МОЛОТОВ. Товарищи, разрешите объявить заседание Пленума открытым. В повестке дня два вопроса: первый вопрос об окончательном тексте Конституции и второй вопрос — доклад тов. Ежова о троцкистских и правых антисоветских организациях. Есть ли другие предложения по поводу повестки дня пленума?

ГОЛОСА. Утвердить.

МОЛОТОВ. По первому вопросу слово имеет т. Сталин.

СТАЛИН. Все читали проект Конституции[?]

МОЛОТОВ. Все присутствовали на вчерашнем заседании комиссии, значит можно проект не зачитывать. Есть какие-либо замечания[?]

КАМИНСКИЙ. У меня следующее замечание. Во второй главе «Государственное устройство» в пункте «с» сказано: «Установление основных начал в области просвещения и здравоохранения». В связи с созданием союзного Наркомздрава речь будет идти не только об установлении основных начал в области здравоохранения, но и о руководстве эпидемической борьбой, о целом ряде мероприятий: о борьбе с чумой, об оборонных мероприятиях и т. д. Исходя из этого, я вношу следующую поправку. Сказать так: установление основных начал в области просвещения и руководство системой здравоохранения. Я это мотивирую тем, что в пункте «л» говорится о том, что все наркоматы имеют основания для руководства, чего не сказано про учреждения здравоохранения. В таком случае Народный Комиссариат Здравоохранения не будет иметь права решать целый ряд вопросов. В области здравоохранения сейчас меньше всего идёт речь об установлении основных начал, а больше дело касается конкретных мероприятий по управлению, по организации бактериологии, организации курортного дела и т. д.

СТАЛИН. Видите, Конституция мешает им лучше работать. Чепуха какая!

МОЛОТОВ. Разрешите голосовать поправку?

ГОЛОСА С МЕСТ. Не стоит голосовать.

КАМИНСКИЙ. Тогда разрешите сказать о второй поправке.

КАГАНОВИЧ. Учтите опыт первой. (Общий смех).

КАМИНСКИЙ. Учту, учту. Я вношу поправку к статье 76-й, где надо сказать: предприятия и учреждения, потому что не всё можно назвать предприятиями.

МИКОЯН. Почему нельзя назвать?

КАМИНСКИЙ. По-моему, Институт охраны материнства и младенчества никак нельзя назвать предприятием.

МИКОЯН. А почему нельзя?

КАМИНСКИЙ. Это учреждение, а не предприятие. В самой Конституции устанавливается разница между предприятиями и учреждениями.

МОЛОТОВ. Есть желающие высказаться? Кто за это предложение, прошу поднять руки. Таковых нет. Значит, поправка отклоняется. Есть ещё письменная поправка т. Жукова о порядке обозначения наркоматов.

ЖУКОВ. На 16-й странице проекта Конституции союзные наркоматы помещены в определённом порядке, а по республиканским наркоматам наша промышленность отнесена на 14-е место (весёлое оживление в зале, голоса: «какое это имеет значение?»).

МОЛОТОВ. Кто за предложение т. Жукова, прошу поднять руки? Один товарищ Жуков. Кто против? Большинство против. Других поправок нет.

УНШЛИХТ. У меня есть поправка. В главе третьей, в статье 49 говорится о том, что производится всенародный опрос (референдум). По-моему, вместо — всенародный опрос, нужно сказать — всенародное голосование.

СТАЛИН. Голосование бывает тогда, когда выбирают. Опрос лучше.

ЛЮБЧЕНКО. Правильно, это лучше. Референдум это и есть всенародный опрос.

ВОРОШИЛОВ. Референдум выявляет, определяет настроения.

МОЛОТОВ. Следовательно, поправка отклоняется.

УНШЛИХТ. Следующая поправка к главе IV, к статье 58, где устанавливаются нормы представительства конституции союзных республик. Конституции принимаются республиканскими съездами. А в статье 60 говорится, что Верховный Совет принимает Конституцию республики и вносит свои изменения. Таким образом, выходит, что один раз принимает Конституцию съезд, а другой раз...

КАГАНОВИЧ. Съездов больше не будет.

УНШЛИХТ. А республиканские?

КАГАНОВИЧ. То же самое, их не будет.

УНШЛИХТ. Последняя статья говорит об этом определённо.

ЛЮБЧЕНКО. А если он захочет принять, нельзя?

УНШЛИХТ. Можно принять, но тут говорится, что после того, как выберется Верховный Совет, тут же принимает Конституцию (движение в зале, реплики).

МОЛОТОВ. Желающих высказаться нет? Голосую. Кто за поправки т. Уншлихта, прошу поднять руки. Мало — один (г о л о с: он сам — за).

СТАЛИН. Есть одна поправка в статье 72. Здесь говорится: «Народные Комиссары СССР ведают отраслями государственного управления, входящими в компетенцию СССР». Надо сказать — «руководят» (голоса: правильно).

МОЛОТОВ. Эта поправка принимается. Есть ли ещё поправки? (Голоса: Нет).

Я голосую в окончательном виде текст Конституции.

Кто за утверждение окончательного текста Конституции, тех прошу поднять руки. Кто против? — Нет. Кто воздерживается[?] — Нет. Принято единогласно.

Значит, первый вопрос порядка дня закончился. Переходим ко второму вопросу.

Слово имеет т. Ежов для доклада.

ЕЖОВ. Товарищи, прежде чем перейти к изложению фактов, характеризующих контрреволюционную деятельность троцкистско-зиновьевской банды и правых организаций на сегодняшний день по тем материалам следствия, которые мы имеем, я хочу коротко напомнить вам основные факты из этой области.

Первый факт — это убийство товарища Кирова и процесс, связанный с этим убийством.

Вы помните, товарищи, что, несмотря на то, что было доказано то, что убийство товарища Кирова было произведено ленинградской группой зиновьевцев, которые называли себя ленинградским центром, доказательств прямого участия Зиновьева, Каменева и Троцкого в организации этого убийства следствию добыть не удалось. Зиновьев и Каменев тогда, как вожди троцкистско-зиновьевского блока, признались в том, что они несут лишь моральную и политическую ответственность за это убийство, но никакого организационного участия в нём не принимали. Равно не было доказано и то, что в убийстве товарища Кирова принимали участие троцкисты. Правда, вместе с ленинградской группой террористов был расстрелян троцкист Шацкий. Это давало прямое указание на участие троцкистов в этом деле. Тем не менее, доказать организованное участие троцкистов в этом тогда не удалось.

Второй факт — августовский процесс 1936 года после разоблачения контрреволюционной деятельности троцкистско-зиновьевского блока. Основными из этих фактов, которые были вскрыты на процессе, и которые всем вам известны — это образование в конце 1932 года зиновьевско-троцкистского блока на условиях террора.

Третий факт — это о том, что убийство товарища Кирова было произведено по решению центра и с согласия Троцкого, Зиновьева, Каменева и остальных членов центра, которых я перечислять не стану и которые вам известны. Было установлено, что убийство товарища Кирова было лишь одним звеном в общем плане всех убийств. Этот план шёл гораздо дальше: намечалось убийство основных руководителей нашей партии и правительства. Для осуществления своих планов троцкисты и зиновьевцы блокировались с прямыми белогвардейскими элементами у нас в Союзе. Для осуществления своих планов троцкисты вошли в прямую сделку с иностранной разведкой и, в частности, с Гестапо, рассчитывая на его помощь.

И, наконец, последний факт. Это было установлено, что троцкисты через своих сторонников, работающих в различного рода хозяйственных и советских учреждениях, воровали государственные средства для организации контрреволюционной подрывной работы против основ советского государства.

Таковы известные вам факты, вскрытые на августовском процессе. На этом же процессе и Зиновьев, и Каменев, и Смирнов, и все остальные через троцкистско-зиновьевский центр террористов самым тщательным образом пытались обойти вопросы программы, вопросы своей политической платформы, и, как теперь ясно из всех материалов следствия, они скрыли от суда и от следствия самые мрачные и самые позорные факты своей контрреволюционной подрывной деятельности против советского государства.

Каковы новые факты, которые были вскрыты после августовского процесса?

Первое, на чём я хотел остановиться, это следующее. Если вы возьмёте состав участников, состав подсудимых на августовском процессе и состав не вошедших на процесс троцкистов и зиновьевцев, то отличительная особенность заключалась в том, что больше половины из них было в своё время репрессировано за различного рода контрреволюционные преступления против советской власти. Во всяком случае, основная масса всех этих арестованных и подсудимых была известна в прошлом, как активные троцкисты и зиновьевцы, за исключением той небольшой части, которая за последние годы была переброшена Троцким из-за границы через Гестапо, из иностранцев.

После августовского процесса, с точки зрения состава арестованных троцкистов, они отличаются той особенностью, что в подавляющем большинстве это люди, которые были в своё время либо в зиновьевской, либо в троцкистской оппозиции, либо в правой. Но, тем не менее, прямых подозрений в том, что они могут вести настолько подлую контрреволюционную работу, трудно было предполагать. Я имею в виду членов так называемого запасного троцкистского центра, о которых я буду говорить несколько позже. Я имею в виду таких, как Пятаков, Сокольников, которые, как известно, один был членом ЦК, другой кандидатом. Предполагать, что они могут так низко пасть, так предавать интересы рабочего класса, так изменить делу социализма — никто не мог предполагать.

Что касается значительного большинства арестованных уже троцкистов, зиновьевцев и правых, повторяю, в отношении их имеются данные, что каждый из них неискренне отходил от оппозиции. Всё это, как вы увидите дальше, являлось сплошным двурушничеством.

Вы знаете, что уже на августовском процессе Зиновьев показал, что помимо основного центра, зиновьевско-троцкистского центра существовал ещё запасной центр. Зиновьев назвал и четыре фамилии членов запасного центра: Пятакова, Сокольникова, Радека и Серебрякова. Сейчас это целиком подтверждается показаниями самих подсудимых арестованных: Пятаковым, Сокольниковым, Радеком и Серебряковым. Все 4 члена запасного центра дали показания, что они были членами этого центра.

СТАЛИН. Не похоже, чтобы Пятаков был в запасном центре.

ЕЖОВ. Об этом я скажу т. Сталин особо. Во всяком случае, все эти четыре члена запасного центра показали, что они действительно были членами в качестве заменяющих членов центра, троцкистско-зиновьевского террористического центра на тот случай, если основной центр будет арестован и уничтожен.

БЕРИЯ. Но они всё же работали вместе с ним.

ЕЖОВ. Об этом я скажу дальше, почему этот центр назывался запасным.

Должен сказать, что этот, так называемый] запасный центр, несмотря на то, что по первоначальным показаниям Пятакова начал действовать только после провала основного центра, т. е. после ареста Зиновьева, Каменева, Смирнова и др., несмотря на это он развил свою деятельность значительно раньше, в частности, особенно Пятаков. Во всяком случае, деятельность этого центра была значительно более опасна, если можно так выразиться, или более пакостна, даже по сравнению со скрытой контрреволюционной работой прошлого центра. В известной мере это объясняется тем, что он имел возможность более конспиративно работать, имел более конспиративный способ работы, и доверия к нему было больше, поэтому он развернул свою деятельность значительно больше. Во всяком случае, с точки зрения связи, он имел значительно большую связь с периферией, нежели тот центр, процесс которого был в августе 1936 года.

БЕРИЯ. И связи с заграницей тоже.

ЕЖОВ. Да, это правильно.

Насчёт связи так называемого запасного центра с периферией. Связь была крепкая, либо персональная, либо с несколькими людьми.

На Украине сейчас арестовано у нас свыше 400 человек троцкистов и зиновьевцев, которые так или иначе связаны по своей контрреволюционной] работе друг с другом, или отдельные группы. Причём, во главе всей этой украинской организации наиболее видными руководителями являлись такие двурушники, как Коцюбинский, Голубенко, Логинов. Эта тройка не ограничивалась только деятельностью встреч между собой,

она попыталась наладить связь с группой в Харькове. Во главе группы в Харькове был бывш[ий] второй секретарь Харьковского обкома Мусульбасов. Им удалось организовать группу в Донбассе во главе с заведующим угольным отделом обкома Шаевым и зав. культпропом Сергеевым, и в ряде других городов Украины.

БЕРИЯ. В Донбассе.

ЕЖОВ. Да, в Донбассе, как я уже сказал, во главе были Шаев, член обкома, зав. угольным отделом и зав. культпропом Сергеев.

В Западно-Сибирской организации — во главе с Мураловым, Дробнисом и Богуславским. Арестованные имели между собой тесную связь. Сейчас по этой организации у нас арестовано 120 человек. Эта организация развернула особую активность. Помимо конкретных планов и попыток произвести террористические акты, они пытались связаться для организации вредительской и диверсионной работы с Кемерово и на ж[елезной] д[ороге] [— с] Восточной дорогой.

По Азово-Черноморской организации арестовано свыше 200 чел|овек] во главе с Глебовым, Белобородовым и др. В Грузии свыше 300 чел[овек] во главе с Окуджава. В Ленинграде — свыше 400 человек и в Свердловске свыше 100 человек. Надо сказать, что довольно большой группой троцкистов в Свердловске фактически руководила японская разведка через бывшего начальника Князева.

СТАЛИН. Через т. Кабакова (С м е х).

ЕЖОВ. Я уже сказал, что через бывшего начальника Южно-Уральской ж. д. Князева и Турока, которые являются прямыми агентами японцев.

Какова же практическая деятельность так называемого запасного центра и тех периферийных организаций и групп, которые, так или иначе, были связаны с членами центра и, в особенности, с главой этого центра — Пятаковым?

Прежде всего, о террористической деятельности. Так же, как и в деятельности осуждённого уже в августе месяце 1936 года центра троцкистско-зиновьевского блока, вопросы террора были одними из центральных вопросов в деятельности запасного центра. И вот здесь следует остановиться на особенностях этого запасного центра, когда мы начинаем рассматривать его практическую террористическую деятельность.

Прежде всего, о направлении работы по террору. В своих показаниях Пятаков сообщил примерно следующее:

«Весной 1931 года я был послан от Наркомтяжпрома председателем комиссии по размещению кредитов в Германии. В Берлине со мной связался Лев Седов — сын Троцкого, которого я лично хорошо знал. По телефону мы с Седовым условились встретиться в кафе...» (читает). «...и что директива о терроре передана троцкистской организации, действующей в СССР. Я, к несчастью, дал согласие...» (шум, движение в зале).

БЕРИЯ. Сволочь!

ЕЖОВ. Хуже, чем сволочь.

Из этого показания Пятакова, прежде всего, ясно, что директиву о переходе к террору Троцкий передал Пятакову ещё в 1931 году. Причём в своих показаниях Пятаков далее заявляет, что введение его в состав запасного центра — этого заменяющего центра, было тогда же обусловлено в Берлине в 1931 году и получило санкцию и одобрение со стороны Троцкого.

