.
12. Что вызов в качестве свидетелей Якушева, Лебедева и Бланка для допроса по эпизодам обвинения Гришина-Шенкмана в поощрении мародёрства является излишним, поскольку в деле имеется достаточно материалов по данному вопросу.
ВТ определил:
Перечисленные выше ходатайства подсудимого] Гришина-Шенкмана отклонить.
Учитывая, что справка об осуждённой Бронштейн, а также копия директивы Житомирского Облуправления НКВД о проведении операции по жёнам осуждённых. имеют значение для дела, ходатайство подсудимого] Гришина-Шенкмана о затребовании указанных документов удовлетворить.
В части ходатайств подс[удимого] ГРИШИНА-ШЕНКМАНА:
1. О затребовании справки по делам, указанным в показаниях свид[етеля] Мартынюка[14],
2. О затребовании справки об агенте Днепропетровского УНКВД «Фотеско»,
3. О затребовании справки по делу Ткачука и друг. - вопрос оставить открытым и ходатайства эти разрешить в ходе судебного следствия.
По ходатайству подс[удимого] ТИМОШЕНКО:
Учитывая, что допрос свид[етеля] Новосельцева по вопросу о суммах осуждённых к ВМН и о суммах, передававшихся тюрьмой в ОУНКВД за купленные носильные вещи осуждённых, и допрос свидетеля Камраз по вопросу сдачи подсудимым Тимошенко 90 руб. золотой валюты имеют существенное значение для дела,
ВТ определил: Ходатайство подс[удимого] Тимошенко удовлетворить. Вызвать в качестве свидетелей Новосельцева и Камраз, а также затребовать из УНКВД характеристику на подсудимого Тимошенко.
По ходатайствам подс[удимого] ИГНАТЕНКО: Учитывая, что вопрос о том, болел ли в прошлом подсудимый] Игнатенко, существенного значения не имеет для дела,
ВТ определил: В ходатайстве подс[удимого] ИГНАТЕНКО 1)о затребовании справки о времени его работы в должности нач[альника] внутренней] тюрьмы УНКВД; 2) о затребовании документов, подтверждающих недостачу денег из сумм арестованных по внутренней тюрьме УНКВД: 3) о затребовании копии протокола парт, собрания, на котором обсуждался вопрос о неисполнении подсудимым Игнатенко распоряжения быв[шего] нач[альника] УНКВД Вяткина; 4) о затребовании из личного дела Игнатенко документов, характеризующих службу его в погранотряде, - удовлетворить и указанные документы затребовать.
В части же ходатайства подс[удимого] Игнатенко о вызове свидетелей Гаврилюка, Анфилова и др. оставить вопрос отрытым и разрешить таковое в ходе судебного следствия.
Ходатайство о затребовании справки о болезни Игнатенко отклонить.
По ходатайствам подс[удимогоI ГЛУЗМАНА:
Учитывая, что:
1. Затребование директивы, разрешающей тюрьмам закупку на рынках носильных вещей, не имеет значения для дела, поскольку Глузману предъявлено обвинение не в закупке вещей, а в злоупотреблениях при покупке вещей в У НКВД;
2. Что обстоятельства, в подтверждение коих подсудимый] Глузман ходатайствует о вызове заключённого, находящегося с ним в одной камере священника, для дела несущественны;
3. Что вопрос о вызове в качестве свидетеля жены подсудимого] Глузмана уже решён в подготовительном заседании ВТ и другие мотивы к её вызову отсутствуют;
ВТ определил:
Указанные ходатайства подс[удимого] ГЛУЗМАНА отклонить.
В части вызова свидетеля Новосельцева и затребования протокола партсобрания, на котором обсуждался вопрос о Шемпере; протокола очной ставки между Глузманом и Шемпером; протокола партсобрания, на котором Глузман выступал с разоблачением б[ывшего] нач[альника] УНКВД Вяткина; - ходатайство подсудимого Глузмана удовлетворить и запросить о наличии таких документов, а также затребовать справку о времени работы Глузмана н[ачальни]ком тюрьмы и н[ачальни]ком ОМЗ.
В части же ходатайств подсудимого] Глузмана о затребовании фиктивных актов о смерти лиц, умерших от побоев, и о вызове свидетелей Афанасьева и др. вопрос оставить открытым и разрешить эти ходатайства в ходе судебного следствия.
По ходатайствам подс[удимого] ГИРИЧ:
Учитывая несущественность вопроса об обстановке, имеющейся в квартире Гирича,
ВТ определил: Ходатайство подс[удимого] Гирич о вызове свидетелей по этому вопросу отклонить.
В части затребования приказа, которым Гирич был премирован за задержание шпиона, ходатайство подс[удимого] Гирич удовлетворить и затребовать копию приказа при наличии такового.
Вопрос в части ходатайства подсудимого] Гирич о затребовании справки о приговорённом к ВМН бухгалтере Городницкого леспромхоза оставить отрытым и разрешить в ходе судебного следствия.
По ходатайствам подсудимого] КОНДРАЦКОГО-
ВТ определил:
Ходатайство подс[удимого] Кондрацкого в части затребования на него партийной и служебной характеристики удовлетворить и характеристики затребовать.
В части же ходатайства подс[удимого] Кондрацкого о затребовании акта о смерти заключённого, доставленного из УНКВД в Житомирскую тюрьму, и о вызове свидетелей Вишневского, Лазаренко и др. - вопрос оставить открытым и эти ходатайства разрешить в ходе судебного следствия.
По ходатайству подс[удимого] ВИНОКУРОВА ВТ определил:
Ходатайство Винокурова о затребовании документов, по которым денежные суммы переводились в УНКВД из тюрьмы г. Житомира, разрешить в ходе судебного следствия.
Пред[седательствую]щий спрашивает подсудимых, считают ли они возможным слушание дела при наличии явившихся свидетелей.
Подсуд[имый] ГРИШИН-ШЕНКМАН заявляет: Моя контр-революционная деятельность за время работы в Одессе документируется показаниями одного Орловского, поэтому я считаю, что он обязательно нужен. Также я считаю, что обязательно нужны Ювженко и Стукановский, т. к. без них, по-моему, слушать дело нельзя.
Подсуд[имый] ТИМОШЕНКО заявляет: Я считаю, дело можно слушать.
Подсуд[имый] ИГНАТЕНКО заявляет: Я не возражаю.
Подсуд[имый] ГЛУЗМАН заявляет: Не возражаю.
Подсуд[имый] ГИРИЧ заявляет: Не возражаю.
Подсуд[имый] ЛЕВЧЕНКО заявляет: Я не возражаю.
Подсуд[имый] КОНДРАЦКИЙ заявляет: Я не возражаю.
Подсуд[имый] ВИНОКУРОВ заявляет: Не возражаю.
Подсуд[имый] СОСНОВ заявляет: Дело можно слушать с этими свидетелями.
Совещаясь на месте, ВТ выносит ОПРЕДЕЛЕНИЕ:
Имея в виду, что против слушания дела при наличии явившихся свидетелей подсудимые не возражают, за исключением одного подсудимого] Гришина-Шенкмана, ссылающегося на необходимость допроса свидетелей Орловского и Стукановского, которые в суд совершенно не вызывались, и свидетеля Ювженко, который вызван и должен прибыть,
ВТ определил: Дело слушанием продолжить без отсутствующих свидетелей, а в случае надобности огласить их показания, имеющиеся в деле.
Подсуд[имый] ВИНОКУРОВ ходатайствует: Я раньше упустил. Я прошу Трибунал ознакомиться с копией письма, которая у меня имеется, от 13.2.[19]39 г. за № 1400420, из которой видно будет, что перевод депонентных сумм со счета тюрьмы на счёт ОМЗ можно было производить.
Трибунал ознакомился с представленным документом.
Совещаясь на месте, ВТ определил:
Представленную подсудимым] Винокуровым копию письма УИТК НКВД УССР от 13.2.[19]39 г. за № 1400420 приобщить к делу.
На вопрос пред[седательствую]щего к подсудимым, не имеет ли ещё кто-либо из них ходатайств, подсудимые заявили, что ходатайств больше не имеют.
Пред[седательствую]щий оглашает обвинительный акт и определение подготовительного заседания ВТ, разъясняет подсудимым сущность предъявленного им обвинения и спрашивает, признают ли они себя виновными и желают ли давать объяснения.
Подс[удимый] ГРИШИН-ШЕНКМАН показал: Виновным я себя не признаю совершенно ни по одному пункту предъявленного мне обвинения. Не признаю я и наличие самих фактов, которые мне инкриминируются.
Объяснения по делу давать желаю.
Подсуд[имый] ТИМОШЕНКО показал: Я признаю, что я делал все, что меня заставляли Якушев, Гришин, Лебедев и друг, начальники. Объяснения давать желаю.
Подсуд[имый] ИГНАТЕНКО показал: Виновным я себя не признаю, т. к. я всё делал по приказанию Вяткина, Гришина, Якушева и Лукьянова. Объяснения давать желаю.
Подсуд[имый] ГЛУЗМАН показал: Я признаю себя виновным в том, что слепо выполнял приказания Гришина, Якушева и Вяткина.
Подсуд[имый] ГИРИЧ показал: Я признаю себя виновным в том, что 2 раза взял вещи, которые мне дали. Больше я себя ни в чем виновным не признаю. То, что я рассказал секретарю Новоград-Волынского РО НКВД о проведении операции, - это было, но для него это не было тайной, он и сам это знал. Объяснения давать буду.
Подсуд[имый] ЛЕВЧЕНКО показал: Акты подписать меня заставили, и в этом я себя виновным не признаю, а в том, что я взял вещи осуждённых, я признаю себя виновным. Объяснения давать желаю.
Подсуд[имый] КОНДРАЦКИЙ показал: В издевательствах над осуждённым однофамильцем и в укрывательстве избиений осуждённых или других арестованных я себя виновным не признаю.
В части вещей, то раньше считалось законным, если кто-либо возьмёт что-нибудь из вещей осуждённых. И я взял вещи, а потом все их вернул.
Объяснения давать я буду.
Подсуд[имый] ВИНОКУРОВ показал: В части обезличивания вещей или в других злоупотреблениях с этими вещами я себя виновным не признаю, т. к. этого не было. Остальное всё было, но виновным я себя не признаю. Объяснения давать желаю.
Подсуд[имый] СОСНОВ показал: Я делал только то, что мне приказывали. Зубы я вырывал по распоряжению начальника, себе их не забрал, а кто их взял и сам не знаю. Объяснения давать желаю.
Совещаясь на месте, ВТ ОПРЕДЕЛИЛ:
Исследование дела производить в следующем порядке: сначала выслушать объяснения подсудимого ГРИШИНА-ШЕНКМАНА, затем - ГЛУЗМАНА, ТИМОШЕНКО, ИГНАТЕНКО, СОСНОВА, КОНДРАЦКОГО, ГИРИЧ, ЛЕВЧЕНКО и ВИНОКУРОВА.
Учитывая, что интересы дела требуют заслушания объяснений подсудимых порознь, поскольку каждый из них является одновременно свидетелем, изобличающим других подсудимых по делу, на основании примечания к ст. 263 УПК УССР допрос подсудимых производить порознь.
Вопрос о порядке допроса свидетелей разрешить после допроса подсудимых.
После 15 мин[утного] перерыва судебное] заседание продолжается.
По распоряжению председательствую]щего подсудимые удалены из зала суда, за исключением подсудимого ГРИШИНА-ШЕНКМАНА.
Подсуд[имый] ГРИШИН-ШЕНКМАН по сути дела показал:
Я хочу сначала рассказать о причине моего ареста. В конце декабря 1937 г. мне позвонил Мартынюк о том, что к нему приехал Манников[15] и требует подарок - радиоприёмник. Я велел ничего не давать, т. к. радиоприёмники все были конфискованы.
Через пару месяцев из Житомира уехал Якушев, а перед его выездом приехал Вяткин. Он у меня побыл 4 дня, а потом уехал. Затем он снова приехал и принял дела Облуправления.
Я ему рассказал о нашей работе и сказал, что нам дали хорошую оценку за проделанную работу. В то время у нас оставалось на 600 чел. материалов, и Успенский, будучи у нас, велел эти материалы реализовать. Поскольку материалы были сырые, я об этом сказал Вяткину и добавил, что, по-моему, нужно переключиться на агентурную работу. Вяткин ответил, что я - либерал, что в РСФСР вскрыли в одной области организацию в 40 000 чел. Я сказал, что за это нужно расстрелять нач[альни]ка Облуправления, если он дал разрастись к-p организации до 40000 чел., а Вяткин ответил, что за это не расстреляли, а дали орден б[ывшему] н[ачальни]ку Облуправления - Успенскому. Тогда я понял, что мне за это грозит. Оказалось, что он говорит об области, в которой работал Успенский. На следующий день Вяткин проводил совещание, а меня не позвал, и когда я узнал и зашёл сам, он совещание закончил, а мне сказал, чтоб я ехал в Киев, т. к. он говорил с Наркомом, и тот меня выдвигает на большую работу. Я поехал в Киев, 4 дня добивался приёма, а потом меня наконец приняли и сразу говорят, что я назначен заместителем] нач[альника] 3 отдела Наркомата.
Повёл меня к себе н[ачальни]к отдела Рейхман, я спросил, что это значит, а он ответил, сам увидишь. Увидел же я, что в отделе безалаберщина.
Я написал докладную записку в ЦК, её показали Наркому, а он сказал, что так лишь враг может написать. Я её переписал, её снова отнесли Успенскому, а он тогда порвал её.
Я понял, что здесь я погибну, т. к. знал, что от Наркома несёт антисемитизмом.
В это время проходило перевыборное партсобрание, и я увидел, что говорят там о газете, о театре, а не о работе, которой мы должны заниматься. На этом собрании выступил вдруг Манников и говорит, что вот, мол, Гришин пьянствовал у Мартынюка; Шапиро изнасиловал машинистку; Рейхман освободил шпиона В тот период Успенский завёл группы для ведения дел о сотрудниках, и я на собрании стал просить, чтобы поручили допросить Мартынюка обо мне. Встал руководитель следственной группы по сотрудникам и говорит, что Мартынкж у него, и он его допросит.
Через несколько времени меня, Шапиро и Рейхмана вдруг сразу переводят в другие города и велят собираться. А потом меня вызвали к наркому, и он сказал, чтоб я пока остался помогать Писареву, а потом он скажет, что со мной делать.
Остался я с Писаревым, он мне дал писать докладную записку в центр. Я составил её и занёс наркому, а он, прочтя, сказал, что, судя по докладной записке, в Наркомате снизу доверху - враги. Велел он мне сдать все материалы заместителю] наркома, я их сдал, и тот написал докладную записку, а я потом читал и удивлялся, т. к. он писал то, чего в делах не было.
Тогда проходило перевыборное партсобрание, и я выступал на нем и рассказал, как я мыслю обстановку и нашу работу, сказал о нашем отделе, что это развалина, и нужно говорить о работе, а не о том, как рисовать стенгазету. С партсобрания меня вызвали, и я должен был уйти. Я даже не думал, что после такой мертвечины на собрании будут говорить об Успенском. Когда же я ушёл, Демиденко выступил и стал критиковать наркома. В ту же ночь его арестовали и сделали врагом народа.
На следующий день Успенский вызвал весь актив, бывший на собрании, и стал говорить, что мы копались в грязном белье, и он подумает, как с нами поступить.
Я Успенского избегал, не ходил к нему с докладами, но на беду я его встретил на лестнице. Он со злостью посмотрел на меня и спросил, чего я не поехал в Валки, а я и не знал, что это такое за Валки, и спросил у Писарева. Писарев сказал, что это дом отдыха, куда нарком ездит, и он не любит, если начсостав туда не приезжает.
В ближайший выходной день я, будучи напуган, поехал в Валки, но Успенского там не было. Был я так напуган, что просил потом товарищей передать ему, что я там был.
Через пару дней Писарев пришёл с очередного доклада и сказал, что его, наверно, сейчас арестуют, т. к. нарком Успенский назвал его вором. Он бросил ключи и убежал. Я погнался за ним, застал его в гостинице и кое-как успокоил. Он поехал к родственнику, а там с ним случился припадок. Я же в это время хожу сам не свой.
Вдруг явился Ратынский и говорит, что он назначен н[ачальни]ком 3 отдела, а Писарев переведён вместо него в Особый отдел. Я пошёл к Писареву, уговорил его прийти, сдать дела, и он дела сдал.
Через 3 дня их обоих вдруг опять обменяли местами, прошло ещё 3 дня, и снова их меняют местами.
Я пошёл к Писареву и прошу отпустить меня куда угодно, лишь бы не быть там, но он ответил, что сам хочет просить о том же.
Вдруг через пару дней ещё мне звонят и велят в отделе кадров получить документы и ехать к новому месту службы.
Я за один час вырвался и оттуда уехал в Житомир. Здесь я зашёл к Вяткину и пошёл домой, а из дому меня вызывают и говорят, что нарком велел забрать у меня документы и обязать меня явкой в Киев. Я сдал документы, поехал в Киев, пошёл к наркому, а Манников не пускает к нему. Пошёл я в отдел кадров, а там ничего не знают. Ходил я из отдела кадров к наркому и обратно, никто мне ничего не говорит. Потом Кобызев[16] велел ехать домой и после 1 мая приехать.
3 мая я приехал, Кобызев позвонил наркому, а потом сказал, что он даст мне группу и я поеду в Каменец-Под[ольский] на помощь. Перед выездом группу мою принял нарком и опять говорит, что мы поедем в Каменец, а приедем обратно, он подумает, что с нами делать.
Выехал я с группой в Каменец, мне дали пачку протоколов и просили их прокорректировать, а остальных людей отправили по районам.
Работу свою моя группа проделала, ходят ко мне с вопросом: «Что делать?», и я позвонил Кобызеву. Он обещал узнать у наркома, когда мне возвращаться.
Числа 26-27 я позвонил снова, Кобызева уже не было, а был нач[альник] отдела кадров, и я его попросил доложить наркому и узнать, когда нам выезжать. Через 3 дня, 30 мая, меня там же, в Каменце арестовали.
Теперь о здешней работе. Когда я приехал в Житомир, я никого не знал. Бедность была ужасная, было всего два вахтера и один сторож-старик. Кое-как организовали охрану. Людей в области было мало, мы мобилизовали людей, где только можно было, и организовали работ}'. В 4-м отделе работа не ладилась. Я увидел, что нач[альник] отдела Лукьянов работ}' плохо знает, что он собирается вербовать агентов в Обкоме партии, и я его обругал за это. Пошёл я к Якушеву, оказывается, что он Лукьянову санкционировал эту вербовку.
О том, что у Лукьянова были в Харькове троцкистские выступления, я не знал, а считал я его просто недалёким человеком. Потом я узнал, что он выступил на совещании и говорит, что самое главное - борьба с бродячими попами. Вызвал я Лукьянова и говорю ему, что самое главное в его группе это борьба с троцкистами, т. к. в этой части он работу не ведёт, и сам же я помог ему наладить эту работу.
Вскоре созвано было совещание для обсуждения директивы Ежова нач[альни]кам Облуправлений. Якушев, приехав с совещания, сказал, что Ежов велел усилить работу, «прочесать» область, для чего создать группы в каждом районе. Я думал, что это может привести к расшифровке, но, всё же не возражал. Было дано об этом приказание местам. Но на совещании Лукьянов выступил и говорит, что теперь с троцкистами покончено, а нужно переключиться на других, и я его за это на собрании пробрал, как следует.
Вскоре после этого и приехал Вяткин. С ним сразу Лукьянов сошёлся и его же Вяткин просил у наркома назначить к нему заместителем.
30 мая, когда меня арестовали, то 2 дня продержали в кабине, приспособленной для сидения, а потом перевели в спецкорпус тюрьмы. Я не верил себе, что могут создать лабораторию по созданию врагов. Из-за этого вся камера на меня взъелась, сидел такой Рехтер в камере, и он возмущался из-за моего неверия.
Когда меня вызвали на допрос, следователь стал мне говорить, что партия дала задачу - оставлять арестованным только правую руку для подписания показаний. Я ему ответил, что это клевета на партию.
При допросе был я у следователя и Назаренко, которого я знал по Днепропетровску, т. к. я его там и принимал в органы. По своей наивности я стал ссылаться на Назаренко, а присутствующий при этом Назаренко стал меня избивать. Я им стал говорить, что никогда врагом не был и рассказал свой единственный грех, это сокрытие возраста при поступлении в НКВД.
Следователь Казин меня и пальцем не трогал, и меня тогда передали следователю Резнику-старику. Я ему говорил, чтоб он меня в тюрьме не допрашивал, т. к. я не могу переносить крики избиваемых, а он ответил, что Назаренко приказал в тюрьме меня допрашивать.
Назаренко меня несколько раз бил, но я не хотел клеветать. Передали меня Волошину, и он уже стал бить меня по «большому плану», как они говорили. Я не вытерпел. Мне дали тезисы и велели по ним писать, что Гришин - враг, что Гришин меня завербовал. Я сказал ему, что я не уверен в том, что Гришин виновен, лучше говорить о том, кто действительно виновен, и тогда я написал по его указанию, что меня Леплевский завербовал.
О шпионаже я показаний не дал, и тогда Волошин и Назаренко положили меня и стали требовать показаний о шпионаже. Я отказывался, а потом вынужден был писать о Фролове, которого я знал, и написал о нем.
На следующий день меня вызвали в кабинет и велели переписать эти показания, т. к. знали, что я с Леплевским говорил всего две минуты в своей жизни.
Они потребовали у меня предвербовочных разговоров, и я написал, будто речь у нас была о китайских событиях, а это они велели выбросить. Тогда и было написано о разговоре таком, будто Леплевский говорил, что я должен его понять.
Давал я показания и о Фролове, причём показания эти часто менялись. Так было написано сначала, будто я при разговоре с Фроловым ответил ему, что арестую его, а он пригрозил мне назвать меня соучастником. Этот вариант показали Успенскому, но тот велел переписать. Опять Назаренко меня вызвал и велел писать, будто Фролов - перебежчик из Румынии, и изложил мне эту версию, которую я и написал, и которая имеется в деле. На самом же деле у Фролова был брат в СССР, они друг друга не видели 20 лет, не знали ничего друг о друге, на самом деле оба служили в НКВД. Когда случайно отдел кадров узнал об этом, то взяли и нарочно свели их, т. к. оба один о другом писали, что не знают, где брат находится.
Дальше писал я и о том, что по заданию Фролова я выполнял шпионские задания: собирал сведения о заводе «Январск[ого] восстания» и сведения о бессарабцах. Я понимал, что если обратят внимание, то увидят, что завод этот ремонтирует речной флот - лодки; что в НКВД никогда не бывает сведений о материалах для ремонта лодок, и разведка не будет интересоваться гвоздями и досками на заводе; что, если посмотрят в литерное дело, то увидят, что директивы о сведениях я не спускал. В итоге Волошин мне через некоторое время сказал, что освобождает меня от шпионажа, но зато я должен показать, что я - кадровый троцкист.
Я написал такие показания, которые скопировал с показаний Орлова (работника Донбасса), которые мне дали для этого.
Велели писать об Александровском, и я написал, будто я помог получить ему орден, хотя Назаренко знал, как Александровский получил орден. Но я зло на[д]смеялся над Назаренко, т. к. Александровский получил орден в 1930 г., а 5-тилетие Днепростроя было в 1932 г., когда Александровского там уже давно не было.
Дальше я говорил, что приписываемое мне отсутствие борьбы с троцкистами в Запорожье - это глупость, т. к. я работал в другом отделе и ходил только на обыски; что троцкистов тогда выслали, но Назаренко велел писать, потому что проверки материалов всё равно не будет, так он мне сказал.
Признаюсь, что со мной Волошину тяжело было, т. к. если меня не били, я отказывался от показаний, бьют — опять даю показания. Я от Волошина получил такие удары, что ничего мне не осталось, тем более, что мне передали слова Успенского о том, что меня нужно убить, и всё равно меня убьют. Я тогда знал, что убит на допросе заведующий] Жилотделом АХУ[17]. что Пальчиков ежедневно криком кричит, и я писал то, что от меня требовали.
Примерно в августе мы поняли, что. вероятно, проходит съезд партии[18]. В камерах я всех успокаивал, что партия обобщит всё и сделает выводы.
В один выходной день раздавались ужасные крики женщины, а мы знали, что с сотрудниками арестовывают и жён.
Я дал показания, что меня завербовал Гришин и сказал мне при вербовке, что руководят подпольем Балицкий и друг., чтоб я не насаждал, не развивал агентуру. чтоб я не боролся с врагами, а помогал им.
Но мог ли меня вербовать Гришин и говорить при этом, кто руководит организацией, причём называть лиц, даже не работающих в то время на Украине, мог ли он говорить при вербовке, чтоб я сугубо критически относился к материалам, а я говорил Волошину, что в этом критическом отношении нет ничего плохого, но это осталось в моих показаниях.
Дальше, в Днепропетровске нет польских колоний, нет поэтому и надобности организовать специально отделы по польскому шпионажу.
Но дело в том, что Успенский давал указания считать и различать их не по окраске, а по местности: не националист или троцкист, а Житомирский враг, Киевский враг и т. д. Из-за этого и получалось по этой установке, что в Днепропетровске всех жителей, приехавших с границы, нужно считать врагами.
Я прибывших с погранполосы обрабатывал, агентуру среди них я имел, а то, что я насаждал агентуру из односельчан, так это я делал правильно.
Теперь о работе за кордоном. К нам перевели нач[альником] области Миро-нова[19]. специалиста по ИНО, и он стал вводить работу по ИНО. Решил он перебросить агента за кордон.
Выбрали агента «Фотеско», имевшего родичей в Румынии, донесли в Москву, и это дело одобрили.
Вызвали «Фотеско», дали ему задание перейти, использовать родственные связи, устроиться там и через пару лет восстановить связь с нами.
В показаниях я по настоянию следователя исказил это и написал, будто «Фотеско» был направлен специально, потому что я предвидел его измену. На самом же деле перебрасывал «Фотеско» не я, а сотрудник ИНО Миронов и с ведома центра.
Возможно, что «Фотеско» впоследствии и изменил, но без риска в закордонной работе не обойтись.
Председательствующий объявил перерыв на 10 мин.
После 10-тимин[утного] перерыва судзаседание продолжается.
Подсуд[имый] ГРИШИН-ШЕНКМАН показал: Теперь об Одессе. Записано, будто я недоарестовал 1000 чел. по делу «НСНУ», поэтому я и просил справку затребовать, т. к. эта организация националистов-немцев, присланных по заданию германского генштаба, состояла из 25 человек, которых мы вскрыли, а по ним уже мы и другим областям дали данные, где также сняли людей.
Теперь об особом источнике. Мы ему давали по 2000 руб., с ним была связана спецбригада, все его материалы фотографировались, т. к. они были на иностранном языке, а я немецкого языка не знал, и все полученные материалы возили в Москву. Других материалов этот источник не давал.
Дальше я дал показания будто я сдерживал репрессию по немцам и по белой к[онтр]-р[еволюции]. Поэтому я и просил справку 1 [-го] спецотдела, из которой видно было бы все, что мною было сделано. Я могу перечислить массу дел, которые я провёл.
За гитлеровской помощью в консульство обращалось по 300-250 чел. в месяц, и хотели всех обращающихся за помощью арестовать, но я настоял на аресте агитаторов, их арестовали, и все обращавшиеся раньше перестали обращаться за помощью в консульство.
Дальше я говорил, будто я велел сжечь все материалы по разработке «Весна», но я, если бы сказал это. Орловский сразу донёс бы об этом. Орловский показал, что архив сохранен, но я якобы велел сжечь архив на самом деле. Орловский говорит ещё о моем выступлении на партсобрании с защитой Самойленко. Я на собрании не был, но о нём я сказал, что он политически не развит, и действительно его РПК восстановил в партии по этим же мотивам.
Орлов[ский] говорил, что я дружил с Самойленко, но я с ним не дружил, это был старик, выживший из ума и постоянно вызывавший смех у окружающих.
Теперь о Житомире. Я говорил у следователя об отсутствии борьбы с украинской к[онтр]-р[еволюцией], с попами, но больше всего об этом может сказать доклад, направленный в центр, мне говорить об этом нечего. Доклад, если будет затребован, Вы с ним ознакомитесь.
Приводится конкретное дело о Ткачуке, который был арестован в Коростене. Дело посылали на Особое совещание через год после ареста Ткачу ка, а дело вернули с предложением освободить Ткачу ка, если не подтвердится его вражеская деятельность. Я направил человека в Коростень для проверки по делу Ткачу ка, а в это время Ткачу к подал заявление о том, что следователь Малука был заинтересован в его аресте, т. к. он его знает как связанного с троцкистами, как кулака, бывшего петлюровца, и я послал и это заявление проверить. Но Ткачука пропустили через тройку и расстреляли. Я утверждаю, что расстреляли совершенно невинного человека.
Дальше, арестовали одну комсомолку, которая якобы была связана с арестованным секретарём ЦК ЛКСМ Андреевым, её два месяца держали, направили в Киев, а оттуда вернули, и я её освободил, т. к. ничего не подтвердилось.
Теперь о других моментах. Когда Волошин мне объявил, что от шпионажа он меня освобождает, но я должен дать вербовки, я отказался. Стали требовать, чтоб я показал, будто Глузман был мною завербован и должен был по моим указаниям освобождать из тюрьмы врагов. Я категорически отказался от этого. Тогда меня посадили со Смелянским, он стал показывать на очной ставке, будто Детинко завербовал его и связан со мною, но я отказался. На следующий день мне дали очную ставку с Детинко, нас обоих побили, и я подтвердил, что Детинко якобы приезжал в Житомир для связи и контр-революционных действий.
Как было в действительности?
Детинко был два раза в области - в Емильчино[20] и в Олевске - по поручению наркома. Из Емильчино он сюда не выезжал, а в Олевск он просил меня приехать, т. к. шла речь об избиениях в Олевском РО НКВД, я выехал, машина в грязи застряла, и тогда Детинко выехал навстречу, и мы вернулись сюда. Никакого разговора о вербовке Смелянского у нас не было. Детинко здесь побыл и уехал.
21.9.[19]38 г. Волошин вызвал меня и показывает показания Мартынюка, будто я его завербовал, а он завербовал Дейча. По словам Мартынюка, он меня знает ещё по Днепропетровску, и я якобы поручил ему не вести борьбу с троцкистами, заниматься вербовками. Волошину я сказал, что Мартынюк в Днепропетровске не работал, меня раньше не знал, и я его показания не подтверждаю, а требую очной ставки с ним, но очной ставки с ним мне не дали.
Я говорил Волошину, что Мартынюка я всего раза 4 видел, что со мной вместе были люди, которые ездили со мной проводить тройку, и вообще над Берди-чевым шефствовали Якушев и Лукьянов. Те люди, которых я якобы не арестовал, на самом деле арестованы и даже ещё до моего приезда в Житомир. Мало того, самые серьёзные дела по троцкистам, которые были в области, относятся за счёт Бердичева, что сможет подтвердить справка 1 [-го] спецотдела, о которой я просил.
Я дал показания о том, что меня Леплевский завербовал, и понимал, что под это подведут какие-то показания. Что подведут, я не знал, а перед судом я читал дело и увидел показания Северина о том, что меня Леплевский незаслуженно выдвинул, но Северина сам Волошин с иронией называл «начальником к-p кадров», т. к. он давал показания на 75 % арестованных сотрудников.
Обо мне дал показания и Писарев. Он говорил, что я уезжал с вражескими установками наркома Леплевского, но я у Леплевского был в кабинете всего один раз в своей жизни, и там я пробыл максимум 2 минуты.
Я просил затребовать записку на мой арест, подписанную Успенским, потому что уже после моего ареста он снова писал особоуполномоченному, чтобы меня арестовали.
Теперь почему я 1.9.[19]38 г. всё подтвердил прокурору. Сделал я это потому, что 27.8 взяли Сорокина на допрос, а обратно его принесли на одеяле за то, что он написал заявление об отказе от своих показаний.
1.9.[19]39 г. меня вызвал Яралянц[21] и сказал, что мне предстоит проверка, и я буду вызван прокурором. Я заявил, что откажусь от показаний, и тут же меня избили Волошин и ещё один, не знаю его фамилии, а потом повели меня к прокурору, и я на вопросы прокурора ответил, что свои показания я подтверждаю.
После этого меня перевели в общую камеру, там сидел Берман, работавший в Житомире, и он мне рассказал, что в Житомире, в спецкорпусе, избивали арестованных.
Когда меня после этого вызвали на допрос, я об этом сказал Волошину, а он меня избил и велел к этому вопросу не возвращаться. После этого к Житомиру не возвращались и долго меня не вызывали.
В конце декабря Волошин меня вызвал, предложил оговорить Ратынского, и тогда он из дела вырвет показания Мартынюка, но я от этого отказался категорически. Тогда мне снова стали грозить, а потом оставили в покое и 3 месяца меня не трогали.
Через 3 месяца меня привезли в Житомир и здесь стали допрашивать по вопросам о мародёрстве.
Лукьянов дал показания, будто я националистов не преследовал, в то время как за борьбу с ними он получил орден, когда я работал в Житомирском УНКВД.
Манько и Томин показали, будто я призывал оперсостав не добиваться сознания у арестованных. Я сам сказал, что этому никто не поверит, и тогда показания изменили, и Томин сказал, будто я дал задание по 40 чел. пропускать арестованных. Что же было на самом деле? На самом деле в Житомире было арестовано всего 40 женщин, а остальные были арестованы на периферии.
Вообще же операция по женщинам была проведена не только по Житомиру, а по всей Украине и по всему Союзу. Задания по этой операции были подписаны Ежовым, и если тогда мы не всех жён осуждённых посадили, то не потому, что понимали вредность этого, а просто некуда было женщин садить.
Созвали на совещание нач[альников] областей, зач[ита]ли письмо Ежова по жёнам и велели развернуть эту работу и одновременно из нашей области выселить 8000 семей. Работу по жёнам взял на себя Якушев, я же взял на себя выселение.
Я хочу обратить внимание суда вот на что: Манько даёт показания, будто не Якушев, а я был нач[альни]ком Облуправления, это на л. д. № 245. Васильев говорит, будто я в Коросгене дал установку в октябре 1938 г. арестовывать жён и детей, но я арестован ещё в мае мес[яце], если считать, что он думал не 1938, а 1937 г., то я тогда ещё был в Одессе; на л. д. № 257 Радионов говорит, что не помнит, кто давал установку по жёнам, а Васильев настаивает, будто при Радионове я давал такие установки.
О работе комендатуры теперь.
Руководил операцией по комендатуре Лебедев. Назначен он был потому, что здесь издавна так завели, что привозимых на расстрел не связывали и не принимали мер, которые могут предотвратить несчастные случаи. Тогда решили обязательно связывать осуждённых, обязательно присутствовать ответственному лицу, и Лебедев был назначен ответственным за эту работу.
Когда сюда приехал Успенский, он запретил в других городах исполнять приговора, а всех осуждённых велел расстреливать в области.
Количество осуждённых из-за этого сразу увеличилось вдвое, и чтобы успеть исполнить приговор, пришлось выводить их группами. Комнату специально оборудовали, поставили вентилятор, и это почти целиком заглушало выстрелы. Там приговора и приводились в исполнение.
Здесь говорят, что я с Вяткиным продал вещи тюрьме, что с ним я избил осуждённого железным ломом, но с Вяткиным вместе я был всего один день.
В скором времени стали поступать неважные сигналы.
Так, секретарь Якушева Лейфман взял полушубок. Из-за этого созвали оперсовещание.
Якушев никогда не давал указаний не брать вещей. Было так: поступила анонимка о том, что Тимошенко и другие работники комендатуры выносили вещи. Нашли автора анонимки, стали его допрашивать, но он сам свёл на нет свою анонимку. Конечно, виновен здесь я в том, что сам не занялся расследованием этого вопроса.
Затем был случай такой, что Тимошенко рассказал о наличии имущества, которое нигде не числится. Мы вскрыли помещение, обнаружили массу вещей, которые уже гнили, и Якушев предложил эти вещи сдать в тюрьму. Глузман сказал, что взять он не может, а может по счету купить, и в тюрьму отвезли одну или две машины. Но затем поступило распоряжение наркома — вещи арестованных закапывать. Я не разрешил на кладбище закопать, боясь, что гробовщики это обнаружат, выкопают для продажи, и поднимется шум, а велел закопать их во дворе у нас.
Здесь говорят, что я поощрял мародёрство, выдав валенки шофёрам. Я действительно велел выдать шофёрам валенки, но это не поощрение мародёрству.
О поощрении издевательств, избиений и пр.
1-й факт - о старухе 72[-х] л[ет] Бронштейн. За всё время моей работы только 2 раза при мне допрашивали людей, это – Фельденкрайз[22] - Бронштейн - родственница Троцкого, арестованная с другой своей сестрой - Бронштейн[23]. Поступила анонимка о том, что у Бронштейн дома лежит много золота. Уже после ей осуждения я Бронштейн вызвал, убеждал о том, что нужно сдать золото, но она не сдала. После меня её Иванов допрашивал, и другие говорили с нею, а я остался у себя, а потом мне доложили: «Золото есть»[24].
Свидетели говорят, что Бронштейн избивали, называют при этом Лебедева, Гершковича, Тимошенко, сам Тимошенко называет ещё Бланка. Нужно учесть, что в комнате, где исполняют приговора, никто не бывает, кроме исполняющего.
Я прошу учесть, что Тимошенко и Бланк из-за постоянных расстрелов стали почти ненормальными людьми, и я не раз говорил, что нужно уже их освободить от исполнения приговоров.
Теперь о вырывании зубов.
Соснов говорит, что этим занимался Игнатенко. У него же найдено 36 зубов, значит, он их не за один раз вырвал у трупов. Если бы я закрывал глаза на это, зная о подобных вещах, то не только Игнатенко, а все стали бы заниматься мародерством[25].
Лейфман показал, будто я ударил одного осуждённого, другой свидетель с Лейфмана же слов говорит, будто я так ударил осуждённого, что у него мозги выскочили, но потом он всё же встал, и тогда его расстреляли.
Нужно ли было мне бить этих осуждённых? Ведь они уже были осуждены, показаний от них мы не добивались, зачем мне нужно было бы бить их, с какой целью? Что было в действительности. Были случаи, что при объявлении о расстреле осуждённый начинал кричать, и нужно было его успокоить, слова не помогали, - приходилось ударить.
Бывало, что приведённый в камеру догадывался сам и поднимал вой, мы его выводили, пощёчиной успокаивали. Вот это действительно было.
Никто из свидетелей не скажет, будто я допускал что-либо, что можно было бы назвать истязанием.
Говорят о беглецах - 11 чел. Когда они бежали, им приговор известен не был, и мы считали, что им помогли в этом наши охранники, т. к. побег совпал с днём приезда Ежова к нам в область. Через 3 дня эти люди все были задержаны, и привели их избитыми до того, что они черными уже были, прямо лица на них не было. Я утверждаю, что эти люди сидели не здесь, а в тюрьме, допросил их Лукьянов о причастных к побегу, и они ничего не дали, а заявили, будто надзиратель заснул, и это им помогло бежать.
Мы их взяли в спец, комнату, объявили о расстреле и расстреляли их. Не помню точно, стрелял ли я в них, но вообще приговора в исполнение приводил и я.
Говорит Агапов, что мы этих людей жгли, но на самом деле у него лампу брали ещё до нашего прихода.
Паншин говорит, что видел обожжённые ноги.
Люльков[26] говорит, что лица были обожжены. Но все они сидели в соседней комнате, неужели они не слышали ни крика, ни запаха гари. Я считаю, что этот эпизод есть выдумка следователя Васильева.
Есть в деле справка, что Вяткин поручил мне бить ломом осуждённого, но до апреля [1939 г.] никто из свидетелей не говорил этого, а в апреле мес[яце] все свидетели вдруг сразу заговорили об этом. Ясно, что их направил на это следователь.
Я считаю, что это всё было сделано для того, чтобы подвести какую-то базу под обвинение меня во вражеской деятельности.
Я считаю, что всё это - дело рук Вяткина, и допрос Лукьянова всё это подтвердит.
Есть ещё показания Фадеева о шубах. Шубу шили, но не для меня, а для Облотдела, и Новосельцев даст показания об этом.
Гирича я совершенно не знаю. Он говорит, что занимался мародёрством при мне. Я утверждаю, что ни разу его не видел.
Теперь о женщинах. Это было зимой. Они снимали с себя пальто, платки, но при мне их не раздевали догола и не инсценировали медосмотр ни разу.
Свидетель Выговский показал дословно то же, что и другие свидетели, но он называет не меня, а других. Я прошу это учесть, т. к. это тоже свидетельствует, что здесь нужно подозрительно отнестись ко всем показаниям.
Я не хочу сказать, что во всём этом виноват Якушев, но почему-то меня сюда привлекли, а его - нет. Я уверен, что если б его здесь допросили, он мои показания подтвердил бы.
В 24 часа Пред[седательствую]щий объявляет перерыв до 10 ч. утра 28 июня 1939 г.
28 июня 1939 г.
В 10 час. Пред[седательствую]щий объявляет судебное] заседание продолжающимся.
Подсуд[имый] ГРИШИН-ШЕНКМАН на вопросы суда:
Звание у меня - капитан госбезопасности.
Фролов работает в органах с 1919 г., он выходец из Бессарабии. При моем аресте он работал в Москве. Последний раз я его видел в 1936 г. Он тогда приезжал в Одессу из Винницы, т. к. из Одессы пароходом ездил на Кавказ. Знаю я его с 1933 г., когда он со мною работал в Днепропетровске н[ачальни]ком отделения 00. Затем мы вместе один год работали в Одессе, а оттуда его перевели в Винницу.
О его работе я впервые узнал уже в Киеве в начале 1935 г. от работника НКВД Ворончука.
О брате на партчистке Фролов говорил. Говорил он, что до Революции жил в Одессе, после Революции остался там же и потерял связь с братом или братьями, которые остались в Бессарабии.
В 1938 г. его вызвали в Отдел кадров НКВД свели с одним сотрудником НКВД, и оказалось, что это его брат, который тоже с 1919 г. служит в НКВД и тоже не знал ничего о нем. Это мне рассказывали и Ворончук, и Назаренко, которому вместе с Волошиным я говорил, будто брат Фролова - шпион.
Первое показание о вербовке меня Фроловым я давал Волошину в присутствии Назаренко. Они писали не только это, но и худшие вещи. Очной ставки с Фроловым мне не дали, хотя я и просил о ней.
Я давал показания о вербовке меня и Леплевским, и Гришиным[27]. Показания эти идентичны, предвербовочные разговоры можно сличить, и это сразу будет видно. И те, и другие показания я давал тоже Волошину.
Роземан-Александрова[28] я не знаю.
То, что говорит о нём Самойлов, относится не ко мне, а к кому-то другому.
Когда Детинко приезжал, он при мне рассказывал Якушеву, что он обнаружил в Олевске, и сказал, что подтвердилось избиение арестованного начальником РО НКВД г. Олевска, и он это доложит зам[естителю] наркома Степанову, а сами мы чтобы вывод не делали.
О состоянии охраны арестованных в Емильчино нам стало известно, что там актив мобилизуют для этого, и в итоге получилось так, что активист охранял своего отца. Мы это узнали и сейчас же отменили привлечение актива. Карикатурного в этом ничего не было, но на это Детинко обратил внимание, Радионов был вызван сюда, и в связи с этим, кажется, Радионов был снят с работы начальника Райотдела. Я никаких обещаний Детинко не давал, т. к. сам понимал, что охрану нужно вести надлежащим образом. На очной ставке Детинко об этом не говорил.
В Новоград-Волынск Детинко приезжал в январе 1938 г. Приезжал ли он в 1937 г., не знаю, по-моему, Детинко приезжал туда один раз. Смелянский в Но-воград-Волынске был в ноябре 1937 г., а в январе 1938 г. он, по-моему, там не был. Если он говорит о посещении его Детинко, очевидно, это было тогда же, когда Детинко и сюда заехал.
Новоград-Волынский райотдел НКВД с польской и немецкой агентурой работал при мне неплохо. По этой работе Новоград-Волынск и Городница были на лучшем счету» особенно по полърезидентуре. По немецкой работе тоже было неплохо. Лично Смелянский неплохо работал. Он был врид. нач[альника] РО. хотел остаться н[ачальни]ком РО и проявлял особое рвение. Работу Новоград-Волынского РО можно оценить по докладам Облуправления на имя Ежова, подписанным Якушевым,
Доклады писали не по сведениям с мест» а по делам, которые мы получали из районов. У нас для этой работы было два штаба, в которые входило и два прокурора, а по делам штабы и составляли доклады. Из районов мы получали только копии показаний по основным делам.
23 апреля меня допрашивал в последний раз тот же Волошин. Ему я свои показания изменял ещё в декабре 1938 г. и даже раньше. Я неоднократно требовал подробной фиксации своих показаний. Волошин знал» что я отказываюсь от показаний и буду их отрицать. В декабре я требовал очной ставки с Мартынюком не потому, что он не подтвердил бы свои показания, я в этом не был уверен, а я был уверен, что то. что покажет Мартынюк. резко разойдётся с предыдущими его показаниями.
Написать о требовании очной ставки я не мог, а мои требования не писали. В апреле я объявил голодовку, и только тогда мне первый раз дали бумагу.
С Мартынюком мне очной ставки не делали совершенно. По-моему, на протоколе Мартынюка - не его подпись, я хоть смутно, но помню, что у него подпись была закрученной. Кроме того, есть его протокол от 19 сентября, возможно, что он подписал этот протокол перед приведением в исполнение приговора над ним. т. к. в этот день брали людей на Воен[ную] Коллегию.
Чтобы проверить показания Мартынюка в части моих якобы к-p указаний, чтобы не арестовывать участников погромов, я прошу Лукьянова допросить, и он подтвердит, что если не брали петлюровцев, то только служивших по мобилизации 2-3 недели, но из арестовывавшихся, конечно, брали раньше руководителей.
Основные дела о троцкистах у нас были только по Бердичеву. Это можно легко проверить по справке 1-го спецотдела, а показания Мартынюка в этой части надуманы. Он - Мартынюк говорил, что не арестовывал председателя] горсовета, а тот сидел у нас под стражей.
Логвинов[29] — Бердичевский прокурор был арестован задолго до организации области, когда меня ещё здесь не было.
После 23 апреля меня никто не допрашивал, и прокурор меня не вызывал. Возможно, что это - результат того, что я 11.6 написал резкое заявление Прокурору. в котором писал, что если меня не вызывают по моим заявлениям, то, вероятно. глаза закрывают на это.
Дело «НСНУ» наблюдал прокурор Морозов, а мне сказали, что теперь Морозов в Киеве, и я его просил всё время меня вызвать и писал ему заявления.
Жён арестованных по УССР арестовано 12 тысяч, из них на Житомирскую область приходится 820 чел. Они все подлежали освобождению, нарком велел освободить их только после возвращения дел из Москвы, и в ожидании дел мы их всех держали под стражей.
В Коростене я о жёнах на совещании не говорил, т. к. совещание было по другому вопросу. Кроме того, в октябре 1938 г. я был давно уже под стражей, а в октябре 1937 г. я был в Одессе. На самом же деле совещание о жёнах было в декабре 1937 г., и проводил его Якушев в Житомире, а не я. и не в Коростене.
О показаниях Васильева и Радионова я ничего не знал, о них меня не допрашивали, и узнал я о них только 26.6.[19]39 г. при ознакомлении с делом.
О показаниях Лукьянова я знал. По-моему, они лживы, т. к. если б я давал незаконные указания, то он о них сразу узнал бы. Именно за работу с украинской к[онтр]-р[еволюцией] Лукьянова наградили орденом.
К ордену представили не Лукьянова, а Бланка. Я не знал о том. что Якушев ввёл в список и Лукьянова. На празднике на Пленуме Горсовета я объявил, что Тимошенко и Бланк награждены, а на следующий день выяснилось, что вместо Бланка наградили Лукьянова. Тогда я узнал, что ему характеристику дал Якушев. Сам Лукьянов, как я говорил, плохо работал, но работа по троцкистам отделением была проведена.
То, что я говорил на следствии о неликвидации к-p организации в Спартаковском районе, это неверно. Организация эта была ликвидирована полностью.
О «Фотеско» я писал, что был уверен в его измене, но это неверно. Агент за кордон перебрасывается только с разрешения Москвы. Полгода «Фотеско» готовили к переброске, но не подготовили, отложили переброску, и затем, в апреле или мае его перебросили на участке 24[-го] Могилев-Под[ольского] погранотряда.
О заводе «Январского восстания» Фролов ничего не спрашивал. Этот завод вообще не был у нас в обслуживании, и Фролов, и я были тогда в Особом отделе, и мы промышленность не обслуживали.
По Житомиру в январе 1938 г. по линии 3[-го] отдела были направлены 25 чел. в районы, которые специально насадили агентуру, т. к. работа с агенту рой перед тем была запущена.
Показания Ратынского неверны. Украинского отделения в штате 3[-го] отдела не было, а было оно в штате 4[-го] отдела30. Волошин это прекрасно знает, но он писал и большие нелепости. В 3[-ем] отделе украинскую работу' вели вместе с польской работой.
Когда меня на следствии впервые спросили о приведении в исполнение приговоров, я не скрывал, что в работе комендатуры было много безобразий, т. к. работы было масса, а людей всего было 3[-ое] в комендатуре, и мы вынуждены были до 12 чел. оперработников бросить на эту работу'.
Якушев, по-моему, правильно поставил вопрос. Ни я, ни он не знали хорошо эту работу, и нужен был специалист. Назначили руководителем Лебедева, который сменил другого человека - Стругачёва, расстрелявшего не осуждённого, а его брата. Характерно, я один раз приехал ночью, в большой комнате сидят человек 80, с ним беседует Кондрацкий. По одному их из комнаты выводят и
бегом ведут на расстрел. Я сказал Якушеву, что нельзя так делать; людей не проверяют, их не охраняют, и в итоге, если 80 чел. догадаются о предстоящем расстреле, они ужасы натворят. Из-за этого я стал ходить проверять, как проверяют установочные данные, и после этого всё сказал Якушеву. В итоге Стругачёва с этой работы сняли и назначили Лебедева. Лебедев - старый чекист, краснознамёнец, путиловский рабочий, и его знают как серьёзного работника. Якушев с ним поговорил и поручил ему возглавлять эти операции. Он умеет поддерживать дисциплину. Он правильно поступил: каждому из участников операции он дал определённое место и задачу. Стреляли Бланк и Тимошенко, а остальные занимались охраной. Но приехал Успенский и приказал весь оперсостав привлекать по очереди для расстрела, а многие не могли этого делать. В итоге Тимошенко и Бланк сами стреляли, но я заметил, что они плохо стали себя чувствовать. В это время, в январе 1938 г.[30], Успенский приказал не исполнять приговора в Умани и Бердичеве, и оттуда стали к нам тянуть людей. В итоге вместо 80-70 чел. стало необходимым исполнять приговора на 120-150 чел., но не на 250 чел. Верно, в отдельных случаях бывало и по 250 чел. Стали мы подсчитывать, сколько времени нам на это нужно, и увидели, что с 8 вечера до 6 утра мы едва ли успеем вчерне закончить эту работу. Тогда мы решили, после проверки людей собирать в гараж и оттуда брать их. Оббили мы помещение, чтобы обеспечить звуконепроницаемость, и стали это помещение использовать. Вокруг здания устанавливались посты разведки оперода, и после окончания операции разведка перебрасывалась на кладбище. Что гарантировало нас от случайностей, но не совсем.
Так, поступила анонимка о том, что Тимошенко, Игнатенко, Кондрацкий и др. тянут барахло. Установили мы автора анонимки, я его вызвал, и он сказал, что эти люди были им задержаны как подозреваемые в грабеже, т. к. у них были узлы с вещами. Вызвали мы этих людей, о которых писал автор анонимки, и они заявили, что они были пьяны и вместе с автором анонимки попали в милицию.
Это было сигналом, но ничего мы тогда не установили.
С этой группой исполнявших приговора часто проводились совещания, Якушев и я говорили им о том, как нужно себя вести. Якушев из имевшихся сумм, по моим настояниям, часто их премировал для того, чтобы они восстанавливали своё здоровье. Я думаю, что не менее 500 руб. получал каждый из них в месяц, и материально никто из них не нуждался, т. к. это было помимо зарплаты.
В феврале я узнал, что Якушев продал полушубки тюрьме, и деньги получил Новосельцев. Да, кроме этого, ещё в декабре мне Тимошенко заявил, что у него есть деньги, которые им изъяты у расстрелянных. Я ему сказал, что деньги нужно передавать, как конфискованные, в доход государства, и вызвал Глузмана, которому велел никаких денег не выдавать людям, отправляемым к нам.
Бригада из этих денег ничего не получила. На эти деньги построили столовую, отремонтировали здание Управления и часть квартир. Новосельцев на эти расходы вёл отдельную бухгалтерию с тем, чтобы при посылке нам денег внести их взамен израсходованных.
Теперь об избиениях. В нескольких местах говорят о том. что я вместе с Вяткиным систематически ломами разбивали черепа осуждённым. Но я всего один день работал вместе с Вяткиным.
Одни свидетели говорят, что я ломом орудовал, другие говорят - медной трубой. Я — не дегенерат. Я никогда арестованного и пальцем нс тронул, здесь арестованных били с требованием от них показаний, это говорят Тимошенко и другие, но я ведь и без побоев добивался признания. Кроме того, в первичных показаниях работники комендатуры обо мне и не говорили, а впоследствии вдруг начинаю фигурировать и я в их показаниях, и весь упор уже делают на меня. На это я прошу Трибунал обратить внимание.
После 5-тимин[утного] перерыва судебное] заседание продолжается.
