«Мой ответ перед партией и отечеством»: письмо Л.В. Николаева М.И. Калинину

Москва. [Калинину]

Переживания и потрясения мои зашли слишком глубоко. Нет сил и времени писать все подробно. В изложении <этого> данного письма я ограничусь тем, что заслуживает внимания.

... Жить и бороться дальше, не имея опоры и защиты над живым человеком, кажется, что нет смысла...

Правильное развитие сознания и наличие во мне рабочей психологии создавало из меня борца за новую жизнь — готовым быть на самопожертвование. «Непреодолимые» трудности передо мной стояли не один раз, но когда они соответствовали той атмосфере (были в соответств. рамках), в которых я мог жить — я набирал новые силы. Теперь пошел третий месяц, как я чувствую, что я заживо погребенный (!). Я морально убит, вокруг меня создали неразрывную цепь клеветы, через которую я подняться, не минуя одного (смерти), снова не смогу!

Для человека, немало испытавшего на своем жизненном пути (за 31 год), действительность — его настоящее должно стать реальным. Живя в своем пролетарском отечестве, можно было когда-либо думать о безвыходном положении. Оказывается, что да, сплошь и рядом.

История с возникновением дела в Ленингр. Институте ВКП(б) убеждает меня <во многом> этом.

Я не нахожу отклика о помощи к живому человеку 5 м-ц.

...Покуда для меня была возможность жить и работать, то я во что-то верил, во мне была огромная сила рвения вести за собой массы на борьбу, на выполнение лозунгов, поставленных партией.

Но что станет со мной дальше, покажет самое ближайшее время!

Я не берусь делать суждения о всех слабых сторонах нашей жизни, и как сын пролетария я остаюсь всегда верным своей партии и своему отечеству!

За это время (5 м-цев) я продумал очень много и только благодаря правильному рассудку я сохранил здравый смысл на жизнь.

Однако 18 лет моей трудовой жизни остались далеко позади. Мне казалось, что революция способствовала развитию моих мыслей и идей, что революция так высоко меня подняла!

От активного участия на баррикадах пролетарской революции 17 года я окунулся, в непосредственную работу Советских органов (1919—1922 гг.). Работая на заводе, я чувствовал себя вполне свободно и равноправным хозяином. Я принимал самое активное участие в Социалистическом Строительстве нашей страны (з-ды им. К. Маркса, Кр. Арсенал и Кр. Заря) и боролся за генеральную прямую линию партии.

Я работал не покладая рук день и ночь, на пользу партии, и мне казалось, что партия оценила во мне достоинства (раб. в Обкоме, Обл. КК РКИ, Ин-т и И КП) и опыт.

Теперь, в последние годы своей жизни, я достиг самого наибольшего развития умственных сил и способностей. Но дела и стремления мои остаются быть как недостроенное здание. И как это ни странно, мне приходится говорить о праве на жизнь!

Оказывается, что я шел по иерархиарационной лестнице, выполняя работу и подчиняясь по долгу службы <и по парт>.

Меня исключили из партии (парт[ком] Ин-та), но потом восстановили. Восстановили не зря, вероятно, за то, что я не заслуживаю высшей меры наказания от своей партии. Но тех, кого надо было наказать за их легкомыслие и самодурство — они оказались безвинные я <теперь> и в полном самодовольствии <почивают па лаврах>. Я поражаюсь на свою физическую силу, обилие терпения и стечение целого ряда обстоятельств.

...Наши мысли и дела, все было отдано в услужение одной классовой идеи за новую жизнь. Мать старушка непрерывно работает 35-[й год] и к тому исключительно в ночь. Сестра чл. партии. Жена чл. партии с 19 г. Я горжусь

тем, что я врожденный пролетарий, но они, эти люди из Ин-та, предают забвению рабочий класс, они забывают, на что он способен...

Совокупность всех обстоятельств, вытекающих из дела Ин-та, толкают меня на тяжелую мысль. Причем выход представляется самому вполне свободный, никто не интересуется тем, чем я живу. Отсюда я перехожу из одной сферы влияния в другую. Я <—> делаю заключение, что вне партии мне ни жизнь, ни работа не дороги.

Быть может дальше я сверну с пути, но теперь я не нахожу в этом греха. Одно то, что я сижу <5> м-цев без работы — многое значит. Я взывал о помощи не один раз, но никто не обращает внимания, все ставят один и тот же штамп — в дело!

* * * *

Я скажу прямо, что по характеру своему я форменный протестант всего чужого и несправедливого в таком огр[омном] хоз-ве, как н[аша]/страна. За это я был затравлен на протяжении целого ряда лет. Мне мстили за все — за справедливость, за горячность, за мою способность!!!

Здесь укажу я на ту действительность, о которой говорил недавно сам Киров (пророческие слова). Он говорил, что «беспокойный непоседа встречается иногда и в нашей партийной практике» (11/VII с/г.).

Если взять историю далекого прошлого, то нужно указать на ту видную роль коммунистов, которые сыграли не <маловажную> маловажную роль в деле моего воспитания.

1. От Ф... до М...

2. От О ... до Ф...

3. И наконец до Аввакумова, Бурта и Лидока.

Меня подвергали все больше и больше последовательной травле, которую не каждый мог так спокойно перенести.