Мотивами, что его вводят в состав запасного заменяющего центра, главными мотивами, говорит Пятаков, было особое положение, которое он занимал в партии, так как он был членом ЦК ВКП(б) и ему гораздо легче было конспирировать всю контрреволюционную деятельность, не надо активно выпирать с тем, чтобы начать действовать. Активно действовать он должен был начать только тогда, когда провалится основной центр.

Таковы, по крайней мере, показания Пятакова. На деле они сильно расходятся и разнятся с практикой. Почему?

Пятаков, казалось бы, получив такую директиву Троцкого о переходе к террору лишь после того, как основной центр провалится, не должен был бы разворачивать террористическую деятельность. А он, несмотря на это, тут же передал всем основным и ближайшим сторонникам троцкизма, с которыми он был лично связан, директиву Троцкого о терроре, и предложил организовать террористические группы.

Такую директиву он передаёт, например, на Украине Коцюбинскому, Голубенко и Лившицу, причём из этой же тройки предлагает сформировать украинский троцкистский центр для руководства всей контрреволюционной троцкистской работой на Украине, предлагает этому украинскому центру подобрать людей надёжных, которые бы могли пойти на исполнение террористических актов.

Несколько позже он передаёт эту директиву и всем другим своим сторонникам, которые лично с ним или по работе были связаны. Такую директиву он передаёт Дробнису, Богуславскому, Белобородову, Юлину и многим другим.

Больше того, Пятаков, пользуясь своим положением заместителя наркомтяжпрома, при распределении этих кадров на работу, так их устраивал на работу, чтобы разослать их в организации, где бы они могли более или менее безопасно заниматься своей террористической деятельностью.

На наш вопрос к Пятакову, чем же объяснить эти противоречия между запасным недействующим, законсервированным центром и тем, что он сразу же начал практическую деятельность по организации террористических групп, он заявил следующее: что, мол де, эти террористические группы действительно создавались по моему указанию, некоторых участников этих террористических групп, созданных по моему поручению в Западной Сибири, на Урале, на Украине, в Москве и в ряде других городов — я знал, но, тем не менее, директивы о переходе к террору не давал до тех пор, пока в этом не появится особая надобность, и что, мол, только с провалом основного центра троцкистско-зиновьевского террористического блока, только после этого я дал указания о том, что надо активизировать террористическую деятельность.

В известной мере я должен сказать, что это совпадает с некоторым фактическим положением вещей в том смысле, что действительно группы, организованные Пятаковым и другими членами запасного террористического центра, они активизировались и активизировали свою работу особенно в 1935 и 1936 гг., вернее в начале 1936 года. Во всяком случае, люди не только обсуждали вопросы террора, но и конкретно к нему готовились. Во всяком случае, был сделан ряд попыток произвести террористические покушения. В частности, Азово-Черноморская контрреволюционная террористическая группа во главе с Белобородовым выделила группу под руководством некоего Дуката из троцкистов, которая охотилась за товарищем Сталиным в Сочи. Белобородов дал директиву Дукату, чтобы он воспользовался пребыванием товарища Сталина в Сочи во время отпуска, чтобы там найти удобный случай к тому, чтобы произвести покушение. Когда это Дукату не удалось, Белобородов его всячески ругал за то, что он не смог организовать это дело.

В Западной Сибири были прямые попытки организовать покушение на тов. Молотова, на Урале — на тов. Кагановича и на тов. Орджоникидзе.

Понятно, товарищи, я говорю только о тех фактах, о прямых показаниях и о подтверждённых фактах, когда делались конкретные и, более или менее, реальные попытки к осуществлению террористических замыслов.

Я думаю, что многое ещё следствием не вскрыто и многое ещё придётся нам вскрывать из области террористической деятельности троцкистско-зиновьевских последышей.

Если взять всю эту деятельность всех этих террористических групп, то она действительно, главным образом, оживилась за 1935 год, начало 1936 года, главным образом, то есть групп, которые так или иначе связаны с запасным центром и с его членами, и пытались прибегнуть к различным способам осуществления террористических замыслов.

Я хочу остановиться только на одной вскрытой в Москве, здесь, террористической группе, которая пыталась осуществить свои планы через отравление членов правительства. Этой группе, которую возглавлял бывший директор Моснарпита Столповский, удалось сколотить значительную группу террористов из поваров и из обслуживающего персонала, которые часто приглашались на всякого рода банкеты. Так как на многих банкетах приходилось бывать им, где присутствовали члены правительства, то они полагали, что таким путём легче всего будет осуществить свои террористические замыслы. Во всяком случае, люди готовили яд и предполагали, что в первом ближайшем удобном случае, когда их попросят устроить какой-нибудь банкет, на котором будут присутствовать члены правительства, они этот акт произведут. В частности, предполагали они, что во время Чрезвычайного [VIII] съезда Советов в связи с принятием Конституции обязательно не обойдётся без банкета, на котором будут присутствовать члены правительства, и тут они думали, что смогут, может быть, что-нибудь сделать.

Я конкретных показаний этих террористов не буду приводить, все они — довольно значительная группа — во всех этих своих планах сознались.

Таковы, товарищи, некоторые факты из области террористической деятельности так называемого запасного центра и объединяемых им периферийных троцкистских групп. Однако на этом контрреволюционная работа троцкистов не ограничилась. Запасной центр, объединяя на местах связанные с запасным центром группы, и в особенности Пятаков, наряду с широкими планами террористической борьбы, стали прибегать и к методам вредительства и диверсий.

Должен оговориться, товарищи, что несмотря на кажущуюся искренность и раскаяние всех подсудимых на процессе в августе 1936 года, они всё же скрыли и от следствия, и от суда эту сторону своей деятельности, хотя центру троцкистско-зиновьевского блока было известно о существовании такой директивы, и они своим членам эту директиву передавали для практического осуществления.

Вот, например, что говорит арестованный бывший директор завода им. Жданова в Ленинграде Пичурин. Он говорит, что в конце 1933 года в разговоре с Зиновьевым он получил следующую установку о вредительстве: «Мы ставим вопрос о поражении Советского Союза в войне... (читает, кончая словами: «даёт нам возможность дискредитировать руководство ЦК»).

Таким образом, директива, исходящая от Зиновьева к Пичурину, во всяком случае, предполагает, что бывший действующий центр знал об этой директиве от Троцкого. Об этом говорит и сам Пятаков в своих показаниях, — о том, что директива о переходе к вредительству была дана ему в 1931 году в разговоре с Седовым. Он в своих показаниях говорит следующее: «Указание, или, вернее сказать, директива Троцкого, как мне её передал Седов, состояла в том, что нам, троцкистам, надо в своей практической работе не содействовать, а, наоборот, противодействовать укреплению режима.... (читает, кончая словами: «надо в народном хозяйстве и в промышленности переходить к методам вредительства»).

Эта директива, которую получил Пятаков, относится к 1931 году.

Однако, товарищи, широкой вредительской деятельности действующему центру троцкистско-зиновьевского блока и его руководителям — Смирнову, Каменеву, Зиновьеву и другим, не удалось развернуть. Зато, наоборот, этот так называемый запасной центр, в особенности начиная с 1931 года, — 1934, 1935 и начало 1936 г. — относительно большую развернул работу по вредительству и многое напортил в нашем хозяйстве.

Мы опять-таки спрашивали Пятакова, чем объяснить такой разрыв во вредительской деятельности между директивой 1931 г. и между практическим началом вашей работы? Все показания — и членов запасного центра, и непосредственных исполнителей террористических, вредительских и диверсионных актов, они все заявляют, и Пятаков опять-таки объясняет, что хотя директива и была получена от Троцкого в 1931 году, хотя об этой директиве знал действующий центр троцкистско-зиновьевского блока, тем не менее, только в 1935 году они начали особенно форсировать эту работу по вредительству, после того, как было получено специальное указание от Троцкого о том, что надо форсировать вредительскую деятельность во всю.

Вот Пятаков что говорит, — когда он получил директиву, что в 1935-36 г. во время разговора с Седовым, последний сообщил мне через Радека получение телеграммы Троцкого о необходимости форсирования вредительской работы в народном хозяйстве. Седов сообщил, что Троцкий считает в этих целях возможным привлечь к вредительству другие контрреволюционные формирования.

С получением этой директивы наша деятельность по вредительству и связи со всякого рода бывшими людьми, в частности, с вредителями усилилась... и что-де главная директива, которую он давал по вредительству, относится по преимуществу к 1935 г. Я думаю, что Пятаков всё-таки врёт: он значительно раньше давал своим сторонникам директиву о вредительстве, потому что, по показаниям Дробниса и др., она относится к более раннему периоду.

Мотивы вредительства, которые излагал Пятаков своим сторонникам, рисуются, примерно, в показаниях бывшего начальника управления Ср[едне]уральского медеплавильного комбината Жарикова. Он показал следующее: «Пятаков в резкой форме поставил передо мной вопрос в том смысле, что если я согласен с установкой на подрывную вредительскую работу, ... (читает: «когда мы стоим перед такой дилеммой, мы прямо заявляем: лучше поражение СССР, чем победа сталинского...»).

Что же конкретно, товарищи, удалось сделать членам запасного центра и руководимым им группам по вредительству и диверсиям? Я пока что оглашаю некоторые факты того, что у нас выявлено уже сейчас в процессе следствия и разоблачения всей этой мрази, и не исключаю, а предполагаю, что у нас ещё имеется очень и очень много не вскрытых дел, и нам ещё придётся долго их вскрывать.

Первое — о военной промышленности. В военной промышленности организованными запасным центром троцкистскими группами на заводах удалось произвести кое- какие вредительские и диверсионные акты. В частности, на том же судостроительном заводе им. Жданова вредительской деятельностью занимался бывший директор Пичурин. Он даёт следующие показания о конкретных вредительских актах, которые он произвёл на заводе, которым он руководил: «Практически вредительская работа нашей к[онтр]р[еволюционной] троцкистско-зиновьевской организации выявилась... (ч и т а е т) ...вспомогательных механизмов почти на год».

Вот то, что мы имеем по судостроительной промышленности.

Несколько более конкретные вредительские акты удалось произвести на ряде орудийных заводов и, в частности, арестован технический директор орудийного з-да «Большевик» Роман. Показывая о тех вредительских актах, которые ему удалось произвести на з-де «Большевик», он говорит следующее: «Нами был сорван... (читает) ...на вооружение армии не введена».

Один из главных осуществителей всех этих вредительских актов, начальник конструкторского бюро Магдесиев целиком подтверждает это показание Романова и даёт ряд дополнительных вредительских мероприятий, которые он провёл в орудийной промышленности и на заводах торпедостроения. Кстати сказать, товарищи, на орудийных заводах и на заводах торпедостроения мы имеем довольно активную работу немецких организаций. Тут они сплотились с троцкистами самым тесным образом. Вот технический директор завода «Двигатель» Вилене о вредительстве в торпедостроении показал следующее: «Вместо того, чтобы начать внедрение в производство торпеды... (ч и т а е т) ...на сумму несколько миллионов рублей».

По снарядной промышленности. Помощник директора Батюшкин по з-ду № 65 дал следующие показания: «Афонин мне передал, что такая организация... (читает) ... подрывная работа привела к тому, что брак снарядов достигал огромного количества».

Мы попросили представителей РККА сообщить нам и документально подтвердить, верны ли показания этих вредителей. И получили от Артиллерийского управления РККА по заводу № 65 следующее подтверждение: «За девять месяцев 1936 года заводом было выпущено огромное количество негодных и вследствие этого забракованных артиллерийских снарядов... (ч и т а е т).

Таковы сведения, которые мы получили от Артиллерийского управления Рабоче-крестьянской Красной армии.

Таковы конкретные вредительские акты, которые мы имели по военной промышленности.

Однако, товарищи, наибольшее количество вредительских и диверсионных актов запасному троцкистскому центру и его группам удалось провести по химической промышленности. Это объяснялось, товарищи, очевидно тем, что с руководством химической промышленностью долгое время было неблагополучно. Вы знаете, что в своё время Главхимпром возглавлял Томский. Затем возглавлял Пятаков, т. е. фактический руководитель Главхимпрома до последнего момента, до дней его ареста. Наконец, азотную часть этой промышленности возглавлял теперь уже разоблачённый немецкий шпион, диверсант Ратайчак, который являлся правой рукой Пятакова по работе в химической промышленности. Всей этой группе людей удалось насадить свои кадры в химической промышленности, которые безоговорочно выполняли любые, самые грязные поручения, направленные против советского государства, поручения Пятакова, Ратайчака и других.

Достаточно сказать, товарищи, что почти все начальники Главков и главные инженеры в химической промышленности, работающие вместе с Ратайчаком, частью им были вовлечены в шпионскую организацию, а частью и сами завязали связи, главным образом, с немцами. Так, например, начальник иностранного отдела некий Граше, который работал вначале в чешской, а затем в немецкой разведке, работал ещё в дореволюционное время.

ЛЮБЧЕНКО. Стаж солидный.

ЕЖОВ. Да, стаж порядочный. Кстати сказать, он являлся членом партии с 1917 года, хотя в партию никогда не вступал (оживление в зале).

БЕРИЯ. Ничего себе!

ЕЖОВ. Как оказалось, партийный билет он получил обманным путём. Словом, настоящий матёрый разведчик, который получал денежки от иностранных разведок, и чтобы было удобнее их копить, просил пересылать деньги своей семье, которая продолжала жить в Праге. Инженер Голованов, директор Кемеровского химического комбината Норкин, который в своё время был заместителем Пятакова по Главхимпрому. Он теперь дал совершенно конкретные показания о принадлежности к организации и тех вредительских деяниях, вредительских и диверсионных, которые ему удалось провести за время работы на Кемеровском химкомбинате. Директор завода Уланов, под руководством которого был произведен взрыв и диверсионный акт на Горловском заводе и многие другие. Их можно было бы перечислить ещё большее количество,

Какие же диверсионные и вредительские акты удалось провести троцкистам, объединяемым этим запасным центром, в химической промышленности?

Ответ на это дают, прежде всего, показания Ратайчака. На вопрос: «Как вы вели диверсионную работу в химической промышленности и по чьему заданию» следует ответ: «В своих показаниях от 10 октября я уже говорил, что вредительскую работу в химической промышленности я проводил по заданиям Пятакова...»

Так как эти задания совпадали с заданиями немецкой разведки, то очень возможно, что Ратайчак просто прикрывается именем Пятакова, который, кстати сказать, в своей работе тоже был, несомненно, связан с немецкой шпионской организацией.

ГОЛОС С МЕСТА. Правильно.

ЕЖОВ. Потому что те показания, которые дал Пятаков только сегодня, они прямо говорят, что Пятаков в 1931 году по поручению троцкистского центра связался с рядом фирм, которые вели шпионскую работу в СССР, о чём он и дал свои показания.

«...О диверсионной работе я не говорил, потому что об этом тяжело было рассказывать...» (это матёрому-то разведчику!). «И сейчас необходимо раскрыть всю гнусную работу, которая проводилась контрреволюционной организацией. ...В начале 1934 года, ... (ч и т а е т).

