Заявление А.И. Кацафы в КПК при ЦК КПСС О.Г. Шатуновской. 9 ноября 1960 г.
9 ноября 1960 г.
В дополнение к моему заявлению и показаниям, данным на допросе у быв. Председателя Комитета государственной безопасности при Совете Министров СССР тов. Серова И.А. и Генерального прокурора СССР тов. Руденко Р.А. по делу об убийстве С.М. Кирова, считаю своим долгом сообщить некоторые факты, о которых меня тогда не спрашивали и я, откровенно говоря, не придавал им значения.
Вам хорошо известно по материалам дела о том, что я в числе других оперативных работников (Исаев, Гузовский, Радин, Дзиов и Баженов) охранял Николаева Л.В., присутствовал на допросах его, а в часы отдыха находился вместе с ним в камере.
Охрана Николаева нам была поручена сразу же после того, как его допросил И.В. Сталин в присутствии Молотова В.М., Ворошилова К.Е., Ежова Н.И., Косарева А.В. и руководства НКВД СССР во главе с Ягодой Г.Г.
Передавая мне Николаева в Смольном, заместитель начальника оперода НКВД СССР Гулько сказал, что этот подлец Николаев в очень грубой форме разговаривал со Сталиным, что отказывался отвечать на его вопросы и вел себя по-хулигански. На вопросы К.Е. Ворошилова Николаев отвечал охотно, но на вопрос, почему он стрелял в Кирова, он ответил, что ему не давали работы, что семье и ему не давали путевок на курорт, несмотря на то, что семья его и сам он — больные люди и т.п.
В тот же день Николаева из Смольного мы перевезли во внутреннюю тюрьму при управлении НКВД по Ленинградской области.
По дороге, увидев много народа, Николаев стал кричать: «Возьмите меня, я убийца. Пусть народ знает, кто убил Кирова», и когда Дзиов или Исаев попытались ему закрыть рот, он кого-то из них укусил. По дороге из Смольного в УНКВД Николаева сопровождали Пассов Н.П., Дзиов Б.У., Исаев П.П. и я, Кацафа А.И.
Как только мы приехали в УНКВД, на допрос Николаева пригласил Ягода. Сидящий за письменным столом Л.Г. Миронов стал допрашивать его по анкетным данным. На вопрос Миронова о социальном происхождении его Николаев ответил, что отец его был столяром или плотником.
В ответе же Миронов написал, что отец Николаева был столяром, но имел наемную рабочую силу, а мать работала на Ленинградском трамвае то ли кондуктором, то ли уборщицей.
Николаев категорически возражал против того, что отец имел наемную рабочую силу, и заявил, что он этого не говорил и протокола допроса поэтому не подпишет.
На этой почве вначале между Мироновым и затем между Ягодой с Николаевым затеялся большой спор, окончилось дело тем, что Николаев отказался отвечать на вопросы и Ягода приказал отправить его в тюремную камеру.
Провожая Николаева, Ягода сказал ему, что «мы заставим тебя говорить, я из тебя буду плести кровяные ...». В последующем Николаева допрашивал Дмитриев (это близкий и любимый человек Миронова).
Что меня сейчас поражает — это: Николаева очень мало допрашивали по дневникам, которые у него были изъяты, и по второму его задержанию, когда он следил за С.М. Кировым.
Между прочим, Николаев в камере издевался над тем, что во время задержания у него не произвели обыска, что при нем было оружие и почти сверху, т.е. в портфеле.
Я сейчас уже не помню, кто именно, но среди чекистов говорили, что распоряжение об освобождении Николаева дал Запорожец, предварительно согласовав этот вопрос с Ягодой.
На допросах Дмитриев убеждал Николаева в том, что выстрел произведен зиновьевской оппозицией и что Николаев является физическим исполнителем. Кроме этого Дмитриев также убеждал Николаева в том, что вся молодежь, состоящая в зиновьевской оппозиции, арестована и что все они сознались. При этом назывались фамилии Котолынова, Шацкого, Румянцева, Мандельштама и др.
Дмитриев запугивал Николаева очными ставками со всеми арестованными по делу. И говорил ему, что даст ему 10—12 очных ставок, и тогда совсем не надо будет его признания для того, чтобы его расстрелять.
Откровенно говоря, я тогда верил, что Дмитриев располагает показаниями арестованных по этому делу. Вспоминая, что было дальше, я прихожу к выводу, что Дмитриев провоцировал тогда Николаева, и вот почему:
Приговор Военной коллегии Верховного суда СССР состоялся 29 или 30 декабря 1934 г. При этом, объявив высшую меру наказания, суд приказал немедленно его исполнить. Всем приговоренным к расстрелу были одеты наручники и в одной машине их перевозили из Военного трибунала в управление НКВД.
