Заявление С.М. Петрашевича, бывшего секретаря организационного отдела Ленинградского обкома ВКП(б), в КПК при ЦК КПСС об обстоятельствах, связанных с убийством С.М. Кирова. 17 октября 1966 г.
17 октября 1966 г.
Петрашевич Семен Мартынович
Я уроженец бывш. Виленской губ., по национальности белорус, родился в 1883 году. Образование начальное.
В 1904 году приехал в Петербург на заработки и работал по 1912 год на разных частных предприятиях, бывал за это время и безработным. В 1912 году поступил рабочим на государственный завод военного ведомства, где проработал до 1918 года, до перевода оборудования завода в центр страны, перевозили в Самару, Пензу и Воронеж. Вместе с оборудованием перевозили только слесарей для установки станков. Рабочим-станочникам предложили расчет и бесплатный проездной билет, кто куда желает. В апреле м-це и я получил билет до города Красноярска, но, подъезжая к Новосибирску, передумал и решил ехать в Семипалатинск. Работал там в управлении постройки Южно-Сибирской ж.д., где в 1919 году вступил в партию. В 1920 году по запросу Горкома партии наша партийная организация выделила меня для временной работы в Горкоме. А когда Горком слился с Обкомом, меня не отпустили на прежнее место работы, а оставили для работы в Обкоме.
В том же 1920 году на Семипалатинскую область были получены три путевки в Свердловский университет на шестимесячные курсы. По одной путевке послали меня. В 1921 году, в августе месяце, по окончании курса в числе 300 человек меня направили для работы в голодающем Поволжье. Я попал в г. Саратов в распоряжение дорпрофсожа Рязано-Уральской ж.д. Работал там в орготделе дорпрофсожа инструктором-информатором. Сначала очень голодно было в Саратове, но потом хорошо стали снабжать нас продовольствием. Работа в дорпрофсоже мне нравилась, с работой справлялся и работой моей были довольны, но тянуло обратно в Петроград, и после долгих просьб отпустили. Цектран направил меня в Дорпрофсож Мурманской ж.д., который находился в Петрограде. Но в Петрограде меня не оставили, а предложили поехать в г. Мурманск. Не хотелось ехать, но как член партии я не мог отказаться. Проработал я там недолго. Заболел сыпным тифом, а потом цингой, и для лечения от цинги перевезли на южный участок дороги и поместили в ж.д. больницу на станции Званка (ныне город Волхов). Потом опять послали в Мурманск, но и второй раз проработал недолго, и опять отправили для лечения в Петроград. По выздоровлении и третий раз хотели послать в Мурманск. По просьбе оставили на южном участке дороги на ст. Званка. В 1923 и 1924 гг. работал председателем месткома службы пути. В 1924 году, по запросу Волховского обкома партии, трех человек сняли с профработы и направили в распоряжение обкома. Был направлен секретарь Учкпрофсожа тов. Эльтерман, я и еще один товарищ. Эльтермана оставили в Укоме инструктором, второго товарища секретарем Уисполкома, а меня направили отв. секретарем волостного комитета пролетарской волости, где проработал три года до районирования. После этого допустили меня в Ленинград, работал секретарем в месткоме больницы им. Мечникова, потом перевели в Областной комитет союза Медсантруд секретарем орготдела. Областной комитет рекомендовал меня председателем месткома облздравотдела.
Эльтермана из Волховского района перевели для работы в отделе кадров обкома партии. По старому знакомству я встречался с ним, и он предложил мне, если я желаю, перейти работать в Обкоме партии. Я согласился. Приняли меня секретарем деревенского отдела (был тогда такой отдел). Заведующим отделом был тов. Кузьмин. Но отдел скоро ликвидировался, и я остался без работы. Секретарь орготдела и секретарь деревенского отдела работали в одном помещении. Секретарем орготдела был тов. Киселев, до этого он работал в отделе кадров Обкома. Заведующим орготдела был тов. Осипов. После обкома партии работал в газетном почтамте. В орготделе Обкома разрешили по штату иметь секретаря отдела и помощника. Киселев предложил мне перейти для работы с ним. Я согласился — это было в 1931 году. Когда тов. Осипова перевели в Москву, а Киселева вскоре перевели для работы в Октябрьском райкоме партии, секретарем орготдела остался я. Зав. назначили тов. Роденкова, до того он заведовал отделом по массовой работе. В Орготделе было несколько секторов. В одном из них был заведующим тов. Сайкин, бывший комсомольский работник Нарвского района. Референтом в этом секторе был Николаев. Работой Николаева тов. Сайкин был недоволен и просил заменить его другим работником. И это сделали. Николаев перешел для работы в РКИ, которая помещалась на первом этаже Смольного. Иногда случайно я встречал его в коридоре, приходилось мне за чем-либо бывать там. А потом не видно было его в Смольном, где он работал, не знаю.