Что же конкретно Ратайчаку удалось сделать? По поручению Ратайчака начальник азотного отдела Главхимпрома Пушин, директор Горловского завода Тамм, инженер этого завода Ассиновский провели ряд диверсионных актов на Горловском заводе.

Пушин показал: «В апреле 1934 года...». Как видите, в этих показаниях ясно указывается на то, что вредительская диверсионная деятельность была начата троцкистами и, в частности, главой запасного центра Пятаковым значительно раньше 1935 года, как он пытается это доказать.

«В апреле 1934 года мною была проведена диверсия в щелочном отделении... (читает).

Тамм целиком подтвердил все эти показания Пушина. Пущин тоже подтвердил, что он получил это задание, пытался выполнить его, привлекая к этому делу Ассиновского.

Однако на этом не прекратилась их диверсионная деятельность. Всего, по показаниям Ассиновского, диверсионных актов и вредительских актов было произведено значительно больше. Вот что он говорит.«1. Приблизительно в апреле 1934 г. выведено из строя... (ч и т а е т).

«Второе. В октябре 1934 г. осуществлён взрыв двух... (ч и т а е т).

«Третье — в конце ноября 1934 г... (читает). Итак далее, и так далее.

Кроме этих диверсионных актов, как сейчас показывает и Ратайчак, произведённые большие пожары были организованы троцкистами.

На Невском заводе пожар тоже был организован троцкистами.

Ну, товарищи, вам известны те вредительские и диверсионные акты, которые были произведены в Кузбассе, я на них останавливаться не буду. Должен сказать, что вредительство в угле получило распространение не только в Кузбассе, но и Донбассе, Шахтантраците, Чистяковантраците и друг. Арестованный Шаев, которого, кстати сказать, тов. Саркисов хотел выдвинуть в качестве начальника всего угля... (Голос: Кто?) Саркисов выдвигал этого Шаева на хозяйственную работу. Так вот, этот Шаев показывает следующее: «Основной план на вредительской работе сводился... (ч и т а е т) ...которая вызывала бы неизбежную аварийность».

Дальше он говорит, какие конкретные задания он давал руководителям треста, в частности, Антонцеву, и что он проделал. Дальше он показывает, что ему Антонцев докладывал о своей вредительской работе следующее: «Уже в первом квартале 1936 года... (ч и т а е т) ... значительно выросли аварии на шахте». И так далее.

«В результате проведённой Антонцевым заниженной себестоимости примерно для половины работников Чистяковантрацита не только не было никакого приработка, но... (читает).

На Шахтантраците мы тоже имеем попытки и не только попытки, а и проведение ряда вредительских мероприятий, ряда диверсионных актов. Так, на шахте № 4 треста Шахтантрацит Богачёв — помощник заведующего этой шахтой, в своих показаниях говорит следующее: «На шахте № 4 совершены диверсионные акты: первый в июне и второй в октябре 1936 года». Вот что он говорит: «В первые дни 1936 года я заменял несколько дней...» (ч и т а е т). Вот первый диверсионный акт.

Второй акт: «В конце сентября или начале октября Быков поручил мне завалить шахту № 4». Он этот завал произвёл.

Аналогичные акты диверсии были произведены и в тресте Кизелуголь на Урале.

Одновременно с попытками организации диверсионно-вредительской работы в промышленных предприятиях троцкисты организовывали это дело и на железнодорожном транспорте. Мы имеем показания многих арестованных бывших троцкистов-зиновьевцев и просто шпионов на железнодорожном транспорте, которые дают развёрнутые показания с совершенно конкретными фактами вредительства и диверсии, которые удалось им провести на железных дорогах. Вот, например, что показывает бывший начальник железной дороги Южно-Уральской о тех директивах, которые он получил от троцкистов. Я думаю, что он директивы эти получил от японцев, потому что он был японским агентом. Вот что он показывает:

«Первое. Срывать всеми мерами перевозки... (читает) ...массовые аварии поездов».

Таковы указания, которые он получил от троцкистской организации и которые, как он сообщает, пытался осуществлять и осуществлял на своей железной дороге.

Я мог бы привести здесь очень много показаний, говорящих о конкретных фактах вредительства и диверсионной деятельности троцкистов на железнодорожном транспорте, но они примерно аналогичны тем, о которых я говорил по линии промышленности только в соответствии с особенностями железнодорожного транспорта: портили паровозы, разбивали вагоны, устраивали аварии, крушения с человеческими жертвами. Поэтому я приводить их не буду. Скажу только одно, что в числе арестованных троцкистов, работающих на железных дорогах, мы имеем довольно большую группу работающих на относительно большой руководящей работе на железнодорожном транспорте: Лившиц, Князев, Буянский, Шермергорн. Все эти были в своё время начальниками железных дорог и, пользуясь большим доверием, конечно, они могли прикрывать свою контрреволюционную работу всячески.

Вот каковы, товарищи, факты, которыми можно было ограничиться для того, чтобы дать общую картину вредительской диверсионной деятельности т. н. «запасного центра» и главным образом Пятакова, а также связанных с ним к. р. групп.

Однако эта деятельность троцкистов опять-таки не исчерпана. Одновременно с вредительством и диверсией они занимались шпионской работой.

Как троцкисты пришли к необходимости поступить на службу иностранных разведок? Как рассказывает Пятаков, это происходило примерно следующим образом. Тут он опять-таки возвращается к своей командировке заграничной в 1931 году. Он говорит следующее: в 1931 г. во время моей беседы с Седовым он интересовался характером моих служебных дел... (ч и т а е т).

Во всяком случае Шестов и Логинов по поручению Пятакова непосредственно связаны не только с этой немецкой фирмой, но и с рядом других фирм. Вредители, диверсанты, шпионы связаны по поручению Пятакова со многими немецкими фирмами, и он об этом, несомненно, знал. Он знал, что с этими фирмами поддерживается связь не из-за прекрасных глаз. Видите ли, если даже цинично и грубо поставить вопрос, что Пятаков просто перешёл на службу в качестве шпиона и получал за это деньги, то я должен сказать, что, конечно, белогвардейская разведка воспользовалась этим, тем более, что приходят такие видные люди — члены правительства, заказывающие крупные заказы, договариваются с фирмой, чтобы им давали побольше, что всё будет оплачено, то, конечно, белогвардейская разведка всё это использует. Ни одна заграничная фирма не отказалась бы от этого.

СТАЛИН. Шестов ведь давал информацию немецким агентам и получал от них деньги [?].

ЕЖОВ. Да.

СТАЛИН. А этот Ратайчак, он ведь немецкий агент, он ведь получал деньги за информацию от немецкой разведки, он был шпионом[?]

БЕРИЯ. Настоящий шпион.

ЕЖОВ. Так что я, товарищи, думаю, что Пятаков, несомненно, был и сам знал об этом, был осведомлён и сам давал такие сведения. Он давал сведения о наших вооружениях и о работе нашей химической промышленности.

БЕРИЯ. И всякие прочие.

ЕЖОВ. Он давал им информацию, которую считал нужным им давать.

КАГАНОВИЧ. Раз они стоят за поражение, то ясно, что они шпионы.

ЕЖОВ. Что касается его сторонников, то все они давали шпионские сведения. Например, нач[альник] азотного отдела Главхимпрома Путин связался с Ленцем. Он показал, что был связан по поручению Пятакова и Ратайчака с Ленцем, который приехал к нам в качестве специалиста, которого прислали как агента германской разведки, который получил ряд сведений об азотной промышленности. Он получил ряд сведений о работе химической промышленности. Все эти материалы ему были переданы по поручению Пятакова. Кроме того известно, что Ратайчак передавал ряд сведений Ленцу, которые он от него требовал.

Я уже говорил вам о шпионе Граше, который работал нач. иностранного отдела, который числился членом партии с 1917 г. тогда, когда он работал в немецкой разведке во время империалистической войны. После империалистической войны он остался здесь по поручению разведки, а затем обманным путём украл партийный билет и числился членом партии с 1917 года. Он регулярно выполнял все поручения немецкой разведки, особенно за последние 5-6 лет. Получал от разведки регулярно деньги, которые пересылались в Прагу его семье, которая там находится.

Затем дальше, член партии, который работал в Париже. Следующий, беспартийный, который поддерживал прямую связь и выполнял поручения Пятакова и Аркуса. Он показал, что передавал шпионские сведения с прямого ведения Пятакова и Аркуса. Немецкая разведка получала необходимые ей данные через Новаша, который давал шпионские сведения из СССР, сведения о нефтяной промышленности СССР, об экспорте, об импортных планах и переговорах с Испанией, о кредитах, о соглашениях и ряде других.

Я уже говорил вам, что член партии, нач[альник] Южно-Уральской ж.д. Князев, член партии, зам. начальника] дороги им. Кагановича Турок состояли на службе в качестве шпионов в японской разведке и работали шпионами, диверсантами, получали деньги от японской разведки.

СТАЛИН. Связь с троцкистами имели?

ЕЖОВ. Да, прямую связь имели. С Лившицем имел связь Князев, а Турок имел связь с Дробнисом.

МИРЗОЯН. С 1931 года они работали?

КАГАНОВИЧ. Я думаю, что с 1929 года.

ЕЖОВ. По их показаниям, они начали позже работать, но по нашим материалам, они были завербованы японской разведкой ещё будучи в Японии в составе делегации. Такие, во всяком случае, у нас имеются предположения. А наиболее активно они начали действовать тогда, когда японцы послали в качестве связиста к ним одного из японских инженеров, который потребовал от них передачи японцам шпионских сведений, а также производства ряда диверсионных актов. В частности, он предложил Туроку и Князеву разработать план диверсионных акций на случай войны Японии с СССР с тем, чтобы по пути они могли бы устраивать крушения воинских поездов, следующих на Восток, отравлять питьевую воду и заражать всякими болезнями и бактериями красноармейцев, следующих туда маршрутами. Таковы были задания японского агента, которые получили Князев и Турок и за исполнение которых они взялись.

Вот, товарищи, можно было бы, пожалуй, ограничиться и этими фактами. Они достаточно характеризуют то, куда скатились, с позволения сказать, такие коммунисты, как Пятаков, Сокольников, Радек, все эти Дробнисы, Богуславские и т. д. Они целиком перешли на службу фашистской буржуазии и исполняли самые грязные, самые позорные дела по шпионажу, по диверсиям и вредительствам, дела, на которых иностранная разведка использует самых продажных людей за денежки. И эти люди действовали на пользу фашизма и за денежки, и из особой вражды к социалистическому строю в СССР и неплохо выполняли поручения иностранных разведок. Во всяком случае, им легче, чем кому бы то ни было, было проводить диверсионные акты и собирать шпионские сведения. Выполнять диверсионные акты или собирать шпионские сведения прибывшему из заграницы немцу несравненно труднее, тогда как эти люди прикрывались партийными билетами и своим служебным положением для исполнения заданий иностранных разведок, для обслуживания фашистской буржуазии.

Я хочу, товарищи, остановиться ещё на некоторых фактах, которые характеризуют, что в своей подрывной контрреволюционной работе против советского строя троцкисты целиком пользовались методами фашизма, в самых его отвратительных и безобразных формах. Для того, чтобы вызвать недовольство советской властью среди рабочих, они сознательно шли на ряд таких акций, которые вредили непосредственно рабочим. Вот, например, наиболее яркие показания из этой области, которые даёт арестованный начальник Кемеровского химического комбината Норкин, который был когда-то заместителем начальника Главхимпрома у Пятакова и числился членом партии с 1918 года.

Вот что он передаёт об отношении Пятакова к рабочим во время дачи им диверсионных заданий: «В последнюю встречу в июле 1936 года Пятаков говорил... (читает) «нашёл кого жалеть. Это стадо баранов...»

БЕРИЯ. Вот сволочь! (Шум возмущения в зале).

ГОЛОС С МЕСТА. Звери!

ЕЖОВ. Вот до чего доходит озлобление этого фашистского агента, этого выродка из коммунистов, чёрт его знает! Душить бы сволочей! Так спокойно нельзя смотреть на них.

Вот отношение их к рабочим! Вот с каким цинизмом они говорят о рабочем классе. Я нарочно его спросил — верно ли это?

МОЛОТОВ. Кого его?

ЕЖОВ. Пятакова. Я спросил его — неужели такое отношение у него было к рабочим? Смеётся — да, очевидно, что-нибудь в этом роде говорил для того, чтобы подбодрить, а может быть и не говорил, может быть, не точно передали.

ГОЛОС. Вот гадина! (Шум возмущения в зале).

ЕЖОВ. Если уж таковы директивы главы контрреволюционной организации своим членам, директивы, гласящие — «рабочих не жалеть, рабочие — это скотина» — ясно, что на местах члены этого троцкистского контрреволюционного центра всячески старались продолжать эту линию.

Вы уже знаете, товарищи, о тех совершенно чудовищных издевательствах, стоивших жизни очень многим рабочим, которые были раскрыты в последнем процессе в Кемерово. Цинизм этих людей доходил до того, что читать показания Дробниса о его директивах Шестову и другим, просто тяжело. Вы просто не представляете всей глубины падения всей этой мрази, в которой не только ничего коммунистического, но и человеческого ничего не осталось.

Наряду с такими прямыми методами фашистской провокации, связанными с ухудшением положения рабочего класса, для того, чтобы вызвать этой провокацией озлобление рабочих, они и просто, более «мирными» путями пытались натравить рабочих и против советской страны, и против порядков советской страны.

Вот, например, на транспорте бывший начальник этого самого Белгородского районного отделения Седзиевский показывает, каким образом он прикрывал свою вредительскую, диверсионную и иную деятельность, организуя свои отношения с рабочими: «Прежде всего, в целях конспирации подрывной работы...» (читает) «...зато всячески поощрял лодырей, аварийщиков... они материально лучше обеспечивались».

Таким образом, в качестве прикрытия своей подрывной контрреволюционной работы, в попытках вызвать недовольство рабочих, люди вводили в систему развал трудовой дисциплины, с тем, чтобы через развал трудовой дисциплины портить работу на транспорте.

Вот, товарищи, таковы конкретные факты из террористической, вредительской, диверсионной и шпионской деятельности троцкистско-зиновьевских бандитов. Ясно, что они выполняли это дело не только непосредственно сами. Хотя подавляющее большинство диверсионных актов и шпионажа были проведены непосредственно по получении директив от Троцкого, Пятакова и других, они всячески пытаются сблокироваться с отдельными контрреволюционными формированиями, каковы бы эти люди ни были, хотя бы и махровые белогвардейцы, м. б. для того, чтобы вместе с ними подрывать мощь Советского Союза.