Вызван[ный] подсудимый] ГЛУЗМАН по сути дела показал:
Я прибыл в Житомир в феврале 1937 г. и до октября работал нач[альником] тюрьмы. В ноябре 1937 г. мне предложили должность нач[альника] ОМЗ’а, но я отказался, т. к. боялся не справиться, кроме того, мне поручили ремонт и оборудование зданий УНКВД. Несмотря на то, что я отказывался, мне поручили организацию ОМЗ’а, одновременно меня оставили н[ачальни]ком тюрьмы и поручили мне ремонт зданий УНКВД. Штата в ОМЗ’е не было, я обратился к Гришину, и мне некоторую помощь оказали.
В декабре я заявил: «Либо помогите в организации ОМЗ’а, либо увольте меня». Тогда с меня сняли ремонт, но в то время у меня возник конфликт с Гришиным и Якушевым. Ремонт делали осуждённые, нужно было их работу оплатить, но Якушев отказался платить. 2-го января 1938 г. Якушев вызвал меня и сказал, что я могу купить у них одежду расстрелянных. Я этому обрадовался, т. к. должен был 10.000 чел. осуждённых направить на Север, а одежды у них не было. У нас была директива, разрешающая покупку вещей на рынке, тогда я подал рапорт в УМЗ[31] и сообщил, что покупаю вещи в УНКВД. Создал я комиссию, которая оценивала вещи, затем эти вещи мы покрасили и отправили в них осуждённых. Так я купил здесь несколько машин вещей. Якушев потребовал уплаты наличными деньгами, я отказался, и Минц подтвердил, что так делать нельзя. Я 27.000 руб. перевёл через Госбанк. Помнится, что по счету АХО я выдал тысяч 5 или 4 Новосельцеву наличными и сразу сообщил об этом докладной запиской, причём выдал я не деньги, а чек в банк.
Больше я вещей осуждённых не покупал.
Помню, после этого я был в кабинете Гришина и Левкович ему доложил, что вещи осуждённых продаются на базаре. Должен сказать, что вещи осуждённых закупались всеми тюрьмами, что говорилось и на совещании в Москве. Я всё же считал, что если УНКВД не платит нам за работу', а мы им платим 27.000 руб. за вещи, это несправедливо, и я подал рапорт, прося разрешить из этой суммы покрыть их нам задолженность за ремонт.
Теперь об этапах. Тюрьма рассчитана на 800 чел., а количество заключённых Доходило до 20 тыс. При сдаче мною тюрьмы там было 18 тыс. чел. из-за массовых операций. Один раз меня Якушев вызвал и спросил, как мы отправляем этапы, я ему рассказал. Тогда он велел при отправке этапов в Облуправление отправлять их по ведомостям с личными делами и деньгами. Директив об этом не было, я посоветовался с Винокуровым, и мы решили квитанции осуждённых на сданные ими деньги не отбирать и одновременно составить ведомость на этих людей. Людей я выдал в этап, а потом я сказал Гришину, что мне не нравится, т. к. получается, что по ведомости расход произведён, а деньги в наличии. Гришин пошёл со мной вниз, я посмотрел и увидел, что при обыске часть денег сдают, а часть кладут в карманы. Я сразу же доложил об этом Якушеву и после этого не стал выдавать деньги без ведомости, а сделал иначе. Я выдал осуждённым их деньги, сообщил Якушеву сумму, выдаваемую на руки, но и это ничего не дало. Я тогда отказался так действовать и, кроме этих двух этапов, я так людей не выдавал. Послал я сразу Винокурова в УМЗ узнать, как поступать с этими деньгами, он вернулся и говорит, что нет никаких установок и в УМЗ’е ему никаких указаний не дали.
Через пару дней у меня взяли сразу 400 чел. в НКВД УССР, и я их отправил всех в Киев без денег. Забрал их Наркомат, а через пару дней мне присылают 400 квитанций, и комендант НКВД УССР требует по ним деньги. Я решил деньги не выдавать, а взял и перевёл их через банк на счёт УГБ НКВД УССР. Прошла неделя, а затем меня вызвал Якушев и стал ругать, зачем я деньги переводил, а не выдал наличными. До моего ареста так и не было указаний, что делать с деньгами осуждённых к расстрелу.
Дальше, зная, что надзирательский состав у нас разношёрстный, я издал приказ: по квитанциям заключённых никому, кроме заключённого, не выдавать ни деньги, ни вещи. Таким образом, если Тимошенко и пытался получить деньги, ему это не могло удаться.
Будучи в Бердичеве. я узнал, что Мартынюк в тюрьме берёт людей с деньгами[32]. доложил об этом Якушеву, а сам запретил тюрьмам выдавать деньги. Кроме этого, бухгалтерами в тюрьмах работают осуждённые, и чтобы зашифровать от них суммы, принадлежавшие расстрелянным, я приказал эти суммы сконцентрировать в банке на счету ОМЗа. Так и были переведены 141 тыс. руб.
В марте 1938 г. сюда прибыл Вяткин. Он меня вызвал, спросил, почему я подавал до него рапорт об увольнении, и я ему всё рассказал. Он мне обещал помочь, дал мне помещение, добавил людей, и я стал работать. Так было до апреля.
В апреле из НТК ст. Бехи был побег. Я стал просить у Вяткина машину, он мне дал машину, и сам он с Вольским в этой машине поехал в Коростень. Они зашли в Горотдел, мне некуда было уходить, т. к. я ждал поезда, и я остался у начальника Горотдела Гилиса в кабинете. Вяткин стал просматривать дела Гилиса, потом вырвал из какого-то дела два листа, стал ругаться, вызвал арестованного по делу и при мне Вяткин стал его избивать. Затем привели ещё 2 арестованных, они сказали, что своё оружие они закопали во дворе железнодорожника, и Вяткин велел Гилису взять меня с собою и ехать за оружием. Ничего мы так и не нашли, Гилис забрал с собою железнодорожника - хозяина двора и привёл его к Вяткину. При мне Вяткин его стал избивать, и там же он буквально уже был мёртв. После этого Вяткин куда-то девался, а я утром уехал в Вехи.
Через некоторое время я доложил Вяткину, что арестованные в камерах не спят, т. к. следователи в кабинетах бьют допрашиваемых, и крики слышны в камерах. Вяткин ответил: «Ну, их к черту, пусть не спят». Я подал рапорт об этом в Киев на имя Успенского. Через несколько дней меня вызывает Вяткин и говорит, что нужно выгнать из тюрьмы врача - жену прокурора Черкеза, т. к. ему не нужны осведомы прокурора. По его приказанию я и должен был уволить прекрасного врача. Потом он заявил, чтоб я понудил врача Мордушенко дать справку о смерти умерших арестованных и в числе их назвал Скрипника, Крука и др. Я ему сказал, что врач этих людей не смотрел и справку не даст. Он меня отправил, а через пару дней пришёл Игнатенко и говорит: «Вот акт, Вяткин велел Мордушенко подписать о смерти Крука от разрыва сердца». Я Мордушенко вызвал, сказал ему об этом, он акт подписывать не хотел, и я ему сказал: «Я Вас не заставляю». После этого я акт вернул Лукьянову.
Помню, был ещё такой случай. К нам поступил сильно избитым работник Барановского завода. Я подал об этом рапорт, и через пару дней приехал Гришин с другими сотрудниками. Я им продемонстрировал несколько человек, работник Барановского завода Клигштейн в то время уже лежал в больнице и вскоре умер. Какой акт составили о его смерти, я не помню, но побит он был с головы до ног.
Следующий случай. В грузовой машине привезли человека и говорят: «Примите в больницу», а я вижу - он мёртв. Вызвал я врача, велю ему оказать помощь, а врач уже и пульса не чувствует. Я тогда категорически отказался принять этого человека, и его забрали обратно. На следующий день я этого человека принял, но был составлен акт о том, что он был доставлен мёртвым, но от чего он умер, я в акте не писал. Потом мне рассказали, что человек этот пытался бежать, его задержали и избили. Поскольку он был доставлен мёртвым, я на следующий день его принял по акту о том, что человек доставлен мёртвым. Затем прибыл прокурор Юганов, я ему показал труп, и он написал акт о следах побоев на трупе, а затем дал официальное разрешение на похороны, и это разрешение имеется в делах.
Дальше, были часты случаи, что заключённые друг другу наносили побои с целью дискредитации следствия, и потому я велел врачу писать об обнаруживаемых ссадинах и т. п., но не указывать причину их возникновения. Дальше, я дал Мордушенко распоряжение не вскрывать трупы следственных заключённых. Почему я это сделал? Потому что и Якушев, и Гришин дали мне такое приказание. Мало этого, мне не разрешили даже этих арестованных класть в больницу, и я вынужден был в самом спецкорпусе организовать несколько палат, в которых и держал больных. Больше того, когда со мною в июне 1938 г. было то же самое, и меня в больницу не положили, а это было в июне или июле 1938 г.
В мае мес[яце] 1938 г., когда была партконференция, выдвигали в бюро человека с темной, не совсем ясной биографией, к тому же не члена нашей организации, т. е. он не состоял у нас на учёте. Я и ещё один военный выступили против этой кандидатуры, и его отвели. Тогда Вяткин вызвал меня в отдельную комнату и обругал нецензурно, говоря, что из-за меня он не пройдёт в Горком и делегатом на конференцию, т. к. и он у нас не состоит на учёте. На моё счастье его об этом не спросили и избрали.
Вскоре после этого я поехал в Москву на совещание. Будучи там, я услышал, что в театре Вяткин однажды устроил скандал, почему ставят еврейские вещи, и что вообще нужно ставить только русские вещи. Это мне сказал б[ывший] секретарь Горпарткома Житомира Косарев. Кроме этого, директор театра Пинскер якобы подал и заявление об этом Хрущёву. Услышав это всё от Косарева, я доложил секретарю Парткома Голубеву об этом, прося поставить вопрос, т. к. или это клевета, или нужно за это набить Вяткина. На следующий день Вяткин уже знал об этом и стал меня ругать. После этого я перестал ходить к нему с докладами, посылал за себя Бойченко.
В начале июля я получил телеграмму о явке с докладом к Успенскому вместе со всеми н[ачальни]ками НТК. Я с людьми выехал, целый день мы ждали в Киеве, и нам объявили, что в 12 ч. ночи нас примет Успенский. После этого мне Здунис говорит, что Успенский ему сказал, что я могу не быть на совещании и чтоб я выезжал в Житомир. Это было 7 июля. 11 июля меня вызывает в Киев Шапиро, я докладываю Вяткину, а он не пускает и вместо меня посылает Новосельцева. Я тогда стал просматривать свою литературу, взял из Главлита человека и все проверил. Дальше я взял наградное оружие и сдал в тюрьму. В общем, я готовился к аресту, т. к. понял, что меня ждёт.
Через пару дней меня вызвали на партбюро, говорят мне, что я - враг, и тут же меня арестовали.
Перед этим я один раз сидел за ужином в столовой, и мне Ремов стал говорить, что за одну местную телеграмму меня скоро будут бить по мягкому месту. Оказывается, что это идёт речь о моей телеграмме на имя награждённых наших сотрудников, из которых один - Еременко - был арестован. Я пошёл к Лукьянову и говорю, что делать. Он посоветовал подать заявление об осуждении своего поступка, и я так и сделал. В то же время меня исключают из партии как врага народа и за связь с Еременко и Рехтером и тут же меня арестовывают. Когда меня ввели в камеру, там сидит 37 чел. и все побитые. С 14 до 28 июля я никаких показаний не давал. Потом Ремов завёл меня к Лукьянову и говорит: «Давайте показания, а то мы с Вами будем говорить известным Вам методом». После этого меня вывели, увидел меня Вяткин, спросил, дал ли я показания, и Ремов ответил, что нет. Здесь Вяткин ударил меня по щеке. Я упал, тогда он ударил меня ногой в живот и говорит: «Через полчаса показания чтобы были у меня». Вяткин ушёл, зашёл Люльков и стал избивать меня нагайкой, а в это время из соседней комнаты смотрели на меня Голубев, Бережной, его жена, и все они хохочут. Избил меня Люльков. потом поднял и говорит: «Пиши». Я под его диктовку написал, что в 12 ч. дня я дам показания. Ввели меня в камеру, а перед тем Ремов мне сказал, что в камере есть заключённый Лучезарский, и он мне расскажет, как давать показания. Два дня я сидел без допроса, и Лучезарский мне выбирал, о какой организации говорить, чтобы поверили и не били меня.
Совещались мы с Лучезарским, подбирали что показать: повстанец - не подходит, я - еврей; петлюровец - опять-таки еврей. Когда же меня вызвали, я опять не могу писать. Снова меня избили, и так было до 28 числа. Я потом терпеть уже не мог и подписал, дав показания и на Шемпера, и на Мордушенко, который честнейший человек. Так я на 6 человек дал показания.
16 августа меня направили в тюрьму, и 10 дней нас, 22 чел., держали в камере, рассчитанной на 3 чел. Я лежал, и до сентября лекпом ни разу ко мне не зашёл.
В сентябре меня вызвал Анфилов и стал говорить, что не может быть у меня такая маленькая сеть, и я должен вспомнить, кто ещё есть у меня в Умани и Ко-нотопе, где я раньше работал, но я ничего не мог сказать, т. к. никакой сети не имел.
Через некоторое время я узнал, что в спецкорпусе, в уборной, есть дыра в камеру через стену, и этим путём организовалась связь между всеми арестованными. Я понимал, что если я не враг, то в тюрьме всё же есть масса врагов, и подал рапорт на имя Вяткина, прося меня вызвать. Он меня вызвал, и я сказал ему об этом, а также и о том, что в тюремке арестованные переговариваются. Он меня похлопал по плечу, говорит: «Молодец», а потом спрашивает, почему я отказался от показаний, и я сказал, что мои показания это ложь надуманная. Тогда он сказал: «Иди к Анфилову и чтобы ты всё подтвердил, а иначе сегодня же тебя расстреляют». Анфилов завёл меня к себе, туда же зашёл Игнатенко. Игнатенко мне велел встать, схватил за руку и повёл во двор. Во дворе он стал тянуть меня в гараж, где расстреливают, я стал кричать, просить отвести меня к Вяткину, и тогда меня отвели туда. Я зашёл, а от спазма в горле ничего не могу сказать. Потом я стал плакать, говорить, что я - не враг, а Вяткин кричит: «Расстрелять его!». Анфилов меня повёл к себе, оттуда завёл в кабину, в которой можно только стоять, и 10 суток я простоял на ногах. Потом я услышал голоса, дверь открыли, Люльков и стал говорить мне, что завтра меня расстреляют, а сегодня он был у моей жены и жил с ней. После того он дверь снова запер. Утром следующего дня меня уже приводили в чувство, отправили меня в тюрьму и хотели положить в больницу, но мне стыдно было смотреть на Мордушенко, которого я «завербовал», и я отказался идти в больницу.
Такой же случай был с Ремовым. Он мне стал говорить, что вызовет жену мою, и в моем присутствии её будут насиловать.
Через некоторое время мне предъявляют обвинение по ст. 54-1, 54-6, 54-11. Я отказался подписать, тут же написал заявление Ежову, Вяткину и прокурору Морозову, что объявляю голодовку. Голодал я, ничего не ел, и тогда меня вызвал новый нач[альни]к [У]НКВД. Он мне сказал, что к[онтр]-р[еволюцию] с меня снимут, но за другое я должен буду отвечать. Я согласился и отказался от голодовки. Тогда мне предъявили ст. 206-17, приехал и прокурор Рогинец, допросил меня, и я ему всё рассказал. После отъезда Рогинца меня вызвали на допрос и стали говорить, будто я оклеветал Вяткина тем. что дал о нем показания. что он избил железнодорожника и убил его.
По ходатайству подс[удимого] Глузмана подсудимый] Гришин-Шенкман удалён из залы суда.
В отсутствие Гришина я вот что хотел сказать.
В мае мес[яце] Вяткин у себя устроил вечеринку и всех н[ачальни]ков отделов пригласил. Я пришёл поздно, вижу, что там - и жена Гришина, который был уже арестован. Её Диденко напоил до пьяна. Спустя несколько дней я проезжал по улице и увидел жену Гришина, выходившую из квартиры Диденко. Я пришёл к Вяткину и сказал ему об этом. Через несколько дней Диденко меня увидел и стал говорить, что я его оклеветал. Я ему говорю, что ещё со мною были люди, а он мне стал говорить, что они ещё меня проверят. Это говорит о том, что на моё партийное заявление Вяткин ответил тем, что передал Диденко мои слова вместо того, чтобы реагировать на его связь с женой арестованного.
После 10-мин[утного] перерыва судебное] заседание продолжается.
Подсуд[имый] ГРИШИН-ШЕНКМАН введён в залу суда.
Подсуд[имый] ГЛУЗМАН на вопросы суда: Разрешите ещё закончить. В обвинительном акте сказано, что я составлял фиктивные счета на ценности. Был один случай вручения Тимошенко наличных денег по распоряжению Якушева, и я сам видел, что он сдал деньги Новосельцеву.
Теперь об обезличивании вещей арестованных. Вынести из тюрьмы хоть одну вещь невозможно, я прошу проверить по 3[-му] отделу, и вы увидите, что из работающих в кладовой половина - секретные агенты. Поэтому я не мог брать вещи. То, что моя домашняя работница говорит о продаже вещей, это были проданы мои личные вещи: валенки, пара сапог, плащ, 2 летних костюма.
Что я действительно сделал. Я взял пару старых сапог, рассчитывая обуть в них дом. работницу, но когда Евтушенко их принёс, и я увидел какая это рвань, я велел их забрать и купил ей туфли.
Шемпер говорит о вещах по Коростенскому этапу. Чем это объясняется? Объясняется тем, что здесь по моим ложным показаниям сделали мне очную ставку с Шем пером, и я врал и изобличал его в к[онтр]-р[еволюционной] деятельности.
На самом же деле вот что было. Когда прибыл этап, меня вызвали с заседания Горпарткома, я приехал и вижу - вещи все свалены в кучу. Я велел немедленно же выдать квитанции на вещи.
За несоставление описи на вещи в чемодане я уволил Довбню, возбуждал дисциплинарные преследования, но проследить за всем я не мог, если вы учтёте, что прибыль и убыль была в 1000-1500 чел. ежедневно.
Сам я лично ничего не брал, а если б я хотел взять, то я мог бы у Тимошенко взять.
Ведь все здесь знали о расхищении вещей. Ведь я сам в декабре 1938 г. доложил Гришину, что Соснов рвёт зубы у трупов.
Подсуд[имый] ГРИШИН-ШЕНКМАН на вопросы суда: Это неверно. Мне нет смысла отрицать это, если б я знал. Мне Глузман ничего не говорил о том, что вырывают зубы из ртов расстрелянных. Да, я обязан был заходить, и ходил туда проверять, как выполняют операцию, но я не знал, что вырывают зубы у трупов из ртов.
Подсуд[имый] ГЛУЗМАН на вопросы суда: Я не хочу обвинить здесь Гришина. я говорю то, что было, ведь из-за мародёрства Соснова я требовал снять его с прикрепления к оперработе и вернуть на работу в тюрьму, чтоб он не занимался мародёрством.
Когда Соснов вырывал зубы, я и Лебедев видели это. а потом я об этом доложил Гришину.
Теперь я хочу ещё сказать о Шемпере. Я получил сообщение из отдела кадров, что Шемпер скрыл о своём соцположении и о жене, я поставил вопрос на партсобрании, и Шемпер всё отрицал и обещал достать документы. Документов он не достал, напился пьяным, разбил автомашину, и его уволили. Через две недели он уже был арестован по моим показаниям. Потом его освободили, а через некоторое время его стали допрашивать как свидетеля по моему делу.
О Гришине я могу сказать вот что. Один раз вместе с ним, с Еременко и прокурором я ехал в Бердичев на автомашине. Они там проводили заседание тройки, а я пошёл в тюрьму. Обнаружил я, что отсутствует учёт выдаваемых У ГБ для расстрела и поскандалил с Мартынюком. Ночью, когда тройка закончила работу, они все пошли к Мартынюку ужинать, а я лёг на диване у него в служебном кабинете. Потом Мартынюк зашёл к себе в кабинет пьяный, с ним зашёл и Еременко, а Гришина не было. Обратно мы поехали только с Еременко, и он мне сказал, что Гришин так пьян, что не может ехать. При приездах Мартынюка в Житомир он постоянно не выходил из квартиры Гришина, т. к. они дружили.
Дальше, я знаю за Гришиным и антипартийный поступок. Перед приходом Вяткина он вызвал секретаря парткома, чтобы у него узнать о составе парторганизации для доклада Вяткину, подменяя этим секретаря парторганизации.
После 5-мин[утного] перерыва судебное] заседание продолжается.
Подсуд[имый] ГЛУЗМАН на вопросы суда: Вяткин сначала приехал сюда как стажёр с бригадой Ежова и остановился у Гришина. Потом он был назначен н[ачальни]ком УНКВД. Приехал он в марте мес[яце], а Гришин уехал отсюда в апреле или начале мая.
Подсуд[имый] ГРИШИН-ШЕНКМАН поясняет: Я не отрицал и не отрицаю поездки в Бердичев. По-моему, Еременко подтвердит, что я ни разу не был пьян в Бердичеве и не спал у Мартынюка.
Помню, мы один раз провели заседание тройки, и Еременко вернулся раньше меня на своей машине. Возможно, что тогда Глузман и ездил с ним обратно, а я ехал сам в своей машине.
В отношении подхалимства к Вяткину: 2 марта я уже уехал отсюда. С ним я работал лишь один день, а до этого он 5 дней здесь работал по заданию Наркома и жил у меня, о чём я говорил уже суду.
Подсуд[имый] ГЛУЗМАН на вопросы суда: Я Гришину в его кабинете один раз докладывал дело. Он потом сказал, что очень занят и уехал с Гершкович. На следующий день я видел, что в комнате № 14 были вещи 72-лет[ней] старухи -сестры Троцкого, а шофёр, с которым они ездили, сказал мне, что у этой старухи взяли пачку золота.
Подсуд[имый] ГРИШИН-ШЕНКМАН на вопросы суда: Взяли до 6 тысяч золота, и оно сдано в Финотдел.
Подсуд[имый] ГЛУЗМАН на вопросы суда: С Баранским так было. Днём, часов в 12, меня позвали и говорят, что допрашиваемый вдруг замолчал. Я вызвал врача, стали его осматривать - никаких следов не было. Вызвал я Лукьянова, и он велел похоронить умершего. Я не заставлял никого подписывать акт.
Вскрытие не делали потому, что запрещали вскрывать следственных заключённых.
Председательствующий оглашает показания подсудимого] Глузмана на л. д. № 204 г. № I.
Подсуд[имый] ГЛУЗМАН на вопросы суда: Такой случай был, но врач Фельдман мне сама сказала, что Баранский умер от разрыва сердца. Ведь он умер днём, а днём никогда не били арестованных. Я не показывал, что акт был ложным, и я не заставлял Фельдман подписывать акт, будто Баранский умер от разрыва сердца.
При допросе меня прокурором Рогинцом, если [я] сказал, что умер от побоев Баранский,то я солгал.
Пред[седательствую]щий оглашает вторично показания подсудимого] Глузмана на л. д. № 204 т. № 1.
Подсуд[имый] ГЛУЗМАН на вопросы суда: Инженер Барановского фаянсового завода[33] умер от побоев. Колхозник - немец[34] умер от побоев, но заключённый этот умер днём, сидя за столом, а перед ним лежали бумаги, и он избит не был. Мне нет смысла говорить, что и этот человек умер от побоев, когда его не били.
Об инженере Барановского завода я говорил и говорю, что он умер от побоев, и при этом был и Гришин.
Подсуд[имый] ГРИШИН-ШЕНКМАН на вопросы суда: Я утверждаю, что никогда при мне не били допрашиваемых.
Подсуд[имый] ГЛУЗМАН на вопросы суда: Инженера фаянсового завода привели из Барановского района избитым, а я сразу сообщил Гришину, и он приехал. Акт о его смерти заполнен как об умершем от побоев.
Ревизии кладовой бывали, если обнаруживали недостачу, я принимал меры, и одного зав[едующего] складом предал суду.
Мои показания за июль мес[яц] даны мною в результате побоев, когда у меня требовали ст. 54-7 УК. Поэтому я и писал так, как написано в протоколе.
То, что я писал тогда, будто не вёл борьбы с обманом заключённых, это не верно, это и есть ст. 54-7, которую от меня требовали.
Я считал и считаю, что это будет подмена партруководителя, если вместо его вызова взять у него сведения и самому докладывать о состоянии парт, организации. Поэтому я и привёл такой факт о Гришине.
В тюрьме я вместе с Гришиным бывал. При мне он никого не бил.
Когда бежало 11 человек, меня тоже послали с группой на розыски, и когда я одного задержал и привёл к Гришину, он раза 2 или 3 ударил его.
Подсуд[имый] ГРИШИН-ШЕНКМАН на вопросы суда: Нанесение 2-3 ударов беглецу-смертнику подтверждаю.
Подсуд[имый] ГЛУЗМАН на вопросы ГРИШИНА-ШЕНКМАНА: Часть из бежавших после их поимки, кажется, сидели у нас в тюрьме, но точно не помню. По-моему из них двое, задержанных мною, были в тюрьме, а остальные не были.
Подсуд[имый] ГРИШИН-ШЕНКМАН поясняет: Мне доложили, что поймали этих бежавших и привели их избитыми до невозможности. Я поехал в тюрьму, и Глузман меня водил и показывал этих людей.
Подсуд[имый] ГЛУЗМАН показал: Я не помню этого.
Вызван[ный] Подсуд[имый] ТИМОШЕНКО по сути дела пояснил:
Я прошу разрешить рассказывать сначала. Я работаю с 1934 г. по этой линии. Операций больших сначала не было, и у нас был Извеков н[ачапьни]ком Окрот-дела, а потом - Шатов, и при них всё шло хорошо.
В 1937 г., весной, меня вызвал Шатов и велел назавтра расстрелять человек 50. Комендатуры тогда не было, людей не было, и Шатов дал Бланка, Костенко, Игнатенко, Антропова и других, а всего человек десять. Дали мне документ о выдаче мне людей для допроса, и я их привёз из тюрьмы. Доложил я Шатову о доставке людей, а потом завёл их в комнату № 14. Я спрашивал их фамилии, специальности, будто отбираем их для работы. Потом мы по одному их выводили и в определённом месте их по одному расстреливали, а остальные ничего не знали.
Всё шло хорошо, на барахло никто даже не смотрел.
Потом стал н[ачальни]ком Якушев. Сразу у нас сделался перелом: 100, 150, 200 чел. за ночь стали расстреливать, но это неважно. Помню, приехал Марты-нюк, и мы завели людей в комнату, а оттуда их повели гуськом, как вода бежит, и в итоге задние видели, что мы передних расстреливаем. Видели потому, что случилось так, что одновременно две двери открываются. И, стоящие в очереди ближайшие 5-6 человек, замечали, что я стреляю. Мартынюк тогда предложил их вызвать и всех сразу заводить в гараж, а в руки брать палки - «внушиловки» и успокаивать кричащих. Это он сказал Гришину и Якушеву, и так мы и стали делать. Якушев приходил, а Гришин постоянно бывал, возьмёт в руки здоровую палку и орудует ею.
Впоследствии из-за нездоровья меня освободили и поручили эту работу Бланку и Игнатенко.
Руководил всеми нами Лебедев.
Насчёт избиения, то нельзя сказать, что этого не было. Насчёт вещей, то при Шатове брезговали, а при Якушеве стали надевать на себя. Правда, когда много людей расстреливали, то много мы одежды своей испортили.
Теперь о квитанциях. Раньше я людей принимал по списку и все. Потом мне Якушев приказал брать людей с делами и деньгами. Я поехал в тюрьму, дал Глузману бумажку и сказал, что Якушев велел взять людей с делами и деньгами. Глузман ответил, что сделать этого не может.
Я ему сказал, что он и Якушев - начальники, пусть меж[ду] собой договариваются. Часов до 11 ночи он меня задержал и спорил с Гришиным из-за денег, а потом он людей мне выдал, а денег не дал.
Потом Глузман, Шемпер, Ротенберг, дежурный по тюрьме, сели все вместе и написали список по квитанциям, которые были у заключённых. Заключённым сказали, что они идут на этап, и деньги им я уплачу. Они расписались в списках, и я их повёз для исполнения приговора.
Здесь я стал их расстреливать, а потом, на следующий день, меня послали к Глузману узнать, сколько денег осталось. Я пошёл к Глузману, его не было, а был Шемпер, он зашёл к Ротенбергу, потом они вдвоём зашли, и я спросил, есть ли деньги. Ротенберг ответил - нет денег, я могу 12 тыс. перевести, а наличными я их давать не могу.
Тогда я вернулся без денег и Лебедеву доложил об этом. Через несколько дней я встретил Глузмана, спросил его о деньгах, он тогда вызвал Винокурова, они меж собою поговорили и дали мне наличных 11 или 12 тысяч рублей.
Глузман стал требовать расписку, а Лебедев предупредил, чтоб расписку я не давал. Тогда Глузман стал звонить Гришину и ему сказали, что ему в отделе приготовили расписку, а пока мне разрешили дать расписку. Так я расписался, получил деньги и занёс их Лебедеву. Он велел деньги сдать Новосельцеву, и я их сдал ему. Потребовал я расписку, а он не даёт и деньги забирает. Я тогда стал волноваться. Лебедев захватил меня с собой на машину, повёз меня к Глузману и стал его ругать, а Глузман ответил: «Я выдал деньги и потому взял расписку».
Лебедев повёз меня обратно, я всё продолжал требовать расписку, и тогда Новосельцев сказал, что расписку он Глузману даст от себя, а мою расписку он заберёт. Так я и не получил своей расписки.
Затем было так. Нам отпускали деньги на оперативные расходы - 100-150 руб.
Один раз в одной фуражке осуждённого случайно обнаружили 30 руб. и тогда стали смотреть все фуражки и обыскивать осуждённых.
Через некоторое время Лебедев сказал: «Начальник сказал, что большевик должен работать не за водку» и перестали приносить спирт и деньги. Когда мы после этого исполнили приговора над группой, народ устал и хотел перекусить, но я ответил, что денег больше не дают. Некоторые подняли шум из-за этого, особенно шумел оперативный состав, и тогда мне Лебедев для этого велел обыскивать осуждённых и деньги при обнаружении изымать. Ну, каждый день дают 150-200 чел., невозможно их обыскивать и тогда им предлагали самим сдавать. Так случалось, что сдадут за ночь рублей 50, и на эти деньги покупали закуску, табак. Но иногда случалось, что ничего не сдавали. Я докладывал Лебедеву и он сказал: «Продай пары три сапог и на завтра будет», а барахло оставалось часто не закопанным, т. к. не успевали ямы копать.
После этого Лебедев велел отбирать у осуждённых квитанции и сдавать ему. Мы квитанции и отдавали ему, а куда он их девал, я не знаю.
В 17 час. председательствующий объявил перерыв до 19 час. 30 мин.
В 19 ч. 30 м. суд[ебное] заседание продолжается.
Подсуд[имый] ТИМОШЕНКО поясняет: Относительно денег, которые отбирались в тюрподе, я эти деньги сдал Новосельцеву, но не помню, где их отобрал, а сдал я их, точно помню, на следующий же день Новосельцеву. Квитанции у заключённых отобрали ещё в тюрьме, и когда я сдавал деньги, Новосельцев уже знал сумму, которая должна быть. Всего я сдавал ему деньги 2 или 3 раза, Новосельцев составил акт на них, а куда он их дел, не знаю. Отбирая здесь деньги, я не давал осуждённым расписок, а писались бумажки с фамилией осуждённого и указанием суммы. Бумажка клалась на стол вместе с деньгами. Осуждённым я не говорил, что деньги им уже не нужны, а говорил, что в дороге нельзя деньги хранить у себя, т. к. они идут на этап.
О вещах я раньше не договорил. Когда не было Якушева, вещи не брали, а при Якушеве впервые Гришин разрешил Антропову взять сапоги и с этого началось. Потом Лебедев передал распоряжение нач[альни]ка УНКВД снабдить всех шофёров лучшими пальто. Раз было такое распоряжение, я его выполнил, но Гришин больше с нами общался, и я считаю, что в отдаче этого распоряжения участвовал и Гришин. Паншин потом мне сказал, что шофёру Якушева Яворскому попалось плохое пальто, и за это меня Якушев ругал. Из этого я исхожу, когда говорю, что Якушев давал распоряжение, но Гришин мне говорил сам, чтобы выдать сапоги Антропову и при выдаче пальто шофёрам он присутствовал. Кроме того, в его присутствии отбирали пальто и другие вещи для отправки в тюрьму.
Насчёт золотых коронок. Я не видел, чтобы их вырывали, а видел это Игнатенко, т. к. я стрелял людей, а Игнатенко и Соснов убитых складывали в одно место. Так работа шла, будто по конвейеру. Когда кончали стрелять и грузили трупы на машину, Игнатенко и Соснов оставались в комнате с трупами. Вот Игнатенко тогда и рвал зубы с золотыми коронками. Я, бывало, кричал ему: «Брось!», так как он задерживал отправку трупов, вообще я ему запрещал это делать, но он продолжал своё и зубы рвал.
Вещи осуждённых приказали переписать по сортам: верхнюю одежду, нижнюю, тёплое, летнее и сдать тюрьме. Я отвозил в тюрьму и гам уже считал и переписывал, здесь же мы не считали, а только в мешки клали все вещи. Привозя вещи в тюрьму, я их с работниками тюрьмы переписывал, а потом я списки сдал Лебедеву и он с ними пошёл к Гришину.
Через несколько дней Новосельцев велел мне получить за вещи деньги. Я пошёл к Глузману, а он отказался давать наличными и сказал, что переведёт их через банк. Перед тем же Лебедев говорил, что за эти вещи тюрьма выплатит деньги и их нам раздадут как премию, т. к. начальник так велел. Кто именно велел. он не сказал, но всё время он сидел у Гришина, и я считал, что это Гришин велел.
Через несколько дней меня вызвал Минц и выдал мне 250 руб. Потом он и другим выдал деньги, и мы все решили, что это деньги, полученные за барахло расстрелянных. При вручении денег Минц не говорил, за что это и из каких сумм. Так нам выдавали раза 2-3 по 200-250 руб.
Теперь о побеге 11 чел. Эти 11 человек собрались постепенно, ожидающими расстрела, т. к. не сходились имена или отчества. Когда Якушев посылал меня в Москву получать орден, я ему напомнил об этих людях, но он не разрешил их в тюрьму переводить. Я уехал, а в день моего возвращения они и сбежали. Меня разбудили, я прибежал, а потом нас разослали всех на розыски. Я поехал в один район, а туда позвонил Лебедев и сказал, что можно возвращаться. Приехал я вечером в Житомир и застал этих людей избитыми, а потом их вечером взяли на допрос в 13[-ую] или 16[-ую] комнату, и оттуда я отвёз их в тюрьму.
Когда я вернулся, меня снова посылают с Гришиным в тюрьму, я поехал с ним, он людей посмотрел, и мы вернулись домой. Якушев стал меня ругать, что из-за меня эти люди будто бы бежали. Когда потом этих 11 человек привезли для расстрела, меня к ним совершенно не допустили. Лебедев мне сказал, что Якушев велел меня не допускать к работе, и я вышел. Подошёл я к гаражу и стал с Паншиным, а гараж был заперт изнутри. Там были: Игнатенко и Люльков - в тамбуре, Лебедев - в середине, а Гришин и Якушев тоже были там, но я их не видел. Взяли же этих людей для расстрела Люльков и Игнатенко. У меня они по возвращении из тюрьмы не были, а прямо из тюремки их повели в гараж.
Если б я там был, я бы сказал, что я там был, пулями или ломом, раз приказывали бы, я бы убил, если они осуждены. Уже когда вели следствие, тогда только я узнал, что эти 11 человек были сожжены, а раньше я этого не знал.
С 90 руб. золотом так было. Камраз[35] привёл задержанного, сдал его в тюрьму, но в вещах его, в поповских ризах, нашёл 90 руб. золотом. Потом меня послали к нач[альнику] тюрьмы с бумажкой для получения этого золота, я золото получил и сдал Камразу.
Подсуд[имый] ТИМОШЕНКО на вопросы суда: То, что мы на найденные деньги покупаем водку и закуску, все знали. Лебедев при этом присутствовал, а Гришин и Якушев ни разу не были, когда мы там выпивали.
Себе лично я взял вот какие вещи осуждённых: кожаное пальто я не лично взял, а мне дали его. Эго так было. В тюрьму пробрался переодетый в нашу форму, пытался освободить одну женщину под видом взятия её на допрос, а Глузман его задержал. Этот человек и был в кожаном пальто, которое мне дали. Оно лежало в тюрьме, в складе, и Шатов приказал выдать его мне, когда этого человека расстреляли.
Ещё была драповая шинель, Лебедев дал её мне, я её перешил, но её затем у меня забрали, а потом отдали мне обратно. Потом я взял ещё романовскую шубу, которую мне дали для поездки в розыск за бежавшими. Вообще же брали вещи: Антропов[36], Костенко, Бланк, Кондрацкий, Фёдоров. Люльков. Вишневский, Паншин, Лазоркин, Агапов, Стругачёв и многие другие. Сколько вещей взял каждый из них, я не могу сказать, т. к., когда я выходил из комнаты после расстрелов, я ничего не понимал.
Я на базар ничего не выносил и не продавал. Жена моя ничего не продавала.
Чтобы продавали вещи, я ни о ком не знал, пока не приехал из Киева к жене. Здесь при мне привели Сенкевича[37] и принесли с квартиры его 2 мешка вещей, которые он пытался продать. Это было тогда, когда я уже в Киеве работал.
Перед моим выездом в Киев на работу брать вещи запретили, т. к. Лейфман один раз зашёл к Якушеву и доложил ему, что он [на]против помещения УНКВД нашёл сапоги и пальто, утерянные с машины. Я настоял, чтобы для проверки принесли эти вещи с квартиры Лейфмана, и когда их принесли, узнали, что эти вещи Лейфман взял несколько дней назад, когда был на исполнении приговоров, пока его не отстранили от этой работы. Тогда Якушев и запретил брать вещи.
Со старухой, у которой нашли золото, так было. Её привели на расстрел последней Лебедев и Гершкович. Гершкович стал спрашивать её, где золото, а она говорит: «Нет». Тогда её Лебедев стал бить, а потом и Гершкович, и она сказала, где золото. Они оба побежали, а потом вернулись и опять к старухе и снова бить её начали. Стали кричать, что я за комендант, не могу золото выкачивать, а я ответил Лебедеву: «Ты - нач[альни]к отдела и тоже не можешь». Но я всё же ударил её тогда ногою. В это время уже был и Гришин, и он тоже ударил её один раз.
С женщинами так было. Сначала мы их брали в первую очередь, а потом Якушев велел брать их в последнюю очередь. Вот привёз я партию женщин, Гришин сказал Лебедеву, что Якушев интересуется, молодые ли женщины, ему Лебедев сказал их возраст, и он пошёл к Якушеву.
Когда я потом завёл женщин, Якушев и Гришин уже были в комнате, там же был и Бланк. Якушев велел первой раздеться, осмотрел её всю, потом Бланк подбежал, как врач стал её выстукивать, а потом повёл её с Сосновым. Я говорил Якушеву, что голых тяжело грузить, а он ответил: «Их мало, это неважно».
Так раздевали молодых женщин, а попадалась пара старух - их не раздевали, а так стреляли.
Раздевание женщин делалось в присутствии всей бригады, всех, кого я перечислил. Гришин тоже при этом присутствовал.
Как врач первым стал осматривать голых женщин Бланк, а потом Соснов подошёл и тоже изображал из себя врача. После этого, как зайдёт Якушев и есть женщины, он говорил: «Где врачи?». Так было всегда, когда женщин расстреливали, Якушев обязательно приходил и звал «врачей».
Как получилось с инвалидом, я смутно помню[38].
Председательствующий оглашает показания подсудимого] Тимошенко на л. д. № 711 т. 2.
Подсуд[имый] ТИМОШЕНКО на вопросы суда: Раз я говорил, значит, так оно было, но я не помню сейчас, как это получилось, т. к., когда я очень уставал, меня сменяли, и я не знаю, с какой целью это было сделано. Предложил это сделать Лебедев и сказал он это не нам, а самому старику: «Лезь на женщину». Был ли при этом Гришин, я точно не помню, но, по-моему, и при Гришине, и при Якушеве Лебедев мог это сказать, раз они раздевали женщин. Повторяю, был ли Гришин, я уже не помню, но он систематически присутствовал при операциях. Если я следователю сказал, что Гришин при этом был, значит, так оно и было -Гришин значит был.
После 5-минутного перерыва судебное] заседание продолжается.
Подсуд[имый] ТИМОШЕНКО на вопросы суда: Ломов там не было, были палки и медные трубы, которыми били осуждённых. Это ввели при Якушеве, когда Мартынюк рассказал, как он делает. Палками всё начальство било осуждённых. в том числе и Гришин избивал осуждённых, а для чего били, не знаю. Били не всех подряд. Мартынюк так говорил: «Чтобы шума не было, несколько раз палкой - и молчит». Тогда и стали бить.
Якушев, Гришин. Лебедев - все били.
Подсуд[имый] ГРИШИН-ШЕНКМАН на вопросы суда: Бить палками Мартынюк не советовал, а мы применяли иное. Так как в Бердичеве запретили расстреливать людей, у нас увеличилось количество осуждённых, и Мартынюк, приехав к нам, предложил посыпать помещение опилками, это мы и применяли. Палок никаких не было. Они на следствии только народились. Я говорил вчера, что сам ударил одного осуждённого, но не палкой, а рукою.
Я утверждаю, что палками никого не били. В гараже были деревянные палки, Кондрацкий с осуждёнными сидел, говорил им, что их сейчас поведут на работу, и оружие прятал, а дали ему палку на тот случай, если кто-либо закричит, чтоб его оглушить. Но таких случаев не было и палкой никого бить не приходилось. Палки были небольшие. При мне никаких булав не было. Термин «внушиловка» я впервые услышал в тюрьме г. Киева.
Подсуд[имый] ТИМОШЕНКО на вопросы суда: Как только людей начинали связывать, палки уже приносили. Когда людей выводили, палки брали в руки. Гришин - маленький, а палку брал здоровенную. Приводили сразу по 100-150 связанных людей, я стрелял и криков не слышал, но когда ко мне вводили, и у человека уже шла кровь с головы, значит, его уже палкой угостили.
Подсуд[имый] ГРИШИН-ШЕНКМАН на вопросы суда: Тимошенко чушь говорит. Ведь Якушев подписывал предписания о расстреле, значит, он раньше Тимошенко знал возраст расстреливаемых женщин. Женщин раздевали, но не догола, с них только снимали верхнюю одежду: пальто, платки. Да и вообще-то молодых женщин было осуждено очень мало.
(Кокин С. Расплата. Сотрудники УНКВД по Житомирской области - исполнители Большого террора. - С. 162).
Бригада работала на расстрелах раз 20 в месяц. Для работы из спец, ассигнований выдавалось рублей 150 на ужин. Ужинали не в гараже, а в комнате у Люлькова. Один раз я увидел Люлькова, вынесшего водку, и узнал, что они ужинают с водкой. Я их всех созвал и сказал, что если они не перестанут брать водку, я не буду выдавать деньги. Тогда по их просьбе я разрешил выдавать им деньги на 1 [-ну] бутылку вина и на ужин.
Подсуд[имый] ТИМОШЕНКО на вопросы суда: Гришин нас не созывал на совещание, а это Лебедев передал: «Начальник сказал, что никаких денег не будет, т. к. коммунист должен не за водку работать».
Теперь о женщинах. Я утверждаю: Гришин расспрашивал, сколько женщин, каких возрастов, и говорил, что этим интересуется Якушев. Потом он докладывал это Якушеву, и оба они приходили.
Сам, своими глазами, я видел, как Гришин палкой ударял связанных, если они поднимали головы, но не избивал, а раз ударит поднявшего голову и всё.
Я стрелял из «Нагана», потом Лебедев велел для уменьшения шума стрелять из мелкокалиберной винтовки. Было 3 или 4 винтовки, и приходилось иногда по 4-5 пуль выпускать раньше, чем расстреляешь осуждённого.
Я не говорил, что Гришин знал о том, что мы пьём водку, но мы пили при исполнении приговоров.
11 чел., которые сбежали, были задержаны на второй день или на третий. Привезли их уже избитыми, и их всех проверяли. Избиты они были сильно, но не настолько, чтобы ничего на лице нельзя было разобрать.
По-моему, за этот побег больше всех отвечал бы Игнатенко, т. к. он должен был их охранять. Поймали эту группу работники отдела, а кто именно, не знаю, я ни одного не поймал.
Гарантировать, что поймали и привели тех самых 11 чел., которые бежали, я не могу, но я знаю, что их проверяли.
Подсуд[имый] ГРИШИН-ШЕНКМАН на вопросы суда: Мелкокалиберной винтовкой разрешено пользоваться для расстрелов, но мы редко ими пользуемся, а в данном случае это было сделано потому, что у нас не хватало патронов, и нам АХУ выдало мелкокалиберные патроны.
Я хочу ещё пояснить, что деньги выдавали как премию не из денег тюрьмы, а из денег спецфонда.
Говорят, что я ударил один раз старуху Бронштейн, но, если б я её бил, то мне незачем было бы говорить с ней на протяжении полутора часов, а я её допрашивал полтора часа, раньше, чем передал её другим для допроса.
Подсуд[имый] ГЛУЗМАН поясняет: Система расстрела стала известна очень многим, т. к. при начале расстрела заводили мотор автомобиля. Это я узнал при моём аресте, когда сидел здесь в тюрподе, а отсюда следственных возили в тюрьму, и так вся тюрьма знала о расстрелах.
Дальше, по распоряжению Вяткина хотели расстреливать людей у нас в тюрьме, и он велел готовить помещение. Я помещение стал готовить, но сразу донёс об этом в Киев, и это распоряжение Вяткина отменили. Тогда Вяткин велел в НТК копать ямы и оградить их забором для погребения трупов. Я за 4 дня построил забор, но опять донёс об этом в Киев, и велели забор снять. Я забор снял, и его перевезли куда-то сюда, в У НКВД.
Подсуд[имый] ТИМОШЕНКО на вопросы ГЛУЗМАНА: Деньги я получил у Глузмана в кабинете, кассир при этом был, но из чьих рук я взял деньги, не помню.
Глузман мне людей не давал с деньгами и задержал меня до 11 часов ночи. Потом я людей забрал и уехал. Когда Якушев ему приказал, Глузман мне людей выдал.
Один только раз привезли для расстрела людей прямо из района, это 40 человек из Бердичева. Больше людей прямо к нам не привозили, а я брал их из тюрьмы.
Бригада надоедала мне ежедневно из-за денег, которые обещали за барахло. Возможно, что я это сказал Глузману, когда пришёл за деньгами.
В комиссии по приёмке вещей расстрелянных Глузман не был, это я подтверждаю.
Подтверждаю, что беременную женщину Глузман не выдал, и я её не взял. Мне за неё тоже попало. Меня Якушев вызвал, говорит: «Ты - коммунист?», я говорю: «Да». Так он меня взял в оборот и велит снова ехать за ней. Я опять поехал, Глузман снова её не выдал и так не выдавал, пока ребёнку не стало месяца 2 или 3. Женщину тогда расстреляли, а ребёнка сдали через милицию в детясли.
Я не знаю, чтобы Глузман брал себе какие-либо вещи.
Подсуд[имый] ГЛУЗМАН поясняет: Я хочу пояснить, что при выдаче денег -золота - 90 руб. меня не было.
Теперь о кожаном пальто Тимошенко. Я задержал возле тюрьмы человека в форме НКВД, оказавшегося шпионом и пытавшегося одну осуждённую взять из тюрьмы под видом доставки её на допрос. У него было прекрасное кожаное пальто. Когда я уехал на курорт и вернулся через месяц, мне Шемпер доложил, что меня наградили за поимку шпиона, а он за то имел скандал, т. к. заставили пальто шпиона дать Тимошенко.
Я сказал Шатову, что это некрасиво, т. к. работники тюрьмы знают это пальто, и лучше пусть он его не носит, но Шатов сказал: «Ничего».
Подсуд[имый] ГРИШИН-ШЕНКМАН на вопросы Глузмана: Не помню, подавал ли Глузман рапорт наркому в 1937 г. об избиениях арестованных или нет.
Рапорт об увольнении Глузман подавал.
О неправильности способа расстрела Глузман сигнализировал.
Чтобы Глузман докладывал о том, что заключённые друг друга бьют с целью дискредитации органов НКВД, не помню.
Подсуд[имый] ГЛУЗМАН поясняет: Я хочу сказать, что если Гришин не помнит о подаче мною рапорта наркому об избиениях, то я надеюсь, что здесь ему врач Фельдман напомнит, как он сам приезжал и расследование производил по моему рапорту.
После 5-мин[утного] перерыва судебное] заседание продолжается.
Вызв[анный] подс[удимый! ИГНАТЕНКО по сути дела пояснил:
Работая в Житомире с 1931 г. в НКВД, я поступил стрелком ОСНАЗа[39], затем меня выделили на оперработу по исполнению приговоров, и всё время я был на этой работе.
Тогда проходило ежедневно человек по 30, осуждённых к расстрелу.
Помню, из тюрьмы привезли для расстрела людей, и среди них был один бандит. Прокурор ему зачитал приговор, он стал бросаться и драться, и комендант его ударил. Прокурор сказал, что этого делать нельзя, и с тех пор я знал, что никого бить нельзя.
Когда начались массовые операции, я доставлял арестованных и использовался на подсобной работе, а потом меня назначили в 1937 г. на исполнение приговоров.
Тогда приводили по 150-200 чел., заводили их поодиночке и так расстреливали. Заводили всех сначала в большую комнату, говорили, что их отбирают на работы, и оттуда по одному выводили и заводили к нам, а мы расстреливали их. Никаких нарушений тогда при Шатове не было.
Когда Якушев приехал и узнал, как мы работаем, он велел продолжать так же работать. Избиений тогда никаких не было и барахольства не было.
Когда операциями стал руководить Стругачёв, были грубые ошибки, и назначили вместо него Лебедева. Потом приехал Гришин, и он ежедневно стал нас посещать при исполнении приговоров.
Если раньше женщин не раздевали, то потом их стали раздевать. Я тогда работал на погрузке трупов, т. к. все боялись их брать в руки. Когда стреляли, мы раньше трупы складывали в кучу, а потом их выносили.
Помню, женщин стали раздевать тогда, когда Гришин приехал, и из-за того, что женщин раздевали, неудобно стало их грузить.
Когда увеличилось число осуждённых, Лебедев сказал, что Гришин велел всех связывать, и их вязали человек по 50 и сразу по 50 чел. заводили в комнат>;. но связаны они были каждый отдельно. Когда первый раз завели сразу 50 чел., они услышали выстрелы, а возле них стояли наши люди с палками. Я стал их по одному подавать в двери, а Гришин в это время обходил их и бил палкой по голове. Люди падали, сами вставать не могли, т. к. они были связаны, и я должен был их выносить на руках для расстрела. Я устал, начал возражать против этого, а Гришин смеётся.
Кое-как этих людей расстреляли, я 2 машины нагрузил и до того устал, что не мог больше таскать трупы, а никто не хочет мне помочь. На кладбище пока приехали, опоздали немного, сразу из-за этого напали на меня. Я сказал, что меня заставили не только трупы носить, но и людей на расстрел носить, потому и задержалась погрузка.
Потом стали раздевать женщин догола, и я возражал против этого, т. к. тяжело брать голых и носить, а потом ведь нужно их ещё сбросить с машины и закопать. Я возражал, а надо мной стали смеяться, но потом стали такую вещь делать: старух пропускают одетыми, а молодых женщин раздевают. Когда я возражал и приводил прошлые примеры, когда никого не раздевали, мне отвечали, что то было при Ягоде.
Потом одну старуху привели и перед расстрелом стали её допрашивать и избили её.
На протяжении этого времени стали брать барахло. Якушев мне приказал следить, чтобы никто барахло не брал, и я стал замечать, что именно те, кто говорит больше всех, и тащит барахло. Островский один раз взял сапоги. Я об этом доложил, и его уволили.
Может быть, я что-нибудь упустил, так я отвечу на вопросы.
Подсуд[имый] ИГНАТЕНКО на вопросы суда: О вещах я могу сказать - их возили в тюрьму не раз, но я не возил. Тимошенко мне говорил, что на это было распоряжение Якушева и Гришина, чтобы на деньги за эти вещи покупать ужины. Из этих денег, я не знаю, дали ли мне что-либо, а на праздник мне дали 200 руб.
У арестованных я деньги не изымал. Найденные у меня 7 тысяч руб. - это деньги арестованных, сидевших в тюрьме. Деньги, либо изъятые при аресте, либо переданные кем-нибудь из родственников, но не из денег, принадлежащих осуждённым к расстрелу. Я эти деньги принял, не считая, и запер в кассу, т. к. торопился к поезду в командировку, а когда я приехал, то сразу же меня на операцию взяли.
Помню, что когда я принял тюрпод, в нем 10 камер было, и тогда с людьми, закопанными в землю, так получилось. Я принял людей с тюрподом по счету, среди них были больные, кто из них числился за кем, я не знал, т. к. всё время работал на расстрелах.
Первым умер Пастушенко, которого я знал ещё по погранотряду, в котором мы служили. Скрипник - бывший нач[альник] милиции [г. Коростень] - потом умер. Что нужно было сделать, я не знал. Я вызвал лекпома Гненную, она говорит, что нужно вскрывать трупы, и, по её мнению, Пастушенко умер от заражения крови, а Скрыпник, по её словам, умер, вероятно, от побоев. Я пошёл к Якушеву доложить об этом, но его не было, и я доложил об этом Семенову.
Умерших закопали во дворе я и Левченко.
Пред[седательствую]щий оглашает показания подсудимого[40] Левченко на л. д. 313 т. 1.
Подсуд[имый] ИГНАТЕНКО на вопросы суда: Нет, не так было дело. Я сам с лекломом Гненной ходил смотреть трупы, она сказала, что нужно трупы вскрывать, и я это доложил Семенову, а он велел составить акт. Я составил акт, а потом меня вызвали к Якушеву. Я зашёл с актом в руках, Якушев вырвал у меня из рук акт, разорвал его и стал на меня кричать, т. е. я ошибся раньше, это не Якушев, а Вяткин был тогда.