Тов. Кирова почти каждый день я видел, когда он бывал в Смольном. Работа начиналась у нас в Обкоме с 10 час. утра, а тов. Киров обычно ходил к 11 часам. Поднимался он всегда по главной лестнице, и никакой охраны я никогда не видел. Но он никогда не приходил один в Смольный. Вместе с ним всегда поднимались по лестнице несколько секретарей райкомов. У Кирова плащ всегда был нараспашку, он всегда был веселый, жизнерадостный, всегда очень весело что-то рассказывал секретарям. Ходил он по главному входу и тогда, когда его кабинет был рядом с входом на третий этаж, и когда его кабинет перевели в другой конец коридора, рядом с кабинетом тов. Чудова. Тов. Чудов по главной лестнице никогда не поднимался. Он проходил с третьего подъезда и поднимался на лифте, который был рядом с его кабинетом.
Охранником у тов. Кирова был Борисов. Борисов всегда сидел в приемной вместе с секретарем тов. Кирова, с т. Свешниковым. Когда т. Киров выходил на коридор, выходил и Борисов. Иногда приходилось видеть, когда тот проходил по коридору, сзади, в нескольких шагах, шел за ним и Борисов. Борисов был пожилой высокий мужчина, лет ему можно было дать за пятьдесят.
1-го декабря с утра т. Кирова в Смольном не было, он был дома и готовился к докладу, который должен был сделать вечером в Таврическом дворце на партактиве города.
30-го декабря в Облисполкоме было какое-то совещание, на которое были вызваны все председатели райисполкомов и секретари райкомов партии. 30 ноября по окончании совещания они должны были уехать, но знали, что 1-го декабря должен выступить с докладом т. Киров, им хотелось послушать доклад, и поэтому они задержались и от нечего делать весь день 1 декабря ходили по главному коридору третьего этажа Смольного. А в то время в Ленинградской области было более 90 районов, поэтому по коридорам ходило более 200 чел. Кроме работников из районов много народа приходило в Обком и Горком и из города.
Вместе с ними ходил и Николаев. Чтобы создать видимость, что как будто он пришел в Смольный по делу, он, как бывший работник Обкома, знал всех в Обкоме, поэтому под разными предлогами он заходил в комнаты. Заходил и ко мне, и спрашивал, нет ли у меня билета на партактив. Я сказал, что у меня билеты есть, но только для работников своего отдела. Т.к. давно не видел его, спросил, где он работает. Он ответил, что работает в институте по сбору материалов по истории партии и ездит по области. И вскоре ушел.
Тов. Киров в тот день пришел в Смольный около пяти часов вечера, не знаю, был ли с ним Борисов, его охранник, или нет. Об этом в то время разговоров не было, но т.к. по всему коридору так много было людей, то
если бы и был охранник, он в такой толчее, пожалуй, ничего не мог бы сделать. По рассказам в то время дело было так: т. Киров прошел по главному коридору и когда свернул в боковой, в котором был его кабинет, навстречу шел Николаев. Он пропустил т. Кирова, потом повернулся и в упор выстрелил в голову Кирову, а вторым выстрелом как будто он хотел выстрелить в себя, но попал в потолок, и в это время его схватил электромонтер. Николаева отвезли в НКВД и стали вызывать всех работников обкома в приемную т. Позерна и спрашивать, кто что может сказать о Николаеве. Меня вызвали, и я сказал, что он заходил ко мне в приемную и спрашивал, нет ли у меня билета в Таврический дворец на доклад т. Кирова. Я сказал, что у меня лишних билетов нет, и спросил его, где он работает. Он ответил, что работает в институте по сбору материалов по истории партии.
Потом, поздно вечером, на машине областной милиции вместе с зам. нач. областной милиции, зав. орготделом тов. Роденковым, быв. зам. Завор. Отд. Сорокиным, в то время он был начальником политотделов совхозов и мы поехали в НКВД удостоверить личность Николаева. Привели нас в помещение в первом этаже, сзади управления НКВД, в котором стояли длинные деревянные топчаны и на одном из них лежал Николаев. Он был полураздет, глаза у него были закрыты, и он что-то говорил, как будто бредил: «Товарищи, подождите, я все вам расскажу». Все, что он говорил, записывал стенографист. Мы подтвердили, что это действительно Николаев. Я не помню — заходили мы к т. Медведю или нет, но когда мы спустились вниз к выходу, нас догнал красноармеец и сказал, что меня требует Медведь. Я поднялся, меня пропустили в кабинет т. Медведя, он предложил мне сесть и задал мне такой вопрос: «Тов. Петрашевич, как ты думаешь, по своей инициативе Николаев убил Кирова или с ним есть участники того убийства». Я сказал, что не может быть, чтобы Николаев убил т. Кирова по своей инициативе. У Николаева не могло быть личной обиды против Кирова. Думаю, что он выполнял чье-то задание. Тов. Медведь сказал, что и у него такое же мнение. После этого он подписал мне пропуск и отпустил. Я просто был удивлен, почему он обратился ко мне с таким вопросом. Когда он отпускал меня, попросил никому не говорить о нашем с ним разговоре. Он часто заходил в орготдел и знал меня. Знал я и его заместителя Запорожца, которого расстреляли, он тоже бывал в орготделе.