Мы имеем, например, прямую связь троцкистов с белогвардейской фашистской организацией, включающей в себя ряд научных работников и специалистов, работающих в области биологии, организация, которая целиком снабжена была во время одного из съездов биологов в СССР немецкой разведкой и пользовалась поддержкой немецких кругов. Мы имеем прямую связь троцкистов с этой организацией, её участники выполняют грязные и подлые функции, как троцкистов, так и националистов. Мы имеем связь с белогвардейскими организациями, мы имеем связь троцкистов с вредителями старыми, в своё время осуждёнными, которые опять-таки активизировались для вредительской диверсионной работы с троцкистами, которые специально их искали с тем, чтобы использовать их для вредительства и двинуть это дело.

Иными словами, из всех этих фактов, по-моему, выводы напрашиваются: первое, что между бывшими коммунистами Пятаковым, Серебряковым, Сокольниковым, Радеком, Дробнисом и другими, и между буржуазными вредителями из «Промпартии» можно поставить знак равенства, с той лишь разницей, что те по-своему честно пытались служить своему классу — буржуазии, эти чудовищно предали интересы рабочего класса, интересы нашей социалистической родины и целиком перешли на службу фашиствующей буржуазии Европы.

Я думаю, что бывших коммунистов Пятакова, Серебрякова, Сокольникова и всех прочих мы можем с полным правом приравнять к переброшенным из-за границы шпионам, диверсантам, разведчикам любой иностранной державы, с той лишь разницей опять-таки, что если те это делают только за деньги, то эти делают и за деньги, и исходя из своих политических враждебных позиций, направленных против социализма и к восстановлению капитализма в СССР. Наконец, они восприняли целиком, в связи с этим, все фашистские методы работы.

ГОЛОС. Как насчет Бухарина?

ЕЖОВ. Сейчас насчёт Бухарина и Рыкова скажу (движение в зале).

Я хотел, товарищи, в нескольких словах закончить только о политических мотивах и о платформе, которую выдвигали троцкистско-зиновьевские бандиты. Я просто для того, чтобы дать характеристику того, насколько подло они обманули нас в том, что у них отсутствует какая бы то ни было программа. А, к сожалению, некоторые из нас и поддались их лжи в том смысле, что поверили им, что они действительно какие-то беспринципные. Я хочу вам прочитать наиболее полное показание Сокольникова, которое он дал в последнее время:

«Программа блока, — он говорит, — не была точно сформулирована в каком-либо документе. В основу программы блока была положена установка правых, к которой присоединились троцкисты и зиновьевцы...» (читает).

Далее он говорит о том, что рютинская программа была по существу приемлемой программой для всех группировок, и вокруг рютинской программы они группировались. Он говорит, что рютинская программа была выпущена как пробный шар, что объединяет и правых, и левых вокруг неё, что Рютин с его группировкой был отдан в жертву, чтобы посмотреть, как будут реагировать на эту группу...

ГОЛОС С МЕСТА. По существу бухаринскую.

ЕЖОВ. Он так и говорит. Дальше он говорит по конкретным вопросам. Он говорил с Каменевым в 1932 году. Каменев высказал то мнение, что позиции, занимавшиеся им — Каменевым — против Ленина на Апрельской конференции 1917 года, полностью оправдались в ходе революции (шум, голоса: Вот сволочь! Вот это да!)... (ч и т а е т, кончая словами: «...показывает, что такая поддержка не осуществилась и что на неё нельзя рассчитывать в ближайшем будущем....»).

Дальше он говорит, что он говорил...

СТАЛИН. Кто он?

ЕЖОВ. Это Сокольников говорит. (Читает, кончая словами: «... привлечением свободных иностранных капиталов в форме хотя бы концессий....»).

Это, таким образом, по индустриализации. С Томским он разговаривал по вопросам коллективизации. «По вопросам коллективизации осенью 1935 г. говорил с Томским у него в кабинете в Госиздате. Томский высказывался... (ч и т а е т)...».

КОСИОР. Это назад значит?

ЕЖОВ. «Дальше при встрече говорил с Радеком. Радек говорит, что исход мирового кризиса подтвердил положение о том...» (ч и т а е т).

Кстати, товарищи, скажу, что и Радек, и Пятаков подтвердили целиком это показание Сокольникова о том, что действительно такие разговоры были и далее подтвердили о том, что такие разговоры были с Томским. Он это знал из доклада Сокольникова, который разговаривал вместе с Томским непосредственно.

В соответствии с такой установкой, кажется, насколько я знаю, членам ЦК известны и разосланы материалы о переговорах Сокольникова.

СТАЛИН. Надо сказать, они отрицали, что у них будто бы нет платформы. Платформа была, но неловко было это показать, скрывали. А она была. В чём она состояла? Восстановить частную инициативу в промышленности и открыть ворота иностранному капиталу, особенно английскому.

БЕРИЯ. Вот негодяи.

ЛЮБЧЕНКО. Вот сволочи.

СТАЛИН. Восстановить капитал, восстановить частную инициативу в сельском хозяйстве, сократить колхозы, кулака восстановить, выжить из пределов СССР Коминтерн. Вот программа. Мы, говорят, побоялись этого сказать.

ГОЛОСА. Насчёт долгов.

СТАЛИН. Насчёт долгов намёк делали на то, что, может быть, старые долги мы вам уплатим, если вы заём дадите. Оттуда отвечают, что заём могли бы дать, если долги будете выплачивать.

ГОЛОС. Насчёт концессий.

СТАЛИН. По концессиям — открыть ворота английскому капиталу и вообще иностранному капиталу. Они имели связь с Англией, Францией, с Америкой. Вот платформа.

Они просят англичан. Вы, говорят, не заставляйте нас выдвигать платформу, нам неловко будет. Народ возмутится. Поэтому после прихода к власти мы помаленьку будем её развёртывать, но вы не требуйте от нас, чтобы мы всё сразу ставили, ничего тогда не выйдет, народ не согласится.

КОСИОР. В правительство кого намечали?

ЕЖОВ. В соответствии с этой программной установкой они пытались вести переговоры с американским правительством и конкретно через ряд людей передавали. Такие переговоры Сокольников вёл вначале по поручению объединённого центра троцкистско-зиновьевского блока, а затем с ведома и по поручению запасного центра Зиновьева Пятакова. Должен сказать, что Пятаков не отрицает того, что переговоры с английским правительством центр ведёт с Тальбахом через Сокольникова.

Вот что Сокольников сообщил: «Во время встречи с Тальботом... (официальная должность его журналист, а на деле этот Тальбот известный английский разведчик, который работает на Россию давным-давно)... в 1934 г. он просил сообщить, какой состав правительства намечается... (читает) ...полный отказ от помощи Коминтерна».

Димитрова отсюда мало-мало хотели выселить.

Далее они вели конкретные переговоры; по показаниям Рейнгольда и других, Каменев непосредственно вёл переговоры с Альфаном.

СТАЛИН. Кто этот Альфан, надо сказать.

ЕЖОВ. Это французский посол у нас, его убрали накануне процесса.

МОЛОТОВ. Перед процессом.

ЕЖОВ. По поручению Пятакова, переданному через Аркуса, они пытались вести переговоры с английскими правительственными кругами, для чего завязали связь...

МОЛОТОВ. С французскими.

ЕЖОВ. С крупными французскими промышленными деятелями.

СТАЛИН. Вы сказали: с английскими.

ЕЖОВ. Извиняюсь, с французскими. «Аркус вначале предполагал, что мне следует завязать... (ч и т а е т).

ЛЮБЧЕНКО. Тардьё более подходящ.

ЕЖОВ. «Я высказал мысль... (ч и т а е т)...

СТАЛИН. Кто это говорит?

ЕЖОВ. Это говорит Членов (продолжает читать) «...интересоваться состоянием обороноспособности СССР».

После этой связи с Навашиным тот же Членов передал ряд шпионских сведений для немецкой и французской разведок об импортно-экспортном плане, о нефтяной промышленности и т. д.

Товарищи, вряд ли нуждается в оценке вся эта платформа прямой капиталистической реставрации в СССР.

Я должен сказать, что и Троцкий, прижатый процессом и целым рядом других фактов, теперь уже говорит об этом прямо. В последнем своём бюллетене и в решениях конференции, которая собралась, он прямо пишет: «Своей политикой, своими методами бюрократия (это он имеет в виду нас) окончательно отвела* у советского правительства возможность... (читает). Как видите, он прямо поставил вопрос о необходимости политической революции в СССР. А что значит политическая революция в стране социализма? Это удар, направленный против правительства рабочих и крестьян. Это, значит, допустимы любые формы борьбы, в том числе и формы террора, допустима связь с иностранцами, потому что они нас могут свергнуть только при помощи иностранцев, допустимы все способы борьбы. А цели этой борьбы совершенно очевидны.

Я несколько затянул свою информацию. Разрешите мне теперь перейти к правым.

Товарищи, вам известно, что ещё на следствии Зиновьев дал показания о том, что правые, то есть, по крайней мере, насколько он был осведомлён, это Рыков, Томский, Бухарин и Угланов, целиком разделяли установки троцкистско-зиновьевского блока и были осведомлены об этом. Я напомню показания Зиновьева по этому поводу: «О создании объединенного троцкистско-зиновьевского центра и его террористических установках я говорил Томскому, а он обещал информировать “своих" (читает)».

РУДЗУТАК. А может быть это следующий запасной центр?

ЕЖОВ. Нет, это действующий центр, тов. Рудзутак.

Показания Зиновьева были подтверждены показаниями и других арестованных и, в частности, Сокольниковым. Сокольников уже более конкретно говорил о том, что им велись переговоры о прямом организационном блоке с правыми. Он в своих показаниях говорил следующее: «Вскоре после этой встречи в 1934 году в Госиздате с Томским, я встретился с Пятаковым... (читает) ...на что я так же дал согласие».

После этого дали свои показания Пятаков, Серебряков и сейчас Радек. Показание Сокольникова о том, что Томский намечался в состав запасного центра, целиком подтверждается.

В связи с тем, что фамилии правых были названы ещё на процессе, по поручению ЦК я и тов. Каганович устроили и Рыкову и Бухарину очные ставки кое с кем из подсудимых. Правда, тогда ещё показания были не столь конкретные, но, во всяком случае, они позволяли судить о том, что, безусловно, правые были осведомлены о всех террористических и иных планах троцкистско-зиновьевского блока.

БЕРИЯ. А как же их в правительство намечали иначе!

БУХАРИН. (Подходит к президиуму). Позвольте, пожалуйста, мне слово.

ЕЖОВ. Во всяком случае, такое впечатление у нас осталось после того, как мы провели очные ставки.

Но сейчас это подтверждается не только показаниями троцкистов и зиновьевцев, но это подтверждается более конкретными делами правых, арестованных за последнее время.

Вот, например, что рассказывает Сосновский в своих показаниях, где он даёт на основе бесед с Бухариным...

БЕРИЯ. Кто это?

ЕЖОВ. Это известный журналист, в последнее время работал в «Известиях». Кстати сказать, этой сволочи в «Известиях» было более чем предостаточно и даже при всём моём миролюбии я, кажется, человек 10 их арестовал. Этот Сосновский, рассказывая о Бухарине, даёт следующие показания: «Возьмём платформу Рютина, сказал Бухарин, которая с первой до последней строки... (ч и т а е т)...

РЕПЛИКА БУХАРИНА С МЕСТА НЕ УЛОВЛЕНА.

ЕЖОВ. Можно, конечно, оправдываться.

БЕРИЯ. Трудно ему оправдаться.

ЕЖОВ. «...и доказывает: в Рютинской платформе не произнесено только самоё слово террор, но в этом не было надобности. Он вытекал сам собой... (ч и т а е т)»

МИКОЯН. Когда эта беседа состоялась?

ЕЖОВ. В 1935 и даже в 1936 году.

КОСИОР. Новенькая!

ЕЖОВ. Сосновский показывает, что с момента возвращения из ссылки, когда он попал в «Известия», он почти через очень короткое время связался и с Радеком, и с Бухариным и продолжал вести свою контрреволюционную работу.

БЕРИЯ. И работал у Бухарина в «Известиях»?

ЕЖОВ. Да, и работал у Бухарина в «Известиях».

Далее, Пятаков, я его специально допрашивал о правых ещё раз — он целиком подтверждает показания. И Сокольников, и другие заявляют о том, что у них никакого сомнения не оставалось в том, что правые идут на блок с ними. Я мог бы прочесть показания Пятакова и других. Но кроме этих показаний со стороны троцкистов и т. д„ мы имеем прямые показания самих правых.

Вот что показывает арестованный Угланов, небезызвестный вам. Он говорит следующее: «Во главе существовавшей до последнего времени... (ч и т а е т) ...и я Угланов».

ЛЮБЧЕНКО. И Шмидт?

ЕЖОВ. Да, и Шмидт.

Дальше его спрашивают... (ч и т а е т) ...и далее он говорит, что неоднократно до 1930 года он бывал на заседаниях. На вопрос, до какого времени это продолжалось, он отвечает: «до 1930 года».

БЕРИЯ. Связь поддерживал?

ЕЖОВ. Связь поддерживал. Ну, небезызвестный вам секретарь Замоскворецкого райкома Куликов (голос: Кульков?). Ку-ли-ков. Тоже дал показания о том, что правые не только соучаствовали и знали о террористических планах троцкистско-зиновьевского блока, но и сами считали одним из самых реальных способов свергнуть нынешнее руководство — террор. Вот что он говорит... (ч и т а е т).

БЕРИЯ. Вот мерзавец.

ЕЖОВ. Причём, Куликов говорит, что они целиком разделяли террористические установки до последнего времени.

Небезызвестный вам секретарь Хамовнического райкома Яковлев, который показывает, что он не только разделял установки троцкистско-зиновьевского блока о терроре, но и сам возглавлял террористическую группу. Вот что он говорит: «После этого — это идёт речь о том, что в 1929 году, или в 1930 году (я могу напутать, потому что подсудимые дают разные показания) состоялась конференция под руководством Угланова, где специально стоял вопрос о терроре. И вот после этого, — показывает Яковлев, — под моим руководством были созданы две террористические группы — одна под моим руководством в составе Куликова, Яковлева и Матвеева, комсомольского работника. И вторая — в лице Афанасьева и Запольского. Первая должна была готовить террористический акт на товарища Сталина, вторая — террористический акт на товарища Кагановича».

СТАЛИН. А причём тут Рыков?

ЕЖОВ. Это Яковлев говорил.

СТАЛИН. А Рыков причём?

ЕЖОВ. Яковлев даёт показания о том, что центр, который был осведомлён о террористических намерениях троцкистско-зиновьевского блока, сам персонально через своих членов считал необходимым перейти к методам террора. И он называет состав центра из: Рыкова, Бухарина, Томского, Шмидта, Котова и Угланова.

СТАЛИН. Кто он? Кто называет?

ЕЖОВ. Угланов это называет, Куликов, Яковлев.

СТАЛИН. Об этом есть показания Яковлева?

ЕЖОВ. Да, я читал.

МИРЗОЯН. Матвеев, это бывший комсомольский работник?

ФИЛАТОВ. Да.