Он велел трупы закопать. Я сказал, что нужно их вскрыть, но Вяткин велел закопать. Я тогда ушёл от него.
Лекпом Гненная акт подписала сразу на Пастушенко, а на Скрыпника ни я. ни она акт не подписали.
Уже после того, как трупы были закопаны, Вяткин был арестован, и тогда мне велели акты составить.
При Вяткине ещё я на партсобрание был вызван из-за того, что не хотел трупы закопать.
Я в тюрьму к Глузману ходил с актом по распоряжению нач[альни]ка. В акте было написано о смерти человека, а какая причина смерти была указана в акте, я не видел, не смотрел.
Актов я и Гненная подписали два, а в тюрьму я ходил с актом на умершего в комнате № 13. В подписанных мною актах было написано, что умерли люди от болезни.
В тюрьму я никакого мёртвого не возил.
Подс[удимый] ТИМОШЕНКО на вопросы суда: Я помню, что услышал на 2[-ом] этаже крик и пошёл туда. Там группа сотрудников держит избитого арестованного. Мне сначала сказали, что человек пытался бежать в окно. Я его забрал, и Якушев велел доставить его в тюрьму живым, а если умрёт, сказать, что он бросился с машины. Я, Бланк, Игнатенко повезли этого арестованного. Привезли мы его живым, а пока снимали его с машины, он умер. Был с нами и Кондрацкий.
Встретили мы Глузмана в воротах, я ему сказал, что человек кончается, он сразу вернулся и вызвал врача. Видно было, что человек сильно избит, но мы ответили на вопрос Глузмана, что он упал с машины.
Поскольку мне велели взять в тюрьме расписку за этого человека, а он уже труп, Глузман расписку не дал. Я доложил Якушеву, он стал ругаться, и на следующий день Глузман составил акт о смерти этого человека от побоев и дал расписку.
Подс[удимый] ГРИШИН-ШЕНКМАН поясняет: Это было незадолго до моего приезда в Житомир, и мне рассказали, что человек пытался бежать, бросился из окна, и его поймали.
Подс[удимый] ТИМОШЕНКО на вопросы суда: Из окна бросился другой человек и тот другой остался живым, а умер арестованный, который не выпрыгивал, а о нем говорили, будто он собирался только прыгнуть.
Подс[удимый] ИГНАТЕНКО поясняет: Я с Тимошенко не ездил в тюрьму, но, когда человека этого везли в тюрьму, он был здоров, и везли его за то. что он пытался милиционера разоружить.
Подс[удимый] ГРИШИН-ШЕНКМАН поясняет: Случай, о котором сейчас говорит Игнатенко, был уже при мне.
Подс[удимый] ГЛУЗМАН поясняет: Тимошенко был в кабине. Игнатенко, Кондрацкий и ещё человек 10 были в кузове машины с избитым. Правду рассказал Тимошенко, человек был избит и умер от побоев.
Подсуд[имый] ИГНАТЕНКО на вопросы суда: Зубы вырывать приказал Гришин. Он сказал при мне Костенко, что врагов незачем закапывать с золотыми зубами. Тогда Костенко и начал с зубами копаться. Один раз я пришёл домой и обнаружил у себя в кармане золотые коронки и чужой носовой платок. Я собрал эти зубы в бумажку, чтобы потом сдать их, а сам стал умываться. Не успел я умыться, как пришла машина, и меня забрали на операцию, а я коронки не захватил и потом забыл о них.
Через некоторое время, когда я снова был на операции, один из убитых оказался недострелянным, бросился на меня, а за ним и второй поднялся. Мне показалось, что все поднялись и кинулись на меня, и с тех пор у меня бывали припадки. Из-за этого у меня и память хуже стала, и я болел долго. Этих двух оживших людей я бил.
Другие случаи избиения были у Гришина. Он избивал осуждённых и требовал сказать, есть ли оружие или ещё что-нибудь. Делал он это в той комнате, где Тимошенко стрелял.
Подс[удимый] ТИМОШЕНКО на вопросы суда: Если б ещё допрашивали в моей комнате, то я бы совсем бросил «Наган», т. к. иначе всех застрелишь.
Игнатенко перевирает, ни разу при мне Гришин не велел вырывать зубы у трупов.
Не было ни одного случая, чтобы человек вставал и бросался на Игнатенко, были случаи[41] только, что оказывались раненые, ещё не умершие, но никто из них не вставал, а стонали, когда их начинали брать на погрузку, и тогда их достреливали.
Подс[удимый] ИГНАТЕНКО на вопросы суда: Я утверждаю, что действительно два человека оказалось совершенно живых. Антропов услышал мой крик, открыл дверь, а когда увидел, что они со мною борются, он удрал оттуда. Потом вскочил Вишневский и он одного из осуждённых застрелил, а тогда и я другого застрелил.
Я не увиливаю от прямого ответа о золотых коронках, коронки и зубы я не вырывал, а кто их положил ко мне в карман, я не знаю.
После 5-минутного перерыва судебное] заседание продолжается.
Секретарь доложил, что в перерыве подсудимый] Игнатенко просил объявить перерыв, т. к. он чувствует себя плохо.
Подс[удимый] ИГНАТЕНКО на вопросы суда: Я говорил, что у меня по ночам бывают припадки, поэтому я прошу сделать перерыв до утра.
Подс[удимый] ГРИШИН-ШЕНКМАН заявляет: Я прошу вызвать в качестве свидетеля Костенко, на которого ссылается Игнатенко, будто я при нем приказал вырывать золотые зубы из ртов трупов.
Совещаясь на месте, ВТ выносит ОПРЕДЕЛЕНИЕ:
Имея ввиду заявление подсудимого] Игнатенко, ходатайствующего об объявлении перерыва, а также и его заявление о болезненном состоянии, ВТ ОПРЕДЕЛИЛ:
Объявить перерыв до 10 ч. утра 29 июня с.г. и до начала утреннего заседания 29 июня вызвать врача-невропатолога для медосмотра подсудимого] Игнатенко.
Ходатайство подсудимого] ГРИШИНА о вызове дополнительного] свид[етеля] Костенко разрешить в ходе судебного] следствия.
В 23 ч. председательствующий объявил перерыв до 10 ч. утра 29.6.[ 19|39 г.
29-е июня 1939 г.
В 10 ч. суд[ебное] заседание объявлено продолжающимся.
Секретарь доложил, что согласно определения Трибунала сегодня, в 9 ч. 15 м.. подсудимый] Игнатенко осмотрен врачом-невропатологом (нач[альником| санчасти УНКВД) т. Дороговцевым, которым написано заключение.
Трибунал ознакамливается с заключением врача.
Подс[удимый] ИГНАТЕНКО на вопросы суда:
Днём я себя хорошо чувствую, а с вечера и ночью я ничего не соображаю. Если можно, я просил бы чтобы вечером, часов с 10, объявляли перерыв, а так я могу свободно сидеть.
Председательствующий оглашает заключение врача.
Подс[удимый] ИГНАТЕНКО заявляет: Если мне не поверят, то можно будет взять справки, что я раньше лечился.
Вызв[анный] Подс[удимый] СОСНОВ по сути дела пояснил:
Я прошу вопросы задавать мне, но могу и сам рассказать.
Было так. Я должен был привозить опилки, грузить машины трупами и воду носить, и уборку делать после расстрела.
Моё преступление было такое. Один раз привезли женщин. Я и Игнатенко были в другой комнате и нас туда не пустили, т. к. мы были очень грязны[ми]. Вот я знаю только то, что вырвал 4 зуба клещами. Клещи всегда были при мне для того, чтобы воду открывать, т. к. кран был неисправен, на нем не было кольца. Вырвал я 2 золотых и 2 простых зуба по распоряжению Тимошенко. Положил я их на ящик возле крана, а кто их забрал, не знаю.
Подс[удимый] ГЛУЗМАН на вопросы суда: Я один раз только был там. При мне и Соснов, и Игнатенко рвали зубы у трупов. Игнатенко я ничего не сказал, а Соснову я сказал, чтоб он прекратил это. Игнатенко я ничего не сказал, т. к. он был там хозяином, но я о нем в ту же ночь сказал Гришину.
Подс[удимый] ГРИШИН-111ЕНКМАН на вопросы суда: Ого ложь, мне Глуз-ман об этом не докладывал.
Подс[удимый] СОСНОВ на вопросы суда: Глузман врёт, будто он видел, что я рвал зубы. Если он и видел, то он должен был сказать: «Не делай этого», а он стоял, смотрел нашу работу, смеялся и говорил: «Молодцы ребята». Мы так работали, что глаза кровью налились, и нас по 3 дня не выпускали из помещения.
Раньше мы знали, что приходил прокурор, всё делали как нужно, а когда приехали Якушев, Гришин и Вяткин, тогда и начались безобразия.
Подс[удимый] ТИМОШЕНКО на вопросы суда: Никогда я не говорил, чтобы вырывали зубы у трупов, т. к., наоборот, я всех торопил с уборкой. Пусть Соснов скажет, что он ответил Глузману, если тот сделал ему замечание.
Подсуд[имый] СОСНОВ на вопросы подсудимого] ТИМОШЕНКО: Глузман мне замечания не делал.
Подс[удимый] ГЛУЗМАН на вопросы суда: Часов в 5 утра я шёл домой. Домой шёл и Гришин, и вместе с ним я зашёл в подвал. Там расстрел уже закончили и на машины грузили трупы. В углу я увидел Соснова, он вырвал зуб и положил его в карман. Я ему сказал: «Что ты делаешь?» и сразу вышел, т. к. мне стало дурно. Подошёл я сразу к Гришину и доложил ему об этом.
Подс[удимый] ТИМОШЕНКО на вопросы суда: На следствии Соснов говорил, будто я сам и клещи ему давал вырывать зубы, а здесь он уже иначе сказал.
Председательствующий оглашает показания подсудимых] Глузмана и Соснова (протокол очной ставки) на л. д. № 570-573 т. № 2.
Подсуд[имый1 СОСНОВ на вопросы суда: Глузман всегда только заходил в гараж, ничего он не видел. То, что я вырвал 4 зуба, я сразу сказал. Один только раз Глузман приходил, он врёт. Сам он вёл здесь следствие и при этом бил допрашиваемого - нач[альника] НТК Буржинского он при мне бил.
Клещи у меня были только для водопровода.
Вырванные зубы я не прятал себе, а только положил их возле крана для обмывки. Следователю я тоже так говорил.
Пред[ссдательствую]иций оглашает показания подсудимого] Соснова на л. д. № 319 г. 1. ~
Подсуд[имый] СОСНОВ на вопросы суда: Я здесь правду говорю.
С женщинами так было. Один инвалид не хотел назвать имя и отчество, и потому его оставили. Когда всех мужчин, а потом и женщин, уже расстреляли, он свою фамилию назвал, и тогда ему предложили сделать с женщиной то, что я говорил следователю, здесь неудобно это повторять. Повели его Лебедев и другие в комнат)'. При этом были Гришин и Якушев.
Подс[удимый] ТИМОШЕНКО на вопросы суда: Якушева тогда не было, а Гришин, не помню, был при этом или нет.
Подс[удимый] ИГНАТЕНКО на вопросы суда: Гришина при этом не было.
Подс[удимый] СОСНОВ на вопросы суда: Я не валю на Гришина, а я правду говорю, что он был.
Инвалида привёл Тимошенко, сказал ему: «Ложись, и потом пойдёшь домой». Инвалид лёг и начал то, что от него требовали, и тогда его Тимошенко застрелил.
Гришин и Лебедев после этого зашли тоже туда. Слышали ли они, что Тимошенко велел старику лечь на женщину, я не знаю.
Подс[удимый] ИГНАТЕНКО на вопросы суда: Когда я переодевался после расстрелов, я услышал смех в той комнате, где расстреливали. Зашёл я туда, там было человек 8, инвалид был связан. Гришина при этом не было.
Подсуд[имый] ТИМОШЕНКО на вопросы суда: Зуб и Лебедев устанавливали имя и отчество инвалида, а потом его завели. Во второй комнате все были в это время, старика повёл Лебедев и говорит: «Ложись на женщину», я сказал: «Скорей, некогда», и не помню, я или Игнатенко сразу застрелили его. Я утверждаю, что Якушева не было, а Гришин, просто не помню, был ли. Кондрацкий при этом был.
Подсуд[имый] СОСНОВ на вопросы суда: При раздевании женщин я не бывал, а только смотрел из другой комнаты. Так я и следователю говорил.
Председательствующий оглашает показ[ания] подсуд[имого] Соснова на л. д. № 326 т. 1.
Подсуд[имый] СОСНОВ на вопросы суда: Я следователю говорил, что когда женщин раздевали, я смотрел из смежной комнаты, а там были Бланк, Лебедев, Тимошенко, Костенко, Антропов, Федотов, Гришин заходил, Кондрацкий был при этом.
Врачами представлялись Лебедев, Антропов[42], и они брали женщин за грудь, а я даже возражал против того, что их раздевали, жаловался на это коменданту, и из-за этого комендант на них кричал, т. к. нам грузить голых было тяжело.
Подсуд[имый] ТИМОШЕНКО поясняет: Соснов возражал против раздевания этих женщин, т. к. голых тяжело грузить, это верно, но то, что он себя врачом представлял, это тоже правда.
Почему Соснова называли врачом, я скажу: когда мало было осуждённых, мы проверяли, или уже мёртв расстрелянный, для чего к векам подносили горящую спичку, и всегда этим занимался Соснов. Из-за этого его и стали называть врачом. Когда же первый раз раздели женщин, Якушев назвал Бланка врачом, и Соснов тогда сам назвал себя врачом и тоже подошёл.
Подсуд[имый] ИГНАТЕНКО поясняет: Соснов всегда был очень грязен, и когда я расстреливал женщин, его не пускали туда, поэтому он не мог представляться врачом.
При случае с инвалидом я не был и сказать об этом ничего не могу.
Председательствующий оглашает показания подсуд[имого] Соснова на л. д. № 584 т. 1.
Подсуд[имый] СОСНОВ на вопросы суда: Это Игнатенко ударил железом одного осуждённого, оказавшегося нерасстрелянным, который поднялся и хотел удрать.
Председательствующий оглашает показ[ания] подсуд[имого] Игнатенко на л. д. № 585 т. 2.
Подс[удимый] ИГНАТЕНКО на вопросы суда: Я не был, когда старика заставляли лезть на мёртвую женщину, я был в коридоре и только слышал смех из комнаты.
Подс[удимый] ТИМОШЕНКО поясняет: Дверь в мою комнату была открыта, ноги трупов были и в коридоре, т. к. полно было трупов, а в комнате и коридоре стояли все участники операции и хохотали. При этом был и Игнатенко.
Подс[удимый] ИГНАТЕНКО поясняет: Я зубы не рвал, при расстреле инвалида я не был. Меня они оговаривают потому, что мне велели смотреть за вещами, и я жаловался начальству на тех, кто барахолит, а на меня из-за этого злились.
При доставке людей из Бердичева я ломом никого не бил. Случалось, что расходуешь 3 заряда - 21 пулю, а человек ещё жив, но палкой или ломом до расстрела я никого не бил.
Подс[удимый] ГЛУЗМАН на вопросы суда: Я однажды дежурил по УНКВД, и ко мне привели одну женщину, всю завшивевшую. Зашли Бланк, Кондрацкий и др. Тимошенко сказал, что эту женщину задержали на кладбище, и пошёл к Якушеву. Бланк и Кондрацкий спросили её, или она женщина, она ответила: «Да». Тогда ей предложили поднять юбку, и она подняла юбку, всю себя оголила, и они все стали смеяться. Потом её забрали в тюрпод, и через некоторое время Тимошенко мне сказал, что она оказалась шпионкой, и её расстреляли.
Подс[удимый] ТИМОШЕНКО поясняет: Я ездил на кладбище проверять работ)' и охрану и сопровождал машину с трупами. При подъезде к кладбищу я заметил человека в кустах, пошёл к нему. Из кустов вышла женщина и пошла по дороге. Была она в мужской шапке, и я её пропустил с кладбища, а за кладбищем задержал её, спросил я, кто она, она сказала, что идёт в Левков. Я ей предложил подвезти её, т. к. еду туда, а она заявляет, что живёт в другом селе. Тогда я ей говорю, что и это село по дороге, а она отказывается и называет третье село. Тогда я её задержал, привёз сюда, оставил дежурному Глузману, а сам пошёл доложить о задержании начальнику. Потом зашёл Бланк, и я ему сказал, что не разберёшь, женщина это или мужчина, так она грязна, а эта женщина тогда берет, поднимает юбку и говорит: «Смотрите, если хотите знать». Её умыли, и после того Бланк взял её на допрос. Через некоторое время я поинтересовался и спросил [у] Якушева, кем оказалась эта женщина, он ответил, что фамилия её Павлович и она - шпион, ходила в Польшу и обратно.
Прошло потом ещё недели три и среди осуждённых, которых мы расстреливали, была и эта Павлович. Если говорят, что она была сумасшедшей, то, наверное, следствие это должно было установить, а я этого не мог знать. Нет, я ни от кого не слышал, что эта женщина - сумасшедшая и давно ходит по городу.
Подс[удимый] ИГНАТЕНКО на вопросы суда: Часы осуждённых я не забирал и не давал показаний о том, что забирал часы у осуждённых.
Носильные вещи я сам не брал, а с разрешения Лебедева и Тимошенко я взял кожаное пальто, т. к. по дороге машина застряла, и при её вытаскивании я изорвал на себе одежду и всю её вывозил в грязи.
При расстреле 11 бежавших я их заводил в комнату для расстрела. Я думал, что их я буду расстреливать, а меня туда не пустили. Зашли туда Лебедев, Якушев, Гришин и другие - начальники отделов.
Последним я завёл того, которого сам задержал, и вместе с ним зашёл, а мне велели выйти и найти Агапова. Я пошёл его искать, а в это время он сам зашёл туда. Когда я потом зашёл, дверь уже была заперта. Потом дверь открыли, я вошёл с Тимошенко, но тех людей нельзя было уже узнать, так они были избиты. Когда мы грузили их на машины, то у них были обожжённые костюмы. Кроме того, когда дверь открыли, и мы все вошли, то мы стали стрелять в тех, кто из них ещё жив был.
Председательствующий оглашает показания подсудимого] Игнатенко на л. д. № 685 т. 2.
Подсуд[имый] ИГНАТЕНКО на вопросы суда: Я говорил вчера об этом. Из связанных некоторых избивали. Потом я на совешании говорил, что из-за зтих избиений меня заставляют делать лишнее, и я устаю даром.
Тимошенко не всегда стрелял, когда он уставал, стрелял Бланк. Когда Бланк стрелял, тогда и Тимошенко участвовал в охране, а Гришин вообше специально бил булавой осуждённых.
Был ли Тимошенко среди истязавших 11 чел., я не могу сказать. Я помню, что когда их забрали в комнату, он был во дворе.
Подсуд[имый] ГРИШИН-ШЕНКМАН на вопросы суда: При расстреле 11 чел. бежавших, я не помню, был ли и Тимошенко или нет.
Подсуд[имый] ИГНАТЕНКО на вопросы подсудимого] ГРИШИНА-ШЕНК-МАНА: Быв[шего] председателя ОСО когда расстреляли, Гришина не было.
Подсуд[имый] СОСНОВ на вопросы суда: У осуждённых деньги забирали. Это так делали: осуждённых опрашивали, есть ли у них деньги, комендант деньги забирал, а куда их девал, не знаю.
Когда арестованных стали связывать и приводить сразу по 50 чел., у нас оружие забирали, и я приносил большие палки вместо оружия. Из общей группы осуждённых брали по 10 человек и заводили во вторую комнату, а оттуда уже брали на расстрел в третью комнату. Осуждённых били сзади по темени палкой.
Я вырвал 4 зуба, из них 2 золотые коронки и 2 простых зуба. Кто ещё рвал зубы у трупов, я не знаю.
После 5-мин[утного] перерыва судебное] заседание продолжается.
Секретарь доложил, что поступило сообщение о том, что свид[етель] Костенко, о вызове которого ходатайствовал подсудимый] Гришин, переведён в г. Про-скуров.
Подсуд[имый] ГРИШИН-ШЕНКМАН заявляет: На вызове Костенко, Орловского, Шнайдера и друг, я настаиваю.
Костенко - по эпизоду отдачи мною приказания вырывать золотые зубы у трупов, Орловского - для проверки его показаний, а остальных - о моей работе в Одессе.
Совещаясь на месте, ВТ выносит ОПРЕДЕЛЕНИЕ:
Обсудив ходатайство подсудимого] Гришина о вызове свидетеля[43] Костенко и имея в виду, что обстоятельства, в подтверждение которых подсудимый] Гришин просит вызвать свид[етеля] Костенко, освещаются рядом явившихся свидетелей,
ВТ ОПРЕДЕЛИЛ: В ходатайстве подсудимого] ГРИШИНА о вызове свид[етеля] Костенко отказать. Ходатайство в части вызова свид[етеля] Орловского разрешить в ходе судследствия, запросив ОУНКВД о месте пребывания свид[етеля] Орловского.
Вызв[анный] подсуд[имый] КОНДРАЦКИЙ по сути дела показал:
На работу в комендатуру я попал впервые в августе 1937 г. Попал я таким образом. Все интересовались, как это происходит, а людей не хватало, и Шатов велел взять меня, Бланка и друг, работников Особого отдела.
В то время никаких извращений не было, а с приездом Якушева всё изменилось. К нему приехал Мартынюк, предложил по 10-20 чел. сразу водить на расстрел. так и стали делать.
Привозили осуждённых машинами, брали по 10 чел., вводили в тюрпод, вязали им руки и, чтобы они не догадывались о расстреле, мне предложили объявлять им, что якобы я их беру на строительство и буду возить машинами. Так их заводили в гараж. Брали по одному, стреляли по одному, но выстрелы все слышны были, несмотря на работу автомотора.
В каких условиях мы тогда работали. Помещение не было приспособлено. Нам чуть ли не план давали, если сегодня 100, завтра нужно расстрелять 200 чел. Я работу совмещал, всю ночь работал здесь, а днём вёл следствие.
Всю ночь стоишь по колено в крови, в гадости, и дошло до того, что я чуть не забастовал и потребовал отдыха.
Случалось, что весь вывозишься, и поэтому с себя мы начали сбрасывать одежду. Тогда Якушев велел не работать в своём. Лучшую одежду с расстрелянных снимали, в ней грузили трупы и закапывали их.
Патронов не хватало, и нас, особистов, заставляли ночью ездить в части доставать патроны. В итоге ночью поднимали командование, вели карнача к складу, и что мы ни говорили, но военнослужащие догадывались, для чего нам нужны патроны, и это, по сути, было расшифровкой.
Были случаи, что человека только ранили, а он потом очнётся и кричит: «Гайдамаки, добейте!». Был случай, что один осуждённый оказался легко раненым. Он поднялся, бросился на Игнатенко, и его тогда добили.
Потом поступило распоряжение Якушева вооружиться дубинами для охраны, и если кто-либо из осуждённых догадается о расстреле и крикнет, стараться его оглушить, т. к. мы тогда брали сразу по 100-200 чел. Так мы и делали.
Потом о выпивках. Нам специально давали деньги, мы перед операцией выпивали, а после операций обязательно пили, и нач[альст]во приходило для этого. Затем было приказание одеждой расстрелянных одеть шофёров, и в кожухи одели всех шофёров.
Потом нескольким работникам дали кожаные пальто, затем и мне дали пальто, которое я носил, пока мне не предложили его сдать.
От работы опухали ноги, и обувь на следующий день не оденешь. Поэтому каждый раз я брал для работы большие сапоги. Так у меня собралось 6 пар сапог, которые я сдал, кроме 2 пар. На предварительном следствии я сказал, что 2 пары сапог жена продала, но это я сказал потому, что оставил их себе вместо своих двух пар, выброшенных потому, что они оказались разъеденными. Можно проверить. Я в то время опомнился и подумал, что я сделал, и просил пойти проверить - сапоги эти у меня лежали в шкафу, проданы они не были.
Есть ещё у меня большая вина. Тогда и я, и другие, не считали это преступлением, когда сбросишь свою запачканную одежду, а вместо неё оденешь что-нибудь снятое с расстрелянного. Это происходило на глазах всего нашего коллектива и начальства: секретарь ПК[44] Зеленер, Гершкович, Манько - всё это знали, и потому мы не считали это преступлением. Кроме того, мы узнали, что это везде делается, и приняли это за закон.
Теперь об избиении. Мне приходилось тоже с дубиной охранять осуждённых, но я никого не бил и не потому, что не хотел бить, а потому что возле меня не кричали, а то и я ударил бы.
Когда привели сестру Троцкого, нас всех выслали, а её стали избивать и спрашивать, где золото. Она сказала. Лебедев и Гершкович поехали за золотом, а мы тогда её спросили, сколько у неё золота, и она ответила нам, очевидно, считая нас бандитами: «Хватит вам на всех».
Теперь об 11 бежавших. После побега их всех поймали. Когда их привели на расстрел, они были уже избиты. Нам велели связывать пока других осуждённых, а Лебедев и ещё 3-4 человека пошли с 11 беглецами. Когда потом всех расстреляли, и мы их грузили, то снизу, среди расстрелянных, первыми были обгорелые. Ходили с ними для исполнения приговора Гришин и Лебедев, а ещё кто, не помню.
О доставке трупа в тюрьму я раньше говорил и сейчас говорю - не знаю. Здесь об одном говорили, потом о другом, прыгавших из окна, но я не возил ни одного из них в тюрьму.
Теперь о моих однофамильцах. Их прошло человек 5. Мне, признаюсь, было неудобно, т. к. товарищи могли подумать, что это родственник, но мне и некогда было, чтоб я мог на ком-либо из осуждённых кататься верхом.
Теперь об издевательстве над женщиной Любкой. Тимошенко мне сказал: «Зайди в дежурку и спроси у сидящего там человека, мужчина он или женщина». Я зашёл, спросил, а она подняла юбку. Эту женщину допрашивали, она дала показания, что она - шпионка, и её осудила тройка к расстрелу.
Дальше. Один раз привели одного военного, вызвали Ремова и велели ему расстрелять его, т. к. он вёл следствие. Ремов близорук, целил ему в голову, а попал в живот. Военный стал кричать, и я тогда выхватил «Наган» и застрелил его.
Дальше. Нас вызвали в Финотдел, давали по 250-300 руб. и говорили, что это за операцию. Потом Якушев велел отбирать квитанции на деньги у осуждённых, мы их отбирали и сдавали, а получили ли деньги по ним, я не знаю.
Теперь о показаниях Глузмана. Он говорил, что моя жена ездила с чемоданами в Киев вместе с Шатовым и Глузманом, я потом расспрашивал и установил, что жена моя с ними не ездила.
Глузман также утверждает, что я привозил убитого и подписал акт в тюрьме. Я утверждаю, что об этом акте я ничего не знаю.
Теперь о моей очной ставке с Игнатенко. Он говорит: «Я видел, что Кондрацкий прыгнул», а куда, на что прыгнул, он не говорил. Когда же Яркин стал про-
читывать его показания, там уже оказалось написанным, будто я прыгнул на плечи однофамильца. Потом Яркин вышел на минуту, и мне Игнатенко сказал: «Лёня, этого не было, но у меня вымогают».
Что я хочу ещё сказать. Если бы был прокурорский надзор, всего этого не было бы. Как тогда смотрели на прокурора? Если бывал один осуждённый Воентрибуналом, его при прокуроре расстреливали, а начальство злилось, т. к. это затягивалось минут на 40, а нам за 40 минут нужно 60-70 чел. расстрелять. Поэтому прокурора побыстрее всегда спроваживали и без него начинали остальных пропускать.
Всё, что мы делали - выпивки и всё остальное - делалось при секретаре парткома Зеленере, при н[ачальни]ках отделов, Управления, и никто не считал это незаконным. При прокуроре мы этого не делали, но при нём это было в начале операции, и при нём мы были трезвы.
Я хочу ещё вот что сказать. Эта работа отразилась на моём здоровье, но всё же я себя виню, что не оправдал доверие партии.
Подс[удимый] КОНДРАЦКИЙ на вопросы суда: Случая принуждения к сожительству инвалида с мёртвой женщиной я не знаю.
Осуждённых били и Лебедев, и Якушев. Гришин бывал там, но бил ли он осуждённых, я не видел. Были для этого медные трубы, и только мы придём, Лебедев подавал команду: «Бригада, за внушиловки». и все хватали трубы и шли на охрану.
Я не раз стоял с этой дубинкой и ударил бы осуждённого, если бы кто-нибудь закричал вблизи от меня, но возле меня не кричали, и мне незачем было бить людей.
Лебедев. Якушев часто говорили: «Кровь с носу, душа вон, а сделать», давая в такой форме приказания.
Нас поощряли брать вещи. Якушев сам говорил: «Что вы возитесь, заверни в газету и неси, всё ведь наше». Если бы вся одежда была качественной, вероятно, её учитывали бы, а то большинство было рваное. В основном было так: руки осуждённому свяжут, сверху на плечи ему накинут пальто или тужурку, а когда вводили уже на расстрел, тогда срывали у осуждённых с плеч пальто.
Некоторых раздевали раньше под видом отправки в баню.
По-моему, если бы все они догадались о том, что их будут расстреливать, то они от нас ничего не оставили бы, т. к. их бывало по 200 чел., а нас — 10-12 ч[ел].
Женщин раздевали иногда догола и так водили на расстрел. Приказывали это делать Якушев. Лебедев, Люльков. От Гришина я таких приказаний не слышал. Делали это для того, чтобы посмотреть на голых, и как они на это будут реагировать.
На партсобрании об этом речи не было, т. к. нас всех предупредили, что если кто-либо заикнётся, то завтра же сам будет расстрелян. Кроме того, Бланк - член парткомитета - сам это делал.
Я думал сначала, что мне предоставлена честь исполнением приговоров, а когда прибыл Вяткин, стали арестовывать то одного, то другого, и я стал уже думать: «Сегодня ты стреляешь, а завтра - тебя». Это было из-за того, что я один раз допрашивал человека, когда Вяткин вошёл. Я доложил ему о допросе, а он в присутствии арестованного стал меня спрашивать, не поляк ли я. На следующий день, как будто я - поляк, по этим мотивам меня хотели перевести в ОМЗ, потом -в АХО. Я специально ведь ездил за метриками из-за этого. По этому поводу я с Вишневским и другими делился. Вишневский сейчас ещё здесь работает, он сможет это подтвердить.
По-моему, при расстрелах Якушев чаще бывал, чем Гришин, но, возможно, что я не замечал его, когда он заходил прямо в комнату, отведённую для расстрелов.
Якушев брал палку, стоял и бил ею осуждённого. Чтобы Гришин стоял с палкой, я не замечал, но, возможно, что и он это делал. Я мог этого и не замечать, т. к. за ночь я раз 300 бегал вверх и вниз, приводя арестованных для расстрела.
Когда область организовалась, начались массовые расстрелы. Сначала 100— 120 ч[ел]., потом по 150-200, 250 и по 300 чел. мы расстреливали за одну ночь.
Связывать осуждённых начали из тех соображений, что [если] по одному приводить - мы всю ночь тратили на 100 чел. Когда же мы их связывали, мы сразу приводили по 100 чел., клали их, и в лежащих стреляли. Стреляли из «Нагана», потом - из мелкокалиберки.
Подс[удимый] КОНДРАЦКИЙ на вопросы подсудимого] ГЛУЗМАНА: При Вяткине я в комендатуре не работал ни одного дня и не знаю, кто тогда руководил исполнением приговоров.
Подсуд[имый] ГЛУЗМАН поясняет: Голубев, а потом Коротченко руководили при Вяткине этими операциями. Я раз зашёл к Вяткину, там были Голубев и Коротченко, и они сказали, чтобы я поторопился с выдачей требуемых ими 280 чел. Я спросил, как они успеют исполнить такую массу приговоров, а Коротченко ответил: «Мы теперь не стреляем, а ломами головы ломаем».
Хочу ещё вот что сказать. Вяткин мне категорически запретил пускать прокурора в тюрьму. Мало того, когда один раз приехал Рогинец, мне Вяткин велел не допускать его в камеры, и я это сказал Рогинцу. 11 декабря 1938 г., при моем допросе, это мне Рогинец сам напомнил. Поэтому я могу сказать, что и сюда прокурора не пускали.
Подсуд[имый] ГЛУЗМАН на вопросы суда: Шатов, шофёр Криворучко ехали в Киев и подвезли меня. С нами ехала и жена Кондрацкого. Она возле завода «Большевик» встала. Сам я тоже ездил и тоже вставал возле Станкостроя.
Подсуд[имый] КОНДРАЦКИЙ поясняет: На очной ставке Глузман сказал, что жена моя ездила с ним при получении Шатовым машины «Паккард», а машина эта была получена в мае 1937 г., задолго до моего участия в исполнении приговоров.
Подсуд[имый] ГЛУЗМАН на вопросы суда: Трупы в тюрьму привозили человек 12. Среди них я видел и Кондрацкого. Я не говорю, что он бил или убил привезённого, но он его привозил.
Подсуд[имый] ТИМОШЕНКО на вопросы суда: У нас был один Леонид -Кондрацкий. Когда мы привезли труп в тюрьму, кто-то сказал: «Лёня, бери». Поэтому я и говорю, что Кондрацкий был при доставке трупа. Возили труп Люльков, Бланк, Игнатенко, я, Паншин или Островский - за рулём, было ещё несколько человек.
Подсуд[имый] ГЛУЗМАН поясняет: Я этот труп не принял, а Тимошенко не хотел его обратно забрать. Тогда я вызвал прокурора Юганова и на следующий день составили акт. Подписали акт Тимошенко, Бланк, врач, прокурор, а подписали ли акт Кондрацкий и Игнатенко, не помню.
Подсуд[имый] КОН ДР А ЦК ИЙ заявляет: На очной ставке Глузман говорил, что и я акт подписал.
Пред[седательствую]щий оглашает показания подсудимого] Глузмана на л. д. № 627-628, т. 2-й.
Подсуд[имый] ГЛУЗМАН поясняет: По-моему, акт составили на следующий день, а не в день доставки трупа.
Подсуд[имый] КОНДРАЦКИЙ поясняет: Глузман в конце показал на очной ставке, что он настаивает на своих показаниях, но просил бы проверить, действительно ли я возил труп.
Председательствующий оглашает показания] Глузмана на л. д. № 630 т. 2.
Подсуд[имый] КОНДРАЦКИЙ на вопросы подсуд[имого] ГРИШИНА-ШЕНКМАНА: Когда расстреливали Линькова - работника ОСО, собралось много народу, человек ]5, так как Линькова все знали. Был ли среди собравшихся и Гришин, не знаю. Били ли Линькова перед расстрелом, я тоже не видел.
Оперсовсщания с бригадой бывали. Шла речь об облегчении нашей работы, т. к. с нас. особистов, требовали работы и здесь, и в Особом отделе.
Затем на совещании шла речь о том, что Наркомат запретил отпускать деньги на ужины. Гришин эти совещания не проводил, а проводил их Якушев.
Не Тимошенко, а Лебедев говорил, что барахло всё пойдёт в тюрьму, и к празднику нам дадут по 1000. по 600 или 700 руб., которые будут получены за это барахло.
После 10-мин[утного] перерыва судзаседание продолжается.
Вызв[анный] полсудГимый] ГИРИЧ по сути дела поясняет: В 1937 г., в конце ноября, я приехал в Житомир со Смелянским из Новоград-Волынска и ждал его с машиной возле Облуправления. Вечером Островский и Паншин меня позвали во двор и предложили отремонтировать насос автомашины, а затем грузить машину. Я машину отремонтировал, а потом с Сосновым грузил трупы на машину. После расстрелов я увидел, что все начинают разбирать вещи, снятые с расстрелянных. потом мне Островский дал сапоги, а остальные сами стали себе вещи выбирать. Дали мне сапоги и полушубок, потом все в комнате № 11 поели, и утром я уехал к себе в Новоград-Волынск.
В первых числах декабря я опять приезжал в Житомир и снова работал на погрузке трупов. Мой полушубок я вывозил в крови и грязи, сбросил его, и мне взамен его дали пальто.
3-й и последний раз я здесь работал 16 декабря. Сопровождал я машину с трупами. Третий раз я ничего из вещей не брал, т. к. был здесь без своей машины. Попал я сюда потому, что приезжал Гришин или Лебедев в машине, и меня взяли показывать ему дорогу по районам, а в круговую мы приехали в Житомир. Тогда ещё был такой случай. При погрузке я снял свои сапоги, поставил под лестницу, а для работы одел старые, но мои личные сапоги кто-то забрал, и тогда мне за них дали другие, похуже, и обещали возместить стоимость моих сапог.
Перед тем, как уехать поездом, я у Люлькова на диване лёг спать. Меня разбудили, и я отвёз машину с мешками в тюрьму, потом вернулся и лёг отдыхать.
Меня обвиняют в разглашении сведений об операции. Я при приезде из Житомира требовал командировочные, а он - Смелянский при секретаре РО сказал: «Ты там работал, там и получай». После этого секретарь ко мне пристал, и я ему сказал об этом, но никого, кроме себя, не называл. Я не считал это преступлением, т. к. говорил это в стенах и сотруднику НКВД, тем более, что в присутствии секретаря мой начальник сам заговорил об этом.
Подсуд[имый] ГИРИЧ на вопросы суда: Я не говорил, что мне за работу деньги платили. То, что записано на очной ставке, будто я говорил о получении денег, это меня вынудили подписать.
На очной ставке с Игнатенко я правду говорил. Яркин и Кутер[45] делали эту очную ставку. Я им рассказывал на очной ставке, что при ремонте мною машины у меня хотели забрать инструменты и говорили, что они понадобятся Соснову и Игнатенко рвать зубы. Утром меня Игнатенко просил подвезти его домой с вещами, но у меня машины не было, и я его никуда не возил.
Подсуд[имый] ИГНАТЕНКО на вопросы суда: Я доложил нач[альни]ку один раз, что Терещук забрал на машину Гирича барахло, а я велел снять. Я у Гирича нс просил вести мне барахло, т. к. я ни одной вещи не взял. Когда Островский и Гирич были, я ругался, потому что я носил трупы, а Островский занимался тем, что рвал шапки и искал в них деньги.
Подсуд[имый] ГИРИЧ на вопросы суда: Свои показания, данные на очной ставке с Игнатенко, я подтверждаю. Мне сказали, что клещи нужны Игнатенко рвать зубы, а как он их рвал, я не видел.
При мне один раз избивали осуждённых. Избивал их Лебедев палкой по головам. Н[ачальни]ком Облуправл[ения] тогда был Якушев. Гришина я на операциях не видел.
Подсуд[имый] ГИРИЧ на вопросы подсудимого] КОНДРАЦКОГО: Был в последний раз моего присутствия на исполнении приговоров такой случай. Один осуждённый назвал себя Кондрацким, а уполномоченный Кондрацкий сказал: «Однофамилец», взял его сзади за плечи и так потащил. Нет, он на нём не ездил верхом, но грубость была. Обычно осуждённого приводили к столу, Лебедев проверял установочные данные, потом палкой по голове ударял осуждённого, и потом уже вели его на расстрел. Ударили ли и того Кондрацкого, я не помню.
Подсуд[имый] ГЛУЗМАН на вопросы подсудимого] ГРИШИНА-ШЕНКМАНА: И Якушев, и Гришин, и Вяткин запрещали пускать в тюрьму прокурора. Чтоб я не пускал в тюрьму Рогинца и об увольнении врача - жены прокурора
Черкеза мне говорил Вяткин, а вообще о прокурорах, и Гришин, и Якушев говорили, не впускать их.
Подсуд[имый] ГРИШИН-ШЕНКМАН поясняет: Ни Якушев при мне, ни я сам не давал таких указаний. Поэтому я бы просил затребовать протокол совещания прокуратуры, в котором я участвовал.
Подсуд[имый] ГЛУЗМАН на вопросы суда: Со мною инсценировали расстрел 3 раза.
Раньше в тюрпод была одна дверь, а в гараж - другая из одного и того же коридора. Один раз Ремов вызвал меня на допрос. Зашли. Голубев, Люльков, а в соседней комнате стояли и смотрели Бережной и его жена. Меня при допросе били, а они смеялись.
Часа в 4 ночи меня с допроса взяли и повели не к двери в тюрпод, а к двери в гараж, где расстреливали.
Второй раз - в октябре 1938 г., когда в тюрьме были слухи о войне из-за Чехословакии. Мы все ждали расстрела. Меня вызвали на допрос ночью и с машины повели прямо в гараж. Игнатенко опять взял меня крепко за руки, заставил бросить вещи из рук. а Левченко взял второго заключённого и повёл его в гараж, и я тогда упал в обморок.
Третий раз - Игнатенко с Анфиловым повели меня к гаражу, снова инсценируя расстрел.
Подсуд[имый] ИГНАТЕНКО на вопросы суда: Это всё ложь. Глузмана я никогда не водил ни на допрос, ни с допроса. Верно, я вчера говорил, что один раз водил его. но в машину, а не в гараж.
Вызв[анный] подсудимый! ЛЕВЧЕНКО показал: Я случай с Глузманом знаю. Я был внизу, а Глузман вверху плакал. Потом я зашёл, дал ему стакан воды и с разрешения Игнатенко купил ему булочку и колбасы.
Подсуд[имый] ИГНАТЕНКО поясняет: Мы доставить должны были 5 чел. военных, и мне велели прямо с машины вести их на допрос. Я их отвёл, потом зашёл Чичирко и говорит, что Глузман очень плачет. Я зашёл к нему, отвёл его к лекпому, и он сказал, что его, наверное, привели на расстрел, а я расстрела не инсценировал.
Подсуд[имый] ЛЕВЧЕНКО на вопросы подсудимого] ИГНАТЕНКО: В тюрпод завёл Глузмана не Игнатенко, а кто-то другой.
Подсуд[имый] ГЛУЗМАН на вопросы суда: Всё это делал сам Игнатенко, без свидетелей. Чтобы мне поверили, можно допросить осуждённого Трибуналом по ст. 206-17 Беркута, который говорил, что и его Игнатенко водил в гараж, инсценируя расстрел, и бил его палкой.
Михайленко не видел, что меня вели на расстрел, этого никто не видел.
Подсуд[имый] ЛЕВЧЕНКО показал: Зимой в 1938 г. комендантом был Тимошенко, а я дежурил в тюрьме. Взяли у меня Марцынюка на допрос и только его вывели, я услышал крик. Через несколько минут пришёл милиционер, сказал. что Марцынюк хотел его разоружить, но ему помогли и забрали Марцынюка.
Когда я сменялся с дежурства, мне нужно было сдать и человека. Спросил я Игнатенко, где он. и мне Игнатенко велел отметить, что он в тюрьме, я так и отметил.
Потом в 7-й камере был Пастушенко. Допрашивал его сотрудник в погранформе. Один раз, после допроса, Пастушенко лёг, а потом умер. Когда его клали в машину, я его видел. Потом акт составили о смерти Пастушенко, но я его не подписал.
Дальше привели военного и велели посадить в первую камеру. Мы стали его обыскивать, и в это время я видел на нем синяки. Через неделю я снова дежурил и вижу, что этот военный совсем плох. Вызвал я ответственного дежурного и Игнатенко, а вызвал ли и лекпома Гненную, я не помню. Этот военный тоже умер.
Дальше - Крук. Он был на допросе наверху. Мне позвонили и велят взять человека с допроса, я пошёл и не взял его, потому что он получен был не у нас, и на него документов не было. Тогда пошли к Лукьянову, взяли у него бумажку, и по ней я Крука принял, был Крук сильно избит. Привёл я его вниз, здесь его обыскали, и бывшие при нем документы и деньги забрал следователь вместе с протоколом обыска.
Через дней 10-12 Крук тоже умер при дежурстве Сенкевича[46]. Когда вынесли его мёртвого из камеры, я видел, а куда его потом девали, не знаю.
Теперь о Скрыпнике. Числился он за Малукой. Во время дежурства Выговского, около часу ночи, Скрыпника взяли на допрос. В 9 утра принимал я дежурство, и Скрыпника не было. Спрашиваю, где он, говорят, что умер. Я остальных людей принял и дежурю.
Часов в 10 вечера Игнатенко велел мне и Петровскому закопать Скрыпника во дворе. Петровский принёс 2 лопаты, мы вдвоём выкопали яму, а потом мы оба и Игнатенко - третий вынесли труп Скрыпника и закопали во дворе.
Через месяц после этого я снова дежурил. Приехал Игнатенко и принёс акт. Был при этом и Петровский. Игнатенко велел подписать акт. Я ему сказал, что не дежурил тогда, а он ответил: «Все равно». Тогда я акт и подписал, а в акте было написано, что Скрыпник умер от паралича сердца. О том, что врач должен раньше подписать акт, я не знал, но мне Игнатенко сказал, что сейчас и Гненная этот акт подпишет.
Подсуд[имый] ИГНАТЕНКО на вопросы суда:
Пастушенко числился за Булгаковым. О нем мне говорили, будто он упал с турника. Гненная его смотрела.
Пастушенко числился за Булгаковым, Скрыпник - за Малукой.
Третий - Бржезицкий - числился, не знаю за кем.
Люди эти были следственные, я доложил о их смерти Вяткину, и он велел идти к нач[альникам] отделов.
О Пастушенко я ходил докладывать Ремову, тот вызвал Булгакова.
Скрыпник числился за Малукой, и я ходил с докладом к Вяткину. Левченко мне говорил, что Скрыпник верно умер от побоев.
Подсуд[имый] ЛЕВЧЕНКО на вопросы суда: Я не дежурил при его смерти и не мог говорить это. Я в то время дома спал.
Полсуд[имый] ИГНАТЕНКО на вопросы суда: При смерти Бржезицкого меня нс было.
Подсуд[имый] ГЛУЗМАН поясняет: И на Скрыпника, и на Крука, и на Пас-тушенко, и ещё на 4-х человек Вяткин у меня требовал справки.
Сейчас освобождён и[ачальни]к областного розыска Грозный и можно его спросить, он знает, как умерли Пастушенко и Скрыпник.
В части справок я категорически отказался их дать, несмотря на особый нажим на получение у меня справки о смерти Крука от естественных причин.
В части Скрыпника можно прочесть мои показания, данные мною Рогинцу, где я исчерпывающе всё изложил. Скрыпника арестовали за то, что он в прошлом был партизаном. Так оно и есть, я правду говорю. Меня самого били, требуя сказать, что я в 191 8 г. был красногвардейцем, а не в 45[-ой] дивизии, т. к. тогда проходила группа каких-то партизан, участников к-p организаций.
ВТ, совещаясь на месте, выносит ОПРЕДЕЛЕНИЕ:
В связи с показаниями подсудимых Левченко, Глузмана и Игнатенко об обстоятельствах убийства заключённых Крука, Скрыпника, Пастушенко и др., ВТ ОПРЕДЕЛИЛ:
Затребовать из Облуправления НКВД следственные дела на Крука, Скрыпника, Пастушенко, Джуринского, Бржезицкого и Загера для ознакомления и затребовать из Житомирского У НКВД справки о материалах, послуживших основанием для ареста указанных лиц.
Также установить место пребывания Грозного для разрешения вопроса о вызове его в суд[ебное] заседание.
После 10-мин[утного] перерыва судебное] заседание продолжается.
Секретарь доложил, что свидетель] Грозный, по наведённым справкам, выехал на Кавказ, в санаторий, свид[етель] Камраз переведён на работу в г. Киев, а свид[етель] Орловский, о вызове которого ходатайствовал подсудимый] Гришин, арестован и отправлен из Одессы в НКВД УССР, о чём получена телеграмма.
Совещаясь на месте, ВТ выносит ОПРЕДЕЛЕНИЕ:
Имея в виду, что свидетели] Камраз[47], Орловский и Грозный отсутствуют и вызвать их не представляется возможным, ВТ ОПРЕДЕЛИЛ: Вопрос о необходимости этих свидетелей для выяснения обстоятельств, указанных подсудимым Гришиным, разрешить в ходе дальнейшего судебного следствия.
Подсуд[имый] ГРИШИН-ШЕНКМАН ходатайствует: Если Орловский вызван не будет, а по эпизодам обвинения меня во вредительской деятельности за время моей работы в Одессе свидетелей нет, и имеются только мои показания, я прошу вызвать кого-либо из Одессы: Шнайдер[а], Рыбакова или Ткача, чтобы был хотя бы один свидетель из Одессы.
Совещаясь на месте, ВТ выносит ОПРЕДЕЛЕНИЕ:
Обсудив ходатайство подсудимого] Гришина-Шенкмана о вызове из Одессы свид[етелей] Шнайдер[а], Рыбакова или Ткача для характеристики деятельности Гришина за время его работы в ОУ[48] НКВД и учитывая, что в деле имеется достаточно данных, характеризующих деятельность подсудимого] Гришииа-Шенк-мана за время его работы в ОУ НКВД, ВТ ОПРЕДЕЛИЛ:
В ходатайстве подсуд[имого] Гришина отказать.
По распоряжению председательствую]щего секретарь оглашает показания подсудимых] Гришина-Шенкмана, Глузмана, Тимошенко, Игнатенко, Соснова, Кондрацкого и Гирича.
В 17 час. 30 мин. объявлен перерыв до 19 час. 30 мин.
В 19 ч. 30 м. суд[ебное] заседание продолжается.
Вызв[анный] полс[удимый] ВИНОКУРОВ по сути дела пояснил:
Я в тюрьму поступил в марте 1937 г. на должность бухгалтера. Перевёл меня туда ОМЗ, т. к. там образовались недочёты. Поступления людей были массовыми, и мы вынуждены были еле-еле отражать хотя бы поступление денег. Учёт был налажен.
Меня обвиняют по 4 пунктам.
1- е, что я с Глузманом, принимая в тюрьму этап, обезличили вещи осуждённых, не выдавали надлежащие квитанции и т. д.
Об этом я могу сказать только то, что 13 марта я поступил в тюрьму, с ноября 1937 г. я уже работал в ОМЗ’е и до половины апреля 1938 г. я только совмещал работу в тюрьме. Об этих вещах мне совершенно известно не было. Возможно, Глузман и нарушил порядок приёма людей, но я об этом совершенно не знал, т. к. я в то время работал в стенах ОМЗ’а. Если б я дал такое распоряжение, это было бы прямым вредительством. Кроме того, у меня с июня по август был паралич, и я не работал. Когда я выздоровел и зашёл в тюрьму, мне надзиратель один сказал, что там лежат вещи Глузмана. Я зашёл к Глузману, стал спрашивать, что это за вещи, а потом доложил Климову[49] об этом, и я от него услышал, что всё, что нужно, оприходовать.
2- е обвинение, что в январе [1938 г.] я и Глузман составили фиктивные ведомости на выдачу денег осуждённым, а деньги не выдали.
Было это так. 4.1.[19]38г. меня вызвал Глузман и сказал, что нач[альник] УНКВД велел всех выдаваемых к ним выдавать вместе с деньгами, как при отправке осуждённых на этап. Мне это показалось подозрительным, и я насторожился. Указаний из Киева об этих деньгах не было, и когда Глузман во исполнение приказания нач[альника] [У]НКВД велел мне выдать деньги этих осуждённых через старшего охраны этапа, я так и сделал, поскольку всегда при отправке этапов деньги осуждённых давались нач[альни]ку конвоя, а в ведомости осуждённые расписывались. После этого я поехал в Киев, узнал, как в дальнейшем поступать с деньгами осуждённых, и мне ответили, что указаний нет по этому вопросу никаких. Я вернулся и сказал Глузману, что в дальнейшем так деньги выдавать не буду, т. к. мы не знаем, куда деньги уйдут. Глузман со мною согласился. С деньгами так было: по счету АХО деньги были, но АХО дальше эти деньги не сдало. Денег у нас в то время было сотни тысяч, и эта система могла превратиться в пожар, но, благодаря моей инициативе это прекратилось, и всего 20000 я выдал, сам прекратив остальные выдачи, хотя циркуляр о запрещении таких выдач поступил намного позже.
Поскольку говорят, что я лично писал ведомости о выдаче денег осуждённым, а отсюда делают вывод, что я был заинтересован в этом, то можно посмотреть - ни одной ведомости я не писал. Никаких принуждений не делается при этом, и если бы [был] малейший инцидент, то это сразу стало бы известно всему ОМЗ'у. *
Выдачу денег на руки, наоборот, я считаю нарушением, т. к. не все деньги могли попасть по назначению.
Верно, в поданном мною заявлении я писал и о страхе, страх у меня тоже был.
Никто из работников тюрьмы не скажет, что я что-либо взял себе или продал.
У нас положение бухгалтеров такое, что если спросить Гришина, знает ли он меня, он, конечно, ответит: «Нет», и незачем было знать меня. Мало этого сказать, когда я приходил с Глузманом к Вяткину для доклада и то меня не впустили, только один раз он нас собрал и сказал: «Имейте в виду, что кто не исполнит моих приказаний, тех я могу припрятать, и далеко».
3-е обвинение - закупка вещей тюрьмой.
Покупка и продажа совершена была здесь. У нас всегда была задача, как отправить 10000 [чел.] на этап, когда по плану дают одежду на 1000 чел. Вдруг Глузман мне говорит, что он достал одежду в УНКВД, и я думал, что достал человек на 100, т. к. не знал тогда, сколько людей вывозили туда. Когда потом привезли массу вещей, я их посмотрел, и нужно было решить вопрос житейски. Я выехал потом в Киев и когда приехал, то застал в кассе выдачу за эти вещи наличными 6000 руб. Я сказал Глузману, что этого делать нельзя, и с его разрешения я направился к Минцу забрать деньги обратно. Я пошёл к Минцу, потребовал деньги обратно, и их вернули. Ордера, которые были без меня выписаны, я аннулировал, и они остались в тюрьме.