1. <Фурс>с [...]атцким первые меня унизили. Для этого Фурсу потребовалось (из Выб. Райкомунот[дела]^у вступить на должность судьи. Это ли не пристр [астность].

2. Когда Мохначеву не в угоду было держать меня, то он, прежде всего, ударил по зарплате, заплатив за две недели — 04 коп., а затем сумел нажать и убрать с завода. Тут бессильны были правосудия (разные комиссии] и прокур.) против его под[...] стажа и ордена.

3. ОГНМИ — 60 преступников я [...] Обл. парт. коллегии. <Во[...]нилов> <с Рус... (выигравшие 50—тыс. руб.) b... с Руссовым очень скоро отделались>

4.  Но самым позорным моментом <...> зажима <...> самокритики является предпоследнее место моей работы — <Обк. ВКП б>, куда я был выдвинут с завода им. К.[арла] М.[аркса].

В бытность свою референтом я был незаменимым работником. Доказательством этого [может] служить следующее: с момента моего прихода почувствовалось оживление в группе референтуры — Мещеряков, Горячев и Владимиров.

Шульман не раз указывал им, что вот как надо давать информацию по существу дела.

Позерн накладывал свои резолюции, т.к. мои информационные доклады заинтересовывали его.

С Чудовым на эту тему я разговаривал по телеф[ону]. При отъездах на выходной день в Лугу я там задерживался по 3—5 дней (из-за ненастной погоды и далекого расстояния) и [...] несколько раз, но все это проходило безнаказанно. Однако стоило мне разразиться — выступить на одном из отчетных докладов кол-ва партии — как буквально на следующий же день по распоряжению Осипова я был выкинут без отпуска, без компенсации, без работы. За меня же пострадала и моя жена, ее тоже убрали оттуда.

Момент был тяжелый, но я был молод и находился «во власти новых дум о новой светлой дали»...

5.  Работая в <Лен. Обл. КК РКИ> я также натолкнулся на позорную историю, которая не может бесследно остаться. Мое бывшее руководство, Фукс, сын кустаря, привлек к суровой ответственности 20—30 человек за то, что был уволен его отец из артели Лен[...]. Люди сидели пачками со слезами на глазах у дверей его кабинета. Об этом было сообщено кому следует, но он здравствует и поныне там под покровительством <Ошерова.> Не даром он обрушился за это [на] меня. Он выступил на чистке и его слова приняли за чистую монету.

6.  Теперь об Институте Партии. Я <указывал по ме> По мере своего развития и активного участия в той или иной отрасли общественной работы или государственной службы — я рос и выдвигался все больше [и] больше. В этом видел олицетворение своих могучих способностей.

Своей деловитостью и исполнительностью в Ин-те я завоевал огромный авторитет. Меня оставляли зам. зав-ом, восхваляли на собрании, ко мне имелось т.т. [товарищеское] отношение. Болезнь и момент отрыва от учебы (Ин-т [...]) я перенес очень легко.

Но когда я стал, подобно оператору, вскрывать давно наболевшие раны, со мной происходит беда. За это я ожидал одобрения и все больше и больше стал говорить о ненормальных сторонах общественных учреждений.

Но в отместку мне находятся люди — <один белоэмигрант Бурт, а др. бел. офицер — Авракумов>, которые под покровительством Лидока наметили жестокую расправу. Мои доводы в расчет не принимаются, за что они берут верх. (Один дурак сделал 500 дураков). Об этом я здесь не буду останавливаться, я подал заявления и сделал 4 устных объяснения.

История этого дела меня во многом переубеждает.

Им создаются бурные овации, а мне, рабочему человеку, приклеивается ярлык обывателя. Однако я остаюсь уверенным, что если их не потревожить 1—2 месяца, то они <не почувствуют> и Советской власти не почувствуют (все правые уклонисты — Лурье, Цукерман, Аввакумов).

...Мне мстили, и я страдал подобно тому, как воспитатель социалистических идей — Ж. Руссо. Несмотря на то, что он был благородный человек, его все считали негодяем и он всю жизнь подвергался насмешкам и преследованиям. Напротив, С. Вольтер был «негодяй», но его многие читали и любили.

Причиной этому могло служить следующее.

Руссо хотел обновить старый мир, он действовал мечом разрушения и подтачивал горькую правду вельмож и проч. ...

Но Вольтер ненавидел скверных (и Руссо скверных людей) и говорил вообще. Он брал мир таким, каким он был на самом деле. Он <умел> льстить и сплачивать малодушных людей на свою сторону...

Вот какова моя горькая истина.

Я думал, что я найду исход и решение дело довести до конца. Но тщетными остались мои надежды. Обл. парт, коллегия подтвердила решение нижестоящий дистанции. Тогда я решил, что со стороны виднее, и подал заявление в ЦК КПК, и результатов пока что нет, там будто бы спят!

Выходит, что я должен жить святым духом, но я не один, у меня семья, и нас скоро погонят из квартиры на улицу.

Таким образом, я хочу сказать через голову ведомственных организаций и дистанций — всей партии, всему рабочему классу. Сказать о правдивых мотивах своего поступка, т.к. для меня наступает последний жизненный этап.

* * * *

[...]