ЕЖОВ. Наконец, Куликов даёт показания, что не только он руководил террористической группой, но была и ещё террористическая группа, которой руководил Котов.

ГОЛОС. Кто?

ЕЖОВ. Котов.

КОСИОР. Это тот Котов, который в Цустрахе работал?

ЕЖОВ. Вот таковы показания, которые мы имеем со стороны расстрелянных руководителей центра, активнейших членов так называемого запасного центра, таковы показания членов правой организации — Угланова, Запольского, Куликова, Яковлева и целого ряда других.

Лично у нас, я повторяю ещё раз, когда мы делали очную ставку, лично у нас не осталось никакого сомнения — и у меня, и у товарища Кагановича, когда мы устраивали очную ставку т. Рыкову и т. Бухарину и другим членам центра правых, не осталось никакого сомнения в том, что правые были осведомлены о террористической деятельности, были осведомлены в том, что троцкисты перешли к террору; не только были осведомлены, но и сочувствовали им.

БЕРИЯ. Только ли сочувствовали?

ГОЛОС С МЕСТА. Не только сочувствовали, но и организовывали.

ЕЖОВ. Сначала было такое настроение: ну, валите, а когда у вас выйдет что, тогда и нас позовёте. А затем сами стали поговаривать — не пора ли и правым перейти к террору. И как показывают Куликов, Яковлев, что они тоже руководили непосредственно террористическими группами.

Вот такова, товарищи, фактическая сторона дела, которую я считал необходимым изложить Пленуму ЦК в отношении контрреволюционной работы остатков правой антисоветской организации.

Я на этом своё сообщение мог бы закончить. В конце только хочу сказать о некоторых выводах, которые вытекают из этого дела.

МОЛОТОВ. О последних показаниях Куликова вы не докладывали?

ЕЖОВ. Самое последнее я не докладывал.

МОЛОТОВ. Почему?

ЕЖОВ. Последнее показание в отношении группы Котова[?]

МОЛОТОВ. Да, да, очень важное показание.

ЕЖОВ. Показание Котова следующее: (зачитывает показание Котова).

БЕРИЯ. Вот безобразие.

ЕЖОВ. Таковы показания Куликова.

КАГАНОВИЧ. Значит торопил?

ЕЖОВ. Я, пожалуй, мог бы, товарищи, на этом закончить. У меня есть несколько серьёзных вопросов.

Первый вопрос — о революционной бдительности, который имеет прямое отношение не только к партийным организациям, но и ко всем органам и всем членам партии, независимо от того, какое значение, какое положение он занимает.

Я убеждён, что многие мелкие диверсионные вредительские акты, которые проводились на железных дорогах страшно грубо, прямо на виду у всех, я убеждён, что если бы многие диверсантские вредительские акты, которые довольно грубо проводились и на наших промышленных предприятиях и на ж[елезно]д[орожном] транспорте, были бы предупреждены и, во всяком случае, своевременно вскрыты, пожалуй, здесь, кое в какой степени, мы могли бы мобилизовать на это дело и рабочих, и коммунистов, если бы в этом деле было проявлено прямое большевистское отношение.

Наконец, если бы тут не ведомственные в мундире, когда люди не хотят показывать свою плохую работу из-за своих ведомственных интересов, мы имели бы другое положение. Надо, товарищи, сказать, что это относится ко многим работникам.

И теперь, товарищи, я хочу напомнить вам об известном важнейшем решении ЦК нашей партии об отношении ко всей этой троцкистско-зиновьевской к[онтр]- р[еволюционной] сволочи. В решении так записано (ч и т а е т). Мне кажется, что эта

директива имеет прямое отношение ко всем партийным организациям, ко всем членам партии. Мы имеем людей, которые, как будто, тесно порвали с прошлым, но, во всяком случае, это люди околопартийные.

Что касается работы ЧК, товарищи, то я могу только уверить, что эта директива ЦК Комитета партии, написанная и продиктованная т. Сталиным, будет нами выполнена; до конца раскорчуем всю эту троцкистско-зиновьевскую грязь и уничтожим их физически (голоса: Правильно).

МОЛОТОВ (председательствующий). Слово имеет т. Бухарин.

БУХАРИН. Товарищи, говорить мне сейчас более чем тяжело, ибо, может быть, я последний раз говорю перед вами. Я знаю, что говорить сейчас особенно тяжело потому, что, по сути дела, действительно необходимо, чтобы сейчас все члены партии снизу доверху преисполнились бдительностью и помогли соответствующим органам до конца истребить вот ту сволочь, которая занимается вредительскими актами и всем прочим.

Совершенно естественно, и из этого нужно исходить, что это есть основная директива, основное, что стоит перед партией. Я счастлив тем, что всю эту историю вскрыли до войны, и что наши органы в состоянии вскрыть всю эту гниль до войны, для того, чтобы мы из войны вышли победоносно, потому что если бы это вскрыли не до, а во время войны, это принесло бы совершенно исключительные и тяжелейшие поражения всему делу социализма.

БЕРИЯ. Ты лучше расскажи, какое участие ты принимал в этом деле. Ты скажи, что ты там делал.

БУХАРИН. Я буду говорить.

ГОЛОС. До войны и после, мы вас не спросим.

БУХАРИН. Мне сейчас тяжело говорить, потому что перед вами и перед органами, которые разбирали дела, прошла масса писем, людей, слёз, жестов и всё это оказалось ложным.

Но я начну со следующего. Я присутствовал при смерти Владимира Ильича Ленина, и я клянусь последним вздохом Владимира Ильича, — а все знают, как я его любил, — что всё то, что здесь наговорено, нет ни единого слова правды, ни единого слова правды. У меня была одна единственная очная ставка с Сокольниковым. После очной ставки т. Каганович мне сказал, что: «у нас впечатление такое, что вы к этому делу отношения никакого не имеете». После этого, через два дня появилось заявление от Прокуратуры, на основе этой очной ставки, что следствие необходимо прекратить. Если у вас было такое впечатление, что я действительно замешан, имею к этому делу отношение, то зачем было такое объявление.

КАГАНОВИЧ. О юридических основах речь шла, так мы и говорили. Одно дело юридическое, а другое политическое.

БУХАРИН. Ради бога, не перебивайте меня. Ведь я же просил зафиксировать, что он со мной о политических делах никаких разговоров не вёл, что он знает это со слов Томского — Томского, который к тому времени не существовал. ‘Меня специально Николай Иванович Ежов просил не делать никаких намёков, что Томский уже расстрелян, и что все они расстреляны.

ЛЮБЧЕНКО. Томский застрелился, а не расстрелян.

БУХАРИН. Но он не существовал. Что могла дать очная ставка с Сокольниковым? Ведь Сокольников мне ни о чём не говорил, ни единого слова о политике с Сокольниковым не было сказано, и вдруг это страшное, чудовищное обвинение. На этой основе получилось впечатление, что я принимал участие в этом деле.

ГОЛОС ИЗ ПРЕЗИДИУМ А. Я тебе читал показания Угланова и Куликова.

БУХАРИН. В отношении Сосновского, товарищи. Я несколько раз писал. Почему вы мне не устроили очную ставку с Сосновским. Я с Сосновским ни одного разговора относительно общей политики не вёл, и ни о какой рютинской платформе не говорил. Рютинскую платформу я сам не читал, потому что один единственный раз, по приказанию товарища Сталина, она была мне показана. Я её не видал, я даже не был осведомлён о ней.

И вдруг, что за чудовищное такое обвинение? И почему, в конце концов, если вы говорите, что это говорил Сосновский, почему вы мне не даёте очной ставки с ним, почему я не имею возможности говорить с ним на очной ставке?

СТАЛИН. Вам предлагалась очная ставка с Сосновским, ты был болен, искали тебя.

БУХАРИН. Я же ведь написал Ежову письмо. Я действительно был болен, но я писал, что я больной притащусь, а меня не вызвали.

МОЛОТОВ. Во всяком случае, за этим дело не станет.

БУХАРИН. Но сейчас ведь пленум ЦК. Как делается сейчас перед пленумом ЦК? Товарищи, я должен вам сказать, что я никогда не отрицал, что в 1928-29 гг. я вёл оппозиционную борьбу против партии. Но я не знаю, чем заверить вас, что я абсолютно ни о каких этих общих установках, ни о каких платформах, ни о каких целях абсолютно ни одного атома представления не имел! А мне бросается обвинение, что я об этом знал, что я в этом участвовал, что я в правительство лез! Неужели вы думаете, что я такой человек? Неужели вы думаете, что я могу иметь что-нибудь общее с этими диверсантами, с этими вредителями, с этими мерзавцами после тридцати лет моей жизни в партии и после всего ...? Ведь это просто сумасшествие какое-то.

МОЛОТОВ. Каменев и Зиновьев тоже всю жизнь были в партии.

БУХАРИН. Каменев и Зиновьев хотели власти, они шли к власти. Я ужасно стремился к власти! Что вы, товарищи? Ведь есть целый ряд старых товарищей, которые меня хорошо знают, которые знают меня не только со стороны платформы, того, другого, но знают мою душу, мою внутренность...

БЕРИЯ. Душу трудно знать.

БУХАРИН. Ну, хорошо, душу трудно знать, но по человеку судите! Я говорю, что прежде, чем такое обвинение делать, нужно было бы все очные ставки распутать.

БЕРИЯ. Сделают.

БУХАРИН. Хорошо, тов. Берия. Я у вас не спрашивал. Я говорю независимо от вас.

Я в 1928-29 гг. нагрешил очень против партии. Это я знаю. Хвосты эти тянутся до сих пор. Часть людей, которые тогда шли со мной, эволюционировали бог знает куда. Я этого не знаю, но я этого теоретически не исключаю. Но как же, товарищи, докажите мне, что я с ними какую-то связь держал, что я им какие-то директивы давал, ведь ни единого слова! Докажите, что я на каких-то центрах был, что я какую-то платформу вырабатывал, с кем-то виделся, что я в какое-то правительство лез, что я с какими-то иностранцами имел дело! Этого ничего нет. Кто-то сказал. Хоть десять человек, хоть сто человек сказали! Если они ведут такую политическую игру, что они иных топят, а себя выгораживают, что они в своих интересах порочат других, то разве можно им верить? Почему им не навредить партии и с другого конца, чтобы целый ряд честных людей потопить и вбить им крюки в голову? Почему, скажите? (Шум, движение в зале).

Я в ответ на вопрос тов. Берия относительно этого Куликова и проч[их| ничего не могу сказать. Я не знаю ничего абсолютно об этом.

Затем насчёт Сосновского, который, якобы, говорил со мной. Я говорю: приведите сюда Сосновского, и я докажу, что я с ним ничего об этом не говорил. Как в таких случаях защищаться? Где тут искать защиты?

Я, товарищи, хотел сказать несколько слов только. Если я буду приводить примеры, что я там-то и там-то хорошо работал, многие скажут: «Ну, хорошо, но целый ряд других тоже хорошо работали для того, чтобы себе политический капитал нажить, и чтобы под эту сурдинку что-нибудь сделать». Но я могу привести несколько примеров, чтобы доказать, что этот аргумент никуда не годится. Я приведу пример с Павловым Иваном Петровичем. Когда-то мне товарищ Сталин сказал, что он гнусно выражался по адресу тов. Сталина и по адресу Советской власти. Я поехал к Павлову, разговаривал с ним, рассказал ему о нашей внешней политике, потому что он был патриотически настроен и интересовался этим, и привёл его к тому, что он целиком признал авторитет Советской власти и лично авторитет тов. Сталина. Вы скажете, причём это здесь?

МОЛОТОВ. Какое отношение это имеет к твоему обвинению?

БУХАРИН. Я об этом никому не рассказывал, а факт этот налицо. Для чего же мне нужно было это делать, если я чуть ли не вредитель, и если я ненавижу тов. Сталина, которого я на самом деле люблю, если я ненавижу руководство партии, которое я на самом деле люблю, и если я грешил раньше против того дела, за которое я готов умереть. Мне не дорога жизнь, всё это мне абсолютно надоело, но политическая честь! (Движение в зале, недоверчивый смех).

Я вам другой пример приведу, пример с Роменом Ролданом. Когда Ромен Роллан был у Горького, у него в душе было два вопроса: один вопрос относительно нашей внешней политики, союза с буржуазными государствами, политики пактов и прочее, и второй вопрос относительно троцкизма. Я с ним говорил так, что, думаю, что моя капля мёда есть в том, что до сих пор Ромен Роллан держится не так, как Андрэ Жид. Но это я никому не говорил. Если бы я был соучастником этой фашистской банды, неужели я стал бы агитировать Ромен Роллана? Причём, об этом ни один человек не знает. И вы можете его вызвать и допросить.

Вы спросите, какое это имеет отношение к делу? Такое отношение, что я вынужден придумывать какие-то примеры, чтобы доказать, что я не из-за заработка какого-то политического капитала всё это делал, не для маскировки, а по сути дела я работал за то, чтобы сплачивать кого только можно вокруг нашей партии и Советской власти.

Я в письме членам Политбюро приводил то, что парижские троцкисты против меня готовили всякие штуки. Это же факт. Для чего это нужно было бы делать, если бы был соучастником всех этих вещей? Для чего всё это было делать? Мне говорят — ты ставил свою кандидатуру в правительство. Я не знаю, может быть, кто-нибудь и ставил, но я то при чём.

Можно и по другому, конечно, судить. Рассуждают так, что раз 20-40 человек притворяются, может быть по этому судят, что я тоже притворяюсь. Но, скажите, пожалуйста, по такой теории вероятности разве можно судить, что это действительно так? Без солидной проверки, по одной только очной ставке с Сокольниковым, которая ничего не могла дать, разве можно так говорить? Разве можно так относиться к этому самому делу?

Я хотел сказать, что я думал, что здесь поставят этот вопрос, но никак не ожидал, что он встанет в такой форме, как он сейчас был преподнесён мне таким образом. Что мне сказать о своём самочувствии и всём прочем? Я уже абсолютно не живу, потому что надо мной всё время тяготеет такое совершенно сумасшедшее подозрение. Ну, я действительно в 1928-29 гг. против партии грешил. Когда я сделал своё заявление, последнее из моих заявлений было заявление по поводу «организованного капитализма» зимой 1930 года. Я абсолютно всякую борьбу прекратил против партии и я заверяю честным словом, что все последние годы я не только просто формально, не только без души, только выполнял что-то в качестве партийной директивы, но с огромной душой, с огромным увлечением работал, потому что в этом моя жизнь, потому что я работал для партии и ради партии. И теперь преподносится совершенно сногсшибательное обвинение, что я поставлен на одну доску с сукиными детьми, которые душат рабочих. Разве это на что-нибудь похоже?

МОЛОТОВ. Мало ли Радек писал всяких хвалебных...