Тогда пошли на такой путь. Дали распоряжение - выплатить через Новосельцева[50] чеком, а банк чеки контролирует, и я чек выписал как за купленное вещ-довольствие на сумму 23000 руб. После того мы таких покупок не совершали совершенно.
Должен сказать, у нас тогда было такое положение, что собралось 10 тыс. подушек, но всё, что мне попадало в руки, всё было оприходовано. Зав[едующий] складом был честный человек, партиец, выдвиженец, и он хорошо справился с работой, а прошлый завскладом довёл склад до того, что числилось на 90 тыс. излишков и недостачи.
Подсуд[имый] ГЛУЗМАН поясняет: Эти 90 тыс. я вместе с Винокуровым обнаружил, т. к. мы одновременно принимали тюрьму.
Подсуд[имый] ВИНОКУРОВ поясняет:
4-й вопрос - меня обвиняют в том, что я с Глузманом перевёл деньги тюрьмы -340 тыс. руб. - на счёт ОМЗ’а.
Я хочу поправить - я перевёл не 140, а 150 тыс. У меня до 4[-го] квартала 1938 г. было такое положение: все деньги заключённых держать на депонентском счёте. Наши месячные балансы всегда имели деньги в запасе. Это было логично, когда имелось всего 30 тыс. руб., но когда собралось до миллиона рублей, Гулаг[51] приказал оставить в запасе 1/3, а 2/3 всей суммы использовать на оперативные нужды, т. к. государству невыгодно иметь в резерве такие огромные суммы.
Кроме того, в августе поступали директива - средства [осуждённых к] ВМН сдавать в доход государства. Тогда впервые и появилось слово ВМН в директивах. В тюрьме тогда было на 340 тыс. таких сумм, а в Бердичеве - на 150 тыс. По приказу мы требовали в 8-м отделе УНКВД справки на осуждённых, а 8-й отдел не был готов к выдаче такой массы справок. В то время у нас была ревизия, и ревизоры сказали, что деньги нужно сдать и без справок, а написать это побоялись. Тогда я поехал в У М3, а там мне сказали: «Без справок 8[-го] отдела деньги не сдавать». Что же мне оставалось делать? Я составил баланс, сумму эту включил в баланс и отправил. Сейчас уже известно, что деньги должны храниться в тюрьмах 3 года, но тогда мы этого не знали, и чтобы деньги не лежали, я их и перевёл на счёт ОМЗ’а.
Мы злоупотреблений не сделали этим. Почему же мы так поступили? Поступили потому так, что не было в Житомире бухгалтеров и работали осуждённые, от которых нужно было скрыть [информацию] о расстрелах.
Новые законы о деньгах осуждённых к расстрелу появились лишь в августе мес[яце] и в сентябре 1938 г., а раньше никто не мог сказать, как с ними поступать.
У нас в год несколько раз поступают циркуляры, которые изменяют инструкцию об учёте в тюрьме.
Подсуд[имый] ВИНОКУРОВ на вопросы подсудимого] ГЛУЗМАНА: Я лично не вводил нового учёта вещей осуждённых, а только требовал, чтобы в квитанциях указывали, какие вещи приняты. Осуждённому квитанцию на деньги и вещи выдавали дежурные. По тюрьме не было случая, чтобы по какой-либо претензии осуждённых не были сразу найдены вещи. Были и курьёзных 2-3 случая, но самое важное внимание мы уделяли деньгам и пару случаев обнаружили также, когда не выдали надзиратели квитанции на деньги. Я тогда сразу обнаруживал это и делал начёты на надзирателей.
Был такой случай. Из НКВД УССР или Киевской тюрьмы, точно уже не помню, откуда, мы получили пакет с квитанциями осуждённых на деньги и с требованием выслать деньги в Киев по этим квитанциям, и мы по ним деньги перевели почтовым переводом. Я этому большого значения не придал.
Деньги, по-моему, я перевёл почтой, а не через банк.
Подсуд[имый] ГЛУЗМАН поясняет: Я деньги перевёл через банк и за это меня потом Якушев ругал. Если затребовать из тюрьмы документ о переводе денег в НКВД УССР, то видно будет, что деньги были переведены через банк.
Подсуд[имый] ВИНОКУРОВ на вопросы подсудимого] ГЛУЗМАН А: Сначала была директива, что можно вещи для отправки [этапов] покупать на рынке, а уже после ареста Глузмана поступила директива о том, как использовать вещи, поступающие из НКВД.
При сдаче тюрьмы Глузманом я был болен и в комиссии не работал. Глузман не знает, что тогда было. Я больной пришёл в тюрьму из-за волнений за сдачу тюрьму Ротенбергу. Я спросил, почему акты не приняли, почему не составили акты, а мне ответили, что никто не хотел подписывать акты о приёме тюрьмы. Из-за этого меня Малахов обругал, из-за этого я больше переживал, чем сейчас за это моё дело. Почему вещи не были оприходованы, не знаю, Малахов и Ро-тенберг мне этого не сказали.
Малорацкий был снят с работы завскладом, он склад передал по сдаточной ведомости, а как опять эти вещи Коростенского этапа не были оприходованы, не знаю.
Подсуд[имый] ГЛУЗМАН поясняет: Я сдал тюрьму в декабре 1937 г., а Коро-стенский этап прибыл весной 1938 г. Это я прошу учесть. Сдал я тюрьму Шем-перу.
Подсуд[имый] ВИНОКУРОВ на вопросы подсудимого] ГЛУЗМАНА: По квитанциям осуждённых к ВМН, забранных в НКВД, деньги получило НКВД раза три. Если квитанцию один из арестованных потерял, другой деньги за него никак не получит. По доверенности НКВД мы деньги по квитанциям выдавали.
Подсуд[имый] ГЛУЗМАН поясняет: Мы НКВД деньги выдавали, но по доверенности только.
Подсуд[имый] ВИНОКУРОВ на вопросы суда: При работе начфином тюрьмы я не знал о направленных на расстрел, и списки ко мне не поступали, а потом только в циркулярах стали появляться термины «ВМН».
Подсуд[имый] ВИНОКУРОВ на вопросы подсудимого] ГЛУЗМАНА: Первое время Глузман и Шемпер неплохо жили, а потом меж ними начались склоки, и я сказал Глузману, что это некрасиво. Когда на 15 суток арестовали Шемпера, его жена стала писать на Глузмана. Что мне тогда Вайнер сказал, не помню.
Списывания недостач у нас были только законные.
В 23 часа объявлен перерыв до 10 ч. утра 30 июня.
30-е июня 1939 г.
В 10 ч. утра суд[ебное] заседание объявлено продолжающимся.
Секретарь доложил, что свидетели Минц, Евтушенко, Бойченко, Малахов прибыли и находятся в свидетельской комнате.
По распоряжению пред[седательствую]щего секретарь огласил показания подсуд[имого] Глузмана, относящиеся к обвинению подсудимого] Винокурова.
Совещаясь на месте, ВТ выносит ОПРЕДЕЛЕНИЕ: Учитывая интересы правильного проведения судебного следствия, а также необходимость выезда части свидетелей из г. Житомира, ВТ ОПРЕДЕЛИЛ:
Свидетелей допрашивать в следующем порядке: Минц, Карпиловский. Новосельцев, Лукьянов, Голубев, Коротченко, Паншин, Выговский, Петровский, Мор-душенко, Гненная, Малахов, Ротенберг, Евтушенко, Бойченко. Шемпер, Мало-рацкий, Агапов и затем остальных по списку, приложенному к обвин[ительному] акту.
Также учитывая, что большая часть свидетелей должна быть допрошена по эпизодам, не относящимся к обвинению подсудимого] Винокурова, ВТ ОПРЕДЕЛИЛ:
При допросе свидетелей по эпизодам, не относящимся к обвинению подсудимого Винокурова, последнего из залы суда удалять.
Подсуд[имый] ВИНОКУРОВ на вопросы подсудимого] ГЛУЗМАНА: Складской учёт тюрьмы был налажен уже при нас. Что мы достигли максимум [а] хорошего, я не могу сказать, т. к. перегрузка была большой. Поэтому и комиссии писали, что учёт налажен ещё недостаточно хорошо. Н[ачальни]ка ОМЗ, выходящего из тюрьмы, тоже можно контролировать, но не всегда это делается, поэтому я не могу сказать, может ли н[ачальни]к ОМЗ вынести что-либо из тюрьмы.
Я у Малахова спрашивал, почему не оприходованы вещи, снятые с Коростен-ского этапа, поэтому и был скандал у меня с Малаховым.
В мае 1938 г. Глузман не был нач[альником] тюрьмы, а 2 дня он за н[ачальни]ка тюрьмы был потому, что Шемпера арестовали. Но до принятия дел Малаховым арестовали и Глузмана. В сентябре [1938 г.] я знал, что вещи не оприходованы. В акте вещи Коростенского этапа не были указаны при принятии тюрьмы Малаховым.
Было общее правило выписывания квитанции заключённым, выписывались они дежурным по тюрьме.
Порядок приёма вещей, установленный Глузманом в 1937 г., не изменён до сих пор. При массовых поступлениях для проверки вещей в чемоданах мобилизовались осуждённые.
Подсуд[имый] ГЛУЗМАН поясняет: После приёма вещей дежурным, он вещи сдаёт в склад, и зав. складом опять обязательно проверяет все вещи.
По ходатайству подсуд[имого] Глузмана оглашена копия отношения, приобщённая к делу по ходатайству подсудимого] Винокурова.
Подсуд[имый] Винокуров предъявил суду циркуляр, разрешающий продажу вещей осуждённых, оставшихся в тюрьме после убытия осуждённых, циркуляр датирован 19.6.[19]38 г.
Вызв[анный] свид[етель] МИНЦ - нач[альник] ФО УНКВД Полтавской области] - предупреждается об ответственности за дачу ложных показаний, показал:
Я в тюрьме был всего один раз. Примерно в 20[-х] числах декабря меня вызвал Якушев и велел принять 6 тыс. руб. от Глузмана. Я сказал, что не приму,
т. к. это госбюджетный счёт и на него я принять деньги не могу. Тогда он приказал принять 6 тыс. рублей на особый фонд, и завхоз принёс 6 тысяч руб., я их принял, а расписку за них дал Новосельцев. Через пару дней Винокуров деньги забрал обратно, и потом перевели их на счёт в Госбанк.
Эти деньги были получены за вещи осуждённых, и Якушев велел раздать ряду сотрудников эту сумму. Сказал он, что ему нарком разрешил вещи расстрелянных реализовать и деньгами распоряжаться самому.
Особый фонд я вскоре после этого передал Новосельцеву, ему я сдал и эту сумму.
В мае мес[яце] [1938 г.] я приступил к ревизии строительства и установил наличие 40 тыс. излишка. Новосельцев сказал, что получил их у Глузмана по распоряжению Якушева. Это были деньги, изъятые у осуждённых.
В конце [1937] года Якушев послал меня ходатайствовать в Облфинотдел о дотации на строительство, я этого не сделал. Тогда Якушев написал наркому, прося разрешить реализацию денег осуждённых к расстрелу.
Свид[етель] МИНИ на вопросы подсудимого] ВИНОКУРОВА:
Точно не помню, какой разговор был между нами при возвращении 6 тыс. руб. тюрьме.
Я повторяю, что получил я в декабре 1937 г. эти деньги.
Тогда почти все сотрудники получили деньги. Я помню, это было в годовщину ЧК, и Тимошенко получил 500 руб., Кондрацкий - 350 руб. и другие получили по 500-300-200 руб.
Я помню, Винокурова стесняла уплата денег наличными, и он хотел переводить их через банк. Так и сделано было. Наличные деньги он у меня забрал и перевёл их через банк.
В феврале [1938 г.] сообщение о переводе через банк денег из тюрьмы со списком осуждённых, не помню, было ли, в то время особый фонд уже был передан мною Новосельцеву.
Подсуд[имый] ВИНОКУРОВ поясняет: Я тогда 6 тыс. руб. забрал обратно, а потом через банк перевёл всю сумму - 27 тыс. - за все купленные вещи и сообщил Финотделу о переводе официальным отношением.
Свид[етель] МИНИ на вопросы подсудимого] ВИНОКУРОВА: О том, что деньги отбирались у осуждённых, я не знал.
Разговоры о деньгах велись за последнее время не со мной, а с Новосельцевым. И при Вяткине, и при Якушеве, специальный] фонд был у Новосельцева.
Свид[етель] МИНЦ на вопросы подсудимого] ГЛУЗМАНА: Помню, меня один раз встретил Глузман в коридоре и сказал, что он несёт деньги осуждённых к ВМН для сдачи Новосельцеву. Так было 2 раза, когда Глузман говорил, что сдаёт 10 и 11 тыс. руб. Где именно эти деньги были изъяты, я тогда не знал.
О вещах осуждённых к ВМН была директива НКВД СССР о том, что вещи подлежат реализации через финотдел. О продаже вещей в тюрьму не было указано, но Глузман говорил, что им разрешено покупать вещи для отправки этапов.
Свид[етель] МИНЦ на вопросы суда: Деньги, изъятые у осуждённых к ВМН, я потом обнаружил на счету, но все ли эти деньги, не знаю.
Свид[етель] МИНЦ на вопросы подсудимого] ВИНОКУРОВА:
Я Винокурову не говорил, что передача денег незаконна.
Подсуд[имый] ВИНОКУРОВ на вопросы суда: Я говорил Глузману. что эта работа подозрительна, деньги были тогда у Глузмана, он с Тимошенко совещался, как поступить, и через Тимошенко деньги были выданы.
Вопрос о замечании Минца о неправильности таких операций я задал потому, что хотел показать, что и Минц не считал эти операции незаконными.
Подсуд[имый] ГЛУЗМАН поясняет: У меня никаких сумм на руках не было никогда. У Якушева в кабинете были и я, и Минц. Якушев требовал выдачи мною денег без расписки. Минц и Новосельцев не давали расписок, а я не хотел деньги выдать без расписки. Тогда я у Минца спросил, что делать. В коридоре стоял и казначей с деньгами. Были это деньги за вещдовольствие, те самые 10 и 11 тыс., о которых говорил Минц.
Свид[етель] МИНЦ на вопросы суда: Помню, что речь шла о деньгах осуждённых, но, о каких именно деньгах, не помню. Разговора с Глузманом у Якушева в кабинете я не помню.
Подсуд[имый] ВИНОКУРОВ поясняет: Я хочу пояснить, что 6 тыс. руб. были за вещи, я потом и забрал их обратно, а всю сумму перевёл через Госбанк.
Свид[етель] МИНЦ на вопросы суда: Деньги, о которых Глузман говорил в тюрьме, были не те 6 тыс. руб., которые я вернул.
Подсуд[имый] ГЛУЗМАН на вопросы суда: Кассир и Евтушенко сидели здесь с деньгами, и, возможно, что я у них деньги брал, но не выдавал их, и это было единственный раз. Деньги потом кассир выдал под официальную расписку. Были это деньги за вещи, купленные для этапов.
Свид[етель] МИНЦ на вопросы суда: Особый фонд реализовали, при ревизии его проверяли, и у Новосельцева были оправдательные документы на все эти суммы.
Когда Глузман приносил деньги в пачках, он был н[ачальни]ком ОМЗд и тюрьмы по совместительству.
Свид[етель] МИНЦ на вопросы подсуд[имого] КОНДРАЦКОГО: При выдаче премиальных получающие не знали, из какого фонда выдаются деньги.
Мы имели особый фонд, из которого были суммы специально для премии бригад, исполняющих приговора. Суммы премиальных для каждого в отдельности устанавливал лично нач[альник] УНКВД.
Деньги осуждённых ко мне поступили только один раз - 6 тыс. рублей. Сначала нам их дали из тюрьмы наличными. Потом Винокуров их забрал, и по чеку через банк перевели их нам на счёт.
Из них получили: Тимошенко - 500 руб., Кондрацкий - 350 руб., Лебедев -500 руб., Игнатенко и другие получили также эти деньги.
Свид[етель] МИНЦ на вопросы подсудимого] ГРИШИНА-ШЕНКМАНА: Распределителем кредитов был Яку шев, а в его отсутствии иногда распоряжался кредитами и Гришин. Например, на ужин он иногда давал распоряжение выдать деньги. Премии выдавал Якушев.
О валюте Бронштейн помню. Меня ночью вызвали в У НКВД. У Гришина были Лебедев. Якушев и ещё пара людей. Меня заставили принять золото, я его принял, а потом, кажется, направил в Киев.
Свид[етель1 МИНЦ на вопросы подсудимого] ТИМОШЕНКО: Поступление золота от Камраза не помню. Принятие золота могло пройти мимо меня.
Подсуд[имый] СОСНОВ поясняет: Золото попа я передал Тимошенко. Тогда был в Финотделе не Минц, а Ингерман.
Свид[етель] МИНЦ на вопросы подсудимого] ИГНАТЕНКО: Счетовод по штату' внутренней тюрьмы должен был быть, но его не было.
В сентябре 1938 г. впервые посту пила инструкция по учёту во внутренней тюрьме, но как её применили, не знаю. Я вскоре уехал из Житомира.
Денежные передачи заключённым были введены в середине 1938 г. Игнатенко спрашивал, как их учитывать, я ему, кажется, дал книжки для учёта, но сам я тогда уехал.
Подсуд[имый] ИГНАТЕНКО на вопросы суда: Ко мне поступали деньги-передачи. хранить их мне негде было, и я всё просил счетовода у Коротченко, но он не давал, а говорил, чтоб этим лекпом Гненная занялась. Я её послал к Минцу, и он её проинструктировал.
Кроме того, у поступающих заключённых отбирались часы, скажем, я их сдавал в Финотдел на хранение, у себя я их не держал.
Свид[етель] МИНЦ на вопросы суда: Раньше учёт продуктов осуждённым вели у себя, но всегда была путаница, и я заключил договор со спец, торгом и брал обеды в столовой для питания заключённых.
Гненная приходила, просила ей разъяснить, как оформить покупку медикаментов, Игнатенко с нею вместе тоже приходил за инструктажем.
Деньги-передачи хранились в тюрьме, т. к., если бы мы их приняли, то не могли бы выдать обратно без приговора суда.
Делали же так. На нач[альни]ка тюрьмы завели мы у себя лицевой счёт, и деньги он хранил у нас на своём лицевом счёте.
Подсуд[имый] ИГНАТЕНКО поясняет: Деньги арестованных часто принимали и дежурные тюрьмы, и они же сами их зачастую выдавали заключённым.
У меня собралось один раз много денег, я просил их принять, но Минц не принял.
При передаче денег мы заключённым объявляли полученную для них сумму, в дни, когда была лавочка, им покупали продукты, а Гненная вела учёт.
Бывало, что заключённый убывал, и ему деньги выдавали наличными, но случалось, что деньги не успевали вручить, и так и собрались эти деньги, которые нашли.
Свид[етель] МИНЦ на вопросы суда: В конце первой половины 1938 г. только зашла речь о передачах.
При поступлении арестованных с ценностями ценности изымались и с одним экземпляром акта ценности сдавались нам.
Я посадил специально человека, который 15 тыс. дел проверил с целью выявления того, что было из ценностей изъято у арестованных, это говорит о том, что меры мы принимали к учёту ценностей.
Чтоб Игнатенко требовал проверки финансов внутренней тюрьмы, я не помню, по плану у нас это было, но провести эту проверку мы не успели.
Свид[етель] МИНЦ на вопросы подсудимого] ГЛУЗМАНА: Директивы о переводе денег осуждённых к ВМН на счёт У ГБ не было у нас, но мне Глузман говорил, что у них есть такая директива.
Своими деньгами заключённые так распоряжались. Денег на руках у заключённого нет. Он пишет заявление о приобретении ему таких то продуктов, счетовод отмечает наличие денег, и с ведома нач[альника] тюрьмы осуждённому продукты покупают, а осуждённый расписывается в их получении. Это не система для злоупотреблений.
Подсуд[имый] ГЛУЗМАН поясняет: Это система для злоупотребления: нам приносят в камеру сахар без веса, хлеб - без веса, махорку - без веса.
Мы иначе делали: в каждом корпусе был ларёк, туда водили заключённых группами, и они сами себе покупали продукты.
Вызван[ный] свид[етель] КАРПИЛОВСКИЙ, 1905 г. рождения], служащий], из служащих], б[ес]/п[артийный], не судим, показал:
Меня по делу не допрашивали, и я прошу мне задавать вопросы.
Свид[етель] КАРПИЛОВСКИЙ на вопросы подсудимого] ВИНОКУРОВА: Я помню, что в одном из отчётов ОМЗ’а появилась сумма задолженности заключённым, тогда как это могло быть лишь в тюрьме. Мы запросили их о причинах, и Винокуров сообщил, что эти деньги подлежат в дальнейшем конфискации. Нас этот ответ удовлетворил, и никаких замечаний за этот перевод денег мы не сделали.
Впервые о деньгах осуждённых к ВМН было указано в июле 1938 г. циркуляром УМЗ. Мы предложили требовать на осуждённых справки из 8[-го] отдела о конфискации имущества и тогда сдавать деньги в доход государства.
Я помню, что при ревизии Винокурову предложили сдать деньги в доход государства, но я запретил это делать без справок 8[-го] отдела.
В дальнейшем все эти деньги при реорганизации переданы отделу тюрем, это было уже в феврале мес[яце] 1939 г.
Свид[етель] КАРПИЛОВСКИЙ на вопросы суда: Из-за ряда злоупотреблений мы в вопрос о деньгах осуждённых к ВМН внесли ясность в июне 1938 г., а о сдаче в доход государства этих денег мы дали распоряжение в феврале 1938 г. или даже в марте.
Деньги расстреливаемых тюрьма должна была сама сдавать в доход государства, но не было ясности о справках 8[-го] отдела, которую внесли лишь в марте или апреле 1938 г.
На внесение ясности нас подтолкнуло то, что при ревизии мы установили в Молдавии злоупотребление суммами осуждённых.
Свид[етель] КАРПИЛОВСКИИ на вопросы подсудимого] ВИНОКУРОВА: Ежегодно при расчистке балансов мы говорили о сдаче в доход государства всех сумм отсутствующих лиц, кроме 20 %, оставленных резервом на случай, если появится в дальнейшем владелец, и ему надо будет его деньги вернуть.
Эти деньги разрешено было вносить в оперативные счета, чтоб они до конца года не лежали без движения. Разрешено было вносить не более 65 % всей суммы с октября 1938 г.
Ревизия во время работы Винокурова в ИТК в 1937 г. установила хорошую его работу, и это было отмечено.
При назначении Винокурова в тюрьму он жаловался, что с работой не справится, и хотел уйти, но его не пустили.
Винокуров приезжал в УМЗ, и по его предложению часть отчётности изменили как улучшающую учёт.
Перенесение с баланса в баланс денег и оставление их целыми есть нормальное явление, не преступление.
Свид[етель] КАРПИЛОВСКИЙ на вопросы подсудимого] ГЛУЗМАНА: перевод 341 тыс. руб. на счёт ОМЗ’а мы рассматривали как нормальное законное явление.
Положение с лимитом у нас было всюду одинаково. Заключённых было много больше, чем по лимиту, и поэтому, с использованием заключённых на работе в бухгалтерии, тюрьмы справлялись.
Подсуд[имый] ГЛУЗМАН поясняет: Я этим хочу установить, что УМЗ тюрьмы не подготовил к массовым операциям, а мы варились в собственном соку.
Дальше Карпиловский немного не так описал вопрос о деньгах осуждённых. Деньги всех осуждённых к ВМН конфисковались, кроме тех, кто был осуждён без конфискации имущества.
Подсуд[имый] ВИНОКУРОВ поясняет: При начале массовых операций я не знал ничего о «ВМН» и не знал об отправке людей для расстрелов.
Вызв[анный] свидГетель! НОВОСЕЛЬЦЕВ Сергей Фёдорович, 1901 г. [рождения], [из] рабоч[их], пом[ощник] нач[альника] управления], чл[ен] ВКП(б) с 1924 г., ст[арший] лейтенант госбезопасности, не судим, показал:
На вопросы подсудимого] ТИМОШЕНКО: Деньги от Тимошенко я принял по распоряжению Якушева - 25000 руб. на ремонт здания и квартир. Принял я деньги с рапортом и резолюцией на нем Гришина. Это были деньги осуждённых.
Сдавал мне Тимошенко 10, 6 и, кажется, 9 тыс. руб. за три дня подряд.
Тимошенко у меня расписки за деньги не требовал. В рапорте он писал, что представляет деньги, изъятые у осуждённых.
Подсуд[имый] ТИМОШЕНКО на вопросы суда: Я рапорта не писал. Я у Глуз-мана получал деньги осуждённых, забранных нами, а потом сдавал их Новосельцеву.
Деньги, найденные в шапках, пиджаках, шли на оперативные расходы и Новосельцеву не сдавались.
Свид[етель] НОВОСЕЛЬЦЕВ на вопросы подсуд[имого] ГРИШИНА-ШЕНКМАНА: Резолюции на рапортах были: «Передать в АХО».
Мне Якушев сказал, что Леплевский разрешил расходовать эти суммы, и предупредил меня, что будет 25 тыс. таких денег.
Распоряжения одеть шофёров за счёт осуждённых я не имел. Их кто-то одел в полушубки, но я не знаю, кто. Шубы в Бердичеве купили для нач[альни]ка
УНКВД [Якушева] и его заместителя - Гришина. Шубы оприходованы, они совершенно новые и сейчас.
Спецфондом Гришин не распоряжался. Бригаде я из этого фонда никаких средств не выдавал.
25 тыс. руб. были израсходованы на ремонт инвентаря и квартир.
Свид[етель] НОВОСЕЛЬЦЕВ на вопросы подсудимого] ГЛУЗМАНА: О деньгах осуждённых, которые передавались в У ГБ, разговор был, Глузман говорил и я говорил, что это неверно, а н[ачальни]к управления Якушев сказал, что нарком разрешил. Не верить ему я не мог и потому деньги принял. Потом я с Глузманом вдвоём беседовали, и мы с ним говорили, что это может кончиться неприятностью для нас.
Шевровые сапоги, которые носил Вяткин, пошиты были из его материала в мастерской тюрьмы. Кресло в парикмахерскую я взял в НТК и заплатил за него. Кресло было взято не для Вяткина, а в парикмахерскую.
Глузман был вызван ночью, Вяткин велел ему поехать с его женой и купить ему мебель. Я выдал под отчёт деньги, Глузман за них отчитался, и мебель вся оприходована.
На партсобрании специально слушали индивидуальный отчёт Игнатенко и тогда говорили, что он не справляется с подачей людей куда следует. О раздетых трупах на собрании Игнатенко не говорил.
О требовании Игнатенко вскрывать трупы умерших от побоев речи не было на собрании.
Свид[етель] НОВОСЕЛЬЦЕВ на вопросы подсудимого] ВИНОКУРОВА: Сообщение тюрьмы о переводе денег на имя Минца, если попало ко мне, то это не имеет значения, т. к. деньги эти хранились у меня.
Кроме денег, принесённых Тимошенко, я получил через банк 27 тысяч руб.
Подсудимый[52] ВИНОКУРОВ на вопросы суда: О деньгах, которые переданы были Тимошенко, я не писал извещения, т. к. вместе с деньгами я дал отношение. Я не хотел деньги выдавать, этапы тогда мы задержали, и по распоряжению Глузмана я деньги выдал.
Подсуд[имый] ГЛУЗМАН поясняет: В акте идёт речь о двух этапах за 3[-е] и 5[-е] число. 3-го числа мы выдали этап и 5-го выдали с деньгами. Больше я с деньгами людей не выдавал, отказался от этого и сразу подал рапорт об увольнении, т. к. понял, что меня заставляют делать преступление.
Свид[етель] НОВОСЕЛЬЦЕВ на вопросы суда: Учёт сумм, поступивших из тюрьмы, отражён был прямо по строительству, а не по АХО.
Получил я от Глузмана по чеку 27 и через Тимошенко 25 тыс. рублей по строительству. Я отметил получение денег из АХО, но по АХО это не отражено, в АХО нет даже бухгалтерии.
Конечно, получение этих денег было незаконно, но нам нужно было кончать строительство, и потому мы их израсходовали, а потом из новых ассигнований внесли эти деньги в банк как конфискованные в доход государства.
Свид[етель] МИНЦ на вопросы суда: Нам следовало больше 100 тысяч на ремонт, а пока их не было, взяли деньги арестованных.
Незаконность этих операций в том, что без ведома Наркомфина конфискованные в доход государства деньги были израсходованы на ремонт, а через некоторое время эти деньги внесли из полученных на ремонт.
Подсуд[имый] ГРИШИН-ШЕНКМАН поясняет: В Житомире область организовали в конце [1937] года, ассигнований не было, и по сути мы жили незаконно, т. к. ни на что не было ассигнований. Писали наркому, он отвечал, что ассигнования будут, но в дальнейшем. Тогда Якушев несколько раз писал наркому, и он разрешил суммы арестованных взять на ремонт.
Свид[етель] МИНЦ на вопросы подсудимого] ГЛУЗМАНА: Якушев два раза выдавал премии Глузману по 400 руб., а Вяткин, по-моему, премии ему не выдавал.
Свид[етель] НОВОСЕЛЬЦЕВ на вопросы подсудимого] ГЛУЗМАНА: Из спецфонда Глузман премий никаких не получил от Вяткина.
Свид[етель] МИНЦ на вопросы подсудимого] ВИНОКУРОВА: В ОМЗ’е Винокуров мне один раз сказал, что заведено уголовное дело, этот разговор был.
Свид[етель] МИНЦ на вопросы подсудимого] ГИРИЧА: Что Гирич был премирован 150 руб. за задержание бежавшего шпиона, помню.
Свид[етель] КАРПИЛОВСКИЙ на вопросы подсудимого] ВИНОКУРОВА: Винокуров работал неплохо.
Свид[етель] КАРПИЛОВСКИЙ на вопросы подсудимого] ГЛУЗМАНА: Говорил ли Винокуров о нарушениях Глузманом финансового режима, не помню. Если б он говорил, я бы помнил об этом.
Свид[етель] МИНЦ поясняет: Из Бердичева приехал Мартынюк, и по распоряжению Якушева были куплены шубы.
Подсудимые вопросов к свидетелям] Минцу и Карпиловскому не имеют.
Пред[седательствую]щим свидетели] Минц и Карпиловский освобождены.
Свид[етель] НОВОСЕЛЬЦЕВ на вопросы подсудимого] ИГНАТЕНКО: Игнатенко обращался ко мне с тем, что у него при спец, работе пропала шинель, это верно.
Подсуд[имый] ИГНАТЕНКО поясняет: Глузман был партприкреплённым ко мне. Зная о том, что я приехал с актами о смерти заключённых, он должен был бы сказать мне, что такие акты подписывать нельзя.
Подсуд[имый] ГЛУЗМАН поясняет: Игнатенко отчитывался за месяц до моего ареста на партсобрании. Сейчас мне нужно коснуться вопроса, не связанного с обвиняемым Винокуровым.
По распоряжению пред[седательствую]щего подсудимый] ВИНОКУРОВ удалён из залы суда.
Подсуд[имый] ГЛУЗМАН поясняет: Игнатенко мне привёз 2 бумажки на Крука, якобы умершего от разрыва сердца. Я сказал, чтобы акт оставили, его я Мордушенко даже не показывал, а потом вернул Лукьянову и сказал, что Мор-душенко не подписывает этот акт.
Остальные акты - на Скрыпника и др. - мне не привозили, а меня вызвал Вяткин, и он мне предложил оформить акты, а я ответил, что я не врач. Потом я сказал об этом Мордушенко, но он категорически отказался акты подписывать.
Подсуд[имый] ИГНАТЕНКО поясняет: Подписали ли акт Глузман или Мордушенко, я не знаю.
Подсуд[имый] ГЛУЗМАН поясняет: До того, как мне Игнатенко привёз акт на Крука, месяца за два, Мордушенко этого Крука здесь осматривал, и когда потом привезли акт, Мордушенко его не подписал.
Свид[етель] НОВОСЕЛЬЦЕВ на вопросы подсудимого ГРИПГИНА[-ШЕНК-МАНА]: Стругачёв[53] временно был начальником АХО. Работал он плохо. Связь, транспорт были развалены, и потому ставился вопрос о его откомандировании.
Подсуд[имый] ГРИНГИНГ-ШЕНКМАН1 поясняет: Стругачёв говорил, что я его выживал, чтобы на его место поставить Семенова, что он - честный коммунист, а я его преследовал. Я же ставил вопрос о его откомандировании из-за его пьянства.
Свид[етель] НОВОСЕЛЫ ГЕВ поясняет: Теперь Стругачёв у нас не пьёт и работает неплохо. Раньше он действительно много пил.
После 10-мин[утного] перерыва судебное] заседание продолжается.
Вызван[ный] Свид[етель] ЛУКЬЯНОВ Андрей Андреевич, 1904 г. [рождения], ст[арший] лейтенант госбезопасности, из кр[естья]н, служащий, нач[аль-ник] ОО в/с 5139, члГен] партии с 1927 г., не судим, показал:
В конце 1937 г., в декабре мес[яце], в Облуправл[ении] проводилась репрессия жён осуждённых. Была по этому вопросу директива Облуправления. Руководили операцией Якушев и Гришин. Арестовали в то время более тысячи жён осуждённых.
В мае 1938 г. была телеграмма из Москвы - всех освободить, и женщин освободили - около 1000 чел. Имущество оказалось разбазаренным, дети были в детдомах, а когда жены приехали, они стали жаловаться, милиция задерживала их как беспаспортных, это было явной агитацией против сов. власти.
Мне говорили, что распоряжение об аресте жён было дано Леплевским, явно вредительское.
Следующий факт. В Коростене был арестован троцкист Ткачу к. Гришин, прочтя дело, сказал, что дело «липовое» и его нужно проверить. Я послал человека для проверки, все материалы о Ткачуке подтвердились, на чем дело кончилось, не знаю.
Теперь о мародёрстве. Я знаю со слов Голубева, что за неправильную реализацию вещей арестованы 3 чел. По словам Голубева, несколько человек из арестованных продавали вещи на базаре через портного. При первичном расследовании сначала наложили взыскание по приказанию наркома, а потом это решение отменили и людей этих арестовали.
О работе по борьбе с польской к[онтр]-р[еволюцией] вот что было. От нас требовали за день 3-5 альбомов. Нажимали особенно Якушев и Гришин. Это в итоге привело к большому браку, т. к. достаточного контроля в этом со стороны ГРИШИНА нс было.
Пред[седательствую]щий оглашает л. д. 259 оборот т. № 3 - показания свидетеля] Лукьянова.
Свид[етель1 ЛУКЬЯНОВ показал: Несознавшихся арестованных и не допрашивали, а допросят свидетелей, и сразу через час пишут справку в альбом. В итоге это дало просто количество арестованных, а не вскрытие к-p формирований. Я часто слышал, что Якушев звонил в Киев и, узнав, сколько у них альбомов, говорил: «А у меня будет больше». Гришин, как начальник 3[-го] отдела[54], также руководил этой работой, а я только дал своих людей для работы.
Свид[етель] ЛУКЬЯНОВ на вопросы суда: Я знаю об убийстве Скрыпника и Джуринского. Было эго при Якушеве, и он велел оформить эти смерти через врача тюрьмы. Скрынник был нач[альником] РКМ в Коростене, а Джуринский был педагогом института в Житомире.
Дело Скрыпника по моему приказанию вёл Малука. Смерть его наступила тогда, когда я болел. Помню, дело Скрыпника провели на тройке, и задним числом приговорили его к расстрелу. Сначала мне доложили, что он умер, но было ясно, что он умер от побоев при допросе его Малукой. Какие материалы были на Скрыпника, не знаю. На тройке его оформил Якушев. Джуринского также оформили на тройке уже после его смерти. Было это в феврале или январе месяце [1938 г.]
О заключённом Клигштейн я ничего не знаю, если он был директором Барановского завода, его арестовал 3-й отдел, а не 4-й, которым я руководил.
Акты о смерти этих людей я не видел.
Подсуд[имый] ГЛУЗМАН на вопросы суда: Скрыпник убит при Вяткине, когда Лукьянов был нач[альни]ком следгруппы в Коростене. Это я узнал уже в тюрьме, а до того мне Вяткин велел дать на него акт о смерти Скрыпника от болезни.
Джуринский - педагог сельхозинститута, убит здесь, в тюрподе, и тоже при Вяткине и Лукьянове.
Свид[етель] ЛУКЬЯНОВ на вопросы суда: Скрыпника дело вели здесь, а не в Коростене.
Подсуд[имый] ГЛУЗМАН на вопросы суда: Скрыпника сначала арестовали, потом его освободили, а он за это время дал материалы на Малуку, и тогда его вторично арестовали.
Подсуд[имый] ГРИШИНГ-ШЕНКМАН! поясняет: Скрыпника арестовали при Якушеве, потом извинились перед ним и выпустили его. Уже после моего отъезда его арестовали вторично, значит, это было при Вяткине и Лукьянове.
Свид[етель] ЛУКЬЯНОВ поясняет: Я точно не помню, был ли в то время Вяткин, но я в то время был.
Подсуд[имый] ТИМОШЕНКО на вопросы суда: Когда я возил мёртвого в тюрьму, и мне велели сдать его как живого, это было при Якушеве.
Подсуд[имый] ИГНАТЕНКО на вопросы суда: Скрынник умер при Вяткине и Лукьянове.
Подсуд[имый] ГЛУЗМАН поясняет: Один раз Лукьянов вызвал к себе Морду шенко для осмотра больного Крука. Через некоторое время Игнатенко привёз акт на подпись, в нем было указано, что умер главбух деревообделочного комбината Крук от разрыва сердца или заражения крови.
Я зашёл к Лукьянову и сказал, что акт не подписан, и врач Мордушенко не хочет подписать. Он спросил, не могу ли я заставить врача подписать, я сказал: «Нет» и оставил акт Лукьянову.
Всего требовали акты на 7 чел. Я с Мордушенко говорил раз или два раза, а о ком из умерших, не помню.
В тюрьме днём был случай, что следователь писал, а арестованный в это время умер от разрыва сердца, и Лукьянов дал разрешение похоронить его.
Подсуд[имый] ИГНАТЕНКО поясняет: О смерти одного из арестованных во внутр[енней] тюрьме Обл. управления] я доложил Лукьянову, а он ответил: «Черт с ним, его дело уже закончено».
Свид[етель] ЛУКЬЯНОВ на вопросы суда: Этот факт был с Джуринским. Он был осуждён тройкой, но его потом допрашивали, и он умер. Осуждён он был до его смерти.
Свид[етель] ЛУКЬЯНОВ на вопросы подсуд[имого] ИГНАТЕНКО: Закопать Джуринекого во дворе я не приказывал.
Подсуд[имый] ЛЕВЧЕНКО на вопросы суда: Я закапывал одного Скрыпника. Я знаю о Джуринском, разрешите сказать. Принял я его из Особого отдела перед маем, велено было посадить его в 1 -ю камеру, и я его посадил. Был он избит, но не сильно. Через пять дней он умер. Может, это я говорю и не о Джуринском, но я помню, что он был военным.
Подсуд[мый] КОНДРАЦКИЙ поясняет: Был военный Загер, который умер от побоев.
Подсуд[имый] ГЛУЗМАН поясняет: При моем аресте меня посадили с доцентом института Зассом, который был завербован Джуринским. Засс рассказывал, что ему обещали очную ставку с Джуринским, а когда Малука потом вызвал его, ему он сказал, что Джуринский уже на том свете.
Подсуд[имый] ИГНАТЕНКО поясняет: Я вспомнил о Зассе. Меня вызвали Ремов и Недбайло[55], велели из кабинета забрать труп, а я не хотел, и меня из-за этого вызвал Вяткин и обругал. Тогда я велел надзирателям отнести труп в гараж.
Потом вызвали лекпома Гненную[56], лекпом Гненная отказалась акт о смерти подписать, и они так громко спорили, что в камерах арестованные слышали. Потом Ремов вызвал Гненную, через некоторое время он вызвал и меня, и акт уже был. Через месяца 3-4 мне стали говорить, что на акт о Зассе нужно достать ещё подпись врача, послали меня с актом в тюрьму и дали новый акт, где заменили фамилию Гненной на подпись врача Мордушенко. Мордушенко отказывался подписать акт и говорил, что человек, вероятно, ещё живёт. Я сказал, что человек умер, а от чего, не знаю. Малахов сказал ему: «Подпишите», и Мордушенко акт подписал.
Был случай, что в присутствии Лукьянова Вяткин меня ругал за то, что я ему сказал, что Гненная не хочет подписать акт на умершего от побоев.
Свид[етель] ЛУКЬЯНОВ на вопросы подсудимого] ИГНАТЕНКО:
В одном акте Гненная написала, что у арестованного есть побои, Вяткин и говорил, что этого писать нельзя.
Подсуд[имый] ИГНАТЕНКО на вопросы суда:
Закопали мы, по-моему, три трупа во дворе.
Сами осуждённые один раз копали себе яму, но на кладбище, а не здесь.
Один раз мы выкопали яму во дворе, чтобы закопать барахло. В эту ночь одного человека расстреляли по приговору суда в присутствии прокурора. Я спросил, как с ним быть, куда его везти, и Вяткин велел закопать его во дворе. Это осуждённый, а не осуждённых было закопано во дворе трое: Скрыпник, Пастушенко и ещё один, кто именно, не знаю.
Я считаю, что Лукьянов о всех случаях знает.
Малахов заставил Мордушенко подписать акт на Загера.
С актом на Крука меня послал в тюрьму Лукьянов.
Свнд[етель] ЛУКЬЯНОВ на вопросы суда: О Круке я ничего не знаю. Я считаю. что события спу таны, никакого акта я не писал и не посылал в тюрьму акты на подпись, а сам Глузман мне один раз сказал, что н[ачальни]к У НКВД велел ему составить акт на умершего на следствии в тюрьме.
Подсуд[имый] ГЛУЗМАН на вопросы суда: Когда мне принесли акт на Крука, я поговорил с Мордушенко, а потом акт занёс сам к Лукьянову, и он велел акт оставить у него.
Подсуд[имый] ИГНАТЕНКО на вопросы суда: Когда я привёз акт на Крука, Глузман сказал, что ему Лукьянов звонил, и он об этом акте знает.
Свид[етель] ЛУКЬЯНОВ на вопросы суда: Глузман ко мне не приходил с актом и не говорил мне ничего о Круке. Я о Круке ничего вообще не знаю.
Подсуд[имый] ГЛУЗМАН поясняет: Акт на Крука я положил на стол Лукьянова не подписанным, и больше никаких актов ему не носил.
Свнд[етель] ЛУКЬЯНОВ на вопросы подсуд[имого] ГЛУЗМАН А: Возможно, что Глузман мне говорил, что заключённые в тюрьме друг другу нарочно наносят увечья с целью дискредитации органов УГБ, ведущих следствие.
Верно, когда проходила гор[одская] парт[ийная] конференция, из Коростеня этап был. При прибытии этапа из Коростеня мне Глузман доложил, что Шемпер приказал заключённым свою верхнюю одежду сложить в одну кучу. Докладывал потому, что людей некуда было поместить, а в вопрос о вещах я не вникал. Глузман тогда был уже не нач[альником] тюрьмы, а нач[альником] ОМЗ.
Подсуд[имый] ГЛУЗМАН поясняет: Когда прибыл этот этап, с ними были три человека в кожаных пальто, мне Шемпер сказал об этом и предложил распределить эти пальто. Я и об этом предложении Шемпера сразу доложил Лукьянову.
Свид[етель] ЛУКЬЯНОВ на вопросы подсудимого] ГЛУЗМАНА: О пальто я не помню, докладывал ли мне Глузман.
На жену Шемпера был материал о том, что она требует взятку у одной из жён арестованных, обещая ей какую-то помощь за это.
За пьянку Шемпер один раз был мною арестован на 15 суток.
Очной ставки Глузмана с Шемпером я не делал. Мне доложил Ремов, что Глузман дал показания о ряде лиц. Я его вызвал к себе, спросил, или он подтверждает свои показания, а он ответил: «Да».
Свид[етель] ЛУКЬЯНОВ на вопросы суда: Возможно, что Ремов при допросе бил Глузмана, но я этого не видел.
Возможно, что я делал очную ставку Глузмана с Шемпером, но я этого не помню.
Подсуд[имый] ГЛУЗМАН на вопросы суда: Очную ставку мне с Шемпером делали, но не фиксировали показаний.
Свид[етель] ЛУКЬЯНОВ на вопросы подсудимого] ГРИШИНА [-ШЕНКМАНА]: Я с Гришиным работал вместе в Житомире.
На вербовку агентуры в Обкоме ВКП(б) Якушев мне дал санкцию, Гришин против этого возражал, и меж[ду] нами был конфликт из-за этого.
Помню, что один протокол Гришин велел вернуть с дороги из-за неверной формулировки. Формулировка была неверна тем, что вместо «Житомирская» было слово «Волынская».
Подсуд[имый] ГРИШИН-ШЕНКМАН поясняет: В протоколе было написано, что после письма вождя т. Сталина «Головокружение от успехов» среди крестьян начались волынки, выступления против партии и сов. власти, что было явной клеветой.
Об этом протоколе мне Леснов сказал и дал его читать. Я, прочтя, увидел это безобразие и пошёл к Якушеву. Я сказал ему, что это - клевета, и тогда протокол задержали в пути и вернули обратно. По-моему, этот протокол уничтожен.
Свид[етель] ЛУКЬЯНОВ на вопросы подсудимого] ГРИШИНА-ШЕНКМА-НА: В Артёмовске я работал. Верно, там я в парторганизации предлагал организовать коммуну из семей сотрудников.
Справку о вредительстве Гришина, которую я дал для дела, я написал со слов товарищей, которые давали о нём показания. Это вот с чьих слов я писал: Сту-кановского, Леснова, Люлькова, взял я за основу то, о чём говорил сегодня в своих показаниях.
Свид[етель] ЛУКЬЯНОВ на вопросы суда: Орден я получил за работу в Харькове. Якушев меня к ордену не представлял.
Подсуд[имый] ГРИШИН-ШЕНКМАН поясняет: Орден он получил здесь. Мы знали, что Житомирской области дали 3 ордена. Обязательно один был нач[альнику] У НКВД, один - кому-либо из бригады, исполняющей приговора, а третий -выдающемуся работнику. Якушев предложил к двум орденам представить людей из бригады, и тогда остановились на Бланке и Тимошенко, как непосредственно выполняющих эту работу. Я на них написал аттестацию, а Якушев по секрету составил аттестацию на Лукьянова. Таким образом Лукьянов и получил орден, а Бланку не дали.
Я ещё попал впросак, т. к. на пленуме Горсовета я объявил о награждении орденами Бланка и Тимошенко, а потом оказалось, что наградили вместо Бланка Лукьянова.
Работу с национальной к[онтр]-р[еволюцией] ведёт 4-й отдел. Меня обвиняют в саботаже при этой работе и ссылаются на дело Ткачу ка. Я утверждаю, что Ткачу к - невинно убитый человек. Дело о нём было на особом совещании, оттуда вернули и предложили его освободить, если не подтвердится обвинение. За день до получения дела от Ткачу ка поступило заявление на Малуку, ведущего дело на Ткачу ка, что Малука - враг, что он - кулак и арестовал Ткачу ка как разоблачавшего троцкистов. Потом из Москвы прибыли ещё копии этого же заявления, которое Ткачу к подал в копиях в несколько мест.
Должен указать, что перед тем я освободил девушку, б[ывшего] секретаря Обкома КСМ, которую обвиняли в сожительстве с быв[шим] секретарём ЦК ЛКСМУ Андреевым[57]. Имея сигнал по этому делу, я приказал по делу Ткачука поехать одному человеку и проверить дело, а другого я послал для проверки самого Малуки.
Ремову я сказал, что Малуке я не доверяю, не доверяю и нач[альнику] отделения по троцкистам, и послать велел хорошего уполномоченного. Послали Стукановского. Стукановский через 2 дня приехал и говорит, что он ничего не собрал, т. к. когда он посоветовался с нач[альником] Коростенского горотдела, тот ему сказал, что ничего нового добыть не удастся. Я его выругал и вторично послал в Коростень, а пока он вернулся, я уже уехал отсюда.
В деле видно, что меня обвиняют в сокрытии Ткачука, и он был осуждён к расстрелу. Но есть показания и Выговского о том, что когда Ткачука расстреляли, он плакал и говорил, что его даже не допросили.
Я прошу затребовать дело Ткачука, и сразу видно будет, как Вяткин и его компания убивали невинных - актив партии и соввласти.
Свид[етель ЛУКЬЯНОВ на вопросы подсуд[имого] ГРИШИНА-ШЕНКМАНА: Верно, Гришин меня вызывал и спрашивал о причинах плохой работы 1-го отделения моего отдела, занимавшегося борьбой с троцкистами.
Совещание 1 [-го] отделения Гришин собирал. Нач[альни]ком отделения был Зеленер, он же был и секретарём парторганизации. Отделение это работало хуже всех других, и неоднократно из Киева звонили Гришину по этому поводу. Потом меня в Киев вызвали и спросили, почему мы не вскрывали никаких троцкистских организаций. Я сказал причины, а мне ответили, что у вас в области должны быть к-p центры. Я приехал, Гришин провёл совещание и при этом ставил вопрос, что нужно вскрыть троцкистский центр.
Подсуд[имый] ГРИШИН-ШЕНКМАН поясняет: Совещание я собрал по своей инициативе, т. к. имел сигналы о том, что здесь работа с боротьбистами не велась.
Вызвал я Леснова, спросил, знает ли он, кто в организации боротьбистов, кто здесь ими руководит, но он не знал, а я получил материалы об этом из Обкома.
Тогда я велел сразу же этими материалами заняться и, кроме того, я дал материалы по троцкистам для реализации.
Свид[етель] ЛУКЬЯНОВ на вопросы суда: Гришин на совещании предлагал улучшить работу, материалы он действительно давал, полученные из Обкома, но это были материалы, составленные на основании разговоров и слухов.
Людей по Бердичеву Гришин допрашивал.
Подсуд[имый] ГРИШИН-ШЕНКМАН поясняет: Когда Успенский здесь проводил совещание, выступил Лукьянов, за ним выступил Зеленер (которого Лукьянов всегда защищал, а ему место только за прилавком), и оба они говорили о бродячих попах, а не об основном, и я их пробрал за это впоследствии.
Свид[етель] ЛУКЬЯНОВ на вопросы суда: Стукановский мне докладывал, что он один раз ездил на проверку материалов Ткачука в Коростень. Результатов дела Ткачу ка я не знаю.
Я считал, что Гришин неправильно подошёл к делу Ткачу ка, а не то. чтобы взял его под защиту.
По ходатайству подсудимого] ГРИШИНА-ШЕНКМАНА оглашены показания свид[етеля] Леснова - на л. д. 248 т. 3-й (полностью).
Свид[етель] ЛУКЬЯНОВ на вопросы суда: В побеге 11 чел. вина больше всего ложится на Якушева и Гришина.
Там, где Леснов приводит слова Гришина «осторожнее», это относится не к допросу троцкистов.
Подсуд[имый] ГРИШИН-ШЕНКМАН поясняет: Мы получили сведения о том. что Радионов в Емильчино избил двух братьев арестованных, и они дали ложные показания. Доложил мне об этом Глузман, т. к. избитые подали заявление, и одновременно приехал воен[ный] прокурор из Москвы, который тоже получил заявление. Я послал Голубева в Емильчино для проверки, а там оказалось, что из Киева прибыли прокурор и представитель НКВД УССР.
Я вызвал этих арестованных, которые уже были у Глузмана, сделал им очную ставку, и потом Якушев и я созвали совещание и сказали, что если хоть один невинный человек будет сидеть у нас и будет осуждён, эго тоже будет контрреволюцией. Говорил я «осторожно» в том смысле, что нельзя бить людей вместо их разоблачения материалами дела.
Свид[етель] ЛУКЬЯНОВ на вопросы суда: Верно, в этом понимании Гришин и говорил, что нельзя бить людей и нужно быть осторожными.
Подсуд[нмый] ГЛУЗМАН поясняет: Я прошу обратить внимание на то, что вчера Гришин отрицал, что он был в тюрьме в связи с моим заявлением об избиении, а сейчас он это уже подтвердил.
Свнд[етель] ЛУКЬЯНОВ на вопросы подсудимого] ГРИШИНА-ШЕНКМА-НА: Председатель Бердичевского горсовета Терпиловский был арестован, не помню точно, когда, можно об этом взять справку в 4-м отделе.
При Гришине и Якушеве избиений при допросах не было, а стоять заставляли арестованных.
Подсуд[имый] ГРИШИН-ШЕНКМАН поясняет: Лукьянов сказал, что я заставлял за один час оформлять дела, что за пару дней мы давали 3-5 альбомов, но ведь альбом - это уже сотни дел. Я утверждаю, что Лукьянов нагло лжёт. Когда мы были заняты альбомной операцией, мы с Якушевым оговорились, чтобы обязательно делались очные ставки с обвиняемыми, такое распоряжение мы и дали.
Свид[етель] ЛУКЬЯНОВ на вопросы суда: Дела оформлялись за час. Альбомы составлялись за день, поэтому у меня всех людей и взяли на эту' работу.
В части поль-работы[58] я говорю, что Гришин и Якушев соревновались с Киевом. кто больше дел даст, а не о качестве заботились.
Подсуд[нмый] ГРИШИН-ШЕНКМАН ходатайствует: Я прошу затребовать доклад ОУ[59] за январь 1938 г., составленный по отделам, и из него видно будет, как мы работали.
Свид[етель] ЛУКЬЯНОВ на вопросы суда:
В деле работы с поль-шпионажем Гришин явно вредил.
Вокруг задания по альбомам работа велась вредительски тем, что гнали количество за счёт качества.