Потом еще через некоторое время вызывали меня в НКВД и допрашивали. Было там человек 6 или 8, не помню сколько. Были некоторые в форме пограничников, теперь уже не помню, что они у меня спрашивали.
Тов. Киров свой отпуск всегда проводил вместе с Медведем и Кодацким (быв. председателем горисполкома) на берегу Ладожского озера в Волховском р-не. Между ними была хорошая дружба.
Очень жаль тов. Кирова и как хорошего человека, и как очень большого работника и партийного, и государственного.
Бывал на всех собраниях городского партактива и на всех конференциях, на которых выступал т. Киров. Он был редкостный оратор. Его любили слушать. Когда бывали совещания при обкоме, обычно людям не сиделось на своих местах. Но когда выступал Киров, зал заполнялся до отказа. Слушать выступления Кирова приходили все работники Смольного.
После смерти тов. Кирова началась чистка аппарата обкома. 31-го декабря, накануне Нового года, Зав. орготделом тов. Роденков и мне объявил, что я уволен, и предложил сдать дела референту сектора тов. Евсеевой. Я видел,
что ему жалко было увольнять меня, он не верил в мою виновность в чем- либо, он выполнял решение комиссии. В начале января, числа десятого, пришел ко мне на квартиру работник орготдела т. Окунев и сказал, что я исключен из партии, и предложил поехать с ним в Обком и сдать партийный билет. Принимая у меня билет, я чувствовал, что и он не верит в мою виновность. Он дал мне прочитать решение и расписаться на нем. В решении было записано — исключить за недисциплинированность и болтовню. Исключили меня заочно, поэтому я не знал и не знаю, в чем выразилась моя недисциплинированность и болтовня. Я ничего этого не чувствовал за собой. Если бы они вызвали меня, им пришлось бы объяснить, в чем моя недисциплинированность и болтовня, т.к., по-видимому, они и сами не знали в чем и не могли мне объяснить, почему и решили не вызывать.
После этого я долго ходил без работы, хорошо знакомые шарахались от меня как от зачумленного, они считали — раз уволили из Обкома и исключили из партии, стало быть — совершил преступление. Потом все-таки один товарищ, бывший работник обкома, который заведовал заготовительной конторой мясокомбината, принял меня на работу. Я очень благодарен ему за это. Потом работа на парфюмерной ф-ке. В 1937 году поступил на завод Кр. Треугольник, где и работал более 17-ти лет. Работал до самой пенсии. Работой на заводе я доволен, и моей работой были довольны. Принимал активное участие в общественной работе завода.
Два раза писал в обком заявления с просьбой пересмотреть вопрос о моем исключении из партии, но ни на одно не получил ответа. Написал в ЦК партии и получил ответ, что мое заявление направлено в ЦКК.
В 1938 году комиссия выезжала для разбора дел, в том числе и по моему заявлению. Я был уверен, что меня восстановят в партии, но когда зачитал председатель комиссии справку, которую дал обком, я понял, что кто-то в обкоме постарался, чтобы меня не восстановили, и для этого совершил подлог. Когда я сдавал партбилет, в постановлении было записано — исключить за недисциплинированность и болтовню, а в справке для комиссии добавили и дачу материалов о тов. Кирове, чего не было в постановлении. Я мог сказать о подлоге и, возможно, меня восстановили бы, но это значило разоблачить кого-то из работников обкома в мошенничестве, но я знал, что это был 1938 год и что разоблачение могло стоить мне жизни. Поэтому я не сказал и меня не восстановили. Но я понял, что в Обкоме есть люди, которые чувствуют за собой вину в смерти т. Кирова, но постарались снять с себя вину на технических работников, таких, как я, референт Владимиров, электромонтер, который задержал Николаева, на курьершу внутренней почты Липу. Я не знаю, восстановили их или нет. Обвинять руководящих работников обкома в соучастии в убийстве т. Кирова нет никаких оснований, и я не верю в это, но сами они чувствовали свою вину в том, что не могли обезопасить жизнь т. Кирова. И вот эту вину они постарались переложить на «стрелочников».
С тех пор прошло 32 года, поэтому я мог допустить некоторые неточности в том, что написано мною, но в основном было так.
б/партийный Петрашевич
Я не помню, в чем был одет Николаев, когда он заходил ко мне в приемную орготдела, т.е. был ли он в костюме или в верхней одежде, но все мы сотрудники раздевались внизу в гардеробной. Также не помню, было ли у него что-нибудь в руках (сверток, портфель и т.д.). С Медведем мы разговаривали только вдвоем.
Когда Николаев спрашивал у меня билет, он был серьезным, старался скорее уйти. Когда приехал 1-го декабря т. Киров в Смольный, я не видел, написал со слов других.
Петрашевич