БУХАРИН. Да, совершенно правильно. Радек писал и говорил, но я, между прочим, никаких сведений не получал. Тов. Сталин говорил, что это было разослано, но я не получал никаких документов и материалов. Я об этом не осведомлён. Радек перед самым арестом говорил, что он «чист, как слеза». Верно, но, товарищи, я сам вам говорю — в этом ужасная, трагическая трудность моего положения. Радек наврал, он слёзы проливал, и этот слёзы проливает.

ЕЖОВ. Ты ночами проливал слёзы у Радека на даче, когда жили.

БУХАРИН. Я могу сказать, что я говорил с Радеком. Я писал в первом письме. Я был страшно с ним откровенен. Я говорил, что надо мной тяготеет такое же обвинение, как и над ним. Я рассматривал его, как товарища по несчастью. Я не отрекаюсь. Поймите же, когда человек совершенно одинок, когда у него нет никого, с кем он мог бы поделиться, и когда над ним такое обвинение тяготеет, он станет искать притыка, и он приткнётся к любому тёплому месту. Радек, по сути дела находился в таком же положении, как и я, и я приткнулся к нему.

ЖУКОВ. Там горячее место, не только тёплое.

БУХАРИН. Горячее, но не тёплое.

СТАЛИН. Когда имеется тысяча показаний против тебя, ты не волнуйся, подожди, — хотим выяснить, когда имеются показания таких людей, как Куликов — он же считался честным человеком...

БУХАРИН. Я не видел Куликова с 1928 года.

СТАЛИН. Имеется показание такого человека, как Куликов, Угланов, Сосновский...

ГОЛОС. Яковлев.

СТАЛИН. ...почему они должны врать на вас. Они могут врать, но почему? Можем мы это скрыть от пленума? Ты возмущаешься, что мы поставили этот вопрос на пленуме, и вот ты стоишь перед фактом.

БУХАРИН. Я возмущаюсь не тем, что этот вопрос поставлен на пленуме, а тем, что Николай Иванович делает заключение, что я знал о терроре, виновен в терроре и прочее. Относительно Кулакова очень просто можно сделать — надо выяснить, где и когда он меня видел и выяснится, что он меня с 1928-1929 года не видел.

СТАЛИН. Это возможно.

БУХАРИН. Во-вторых, я даже не знаю, я даже сейчас не вспоминаю, кто такой Яковлев.

КАГАНОВИЧ. Сапожников.

БУХАРИН. Сапожников был один из группы молодых. Товарищ Сталин когда-то показал его записку, я на неё ответил. Но это относится к какому году? Они в 1932 году уже все были поарестованы. Нельзя же всё это смешивать в одну кучу!

Ho тогда, можно сказать, кому же я доверял? Ecть какой-то центр правых. Клянусь, Угланова я уже сколько лет не видал и не знаю, существует ли Угланов и где он есть, и абсолютно не имею представления, в какой точке земного шара Угланов существует.

ЕЖОВ. А Яковлева ты так и не знаешь, вспомнить не можешь, как он тебя за руку таскал по всем докладам в Хамовниках.

БУХАРИН. Когда, по каким докладам?

ЕЖОВ. Когда ты дрался против партии.

БУХАРИН. Товарищи, с правыми докладами по Московской организации я ни разу не выступал, у меня не было ни одного доклада, куда бы oн меня таскал. Я свои антипартийные речи вносил в Центральный Комитет. Я не сделал ни одного доклада, когда вёл борьбу с партией. Уверяю вас, что я ни одного единого доклада в Московской организации, и в других организациях вообще не делал. Как же меня он мог таскать?

КАГАНОВИЧ. Вы же не отрицали, что у вас бывали нелегальные собрания, когда вы боролись с партией?

БУХАРИН. Я не отрицаю, что в 1928-29 гг. у меня бывал целый ряд людей.

ГОЛОС. Об этом и речь идёт. Бывал и Яковлев.

БУХАРИН. Это было в 1928-29 гг. Какое же это имеет отношение?

МОЛОТОВ. Собрания-то бывали?

БУХАРИН. В 1928-29 годах. Я не отрицаю, что часть членов Центрального Комитета бывала у меня на квартире. Бывала. Но из этого надо сделать тот вывод, что я смыкаюсь с иностранными государствами, что я ставлю свою кандидатуру в правительство, что я помогаю сукиным детям душить рабочих в шахтах? И^м после этого вы ввели меня в Центральный Комитет на XVI съезде партии.

МОЛОТОВ. Пятаков — член ЦК, он занимался этим.

БУХАРИН. Я буду апеллировать к тов. Серго Орджоникидзе. Однажды было такое дело. Это было уже давно. В самом начале моей работы. Меня Серго у себя на квартире спрашивает: скажи, пожалуйста, каково твоё мнение о Пятакове? Я ему сказал буквально так: на меня он производит такое впечатление человека, который так истактичничался, что не знает, что он говорит правду, и что из тактических соображений. Верно, тов. Серго?

ОРДЖОНИКИДЗЕ. Верно.

БУХАРИН. Вот Серго подтверждает, значит, я своего сообщника и руководителя так должен был рекомендовать?

БЕРИЯ. Это вы могли тоже делать из тактических соображений.

БУХАРИН. Ну, это просто, всегда выход есть. Если ты говоришь: я с этим человеком встречался, из тактических соображений. Если ты говоришь: я с этим человеком не встречался — ara, ты не встречался из-за конспирации. Нет такой диалектики, чтобы и встречаться и не встречаться.

КАЛИНИН. Надо просто помочь разобраться.

БУХАРИН. И на пятницу, и на субботу — всё равно сукин сын, вот и всё.

Если говорить относительно деловой, спокойной, — насколько я в состоянии говорить спокойно, — точки зрения:

Первое — очная ставка с Сокольниковым. Я утверждаю, что она по самой сути своей ничего не могла дать по той простой причине, что Сокольников сам признал, и я просил это зафиксировать, что со мной ни разу ни о чём не разговаривал о политическом. Он говорил о рецензии на книгу своей жены.

СТАЛИН. Но он разговаривал с Томским, который говорил тебе?

БЕРИЯ. Во всяком случае, он не ваш враг.

БУХАРИН. Я не говорю о Томском, я говорю о себе. Когда меня спросили относительно Томского товарищи Ежов и Лазарь Моисеевич, я сказал им: я думаю, что он мог ныть, что вот не так живётся. ...Но я не мог предполагать, что он занимался такими делами. Для меня вся эта история с Томским потому представляется чрезвычайно загадочным, что Сокольников говорил, что Томский говорил по мoeмy поручению, a я хорошо знаю, что я с Томским вообще о таких вещах не разговаривал. Для меня представляется сомнительным всё то, что говорится о Томском.

КАГАНОВИЧ. Томский сам признал свою связь с Зиновьевым.

БУХАРИН. Он мог свою связь признавать. Я не знаю, какая связь была с Зиновьевым, но со мной он ни о какой связи не говорил. В первом письме к членам Политбюро ЦК я писал: я нахожусь в идиотском положении. (Голос: верно). Столько-то человек говорят то-то и то-то, а должен говорить — нет. Тех не существует, тех расстреляли, не подождали, пока я пришёл.

Я поставлю такой вопрос: либо я абсолютный на сто процентов сукин сын, либо всё остальное отпадает, ибо совершенно невозможно поверить, чтобы опытный террорист, как Пятаков^у, чёрт знает сколько времени, чуть не за десять лет встал на точку зрения Троцкого, и говорил бы о своей работе своему или полусвоему, или на четверть своему, или кажущемуся своему человеку о своих террористических установках.

Г О Л О С. Ты расскажи, что он сообщил?

БУХАРИН. Ни о каких террористических, ни других установках он мне ничего не сообщал.

БЕРИЯ. О чём он сообщил?

БУХАРИН. Я встретился три раза с Каменевым. Я написал точно, о чём шёл разговор, членам Политбюро. И больше у меня абсолютно ничего не было. Это есть документ, который есть у членов Политбюро.

Я хочу резюмировать.

Первое. Из того делового, что я мог здесь выудить относительно Сокольникова, я повторю ещё раз, что мне было заявлено, что впечатление такое, что я к этому делу отношения не имею. По сути дела Сокольников разговоров со мной не вёл, что он и признал. Что касается Сосновского, о чём здесь было упомянуто, то я утверждаю, что я с ним никаких больших политических разговоров абсолютно никогда не имел.

ГОЛОСА. А маленьких?

БУХАРИН. Ну, маленьких, ведь он же был газетным работником.

МОЛОТОВ. Средние были, между маленькими и большими.

БУХАРИН. Дело не в количестве, я говорю в смысле того, чтобы поставить на дискуссию большие политические вопросы. Я утверждаю, что никаких разговоров с ними не имел. Ни о какой рютинской платформе не заикался, рютинскую платформу не читал и не знаю. Я видел её только во внешней обложке и видел оглавление, которое, если не ошибаюсь, показал мне т. Сталин. Я её в руках не держал, кроме этого случая. Что касается Куликова, других и проч., то что бы они ни показывали, если вы им верите, пожалуйста, пусть они скажут, где, когда я с ними встречался. Я утверждаю, что Куликова я не видел чёрт знает сколько лет. Об Угланове с 1932 г. не имею представления, где он находился. И относительно Яковлева тоже. Я с ним совершенно не встречался. Я теперь смутно вспоминаю насчёт Яковлева. Это было, кажется, где-то в Хамовниках. Но я категорически отрицаю, что он меня куда-то «таскал», потому что я никаких докладов не делал.

И в заключение я, товарищи, ещё скажу. Я сам заинтересован в том, чтобы распутать этот узел и ещё раз заявляю, что я с проклятием отношусь ко всему этому самому грязному делу.

КАЛЫГИНА. А что же вы случайно всех контрреволюционеров в газету собрали.

БУХАРИН. Давайте я скажу, кого собрал. Из новых я привлёк действительно Сосновского. Его восстановило перед тем Политбюро ЦК. Это было с разрешения ЦК. Я просил т. Сталина, мне это было разрешено. Но, товарищи, из чего я исходил? Я писал об этом т. Сталину. Когда меня назначили в «Известия», я решил, что мне надо собрать всех талантливых людей, которые могут писать (в зале шум, движение).

КАЛИНИН. А у него-то талантов не оказалось.

БУХАРИН. Да, совершенно верно. Я спрашивал разрешение Политбюро по этому поводу. Что вы хотите сказать, что я, как бандит и разбойник, диверсант и вредитель, напихал тогда всяких контрреволюционеров? Это же сумасшедший дом. Другие были там до меня. А в других газетах то же было. Юрин-Берман, Фриц Давид, их целая куча была арестована. Значит, их peдакция тоже набрала нарочно? Сейчас это общее несчастье, что попадает целый ряд людей на самые ответственные посты.

Пятаков имел орден Ленина, и Смирнов тоже имел орден Ленина. Сейчас основное самое с точки зрения общепартийной, нужно понять, что получилась разветвлённая сугубо конспиративная террористическая партийная организация с большим конспиративным навыком и с новыми приёмами борьбы, которые расставили^, все свои силы. Я недавно прочитал о том, что подтверждает общее соображение о фашизме. Я прочитал одну французскую книгу насчёт тактики фашизма. Когда Гитлер приходил к власти, он прямо говорил, что им нужно вползать в государственный аппарат, занимать там все места. Это большое сложное явление, которое перед нами стоит. Я абсолютно, на 100 процентов считаю правильным и необходимым уничтожать всех этих террористов и диверсантов, их вскрывать. Но из-за этого я не могу на себя клепать и говорить, что я, каким-нибудь боком, принадлежу к этой сволочи.

Я вас заверяю, что, чтобы вы ни признали, чтобы вы ни постановили, поверили или не поверили, я всегда, до самой последней минуты своей жизни, всегда буду стоять за нашу партию, за наше руководство, за Сталина. Я не говорю, что я страшно любил Сталина в 1928 году. А сейчас я говорю: люблю всей душой. Почему? По очень большой причине. Потому что я разве не понимаю к чему, куда идут все мировые события, разве я не понимаю, какое значение имеет крепость и централизованность нашей диктатуры. Разве я не понимаю всего.

Я знаю, сейчас почти невозможно мобилизовать людей в защиту обвиняемых. Кто рискнёт заступиться, кому охота рисковать. Я вот рискнул с Радеком и влопался. Я написал письмо Сталину насчёт Радека, и написал дважды. Первое письмо, и когда его жена прибежала и сказала, что Радек арестован. Я ещё раз написал Сталину, я пошёл на риск. Но поймите, что я иногда все бессонные ночи думал: а что, я должен превратиться в такого труса, что не пойду на этот pиск? Я пошёл на риск, но ошибся. Но заподозревать меня в совершении нехорошего, в нечестности моих намерений и т. д. Пускай я погибну из-за этой истории и паду жертвой этой подлой каменевской клеветы, но я обращаю ваше внимание, товарищи, на одно обстоятельство. От этих людей, которым имени нет, и которым исторического прецедента я не знаю, я ожидаю всего. Если они создавали свой запасной центр, и если они продумали с точки зрения дальнего прицела все свои дальнейшие шаги, я, ей богу, не исключаю того, что они заранее сговорились, кого им топить из честных людей, на каком этапе и как топить. (В зале шум). Потому что это есть своего рода политическая диверсия, которая может служить им определённым орудием борьбы.

КАГАНОВИЧ. Партия разберётся.

БУХАРИН. Я выражаю надежду, что партия разберётся. Я и не беспокоюсь. Повторяю, т. Каганович, что я не беспокоюсь относительно моей персоны, относительно условий своей жизни или смерти, а я беспокоюсь за свою политическую честь. И я сказал, и буду говорить, что я за свою честь буду драться до тех пор, пока я существую.

МОЛОТОВ. Тов. Сталин имеет слово.

СТАЛИН. Я хотел два слова сказать, что Бухарин совершенно не понял, что тут происходит. Не понял. И не понимает, в каком положении он оказался, и для чего на Пленуме поставили вопрос. Не понимает этого совершенно. Он бьёт на искренность, требует доверия. Ну, хорошо, поговорим об искренности и о доверии.

Когда Каменев и Зиновьев заявили в 1932 г., что они отрекаются от своих ошибок и признают позицию партии правильной, — им поверили". Поверили потому, что предполагали, что коммунисту, бывшему или настоящему, свойственна идейная борьба, этот идейный бывший или настоящий коммунист борется за свою идею. Если человек открыто сказал, что он придерживается линии партии, то по общеизвестным, утвердившимся в партии Ленина традициям, партия считает: значит, человек дорожит своими идеями, и он действительно отрёкся от своих ошибок и стал на позиции партии. Поверили — ошиблись. Ошиблись, тов. Бухарин[?].

БУХАРИН. Да, да.

СТАЛИН. Когда Смирнов и Пятаков заявили, что они отрекаются от своих взглядов, открыто заявили об этом в печати, мы им поверили. Тоже исходили при этом из того, что люди выросли на марксистской школе, очевидно, дорожат своей позицией, своими идеями, их не скрывают, за них борются. Поверили, орден Ленина дали, двигали вперёд и ошиблись. Верно, тов. Бухарин?