Совещаясь на месте, ВТ выносит ОПРЕДЕЛЕНИЕ:
Имея в виду, что в своих показаниях как на предварительном, так и на судебном следствии свидетель Лукьянов ссылается на дела о Ткачуке и Терпилов-ском, а также обсудив ходатайство подсудимого] Гришина-Шенкмана о затребовании доклада о работе Облуправления НКВД, ВТ ОПРЕДЕЛИЛ:
Затребовать из Житомирского Облуправления НКВД для ознакомления следующие материалы:
1. Дело о Ткачуке. 2. Дело о Терпиловском и 3. Доклад о работе УНКВД, относящийся ко времени работы Гришина-Шенкмана в Житомирском обл. Управлении НКВД.
Свид[етель] ЛУКЬЯНОВ на вопросы [подсудимого] ГРИШИНА-ШЕНКМАНА: Мартынюка допрашивали в 3-м отделе, я при этом не присутствовал, и как у него брались показания, я не знаю.
О том, что он был завербован Гришиным, я впервые слышу, такого показания я у Мартынюка не видел.
Мартынюка допрашивали без меня.
Я в уничтожении Гришина не заинтересован, а когда его жену выселяли, я велел пианино оставить в клубе, т. к. подозревал, что оно приобретено нечестно.
Свид[етель] ЛУКЬЯНОВ на вопросы суда: Гришин и Мартынюк вместе работали ещё до Житомирской обл. Они знали друг друга и были в дружеских отношениях. Я с Якушевым был знаком с 1931 г. по Харькову, с ним у меня были хорошие, дружеские взаимоотношения.
У Вяткина я так стал заместителем: когда он прибыл, я болел. Выздоровев, я пришёл, хотел получить отпуск, но меня Вяткин не пустил, а затем он мне сказал, что я хорошо знаю все районы области, и он меня выдвигает в заместители. Я сказал: «Спасибо» и всё.
В дальнейшем у меня с Вяткиным испортились взаимоотношения из-за одного дела. Завели дело на группу комсомольцев, дело это было «липовое», и я сказал Вяткину, что нужно будет дело проверить на допросе при прокуроре и секретарях Обкома, т. к. арестованные отказались от показаний, а их перед допросом у прокурора побили, и они свои показания подтвердили.
Почему Гришину не сделали очной ставки с Мартынюком, я не знаю.
Свид[етель] ЛУКЬЯНОВ на вопросы подсуд[имого] ГЛУЗМАНА: При приезде Вяткина сразу стало известно, что Вяткин ведёт линию против евреев. У нас были хорошие работники - евреи. Я написал характеристику для их выдвижения, а он стал говорить, что они все - сионисты. Потом он стал откомандировывать евреев отсюда. Я об этом говорил на партсобрании, но уже после ареста Вяткина.
О случае в театре я знаю, слышал я это от Семенова.
Вообще о Вяткине до его ареста речи на партсобрании не было.
Я знаю, что Вяткин сказал в театре, что еврейский театр не нужен. Из-за этого приехал Успенский для проверки, вызвал директора театра и говорил с ним.
Мне Глузман не говорил что-либо об этом, я узнал об этом от Семенова.
При мне Вяткин Глузмана ругал и требовал увольнения из тюрьмы врача -жены прокурора Черкеза.
Вяткин вообще хотел всё время арестовать Черкеза, но на Черкеза, кроме анонимки, ничего не было.
Об отношении к прокуратуре Вяткин говорил: «Тюрьмы - наши, если прокурор хочет зайти в тюрьму, пусть он об этом скажет мне или заместителю». Говорил он это при мне Глузману.
Подсуд[имый] ГЛУЗМАН поясняет: В кабинете у Лукьянова однажды был гражданский прокурор, а я не знал кто он. Я говорил при нем Лукьянову, что прокурор без его ведома был в тюрьме, и это уже должно было быть сигналом. Прокурор этот даже возмутился, спросив: «С каких пор прокурор должен брать разрешение для посещения тюрьмы?».
Свид[етель] ЛУКЬЯНОВ на вопросы подсудимого] ГЛУЗМАНА: Не помню я, был лия здесь в то время, но, кажется, такой разговор был в присутствии прокурора.
В 17 часов объявлен перерыв до 10 ч. 1 июля 1939 г.
1-foel июля 1939 г.
С 10 ч. утра судебное] заседание продолжается.
Свид[етель] ЛУКЬЯНОВ на вопросы суда: При исполнении приговоров я присутствовал несколько раз при исполнении их Тимошенко, а после его отъезда - чаще.
Ходил я на исполнения приговора над лицами, которые допрашивались 4-м отделом.
При мне извращений я не замечал.
В декабре [1937 г.] Якушев запретил н[ачальни]кам отделов посещать, и я перестал ходить на исполнения приговоров.
Закапывали людей за городом, закапывали неглубоко, весной земля оттаяла, и стали видны ноги, их тогда присыпали.
После Тимошенко приговора приводил в исполнение Люльков. Делали уже так: связывали осуждённым руки, одежду у них отбирали и вместе с ними закапывали.
Мне известны и такие случаи:
Осуждённый Чернов заявил, что может дать дополнительные показания, и его вывели из комнаты и 5 дней допрашивали[60].
Некоторых избивали и требовали признания о наличии оружия.
Один осуждённый заявил, что это не его фамилия, и его вывели из комнаты.
Были случаи, что осуждённых били перед расстрелом в порядке допроса железной палкой, а потом их расстреливали.
Я никого ломом не убивал, это я категорически утверждаю. Людей били в моем присутствии, но я не бил. Били в порядке допроса Было это при Вяткине.
Был случай, что Ткачу к или Ткачёв по Коро стеню или Бердичеву заявил, что его ни разу не допросили. Его сняли с расстрела и послали в Бердичев. Снять его с расстрела распорядился я. Было это при Семенове. Произошло это потому, что сошлись фамилии, имя, отчество и село двух осуждённых и их год рождения.
Оформлением на тройку руководил не я, а 4-й отдел. Да, я руководил 4-м отделом и часть дел я подписывал.
Джуринского - не помню, кто дело подписал.
Дело Скрыпника оформили на тройке после его смерти. Я это дело не докладывал на тройке. Я считал это незаконным, но при этом был нач[альник] УНКВД.
Наркому я об этом не доносил, т. к. знал об этом со слов Леснова. Верно, он доложил мне это как начальнику. Я не донёс об этом потому, что расследование уже велось, кроме того, я не знал, составили акт об этом или нет.
Об аресте Вяткина, Леснова, Малуки я знал, но я потому и не доносил, что знал, что по этому вопросу ведётся следствие.
Я категорически отрицаю избиение мною осуждённых железным ломом.
Подсуд[имый] ГРИШИН-ШЕНКМАН поясняет: Ни один сотрудник органов НКВД не мог проходить тройку. Скрыпник был нач[альником] милиции и не мог быть оформленным на тройке. В отношении его допущено вопиющее преступление.
Свид[етель] ЛУКЬЯНОВ на вопросы суда: Об оформлении Скрыпника на тройке я узнал пост-фактум.
Подсуд[имый] ГРИШИН-ШЕНКМАН поясняет: Перед расстрелом, при мне, обязательно спрашивали осуждённых личные данные, кто допрашивал, а потом расстреливали.
Подсуд[имый] ТИМОШЕНКО на вопросы суда: При мне не спрашивали ничего о следователе.
Подсуд[имый] ИГНАТЕНКО на вопросы суда: Я не могу ничего сказать по этому поводу.
Подсуд[имый] ГРИШИН-ШЕНКМАН поясняет: Это делали не при них. Зуб -нач[альник] 1 [-го] отделения - специально дежурил и проверял все по делам в отдельной комнате.
Свид[етель] ЛУКЬЯНОВ на вопросы подсудимого] ГРИШИНА[-ШЕНКМАНА]: Ремов, Семенов, Зуб дежурили при Вяткине во время исполнения приговоров.
По ходатайству подсудимого] ГРИШИНА-ШЕНКМАНА оглашены пок[азания] свид[етеля] Лукьянова на л. д. № 258-259 т. 3.
Председательствующий объявил, что в Трибунал поступил доклад Житомирского УНКВД Наркомату о работе за второе полугодие 1937 г.
Подсуд[имый] ГРИШИН-ШЕНКМАН поясняет: Это не тот доклад, тот был итоговым, датированный январём ]938 г., но и здесь прошу ознакомиться с цифрами, имеется даже подпись Лукьянова.
Трибунал ознакомился с представленным докладом.
Свид[етель] ЛУКЬЯНОВ на вопросы суда: Я видел, как альбомы составлялись: брали справку, вшивали в альбом и все.
Пропущенных одиночками и могущих вскрыть целую сеть я конкретно назвать не могу.
Этот отчёт, в котором есть данные о группах шпионов, я не видел и показания я дал со слов других, в частности Манько и Леснова.
Подсуд[имый] ГРИШИН-ШЕНКМАН поясняет: Любое групповое или одиночное дело, всё равно. Из общего дела на каждое лицо отдельно пишется справка. В альбомах впереди был лист, в котором были сведения о тех, кто проходил по групповым делам, а кто - в одиночном порядке.
Свид[етель] ЛУКЬЯНОВ на вопросы суда: Где теперь Масловский, я не знаю.
Леснов и Манько давали показания здесь в августе [1938 г.], почему они датированы июнем мес[яцем], не знаю, все допрошенные сами писали показания.
Пред[седательствую]щий оглашает даты документов в деле: 1. Справки на л. д. 20-21 т. 3, 2. Показания] Манько на л. д. 244 т. 3, 3. Леонова - на л. д. 247 т. 3 и удостоверяет, что справка датирована 24 августа, а показания - 25 августа.
Пред[седательствую]щий подтверждает, что в представленном докладе Житомирского У НКВД о работе за второе полугодие 1937 г. раздел о работе 4[-го] отдела подписан Лукьяновым.
Свид[етель] ЛУКЬЯНОВ на вопросы суда: Справку, датированную 24 августа, я писал по показаниям Леснова, я это утверждаю.
Свид[етель] ЛУКЬЯНОВ на вопросы подсудимого] ГРИШИНА-ШЕНКМАНА: Операцией по жёнам руководил Якушев, но как заместитель] нач[альника] Гришин тоже той работой руководил. Они меж[ду] собой так разделили обязанности: Гришин руководил 3[-м] отделом, а Якушев - 4[-м] отделом.
Когда я был зам[естителем] нач[альника], я ведал милицией, ОМЗ’ом, спецотделениями, а Вяткин руководил 3[-м] и 4[-м] отделами.
Смелянский, помню, больше месяца работал здесь при Гришине. Арестован он был по распоряжению из Киева.
Свид[етель] НОВОСЕЛЬЦЕВ на вопросы подсудимого] ГЛУЗМАНА: Я был пом[ощником] нач[альника] недолго, и ни разу Шемпер мне ничего не говорил о незаконных действиях Глузмана.
Всего несколько дней я руководил ОМЗ’ом, но работу карьеров я проверял. Июль, август и сентябрь я был на карьерах. Работали они так: до моего приезда программа не выполнялась, дисциплина была неплохой. Плохие результаты, по-моему, были из-за неувязки работы с карьероуправлением.
На партгруппе Люльков отчитывался, а что там говорил Глузман, не помню.
Свид[етель] НОВОСЕЛЬЦЕВ на вопросы суда: У Гришина в квартире были свои ковры. Когда один ответственный человек приехал из Киева, у него взяли ковры, и их потом забрала его жена при выезде из Житомира.
Свид[етель] НОВОСЕЛЬЦЕВ на вопросы подсудимого] СОСНОВА: Характеризовать Соснова не могу, я не бывал при выполнении им приговоров, но я знаю, что он всегда занимался уборкой во дворе и работал добросовестно.
Свид[етель] НОВОСЕЛЬЦЕВ на вопросы подсудимого] ИГНАТЕНКО: Игнатенко я по спец, заданиям не могу характеризовать, а он в основном был занят спецработой. Знаю только, что по общественной работе он работал.
Подсуд[имые] вопросов к свид[етелю] Новосельцеву не имеют. Председательствующим свидетель] Новосельцев освобождён.
СвцдГетель1 ЛУКЬЯНОВ на вопросы подсудимого] ГРИШИНА-ШЕНКМА-НА: Когда точно Смелянский здесь работал, не помню.
С поимкой 11 бежавших так было: все дни их розыска я дежурил, пока их не задержали. В допросе их я не участвовал.
Надзирателя внутрен[ней] тюрьмы я допросил о побеге, а самих беглецов я не допрашивал, и при их расстреле я не был.
Подсуд[имый] ГРИШИН-ШЕНКМАН на вопросы суда: Лукьянов допрашивал и был при расстреле 11 беглецов.
Подсуд[имый] ТИМОШЕНКО на вопросы суда: Я его не видел.
Подсуд[имый] ИГНАТЕНКО на вопросы суда: Я тоже не видел Лукьянова при расстреле 11 беглецов.
Подсудимый] ГРИШИН-ШЕНКМАН поясняет: Смелянский показал, будто он после его вербовки не связался со мной из-за моего отъезда. Пусть Лукьянов скажет, когда Смелянский здесь со мной работал.
Подсудимый[61] ГИРИЧ на вопросы суда: В декабре [1937 г.] я сюда возил Смелянского, когда Гришин работал здесь.
Пред[седательствую]щий оглашает показания Смелянского на л. д. 290 и 291 об. т.З.
Свид[етель] ЛУКЬЯНОВ на вопросы суда: Я помню, что Смелянский после Новограда работал здесь, а когда именно, не помню.
Подсуд[имый] ГИРИЧ на вопросы подсуд[имого] ГРИШИНА-ШЕНКМАНА: Отвозил Смелянского при переводе его в Житомир я. Это было в начале или в середине января 1938 г.
Подсуд[имый] ГРИШИН-ШЕНКМАН поясняет: Лукьянов вчера сказал, что я где-то до Житомира служил вместе с Мартынюком. Я утверждаю, что этого не было.
СвидГетель! ЛУКЬЯНОВ на вопросы подсудимого] ГРИШИИА-ШЕНКМА-НА: О том, что Гришин работал вместе с Мартынюком, у нас были слухи, кто именно это говорил, я не помню. Когда Мартынюк сюда приехал, Гришин сразу стал называть его «Володя».
Подсуд[имый] ГРИШИНГ-ШЕНКМАН1 поясняет: Это неправда, никого я не называл по имени, даже давно знакомого мне Лебедева тоже называл по фамилии.
Свид[етель] ЛУКЬЯНОВ на вопросы подсудимого] ГРИШИНА-ШЕНКМА-НА: Вредительское дело по скоту о ветвраче Бердичева было рассмотрено в суд[ебном] заседании в 1937 г., а когда ликвидировали эту организацию, не знаю.
Подсуд[имый] ГРИШИН-ШЕНКМАН на вопросы суда: Дело вскрыло Вин[ницкое] Обл[астное] Управление] в 1936 г., вёл дело Мартынюк, а летом 1937 г. слушалось оно в открытом заседании и освещалось в прессе.
Свид[етель] ЛУКЬЯНОВ на вопросы суда: Процесс этот был здесь, и я ещё успел вести следствие по некоторым из лиц, обвинявшихся по вредительству в Бердичеве.
Пред[седательствую]щим оглашены показания свидетеля] Мартынюка на л. д. 165-166 т. 3.
Свид[етель] ЛУКЬЯНОВ на вопросы суда: Дело было очень интересное, и Мартынюк сам подписал обвинительное] заключение. Прошло по делу 15 человек.
Свид[етель] ЛУКЬЯНОВ на вопросы подсудимого] ГРИШИНА-ШЕНКМАНА: Предгорсовета и директор завода - это такие лица, которые могли быть арестованы только с санкции Киева.
По ходатайству [подсудимого] Гришина-Шенкмана оглашены пок[азания] свид[етеля] Мартынюка на л. д. 166 т. 3.
Свид[етель] ЛУКЬЯНОВ на вопросы суда: Мартынюк и не мог давать санкции на арест Терпиловского, это только мы могли делать с разрешения Наркомата.
Свид[етель] ЛУКЬЯНОВ на вопросы подсудимого] ГРИШИНА-ШЕНКМАНА: Детинко приезжал в Житомир в феврале 1938 г.
Подсуд[имый] ГРИШИН-ШЕНКМАН поясняет: В январе [1938 г.], до назначения Смелянского в Житомир, я ездил по районам. Не зная дороги и боясь заехать за кордон, я в Новограде взял проводника - Гирича. В дороге я был несколько дней, и Детинко в это время был здесь, и я его не видел.
Привожу я этот случай потому, что мне было предложено Киевом вместе с Детинко вести следствие в Олевске. Я туда и ездил, но, т. к. машина моя застряла, Детинко уехал, и я с ним даже не встретился.
Было это в январе 1938 г., а не в ноябре 1937 г., как говорит Смелянский.
Подсуд[имый] ГИРИЧ на вопросы подсуд[имого] ГРИШИНА-ШЕНКМАНА: В начале января 1938 г. или в конце декабря 1937 г. я сопровождал Гришина, шофёром был Бородовский. Доехали мы до Емильчино, а к Олевску не пробрались и вернулись обратно в Новоград.
Детинко я знаю, ещё в 1937 г. к Смелянскому приехал летом Детинко. Это было до того, как приезжал Гришин. В тот период, когда Гришин приезжал, я Детинко у нас не видел.
Свид[етель] ЛУКЬЯНОВ на вопросы подсудимого] ГРИШИНА-ШЕНКМАНА: По Красноармейскому району обнаружились липовые дела ещё при Гришине, за что нач[альни]ка РО и сняли с работы. Фамилия нач[альника] РО -Бауман.
Подсуд[имый] ГРИШИН-ШЕНКМАН поясняет: При мне это дело не было вскрыто, вероятно, это после меня вообще было, т. к. я несколько раз сам ездил в Красноармейск и проверял дела.
Свид[етель] ЛУКЬЯНОВ на вопросы суда: С Рогинцом при Гришине я ездил в Красноармейск.
Подсуд[имый] ГРИШИН-ШЕНКМАН на вопросы суда: Я впервые здесь услышал фамилию Рогинец.
Свид[етель] ЛУКЬЯНОВ на вопросы [подсудимого] ГРИШИНА-ШЕНКМАНА: О деле быв[шего] нач[альника] РОМ Веремчука я ничего не знаю.
В Одессе я сейчас работаю уже несколько месяцев. О том, что Гришин работал в Одессе, я знал, но ни с кем сейчас о нем не говорил.
Подсуд[имый] ГРИШИН-ШЕНКМАН заявляет: В своих вынужденных показаниях в Киеве я сам писал справку от 24.8.[ 19]38 г. Это - мой стиль, а подписал её Лукьянов, пусть он об этом скажет. Прочтите справку, и пусть он скажет, чей это стиль. Он только выбросил о моем вредительстве в парт[ийной] и профсоюзной] работе, о чём меня тоже заставили написать в этой справке.
Свид[етель] ЛУКЬЯНОВ на вопросы суда: Справку писал Леснов. Сюда звонил из Киева Назаренко, велел допросить знающих Гришина, люди дали показания, и их отправили в Киев.
Пред[седательствую]щий оглашает выдержку из справки л. д. 20 т. 3.
СвидГетель! ЛУКЬЯНОВ на вопросы суда: Дело о группе офицеров было закончено при Гришине.
Подсуд[имый] ГРИШИН-ШЕНКМАН на вопросы суда: 4-м отделом руководил сам Лукьянов.
Свид[етель] ЛУКЬЯНОВ на вопросы суда: Вредительское распоряжение Гришин, вероятно, дал не мне, он мог, вероятно, дать его непосредственно Малуке.
Это так было. Гришин или Якушев велел срочно подготовить дело на тройку, его и подготовили, а это было неверно.
С Якушевым у меня были хорошие взаимоотношения, но не всё время, т. к., когда он дал распоряжение завербовать в агенты сотрудников Обкома [партии], я сказал это Гришину, из-за этого Якушев стал меня ругать, и с тех пор взаимоотношения у нас испортились.
Подсуд[имый] ГРИШИН-ШЕНКМАН на вопросы суда: Лукьянов был не только нач[альником] 4[-го] отдела, но и нач[альником] штаба тройки, и без него дела на тройку не шли.
Свид[етель] ЛУКЬЯНОВ на вопросы суда: Нач[альником] штаба тройки был Леснов, а не я.
Подсуд[имый] ГРИШИН-ШЕНКМАН на вопросы суда: «Ровсовская» операция началась вообще только в марте 1938 г., когда я работал уже в НКВД УССР.
Свид[етель] ЛУКЬЯНОВ на вопросы суда: Малука по этому вопросу не был допрошен. Почему, не могу объяснить.
Свид[етель] ЛУКЬЯНОВ на вопросы подсудимого] ГРИШИНА-ШЕНКМА-НА: По поводу того, что Манько показал, что Якушев сидел как мебель, а нач[альни]ком УНКВД был Гришин, я ничего не могу сказать, т. к. вообще не помню, чтоб я такие показания посылал в Киев.
Пред[седательствую]щий оглашает показания свид[етеля] Манько на л. д. 245 т. 3.
Свид[етель] ЛУКЬЯНОВ на вопросы суда: Начальником Облуправления был Якушев, но он часто отсутствовал, и Гришин его замещал, но не подменял, это Манько неправильно показал.
Свид[етель] ЛУКЬЯНОВ на вопросы подсудимого] ГРИШИНА-ШЕНКМА-НА: Самое большое дело о троцкистах было по Бердичеву.
Мациевский, Просянников и др. проходили по этому делу. Дело велось моим отделом.
Мациевского лично я допрашивал. После распоряжения Якушева н[ачаль-ни]ки отделов допрашивали основных фигурантов. Когда я допрашивал Мациевского, Гришин несколько раз входил, в допрос включался, и своими вопросами он не замазывал дело.
Подсуд[имый] ГРИШИН-ШЕНКМАН на вопросы суда: Всех этих лиц разработал Мартынюк, и по его материалам вся группа была снята. Если Мартынюк говорит, что он скрывал эту группу, то это неверно, по его же материалам их всех сняли, но арестовали их не в Бердичеве, а здесь, после исключения их Обкомом из партии.
Свид[етель] ЛУКЬЯНОВ на вопросы подсудимого] ГРИШИНА-ШЕНКМАНА: При получении из Обкома выписок на исключаемых из партии, людей сразу нельзя было арестовывать, т. к. ничем принадлежность их к троцкистам не подтверждалась, а материалы эти - это была водичка.
Подсуд[имый] ГРИШИН-ШЕНКМАН поясняет: По выпискам Обкома я велел часть людей, как кадровых троцкистов, немедленно арестовывать, а часть -разрабатывать.
Свид[етель] ЛУКЬЯНОВ на вопросы суда: Резолюции Гришина об аресте ряда троцкистов на выписках Обкома были, это были правильные резолюции.
Характеристику Гришину по оглашённой справке давал не я, а Леснов.
Свид[етель] ЛУКЬЯНОВ на вопросы подсудимого] ГИРИЧА: При исполнении приговоров Артемьев мог присутствовать.
Подсуд[имый] ГИРИЧ поясняет: Артемьев был здесь, когда проходила партконференция и, приехав обратно, он рассказывал об участии его в расстрелах, потому я и не считал рассказ мой об этом сотруднику Райотделения преступлением. Кроме того, в 1936 г. ещё Островский мне рассказывал об участии его с Бруном и Кучерявенко в расстрелах.
Подсуд[имый] ТИМОШЕНКО на вопросы подсудимого] ГИРИЧА: Я не помню, чтобы Брун и Кучерявенко участвовали в оперработе.
Подсуд[имый] КОНДРАЦКИЙ на вопросы суда: Островский, Брун и ещё один человек из Новограда участвовали в операциях в самом начале.
Подсуд[имый! ТИМОШЕНКО (реплика): Вспомнил, они были.
Свидетель[62] ЛУКЬЯНОВ на вопросы подсудимого] ГЛУЗМАНА: При внезапной смерти арестованного - немца, помню, что я выезжал в тюрьму. Указания я тогда давал, а какие именно, не помню. Глузман мне дал справку, что человек умер от разрыва сердца, и я велел закопать его.
При мне Вяткин не давал распоряжения не вскрывать умерших. Нет, я не знаю о вскрытии таких, кто умер от побоев, таких не вскрывали.
Я знал о том, что когда привозили сюда арестованных, их деньги зачислялись в Особый фонд УГБ. В части вещей осуждённых к ВМН, я ничего не знаю.
Я Семенову не говорил, что Глузман боится ареста, и не вызвал Глузмана по этому поводу.
Мельник на партконференции не был арестован. Он распространял слухи о Диденко, и за это ему дали выговор.
Подсуд[имый] ГЛУЗМАН на вопросы суда: Уже на следующий день после выступления Мельника на партконференции с разоблачением Диденко Лукьянов выступил с сообщением, что Мельник оказался врагом.
Свид[етель] ЛУКЬЯНОВ на вопросы суда: Это я отрицаю.
Свид[етель] ЛУКЬЯНОВ на вопросы подсудимого] ГЛУЗМАНА: Малахов мне докладывал, что в некоторых чемоданах заключённых вещей не оказалось, а по чьей вине, он не говорил.
По вопросу об акте на умершего я ничего не знаю и никого к Глузману не посылал.
О том, что Голубев вызывал Глузмана и требовал показаний о к-p деятельности Стругачёва и Мордушенко, я не знаю.
За револьвером я Голубева на квартиру Шемпера не посылал.
О даче нач[альни]ка тюрьмы взамен Шемпера Глузман обращался ко мне.
Подтверждаю, что несколько раз Глузмана посылали в командировки по делам, не связанным с ОМЗ.
Михайленко был арестован на оперсовещании Вяткиным, и сразу Вяткин дал телеграмму Успенскому и получил от него санкцию.
Михайленко занимался явной провокацией. Он днём избил арестованного, а потом ходил и говорил, что того били, и он кричал на всю улицу.
Михайленко не следовало тогда арестовать, по-моему, нужно было только уволить его, но все на совещании кричали: «Арестовать врага!», и Вяткин его арестовал.
Сказать, что этим Вяткин решил просто всех запугать, не могу.
Подсуд[имый] ГЛУЗМАН поясняет: Михайленко писал Ежову о безобразиях, которые творил в Коростене быв[ший] нач[альник] следственной] группы Лукьянов, и из-за этого его арестовали. После этого Вяткин собрал работников ОМЗ и говорит: «Учтите, что теперь не НКВД, а ЧК, что Розенберг[63] оказался врагом и всюду здесь посадил агентуру». Это было явным запугиванием.
Подсуд[имый] КОНДРАПКИЙ поясняет: На совещании встал вопрос о том, что Михайленко усомнился в показаниях арестованного, который говорил, что завербовал буквально всё село, и я, и рядом со мной сидящие, согласились с этим. Вдруг Вяткин подозвал Михайленко к себе на сцену, Голубев подскочил и забрал у Михайленко «Наган». По-моему, это было сделано только с целью запугивания.
Свидетель[64] ЛУКЬЯНОВ на вопросы подсудимого] ИГНАТЕНКО: Гненную и Игнатенко я вызывал и не говорил, что не нужно писать об избиениях, а нужно писать какую-нибудь болезнь, но я не говорил, чтобы причины смерти фиксировали «от болезни».
Подсуд[имый] ИГНАТЕНКО поясняет: Когда Вяткин вызвал меня и Гненную и приказывал писать в актах о причинах смерти заключённых какую-либо болезнь. а не побои, при этом был и Лукьянов, и он это слышал.
Свид[етель] ЛУКЬЯНОВ на вопросы суда: Ни я, ни при мне кто-либо, не давали распоряжения в актах называть причиной смерти болезнь вместо побоев.
После 10-мин[утного] перерыва судзаседание продолжается.
Вызван[ный] свидетель ГОЛУБЕВ Сергей Алексеевич, 1908 г. [рождения], из рабочих, был в ВКП(б) с 1930 г. по 1938 г., исключён в связи с арестом Вяткина, не судим, личные взаимоотношения с подсудимыми нормальные, кроме Глузмана, который при участии Голубева исключался из партии, показал:
О Глузмане я давал показания. Я, он и Манько присутствовали при допросе одного петлюровского сотника, и мы его побили. Перед тем, как его ударить, Манько спросил Глузмана: «Т[ов.] прокурор, можно?». Глузман ответил: «Можно». Манько стал бить, и я тогда несколько раз ударил арестованного.
Свид[етель] ГОЛУБЕВ на вопросы суда: При допросе Глузмана Ремовым я заходил, минуты 3 пробыл там и вышел. При мне его Ремов не бил.
При мне Вяткин о Глузмане никаких распоряжений не давал.
О злоупотреблениях при расстрелах я вёл расследование. Возникло оно в связи со слушанием дела об одном мил[иционе]ре[65]. Копию протокола ВТ прислал сюда. Я провёл расследование, установил наличие присвоения вещей, но всё упиралось в бывшее руководство, а Якушева и Гришина в то время уже не было. Тогда мы с Вяткиным решения никакого не приняли, а написали наркому. Через некоторое время Вяткин приехал из Киева и сказал, что нарком велел ограничиться взысканием. Я такое заключение и написал. Ограничились тогда дисциплинарным взысканием.
Когда Вяткин был арестован, я врид нач[альника] Обл. управления Дарага-ну[66] доложил это дело, и он приказал дело[67] послать наркому.
При выполнении спецзаданий я иногда присутствовал при Вяткине. Чтобы били заключённых палками или медными трубами, я не видел. Я ни разу не видел, чтобы людей избивали перед расстрелами.
Свид[етель] ЛУКЬЯНОВ на вопросы суда: Был ли Голубев участником избиений осуждённых к ВМН, я не могу сказать. Присутствовал ли он при этом, не помню.
Голубев иногда сам проводил эти операции.
По приказанию Вяткина особо важные осуждённые перед расстрелом избивались для выкачки оружия, что я и раньше говорил.
Подсуд[имый] ТИМОШЕНКО на вопросы суда: Голубев участвовал в операциях, и всегда при нем эти «внушиловки» были, но бил ли он кого-либо, этого я не могу сказать.
По-моему, он должен был знать о палках.
Свид[етель] ГОЛУБЕВ на вопросы суда: Я утверждаю, что палок не видел. Если я бывал там, то я находился в 3-й комнате и исполнял приговора, гак что я не мог видеть, что делается в 1 [-й] и 2-й комнате.
Я бывал редко на исполнении приговоров. Возможно, что без меня и били осуждённых.
До расследования я о случаях мародёрства не знал.
Подсуд[имый] ТИМОШЕНКО на вопросы суда: Расследование вели, когда я уже не работал, а, Голубев присутствовал при исполнении приговоров мною, значит, он всё знал, что у нас делается. О вещах - это он мог и не знать.
Свид[етель] ГОЛУБЕВ на вопросы суда: У Манько при допросах я был лишь один раз, при допросе Глузман тогда тоже присутствовал.
О системе избиений я знал, и все знали. На это было дано разрешение Вяткина на совещании оперсостава.
О великодержавном шовинизме Вяткина я знаю со слов Пинскера после ареста Вяткина. Глузман, по-моему, не говорил мне ничего об этом. Пинскер заявил, что он писал заявление на имя Хрущёва о великодержавном шовинизме Вяткина.
Глузман мне об этом не сообщал.
Подсуд[имый] ГЛУЗМАН на вопросы суда: В июне {1938 г.| я об этом узнал, зашёл к Голубеву, заперся с ним, и как секретарю парткома сообщил об этом, а через три дня меня Вяткин вызвал и стал меня ругать за это.
Свид[етель] ГОЛУБЕВ на вопросы суда: Я этого не помню.
Подсуд[имый] ГЛУЗМАН на вопросы суда: В тюрьме меня Голубев допрашивал по другому делу, и я его спросил об этом заявлении, но он ответил: «Мы сами это знаем».
Свид[етель] ГОЛУБЕВ на вопросы суда: Я его допрашивал, а об этом заявлении речи не было.
Подсуд[имый] ГЛУЗМАН поясняет: Меня из партии исключили как врага народа, и Голубев это прекрасно знает.
Свид[етель] ГОЛУБЕВ на вопросы суда: Поступили данные о к-p деятельности Глузмана в Умани, была связь с Еременко, было подхалимство, о чём я лично говорил, т. к. он рассылал начальству огурчики, о чём я и доложил Лукьянову.
Свид[етель] ЛУКЬЯНОВ на вопросы суда: Мне домой привезли десяток парниковых огурцов. Я спросил начепецгорга, и он сказал, что это - из НТК.
Подсуд[имый] ГЛУЗМАН поясняет: По списку Вяткина и по его распоряжению при Шеймане (б[ывший] нач[альник] спецторга) всем н[ачальни]кам отделов и секретарю Обкома я разослал огурцы из НТК.
Мало этого, Диденко на партконференции спросил у меня, почему и ему не привезли огурцов.
Свид[етель] ГОЛУБЕВ на вопросы суда: Говорилось ли об этом на партсобрании при исключении Глузмана, не помню, а его подхалимство всем известно, он и мне подарил портсигар.
Подсуд[имый] ГЛУЗМАН на вопросы суда: В кабинете Манько я прокурора не разыгрывал. И Голубев об этом случае на очной ставке говорил совершенно иначе.
Пред[седательствую]щий оглашает показания свидетеля] Голубева л. д. 538 т. 2 и показания подсудимого] Глузмана на той же очной ставке л. д. 539-540 т. 2.
Подсуд[имый] ГЛУЗМАН на вопросы суда: Мои показания записаны правильно, но я никогда в гражданской одежде не ходил.
Я утверждаю, что я этого заключённого не бил.
Я и сейчас не опровергаю этого вопроса, но я не помню, ответил ли я: «Можно» или нет.
Свид[етель] ГОЛУБЕВ на вопросы суда: Глузман был в коверкотовых брюках, белой рубашке и у меня из рук он взял сам плётку и ударил арестованного.
Свид[етель] ГОЛУБЕВ на вопросы подсудимого] ГЛУЗМАНА: О жене Шемпера был материал, что она берет взятки у жён осуждённых. Направил мне материал Глузман. Шемпер должен был это знать, т. к. я его жену вызывал.
Подсуд[имый] ТИМОШЕНКО на вопросы суда: Когда Шемпера арестовали, я с Голубевым ездил к нему на дом за оружием.
Свид[стель] ГОЛУБЕВ на вопросы [подсудимого] ГЛУЗМАНА: Жена Шемпера с нами ездила.
О Стругачёве Глузмана я допрашивал. У нас на парткоме разбиралась его связь с Глузманом, и мне поручили проверить это.
Свнд[етель] ГОЛУБЕВ на вопросы подсуд[имого] ТИМОШЕНКО: Продажа вещей через портного ни за кем из этих обвиняемых не подтвердилась.
Свид[етель1 ЛУКЬЯНОВ на вопросы подсуд[имого] ТИМОШЕНКО: Я не утверждал о портном, но факт тот, что через маклера вещи сбывали.
Свид[етель] ГОЛУБЕВ на вопросы суда: Это не подтвердилось.
Свид[етель] ГОЛУБЕВ на вопросы подсуд[имого] ГРИШИНА-ШЕНКМАНА: Заявление о Мапуке мне Гришин передавал. Это было заявление Ткачука об избиении его Малукой. Чтобы в заявлении было что-либо компрометирующее Малуку, не помню. У меня таких материалов не было.
С материалами, компрометирующими Малуку, кроме избиений, никакого заявления у меня не было.
На все заявления, кроме избиений, писались заключения, и они должны быть здесь.
В Олевске я проводил расследование об Овчаренко, избивавшем людей. Избиение не подтвердилось, а подтвердилась пьянка, за что на него было наложено 10 суток ареста.
Свнд[етель] ГОЛУБЕВ на вопросы подсудимого] ГЛУЗМАНА: При мне Вяткин при допросе Глузмана ни разу не ударил. Он его обругал, вызвал Игнатенко и велел его убрать. Чтоб его расстреляли, такого приказания я не слышал.
Свидетель] ГОЛУБЕВ на вопросы подсудимого] ИГНАТЕНКО: В данном случае, о котором я сейчас рассказал, или Игнатенко, или Поранский, вывели Глузмана из кабинета Вяткина.
Об инсценировке расстрела Глузмана я ничего не знаю.
Свид[етель] ГОЛУБЕВ на вопросы подсудимого] ТИМОШЕНКО: Уже после дисциплинарки Вяткин велел вернуть Тимошенко кожаное пальто и шинель.
Свид[етель] ГОЛУБЕВ на вопросы подсудимого] ГИРИЧА: Расследование] о Гириче я начал вести на основании докладной записки нач[альника] РО НКВД. Это было после того, как разбили «Кадиллак»[68]. Когда Гирич чинил «Кадиллак», Артемьев сказал Вяткину, что Гирич систематически якобы продаёт вещи, и его нужно арестовать.
Подсуд[имый] ГИРИЧ поясняет: Артемьев - лучший друг Вяткина. Он меня переманивал к себе на работу, а я не хотел, и поэтому я и сижу здесь из-за Артемьева.
Свид[етель] ГОЛУБЕВ на вопросы суда: Из-за того, что барахольство упиралось в Якушева, что люди много работали, и решено было при расследовании ограничиться взысканием.
Производя расследование, я не интересовался тем, или в дни расследования тоже расхищают[69] вещи.
О вырывании зубов я ничего не знаю.
Подсуд[имый] СОСНОВ на вопросы суда: О вырывании зубов я Голубеву не говорил.
Свид[етель] ГОЛУБЕВ на вопросы суда: В исполнении приговоров с июля по октябрь [1938 г.] я участвовал раз десять. При этом я никаких незаконных действий не замечал. Я, Люлъков и Игнатенко стояли втроём с мелкокалиберными винтовками в комнате исполнения, а нам людей подавали.
Я никогда палок не видел, кроме одной, которая была при выходе людей из тюрпода.
На Гришина при мне никаких компрометирующих данных не поступало.
Михайленко работал в следгруппе в Коростене, кто руководил группой, не помню. На одном из совещаний все выступали и говорили, что он не борется с врагами, выражает сомнение в показаниях, и его вывели на сцену к Вяткину. Я забрал у него оружие, и комендант его увёл.
Расследование я по делу Михайленко вёл в части установления его саботажа при следствии. За это он и был предан суду - за саботаж.
Михайленко сейчас освобождён и где-то работает.
При «конференции» с арестованными у Манько я один раз был. Сейчас знаю, что это было преступлением, а раньше не знал этого.
О наступлении смерти з-к[70] из-за побоев я ничего не знал до ареста Вяткина.
Подсуд[имый] ГЛУЗМАН на вопросы суда: После приказания Вяткина составить акт о смерти убитых якобы от болезни, я об этом говорил с Голубевым.
Вызванpный] свид[етель] КОРОТЧЕНКО Платон Николаевич, 1902 г. [рождения], из крестьян], служащий, исключён из ВКП(б) в связи с увольнением из НКВД, не судился, личных счетов не имею, но должен сказать, что сейчас освобождён арестованный Харченко[71], и он мне сказал, что Глузман в тюрьме говорил, что меня скоро арестуют.
Подсуд[имый] ГЛУЗМАН на вопросы суда: Возможно, что я это говорил, не помню.
Свид[етель] КОРОТЧЕНКО поясняет: Я один раз участвовал в избиении сотника Петлюры[72]. Манько, я, Голубев и Глузман зашли к Манько по его приглашению, и у него был этот сотник, и мы четверо избили его.
Точно не помню, кажется, Манько назвал нас всех комиссией, Глузмана он назвал прокурором, и тот утвердительно ответил. Все мы плёткой били арестованного, а Глузман один раз рукой ударил его.
Он потом говорил, что вообще он рукой бьёт, ему плётка не нужна, так как и рука хороша.
В исполнении приговоров я участвовал с нач[альником] УСО для проверки установочных данных. Проверяли мы их в тюрьме, а оттуда уводили осуждённых в гараж. Было это при Якушеве. Один раз я был по распоряжению Гришина при Якушеве, а потом в марте 1939 г. я раз 6 участвовал.
Оружие прятали в карманы, а палки в руках были, были палки коротенькие, вроде ножки от стула, были и длинные. Брали их потому, что иногда выводимый заключённый начинал волноваться, кричать, и его ударяли палкой. Я палки не имел, ходил с карандашом и бумагой. Голубев тоже бывал при приведении в исполнение приговоров. Почему он не видел палок, я не знаю.
Свид[етель] КОРОТЧЕНКО на вопросы подсуд[имого] ГРИШИНА-ШЕНКМАНА: При Вяткине оперсостава, выделенного для руководства операцией, не было. Вяткин вызывал меня, Бережного и предупреждал, чтобы мы следили, кого расстреливают.
Подсчёт и погрузку трупов делали Тимошенко, Игнатенко, шофера.
О разведке, которая выставлялась при закапывании, я не знаю.
Машины, не знаю, кто мыл, кто обеспечивал конспирацию, не знаю.
К аресту Мартынюка были такие материалы, что его жена в Одессе была связана с каким-то консульством. За подписью Гришина запрос об этом мы направили, но ответа ещё не было, как Мартынюка арестовали в Киеве.
Подсуд[имый] ГРИШИН-ШЕНКМАН пояснил: Мы получили анонимку, как потом узнали, от Сиваковской, о том, что жена Мартынюка сожительствовала с итальянским консулом, а тому, я знал, - 70 лет, и мы взялись за проверку.
Свид[етель] КОРОТЧЕНКО на вопросы подсудимого] ТИМОШЕНКО: Лебедева я знаю, он при Якушеве и руководил исполнением приговоров.
В отделе кадров на Тимошенко никаких компрометирующих материалов не было.
В 17 час. объявлен перерыв до 19 ч. 30 мин.
В 19 час. 30 мин. Суд[ебное] заседание продолжается.
Подсуд[имый] ГРИШИН-ШЕНКМАН пояснил: Я подал заявление в перерыве и по этому поводу хочу дать показания. В ходе судебного] следствия я убедился, что в ходе следствия внимание обращено на второстепенные вопросы.
Я хочу сказать о системе, которая должна обеспечить охрану, расстрел тех, кого нужно, конспирацию и т. д.
Какой была система. Я хочу сказать, как у нас было это поставлено.
Система при Якушеве была такой: раньше всего был старший Лебедев, отвечающий и за размещение арестованных после их доставки, и за проверку, кого расстреливали, но Лебедев опрос производил поверхностно, кроме установочных данных, о чём я не раз докладывал. Он взял людей и сопровождал их в гараж. Палки эти при такой операции обязательны, т. к. нигде в них стрелять нельзя до места, где они должны быть расстреляны, а при надобности пускать их в ход, т. е. если осуждённый догадается и может поднять шум, то палкой нужно его оглушить. Расстрел производили 4 человека: Тимошенко и Бланк стреляли, а 2-е других подавали людей. Самое важное — проверка трупов была возложена на одно лицо, которое ничем больше не занималось, уборка следов - они неминуемо могут остаться и во дворе, и по дороге, поэтому Лебедев в легковой машине ехал сам за машиной с трупами и проверял все следы, дальше - кладбище и гробовщики. На кладбище привлекли 2-х гробовщиков, и их обязанностью было выкопать с утра одну-две-три ямы, и задание им давал только комендант. Кладбище играло самую решающую роль, т. к. оттуда могла начаться расшифровка операций, и весь состав знал, что с весны кладбище нужно подсыпать, сравнять и засеять травой. Дальше я скажу об имеющем прямое отношение к делу по своему заявлению.
На допросе свид[етель] Стругачёв заявил, что после моего отъезда машина, в которой возили трупы, была возвращена владельцу со следами крови. При мне мойкой машины всегда занимался один человек — Агапов. После меня его отстранили от мойки машин, и в итоге это уже привело к рассекречиванию.
Пред[седательствую]щий оглашает показания] свидетеля] Стругачёва на л. д. 496 т. 2.
Подсуд[имый] ГРИШИН-ШЕНКМАН на вопросы суда: Да, выдал я эти вещи из вещей расстрелянных. Конечно, при этом не было гарантии, что тулуп или валенки расстрелянного кто-либо не опознает из родственников его.
Мы знали о том, что Паншин присматривается к барахлу, и поручили Игнатенко следить за ним, и это Паншин узнал. Этим и объясняется его лжесвидетельство.
Кроме того, он ничего не мог видеть, т. к. его задачей было заряжать ружья, сидя на лестнице, а с лестницы ничего видно не было.
Подсуд[имый] ТИМОШЕНКО (реплика): Паншин всё мог видеть.
Председательствующий оглашает показания свид[етеля] Паншина на л. д. 302. т. 3.
Подсуд[имый] ГРИШИН-ШЕНКМАН на вопросы суда: Паншин говорит о том, что я знал о растаскивании вещей осуждённых, но я этого не знал.
Стругачёв говорил, что спецработа рассекречивалась, потому я и говорил о системе.
Вызван[ный] свидетель! ПАНШИН Иван Михайлович, 1905 г. [рождения], из батраков, батрак, отца нет, член ВКП(б), не судим, личных счетов с подсудимыми не имеет, показал:
Я был шофёром, и меня мобилизовали на перевозку трупов. Кроме Гирича, все остальные обвиняемые постоянно участвовали в этой операции. Приговора приводили в исполнение, а потом я трупы отвозил на кладбище.
При исполнении приговоров, знаю, были такие злоупотребления.
Раньше у осуждённых квитанции на деньги не отбирались, а потом их отбирали и складывали на стол; потом Тимошенко один раз собрал деньги у осуждённых. я спросил, куда он несёт, и он ответил: «Несу сдавать». Сколько денег было, не помню, спрашивал я или нет.
Кроме того, одно время отбирали у осуждённых спрятанные деньги, и на эти деньги покупали ужины. Это не всегда, но делали.
Председательствующий оглашает л. д. 367 т. 2 - показания] свид[етеля] Паншина.
Свид[етель] ПАНШИН: Случаюсь, что и по 300 рублей собирали. На эти деньги покупай! еду и выпивку. Знаю, что деньги получали как премию.
О деньгах, полученных из тюрьмы подсудимым Тимошенко, не помню. Я знаю, что одежду возили в тюрьму и должны были за неё деньги получить, а получили деньги или нет, не знаю.
Нам говорили, что вещи нужно собирать, их сдадут в тюрьму, а деньги за них нам раздадут.
Подсуд[имый] ГРИШИН-ШЕНКМАН на вопросы суда: Я этого не говорил людям.
Свидетель[73] ПАНШИН на вопросы суда: Я ещё знаю то, что, например, Гришин приказал всех шофёров, не участвующих в этой работе, одеть в тулупы и валенки, и получилось, что люди, не знающие о расстреле, узнали об этом.
Я спрашивал ещё, как раздать вещи, так как они неодинаковы, но велено было составить ведомость и по ней выдавать полушубки.
Подсуд[имый] ГРИШИН-ШЕНКМАН на вопросы суда: В части отдачи мною приказания выдать полушубки шоферам я не отрицаю.
Свидетель ПАНШИН на вопросы подсудимого] ИГНАТЕНКО: Я не настаиваю на том. что именно Игнатенко отбирал деньги у осуждённых, но знаю, что деньги собирали и сдавали тому, кто занимался подготовкой ужина.
Подсуд[имый] ТИМОШЕНКО на вопросы суда: Самый аккуратный в разрывании шапок расстрелянных был Островский.
Подсуд[имый] КОНДРАЦКИЙ на вопросы подсудимого] ИГНАТЕНКО: Операция начиналась часов в 10 вечера, а приводили людей раньше, и, вероятно, кто их привёз, тот и отбирал деньги. Ездили за ними и Игнатенко, и Бланк, и Тимошенко.
Подсуд[имый] СОСНОВ на вопросы подсудимого] ИГНАТЕНКО: Когда привозили людей, приходил Бланк, спрашивал, у кого есть деньги, т. к. они идут в этап, и нужно им купить что-либо. Каждый из осуждённых давал деньги, Бланк их складывал на стол, и потом он или Тимошенко давали эти деньги на покупку ужина и водки.
Свид[етель] ПАНШИН на вопросы подсудимого] ИГНАТЕНКО: Со складом вещей так было. Я оборудовал склад, в него собирали вещи расстрелянных, и оттуда возили вещи в тюрьму. Ключей от склада у меня не было, а были они у коменданта.
Чтобы Соснов рвал зубы у трупов по распоряжению Тимошенко, я такого случая не помню, и я клещи Соснову не давал.
Свид[етель] ПАНШИН на вопросы суда: Кран водопроводный был без маховичка, и для открытия водопровода пользовались клещами.
Подсуд[имый] ИГНАТЕНКО на вопросы суда: Я утверждаю, что зубы я не рвал, а нашёл их у себя в кармане и не сдал их только потому, что забыл о них.
Подсуд[имый] СОСНОВ на вопросы суда: Чтоб я рвал зубы, мне так сказал Тимошенко: «Ану, попробуй вырвать», я их вырвал и положил, но он не взял.
Свид[етель] ПАНШИН на вопросы суда: В гараже участвовали все начальники отделов: Леснов, Манько, Голубев, Лукьянов, Коротченко.
Знаю, что допускали к осуждённым такие злоупотребления. Одну осуждённую старуху Лебедев сильно и долго избивал, добиваясь сознания, где золото спрятано. Когда Манько приходил, он выводил осуждённого, показывал на трупы и говорил: «Давай ещё врагов», и тот садился и говорил. Это же делал и Леснов. Гришин сам этого не делал, а в его присутствии это делали Манько и Леснов. Лукьянов там часто бывал, но чтоб и он требовал там показания, я не помню.
Пред[седательствую]щий оглаш[ает] л. д. 368, 369 т. 2 - показания [свидетеля] Паншина.
Свид[етель] ПА HI НИН на вопросы суда: Эти показания правильны, но Игнатенко и Тимошенко были заняты и не избивали из-за этого осуждённых.
Медными трубами осуждённых избивали. Трубы эти должны ещё быть. Я их постараюсь найти и привезти.
Да, так, как записано, так и было. Манько, Леснов, Лукьянов показывали на трупы расстрелянных и говорили: «Кто из врагов ещё на свободе?», осуждённые соглашались, давали показания о находящихся на свободе, и их выводили и допрашивали.
Из тюрьмы у нас бежало 11 чел. После их задержания их расстреляли вместе с другими.
Раньше всех связали беглецов, и туда зашли Якушев, Лебедев и Гришин. Тимошенко туда не впустили, когда мы потом грузили трупы, то у этих 11 осуждённых были обожжены спины. Следов пуль я на трупах сожжённых не видел, возможно, в груди где-либо и были пули, но я не смотрел, а в голове, точно говорю, пуль не было.
Брать себе вещи - вся бригада брала, и говорили, что Якушев не возражает.
Я себе взял кожанку, мне её дал Лебедев, т. к. при загрузке машины я свою шинель бросил под колеса.
Свид[етель] ПАНШИН на вопросы подсуд[имого] ТИМОШЕНКО: При расстреле 11 чел. я не помню, кто проверял охрану. То, что Тимошенко там не был, это я уже сказал.
У Тимошенко не было возможности заниматься избиениями, ему некогда было.
Свид[етель] ПАНШИН на вопросы подсудимого] ГРИШИНА-ШЕНКМА-НА: Люди обожжённые были совершенно голы.
Подсуд[имый] ИГНАТЕНКО на вопросы суда: Я грузил обожжённых на носилки, и они были одеты.
Свид[етель] ПАНШИН на вопросы подсудимого] ГРИШИНА-ШЕНКМА-НА: Я не думаю, раздетых догола, но когда Игнатенко передавал нам трупы, сверху ни них уже одежды не было.
Гришин вместе с Манько и Лесновым допрашивал осуждённых.
Подсуд[имый] ГРИШИН-ШЕНКМАН поясняет: Я не допрашивал осуждённых перед их расстрелом.
Свид[етель] ЛУКЬЯНОВ на вопросы суда: Эти допросы осуждённых были введены только Вяткиным и не для чего-либо, а только для выкачки оружия. Били не всех осуждённых, а главарей-петлюровцев, кулаков, выполняли это Манько[74] и друг, оперативные сотрудники. В этой части Паншин неправду говорит, и мы допрашивали об оружии, а не о людях.
Свид[етель] ПАНШИН на вопросы суда: Спрашивали и об оружии, и о врагах. Делали это и Леснов, и Манько. Кто при этом был нач[альником] Облуправления, не знаю, в какие месяцы это было, не помню. Даже тогда, когда ещё не вязали, некоторые осуждённые сами говорили, что они покажут ещё врагов, и их тогда допрашивали.
Свид[етель] ПАНШИН на вопросы подсудимого] ГРИШИНА-ШЕНКМА-НА: В гараже моей работой было - перевозить трупы, а зимой мне было поручено только обеспечивать машины и водить их. Бывало, что я патронами заряжал оружие.
Находился я и на дворе, и в гараже. При Гришине в комнаты для расстрела, не помню, приносили стол для допроса или нет.
Подсуд[имый] ГРИШИН-ШЕНКМАН поясняет: При мне ни Манько, ни Леснов нач[альни]ками отделов не были и при исполнении приговоров не могли присутствовать.
СвидГетель! ПАНШИН на вопросы подсудимого] ГРИШИНА-ШЕНКМА-НА: Прийти к Гришину и доложить ему о каком-либо беспорядке я не имел возможности. Возможно, что Гришин и не знал о том, что я взял вещи, мне Лебедев разрешил, но он же сам разрешал шофёров одеть.
О случае с Лейфманом я ничего не знаю.
Свид[етель] ПАНШИН на вопросы подсудимого] ТИМОШЕНКО: О том, что у арестованных забирают деньги, Лебедев знал.
Свид[етель] ПАНШИН на вопросы подсуд[имого] ГИРИЧА: Как Г'ирича взяли на операцию, не знаю. Я его спросил, не поможет ли он трупы грузить, он согласился и стал грузить.
Как шофёра я знал Гирича с хорошей стороны, и его ещё до операции хотели взять к нам в гараж. Каким он был в Новограде, не знаю.
Кожаные пальто и коверкотовые костюмы Гирич при операции не мог брать.
К Лебедеву я Гирича никогда не посылал.
Подсуд[имый] ГИРИЧ поясняет: После третьего раза мне Паншин сказал, что если я хочу быть на операции, то чтоб я спросил у Лебедева, т. к. теперь без разрешения нельзя, я не пошёл спрашивать и не пошёл на операцию.
Свид[етель] ПАНШИН на вопросы подсудимого] КОНДРАЦКОГО: При Вяткине Кондрацкий на операциях в комендатуре не был ни разу.