Внутри в машине среди арестованных находились Коркин и я.
По дороге осужденный Антонов молил меня и Коркина написать письма его семье и указать, что он ни в чем не виноват, что он признался в том, в чем не повинен.
Николаев тоже кричал о том, что он оклеветал своих товарищей, что ему обещали сохранить жизнь и его обманули.
Между прочим, в момент объявления приговора Николаев услышал, что его приговорили к расстрелу, ударил себя в лоб о барьер со всей силой, ругаясь при этом по адресу следственных работников и главным образом в адрес Дмитриева за то, что его обманули и не сохранили ему жизнь.
При исполнении приговора присутствовали А.Я. Вышинский, Агранов Я.С., Миронов Л.Г., Ульрих В.В., Заковский Л.М. и Журид-Николаев Н.Г.
Самым последним был доставлен Котолынов и к нему со страшной руганью обратились Агранов и Вышинский и предлагали перед самой смертью признать свою вину, на это Котолынов ответил, что он умирает со спокойной совестью перед партией и перед Родиной, и тогда Агранов дал указание коменданту привести приговор в исполнение.
Перед самым исполнением приговора над осужденными Мандельштамом и Румянцевым оба они кричали «Да здравствует Коммунистическая партия большевиков».
В ходе предварительного следствия были случаи, когда на допросах Николаева присутствовали Агранов и Миронов и чаще их заходил Ежов, несколько раз Дмитриев меня удалял из кабинета и оставался наедине с Николаевым. Напрягая свою память, я припоминаю, что Николаев обращался ко мне с вопросами, можно ли верить Дмитриеву, такие вопросы Николаев мне задавал каждый раз после того, когда он длительное время оставался с Дмитриевым наедине.
В то время я, конечно, расхваливал Дмитриева и говорил о нем только положительное с тем, чтобы Николаев верил ему.
После того как приговор Военной коллеги и Верховного суда был исполнен, нас отпустили отдохнуть, и мы вместе с Коркиным направились в гостиницу «Астория». Коркин предложил поужинать, настроение у него было мрачное.
После того как мы изрядно выпили, Коркин спросил у меня, чем объяснить, что такие «злейшие враги», как Румянцев и Мандельштам, перед самой смертью кричали «Да здравствует Коммунистическая партия», «Да здравствует Родина» и чем объяснить, что их руководитель Котолынов не признался за несколько минут перед смертью. Я не нашелся, что ответить Коркину, а он продолжал, будучи уже здорово выпившим, что это наше руководство выдумало (имея в виду Агранова), что произведенный выстрел Николаевым — это выстрел зиновьевской оппозиции, никакого отношения, говорил Коркин, Зиновьев, Каменев и др. к этому делу не имеют.
Между прочим, к тому времени Зиновьев, Каменев, Евдокимов, Бакаев и др. были арестованы и находились уже в Ленинграде во внутренней тюрьме.
Далее Коркин говорил, что Зиновьев, Каменев и др. имеют разногласия с генеральной линией партии и, быть может, проблемы против Сталина, но чтобы они дали указание об убийстве Кирова, я не верю, и это совершенно исключается.
Характеризуя с отрицательной стороны Агранова, Коркин сказал, что недаром ему поручили руководство этим следствием, что он карьерист и на все согласен.
В 1937 году я находился в служебной командировке в гор. Иркутске, где начальником управления НКВД был Лупекин Евгений Михайлович.
После работы поздно ночью мы вместе с Лупекиным вышли из управления и он сел в машину, сказал мне: «Если ты голоден, поедем ко мне, поужинаем». Лупекин жил в отдельном особняке не очень далеко от управления.
Жена Лупекина приготовила покушать, а сама ушла в свою комнату.
После того как Лупекин вместе со мной изрядно выпил, он начал открыто критиковать распоряжения Ежова, он мне говорил, что он получил шифровальную телеграмму за подписью Ежова с указанием: «Арестовать всех греков, живущих в Иркутской области». «Я, говорит Лупекин, счастлив, что в моей нет греков, кроме моего заместителя, но его арестовывать не буду, а отправлю его в Москву, пусть сам Ежов его арестовывает».
В этом разговоре мы заговорили о деле убийства С.М. Кирова, и тогда Лупекин, не стесняясь, заявил, что это дело сфабриковано от начала до конца, что наши органы не докопались до истины, молодежь пострадала без вины, что Агранов и Миронов — это два фальсификатора и что кончат они плохо.
Лупекин после убийства Кирова работал в Ленинграде в должности начальника СПО УНКВД.
Если я вспомню еще какие-нибудь факты, я дополнительно о них напишу.
9 ноября 1960 года
гор. Москва
В настоящее время работаю консультантом Минюрколлегии.
Телефоны: дом. Б-9-88-48, сл. КО-09-00 доб. 365