БУХАРИН. Верно, верно, я говорил то же самое.

СТАЛИН. Когда Сосновский подал заявление о том, что он отрекается от своих ошибок, обосновал это, и обосновал неплохо с точки зрения марксистской, мы поверили и, действительно, сказали Бухарину: ты его хочешь взять в «Известия» — хорошо, он пишет неплохо, возьми, посмотрим, что выйдет. Ошиблись.

Верь после этого в искренность людей! У нас получился вывод — нельзя бывшим оппозиционерам верить на слово (оживление в зале, голоса: правильно, правильно!).

Нельзя быть наивными, а Ильич учил, что быть в политике наивным, значит быть преступником. Не хотим мы быть преступниками. Поэтому у нас и получился вывод: нельзя на слово верить ни одному бывшему оппозиционеру.

Несколько фактов. Пятакову, когда арестовали его жену, написали телеграмму — он был где-то на юге, кажется, в Кисловодске. Он оттуда коротко ответил, что не может найти аргументов против своей жены, и раз в Москве сочли нужным её арестовать, значит так надо. Приехал. Показания мы ему все давали читать. Он говорил, что Зиновьев, Каменев и Мрачковский оговаривают его в показаниях. Так говорили и другие только-только арестованные или привлечённые к процессу.

Он пришёл к нам и сказал: «Ну что я могу сказать против этих людей, как я могу оправдаться? Врут они, хотят загубить меня». Попробовали мы ему говорить: «Хорошо, но ты выступал общественным обвинителем против эсеров. Выступи общественным обвинителем против них».

- Хорошо, с удовольствием.

Он готовился. Но мы обдумали и решили, что это не выйдет. Но эта проба нас на минуту стала убеждать в том, что, может быть, человек прав. Что значит выставить его в качестве общественного обвинителя? Он скажет одно, ему будут возражать обвиняемые, скажут: «Куда залез в обвиняемые. Ты же с нами вместе работал». А к чему бы это привело? Это превратило бы процесс в комедию и сорвало бы процесс.

Поэтому Пятакову сказали: «Нет, хотя мы поставили вопрос о том, чтобы ты пошёл общественным обвинителем, но это дело не выйдет». Он опечалился: «Как же я могу доказать, что я прав. Дайте мне, я собственноручно расстреляю всех тех, кого вы приговорите к расстрелу, всю эту грязь, эту мразь, эту сволочь. Какие же ещё доказательства вам нужны? Объявите в печати после приговора и после того, как приговор будет исполнен, что исполнение приговора провёл тов. Пятаков».

Это обстоятельство нас тоже должно было несколько поколебать. Но, с другой стороны, мы никогда не объявляли, кто выполняет приговор. И решили: объявить — никто не поверит, что мы его не заставили это сделать. Мы сказали, что это дело не выйдет, неловко, никто не поверит, что вы добровольно пошли на это дело, а не по принуждению. Да и, кроме того, мы никогда не объявляли лиц, которые приводят приговоры в исполнение.

- Что же мне делать, дайте выход. Дайте мне написать статью против троцкистов.

- Хорошо, напиши.

Написал, разгромил Троцкого и троцкистов. А что же теперь оказалось, вы поглядите! После этого мы человек 50, по крайней мере, опросили. Ведь они всё нутро Пятакова выворотили. Это же чудовищный человек оказался! Почему он шёл на то, чтобы выступить общественным обвинителем? Почему он шёл на то, чтобы самому расстрелять своих товарищей? Оказывается, у них правило такое: ежели твой единомышленник-троцкист арестован и стал выдавать людей, его надо уничтожить. Вот видите, какая адская штука получается.

Верь после этого в искренность бывших оппозиционеров! Нельзя верить на слово бывшим оппозиционерам даже тогда, когда они берутся собственноручно расстрелять своих друзей.

Радек до последнего времени, до вчерашнего дня всё пишет мне письма. Мы задержали дело его ареста, хотя оговоров было сколько угодно с разных концов. Все сверху донизу оговаривают Радека. Мы задержали дело его ареста, а потом арестовали. Вчера и позавчера я получил длинное письмо от него, в котором он пишет: страшное преступление совершается. Его — человека искреннего, преданного партии, который любит партию, любит ЦК и прочее и прочее, хотят его подвести. Неправильно это. Вы можете расстрелять или нет, это ваше дело. Но он бы хотел, чтобы его честь не была посрамлена. А что он сегодня показал? Вот, тов. Бухарин, что получается.

БУХАРИН. Но я ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра ничего не могу признать такого, в чём я невиновен (шум в зале).

СТАЛИН. Я ничего не говорю лично о тебе. Может быть, ты прав, может быть, нет. Но нельзя здесь выступать и говорить, что у вас нет доверия, нет веры в мою, Бухарина, искренность. Это ведь всё старо. И события последних двух лет это с очевидностью показали, потому что доказано на деле, что искренность — это относительное понятие.

А что касается доверия к бывшим оппозиционерам, то мы оказывали им столько доверия... (шум в зале, возмущённые голоса: правильно), сечь надо нас за тот минимум доверия, за то безбрежное доверие, которое мы им оказывали.

Вот вам искренность, и вот вам доверие!

Вот почему мы этот вопрос ставим на пленуме ЦК. Но из-за того, что Бухарин может обидеться и возмущаться, мы должны скрывать это? Нет, чтобы этого не скрывать, надо поставить вопрос на пленуме.

Более того, бывшие оппозиционеры пошли на ещё более тяжкий шаг для того, чтобы сохранить хотя бы крупицу доверия с нашей стороны, и ещё раз демонстрировать свою искренность — люди стали заниматься самоубийствами. Ведь это тоже средство воздействия на партию. Ломинадзе кончил самоубийством, он хотел этим сказать, что он прав, зря его допрашивают, и зря его подвергают подозрению. А что оказалось? Оказалось, он в блоке с этими людьми. Поэтому он и убился, чтобы замести следы.

Так это политическое убийство — средство бывших оппозиционеров, врагов партии сбить партию, сорвать её бдительность; последний раз перед смертью обмануть её путём самоубийства и поставить её в дурацкое положение.

Фурер. Какое письмо он оставил тоже после самоубийства, прочтя его можно прямо прослезиться...

КОСИОР. Как бы не так.

СТАЛИН. А человек мало-мальски политически опытный поймёт, что здесь дело не так. Мы знаем Фурера, на что он был способен. И что же оказалось? «Он прав, он любит партию, он чист, но при мысли о том, что кто-либо в партии может подумать, что он, Фурер, когда-то смыкался с троцкистами, нервы его не выдерживают, честь его не позволяет остаться ему жить».

КОСИОР. Оклеветали его!

СТАЛИН. А что оказалось? Оказалось — хуже не придумаешь.

Томский. Я бы вам посоветовал тов. Бухарин подумать, почему Томский пошёл на самоубийство и оставил письмо — «чист». А ведь тебе видно, что он далеко был не чист. Собственно говоря, если я чист, я — мужчина, человек, а не тряпка, я уж не говорю, что я коммунист, то я буду на весь свет кричать, что я прав. Чтобы я убился — никогда! А тут не всё чисто. (ГОЛОСА: Правильно!) Человек пошёл на убийство потому, что он боялся, что всё откроется, он не хотел быть свидетелем своего собственного всесветного позора. И Фурер, и Ломинадзе...

МИКОЯН. И Ханджян...

СТАЛИН. И Ханджян, и Скрыпник, и Томский. Вот вам одно из самых последних острых и самых лёгких средств, которым перед смертью, уходя из этого мира, можно последний раз плюнуть на партию, обмануть партию. Вот вам, тов. Бухарин, подоплёка последних самоубийств. И вы, тов. Бухарин, хотите, чтобы мы вам на слово верили?

БУХАРИН. Нет, я этого не хочу.

СТАЛИН. Никогда, ни в коем случае.

БУХАРИН. Нет, не хочу.

СТАЛИН. А если вы этого не хотите, то не возмущайтесь, что мы этот вопрос поставили на пленуме ЦК. Возможно, что вы правы, вам тяжело, но после всех этих фактов, о которых я рассказывал, — а их очень много, — мы должны разобраться. Мы должны объективно, спокойно разобраться. Мы ничего, кроме правды, не хотим, никому не дадим погибнуть ни от кого. Мы хотим доискаться всей правды объективно, честно, мужественно. И нельзя нас запугать ни слезливостью, ни самоубийством.

ГОЛОСА: Правильно. (Продолжительные аплодисменты).

МОЛОТОВ. Слово имеет т. Рыков.

РЫКОВ. Товарищи, мне ещё труднее говорить, чем Бухарину, потому что я говорю после тов. Сталина. Я должен полностью и целиком признать справедливость всех его указаний. Справедливость в том отношении, что мы живём в такой период, когда двурушничество и обман партии достигли таких размеров и приняли настолько изощрённый патологический характер, что, конечно, было бы совершенно странно, чтобы мне или Бухарину верили на слово.

Если нужно каждое обвинение, кем бы оно ни выдвигалось против нас, против меня, чтобы оно было проверено до конца и с полной тщательностью, чтобы на основе этой проверки было бы установлено, прав ли, допустим, я, который утверждает, что все обвинения против меня с начала до конца являются ложью, то надо разобрать. Я утверждаю, что все обвинения против меня с начала до конца — ложь, что Котов врёт, что я с ним виделся. Я с Котовым не виделся и не говорил, чёрт его не видал.

Когда я разговаривал с т. Ежовым, то я задал, с моей точки зрения, такой простой вопрос — Каменев показал на процессе, что он каждый год, вплоть до 1936 года, виделся со мной. Я просил т. Ежова, чтобы он узнал, где и когда я с ним виделся, чтобы я мог как-нибудь опровергать эту ложь. Мне сказали, что Каменев об этом не был спрошен, а теперь спросить у него нельзя — он расстрелян. Этот шпион, убийца рассказал об этом Рейнгольду, ещё какой-то сволочи, они все повторяют, что с ним виделся каждый год до 1936 года, но что я тут могу сделать? Если бы он рассказал о времени, месте и обстановке, в которой я с ним встречался, я мог бы доказать, что это неверно. Но ведь неизвестно где, неизвестно когда я его видел, как же я могу доказывать неизвестно что.

Тут были оглашены показания Котова. Почему мне об этих показаниях не говорили раньше? Я первый раз слышу об этом, а ведь я всё время живу в Москве. Почему этого не было проверено? Проверено не было, спрошен я не был, и мне даже не было об этом сказано. Ну как же можно так? Это же можно на каждого человека сказать. Нужно расследовать. Это так только в отношении меня. Ведь при этой системе оговора они же могут сказать чёрт знает что, и на кого.

Когда я сидел и слушал Сокольникова, более кошмарных вещей вообще трудно было представить, трудно было во сне выдумать. Сокольников сказал такие вещи, что они решили убить целый ряд наших людей в Ленинграде. Потом они решили вызвать решение в войсках для спасения революции. То есть сами убивают, сами спасают. Он же говорит, что с этим сукиным сыном, который, якобы, является помощником командующего округом, что у меня было условлено, что я с ним увижусь. Я его в глаза не видел. Я фамилию его даже не запомнил. Ведь это же нужно расследовать.

МОЛОТОВ. Рассказывал он более логично, чем вы сейчас рассказываете, хотя, может быть, и неправдоподобно, но более логично, чем вы сейчас говорите.

РЫКОВ. Но, может быть, я кое-что спутал, но, в общем, он говорил аналогично этому. Этот же Сокольников говорил, меня обвинял что в Ленинграде подготовлены какие-то радиостанции. Ведь ^и, это же трагедия. Можно же опросить, проверить, взять людей с этих станций, узнать, что это за люди. Ведь вот такого рода дикие, кошмарные вещи.

СТАЛИН. Тов. Рыков, вы, значит, ничего не знали и не догадывались, что что-то такое эти люди готовят. Сами не принимали участия, но догадывались?

РЫКОВ. Нет, и не подозревал ни на йоту. Ведь я же в отъезде был.

МОЛОТОВ. Убийство Кирова было.

РЫКОВ. Убийство Кирова было.

СТАЛИН. Видите ли, после очной ставки Бухарина с Сокольниковым у нас создалось мнение такое, что для привлечения к суду тебя и Бухарина нет оснований. Но сомнение партийного характера у нас осталось. Нам казалось, что и ты, и Томский, безусловно, может быть и Бухарин, не могли не знать, что эти сволочи, какое-то чёрное дело готовят, но нам не сказали.

ГОЛОСА. Факт.

БУХАРИН. Ну, что вы, товарищи, как вам не совестно.

СТАЛИН. Я говорю, что это было только потому, что нам казалось, что этого мало для того, чтобы привлекать вас к суду.

БУХАРИН. Тов. Сталин, но, правда или нет, как только я случайно узнал об этом деле, я сейчас же, будучи у чёрта на куличках, сел на самолёт, послал тебе телеграмму, тов. Сталин? Я считал совершенно элементарным, что если меня оговорили, то мне дадут очную ставку.

СТАЛИН. Я сказал, не трогать Бухарина, подождать.

БУХАРИН. Я думаю так: судите по результатам. Но я хочу объяснить совершенно верно. Тут было сказано тебе, что всё нужно расследовать с точки зрения обвинительных фактов Я на несколько часов запоздал, почему нельзя было немного подождать устроить очную ставку.

СТАЛИН. Куликов тоже член вашей группы?

БУХАРИН. Куликова я не видел 10 лет.

СТАЛИН. Ты можешь проверить его показания. Есть показания Куликова, Угланова и Сосновского.

БУХАРИН. Сосновский арестован сейчас, а я говорю в то время.

СТАЛИН. Не хотели вас к суду предавать, пощадили, виноват, пощадили.

БУХАРИН. Вы тогда даже не устроили очной ставки с этими потенциальными негодяями. Тут дело не в пощаде. Я ставлю вопрос относительно прав политической чести.

СТАЛИН. Я извиняюсь, прервал. Рыков, продолжайте.

РЫКОВ. Я утверждаю, что я с Каменевым виделся и не говорил о политических вопросах никогда.

ВЫШИНСКИЙ. А с Томским?

РЫКОВ. С Томским я был в одной группировке правых.

ВЫШИНСКИЙ. А в 1934 году?

РЫКОВ. Я об этом вам рассказал.

ВЫШИНСКИЙ. С Томским вы говорили насчёт Зиновьева?

РЫКОВ. На протяжении последних двух с лишним лет я виделся с Томским три раза. Два раза я виделся в условиях, исключающих какие бы то ни было политические разговоры, потому что это было тогда, когда у него была масса людей, какие-то артистки и артисты. И один раз Томский был у меня в тот период, когда Зиновьев работал в редакции «Большевика». Я об этом разговоре сказал и т. Вышинскому, и у себя в ячейке, не скрыл ни одного звука.

МОЛОТОВ. А Зиновьев приглашал вас к себе?