Осуждённые Кондрацкие - его однофамильцы - были. Чтобы Кондрацкий ездил на ком-либо верхом, я не видел.
Подсуд[имый] ГИРИЧ на вопросы подсудимого] КОНДРАЦКОГО: Я не говорил следователю, что Кондрацкий сел верхом на однофамильца, а меня следователь, наверное, не понял. Его Кондрацкий просто сильно толкнул вперёд и все, но не катался на нем.
Подсуд[имый] ИГНАТЕНКО на вопросы подсудимого] КОНДРАЦКОГО: Я помню случай, когда Кондрацкий взял своего однофамильца за плечи, мы ждали ещё один выстрел у Тимошенко, и потому Кондрацкий его за плечи стал тормошить и смеяться.
Подсуд[имый] КОНДРАЦКИЙ поясняет: Я утверждаю, что над однофамильцами я не издевался.
Свид[етель] ПАНШИН на вопросы подсуд[имого] КОНДРАЦКОГО: Чтобы Кондрацкий бил кого-либо дубиной, я не видел, но знаю, что Лебедев приказывал, если кто закричит, то нужно его ударить и оглушить.
Убитого я в тюрьму не возил.
Подсуд[имый] ГИРИЧ поясняет: Я помню, вечером, когда вели человека в тюрьму, машину вёл шофёр Дворский.
Подсуд[имый] ТИМОШЕНКО на вопросы суда: Возможно, что Дворский ездил.
Свид[етель] ПАНШИН на вопросы подсудимого] КОНДРАЦКОГО: Я ездил только на «Паккарде».
Глузман один раз ездил со мной в Киев, но без жены Кондрацкого.
Шатов, возможно, только пользовался машиной Криворучко, но наша машина была лучшей, и чаще Криворучко брал нашу машину.
Ни разу со мной Глузман вместе с женой Кондрацкого не ездил, может быть, они на машине и ездили вместе в Киев, но не на моем «Паккарде».
Подсуд[имый] ГЛУЗМАН поясняет: Я отправил деньги с осуждёнными один раз 4 января [1938 г.] Если был случай 25 декабря [1937 г.], то это, вероятно, прибыли люди из района и без оприходования нами сданы, поэтому у них и могли оказаться деньги при расстреле.
Свид[етель] ПАНШИН на вопросы подсудимого] ТИМОШЕНКО: Я раньше служил в милиции и принимал Тимошенко на работу. Я его в партию рекомендовал и никогда ничего плохого о нем не слышал до дня его ареста.
Свид[етель[ ПАНШИН на вопросы [подсудимого] ГРИШИНА-ШЕНКМА-НА: Ужины покупались после расстрелов.
Подсуд[имый] ТИМОШЕНКО на вопросы [подсудимого] ГРИШИН А-ШЕНК-МАНА: Лебедев знал о розыске денег по шапкам.
Свид[етель] ПАНШИН на вопросы подсудимого] ИГНАТЕНКО: Был такой случай. Когда грузили трупы на машины, один из расстрелянных оказался живым. Когда Игнатенко поднял его нести, тот бросился на него. Я при этом не был. стоял в машине и не видел этого, но знаю об этом потому, что поднялся шум, и говорили тогда, что один живым остался.
Свид[етель] ПАНШИН на вопросы суда: Случаи стонов бывали часто, и тогда раненных добивали.
Свид[етель] ПАНШИН на вопросы подсудимого] ИГНАТЕНКО: Игнатенко прибыл к нам с границы. У нас он тоже работал раньше хорошо и пользовался авторитетом среди сотрудников.
Один раз я видел, что Игнатенко здесь ночует, но ночевал ли он здесь постоянно, не знаю.
Свид[етель] ПАНШИН на вопросы подсудимого] СОСНОВА: На следствии у прокурора следователь без меня записал, будто Соснов представлялся врачом при раздевании расстрелянных женщин, и я против этого возражал, а потом решил подписать и на суде сказать, как было в действительности.
Свид[етель] ПАНШИН на вопросы суда: При мне женщин раздевали несколько раз. Им говорили, что сейчас будет комиссия, и они раздевались. Наверное, это делали, чтобы посмотреть на голых. Из начальства я при этом помню одного Лебедева.
По поводу этого на совещании в кабинете Вяткина говорилось о том, что нужно скорей исполнять приговора.
Если такое совещание было и у Якушева, я на нем не был.
От того, что женщин раздевали, их тяжело было грузить, и об этом в бригаде разговоры были.
После 10-мин[утного] перерыва судебное] заседание продолжается.
Вызван[ный] свид[етель] ВЫГОВСКИЙ Владимир Михайлович, 1910 г. [рождения], с. Вацково Житомирск[ого] р-на, из бедняков, колхозников, б[ес]/п[ар-тийный], член КСМ, надзиратель внутренней] тюрьмы, личных счетов с подсудимыми] не было, показал:
С Тимошенко и Гришиным я не работал.
Я прошу мне вопросы задавать.
Свид[етель] ВЫГОВСКИЙ на вопросы суда: Растаскивание вещей я не видел.
В исполнении приговоров я участвовал при Вяткине, когда комендантом был Люльков. Все время я с Левченко работал. Чтоб увозили вещи, я не видел.
Кто это Выговский Антон Васильевич, я не знаю.
Подсуд[имый] ГРИШИН-ШЕНКМАН на вопросы суда: Я Выговских ни одного не знаю. Я говорил о Выговском, чьи показания нал. д. 530-534.
Свид[етель] ВЫГОВСКИЙ на вопросы суда: Меня следователь допрашивал, и я так и показывал, что я ничего не знаю.
Пред[седательствую]щий оглашает показания] Выговского на л. д. 25 г. 2-й.
Свид[етель] ВЫГОВСКИЙ на вопросы суда: Я это знаю и это я говорил.
Подсуд[имый] ИГНАТЕНКО поясняет: Я просил следователя вызвать обоих Выговских, т. к. они присутствовали и знают, что я никогда головы не пробивал палками.
Свид[етель] ВЫГОВСКИЙ на вопросы суда: Я этого не видел.
Совещаясь на месте, ВТ выносит ОПРЕДЕЛЕНИЕ:
Имея в виду ссылку подсуд[имого] Игнатенко на свидГетеля! Выговского в своих показаниях, которые требуют проверки, ВТ ОПРЕДЕЛИЛ: Вызвать в качестве свид[етеля] Выговского Антона.
Вызван[ный] Свид[етель] ПЕТРОВСКИЙ Иосиф Александрович. 1910 г. [рождения], из бедняков, родителей] нет, рабочий лесоразработок - дроворез, б[ес]/п[артийный], надзиратель внутренней тюрьмы, не судим, личных счетов с подсудимыми нет, показал:
Я с Левченко и Игнатенко работал во внутренней тюрьме. Знаю я. что в тюрьме умер Скрыпник в 1938 г., весной ещё. Отчего он умер, я не знаю. т. к. не был при этом, а когда я принял дежурство, мне Левченко сказал, что он умер, и не сказал, от чего умер.
Вечером пришёл Игнатенко, велел выкопать яму во дворе и закопать Скрып-ника.
Кроме Скрыпника, во дворе закопали ещё одного человека, но я не закапывал его. От чего он умер, я не знаю. Мы его не раздевали, и я не могу сказать, был ли он избит.
Акт о смерти этих людей при мне не составляли.
Второй человек недолго лежал у нас больным, Гненная его смотрела и сказала, что он сейчас умрёт. Мы его тогда вынесли из общей комнаты, положили отдельно, а через полчаса он умер. Пришёл Игнатенко, ему я доложил об этом, и он ушёл. Через полчаса он вторично вернулся и велел и этого похоронить во дворе. Его хоронили в моем присутствии, но я в этом не участвовал.
Больше о смерти осуждённых не знаю.
Подсуд[имый] ЛЕВЧЕНКО поясняет: Один из избитых сам пришёл, мы его раздели, и следы побоев были. Он лежал, а через 5 дней он умер. Мы его ещё живого вынесли из камеры, вызвали деж[у]р[ного] Сингаевского и Игнатенко. Игнатенко увидел, что человек уже умер, и его закопали. Но я его не закапывал.
Свид[етель] ПЕТРОВСКИЙ на вопросы суда: Сингаевского мы вызывали для третьего умершего из 6-й камеры. Фамилии его я не знаю. При смене я ушёл, и труп его остался, а куда девали труп после моего ухода, не знаю.
При сдаче дежурства мы заключённых по фамилиям не проверяли.
Следствие об этих смертях не вели, т. к. меня не допрашивали.
Свид[етель] ПЕТРОВСКИЙ на вопросы подсуд[имого] ИГНАТЕНКО: Когда заключённые нам постучали, врача уже нечего было вызывать, мы умиравшего вынесли, и он через несколько минут умер.
Чтобы Игнатенко ночью вызывал лекпома, я не помню.
Секретарь доложил, что вызванный Трибуналом свидетель] Выговский Антон прибыл и находится в свидетельской комнате.
Вызван[ный] свид[етель] ВЫГОВСКИЙ Антон Васильевич, 1910 г. [рождения], член ВКП(б), служащий, оперуполн[омоченный], не судим. После предупреждения его председательствующим об ответственности по 89 ст. УК за дачу ложных показаний, показал:
Я если и знал что-либо по делу, то забыл уже. Меня один раз допрашивали.
Свид[етель] ВЫГОВСКИЙ на вопросы суда: Конкретно о сборе денег я ничего не знал, а товарищи говорили, что ТИМОШЕНКО собрал 6 тысяч руб., а я удивился, откуда это у него, т. к. мы оба одинаково получали зарплату, на одной работе были, курил он папиросы более дорогие, чем я, и его жена не работала, а моя работала, но я не мог собрать столько денег и курить такие папиросы.
Следователю я говорил правду. Может быть, и убивали осуждённых ломом, но я не помню.
Не помню потому, что старался забыть это. Если суд этим интересуется, я расскажу.
Это так было. Один раз 36 чел. убивали исключительно ломом. Лукьянов тоже был при этом и тоже ломом убивал. Я в самой комнате не был, а вводил только осуждённых.
В самой комнате были Лукьянов, Голубев, Игнатенко, чтобы Голубев убивал ломом, точно не помню, а Лукьянов, Игнатенко и Голыдман убивали ломом.
Гольцман убил ломом н[ачальни]ка Лугинской милиции.
Один раз из тюрпода вывели человека на расстрел, оказалось, что это не тот, который осуждён, и его вывели обратно. Таких было случаев два.
Одну женщину с беременностью в 4 месяца расстреляли.
Был случай при Люлькове, что расстреливаемый заявлял о том, что его не допрашивали. Семенов хотел этого человека оставить, а Люльков его убил.
После приказа о роспуске тройки (я приказа не видел, но говорили, что приказ этот есть) в ноябре [1938 г.] вдруг по тройке опять пропустили 150 чел. Тройка эта была 3 или 5 ноября 1938 г.[75].
В этот раз прошёл и молодой шофёр, которого знали и Терещук, и др. наши люди. Он раньше возил сюда людей и при расстреле сказал: «Ни за что я голову кладу, ляпнул, что вожу сюда много людей, а куда они деваются, неизвестно, и за это меня сейчас стрелять будете».
О вещах мне говорил Лазоркин, что возили раньше по домам машинами, а потом при мне Лукьянов говорил, что если кто возил что-нибудь, то сам здесь ляжет.
Свид[етель] ВЫГОВСКИЙ Антон на вопросы подсудимого] ТИМОШЕНКО: Были разговоры о том, что у Тимошенко много денег, но я не могу сказать, кто именно говорил. Это просто не помню уже.
Свид[етель] ВЫГОВСКИЙ Антон на вопросы подсудимого] ГРИШИНА-ШЕНКМАНА: Об осуждённом Ткачуке я, может быть, и слышал раньше, но такой фамилии я теперь не помню.
Пред[седательствую]щий оглашает показания] свид[етеля] Выговского на л. д. 688-689 т. 2 и 550 т. 2.
Свид[етель] ВЫГОВСКИЙ Антон на вопросы подсудимого] ИГНАТЕНКО: Когда не стреляли, а убивали осуждённых ломами, я не видел, чтобы Игнатенко убивал ломом, я видел, что он там присутствовал.
Свид[етель] ВЫГОВСКИЙ Антон на вопросы подсуд[имого] КОНДРАЦКО-ГО: С Кондрацким я ни разу не работал при исполнении приговоров.
Свид[етель] ЛУКЬЯНОВ поясняет: Ни разу при мне никого ломом не убивали.
Свид[етель] ВЫГОВСКИЙ Антон на вопросы суда: Голубев меня сам тогда позвал и сказал: «Ты слушай о каком оружии они скажут, так и записывай к себе в блокнот, кто что скажет». Это было, когда осуждённых не расстреливали, а убивали ломами.
Свид[етель] ГОЛУБЕВ на вопросы суда: Такой случай был, но, когда было это, я велел записать показания об оружии, Лукьянов при этом был, но убивал ли он ломом осуждённых, я не видел. Я тогда исполнял приговора и пользовался при этом только оружием, и расстреляли 180, а не 36 чел.
Свид[етель] ВЫГОВСКИИ Антон на вопросы суда: Ничего подобного. Было всего 36 чел. осуждённых, и всех убивали ломом.
После 15-мин[утного] перерыва судебное] заседание продолжается.
Вызван[ный] Свид[етель] МОРДУШЕНКО Наум Моисеевич. 1895 г. [рождения], из служащ[их], б/п, врач, нач[альник] санчасти Житомирской тюрьмы, не судим, личных счетов нет, показал:
Были такие случаи. Однажды в тюрьму привезли убитого. Числа я уже не помню. Меня вызвали в тюрьме в дежурную комнату. Там было много народа, труп лежал на полу. Мне предложили констатировать смерть. Я посмотрел, человек был мёртв. Я спросил, как быть с вскрытием, нач[апьник] тюрьмы Глузман ответил, что вскрытие производить не нужно будет. Спросил я. как будет с похоронами, и мне ответили, что труп чужой. Я составил акт и сдал его начтюрь-мы. Причиной смерти было пролом черепа, кровоизлияние из носа и ушей.
Свид[етель] МОРДУШЕНКО на вопросы суда: Глузман при своём распоряжении ссылался на начальника Обл[астного] У НКВД. Было это в конце 1937 г., при Якушеве.
Подсуд[имый] ГЛУЗМАН на вопросы суда: Эго было при Якушеве.
Свид[етель] МОРДУ ШЕНКО на вопросы суда: Я отказывался подписать акт, т. к. для более детального освидетельствования нужно вскрытие, но мне Глузман сказал, что вскрытие производить не нужно. Я констатировал пролом черепа. и это назвал предположительной причиной смерти. Следов побоев я не видел. т. к. труп не осматривал.
Акт этот я составлял, рассчитывая, что будет ещё вскрытие, и я, по-моему, указал, что для окончательного установления причин смерти нужно вскрытие трупа. Все экземпляры акта я сдал Глузману, себе ни одного экземпляра не оставил.
Был ещё такой случаи. Один раз меня вызвали осмотреть сердечного больного в тюрьме НКВД. Я его осмотрел, а через несколько дней мне Глузман сказал, что этот больной внезапно скончался в присутствии лекпома тюрьмы, и по распоряжению начальника УНКВД Вяткина нужно составить акт. Я ответил, что нужно будет произвести вскрытие трупа, а Глузман сказал, что нельзя и не нужно, это шпион, и его нельзя никому показывать, и это даже наивно будет. Я акт не подписал. Недели через две он - Глузман снова сказал, что нужно акт оформить, и есть ещё несколько актов. Я ответил, что о них и говорить не приходится, но потом я один из этих актов, кажется, подписал, этот человек умер от паралича сердца. Поскольку я этого человека видел, я акт, кажется, подписал, но больше ни одного акта не подписывал.
В тюрьме днём человек внутри тюрьмы умер при допросе внезапно, и тогда по моим настояниям произвели вскрытие трупа. Тогда за год было около 100 случаев смертности.
Случай с Клигштейном я помню. Привезли сначала одного избитого, а затем ещё несколько человек, и среди них был Клигштейн. Я о них сразу доложил Глузману, он велел написать рапорт, я написал. Мой рапорт, по-видимому, был направлен в УНКВД. Через пару дней отсюда велели избитых перевести в спецкорпус. Я им организовал больничный режим и питание там же, в спецкорпусе. Клигштейну стало плохо, у него был отёк лёгких, и по моим настояниям его перевели в больницу, а там он умер через 2 дня.
Глузман интересовался, как мы пишем историю болезни, и сказал, что по распоряжению Вяткина не нужно писать слово «побои», а кому следует, тот будет отвечать за них. Я тогда эти истории болезни запрятал, а для персонала переписал их без слова «побои» с указанием ссадин, кровоподтёков и т. д.
Настоящие истории болезни я потом сдал следователю, который забрал все истории болезни на избитых.
Потом началось массовое поступление избитых, и мы уже писали историю болезни, не дублируя, без слов «побои», фиксируя только результаты побоев -«гангрена», «абсцесс» и т. д. Для лечения это никакого значения не имело. Судмедик на основе этого мог сказать, кто был избит.
Глузман заставил меня сначала подписать один акт, а месяца через два - второй. Больше я ни одного акта не подписал. Как-то Глузман мне сказал, что, не подписывая акты, я играю с огнём.
Подсуд[имый] ГЛУЗМАН на вопросы суда: Я прошу установить, какой акт был подписан Мордушенко, т. к. ни одного акта Мордушенко по моим настояниям не подписал.
Свид[етель] МОРДУШЕНКО на вопросы суда: Мне кажется, что я подписал второй акт и после того, как мне сказали, что я играю с огнём.
Подсуд[имый] ГЛУЗМАН на вопросы суда: Я знаю фамилию умершего, это -Крук.
Говорил ли я Мордушенко, что он играет с огнём, не помню, но Вяткин - это и был огонь.
Если б я настаивал на подписании акта. Мордушенко подписал бы его сразу, т. к. он меня очень уважал.
Свид[етель] МОРДУШЕНКО на вопросы суда: Я знаю, что к Фельдман тоже были такие же претензии, чтоб она оформляла акты на умерших от побоев.
Свид[етель] МОРДУШЕНКО на вопросы подсудимого] ГЛУЗМАНА: Изложение истории болезни на лечении не отражалось, это важно только для следственных органов, что не указана причина заболевания - побои.
Свид[етель] МОРДУШЕНКО на вопросы суда: Я обслуживал тюрьму и ИТК, и Фельдман могла получать через меня отдельные указания.
Подсуд[имый] ИГНАТЕНКО на вопросы суда: Меня вызвали в кабинет и сказали, что нужно акт подписать. Я вышел, а через пару дней меня вызвал Вяткин, велел ехать в тюрьму, чтобы врач подписал акт, о чём он уже с Малаховым договорился. Я поехал в тюрьму, Малахов вызвал врача, но он подписать не хотел и сказал, что человек ещё может жить. Я сказал, что человек умер, но не знаю, от чего. Через несколько минут врач акт и подписал.
Свид[етель] МОРДУШЕНКО на вопросы суда: Я такой случай знаю, это и есть акт, о котором всё время идёт речь.
Подсуд[имый] ИГНАТЕНКО на вопросы суда: Это был акт на Загера, который у нас в тюрьме и не сидел.
Свид[етель] МОРДУШЕНКО на вопросы суда: Я подписал акт, но не по просьбе Малахова.
Подсуд[имый] ИГНАТЕНКО на вопросы суда: В кабинете у Малахова были и я, и Мордушенко.
Свид[етель] МОРДУШЕНКО на вопросы суда: Акт Игнатенко привозил не того человека, о котором я и говорил. Меня вызвали в кабинет секретаря, начальником тюрьмы был уже Малахов, и шла речь всё о том же акте, о котором ещё Глузман говорил, что его нужно подписать.
Я не помню, кажется, это было у секретаря в кабинете при Малахове на того человека, которого я раньше видел в тюрподе, т. к. я оттягивал 1 Уг или 2 месяца] подписание акта.
Подсуд[имый] ИГНАТЕНКО на вопросы суда: На Крука я приносил акт в конверте и сдал его лично Глузману и сказал ему, что это от Лукьянова.
Подсуд[имый] ГЛУЗМАН на вопросы суда: Игнатенко принёс акт от Лукьянова. Это был акт на Крука, которого Мордушенко раньше осматривал. Я Мор-душенко сказал, что Лукьянов требует подписания акта, а он отказался, и тогда я вернул этот акт не подписанным лично Лукьянову.
Свид[етель] ЛУКЬЯНОВ на вопросы суда: Я категорически заявляю, что никого с актом не посылал в тюрьму.
Подсуд[имый] ГЛУЗМАН на вопросы суда: Я вернул Лукьянову акт и положил его ему на стол.
Свид[етель] МОРДУШЕНКО на вопросы суда: Сначала меня просил Глузман акт подписать, а подписал я его уже при Малахове.
Подсуд[имый] ГЛУЗМАН на вопросы суда: Мордушенко я сказал, что руководство требует подписать акт, не называя Лукьянова, а потом я акт вернул Лукьянову.
Свид[етель] ЛУКЬЯНОВ на вопросы суда: Об арестованном Круке я не знаю ничего.
Подсуд[имый] ЛЕВЧЕНКО поясняет: Крука я посадил в камеру по записке Лукьянова, в 9-ю камеру.
Свид[етель] МОРДУШЕНКО на вопросы подсудимого] ГЛУЗМАНА: После доставки убитого, умершего от пролома черепа, я на следующий день интересовался, где труп, а мне ответили, что его забрали ночью.
Подсуд[имый] ГЛУЗМАН на вопросы суда: Прокурор Юганов подписал акт и дал разрешение похоронить этот труп.
Подсуд[имый] ИГНАТЕНКО на вопросы суда: 22 или 23 июня [1939 г.] меня вызвал особоуполномоченный на допрос и показывал акты, подписанные Мордушенко.
Свид[етель] МОРДУШЕНКО на вопросы суда: Когда доставили труп в тюрьму, я Игнатенко не видел.
Свид[етель! МОРДУШЕНКО на вопросы подсудимого] КОНДРАЦКОГО: Кондрацкого я не знаю.
Свид[етель! МОРДУШЕНКО на вопросы подсудимого] ГЛУЗМАНА: Травматические повреждения в историях болезни мы писали, но их причины мы не писали.
Случаев истязаний заключёнными друг друга я не знаю. Я знаю только, что среди них драки бывали.
До июля 1938 г. случаев смертности от побоев в тюрьме не было. 100 случаев смерти - это не от побоев, а общая смертность.
В гражданских лечебных учреждениях фактический процент смертности — 2—3.
После 10-мин[утного] перерыва суд[ебное] заседание продолжается.
Пред[седательствую]щий оглашает определение Воен[ного] трибунала о привлечении к ответственности по ст. 206-17 п. «б» УК и заключении под стражу свидетеля ЛУКЬЯНОВА Андрея Андреевича.
После оглашения определения, по распоряжению пред[седательствую]щего ЛУКЬЯНОВ взят под стражу.
В 24 часа объявлен перерыв до 10 ч. утра 2 июля 1939 года.
2-е июля 1939 г.
В 10 ч. утра председательствующий объявляет суд[ебное] заседание продолжающимся.
Вызванный свидГетель! ФЕЛЬДМАН София Захаровна, 1905 г. рождения, служ[ащая], из Володарска-Волынского, кандидат в члены] партии, врач-терапевт, врач тюрьмы г. Житомира, не судима, личных счетов с подсудимыми нет, показала:
Я знаю, что в конце 1937 г. и начале 1938 г. имели место массовые избиения заключённых на следствии. Один яркий случай, окончившийся смертью - это о Клигштейн. Он доставлен был 4.XII.[1937 г.], а скончался 9.Х11.[19]37 г. При его доставке в больницу на нём были обнаружены тяжёлые побои. Мы сообщили Глузману, что он в угрожающем состоянии. Глузман пришёл, прочёл историю болезни и сказал, что не должно быть слова «побои». Я сказала, что должна быть причина, а он ответил, что это известно, и избившие арестованного за это ответят. Тогда я посоветовалась с Мордушенко и завела 2 истории болезни. Одну с указанием причины хранили в секретной папке, а вторую без слова «побои», как и все истории болезни, хранились в больнице.
Второй случай смерти - от отёка лёгких избитого на следствии.
Побои носили массовый характер, и в каждой камере были тяжело избитые, из-за этого нельзя было брать их в больницу. Заключённый Шпильберг был тяжело избит, с отёками на ногах, откуда он был доставлен, не помню.
Свид[етель] ФЕЛЬДМАН на вопросы суда: Глузман сказал, что нанёсшие побои отвечают за это, и потому не велел писать слово «побои», но о причинах, по которым он даёт распоряжение, он сказал не о требовании кого-либо другого, а о том, что неудобно, если персонал больницы будет знать об этом.
Подсуд[имый] ГЛУЗМАН на вопросы суда: Уволена была не Фельдман, а врач Ландсберг - жена Черкеза, по настоянию Вяткина в начале мая 1938 г.
Свид[етель] ФЕЛЬДМАН на вопросы суда: Ландсберг я знаю. Вместе с ней я работала, и она замечаний никаких не имела. О причине её увольнения она не говорила, но она жаловалась на плохое отношение к ней администрации и сама подала заявление.
Подсуд[имый] ГЛУЗМАН на вопросы суда: Я вызвал Шемпера, ему сказал, что нужно Ландсберг уволить, и он её уволил. Я в то время был уже нач[аль-ником] ОМЗ’а.
Свид[етель] ФЕЛЬДМАН на вопросы суда: Имела Ландсберг за опоздание выговор, но я тоже иногда опаздывала и взысканий не имела, а ей дали выговор. После этого она жаловалась Глузману на совещании, а он возмущался, как это ей объявили выговор. Через 2 недели она была уволена.
Свид[етель] ФЕЛЬДМАН на вопросы подсудимого] ГЛУЗМАНА: Между историями болезни, которые велись параллельно, была та разница, что в одной истории есть и причина явлений, а в другой её нет. Если прочесть, что умер человек от отёка лёгких, можно считать, что отёк лёгких наступил не только вследствие побоев, но и вследствие воспаления лёгких.
Я знаю, что Глузман поднимал вопрос об избиениях, и однажды даже приехала комиссия, но тогда были вызваны из камер люди, на которых никаких следов нет, и я это и констатировала. Смотрела я этих людей в кабинете Глузмана, меня спросили, можно ли сказать, что эти люди избиты, я ответила: «Нет», т. к. следов не было. В то время в других камерах уже тоже не было избитых. Этих заключённых я раньше не видела.
Свид[етель] МОРДУШЕНКО на вопросы суда: Я сигнализировал об избиениях ещё в 1937 г., когда привели избитых. По словам Глузмана, этих избитых смотрела комиссия 2-3 дня. По словам Глузмана, эта комиссия, о которой говорит Фельдман, даже не смотрела избитых, а Фельдман вызывали на осмотр заключённых комиссией намного позже, но кое-какие остатки и следы избиений ещё были.
Свид[етель] ФЕЛЬДМАН на вопросы суда: Когда меня вызвали к комиссии, Глузман был начтюрьмы. Он меня и вызвал.
Подсуд[имый] ГЛУЗМАН на вопросы суда: Комиссия была по сигналу Мор-душенко, и в комиссии был Гришин. Ему по рапорту Мордушенко приводили людей, но я их даже не видел.
В 1937 г., до марта 1938 г., было очень мало избитых. Мы сигнализировали о Клигштейн.
Свид[етель] ФЕЛЬДМАН на вопросы суда: При приходе комиссии Клиг-штейна уже в живых не было.
Подсуд[имый] ГРИШИН-ШЕНКМАН поясняет: Я в комиссии никогда не был. Мордушенко и Фельдман я впервые вижу.
Свид[етель] ФЕЛЬДМАН на вопросы суда: Гришина я в комиссии не видела.
Подсуд[имый] ГРИШИН-ШЕНКМАН поясняет: Было заявление двух братьев, и по их заявлению я был в тюрьме, но врачи не приходили, я с ними беседовал.
Свид[етель] ФЕЛЬДМАН на вопросы суда: Комиссия была в пограничной форме, кажется, был прокурор, и на больном никаких следов не было.
Подсуд[имый] ГЛУЗМАН на вопросы суда: Прокурора не было, я не вводил его в заблуждение.
Подсуд[имый] ГРИШИН-ШЕНКМАН поясняет: Незадолго до моего ареста сняли нач[альника] Барановского РО за избиения и предали его суду. Возможно, что по этому делу и приезжала комиссия. Поэтому я прошу затребовать дело нач[альника] Барановского РО, фамилии его я не помню.
Вызван[ный] свидГетель] ГНЕННАЯ Матрена Сергеевна, 1917 г. рождения, из крестьян, колхозников], окончила семилетку и Черкас[скую] фельдшерскую] акушерскую школу, а работает всё время фельдшером, член КСМ, не судима, с подсудимыми личных счетов нет, показала:
Я знаю только об Игнатенко. Когда я поступила на работу, были разные больные, и я записывала то, что было. Игнатенко проверял мои записи, и если, например, я писала «ушибленная рана черепа», Игнатенко зачёркивал слово «ушибленная», как это с Рубаном было (предъявляет] тетрадь с записями).
Потом был случай, что Игнатенко зачёркивал мои указания о травмах, ссадинах, отёках.
Был тяжело больной Пастушенко, у него была колотая рана на руке. Я ему ничего ещё не успела сделать, как его Игнатенко забрал в камеру. На следующий день я Пастушенко вызвала, у него рука опухла, и я сделала ему перевязку. Каждый день я его вызывала, он ходить не мог, ноги опухшие, и когда я спрашивала, отчего, он не говорил, а Игнатенко за него ответил, что он упал с парашюта. Через несколько дней меня вызвали, и мне сказал Игнатенко, что Пастушенко умер.
Дня через 3—4 Игнатенко велел мне зайти в комнату № 14 или 15 подписать акт. Я подписать акт не хотела, а меня вызвали туда, там следователь писал, потом стал спрашивать, отчего умер Пастушенко, и я сказала, что считаю - от раны на руке. Мне дали акт подписать, и я его подписала.
Потом был случай с Буржинским. Я его несколько раз смотрела при Игнатенко, каждый раз я говорила, что его нужно направить в больницу, а иначе он умрёт. Игнатенко в ответ только смеялся. Потом я пришла утром, мне говорят, что Буржинский[76] умер. Через несколько дней меня позвали к следователю в комнату № 7 и дали подписать акт о смерти Буржинского от воспаления лёгких, я не хотела подписывать акт, а потом подписала.
О Скрыпнике я ничего не знаю. Мне Игнатенко один раз сказал, что внезапно умер заключённый, нужно акт подписать, но я его не подписала, т. к. я не знала Скрыпника, а в декабре 1938 г., перед родами, я тогда была беременна, ко мне домой привезли акт, и я его подписала.
Акты я подписывала потому, что я жила в гостинице, откуда меня выбросили, а я была беременна. Игнатенко же не раз говорил, что здесь лекпом только для того, чтобы акты подписывать, а иначе, говорит, зачем вы мне нужны.
Один раз ещё один арестованный умер. Недбайло[77] меня вызвал и велел подписать акт о смерти его от крупозного воспаления лёгких, а я не хотела. Вошёл Игнатенко и велел акт подписать.
Я ему говорила, что нельзя так делать, а он отвечал: «Много на себя не берите, я за это отвечаю». Тогда я подошла к Коротченко, сказала ему, что так работать не могу, а он говорит: «Не ваше дело, что люди умирают, ваше дело - лекарство давать».
Потом один раз Вяткин зашёл в тюрьму, я ему доложила, что инструкции у меня нет, а он ответил: «У вас есть начальник, обращайтесь к нему». Начальнику своему - Игнатенко я говорила, что инструкция нужна, а он ответил, что инструкции нет, и он мне составит сам. Хотела я обо всем рапорт подать н[ачальни]ку области[78], а он не позволил.
Подсуд[имый] ИГНАТЕНКО на вопросы суда: Я ей сказал, что рапорт нужно подавать через меня, т. к. она мне подчинена.
Свид[етель] ГНЕННАЯ на вопросы суда: Я говорила: «Или направьте в больницу людей, или хотя бы врача вызовите», а он и не слушал этого.
Свид[етель] ГНЕННАЯ на вопросы подсудимого] ИГНАТЕНКО: Верно, один раз Игнатенко ходил к начальству по моему требованию, т. к. был один тяжело больной, и я требовала хотя бы перевести его в более светлую и свободную камеру.
Лукьянову я один раз докладывала о том, что у одного заключённого - кровоизлияние в лёгких, а он ответил: «Делайте то, что нужно, а в больницу направлять не надо». Я этому больному впрыскивала камфару, делала растирание, и он выздоровел. Фамилию этого арестованного я помню - Полищук.
Свид[етель] КОРОТЧЕНКО на вопросы суда: Гненная однажды приходила ко мне со слезами из-за того, что её выселили из квартиры. Я позвонил в АХО, и ей дали номер в гостинице, а о смертях в камерах я не знал.
Свид[етель] ГНЕННАЯ на вопросы суда: Один раз говорила я о квартире, а вторично пришла и говорила о смертных случаях в тюрподе.
Подсуд[нмый] ИГНАТЕНКО на вопросы суда: Я приносил Вяткину тетрадь с записями о больных, он при Лукьянове её смотрел и вычёркивал некоторые записи.
Свид[етель] ГНЕННАЯ на вопросы суда: Игнатенко смотрел мои записи, уносил тетрадь, а приносил уже с зачёркнутыми записями. Зачёркивали записи не при мне.
Подсуд[имый] ИГНАТЕНКО на вопросы суда: Вяткин мне грозил посадить меня вместе с Гненной за эти записи. Этого я не говорил ей, но сказал, что требуют от нас этого не писать. Я с нею же советовался, как быть, она говорила, что это незаконно, и я поэтому просил инструкцию, а Вяткин сказал при Лукьянове, что посадит за это и меня, и Гненную.
Коротченко знал о трупах всё. Г ненная пришла один раз и сказала мне, что она о больных говорила ему.
Свид[етель] КОРОТЧЕНКО на вопросы суда: Ничего она мне не говорила.
Свид[етель] ГНЕННАЯ на вопросы суда: Я даю честное комсомольское слово, что я Коротченко сказала, что нужно людей отправлять в больницу, т. к. иначе они умирают, а Игнатенко их не направляет. Он тогда сказал, что это не моё дело.
Свнд[етель] ГНЕННАЯ на вопросы подсудимого] ИГНАТЕНКО: Арестованного Скрынника я даже не помню. Если я его смотрела, то он должен быть записан в тетради, которую я с собою принесла.
Верно, у него было катаральное воспаление среднего уха, он записан под № 321 в моей тетради.
Устанавливать диагноз я имела право. Проверял меня Мордушенко, но поверхностно. О переводе людей в больницу я Мордушенко не говорила, а только Игнатенко говорила об этом.
Свид[етель] ГНЕННАЯ на вопросы подсудимого] ИГНАТЕНКО: Сам Игнатенко мне об этом больном сказал: «Пусть умирает, черт с ним», а о том, что это кто-то другой так сказал, он не говорил.
Свид[етель] ЛУКЬЯНОВ на вопросы подсудимого] ИГНАТЕНКО: Я не говорил: «Пусть умирает, черт с ним». Приходил ко мне Игнатенко докладывать о Джуринском. на которого решение было.
20 апреля [1938 г.] по вопросу о Круке ко мне Игнатенко не приходил.
Свид[етель] ГНЕННАЯ на вопросы суда: Я говорю о Круке.
Подсуд[имый1 ЛЕВЧЕНКО на вопросы суда: Это тот Крук, на которого была бумажка Лукьянова: «Посадить в камеру № 9».
Свид[етель] ЛУКЬЯНОВ на вопросы суда: 20 апреля [1938 г.] я здесь не был, я был в Коростене в командировке.
Подсуд[имый] ИГНАТЕНКО на вопросы суда: Я пришёл к нему, он здесь был, и я с ним говорил о Круке.
Свид[етель] ГНЕННАЯ на вопросы суда: Лукьянов прямо мне не предлагал составлять фиктивные акты, а о Полищуке он мне говорил: «Сделайте то, что нужно».
После 10-мин[утного] перерыва судебное] заседание продолжается.
Свид[етель] ФЕЛЬДМАН на вопросы подсудимого] ГЛУЗМАНА: В составлении фиктивных актов я не участвовала. В отношении Клигштейна я писала акт, что он умер от отёка лёгких.
Свид[етель] ФЕЛЬДМАН на вопросы суда: Нет, что Клигштейн умер от отёка лёгких, явившихся следствием побоев, в акте указано не было.
Свид[етель] ФЕЛЬДМАН на вопросы подсудимого] ГЛУЗМАНА: В акте о смерти историю болезни не писали.
Свид[етель] МОРДУШЕНКО на вопросы подсудимого] ГЛУЗМАНА: Я говорю об актах на человека, которого я не видел в момент смерти и после смерти. Глузман от меня требовал подписания акта. Подписывал я его при Малахове.
Свид[етель] МОРДУШЕНКО на вопросы суда: Я вспомнил о докторе Ландсберг. Меня вызвали в ОМЗ, и сказал Глузман, что Вяткин распорядился уволить её с работы, чтобы я для этого написал рапорт о том, что она не справляется с работой. Я отказался. Через пару дней её специально подстерегли при опоздании и объявили ей выговор за это.
Подсуд[имый] ГЛУЗМАН (реплика): Я это подтверждаю.
Вызван[ный] свид[етель] МАЛАХОВ Пётр Дмитриевич, 1902 г. [рождения], рабочий, чл[ен] ВКП(б) с 1929 г., нач[альник] тюремного отделения Облуправления, не судим, личных счетов с подсудимыми нет, показал:
15.7.[19]38 г. я пришёл в тюрьму, и в этот же день Глузмана арестовали. С работой я не был знаком и начал знакомиться.
Председательствующий разъясняет свидетелю Малахову, чтобы он свои показания давал сначала о вопросах, связанных с работой подсудимых, кроме Винокурова, а затем - и о вопросах, связанных с работой Винокурова.
Свид[етель] МАЛАХОВ на вопросы суда показал: Ко мне для оформления актов о смерти заключённых не привозили. Мне один раз Вяткин велел выслать 2[-х] врачей в Облуправление. Я послал Мордушенко и Черкаскую, а что они делали, не знаю.
Акта я никакого не утверждал.
Подсуд[имый] ИГНАТЕНКО пояснил: Я пришёл к Малахову с актом, и он сам вызвал врача для подписания акта.
Свид[етель] МАЛАХОВ на вопросы суда: Такой случай был. Я вызвал Мор-душенко и сказал, что к нему приехали. Он посмотрел акт и отказался его подписать. Игнатенко просил, чтоб я его заставил, а я ответил: «Не имею права».
Свид[етель] МОРДУШЕНКО на вопросы суда: Малахов мне сказал, что надо, в конце концов, закончить с этим вопросом, акт надо подписать, и тогда я акт подписал.
Свид[етель] МАЛАХОВ на вопросы суда: Я утверждаю, что этого не было. Игнатенко привёз готовый акт, Мордушенко отказался его подписать. Игнатенко просил, чтоб я повлиял на врача, а я ответил: «На это я не имею права».
Вяткин мне об этом не звонил.
Подсуд[имый] ИГНАТЕНКО на вопросы суда: Когда я привёз акт, Малахов сказал, что он об этом знает, т. к. ему Вяткин звонил. В то время, как мы говорили о подписании акта, ему ещё завтрак принесли. Малахов при мне говорил врачу: «Подпишите акт».
Свид[етель] МАЛАХОВ на вопросы суда: Вяткин мне не звонил об оформлении акта. Мордушенко я не предлагал акт подписывать, и при мне он его не подписал.
Я не заставлял Мордушенко подписывать этот акт.
Подсуд[имый] ИГНАТЕНКО на вопросы суда: При мне он предлагал врачу акт подписать.
По распоряжению пред[седательствую]щего подсудимый] Винокуров введён в залу суда.
Свид[етель] МАЛАХОВ поясняет: Когда тюрьму я принял, один из осуждённых бухгалтеров мне сообщил, что тюрьма проводила незаконные денежные операции. Я стал интересоваться этим и нашёл документ на сумму 11 900 руб. на выдачу личных сумм заключённых, направленных в НКВД. Вызвал я начальника финчасти Ротенберга, потребовал объяснения, и он мне сказал, что этап концентрируется при отправке, а там у них Глузман собирал подписи на выдачу денег, а потом возвращал им квитанции. По словам Ротенберга, он сказал об этом Винокурову, а тот мер никаких не принял.
Подал я рапорт об этом, на нем была резолюция Вяткина: «Создать комиссию», но несколько месяцев никто ничего не делал. Анфилова я спросил, почему ничего не делают, и он ответил, что подбираются люди для ревизии.
Когда Вяткина арестовали, я стал узнавать о судьбе документов, поставил вопрос об этом, и создали комиссию, которая всё и расследовала.
О вещах арестованных вот что знаю. К нам прибыло с двух городов около 700 заключённых сразу, и Глузман велел все их вещи сбросить в кучу без описей. Это привело к обезличке, к их хищению, и до сих пор мы не знаем, кому принадлежат 400—450 предметов.
Свид[етель] МАЛАХОВ на вопросы подсудимого] ГЛУЗМАНА: Сотрудник тюрьмы Гнатюк мне говорил, что Глузман велел все вещи сбросить в одну кучу. В ноябре [1938 г.] я заставил вещи эти оприходовать, и их оприходовали.
С июля по ноябрь [1938 г.] я не оприходовал вещей этапа потому, что и не знал о наличии этих вещей.
Лежали они на складе, ведал ими Эдельман, но он их тоже не принимал.
Сейчас ряд заключённых предъявляют нам иск, т. к. мы не можем найти их вещей, я даже приводил заключённого самого выбрать свои вещи, он всю массу вещей осматривал, но своих вещей не нашёл.
В мае 1938 г. я здесь не был. Эдельман со складской работой не был знаком и потому принял вещи без учёта.
О безобразиях в тюрьме, не могу сказать, докладывал ли я Лукьянову. Вообще же я с ним говорил о положении в тюрьме.
К Глузману в камеру Зуб, Люльков и я заходили при концентрации этапа в [У]НКВД потому, что мы в камерах проверяли людей. В том числе мы зашли и к Глузману. Он этим даже воспользовался и подал заявление.
Подсуд[имый] ГЛУЗМАН поясняет: Я был в камере следственных сотрудников НКВД, и к нам зашли только с целью нас напугать.
Свид[етель] МАЛАХОВ на вопросы суда: Заходили мы не с целью напугать, а для отбора людей на этап.
Свид[етель] МАЛАХОВ на вопросы подсудимого] ТИМОШЕНКО: О выдаче 90 руб. золотом было отношение. Сказано было, что золото нужно выдать Тимошенко.
Свид[етель] МАЛАХОВ на вопросы подсудимого] СОСНОВА: В документе на золото почему-то расписался в получении Соснов. Его вызвали, и он объяснил, что Тимошенко эту бумажку передал ему, и он по ней получил деньги. На бумажке была резолюция Шемпера и Винокурова.
Свид[етель] МАЛАХОВ на вопросы подсудимого] ВИНОКУРОВА: О том, что Винокуров участвовал в приёме этапа из Коростеня, у меня сведений нет.
В сентябре или октябре 1938 г. ОУНКВД[79] отправляло от нас в Полтаву более 500 осуждённых. Работала комиссия, в которой были Новосельцев и др. Мы людей вывели во двор и собирались их вести к поезду. Они узнали об отправке и потребовали свои вещи. Тогда мы узнали о вещах этапа из Коростеня и стали выдавать вещи по приметам, о которых спрашивали у заключённых. В это время пришёл Винокуров и велел прекратить такую выдачу, а выдавать по законным, оформленным документам, но это невозможно было сделать.
Подсуд[имый] ВИНОКУРОВ на вопросы суда: Ротенберг мне говорил об 11 тысячах, но не тогда, когда Малахов говорил, а немного позднее.
Вообще я и раньше признавал выдачу 11 тысяч руб., но я пояснял, что они входят в общую сумму 25 тыс. руб.
Свид[етель] МАЛАХОВ на вопросы суда: На 11 тыс. рублей расписки получателя нет.
Подсуд[нмый1 ВИНОКУРОВ на вопросы суда: Деньги эти переведены через банк.
Подсудимый] ГЛУЗМАН ходатайствует: Я прошу вызвать в качестве свидетеля Эдельмана по вопросу о вещах, т. к., по словам Малахова, Эдельман был заведующим] складом.
Совещаясь на месте, ВТ выносит определение: Выслушав ходатайство подсуд[имого] Глузмана о вызове свидетеля Эдельмана, ВТ ОПРЕДЕЛИЛ:
Ходатайство подсуд[имого] Глузмана обсудить в дальнейшем ходе судебного следствия.
По ходатайству подсуд[имого] Глузмана пред[седательствую]щий оглашает показания свидетелей] Гнатюка и Крикуна на л. д. 520 и 521 т. 2.
Свид[етель] МАЛАХОВ на вопросы суда: Сейчас квитанции у осуждённых, которые убывают в НКВД, отбираются, составляются списки, а деньги сдаются в доход государства.
Гнатюк - это дежурный по тюрьме.
Подсуд[имый] ВИНОКУРОВ на вопросы суда: Список есть лучший документ. т. к. он подписан и отправителем, и получателем этапа. В любой момент, если возьмёшь список, то всегда можно проверить. Кроме того, по этим спискам деньги сдавались в доход государства. Поскольку' квитанции у заключённых отбирались, то по их квитанциям может получить деньги только имеющий доверенность.
СвидГетель] МАЛАХОВ на вопросы суда: С квитанциями всегда можно было делать что угодно.
Подсуд[имый] ГЛУЗМАН на вопросы суда: По моей квитанции ни один человек не получит денег, если нет отношения НКВД, такой порядок был установлен мной.
Все выдачи мною денег отражены по бухгалтерии.
Подсуд[имый] ВИНОКУРОВ ходатайствует: Единственный, действительно незаконный случай выдачи денег наличными через Тимошенко был в моем отсутствии.
В тюрьме есть папка с документами о выдаче денег за январь и февраль 1938 г., когда эти выдачи были.
Я прошу суд затребовать документы, чтобы можно было убедиться в том, что я говорю правду.
Совещаясь на месте. ВТ выносит определение: Обсудив ходатайство подсуд[имого] Винокурова, ВТ ОПРЕДЕЛИЛ:
Затребовать из тюрьмы г. Житомира документы о передаче Облуправлению сумм осуждённых.
После 10-мин[утного] перерыва судебное] заседание продолжается.
Вызван[ный] свид[етель] РОТЕНБЕРГ Элля Аронович, 1895 г. [рождения], из Емильчинского р-на. из бедняков, служащий, бухгалтер, не судим, личных счетов с подсудимыми нет. показал:
Я знаю, что один раз я заметил неправильное оформление документов. Мне сказали, что заключённые при отправке расписываются в получении денег, а квитанции им возвращали. Я вошёл в дежурку, там был Глузман, и я сказал, что это неправильно. Он ответил: «Не ваше дело, идите работайте», и я ушёл из дежурки. Винокурова тогда не было, а когда он вернулся из города, я ему об этом сказал. Он ответил, что этим людям деньги по квитанциям будут вручены.
Свидетель[80] РОТЕНБЕРГ на вопросы суда: Обыкновенно, если мы делаем расчёт, мы квитанции забираем, а такого порядка, когда Глузман тогда провёл, раньше не было. Квитанция выдаётся при прибытии заключённого, а при его уходе, если ему деньги не возвращены, он квитанции берет с собой и потом её присылает, а мы деньги высылаем ему по почте.
Меня обеспокоило, не ошибка ли это, а Винокуров сказал, что заключённые здесь распишутся, а получит деньги должное лицо, и на месте эти деньги будут розданы осуждённым по квитанциям.
Кому вручили деньги, я не могу сказать.
Председательствующий оглашает показания свидетеля] Ротенберга на л. д. 413 т. 2.
Свид[етель] РОТЕНБЕРГ на вопросы суда: Я тот случай получения денег Тимошенко с этим случаем не связываю.
Тимошенко один раз приехал и требовал 12 тысяч руб. Я спрашивал документы и за что эти деньги следует, но он ничего не объяснил. Пришёл он к Шемперу, а Шемпер вызвал меня и сказал, что требуют деньги заключённых. Я сказал, что мы этого делать не можем, и деньги не выдал.
Подсуд[имый] ТИМОШЕНКО на вопросы суда: Эти деньги я получал. Один раз я был у Шемпера. Он вызвал Ротенберга, а Ротенберг сказал, что выдать деньги он не может, может только перевести.
Свид[етель] РОТЕНБЕРГ на вопросы подсудимого] ТИМОШЕНКО: Меня Тимошенко не ругал за то. что я отказался выдать деньги.
Для выдачи денег меня позвал к Шемперу он же, сам Шемпер.
Свид[етель] РОТЕНБЕРГ на вопросы подсудимого] ГЛУЗМАНА: Если б из забранных в НКВД людей вернулось несколько человек с квитанциями, и если б расписка их в ведомости была, значит, они деньги получили, и вторично, хотя бы была у них квитанция, они деньги не получили бы.
Подсуд[имый] ГЛУЗМАН поясняет: Квитанции были оставлены осуждённым для контроля нас со стороны Облуправл[ения].
Свид[етель] РОТЕНБЕРГ на вопросы [подсудимого] ВИНОКУРОВА: Насчёт этих денег заключённых, которые передавались в [У]НКВД я сталкивался с готовым фактом - кассовый ордер был, значит, деньги выданы.
Ведомость разносилась по карточкам осуждённых, и было в карточке отмечено, что заключённые получили деньги. Такую ведомость я помню на сумму около 11 или 12 тыс. рублей.
Я знаю только об этой сумме, а о других суммах я не знаю.
В январе 1938 г. я был бухгалтером тюрьмы.
1 мая [1938 г.] Винокуров перешёл работать в ОМЗ, но с 1 апреля он уже не подписывал документы, а подписывал документы я.
Свид[етель] РОТЕНБЕРГ на вопросы суда: Случай с 11 тыс. руб. был в январе 1938 г.
По кассе было проведено, будто сами заключённые получили деньги, а на самом деле деньги получил представитель [У]НКВД, а не заключённые.
Свид[етель] РОТЕНБЕРГ на вопросы подсудимого] ВИНОКУРОВА: Я при отправке этапа ни разу не выдавал деньги каким-либо представителям, а только осуждённым я выдавал деньги. В то время такой порядок и был.
Подсудимый] ВИНОКУРОВ поясняет: Я категорически отказывался выдавать деньги, если не будет расписки, и потому составили ведомость, в которой заключённые расписались, и тогда я деньги перевёл. Через 3 дня я увидел, что так делать нельзя, и больше этого не делал.
Свид[етель] РОТЕНБЕРГ на вопросы подсудимого] ВИНОКУРОВА: Вещи, изъятые у этапа, прибывшего из Коростеня, не были оприходованы потому, что я о них не знал.
В июне мес[яце] [1938 г.] один заведующий] складом передавал склад другому по передаточной ведомости, наличие этих вещей и было обнаружено. К ноябрю мес[яцу] закончили инвентаризацию, и вещи все были оприходованы.
Момент, который я сам обнаружил в дежурной комнате, я не могу связать с выдачей денег Тимошенко, т. к. не знаю, те ли деньги получил Тимошенко, или другие.
Свид[етель] РОТЕНБЕРГ на вопросы подсудимого] ГЛУЗМАНА:
Когда поступили обезличенные вещи, не знаю.
Со склада тюрьмы и нач[альник] тюрьмы, и нач[альник] ОМЗ’а могут похищать вещи, раз они не оприходованы и нигде не числятся.
Когда эти неучтённые вещи поступали в тюрьму, я не знаю.
По ходатайству подсудимого] Глузмана председательствующий оглашает показания свидетеля] Ротенберга на л. д. 413 т. 2.
Свид[етель] РОТЕНБЕРГ на вопросы суда: Помню, со слов заведскладом, я знал, что обезличенные вещи прибыли с этапами. Так я и показал на следствии.
Вызван[ный! свид[етель] ЕВТУШЕНКО Иван Леонтьевич, 1897 г. [рождения], из крестьян, родители давно умерли, были бедняками, сам рабочий, б[ес]/ партийный], ст[арший] инспектор хозгруппы ОИТК, не судим, личных счетов с подсудимыми не имеет, показал:
В декабре 1937 г. или январе 1938 г. Глузман договорился с воинской частью о покупке в ней старого обмундирования. Договорился он, что, помимо общего числа, будет отпущено по отдельному ордеру 40 простынь и 40 полотенец. При получении обмундирования простыни и полотенца были розданы сотрудникам по указанию Глузмана.
До апреля 1938 г.[81] Глузман совмещал должности нач[альника] тюрьмы и нач[альника] ОМЗ’а.
После раздачи простынь Глузман попросил для своей домаш[ней] работницы пару сапог из числа купленных в воинской части. Я ему сапоги занёс.
Об обезличенных вещах я ничего не знаю, т. к. в марте [1938 г.] я уже работал в ОИТК.
Свид[етель] ЕВТУШЕНКО на вопросы подсудимого] ГЛУЗМАНА:
Взятые для домработницы сапоги Глузман вернул.
За 40 простынь и полотенца я уплатил из подотчётных сумм. Все взявшие простыни и полотенца уплатили за них, в том числе и Глузман уплатил.
Без начхозчасти нач[альник] ОМЗ мог взять что угодно, а без завскладом ничего не мог взять. Завед[ующий] складом мог бы выдавать нач[альнику] ОМЗ вещи, это от него зависело.
О присвоении вещей Глузманом я не слышал ничего.
Малорацкий уволен Глузманом из-за родственных его связей.
Свид[етель] ЕВТУШЕНКО на вопросы суда: Я работал с Глузманом около года. За это время были ревизии по складу, устанавливали излишки и недостачу, но мелкие, их списывали или удерживали с кладовщика стоимость недостающего.
К учёту личных вещей осуждённых я никакого отношения не имел.
Имущество в воинской части я купил для этапов.
Вайнер работал в тюрьме начхозом, а потом - начальником корпуса и завед[ующим] сапожной мастерской.
Вещи были куплены в части по 2 ордерам, по одному ордеру - для заключённых, а по другому - для сотрудников. Куплена была утиль - 4-я категория.
Сапоги Глузман вернул. Когда я спросил, можно ли оформить их выдачу, он ответил: «Ну их к черту, они никуда не годятся», и вернул мне.
Свид[етель] ЕВТУШЕНКО на вопросы подсудимого] ГЛУЗМАНА: Вещи из У НКВД привозил Тимошенко. При их приёме Глузман не присутствовал.
Вызван[ный] свидГетель] БОЙЧЕНКО Роман Иосифович, 1907 г. [рождения], из рабочих, служ[ащий], нач[альник] отделения ОИТК, член партии, не судим, личных счетов с подсудимыми] не имеет, на вопросы подсудимого] ГЛУЗМАНА показал:
До увольнения Шемпера я знал, что есть данные о связях Шемпера с родными его жены, живущими за границей. Этот вопрос возник на партсобрании.
Других компрометирующих данных о нём я не знаю.
Верно, однажды жена одного из заключённых пришла к нам и заявила о том, что с неё жена Шемпера требовала деньги, и тогда она добьётся освобождения её мужа. Её женщина эта опознала, но неуверенно. Все эти материалы Глузман докладывал в УНКВД. В то время он по совместительству был нач[альником] ОМЗ’а и нач[альником] тюрьмы.
О жене Поломаря[82] мы располагали данными о том, что она ездила в Киев, оттуда привозила мануфактуру и здесь её перепродавала.
На совещании однажды Глузман говорил, что нач[альник] 3[-го] отделения Гринфельд скверно работал, а сам он - Гринфельд - приписывал себе результаты работы других сотрудников.
Шла ли речь на собрании об избиении заключённых Гринфельдом, не помню.
3[-е] отделение данными о растаскивании каких-либо вещей из тюрьмы Глузманом не располагало.
Глузман был исключён из партии за связь с врагами народа и как враг народа.
Работал я с Глузманом всего несколько месяцев.
Между Гринфельдом и Шемпером были личные счёты, я грубостей от Глуз-мана никаких не слышал.
Свид[етель] БОЙЧЕНКО на вопросы подсудимого] ВИНОКУРОВА: Плохого о Винокурове я ничего не знаю.
Вызван[ный] свнд[етель! ШЕМПЕР Иосиф Викторович, 1903 г. [рождения], из бедняков, село Жерсоко Ананьевского р-на АМССР, рабоч[ий], член ВКП(б) с 1932 г., заведующий] столовой с. Скоморохи, показал:
Мне известно, что Глузман от врага народа Вяткина получил 1000 руб. подарок.
Заключённых он посылал работать к Вяткину и Лукьянову.
Они же охраняли квартиру Вяткина, грузили его багаж.
Из ИТК он направил мягкое кресло Вяткину.
Я прошу вопросы мне задавать.
Свид[етель] ШЕМПЕР на вопросы суда: Курочка говорила, что Глузман продавал вещи, но я в подробности не вдавался и не знаю, чьи вещи он продавал.
Весной [1938 г.] Глузман был на парт, активе. Велел он мне собрать команду и встретить на станции этап. Мы людей встретили, вогнали во двор, и тогда пришёл Глузман. Он велел верхнюю одежду принять у заключённых без записей. и всю одежду сложили в кучу.
Я тогда был помощником] нач[альника] тюрьмы, членом партии, и против его распоряжения не мог возражать, т. к. он был всегда связан с Вяткиным, Лукьяновым. Якушевым, Гришиным.
Принимал вещи Малорацкий, и он сказал, что вернуть эти вещи нельзя будет, если их не записывать, а Глузман стал его ругать, грозить арестом и отобранием парт, билета и потом сказал, что этих людей всё равно расстреляют.
Жил Глузман богато, далеко не по средствам.
Ходил ли Глузман в камеру Мартынюка, я не знаю, а к его жене он ходил в одиночку, как это подтвердить, не знаю. Видели это многие, но кто именно, уже не помню.
Я за разбивку машины получил 15 суток ареста, а почему они себе ничего не сделали, когда напились пьяными при проводах Лукьянова? Я этого не видел, а мне говорил зав. столовой, который обслуживал этот вечер.
Подсудимый! ГЛУЗМАН поясняет: Минц показал, что ни одной копейки я от Вяткина не получал.
Поломарь - в 1937-1938 гг. сотрудник следственного стола Житомирской тюрьмы НКВД. Его жена - Дарья Поломарь была домохозяйкой.
Свид[етель! ШЕМПЕР на вопросы суда: Глузман сам мне сказал, что всем начальникам отделов дали по 1000 руб. и ему дали.
Подсуд[имый] ГЛУЗМАН поясняет: Новосельцев подтвердил, что АХО заказало кресло для парикмахерской и оплатило его стоимость.
За мебелью Вяткину я ездил по его предложению, хотя и не отказывался.
Свид[етель] ШЕМПЕР на вопросы [подсудимого] ГЛУЗМАНА: И Вяткину сделали, и Глузману сделали у нас сапоги, даже сюда привозили из тюрьмы осуждённого сапожника с надзирателем снимать мерки, как будто они не могли сами приехать снять мерку в тюрьме.
Глузман всегда давал распоряжение моим подчинённым через мою голову, поэтому он не мне, а Малорацкому сказал о складывании вещей без описи.
Очная ставка со мной Глузману была в этой самой комнате - бывш[ем] кабинете Лукьянова. Я тогда тоже был арестован. Глузман говорил, что я будто бы член к-p организации.
Первый раз о Глузмане меня допросили уже после того, как я был освобождён. Из-за его показаний я на него не был обижен, т. к., возможно, что его обо мне заставили так говорить.
На очной ставке я не говорил, что продавал вещи Глузман, взятые из тюрьмы.
Председательствую]щий оглашает показания] свид[етеля] Шемпера на очной ставке на л. д. 559 т. 2.
Свид[етель] ШЕМПЕР на вопросы подсудимого] ГЛУЗМАНА: На парт, собрании обо мне ни разу Глузман вопроса не ставил.
Свид[етель] ШЕМПЕР на вопросы подсудимого] ИГНАТЕНКО: Для работы в квартире Вяткина людей послали, когда я был в отъезде. Знаю, что один из осуждённых охранял квартиру Вяткина.
Подсуд[имый] ИГНАТЕНКО поясняет: Подтверждаю, что квартиру Вяткина охранял осуждённый.
Подсуд[имый] ГЛУЗМАН поясняет: И до меня сюда посылали осуждённых для работы в [У]НКВД по двору.
Подсуд[имый] ТИМОШЕНКО поясняет: Сколько я тут не был, не было этого, и люди в комендатуру из тюрьмы не направлялись на работу.
Свид[етель] ШЕМПЕР на вопросы подсудимого] ГРИШИНА-ШЕНКМАНА: Я [о]кончил школу и был направлен сюда Наркоматом. Гришин меня сюда не назначал.
СвидГетель! ШЕМПЕР на вопросы подсудимого] ТИМОШЕНКО: Я о Тимошенко ничего не показывал на допросе, только сказал, что он хорошо жил. Знаю я это потому, что видел у него всегда хорошие папиросы.
Я знал, что у попов нашли золото, Глузман велел направить его в [У]НКВД. и я его отправил.
Свид[етель] ШЕМПЕР на вопросы суда: К финансовым делам я не имел никакого отношения. Когда Глузман приказывал, отправляли людей с деньгами, а приказывал иначе, иначе делали.
Начсостав здесь в тюрьме УГБ раздевали, если была хорошая одежда, а взамен её давали плохую.
Подсуд[имый] ИГНАТЕНКО поясняет: Мне показывали приказ Ежова, я сам его читал, что военных в форме нельзя садить, а нужно их переодевать.
Почему сейчас приходят освобождённые за своим обмундированием и ещё не получили его, не знаю.
Председательствующий объявляет, что поступил материал с заявлениями о возвращении вещей военнослужащих Дрягина и Михайлова.
Подсуд[имый] ИГНАТЕНКО поясняет: С этим пограничником я действительно разговаривал. При мне все эти вещи были, а пропали они после моего ареста. При мне их Баранский переписывал. Баранский сейчас - нач[альник] внутренней] тюрьмы.
Совещаясь на месте. ВТ выносит определение: Имея ввиду, что по вопросу обвинения Игнатенко в недостаче вещей заключённых он ссылается на сотрудника внутр[енней] тюрьмы Облуправления НКВД Баранского, и учитывая, что ссылки подсудимого] Игнатенко необходимо проверить. ВТ ОПРЕДЕЛИЛ:
Вызвать в качестве свидетеля сотрудника УНКВД Баранского.
Свид[етель] ШЕМПЕР на вопросы подсудимого] ГЛУЗМАНА: На незаконные действия Глузмана мне некому было жаловаться, т. к. он был в хороших отношениях с Вяткиным. Лукьяновым.
Чтобы к Глузману носили вещи заключённых, я не видел.
Свид[етель] ШЕМПЕР на вопросы подсудимого] ВИНОКУРОВА: Подписал ли я кассовый документ на выдачу денег Тимошенко, не помню.
Вызван[ный] свид[етель] МАЛОРАЦКИЙ Лейзер Юшимович, 1906 г. [рождения], рабочий, урож. Житомира. канд[идат в члены] ВКП(б) с 1933 г., не судим. личных счетов с подсудимыми] нет, показал: В мае [1938 г.] прибыла партия заключённых. Они разделись, и вещи были сложены в кучу. Глузман ещё велел принять эти вещи, но я отказался. Тогда он вызвал меня в кабинет и стал меня ругать. Он был тогда нач[альником] ОМЗ, а Шемпер был нач[альником] тюрьмы.
Глузман велел мне вещи сложить в склад и без него не заходить туда.
Я ему говорил, что потом нельзя будет вещи вернуть, и он стал говорить, что если не выполню его приказания, то я получу 15 суток ареста.
О том, что возвращать одежду не придётся, т. к. этих заключённых расстреляют. Глузман не говорил.
Свид[етель] ШЕМПЕР на вопросы суда: Глузман при мне сказал Малорацко-му, что их расстреляют, и веши вернуть не придётся.
СвидГетель! МАЛОРАЦКИЙ на вопросы суда: ^гого Глузман не говорил.
Уволен я был в связи с тем, что у меня есть репрессированный дальний родственник, брат моей жены, просто сказать - шурин шурина.
Свид[етель] КОРОТЧЕНКО на вопросы суда: В отделе кадров материалы на него были, а какие именно, не помню.
Свид[етель] МАЛОРАЦКИЙ на вопросы суда: Ключи от склада были у меня. Глузман в склад не ходил. При сдаче я эти вещи не сдавал, т. к. за мною они не числились. Сдал я склад Эйдельману. Он тоже был в курсе дела.
Свид[етель] РОТЕНБЕРГ на вопросы суда: При сдаче склада Малорацким новый завскладом не хотел вещи принимать, т. к. в чемоданах неизвестно что было. Опись составили, но новый завскладом отказался принять вещи.
Свид[етель] МАЛОРАЦКИМ на вопросы суда: Вещи с чердака по ведомости я не сдавал.
Свид[етель] МАЛОРАЦКИЙ на вопросы подсудимого] ГЛУЗМАНА: Глуз-ману я ничего из вещей не носил. Без моего ведома он ничего взять не мог.
Свид[етель] МАЛОРАЦКИЙ на вопросы подсудимого] ВИНОКУРОВА: При вещах никаких заметок не было об их владельцах.
Свид[етель] МАЛОРАЦКИЙ на вопросы подсудимого] ГЛУЗМАНА: Случалось, что заключённый сдавал чемодан и оставлял у себя ключ. В квитанции тогда указывали: «Чемодан с вещами». Вещи от заключённых принимали дежурные по тюрьме, а я от дежурного принимал их в склад.
В квитанциях никто не писал, что именно находится в чемодане, а писали: «Чемодан с вещами».
Свид[етель] ЕВТУШЕНКО на вопросы подсудимого] ГЛУЗМАНА: Писали обычно, что именно есть в чемодане, а когда было большое поступление, тогда не успевали писать. Чтобы вели борьбу с этим, я не помню.
Свид[етель] ЕВТУШЕНКО на вопросы подсудимого] ВИНОКУРОВА: Случалось, что заключённые заявляли о пропаже вещей при их переводе, но всё это было о мелочах.
В 17 час. объявлен перерыв до 19 ч. 30 мин.
В 19 ч. 30 мин. судзаседание продолжается.
Секретарь доложил, что доставлены затребованные документы:
1. Справка об осуждённой Бронштейн.
2. Директива о мероприятиях по жёнам осуждённых.
3. Копия акта о смерти заключённого Скрыпника.
4. Справки 1 спецотдела УНКВД о заключённых Крук, Терпиловском, Ткачу-ке, Пастушенко, Клигштейн, Затер. Джуринском.
5. Дело по обвинению Ткачука.
6. Дело по обвинению Джуринского.
7. Материалы из личного дела подсудимого] Глузмана.
8. Справка о невозможности представить характеристику на подсудимого] Тимошенко.
9. Выписки из личного дела подсудимого] Игнатенко.
10. Характеристика на подсудимого] Игнатенко.
11. Копия приказа о поощрении подсудимого] Гирича.
12. Партийная и служебная] характеристика на подсудимого] Кондрацкого.
13. Служебная характеристика на подсудимого] Соснова.
Трибунал ознакамливается с представленными документами.
Совещаясь на месте, ВТ ОПРЕДЕЛИЛ:
Материалы, относящиеся к существу дела, огласить, а материалы, характеризующие подсудимых, огласить при окончании судебного] следствия.
Представленные документы председательствующим оглашены.
Совещаясь на месте, ВТ ОПРЕДЕЛИЛ:
Представленные в суд[ебное] заседание справки об осуждённых Бронштейн, копию акта о смерти заключенного] Скрыпника, справки 1-го спецотдела о делах Крука, Загера и др. приобщить к делу.
Следственные дела о Ткачуке и Джуринском по окончании судзаседания вернуть в Облуправление НКВД.
По распоряжению председательствующего подсудимый] ВИНОКУРОВ и свидетели Малорацкий, Шемпер, Бойченко, Евтушенко, Ротенберг, Малахов, Гненная, Выговский и Мордушенко удалены из залы суда.
Вызван[ный] свид[етель] АГАПОВ Василий Фёдорович, 1911 г. [рождения], из крестьян-батраков, колхозник, канд[идат в члены] ВКП(б), ст[арший] техник связи УНКВД, не судим, показал:
Когда было следствие, меня допрашивали о Гришине.
Было такое дело. Когда происходила операция над 11 осуждёнными, бежавшими из тюрьмы, у меня потребовали паяльную лампу. Я лампу принёс, и у меня потребовали разжечь её. Она была неисправна, я не мог её разжечь, и меня оттуда выгнали.
Ещё я знаю, что осуждённых били палками, женщин раздевали.
Свид[етель] АГАПОВ на вопросы суда:
Паяльную лампу у меня потребовал Лебедев. Я её принёс туда, где операцию производили, и потом меня оттуда отправили. Когда привели 11 человек для расстрела, я их не видел, но я знал, что их повели.
Кто там присутствовал, не знаю, я помню, с Лебедевым говорил и по его распоряжению и принёс лампу. Для чего нужна была паяльная лампа, не знаю.
Председательствующий оглашает показания свид[етеля] Агапова на л. д. 221 т. 3.
Свид[етель] АГАПОВ на вопросы суда: Да, я так и понял, что лампа была взята для использования при операции. Об этом мне, кажется, Кондрацкий говорил. Он был при этом.
Подсуд[имый] КОНДРАЦКИЙ на вопросы суда: Я имел задание и не заходил в ту комнату, а при погрузке я увидел ожоги на трупах и решил, что их бумагой обжигали, т. к. ожоги были очень незначительные только на лицах.
Свид[етель] АГАПОВ на вопросы суда: Я не говорил и не могу сказать, что людей прижигали лампой, потому что, если я её не разжёг, то и Лебедев мою лампу тоже не мог зажечь.
О паяльной лампе впервые зашёл разговор у следователя. До следователя, я не помню, говорил ли я кому-нибудь об этом. Игнатенко видел, что лампу взяли.
Подсуд[имый] ИГНАТЕНКО на вопросы суда: Я по распоряжению Лебедева искал Агапова, а потом увидел его, выходящего оттуда. Он мне сказал, что его вызвали, чтобы он дал паяльную лампу.
Свид[етель] АГАПОВ на вопросы суда: Женщин раздевали перед расстрелом. Я это сам видел. Зачем это делали, не знаю, скорее всего, для того, чтобы поиздеваться над ними. При этом были Гришин, Лебедев. Присутствовали ли Лукьянов и Якушев, не скажу, не видел.
К голым женщинам подходили, но представлял ли кто-либо из себя врача, не знаю.
В комнату при расстреле 1 1 беглецов, я видел, вошли Гришин, Лебедев и Якушев. Кто ещё вошёл туда, я не видел.
Палки вот почему применяли. Если кто-либо начинал поднимать шум. его палкой ударяли, чтоб он замолчал.
Гришин и Якушев тоже били палками осуждённых.
Кто изображал врача при раздевании женщин, я говорил на следствии, -Люльков. При мне Соснов из себя не изображал врача.
Пальто и сапоги я брал, а по распоряжению особоуполномоченного всё сдал потом.
Обстановку, которая у меня есть, я приобрёл за шесть месяцев.
Свид[етель] АГАПОВ на вопросы подсудимого] ГРИШИНА-ШЕНКМАНА: Паяльную лампу Лебедев брал в этот же день, когда 11 беглецов расстреливали, незадолго перед расстрелом.
До этого Лебедев никогда не брал у меня инструмент и не чинил вентилятор.
Подсуд[имый] ГРИШИН-ШЕНКМАН поясняет: В показаниях Агапова и Игнатенко - большие разногласия, ведь до привода людей мы там никогда не бывали.
Свид[етель] ПАНШИН на вопросы суда: Когда вели вниз этих 11 человек, шли за ними Гришин, Якушев и Лебедев. Игнатенко их проводил и вернулся.
Чтобы Лебедев занимался ремонтом в гараже, я никогда не видел.
Вентилятор устанавливал Агапов.
Подсуд[имый] ТИМОШЕНКО на вопросы суда: Лебедев не занимался ремонтом механизмов.
Свид[етель] АГАПОВ на вопросы подсудимого] ГРИШИНА-ШЕНКМАНА: Лампу я разжигал в коридоре возле комнаты. Когда меня Лебедев отправил, я лампу оставил в коридоре, а утром я её в гараже нашёл.
Подсуд[имый] ТИМОШЕНКО на вопросы подсудимого] ГРИШИНА-ШЕНКМАНА: После расстрела 11 бежавших, я туда зашёл для исполнения приговора над остальными и паяльной лампы не видел.
Подсуд[имый] КОИДРАЦКИЙ на вопросы подсудимого] ГРИШИНА-ШЕНКМАНА: Я сразу вошёл в комнату, но лампы там не видел.
Свид[етель] ПАНШИН на вопросы подсудимого] ГРИШИНА-ШЕНКМАНА: Лампу я обнаружил в гараже утром следующего дня, а как она туда попала, не знаю. Трупы я потом видел, бумагой так одежду не обожжёшь. Вся одежда была сожжена или лампой, или бензином их облили.
Вызван[ный] свид[етель] СТРУГАЧЁВ Аркадий Абрамович, 1901 г. [рождения]. рабочий. чл[ен] партии с 1932 г., начальник отдела связи области, не судим. показал:
До формирования области, при исполнении приговоров приводили по одному человеку, а в дальнейшем по 10-11 чел. приводили для расстрела, а затем приводили и по 150 чел., усаживали их на пол. и на глазах у многих исполнялись приговора. Люди шли конвейером, один за другим, и слышали выстрелы.
Я работал на этих операциях недолго, т. к. меня раньше Якушев и Гришин выживали потому, что приехал секретарь Гришина Семенов, его хотели на моё место назначить, а меня отправили в Киев, но меня оттуда вернули. Вернули ещё при Якушеве.
При мне пользовались лишь огнестрельным оружием для исполнения приговоров, но при охране сидевших в гараже в руки брали дубинки - «внушиловки», и если кто-либо из осуждённых поднимался, его ударяли. Пользовались дубинками для предотвращения эксцессов.
Женщин догола раздевали. Делали это, по-моему, из-за садизма. Перед их раздеванием докладывали об этом Якушеву.
Подсуд[имый] ГРИШИН-ШЕНКМАН поясняет: Стругачёв был откомандирован из-за развала своей работы. Он побыл в Киеве, через 2 недели его товарищ Северин вернул его сюда.
Показания его ложны. Он сам руководил операцией дней 20. Я при приезде стоял возле него ежедневно, когда он проверял списки. Что я в это время мог делать?
Св[ндетель] СТРУГАЧЁВ на вопросы подсуд[имого] ГРИШИНА-ШЕНКМА-НА: При мне по одному человеку расстреливали, а не группами.
Подс[удимый] ГРИШИН-ШЕНКМАН поясняет: При массовых операциях он там не бывал совершенно.
Подсуд[имый] ТИМОШЕНКО на вопросы суда: При массовых операциях Стругачёв был. работал внизу и при отправке машин, он ездил со мной сзади на легковой машине для проверки.
Свид[етель] СТРУГАЧЁВ на вопросы подсуд[имого] ГРИШИНА-ШЕНКМА-НА: При Вяткине я в расстрелах не участвовал.
Свид[етель] СТРУГАЧЁВ на вопросы подсуд[имого] КОНДРАЦКОГО: Я работал до декабря [1937 г.] и нарушений никаких за Кондрацким не замечал.
Свид[етель] СТРУГАЧЁВ на вопросы подсуд[имого] ТИМОШЕНКО: При приведении в исполнение приговоров, я не могу сказать, имел ли Тимошенко время заниматься избиением осуждённых.
Св[идетель] СТРУГАЧЁВ на вопросы суда: Когда обнаружили, тогда стали говорить, что Игнатенко вырывал зубы, а раньше я этого не слышал и, имел ли Гришин причастность к этому, не знаю.
Св[идетель] СТРУГАЧЁВ на вопросы подсудимого] ГЛУЗМАНА: Материально Глузман здесь жил лучше, чем в Умани. Получал он 1200 руб., питался в столовой руководства.
Св[идетель] СТРУГАЧЁВ на вопросы подсудимого] СОСНОВА: Я говорил, что перед расстрелом женщин Лебедев всегда звонил по телефону Якушеву и сообщал ему, что они приведены.
Последними всегда женщин расстреливали. При мне Соснов не называл себя врачом при раздевании женщин.
Соснов выполнял самую черновую работу.
Подсуд[имый] СОСНОВ на вопросы суда: Врачом называли меня из-за расчистки мною сточной трубы от нечистот, от чего я всегда был весь в крови, т. к. приходилось руками это делать.
Вызван[ный] свидетель! ВАСИЛЬЕВ Георгий Николаевич, 1901 г. [рождения], сл[ужащий], из Ленинграда, чл[ен] партии с 1938 г., не судим, личных счетов с подсудимыми нет, показал:
В октябре 1937 г. Гришин приехал в Коростень проводить совещание по оп[еративным] вопросам, в том числе и о жёнах осуждённых. Гришин дал указание. кого арестовывать, и дал чрезвычайно жёсткие сроки.
Подсуд[имый] ГРИШИЩ-ШЕНКМАН! поясняет: В октябре 1937 г. я работал в Одесском облуправлении, а не здесь. Совещание было в январе 1938 г. Установок о жёнах осуждённых я никаких давать не мог, т. к. Якушев издал большую директиву по этим вопросам.
Свид[етель] ВАСИЛЬЕВ на вопросы подсудимого] ГРИШИНА-ШЕНКМАНА: Директивы письменные были, это верно.
По ходатайству подсудимого] Гришина-Шенкмана пред[седательствую]щий оглаш[ает] показания свидетеля] Васильева нал. д. 255 т. 3.
Свид[етель] ВАСИЛЬЕВ на вопросы суда: Это описка. Я говорил об октябре 1937 г. На предварительном следствии была просто описка, что указан 1938 г. На совещании были и многие другие начальники райотделов НКВД, но кто именно, не помню.
Подсуд[имый] ГРИШИН-ШЕНКМАН на вопросы суда: В январе [1938 г.] я был. совещание провёл, но по женщинам операция уже была проведена к тому времени.
Свид[етель] ВАСИЛЬЕВ на вопросы суда: Гришин на совещании говорил, что нужно репрессировать жён троцкистов, шпионов и т. д. и квалифицировать по ст. 54-12 их действия.
Подсуд[имый] ГРИШИН-ШЕНКМАН поясняет: Когда я приехал, операция по жёнам уже была закончена. Я мог только поторопить, чтобы остатки доделывали.
Свид[етель] ВАСИЛЬЕВ на вопросы подсудимого] ГРИШИНА-ШЕНКМАНА: Сроки, данные Гришиным на операцию по жёнам, я считал вредительскими, т. к. они были очень жёстки. Сущность всех остальных установок вообще по этому вопросу я не считал вредными.
Речь шла о жёнах осуждённых, но на местах у нас сведений не было, кто осуждён, и поэтому мы не знали, кого репрессировать. Жён не осуждённых мы не репрессировали, но пока собрали справки, а на местах справок не было, прошло много времени.
Вызван[ный] свид[етель] РАДИОНОВ Николай Семёнович, 1907 г. [рождения], из кустарей, рабочий, в УГБ с 1933 г., чл[ен] партии с 1938 г., не судим, личных счетов с подсудимыми нет, показал:
О Гришине я ничего не знаю. Я знаю только то, что распоряжение о репрессировании жён осуждённых было, и мы его выполнили.
Я не уверен, что эта директива была издана Гришиным, возможно, и Якушев её писал.
Свид[етель] Малахов вызван в зал[83] суда.
Свид[етель] РАДИОНОВ на вопросы подсудимого] ГРИШИНА-ШЕНКМАНА: Гришин приезжал в Емильчино, когда я там работал. Было тогда очень грязно, машина застряла, и в каком месяце это было, я не помню.
На совещании в Коростене я не был.
Подсуд[имый] ГЛУЗМАН на вопросы суда: В тюрьме я нахожусь всё время в камере № 13 корпуса № 2. В камере человек 24, я со всеми заключёнными в одинаковых отношениях.
В камере я ни с кем о Якире не говорил. Меня вызвали в 3-й отдел, предупредили, что к нам подсаживают перебежчика из Польши и просили его разработать. Их двое перебежчиков было. Это мне поручил Кащук.
Свид[етель] МАЛАХОВ на вопросы суда: Глузман вначале такого задания не имел. Потом он потребовал вызова, я его вызвал, и он сказал, что там есть один подсаженный, и дал на него материал.
Подсуд[имый] ГЛУЗМАН на вопросы суда: Я просил разрешения подать заявление в КПК, а Малахов вызвал меня к себе и сразу спросил, как ведёт себя вчерашний шпион.
Совещаясь на месте, ВТ выносит определение: Имея в виду, что в Трибунал поступил материал о Глузмане, совершенно непроверенный, ВТ ОПРЕДЕЛИЛ:
Материал о Глузмане, присланный начальником тюремного отдела У НКВД Малаховым при отношении № 1080151 от 1.7.[19]39 г., направить нач[альнику] Облуправления НКВД для проверки и обращения одновременно внимания на недопустимость присылки подобных материалов в суд[ебное] заседание без проверки.
Также учитывая, что в своих показаниях подсудимый] Гришин-Шенкман ссылается на работника УНКВД Стукановского, ВТ ОПРЕДЕЛИЛ:
Стукановского вызвать в суд[ебное] заседание в качестве свидетеля.
После 5-минУтного] перерыва судебное] заседание продолжается.
Секретарь доложил, что свидетель] Стукановский прибыл и находится в свидетельской комнате.
Вызван[ный] свид[етель] СТУКАНОВСКИЙ Адольф Павлович, 1903 г. [рождения], отец был служителем религиозного культа (попом), сам служит с 1922 г. в органах НКВД, член партии с 1925 г., не судим, после предупреждения об ответственности за дачу ложных показаний, показал:
В конце 1937 г. или начале 1938 г. я по поручению Лукьянова выехал в Коростень, проверить заявление Ткачука. Я обратился к начальнику РО Хименко, поговорил с ним и стал допрашивать свидетелей - работников «Заготскот», сослуживцев Ткачука, человек 8-9, которые его изобличали. Тогда я вызвал несколько из них для очной ставки с Ткачуком и в Житомире очную ставку произвёл. Создал я экспертизу и все материалы я передал или Лукьянову, или Леснову. В дальнейшем мне неизвестно, что было сделано.
Свид[етель] СТУКАНОВСКИЙ на вопросы под[судимого] ГРИШИНА-ШЕНК-МАНА: Меня по делу Гришина не допрашивали.
Дело Ткачука было ли на ВК или на особом совещании, не помню. Повторяю, этого я не помню.
Я ездил для дополнительной проверки в Коростень один раз.
Свид[етель] СТУКАНОВСКИЙ на вопросы суда: Я ездил один раз, Гришин меня не посылал, а послал меня Лукьянов.
Подсуд[имый] ГРИШИН-ШЕНКМАН поясняет: Сначала я его послал в феврале [1938 г.], он вернулся и ничего не сделал. Тогда я его вторично послал, он поехал и вернулся уже не при мне.
Свид[етель] СТУКАНОВСКИЙ на вопросы суда: Этого не было.
Пред[седательствую]щий оглашает из представленного дела Ткачука постановления о продлении срока следствия по делу, датированные] 25 января и 25 февраля 1938 г. и подписанные б[ывшим] заместителем] нач[альника] У НКВД подсудимым] Гришиным-Шенкманом.
Свид[етель] СТУКАНОВСКИЙ на вопросы суда: Может быть, Гришин Лукьянову давал задание, а тот передал мне. Мне Гришин лично не давал распоряжения выехать.
Не помню, или Ткачук, или другой обвиняемый, говорил, что Малука, который вёл следствие о Ткачуке, является сыном кулака. Я по данному вопросу подал рапорт Леснову, а расследования никакого не производил.
Ткачук о Малуке только говорил, что Малука - сын кулака, и то я не помню, он мне это говорил или другой заключённый.
Расследование о Малуке я не производил.
Не помню, Ткачук или кто другой, но мне говорили, что Малука допускает незаконные методы при допросе.
На мой рапорт Леснов при мне написал резолюцию в «ОК», и рапорт был сдан в Отдел кадров.
Св[идетель] СТУКАНОВСКИЙ на вопросы подсудимого] ГРИШИНА-ШЕНКМАНА: Ткачука арестовали в Коростене. Вёл дело Малука, а где он его допрашивал, не знаю.
Св[идетель] СТУКАНОВСКИЙ на вопросы суда: Гришин со мной не беседовал о заявлениях Ткачука.
По ходатайству подсудимого] Гришина-Шенкмана оглаш[аются] показания Леснова на л. д. 243 т. 3.
Св[идетель] СТУКАНОВСКИЙ на вопросы суда: Я утверждаю, что Гришин меня в Коростень не посылал.
Св[идетель] ЛУКЬЯНОВ на вопросы суда: Все дело Ткачука я дал Стуканов-скому по заданию Гришина. Извините. Сначала он вызвал Леснова с делом, тот пришёл ко мне и сказал, что Гришин велел выехать кому-либо для проверки. Я послал Стукановского, но, возможно, что Гришин и вызывал Стукановского.
Подсуд[имый] ГРИШИН-ШЕНКМАН поясняет: У меня было заявление Ткачука, и я получил справку, что Ткачук здесь, дело было раньше в Москве и к тому времени тоже было у нас. Я вызвал Леснова, он мне дал дело. Просмотрев, я ему велел послать Стукановского и предварительно прислать его ко мне. Стуканов-скому я сказал, чтоб он был осторожен и серьёзно отнёсся к расследованию, т. к. Ткачук пишет заявление о следователе Малуке, что тот покрывает кого-то из его сослуживцев, с которым у него были личные счёты.
Св[идетель] СТУКАНОВСКИЙ на вопросы суда: Я не помню этого. Мой рапорт должен быть в деле Малуки.
Секретарь доложил, что представлены следующие документы:
1. Справка Финотдела о поступлении 90 руб. золотом от заключённого Симона.
2. Справка о нерозыске заявления Ткачука.
3. Выписка из акта от 29.12.[19]38 г. о недостаче денег по внутренней тюрьме по УНКВД.
4. Дело н[ачапьни]ка Барановского РОМ Шутя. По заявлению нач[альника] 1 [-го] спецотдела, другого дела по Барановскому РО НКВД не было.
5. Папка с кассовыми документами тюрьмы.
6. Личное дело Малуки.
Подс[удимый] ГРИШИН-ШЕНКМАН на вопросы суда: Я просил о деле н[ачальни]ка Барановского РО НКВД, а не РОМ.
Совещаясь на месте, ВТ ОПРЕДЕЛИЛ: Дело о н[ачальни]ке Барановского РОМ Шуть вернуть Облуправлению НКВД.
Председательствую]щий оглаш[ает] справку с рапортом начальника] отделения 3[-го] отдела Стукановского (из личного дела Малуки), который доносил о заявлении Ткачука о Малуке, приложена справка о том, что в тюрьме имеются 3 заключённых Пинчук, т. к. один из них тоже подавал заявление о Малуке.
Св[идетель] СТУКАНОВСКИЙ на вопросы суда: Оглашённый вами рапорт написан мною. Рапорт о Бондаре и Малуке написан мною со слов допрашиваемого Ткачука.
Пред[седательствую]щий оглашает объяснение Малуки по заявлению Ткачука, в котором он подтверждает наличие брата, жившего в Куйбышевском р-не, наличие родственника - служителя религиозного культа, но пишет, что брата он потерял из виду и не знает, находится ли он за границей, как писали Пинчук и Ткачу к, или нет.
Св[идетель] СТУКАНОВСКИИ на вопросы суда: Мне заявление Ткачука не было передано. Это Ткачук мне при допросе заявил, и я об этом и написал рапорт.
На избиение Малукой Ткачук не жаловался. Ткачук свою вину отрицал. Был он членом партии с 1920 или 1919 г.
Комиссия, проводившая осмотр свинарника и давшая заключение по делу Ткачука, признала свинарник построенным вредительски.
Пред[седательствую]щий огласил из дела Ткачука акт от 4.7.[19]37 г. о вредительской стройке свинарника Ткачуком.
Подсуд[имый] ГРИШИН-ШЕНКМАН поясняет: Стукановский привёз акт от 4.7.[1937 г.], который вы прочли, это смехотворный акт. Об этом акте я со Сту-кановским и говорил, и потому он вторично поехал в Коростень.
Подсуд[имый] ГЛУЗМАН поясняет: Я говорил, кажется, в своих объяснениях, что Скрыпник после первого ареста рассказывал мне о данных, компрометирующих Малуку. Это те же данные, которые говорил Ткачук Стукановскому и которые вы сейчас прочли из рапорта Стукановского.
В рапорте Стукановского идёт ещё речь о Бондаре, который был начальником Коростенского райбюро ИТР. Материалы о Бондаре проверили и его тогда уволили.
Совещаясь на месте, ВТ выносит определение: В связи с заявлением подсуд[имого] Гришина-Шенкмана и показаниями св[идетеля] Стукановского о деле Ткачука, которое расследовалось сотрудником 4[-го] отдела У НКВД Малу-ка, ВТ ОПРЕДЕЛИЛ:
Для приобщения к материалу, выделенному из дела в отношении привлечённого к ответственности Лукьянова, изъять из личного дела Малуки справку с рапортом Стукановского, заявление Ткачука копии письма заключен[ного] Пинчука (б[ывшего] секретаря Олевского РПК) о Малуке, объяснение и дополнение к объяснению Малуки по поводу заявления Пинчука а также копию справки на Малуку, подписанную Коротченко и Лукьяновым.
Личное дело Малуки вернуть в УНКВД.
Также, ознакомившись с остальными материалами, представленными Трибуналу, ВТ ОПРЕДЕЛИЛ:
Приобщить к делу следующие документы:
1. Справку о сдаче в Финотдел 90 руб. золотом.
2. Материалы, характеризующие подсудимых, за исключением отрицательной характеристики на подсудимого] Игнатенко, которую необходимо проверить путём допроса подписавшего её свидетеля] Малахова.
3. Выписку из акта о недостаче по внутренней] тюрьме УНКВД приобщить к делу после допроса по вопросу о недостаче свид[етеля] Баранского, какового вызвать в суд[ебное] заседание для допроса.
4. Справку о нерозыске заявления Ткачука также приобщить к делу.
Подсуд[имый1 СОСНОВ на вопросы подсудимого] КОНДРАЦКОГО: Когда я вырвал зубы, Кондрацкий был на исполнении приговоров, но видел ли он, как я рву зубы, не знаю.
Подсуд[имый] ГРИШИН-ШЕНКМАН на вопросы подсудимого] КОНДРАЦКОГО: Кондрацкий всегда при операциях занимался тем, что сидел в отдельной комнате, внушал осуждённым к расстрелу, что он приехал отбирать осуждённых на работу, опрашивал осуждённых, кто хочет с ним ехать и т. д., чтобы спокойнее можно было исполнять приговора, а от него уже брали осуждённых и под видом погрузки в машины заводили их в гараж. Ни оружия, ни палки у Кондрацкого при этом не бывало.
Подсуд[имый] ГЛУЗМАН на вопросы подсудимого] КОНДРАЦКОГО: Возможно. что я на очной ставке с Кондрацким спросил, видел ли он, что меня били при допросе, но точно не помню.
Подсуд[имый] КОНДРАЦКИЙ поясняет: Я считаю, что он меня оговаривает с актом на мёртвого, потому что я не сказал, что видел, как его били.
Подсудимый] ТИМОШЕНКО на вопросы подсудимого] КОНДРАЦКОГО: Я повторяю, что когда мы привезли труп в тюрьму, не помню, был ли Кондрацкий, а помню, как сказал кто-то: «Лёня, бери», а у нас нет другого Лени, поэтому я и считаю, что с нами был Кондрацкий.
В 24 ч. объявлен перерыв до 10 ч. 3 июля 1939 г.
3 июля 1939 г. в 10 ч. утра суд[ебное] заседание объявлено продолжающимся.
Пред[седательствую]щий оглашает определение:
Обсудив ходатайства подсудимых: Гришина - о затребовании справок по делам, на которые имеются ссылки в показаниях свидетеля] Мартынюка; о затребовании справки об агенте «Фотеско» и друг.; Игнатенко и Глузмана - о вызове ряда свидетелей, а также и остальные ходатайства подсудимых, заявленные ими в ходе суд[ебного] следствия, и учитывая, что обстоятельства, в подтверждение коих подсудимые просят затребовать ряд документов или вызвать свидетелей, освещены в суд[ебном] следствии с достаточной полнотой, ВТ ОПРЕДЕЛИЛ:
Ходатайство подсудимых отклонить.
Также учитывая достаточную полноту исследования дела, от дальнейшего допроса свидетелей отказаться, и свидетелей освободить за исключением:
1. Баранского - для проверки вопроса о недостаче во внутренней тюрьме,
2. Гненной - для расшифровки записей в тетради осмотра больных,
3. Ротенберга - для проверки затребованных денежных документов из тюрьмы и
4. Малахова - для проверки отрицательной характеристики, представленной на подсуд[имого] Игнатенко.
Председательствую]щий спрашивает подсудимых, имеются ли у них дополнения к следствию.
Подсуд[имый] ГРИШИН-ШЕНКМАН поясняет: По Днепропетровску, Одессе, всюду, где я работал, я вынужден был перечислять на следствии ряд ложных фактов, которые не имели места. Поэтому я просил бы мне верить, что то, что я здесь на суде говорил, это правда.
Я писал в своих вымышленных показаниях, что не оказывал помощи Райотделению и проводил время праздно. Я прошу учесть, что есть дела, подтверждающие, что я и тогда работал.
Я хочу дополнить об операции по жёнам репрессированных. Ни Васильев, ни Радионов, так и не сказали, в чем было вредительство. Хочу сказать, что районы давали списки нам. Здесь их в 8-м отделе проверяли и только потом жён арестовывали.
Я хочу привести и следующее. На совещании в Киеве, когда был Успенский, меня же ругали за то, что на жён мы не даём материалов об их личной к-p деятельности, как будто мы не арестовывали бы их самостоятельно, если бы такие материалы были.
Я прошу сличить мои показания, написанные от руки карандашом, и другие, последующие, чтобы видно было, что показания варьировались на разные лады под соответствующим внушением. Я прошу эти показания сличить, потому что, как то, что относится к вербовке меня Леплевским, так и то, что относится к вербовке меня Гришиным, - явный бред.
Из подсудимых по моему делу лишь Игнатенко сказал, что я знал и даже дал указания рвать зубы. Я хочу сказать по этому поводу, что я изредка бывал при погрузке и не мог видеть, как рвут зубы.
Подсуд[имый] ИГНАТЕНКО на вопросы суда: Я отдыхал на лестнице, а Костенко что-то делал. Забежал Гришин, спросил, где Лебедев, там как раз лежали ещё трупы, из ртов блестели зубы, и Гришин сказал: «Смотрите, не следовало бы закапывать их с золотом». После этого Кондрацкий видел, как Костенко рвал зубы и смеялся.
Подсуд[имый] КОНДРАЦКИЙ на вопросы суда: При мне ни Костенко, ни Соснов, ни Игнатенко не рвали зубы.
Подсуд[имый] CQCHOB на вопросы суда: Я сам вырвал 4 зуба, чтоб Игнатенко рвал зубы, я не видел, т. к. я всегда грузил трупы в машину.
Подсуд[имый] ИГНАТЕНКО на вопросы суда: Если бы я рвал зубы, я так и сказал бы. Я здесь живу с 1931 г. Получал приличную зарплату, а у меня ничего ценного нет.
Подсуд[имый] ГРИШИН-ШЕНКМАН поясняет: Я понимаю так, что важно, дал ли я или не дал повод рвать зубы. Я понимаю Игнатенко, у него положение тяжёлое, но я считаю, что история с зубами вообще представлена неверно. В этой части я прошу суд учесть показания Выговского об убийстве ломом 36 чел. Я считаю, что при этом убийстве и были не вырваны, а выбиты эти зубы.
Подсуд[имый] ТИМОШЕНКО на вопросы подсудимого] ГРИШ И НА-ШЕНКМАНА: При мне ни разу Гришин не говорил, чтобы рвали зубы. Видел ли он, как рвут зубы, я не могу сказать.
Подсуд[имый] ГИРИЧ на вопросы подсудимого] ГРИШИНА-ШЕНКМАНА: Во время операции я Гришина не видел. При ремонте мною машины я не видел, как рвут зубы, а у меня Паншин хотел взять клещи и сказал, что они нужны для вырывания зубов Игнатенко и Соснову.
Подсуд[имый] ИГНАТЕНКО на вопросы подсудимого] ГРИШИНА-ШЕНКМАНА: Зубы я у себя дома обнаружил в кармане ещё весной 1938 г., при Гришине и Якушеве. Обнаружили их у меня при обыске осенью 1938 г. при моем аресте. Это так было. Я тогда зубы выпавшие собрал в бумажку и хотел их потом сдать, но меня вызвали, и я о них забыл.
Подсуд[имый] ТИМОШЕНКО на вопросы суда: Я утверждаю, что я на Игнатенко кричал: «Скорее!», т. к. он рвал зубы и задерживал отправку. О том, что у него нашли зубы, я при моем аресте даже не знал. А первые показания дал, кажется. в феврале 1939 г.
Председательствующий удостоверяет, что первый протокол допроса подсуд[имого] Тимошенко датирован 10.2.[19]39 г. л. д. 710 т. 2 - по вопросу о мародёрстве.
ПодсудГимый] ГРИШИН-ШЕНКМАН поясняет: Я хочу сказать, что Игнатенко явно врёт. Если ему зубы подбросили, то как же они оказались в его платке?
Подсуд[имый] ИГНАТЕНКО на вопросы суда: Зубы были не в моем платке. У меня вообще грязных много платков было, т. к. я не был женат, стирать некому было, и я всё покупал и покупал новые платки, я грязные складывал.
Подсуд[имый] ГРИШИН-ШЕНКМАН поясняет: Здесь, в области, я проводил 2 совещания, на которых предупреждал, что за малейшее самоуправство и рукоприкладство буду предавать суду. Это я говорю потому, что по показаниям Глузмана я будто бы ездил в тюрьму из-за «избиений» и ничего не сделал.
Подсуд[имый] ГЛУЗМАН на вопросы подсудимого] ГРИШИНА-ШЕНКМАНА: О приезде Гришина в тюрьму никто из свидетелей не подтвердил, но я это утверждаю.
Подсуд[имый] ГРИШИН-ШЕНКМАН поясняет: Я утверждаю, что я не знал этих врачей тюрьмы, как и они меня не знают, что они сами заявили.
Я прошу учесть обстоятельства со старухой Бронштейн. Перед её расстрелом она была приведена ко мне, часа 2 я говорил с ней, но она не сказала, где золото, тогда я передал её Иванову, и он её продолжал допрашивать. О том, что её бьют, я не представлял себе. Мне позвонил Лебедев и сказал, что он ей объявил о приговоре и предложил ей рассказать, где золото, она и рассказала. Я предложил поехать и золото забрать. Потом он мне звонит, что едет вторично, т. к. первый раз неправильно было указано место. Когда он туда поехал вторично, мне и Якушеву прислали машину посмотреть, как был устроен тайник, в котором было упрятано золото. Как Лебедев получил признание о золоте, я у него не спросил, но понимал, что, вероятно, он бил старуху.
Подсуд[имый] ГРИШИН-ШЕНКМАН на вопросы суда: О случае принуждения инвалида к сожительству с мёртвой я ничего не знал.
Подсуд[имый] ТИМОШЕНКО на вопросы суда: Гришина при этом не было.
Председательствующий оглашает показания подсудимого] Тимошенко на л. д. 710 т. 2.
Подсуд[имый! ТИМОШЕНКО на вопросы суда: Неправильно, инвалида привели последним, Лебедев сказал: «Лезь», и только он полез, я выстрелил, или кто-то другой выстрелил. Трупов в то время было много, и сказали инвалиду: «Лезь», потому что негде было поместить его.
Подсуд[имый] COCHQB поясняет: Тогда спросили инвалида об имени и отчестве, а он не сказал, и его увели. После всех, уже после женщин, его опять привели. В это время Игнатенко спал на лестнице. Тимошенко завёл инвалида. Лебедев ему сказал: «Имей сношение с этой женщиной и пойдёшь домой», старик начал исполнять приказание, и тогда его пристрелили, при этом был и Гришин.
Подсуд[имый] ТИМОШЕНКО на вопросы суда: Я и следователю говорил, что начальства при этом много было, а был ли и Гришин, не помню.
Подсуд[имый] ГРИШИН-ШЕНКМАН поясняет: Я утверждаю, что при этом я не был.
Подсуд[имый] ТИМОШЕНКО заявил, что не имеет дополнений к суд[еб-ному] следствию.
Подсуд[имый] ИГНАТЕНКО поясняет: Плохая характеристика мне дана вот почему. Я так работал, что не мог дома спать и спал здесь, но не тогда, когда нужно было работать.
При назначении меня начальником тюрьмы я отказывался, потому что всё время я работал на операциях, и не хватало совершенно времени на что-либо другое. Подчинён я был коменданту, и случалось, что часто без меня комендант снимал с дежурства в тюрьме людей, не давая смены.
Подсуд[имый] ЛЕВЧЕНКО на вопросы суда: Бывало, что меня брали с дежурства и давали смены вместо меня, а один раз пришёл Люльков и снял меня с дежурства без смены.
Подсуд[имый] ИГНАТЕНКО поясняет: По вопросу о недостаче я прошу допросить Баранского, я на себя ни одного гроша из денег заключённых не тратил. Деньги сначала были у Побережного, а Гненная вела им учёт.
В части запрещения мною перевязки больному, о чём говорила Гненная. это я вынужден был сделать, т. к. начиналась операция в гараже, и срочно нужно было её удалить.
Подсуд[имый] ГЛУЗМАН поясняет: Я прошу затребовать протокол о Шем-пере из тюрьмы, но если этот вопрос ясен, я не настаиваю.
Шемпер подтвердил, что была очная ставка с ним.
Хочу пояснить о купленных в воинской части вещах. Куплены они были нс для меня лично, а для всего коллектива.
Подсуд[имый] ГРИШИН-ШЕНКМАН на вопросы под[судимого] ГЛУЗМА-НА: О покупке тюрьмой вещей с расстрелянных я знал, но не со слов Глузмана. а из отношения Леплевского, разрешающего продать вещи и деньги использовать на ремонт.
Подсуд[имый] ТИМОШЕНКО на вопросы подсудимого] ГЛУЗМАНА: Мне неизвестно, чтобы Глузман извлекал корысть из покупки вещей у нас в УНКВД.
Подсуд[имый] ГЛУЗМАН поясняет: Я прошу обратить внимание на то, что, по показаниям Бойченко, меня из ВКП(б) исключили как врага народа, а Голубев это отрицал.
Подсуд[имый] ГИРИЧ поясняет: Я хочу следствие дополнить тем, что за 3 раза, которые я участвовал в операциях, я только 2 раза брал вещи. Но неужели я мог бы за два раза привезти столько, что даже в Новограде не хватало места для продажи, и я послал вещи в Проскуров?
Я бы хотел, чтобы допросили сотрудников из Новограда, они, конечно, сказали бы, что никакого дома я не строил.
Подсуд[имый] ЛЕВЧЕНКО дополнений к судследствию не имеет.
Подсуд[имый] КОНДРАЦКИЙ поясняет: Я прошу обратить внимание на то, что Лейфман, по-сути, участия в бригаде не принимал, кроме 1 случая.
Если есть возможность, я бы просил допросить мил[ицио]нера Игнатюк и б[ывшего] дежурного Лейбензона[84], которые знают, кто возил мёртвого в тюрьму и требовал акт о сдаче его живым.
Кроме того, можно установить, кто вёл следствие на этого убитого, и его допросить об этом, возил я этого человека в тюрьму или нет.
По ходатайству подсуд[имого] Кондрацкого оглашён протокол очной ставки его с Глузманом на л. д. 625[85].
Подсуд[имый] ТИМОШЕНКО на вопросы подсудимого] КОНДРАЦКОГО: До прибытия Якушева никто никакого барахла не брал.
Подсуд[имый] КОНДРАЦКИЙ поясняет: Жена моя не ездила с Глузманом, но если ему и поверить, то при Шатове никто ничего не брал, и не могла она поэтому ездить для продажи вещей.
Выз[ванный] свидетель! БАРАНСКИЙ Николай Петрович, 1912 г. [рождения], из рабочих, сам рабочий, в органах НКВД с 1937 г., в настоящее время -врио нач[альника] внутренней тюрьмы, не судим, член КСМ, после предупреждения пред[седательствую]щим об ответственности за ложные показания, на вопросы суда показал:
Акт от 29.12.[19]38 г. о проверке денег по внутренней тюрьме я подписывал. При ревизии тюрьмы я присутствовал. Проверяли в комендатуре квитанции о сдаче денег в тюрьму и по ним установили всю сумму недостачи. Деньги хранились у Игнатенко, в кассе. После Игнатенко было несколько случаев, вернее 2 случая, когда освобождённые предъявили квитанции и по ним требовали 100 рублей.
Установила ревизия недостачу по корешкам квитанций о принятии денег комендатурой.
В последнее время при Игнатенко Гненная вела учёт по алфавиту, писала фамилию заключённого и сумму, которая имелась у него.
Сейчас счетовод в тюрьме есть. При Игнатенко счетовода не было, а заключённых было намного больше.
Я принял наличие 6[-ти] или 7-ми тысяч руб. Установили наличие при ревизии. Куда делись недостающие 4 тыс. руб., я не могу сказать, но помню, что один раз при обыске мы нашли у задержанного перебежчика 6 тыс. руб., и вместо сдачи по принадлежности Игнатенко их долго держал у себя, и из них при сдаче им тюрьмы тоже немного денег не хватило.
Подсуд[имый] ИГНАТЕНКО одно впоясняет: При проведении операций я совершенно не мог заниматься работой тюрьмы.
Свид[етель] БАРАНСКИЙ на вопросы подсудимого] ИГНАТЕНКО: Не помню случаев таких, чтобы числились за нами по книге деньги, а на самом деле чтобы деньги были уже все вручены заключённому. О передаче личных денег мне Гненная один раз говорила, что 30 руб. было передано одному заключённому.
Подсуд[имый] ЛЕВЧЕНКО на вопросы подсудимого] ИГНАТЕНКО: Я не знаю случая обнаружения расписки заключённого в столе дежурного.
Св[идетель] БАРАНСКИЙ на вопросы подсудимого] ИГНАТЕНКО: Помню, при мне был случай передачи 10 руб. одному заключённому.
Алфавиты на заключённых были, вела их Гненная.
О работе Игнатенко я могу одно сказать, он только приходил, спрашивал, всё ли в порядке, и уходил сразу же из тюрьмы.
Малахов у меня ничего не спрашивал для характеристики [Игнатенко], он за 7 месяцев вообще-то был в тюрьме раза 2-3, не больше.
Св[идетель] БАРАНСКИЙ на вопросы суда: Весь личный состав тюрьмы говорит, что Игнатенко получал деньги, брал их в карман и шёл в город, а иногда и из кассы брал в карман деньги и уходил.
Подсуд[имый] ИГНАТЕНКО поясняет: По квитанции расстрелянной женщины Баранский 1 раз получил 60 руб., и я его потом заставил их сдать. Это не значит, что он помогал мне растрачивать. Один раз я ему дал 100 руб. на покупки, а он до сих пор не сдал их.
Св[идетель] БАРАНСКИЙ на вопросы суда: И раньше, и сейчас, бывает, что человек убывает тогда, когда ему получаешь деньги, и в итоге деньги у нас находятся, пока мы их не переотправим.
Подотчёт в 100 руб. весь внесён.
Пред[седательствую]щий оглаш[ает] характеристику на подсудимого] Игнатенко, подписанную Малаховым.
Св[идетель] БАРАНСКИЙ на вопросы суда: Случалось, что собирались ценности и много денег заключённых, изъятых при обыске, и когда их потом сдаёшь, создавалась путаница.
По ночам и днём случалось, что Игнатенко спал после работы в помещении тюрьмы, а не дома.
Свид[етель] БАРАНСКИЙ на вопросы подсудимого] ИГНАТЕНКО: Из комиссии, которая нас проверяла, я помню, был 1 чел. из Москвы.
Все время финансовой деятельностью тюрьмы никто не интересовался и никто проверок не делал.
Один раз я в комендатуре получил 900 руб. и все их сдал Игнатенко полностью.
Подсуд[имый] ИГНАТЕНКО на вопросы суда: Случалось, что деньги получали и Баранский, и Выговский, потому что у меня не всегда время было.
Подсуд[имый] ЛЕВЧЕНКО на вопросы суда: Если мы получали деньги, то сдавали их Гненной, и она после расходования в лавочке вела учёт остатку денег.
Свид[етель] БАРАНСКИЙ на вопросы подсудимого] ИГНАТЕНКО: Рубашку заключённого я ни разу не одевал.
Подсуд[имый] ЛЕВЧЕНКО на вопросы суда: Это Баранский говорит уже неверно.
Св[детель] БАРАНСКИЙ на вопросы суда: Военнослужащих переодевали, их вещи сдавали в склад, но не учитывали и квитанции никому не выдавали.
С гимнастёркой так было: я попросил у Игнатенко его личную гимнастёрку для сопровождения арестованного, т. к. я не имел форменной одежды, а он мне дал рубашку из личных вещей арестованных, я отвёз арестованного и потом рубашку сдал.
Свид[етель] ГНЕННАЯ вызвана в зал и предъявила суду тетради учёта больных заключённых.
Предс[едательствующий] удостоверяет, что в тетради учёта больных заключённых, представленной свидетельницей Гненной, имеется запись о закл[юченном] Рубан[е] Петре Ивановиче, отмечено наличие повреждений верхних и нижних век правого глаза, ушибленная рана на теле (головы). Слово «ушибленная» зачёркнуто красными чернилами.
Аналогичные записи имеются и о других больных заключённых, с диагнозами болезней вследствие побоев, с отметками об оказании лекпомом помощи больным.
Совещаясь на месте, ВТ ОПРЕДЕЛИЛ:
Представленную в судебное заседание тетрадь записей медосмотра заключённых за время с 27.3.[19]38 г. по 2.8.[19]38 г. вернуть свидетельнице Гненной.
Тетрадь возвращена свид[етелю] Гненной.
Свид[етель] ГНЕННАЯ на вопросы суда: Кроме того, о чём я уже рассказала, я вот ещё что видела. Один раз Игнатенко стал из кармана вынимать деньги и давать заключённым. Я его спросила, что это за деньги он раздаёт, и он сказал: «Это их деньги». Я ему сказала, что нужно брать расписки, а иначе он будет своё доплачивать. Потом я спросила у него и выяснила, что Игнатенко не знает, у кого из заключённых есть деньги. Тогда я по своей инициативе завела учёт по тетради на деньги арестованных.
Был случай, что I заключённый получил деньги, совершенно не имея их на счету. 2 случая я помню, когда передавали лишнее заключённым.
Я сама решила завести учёт, потому что увидела, если учёта не завести, то Игнатенко потом должен будет свои деньги платить.
Деньги до заведения учёта Игнатенко носил в кармане, а потом стал в кассу класть деньги.
Свид[етель] ГНЕННАЯ на вопросы подсуд[имого] ИГНАТЕНКО: Были и такие случаи, что деньги заключённому возвращены полностью, а по книге они не списаны. Это я подтверждаю, один такой случай я помню, когда заключённый Попов заявил, что он деньги получил, а у него числились по записи в книге.
Подсуд[имый] ГЛУЗМАН поясняет: В тюрподе со мной сидели заключённые, которым передано было денег по 30 руб., - Чижову и Попову.
Вызван[ный] свГидетель] МАЛАХОВ на вопросы суда:
Характеристику на Игнатенко, которая представлена в суд, я составлял.
О выполнении Игнатенко спецзаданий по ночам я знаю.
Он работал до меня, я его характеризовать не мог, а со слов сотрудников тюрьмы я составил характеристику.
Сам же я имею такое мнение, что он работал очень много, и заявления, указанные мною в характеристике, в части систематических снов не являются отрицательным явлением, поскольку ночами он спать не мог.
Св[идетель] ГНЕННАЯ на вопросы подсудимого] ИГНАТЕНКО:
Были случаи, Игнатенко меня сам 2 раза вызывал для оказания помощи больным. Случалось, что больному нужна была диета, и он вынимал деньги и покупал больному все, что нужно.
Учёта вещам не было, но полит, занятия у нас проводились. Сам он редко проводил их, а мне и Баранскому поручал, и мы проводили полит, занятия.
Свид[етель] МАЛАХОВ на вопросы подсудимого] ИГНАТЕНКО: Подтверждаю, что шофёра на тюремке[86] одно время не было. И после ночной работы Игнатенко садился в тюремку за шофёра и возил арестованных.
Св[идетель] МАЛАХОВ на вопросы суда: Моё мнение таково, что эта характеристика написана мною со слов других неверно в части снов Игнатенко во время работы. В остальном она соответствует действительности. Если разрешите, я её сейчас перепишу и через 10 мин. доставлю.
Пред[седательствую]щий вернул св[идетелю] Малахову представленную им характеристику на подсудимого] Игнатенко.
Секретарь доложил, что в суд представлены кассовые документы тюрьмы г. Житомира за январь-март 1938 г.
В зал вызваны подсудимый] Винокуров и св[идетель] Ротенберг.
Подсуд[имый] ВИНОКУРОВ поясняет: Я нашёл в представленных документах те, по которым деньги переводились в НКВД.
Я прошу удостовериться, что суммы тождественны с записанными в актах дела суммами.
Трибунал ознакамливается с представленными материалами.
Св[идетель] РОТЕНБЕРГ на вопросы суда: На 3688 руб. документ подписан мной и Шемпером. Мы не знали, куда люди идут, и как на все этапы мы и здесь выписали деньги как на отправленный этап.
Подсуд[имый] ВИНОКУРОВ поясняет: На 6517 руб. подписали ордер я и Глузман. Эти деньги получил Тимошенко наличными без расписки, и в деле есть акт, из которого видно, что все деньги сданы полностью в Обл[астное] упр[авление] НКВД. Акт этот на л. д. 100.
Председательствующий оглашает акт на л. д. 100 т. 1.
Свид[етель] РОТЕНБЕРГ на вопросы суда: Я тоже участвовал в выдаче денег, но тогда я ведь не знал, что эти деньги не давали на руки заключённым, кроме того, я не знал, куда идёт этап, и не было указаний, какому этапу выдавать деньги, а какому не выдавать. О неправильности я узнал потому, что арестованные расписывались в получении денег, а квитанции у них не забирали.
Подсуд[имый] ГЛУЗМАН поясняет: Ротенберг операцию по выдаче денег производил и знал, куда деньги идут.
Подсуд[имый] ВИНОКУРОВ поясняет: Все время я говорил о сумме в 25 тыс. Все, что было, я сразу сказал и говорил я и о сумме, выданной Ротенбергом и Шемпером, значит, он считал свою выдачу законной, почему же он считает незаконной выдачу следующего дня, когда я подписал документ? Я прошу суд учесть, что ни я, ни кто другой из бухгалтерии, не знал о слове «ВМН», куда люди идут, мы не знали и потому мы деньги выдавали как этапу.
Свид[етель] РОТЕНБЕРГ на вопросы суда: Верно, ордера на 3 и на 6 тыс. руб. я подписывал. Это объясняется] тем, что мы не знали, куда эти этапы идут, и выдавали деньги как обычно уходящему этапу.
Обратил я внимание на то, что заключённые расписывались в ведомости получения денег, а вместо денег им возвращали их квитанции.
Мною квитанции эти потом уничтожались, когда я выдавал деньги по ним и забирал их.
Подсуд[имый] ТИМОШЕНКО поясняет: Когда я приехал за деньгами, Глузман сначала поговорил о выдаче денег с Ротенбергом, а потом с Винокуровым.
Свид[етель] РОТЕНБЕРГ на вопросы суда: Со мной об этом не говорили.
Св[идетель] РОТЕНБЕРГ на вопросы подсудимого] ГЛУЗМАНА: Включали ли мы в отчёт расходования денег на вещ[евое] довольствие в полугодовом отчёте, не помню.
Подсуд[имый] ВИНОКУРОВ на вопросы подсудимого] ГЛУЗМАНА: О всех операциях о вещдоках УМЗ знал, это уже Карпиловский здесь подтвердил.
Свид[етель] РОТЕНБЕРГ на вопросы подсудимого] ГЛУЗМАНА:
При инвентаризации недостачи бывали, часть из них списывали, а за часть делали начет на кладовщика. При обнаружении недостачи часов в кассе выяснилось, что часы дежурный не сдал, материал передали в 3-й отдел ОМЗ’а, а заключённому, кажется, оплатили стоимость.
По бухгалтерской части я знаю такой случай незаконной выдачи денег. Сказал Глузман выдать 6 тыс. для НКВД, но я отказался выдать наличными. Он велел кассиру их выдать, и тот выдал, а через пару дней Винокуров их забрал.
Подсуд]имый] ВИНОКУРОВ на вопросы суда: Можно найти в тюрьме документ на выданные деньги и забранные мною обратно и видно будет, кто их выдал.
Совещаясь на месте, ВТ ОПРЕДЕЛИЛ: Затребовать их тюрьмы документ на 6 тыс. руб., передававшихся в УНКВД в оплату за вещи осуждённых.
После 30-мин[утного] перерыва судебное] заседание продолжается.
Секретарь доложил, что доставлена характеристика на подсудимого] Игнатенко и документы из тюрьмы на 6 тыс. руб. Документы оглашены.
Свид[етель] РОТЕНБЕРГ на вопросы суда: На этих 3-х документах моей подписи нет.
Подсуд[имый] ГЛУЗМАН на вопросы суда: Да, резолюция на выдачу 6 тыс. написана мной, но на имя финчасти, а не на имя Ротенберга.
Председательствующий объявляет, что в представленной папке с документами имеются подшитыми следующие документы:
1. Заявление Евтушенко о выдаче подотчёта с резолюцией Глузмана,
2. Ордер на выдачу денег без подписи Ротенберга, подписанный одним кассиром,
3. Приходный ордер на те же деньги.
Подсуд[имый] ГЛУЗМАН на вопросы суда: Я писал резолюцию о выдаче денег, но что деньги выдадут по ордеру без подписи бухгалтера, я не знал.
Подсуд[имый] ВИНОКУРОВ поясняет: На расходном ордере, как видите, моя резолюция об аннулировании ордера. Когда я приехал из Киева и узнал, что накануне произвели такую выдачу наличными под видом подотчёта, я сразу же аннулировал ордер и сказал бухгалтеру: «Где хочешь достань, а деньги сдай», т. к. выдача наличными незаконна, а потом я сам пошёл в УНКВД, забрал деньги и обратно перевёл их через банк. Розового цвета документ - это приходный ордер, по которому были оприходованы обратно забранные мною деньги.
В дополнение к суд[ебному] следствию подсудимый ничего больше не имеет.
ВТ выносит ОПРЕДЕЛЕНИЕ: Обсудив ходатайства подсудимых, заявленные в дополнение к суд[ебному] следствию, и имея в виду, что все обстоятельства по делу исследованы с достаточной полнотой, ВТ ОПРЕДЕЛИЛ: Ходатайства подсудимых отклонить. Суд[ебное] следствие по делу считать законченным. Представленные тюрьмой 2 папки с документами вернуть тюрьме г. Житомира.
Свидетели удалены из залы суда.
Председательствующий предоставляет последнее слово подсудимым.
Председательствующий объявляет подс[удимому] ВИНОКУРОВУ, что он будет присутствовать при последнем слове подсудимого] ГЛУЗМАНА, когда он коснётся части обвинения, относящейся к нему, Винокурову.
После чего подсуд[имый] Винокуров удалён из залы суда.
Последнее слово подсуд[имого] ГРИШИНА-ШЕНКМАНА:
Мне 36 лет, из них я 18 лет работаю в НКВД. Всюду я служил честно и врагом я стал только при моих допросах 23 июня [1938 г.] только на бумаге.
Меня обвиняют в том, что я с вражеской целью коллекционировал врагов и неправильно направлял по ним репрессию для их защиты. По материалам, которые прошли перед судом, я убедился, что обвинение моё подготовлено не только Успенским, но и здесь в Житомире. Я дал показания, которые являются гнусной клеветой, и я убеждён, что оклеветанных мною людей тоже арестовали.
Я работал в Одессе, вероятно, поэтому и принуждали меня говорить о румынском шпионаже. Я прошу учесть, что здесь я не один, а по моим показаниям сидят ещё люди, о шпионаже которых я не знаю и показал только под принуждением.
В к-p организацию меня вербовал якобы Леплевский, это был 1-й вариант. Когда же узнали, что я у Леплевского был всего 2-3 мин., переключились на другой вариант. Это объясняется и тем, что к этому времени на меня были добыты первые показания.
Меня водили к Успенскому, требовали показаний по ст. 54/9, но я их не дал, т. к. понимал, что я погибну, и пытаются просто через меня погубить и других непригодных Успенскому людей, которые честно работали.
По моему делу видно, что я 2 месяца показаний не давал.
Когда я целый месяц не давал показаний, Успенский издал приказ о том, что я развалил работу в Облуправлении Житомира, правда, этого приказа сейчас в деле нет.
Я оказался членом к-p организации с 1932 г., в которой состоял[и] Балицкий, Кацнельсон, Карлсон. Понятно будет каждому, как это могло быть, если все они на Украине в то время не были, а я был или оперуполномоченным, или начальником отделения на периферии.
С явной насмешкой над следователем написал я о своей к-p деятельности, указав, что умышленно давал указания критически относиться к материалам. А следователи даже не заметили этого. Ведь партия постоянно требует критического отношения к работе. Мы ведь имели дело с живыми людьми.
Когда я в дальнейшем об этом заявил, этот вариант оставили, но добавили то, что я давал и другие вредительские установки.
Теперь о фактах. Я утверждаю, что таких фактов и в природе не было, мог ли я не репрессировать тысячи чел. одной организации, тем более, что по этой организации арестовали 25 чел. всего.
Если б я хоть одного не арестовал, и тогда меня вскрыли бы как врага давным-давно.
Я просил документировать все эпизоды предъявленного мне обвинения по Днепропетровску, по Запорожью и Одессе. Допросили одного Орловского, и то он сейчас арестован.
Меня волнует только то, что я оклеветал двух человек, а потом и 3-го.
О Смелянском я знал только, что его жена - полячка, больше я ничего нс знал, и когда нас свели на очную ставку, я это сразу сказал.
Обратите внимание на то, я - якобы член к-p организации с 1932 г., а меня изобличают только за период 1938 г. Я знаю, вербовавший меня Гришин сидит в тюрьме НКВД СССР[87]. Это я знаю со слов заключённог о, переведённого оттуда. Можно было бы спросить его, как он меня вербовал.
Я прошу учесть, что есть такой оберпровокатор, если он даёт показания без принуждения, что 50% заключённых в Киевской тюрьме сотрудников [НКВД] оговорены им - это Северин, который работал начальником [отдела] кадров [НКВД УССР]. Этого Северина я не знал, лишь один раз я с ним говорил, когда меня вызвали в Киев в связи с переводом, а он даёт показания, будто я проводил вражескую деятельность.
Справку из дела, подписанную Лукьяновым, обо мне писал я, а её сюда привезли, тут выправили, а потом произвели допрос по ней.
Меня обвиняют в непринятии мер по борьбе с польшпионами. В этом моя вина только перед Успенским, т. к. я не разрешил добиваться показаний побоями и обманывать партию.
Меня обвиняют в операции по жёнам. Я утверждаю, что эта операция произведена по личному приказанию Ежова. Ни я, ни Якушев эту операцию не организовывали. Сейчас я понимаю, что это было вредительством, но учтите, что ни на одного из этих арестованных материалы не подтасовывались и их освободили.
Меня обвиняют в попытке освободить троцкиста Ткачука. Если бы я хотел его освободить, то я имел право освобождать и освободил бы его сразу. Я людей освобождал, это - мнимых шпионов и троцкистов, в которых я не сомневался, что они сидят даром. Освободил и девушку - секретаря Обкома КСМ, которая 6 мес[яцев] сидела в Киеве, и там её не решались освободить. Я понимал свою ответственность и освободил её. Когда меня арестовали, я боялся одного, чтобы не арестовали тех же людей и не сделали бы их врагами, а освободил я десятки людей. Если бы их осудили, я ничем не мог бы доказать, что я не враг.
Хочу привести пример о Ткачуке. Его показания были сомнительными, и я его не освобождал, а послал Стукановского для проверки. Он привёз смехотворный акт, который вчера был здесь оглашён, и я велел акт выбросить и проверить вторично дело по всем деталям.
Теперь пункт об аресте нач[альника] Коростышевской милиции. Здесь меня обвиняют в том, что я не хотел дать санкцию на его арест. При оглашении дела Ткачу ка видно, что и он, и нач[альник] Коростышевской милиции знали материалы о Малуке. Теперь только мне стало понятно, что их обоих решили убрать и убрали. Так как по показаниям Леонова и др. нач[альника] Коростышевского РОМ тоже арестовали.
Я был председателем тройки и ездил для рассмотрения дел в Бердичев. Вот такую поездку и использовали, чтобы сделать меня вербовщиком агентов, и я якобы в 1937 г. завербовал Мартынюка. Это в то время, когда я в тот период здесь ещё не работал. Мало того, уже Мартынюк успел завербовать Дейча, а все у нас знают, что Мартынюк и Дейч - злейшие личные враги. Дейч писал о Мартынюке анонимки, к сожалению, здесь Мартынюка расстреляли и перед расстрелом выбили на меня показания. Здесь, в гараже, у него и взяли эти показания. Судя по справке, он расстрелян 19 сентября [1938 г.], а показания его тоже датированы сентябрём. Поэтому я считаю свой вывод правильным.
Очной ставки, несмотря на мои просьбы, мне с Мартынюком не дали.
Волошин, Назаренко меня предупредили, что будет прокурор, и это явится для меня испытанием. Я к прокурору пошёл, ничего я сказать не мог, а когда он спросил, или я свои показания подтверждаю, я ему ответил: «Да».
После этого я Волошину сказал, что мне стыдно было за наши органы, но суду я всё скажу.
Устраивали очные ставки двум членам организации и на очной ставке знакомили их, т. к. они раньше не успели встретиться. Так было у меня со Смелянским, а на самом-то деле он при мне приезжал, а потом работал в Житомире вместе со мной.
Меня обвиняют в антисоветских отношениях к операциям комендатуры. Как я это оцениваю. Независимо от того, видел я или не видел, что тянули вещи, потому что санкционировал (это хотя никто не сказал) или потому что вещи в тюрьму свозили; знал я всё это или не знал, в этих безобразиях я виновен. Но учтите, что я знал и знаю, что работали там большевики. Все сидящие здесь со мною были неплохими большевиками, понимали, какую ответственную работу они выполняют в комендатуре.
Я стал замечать, что у Тимошенко появляются признаки плохие, я его вызвал. Я ему говорил, что после операции не нужно пить. Между прочим, ни Тимошенко, ни Игнатенко не были пьяницами, а вот Люльков, Манько любили здорово выпить. Узнал же я об их выпивках после операций случайно, когда увидел Люлькова, вынесшего из своей комнаты 2 бутылки из-под водки.
Я прошу суд учесть следующее: я не знал, не мог знать, и мне никто не говорил, что кто-то рвёт зубы из трупов. Я сам стрелял врагов и не содрогался при этом, но никому такой мерзкой работы, как вырывание зубов, я не мог поручить. Я глубоко убеждён, что зубы вырывались много позже, и Игнатенко многое не договорил.
В части палок нужно прямо сказать. Если существовала система безрассудных ударов палками, виноваты в этом я и Якушев. Но такой системы не было при мне. Удары были, и я бил, но не безрассудно. Так просто мне незачем было бить. 10-20 раз нанесли удары или 50 раз нанесли удары, - всё дело в системе.
Привезти сразу 100 чел. на расстрел и всех расстрелять - это очень тяжёлое дело, и поэтому я обращал внимание, главным образом, на то, чтобы не расконспирировать операцию, т. к. это могло бы принести огромный политическим вред партии.
Старуху Бронштейн я и пальцем не тронул. Инвалида я и в глаза не видел.
Теперь о барахле. Должен я честно сказать. По-моему, стали его тащить после того, как увидели, что вещи продаются в тюрьму, но не по другой причине. Эта сделка с продажей вещей мерзка. Что нас толкнуло на это? Толкнуло то, что денег нам не давали ни гроша, область только организована, ни квартир, ни столовой, ни гаража, иного выхода и не было. Зимой люди спали, не раздеваясь. Леплевский денег не давал. Даже на партучет никто не брался и смотрел на семафор - как бы уехать отсюда. Это и толкнуло нас на преступление с обмундированием. На комбинацию взяли санкцию наркома, но провели её мерзко. Нужно было собрать людей, объяснить им, для чего это делается, но этого сделано не было ни мною, ни Якушевым, и поэтому я понимаю, что за это я должен отвечать. Вот то, что я считал необходимым сказать суду.
В 17 час. 15 м. объявлен перерыв до 19 ч. 30 м.
В 19 ч. 30 м. судзаседание продолжается.
Последнее слово подс[удимого] ТИМОШЕНКО:
Я с 1934 г. ничего не сделал плохого. За время работы в НКВД, с 1934 г., ничего плохого за мной не было замечено.
С 1937 г. у нас создалась такая ситуация. Если бы кто-либо из начальства сказал, что это - преступление, я этого не сделал бы.
Я выполнял работу добросовестно и за это я был награждён орденом.
Все ночи я провёл в маленькой темной комнате, я стрелял врагов правой и левой рукой. Я боялся дома спать, чтобы не проговориться во сне перед женой. По 2 часа я спал здесь, а потом продолжал опять ту же работу.
Если я виноват, накажите меня, но дайте мне возможность восстановить своё здоровье, которое я утратил в борьбе с врагами, и я буду защищать советские границы.
Я хочу ещё жить, работать и дать советской власти пользу.
Последнее слово подс[удимого] ИГНАТЕНКО:
Я ушёл в армию в 1928 г. Приехал на границу и знал, что защищаю свою границу. Я не жалел своих сил. Я задержал банду из 6 чел., вернее, при прорыве я их всех перебил. Я считался лучшим пограничником.
Когда я прибыл в Житомир, я и здесь почти ежедневно ездил на ликвидацию банд. Я знал, что борюсь с врагами народа, и не жалел своей жизни. С 1931 г. я работал на выполнении спецзаданий. Самую черновую работу я выполнял. Сам я должен был даже стирать себе, т. к. я бывал весь в крови и боялся кому-либо дать постирать своё белье.
В 1933 г. я был в отпуску и за это время работал в колхозе. За хорошую работу я имел грамоту, обо мне писали в газеге.
Все выходные дни я ездил в подшефный колхоз и помогал работать.
Когда началась массовая операция, я всё время работал на исполнении приговоров. Я не могу говорить цифры, но я сам перестрелял тысячи людей. Эго стало отражаться на здоровье. Дошло до того, что два раза я пытался стрелять в себя. Ходишь по улице и вдруг начинаешь бежать, кажется, за тобою гонятся расстрелянные. Придёшь на работу, а работать не можешь, пойдёшь, убьёшь птичку или кошку, и потом работаешь.
Когда мне Шатов первый раз предложил 200 руб. за выполнение этой работы, я не хотел брать, и долго он мне внушал, что я имею право взять деньги.
Когда приходил прокурор, и я выполнял задание, всё было хорошо, а потом начались безобразия. Начали пьянствовать, барахло таскать. Если скажешь что-либо, отвечают: «А тебе что».
При массовых операциях я около полутора лет спал здесь, не раздеваясь. Поспишь пару часов и опять сразу за эту работу берёшься.
Когда был побег 11 чел., я ведь главаря поймал, когда все боялись к нему подходить, я его вытащил из соломы.
Когда ловили вооружённого бандита, нас было 8 чел., и все боялись идти, а я на него навалился один.
Когда к нам приехал Вяткин, он под угрозой заставлял делать такие вещи. Когда Скрыпник умер, и я об этом доложил Вяткину, он просто обругал меня и заставил составить акт, иначе грозил, что меня на тройку направит и самого расстреляет.
Если б я знал, что он это делает против власти, а я ведь этого не знал. Разве мне хотелось копать яму, чтобы в неё Скрыпника закапывать.
Раньше у нас было 2 специальных] человека для копки ям под трупы, а потом мы сами их копали, и больше всех мне пришлось работать. Если другие, более здоровые, чем я, брали один труп вдвоём, то я сам брал труп и нёс его.
Я просил помощи у н[ачальни]ка [отдела] кадров, у начфина, и никто не помог. Я за тюрьму абсолютно не должен отвечать, т. к. мне туда даже не разрешали заходить, а заниматься спецработой. Мало того, за счёт счетовода тюрьмы взяли секретаря Вяткину.
Говорят, что у меня богатая обстановка, потому что я барахолил. Но у меня был только патефон, а всё остальное - Оперода[88], т. к. у меня устроили конспиративную квартиру.
Говорят, что не хватает 4 тыс. руб., но я даже нитки не взял. Если не хватает денег, то только потому, что я был в таком состоянии, что ничего не соображал.
У меня даже хатки не было, а теперь дают справку, что я - середняк. Отец мой - старик, работает сторожем, а мать больна.
Я отдавал самое лучшее, ни с чем не считаясь. Сейчас здоровье моё пошатнулось, мне говорят, что я по ночам встаю, разговариваю.
Меня арестовали раньше всех. Когда я сказал на Островского, что он рвал зубы, мне следователь не поверил, а все знают, что он стоял, искал деньги по шапкам, а я в это время сам носил трупы.
Меня обвиняют в инсценировке расстрела с Глузманом. Я этого не делал, и в мыслях у меня этого не было. Может быть, Глузман и подумал так, но я его только к машине повёл.
В отношении зубов есть сомнение, что зубы у меня нашли и в большом количестве. Но я зубы ни разу не рвал. Если б я их рвал, то не оставлял бы дома, т. к. у меня принимали агентов, и их всегда могли найти.
У меня нашли трое часов, но двое из них разбиты были мною здесь же, на работе, а третьи - последние, которые я купил.
Когда мне сказали, что заключённым передали деньги, я пошёл к Вяткину и сказал ему, что я буду отвечать, дайте счетовода, а он меня выгнал.
Сажать меня в тюрьму - это всё равно, что дать мне погибнуть. Если я увижу заключённых, со мною начинаются припадки. Со мною всё хуже и хуже. Есть и с моей стороны кое-что, но я не знал, что этого делать нельзя, так мною руководили.
Я прошу суд учесть, что я ещё принесу пользу партии и любимому вождю.
Последнее слово подсудимого! ГИРИЧА:
13.7.[1939 г.] мне исполняется 28 лет. За всю свою недолгую жизнь ничего плохого я не сделал. Меня воспитывали в духе классовой борьбы за партию и советскую власть.
Я был на выполнении правит[ельственного] задания в Монголии и ничего предосудительного не сделал.
Я стал преступником только из-за плохого руководства, но не из-за шкурных интересов. При хорошем руководстве ни я, ни Тимошенко, Игнатенко и остальные не совершили бы преступления.
Я утверждаю, что Артемьев хотел меня провести на тройку, и потому мне предъявили обвинение и в том, чего я не делал. Артемьев был заинтересован в этом потому, что, когда задержанный шпион хотел первый раз спрыгнуть в воду, и я сказал это, Артемьев мне велел идти сзади.
Потом этот шпион прыгнул, я за ним спрыгнул в воду и вытащил его. Когда же я его вытащил, то Артемьев и Ремов стали его избивать в присутствии народа.
Я знал, что Артемьев из пограничных сел забирает мануфактуру для узкого круга.
Я знал, что, когда арестовали одного человека, его мотоцикл забрали в гараж и поломали.
Обо всем этом я говорил Артемьеву, что так делать нельзя, вот поэтому он и хотел от меня отделаться.
Эйсмонт[89] говорит, что я продал пояс, но это мой личный пояс, полученный ещё в Монголии.
Я не мог брать себе вещи, т. к. я никого в бригаде не знал, а то, что мне дали, то я и получил.
Я утверждаю, что все показания обо мне даны под диктовку Артемьева. Он дал справку, что у меня ценная мебель, а у меня, кроме жены и двух детей, ничего не было.
Меня обвиняют в продаже вещей в Проскурове, а я продал свою пару сапог Кочану, которого все знают в Новоград-Волынске.
Артемьев выдумал, что я себе построил дом в Проскурове, а я всего был там 3 раза, когда возил туда нач[альни]ка Особого отдела.
Я утверждаю, что не знал и не считал разглашением тайны сказать сотруднику о том, в какой операции я был, если этот сотрудник сам получал решения тройки с отметкой об исполнении. Я не назвал ни членов бригады, ни хода операции, ничего, тем более, что никто меня не предупредил о том, что даже сотрудникам нельзя так говорить. Это я прошу учесть.
У меня есть или был, как я слышал, арестованный родственник. Породнился я, когда женился - через жену. Перед женитьбой я обращался к нач[альни]ку органа, он мне сказал, что ничего за их семьёй нет, и тогда только я женился.
Кроме того, с 1937 г. он в Новограде уже не был, и я его не видел и переписки с ним не вёл.
Моя вина в том, что я взял сапоги и полушубок, но я не считал это преступлением, т. к. вся бригада брала вещи.
Я прошу учесть, что всю свою жизнь я честно прожил. Своих детей я за два года не видел и 2 мес[яца]. Ни одной выходной ночи я не имел, так я работал.
Я прошу дать возможность и в дальнейшем приносить пользу советской власти.
Последнее слово подсуд[имого] ЛЕВЧЕНКО:
Я в этом деле абсолютно не виновен. Меня просто обманули, и потому только я акт подписал. Цели у меня никакой не было, а приказали, я и подписал.
Я везде честно служил. То, что я взял, я сразу честно признал, но все брали, и я взял, так было заведено.
Последнее слово подсуд[имого] КОНДРАЦКОГО:
До 1937 г. я никаких пятен не имел. Работая в органах, я, кроме уважения и почёта, ничего не имел.
В 1937 г., с декабря, я получил большое пятно, которое, надеюсь, сойдёт, и я свой грех смою.
Я говорю откровенно, что с личного разрешения Якушева мы одежду надевали на себя, но и моя вина в этом была. Я тоже снимал своё барахло и одевал чужое. Но все одевали не своё.
Я не считал это хищением, т. к. это делалось на виду у всех. Сейчас я понимаю, что это было преступление, а тогда нам давали ценную вещь - пальто, и это называлось поощрением.
Корысти я никакой не имел. Взятое мною я сдал. За это я уже получил 15 суток ареста.
Буду ли я на свободе, буду ли под стражей, я докажу, что вещи ни я, ни жена не продавали.
Избиений я никогда не допускал. Я не дегенерат. Глузман оговаривает не только меня, что я якобы хотел сдать труп, а всех сидящих здесь. По его словам, он лишь один честный человек.
Я хочу сказать ещё о врачах. За Сосновым давно была кличка «Хирург», потому что, когда забивалась сточная труба, то он ложился на пол, в кровь, и руками вытаскивал из трубы куски черепа. Чтоб он женщин трогал, я ни разу не видел.
Моя вина есть в том, что я взял пальто и сапоги, но я виню в этом и руководство.
Что я заработал на этой работе. Я выбил себе ногу при сопровождении трупов машиной, и теперь у меня след на всю жизнь.
С 1937 г. я уже исправился. Это видно по данным мне характеристикам.
Если меня оставят на свободе, я обещаю суду и советскому народу, что своё пятно я смою в работе по борьбе с контр-революцией.
Последнее слово подс[удимого] СОСНОВА:
Я всё время работал кучером, неграмотен, и всё время я честно работал. Четыре месяца меня из отдела не выпускали совершенно, настолько я был загружен работой по операции.
Благодаря тому, что меня вызвали в Трибунал по делу милиционера, где я сказал правду, мне Лебедев угрожал расстрелом. Я доложил об этом Тимошенко, а он сказал: «Ты должен был правду сказать», и пошёл к Лебедеву, чтобы меня не тронули.
Из-за этих зубов я не виноват, мне велели, и я их вырвал.
Я всё время работал здесь, никогда я не спал. Я не имел что кушать, и мне дали 2 пары сапог и шинель, потому что все свои вещи я здесь испортил.
У меня трое детей, мать и жена на иждивении, и теперь я должен за других отвечать.
Пока был Шатов, все честно работали, а приехали враги народа и продали нас.
Я хорошо и честно всё время работаю. Сейчас я оборудовал кухню в тюрьме.
Я прошу Военный трибунал всё это учесть.
После 30-мин[утного] перерыва судебное] заседание продолжается.
Посл[еднее] слово подсуд[имого] ГЛУЗМАНА:
Я очень и тяжело болен. На 22-м году расцвета нашей страны отчитываться за деятельность, которая мне инкриминирована, очень тяжело и, вместе с тем, я счастлив, что меня не растерзала Вяткинская банда, и я могу оправдываться перед Трибуналом.
Я пережил 3 погрома, я вместе с семьёй пережил истязания врагов и после этого пошёл добровольно служить в РККА, участвовал в боях, был ранен в голову. И затем по молодости я был демобилизован.
После службы в РККА я служил в НКВД, затем до 1927 г. - в милиции. С 1927 г. я 4 года работал слесарем на заводе им. А. Марти в Николаеве, там же я ночами учился и закончил рабфак. Там же, на заводе, я вступил в партию. С завода меня выдвинули заведующим] швейной фабрикой, оттуда по настоянию органов НКВД я был переведён на работу в тюрьму.
За всё время моей работы я не имел взысканий, только поощрения. Я был награждён оружием.
В Житомирскую тюрьму я был переведён из Умани. Я боялся идти на эту работу, отказывался от неё, но мне обещали помощь, а на самом деле никакой помощи мне здесь не оказали.
Здесь Лукьянов пытался отрицать своё отношение к арестам невиновных лиц.
Вяткин здесь ввёл гонение к евреям. Лукьянов это прекрасно знал, однако впервые он это сказал здесь на суде.
Вяткин неоднократно меня выгонял из кабинета. Два месяца я ждал ареста, но продолжал честно работать, зная, что Сталинская правда будет жить.
15 июля [1938 г.] меня вызвали в парт, комитет, назвали меня врагом, арестовали и посадили в камеру.
Через 2 дня меня начали пытать. От меня требовали показаний, что я - повстанец. что при восстании я должен был освободить всех заключённых. Через 2 дня увидели, что этого не может быть, и стали превращать меня в троцкиста.
Под пыткой я согласился подписать то, что от меня требовали.
6 месяцев я ночами не спал, с минуты на минуту ждал расправы.
В дальнейшем я узнал, что Вяткин избивал до полусмерти б[ывшего] секретаря горкома ВКП(б). чтоб он назвал меня членом к-p организации. Избивал меня, чтоб я сказал, будто я был завербован н[ачальни]ком УМЗ Новаковским, н[ачальни]ком милиции Еременко.
Я мог быть арестован только по санкции прокурора войск НКВД, но меня арестовали без этой санкции.
Здесь была такая обстановка, что парторганизация была в стороне, что секретарь парткома Голубев спрашивал у Вяткина разрешение на созыв парт. бюро.
Вяткин пытался расстреливать людей в тюрьме, пытался возле тюрьмы хоронить расстрелянных, и я это предотвратил. За это я и был арестован.
Здесь от меня требовали вербовки Мордушенко только потому, что он не подписывал им акты о смерти людей, которые были здесь убиты.
В Житомирской тюрьме что тогда творилось. Я один раз специально вызвал Вяткина, Лукьянова, привёз их, и за квартал от тюрьмы они услышали стоны. После этого Вяткин сказал: «Потише бить», значит, бить, но чтобы слышно не было.
Сейчас уже год, как мой сын 14[-ти] лет где-то на чужбине.
11 декабря 1938 г я впервые увидел прокурора. Я не знал, что Успенский -бандит, что Ежов снят, но я всё рассказал Рогинцу, зная, что каждую минуту из-за рассказанного мною может открыться дверь и войти Вяткин, а о том, что его сняли, мне не было известно.
Лукьянов здесь не сказал, что он меня ночью вызвал, стал говорить, будто я в камере ругал Ежова. После этого вызова меня не могли уже взять на допрос на следующий день, так я был избит.
В результате этих избиений я и назвал себя троцкистом, одним из тех, кого я ненавидел, ненавижу и буду ненавидеть.
В зал суда введён подсудимый] Винокуров.
28 июня [1938 г.] я ещё писал в своих показаниях, касающихся [ст.] 54-7, то, в чем сейчас меня обвиняют.
1. Продажа на рынке вещей, взятых из тюрьмы. Я утверждаю, что жил исключительно на свои средства и ни одной копейки государственной я не взял. Один только раз Терзман продавала мои личные веши - плащ, валенки.
2. Обезличил вещи заключённых вместе с Винокуровым. Я утверждаю, что я этого не делал, никакого распоряжения я Шемперу не давал, а тогда он был н[ачальни]ком тюрьмы, и если б я отдал такое приказание, он ведь мог сразу доложить об этом руководству.
3. Составление фиктивных актов. Я ни одного акта не писал и не подписывал, а я по распоряжению Якушева не разрешил в историях болезни применять слово «побои», чтобы персонал этого не знал.
4. В чем моя вина, она в том, что я пошёл по линии наименьшего сопротивления и при вызове меня Вяткиным по его предложению купил одежду. Но в Киев я сразу об этом сообщил, это здесь подтвердил Карпиловский.
5. Система с деньгами за вещи - конечно, злоупотребление, но здесь свидетели подтвердили, что деньги все сданы. Нужно учесть, что мы никаких указаний не имели, а Наркомат сам требовал такие деньги. Если я хотел злоупотреблять, то я мог бы взять что угодно, но я этого не хотел делать. Кроме того, Винокуров был квалифицированным бухгалтером и очень честным и не дал бы мне сделать это.
6. Меня уличили сегодня в обмане с резолюцией на 6000 руб., но там написано не кассиру, а финчасти, и когда Винокуров приехал, он это сразу исправил.
Я не виновен, я прошу учесть, что у меня на иждивении 2 детей, старуха мать парализованная, старик отец.
Я прошу учесть, что для меня Вяткинский год больше, чем 10 лет наказания. Я стал седым, потерял здоровье, а мне всего 36 лет.
В совершённом мною никакой корысти нет.
Я прошу учесть, что я ещё молод, могу и хочу работать и буду честно работать. И если партия предложит мне положить голову за нашу страну, я, не колеблясь, это сделаю. Я прошу применить ко мне амнистию за февраль 1938 г. Я прошу меня освободить.
Последнее слово подсуд[имого] ВИНОКУРОВА:
Я всё время честно работал. В 1938 г. я вынужден был уйти из НТК, т. к. меня провоцировал нач[альни]к ИТК. Поэтому меня УМЗ и перевёл в тюрьму.
Здесь меня заставили выполнить незаконную операцию. Я сопротивлялся, но получил письменное распоряжение от Глузмана, которое нужно выполнить.
Я считаю, что избран был неверный путь тем, что списки составили. Я был в условиях пешки в смысле прав бухгалтера.
После первой операции - попытка со второй операцией, я приехал из Киева и обнаруживаю незаконную выдачу денег за вещи, аннулировал ордер и предложил деньги внести, а потом сам пошёл и забрал деньги.
Две недели было затишье, а потом я получаю письменное приказание уплатить за вещи, я тогда не выдал их, а перевёл через банк.
Когда я первый раз отправил деньги на ушедший этап, я сказал Глузману, что если не буду знать о правильном поступлении денег в УНКВД. я ни гроша больше не дам.
Я старался создать контроль над учётом вещей заключённых, и созданная тройная система ордеров это обеспечивала, но мог ли я знать, что принимают этап и сваливают вещи в кучу. Я этого не знал.
Все мои показания тождественны. Я ничего не скрывал и не срываю. Одно заведение дела уже на меня повлияло, и 3 месяца я был парализован. Мозг мой окончательно высох. Я собрался со всеми силами и пришёл сюда.
Я надеюсь, что суд учтёт, что я это сделал не из-за корыстных целей.
Я надеюсь, что суд советский объективно разберёт моё дело, т. к. вижу, что мне дана была возможность оправдаться.
Я прошу учесть, что в моем положении и другой не смог бы сделать иначе.
В 23 ч. 40 мин. Трибунал остаётся на совещание.
В 6 ч. 30 м. 4 июля 1939 г. оглашается приговор.
Пред[седательствую]щий разъясняет осуждённым сущность приговора, срок и порядок его обжалования, после чего оглашается ОПРЕДЕЛЕНИЕ:
Обсудив вопрос о мере пресечения для осуждённых по настоящему делу, ВТ ОПРЕДЕЛИЛ: Мерой пресечения до вступления приговора в законную силу избрать:
Для осуждённых ГРИШИНА-ШЕНКМАНА, ТИМОШЕНКО, ИГНАТЕНКО и ЛЕВЧЕНКО - содержание под стражей в тюрьме г. Житомира; для осуждённых КОНДРАЦКОГО, ГЛУЗМАНА, ГИРИЧА и СОСНОВА - подписку о невыезде из места постоянного жительства.
В отношении ВИНОКУРОВА ранее избранную меру пресечения - подписку о невыезде из места жительства - отменить.
Суд[ебное] заседание объявлено закрытым.
Председательствующий
военный юрист 1 ранга Васютинский
Секретарь
военный юрист Давидзон
ГДА СБУ, ф. 5, on. 1, спр. 67841, т. 5, арк. 71 Оригинал. Машинопись.
[1] Климов Николай Васильевич. Не путать с Климовым Алексеем Ивановичем.
[2] Речь идёт об Алексее Томине. который с 20 июня 1939 г. находился в отпуске в г. Геленджик
(Краснодарский край. РСФСР). (ГДА СБУ. Ф. 5. On. 1. Спр. 67841. Т. 5. Арк. 64).
[3] Ошибка в документе. См. предыду щие предложение и сноску. В справке Военной прокуратуры
войск НКВД Киевского округа, на основе которой в судебном заседании была объявлена данная
информация, вместе с арестованными М. Люльковым и Д. Манько фигурировал М. Леснов-
Израллев. (ГДА СБУ. Ф. 5. On. 1. Спр. 67841. Т. 5. Арк. 66). Несколько позднее, 4 сентября
1939 г.. был арестован и находился под стражей в тюрьме НКВД УССР в Киеве родной брат Алексея
Томина - Александр Томин.
[4] Так в документе, до 1926 г. - Екатеринослав (ныне — Днипро).
[5] В документе ошибочно - Захарьевич.
[6] В документе ошибочно - Хочеватского
[7] Здесь и далее в документе ошибочно - Дитинко
[8] В документе ошибочно - Шнейдера.
[9] Речь идет о Григории Гришине-Клювганте
[10] ГУМЗ - аббревиатура от Главного управления мест заключения. Речь идёт о 10-м отделе
ГУГБ НКВД СССР (с 25 декабря 1936 г. по 28 марта 1938 г.), Тюремном отделе НКВД СССР (с 28
марта 1938 г. по 29 сентября 1938 г.) и Главном тюремном управлении НКВД СССР (с 29 сентября
1938 г.). Аббревиатура «ГТУ» использовалась в делопроизводстве НКВД в 1938-1939 гг.. как правило,
применительно к Главному транспортному управлению НКВД СССР.
[11] В материалах архивного уголовного дела фигурирует Константин Афанасьев - заключённый
тюрьмы НКВД г. Житомира, которого в силу его общей грамотности использовали на работе в
дежурной комнате тюрьмы и. в частности, привлекали в мае 1938 г. к оформлению документов на
заключённых, прибывших этапом из г. Коросгеня. К. Афанасьев тогда руководил работой группы
писарей, которые заполняли личные дела на прибывших заключённых.
[12] В документе ошибочно - Самойленко.
[13] В документе затребованные.
[14] В документе ошибочно Мартыненко.
[15] Так в документе. Видимо, речь идёт Ф. Маникове (см. именной указатель).
[16] Здесь и далее в документе ошибочно — Кобезев.
[17] Речь идёт об арестованном М. Френкеле, управляющем домами (в служебном обиходе - начальник
квартирного отдела) АХУ НКВД УССР. В результате жестоких побоев, нанесённых ему во время допроса 8 марта 1938 г.. после возвращения в тюремную камеру он умер. (См.: Украiна в лобу «Великого терору» 1936-1938 роки. - С. 48. 49. 52. 443-444).
[18] Ближайший по времени партийный съезд - XIV съезд КП(б)У - проходил 13-18 июня 1938 г.
[19] Речь идёт о Сергее Наумовиче Миронове (Мирон Иосифович Король).
[20] Здесь и далее в документе ошибочно - Емельчино.
[21] В документе ошибочно - Ераланц.
[22] В документе ошибочно - Фейделькранц. Речь идёт о Елизавете Фельденкрайз-Бронштейн.
[23] Речь идёт о Рахиль Бронштейн-Курило. Согласно архивным материалам она являлась двоюродной
сестрой Льва Троцкого, и «в период гражданской войны Троцкий, будучи в Житомире, останавливался
у неё на квартире». (ГДА СБУ. Ф. 5. Oп. 1. Спр. 67841. Т. 5. Арк. 166).
[24] Согласно справке финансового отдела УГБ УНКВД по Житомирской области от февраля
1939 г., золотая валюта царской чеканки на общую сумму 6312 руб. 50 коп., изъятая у Е. Фель-
денкрайз-Бронштейн, 31 января 1938 г. была сдана в финотдел УГБ УНКВД и в тот же день отправлена
в Киев, в финотдел УГБ НКВД УССР. (Кокин С. Расплата. Сотрудники УНКВД по Житомирской
области - исполнители Большого террора. - С. 199).
[25] Согласно документам расследования в мародёрстве принимало участие минимум 20 сотрудников
УНКВД.
[26] В документе ошибочно - Мальков.
[27] Речь идёт о Григории Гришине-Клювганте.
[28] Вероятно, речь идёт о двух разных людях. Старший лейтенант госбезопасности А. Александров (Квитницкий) в 1936-1937 гг. был начальником Новоград-Волынского окружного отдела НКВД, а затем — заместителем начальника Житомирского окротдела НКВД. В марте 1938 г. он был арестован как «участник к-p организации в органах НКВД УССР», в сентябре 1938 г. приговорён к ВМН и расстрелян. Младший лейтенант госбезопасности А. Розенман был подчинённым Александрова - начальником Секретно-политического отдела УГБ Новоград-Волынского окротдела НКВД. 26 июня 1937 г. он был уволен из органов НКВД. Увольнению предшествовало вынесение выговора по партийной линии за «половую распущенность».
[29] В документе ошибочно без буквы «в» Логинов.
[30] В документе ошибочно - 1939.
[31] УМЗ - Управление мест заключения (НКВД УССР).
[32] Имеется в виду выдача Бердичевской тюрьмой НКВД заключенных Бердичевскому горотделу НКВД.
[33] Речь идёт об арестованном И. Клигштейне.
[34] Речь идёт об арестованном Геллерте
[35] Здесь и далее в документе ошибочно через букву «о» - Комраз.
[36] В документе ошибочно - Андронов.
[37] В документе ошибочно с мягким знаком - Сенькевича.
[38] Речь идёт о принуждении перед расстрелом пожилого человека-инвалида к имитации полового
акта с уже расстрелянной женщиной. Как показал Г. Тимошенко на допросе 10 февраля
1939 г., «в момент выполнения этого требования старик был застрелен на трупе этой женщины
[39] ОСНАЗ - особого назначения.
[40] В документе ошибочно - свид(етеля].
[41] В документе в единственном числе - был случай.
[42] В документе ошибочно - Андропов.
[43] В документе ошибочно - подсудимого].
[44] ПК - Партийный комитет.
[45] В документе ошибочно - Кутарь.
[46] В документе ошибочно с мягким знаком - Сенькевича.
[47] Здесь и далее в документе ошибочно - Комраз.
[48] ОУ - Одесское управление.
[49] Климов Николай Васильевич. Не путать с Климовым Алексеем Ивановичем.
[50] В документе ошибочно - Новосельского.
[51] Имеется в виду ГУЛАГ - Главное управление лагерей НКВД СССР.
[52] В документе ошибочно – Сви[детель].
[53] Здесь и далее в документе ошибочно - Строгачев.
[54] т. Гришин-Шенкман был заместителем начальника УНКВД. Начальником 3-го отдела УГБ
УНКВД был А. Масловский, а с 15 марта 1938 г. - М. Федоров.
[55] В документе ошибочно - Недбайлов.
[56] В документе ошибочно - Недбайлова.
[57] В протоколе повторного судебною заседания Военного трибунала по делу Г. Гришина-Шенкмана 16-18 ноября 1939 г. об тгом сказано немного детальнее. Г. Гришин-Шенкман показал:
"Мною в действительности был освобожден из-под стражи бывший секретарь Окружкома JIKCM
Хоменко. которая была арестована только на том основании, что на комсомольском собрании кто-
то выступил и заявил, что она сожительствовала с бывшим секретарем ЦК ЛКСМУ Андреевым,
впоследствии разоблаченным как Bpaг народа. Дело Хоменко было в Москве и оттуда вернулось с
указанием проверить материал и, в случае не подтверждения обвинения, ей освободить. Материал
этот был проверен и не подтвердился, в связи с чем Хоменко была освобождена». (ГДА СКУ. ф. 5
Oп. I. Спр. 67841. Т. 5. Арк. 316).
[58] Поль-работа - польская работа, работа 4-го отдела (СПО) по «польской контрреволюции».
[59] ОУ - в данном случае областное управление.
[60] Помощник оперуполномоченного 2-го отделения 2-го отдела УГБ УНКВД по Житомирской области Ф. Желдак 25 декабря 1938 г. этот факт описал так: «Во время работы майской тройки [1938 г.] был осуждён к расстрелу ЧЕРНОВ-МЕРУТЕНКО за принадлежность к украинской националистической к.р. организации. До ареста он, кажется, работал председателем колхоза или председателем сельсовета. ЧЕРНОВ-МЕРУТЕНКО был доставлен из тюрьмы в числе других осуждённых в гараж [УНКВД] для приведения над ним приговора в исполнение. В тот момент, когда там уже приводили приговор в исполнение над некоторыми, о чём ЧЕРНОВ хорошо знал и видел трупы, и сам уже ждал своей очереди, будучи уже связанным верёвкой, его оттуда забрали обратно наверх, в Управление НКВД, где он в кабинете МАЛУКИ сутки лежал на полу связанным. [...] По распоряжению МАЛУКИ я в комнате дежурил возле ЧЕРНОВА часов семь. Во время дежурства никто его не допрашивал, из гаража его доставили ночью. [...] ЧЕРНОВ-МЕРУТЕНКО был оставлен. поскольку узнали, что он - бывший партизан, и в то время была директива Успенского раскрыть партизанское подполье, то решили добиться от него показаний по партизанскому подполью. Допрашивал его МАЛУКА [...]. Показания ЧЕРНОВ, конечно, дал. Я его показаний не читал. На следующую ночь его расстреляли». (ГДА СБУ. Ф. 5. On. 1. Спр. 67839. Т. 2. Арк. 317, 320-320 зв).
[61] Здесь и далее в доку менте ошибочно - Свид[етель].
[62] В документе ошибочно – Подсуд[имый].
[63] В материалах дела нет никаких сведений, уточняющих, о ком конкретно идет речь.
[64] В документе ошибочно - Подсуд[имый|.
[65] Речь идёт о судебном заседании выездной сессии отдела Военного трибунала пограничной и
внутренней охраны по Киевской области, состоявшегося в Житомире 21 января 1938 г. по делу
бывшего милиционера Б. Давидовича. Во время заседания подсудимый сообщил о последствиях
массовых расстрелов, мародёрстве и методах ведения следствия в УНКВД.
[66] В документе ошибочно - Дорогану.
[67] В документе слово зачёркнуто.
[68] Здесь и далее в документе ошибочно - «Коделак».
[69] В документе - чтит.
[70] «з-к» - заключенный.
[71] Вероятно, речь идёт о лейтенанте госбезопасности Кирилле Харченко. В апреле 1938 г. он
был арестован, а в феврале 1939 г. освобожден.
[72] Речь идет о человеке, служившем сотником в Армии У HP, головным атаманом (командующим)
которой был Симон Петлюра.
[73] Здесь и в следующий раз в документе ошибочно - Подсуд[имый].
[74] Здесь и в следующем абзаце ошибочно - Маньков.
[75] Последний протокол заседания особой тройки при УНКВД по Житомирской области датировал
3 ноября 1938 г.
[76] В документе ошибочно - Пастушенко.
[77] В документе ошибочно - Недбайлов.
[78] Так в документе. Имеется в виду начальник УНКВД по Житомирской области.
[79] ОУНКВД - областное Управление НКВД.
[80] В документе ошибочно - Подсуд[имый]
[81] В документе ошибочно - 1937 г.
[82] Поломарь - в 1937-1938 гт. сотрудник следственного стола Житомирской тюрьмы НКВД.
! -I о жена - Дарья Поломарь была домохозяйкой.
[83] В документе - в залу.
[84] Так в документе. В материалах архивного уголовного дела - Лебензон.
[85] Номер тома в документе не указан.
[86] Речь идёт об автомобиле для перевозки заключённых (автозак).
[87] Речь идет о Г. Гришине-Клюиганте находящимся под следствием в НКВД СССР и осуждённом
Военным трибуналом войск ИКВД Московского округа 1 июня 1939 г. к ВМН.
[88] Оперод - оперативный отдел (УНКВД).
[89] В документе ошибочно - Эйсмант.