РЫКОВ. Томский пришёл и сказал, что у него был Зиновьев, который жаловался на одиночество, на отсутствие друзей и звал его к себе на дачу.

МОЛОТОВ. Он был у него на даче?

РЫКОВ. Не знаю.

ВЫШИНСКИЙ. А собаку покупал он Зиновьеву?

РЫКОВ. Я должен отметить, что всякая встреча это уже есть попытка к группировке. Я сказал об этом Томскому, и Томский со мной согласился.

КАГАНОВИЧ. Это было как раз в тот год, когда они убили Кирова. Зиновьев приглашает Томского к себе на дачу. Рыков об этом знает и никому ни одного слова. И всё это выясняется только на очной ставке с Сокольниковым.

РЫКОВ. Я сказал всё на ячейке. Я сказал всё, что у меня было. Мои свидания с Томским на протяжении последних двух лет были очень редки. С Бухариным, я не знаю, кажется, я его видел в 1934 году. Я сказал, что наши встречи нам могут повредить, и теперь я вижу, что повредили. Во всяком случае, в отношении Томского я исходил из того, что нам было исключительно опасно продолжать наши свидания друг с другом как продолжение нашей тройки. Никогда мы не обсуждали политические вопросы.

БЕРИЯ. Не нашли другого способа?

БАГИРОВ. А почему вы считали это опасным?

РЫКОВ. Подумайте: ясное дело, если мы будем обсуждать политические вопросы, разговаривать на политические темы, ясно, что это в той или другой степени продолжение старой группировки. Это абсолютно ясно. Поэтому мы прекратили все эти разговоры. По показанию Куликова и Угланова, центр существовал до того времени.

БЕРИЯ. Почему они вас намечали в правительство? Почему такая забота о вас?

РЫКОВ. По-моему, это расплата за мою вопиющую ошибку, за участие в правом уклоне. Это первое. И второе это то, что у них определённый элемент стремления перенести на людей то, что у них внутри, стремление смотреть на людей через своё собственное зеркало. Ясное дело, что это так. И по отношению ко мне показания были Каменева. И второе, насколько мне известно, в моём присутствии показал Сокольников, что Томский вступил к нам в центр после разговора со мной и с Бухариным. Причём об этом Томский сообщил Пятакову.

Тут трудность опровержения заключается в том, что Томский кончил самоубийством. Я лично, когда узнал о его самоубийстве, был более склонен думать, что это в результате его болезненного состояния, потому что он в период заболеваний раньше неоднократно думал о самоубийстве. Из того, что было оглашено здесь, и из того, что Томский весь последний год вёл себя по отношению ко мне так, как никогда не вёл, и я о его смерти узнал в середине следующего дня. Это вселяет в меня убеждение, что он как-то, — насколько, я не знаю, — в этом деле каким-то концом участвовал. Теперь из того, что здесь сказано, мне это кажется совершенно несомненным.

Но я, собственно, поднялся на эту трибуну исключительно и только для того, чтобы и на основании того, что сказано т. Сталиным, и на основании всего, что здесь говорилось, мне дали те очные ставки, ту проверку документов, проверку показаний и те возможности защиты, которые собственно обязательны всегда, но в данном случае они обязательны больше, чем когда бы то ни было. Ведь речь идёт не о шутке, речь идёт о том, являюсь ли я предателем по отношению к государству, по отношению к партии, по отношению к революции, являюсь ли я фашистом или нет. Потому что середины тут не может быть. Середины не может быть потому, что если эти предатели и изменники сказали мне об измене, и я на них не работаю, а только знаю, тогда они в моих руках. Тут нет середины, тут тоже положение, что и на баррикадах. Тут нет середины и для человека, который с ошибками, с большими ошибками, но всё-таки искренно и честно работал в революции, это совершенно дикая, невиданная гнусность, от которой стыдно, стыдно, что твоё имя упоминают вместе с этими сволочами, не только стыдно, но и тяжело. Так что нужно обследовать это с такой тщательностью, чтобы там, где замешаны честные люди, допустим, ошибавшиеся, но честные революционеры, чтобы дать им возможность вот эту свою честность в этом деле доказать. Конечно, на слово верить после всего того, что произошло, нельзя. Обманов было столько и таких сверхъестественных, которых ни один процесс, ни одна история не знала. Но партия наша настолько могуча, сильна, организована и имеет такой аппарат, что проверить все эти вещи нужно до конца.

Товарищ Сталин сказал, что самоубийство есть один из способов замазать дело. Это верно. И то, что Томский кончил самоубийством, если он не хворал острым нервным расстройством — то, что у него было года три перед этим, — то это дело является против него очень сильной уликой.

Я лично, конечно, сделаю всё, что в моих силах, даже больше моих сил для того, чтобы вот этого пятна, этого подозрения не было. Понимаете ли, стыдно на улицу выйти — «вот убийца рабочих», а переживать это каждую минуту, это очень тяжко. Но жить с этим тоже тяжко. Так что выход в том, чтобы всеми доступными средствами доказать обратное. И я буду доказывать, буду кричать о том, что тут есть оговор, есть ложь, есть чёрная клевета с начала до конца. Я фашистом никогда не был, никогда не буду, никогда не прикрывал и прикрывать их не буду. И это я докажу.

МОЛОТОВ. Слово имеет т. Эйхе.

ЭЙХЕ. Факты, вскрытые следствием, обнаружили звериное лицо троцкистов перед всем миром. То, что вскрыто за последнее время, это не идёт ни в какое сравнение со всем тем вредительством со стороны вредителей, которое мы вскрывали. Я не помню, может быть, я не знаю, но я не помню, чтобы кто-нибудь из вредителей договорился до такого звериного подхода к рабочим, к уничтожению рабочих, до чего договорился фашист Дробнис и вся остальная сволочь.

Может я не знаю, но я не помню ни одного такого факта. Старые буржуазные специалисты, организующие свои вредительские организации, ненавидящие рабочий класс, не шли на такие подлые факты, на такие подлые преступления, на которые шли троцкисты, на которые троцкисты толкали вредителей, факты, которые мы вскрыли в Кемерово, когда говорил Ляшенко, что пусть рабочие в кармане носят воздух, мы устроим такое положение, что рабочие будут дохнуть, как крысы, в забое. Дробнис говорил, что из-за того, что там погибнут рабочие и будет недовольство — это нам на руку, — недовольство будет против Центрального Комитета, мы же это используем. Когда на процессе присутствующие горняки (мы посылали из Кузбасса на процесс горняков), когда беспартийные горняки слушали эти показания, ярость была такая, что растерзали бы их на куски. Это характеризует не только тех, которые слышали.

Это ярость всего нашего народа, это ярость всех трудящихся, всего мира против этой гадины, против того звериного, что вскрыли последние факты следствия. Я могу прибавить ещё к тому, что докладывал здесь т. Ежов, такие отдельные моменты. Вот, тов. Сталин, отправляли в ссылку несколько отдельных эшелонов троцкистов, — я ничего более гнусного не слыхал, чем то, что говорили отправляемые в Колыму троцкисты. Они кричали красноармейцам: «Японцы и фашисты будут вас резать, а мы будем им помогать». Для какого чёрта, товарищи, отправлять таких людей в ссылку. Их нужно расстреливать. Товарищ Сталин, мы поступаем слишком мягко. Стоит прочитать эти бесхитростные рапорта, доклады беспартийных красноармейцев, которые проявили очень большую выдержанность, когда их сопровождали, столько троцкисты проявили зверской злобы в отношении нашей родины, в отношении нашей партии, в отношении нашего рабочего класса, чтобы расстрелять любого из них.

Следует ещё несколько слов сказать о той провокаторской тактике, которую ведут троцкисты. Вот здесь т. Ежов докладывал о программе троцкистов. Дробнис рассказывает о своих разговорах с Пятаковым по вопросу о программе. Там не так чётко сформулировано то, что сформулировано у Пятакова, но характерна такая черта из того, что говорил Пятаков. Мы, говорит, сразу поставим так дело, если придём к власти, что мы скажем: сталинское руководство развалило дело, нам нужно сейчас отступление, мы объявим новый НЭП, этим самым дезорганизуя сталинское руководство.

Такова исключительно подлая натура всех этих подонков во всех выступлениях, и в этом отдельном замечании, может быть, не ярком, но выпирается гадость этих подонков.

Такова же провокаторская роль их в рабочем классе. Вот, приход в НКПС т. Кагановича был встречен троцкистами с особой ненавистью. Троцкисты дали специальную установку, директиву, чтобы все приказы и все установки, которые проводит НКПС, тов. Каганович — взять всемерно в штыки. Причём, саботаж — прямой, вредительство — прямое. Но, кроме того, — это самое главное, пытались натравить рабочих. Так поступили с машинистами под видом, якобы, защиты интересов партии, интересов страны, интересов рабочего класса. Заставляют машиниста ездить на не отремонтированных плохих паровозах. Машинист отказывается. Как, говорят, это линия партии, ты срываешь перевозки, ты против партии, против советской власти. Посылают машиниста с негодным паровозом на линию, у него происходит авария. Двойная выгода: с одной стороны недовольство рабочего класса, с другой стороны — затормозили движение.

Провокаторы делали своё дело и на транспорте, и, также, на предприятиях — те факты, которые вскрыты сейчас.

Говоря о бдительности, т. Ежов говорил о тех гнусных фактах вредительства, которые проводились троцкистами. Я хочу добавить к этому такой момент. Я думаю, что это можно подтвердить целым рядом фактов. Вредительство выражается не только в том, что вредили на действующих предприятиях. Но иногда вредительство выражалось и в том, что строили не то, что нужно было строить.

Я приведу такой пример. В Западной Сибири мы имели такой факт. Западная Сибирь очень нуждается в серной кислоте, в то же время в Беловском заводе у нас три года строительство ведётся таким образом, что установка не строится. И срывал это дело всё время Пятаков. Мы очень нуждаемся в серной кислоте для Кемеровского химического комбината, ввозим её из-под Москвы, с Урала, с Украины. Не всегда можно привезти и этим срывают производство. В то же время выпускают серную кислоту с

Беловского цинкового завода. Три года Пятаков это дело мариновал. Я не думаю, что это случайно, в аппарате затерялось. Не думаю. Я считаю, что аналогичное отношение было у Пятакова и к другим стройкам, что это не только, а ещё и в других отраслях хозяйства вредители были не только на действующих предприятиях, но не строили того, что надо, или не там, где надо было.

Вот здесь выступали тт. Бухарин и Рыков. Исключительно важные, исключительно сильные для каждого из нас слова т. Сталина, что «наивность в политике — это преступление».

Мы на местах зачастую, т. Сталин, эту наивность проявляем и страдаем от этого. Вот, товарищи, сейчас, когда на всё приходится смотреть иными глазами, проверять, мне кажется — может быть, я ошибаюсь, но мне кажется, что я не ошибаюсь, — Бухарин не искренен с нами.

ГОЛОС. Правильно.

ЭЙХЕ. Бухарин нам правды не говорил. Я скажу резче. Бухарин врёт нам.

БУХАРИН. Да что вы говорите!

ЭЙХЕ. Помните ваше свидание с Каменевым, которое организовал Сокольников. Я не верю сейчас, что это не было свидание в связи с берлинским совещанием в 1931 году.

БУХАРИН. Это было гораздо раньше.

ЭЙХЕ. Это подготовлялось. Что вы думаете, в Берлине, когда вообще установка вырабатывалась, вся группка местная против партии с троцкистами смыкалась[?]. Вас прощупывали здесь. Я думаю, что это было прощупывание, и эти установки в основном сложились, и что вы уже тогда принадлежали к этому делу и тогда партию обманули, и сейчас обманываете партию. Я не верю, что все эти люди, которые показывают о том, что вы знали о террористических, контрреволюционных вредительских действиях, что вы и Рыков знали, [-] что они врут. Не верю этому. Может быть оговор со стороны одного, другого, третьего, четвёртого и пятого. Но, товарищи, мы имеем по протоколам не три, не четыре и не пять человек. Может быть, я всех протоколов не читал, но я многие читал. В этих протоколах сказано и указаны места, где вы встречались, с кем встречались и о чём с ними говорили. Вы знали об этом и сейчас обманываете партию.

Кончить надо. Я считаю, что Бухарина и Рыкова надо вывести из состава ЦК, исключить из партии и предать суду.

ГОЛОСА. Правильно.

КАГАНОВИЧ. Слово имеет тов. Молотов.

МОЛОТОВ. Товарищи, из всего того, что говорили здесь Бухарин и Рыков, по- моему, правильно только одно: надо дело расследовать и самым внимательным образом. Во всём остальном я им ни на слово не верю.

ГОЛОСА. Правильно.

МОЛОТОВ. Ни бухаринским слезам, ни дрожащему голосу Рыкова я пока что верить не могу, потому что достаточно я начитался за ряд лет материалов о следствии по делу троцкистов и правых, где постепенно развивается дело, и где были вещи, которых мы не предполагали, не допускали, считали невозможными для коммуниста, для вчерашнего большевика. И всё-таки мы убеждались в том, что и троцкисты, и правые, друзья-товарищи Бухарина и Рыкова, участвовали в этих делах не раз. Конечно, нужно расследовать дело и взвесить всё объективно, довести дело до конца, потому что я не сомневаюсь, что все эти троцкисты, начиная от Пятакова, Радека, Сокольникова и всякой прочей сволочи, и все эти правые — Угланов, Куликов, Яковлев и другие — это враги уже закоренелые.

ГОЛОСА. Правильно.

МОЛОТОВ. Они на всё пойдут. Почему мы должны были слушать обвинение на процессе в августе месяце и ещё оставлять Бухарина в редакции «Известий», а Рыкова в Наркомсвязи? Не хотелось запачкать членов нашего Центрального Комитета, вчерашних товарищей. Только бы их не запачкать, только бы было поменьше обвиняемых. Вы, товарищи, знаете, что по убийству Кирова все нити объективно политически были у нас в руках, показывали, что Зиновьев и Каменев вели это дело. А мы, проводя один процесс за другим, не решались их обвинять. Мы обвиняли их в том, что они сами признались, в том, что они объективно, их разговоры и группировки, создавали настроения, которые не могли не повести к этому делу. Вот как мы подошли. Мы были сверх осторожны: только бы поменьше было людей причастно к этому террору, диверсии и т. д. Даже к этой сволочи относились бережно.

А теперь посмотрите на выступление Бухарина и Рыкова и на факты. Пусть дело разбирается объективно, но своё мнение на пленуме ЦК каждый член Центрального Комитета может сказать откровенно, сказать, как он думает, допуская, что, может быть, ошибается. Я это допускаю. То, что до сих пор нам известно и те контраргументы, которые выдвигают Бухарин и Рыков в защиту свою, у меня не удаляют неверия к их словам. Простых фактов, помимо тех показаний, которые имеются, достаточно. Было официальное решение, это публиковалось в газетах, что юридических мотивов нет в руках прокуратуры к привлечению их по делу о террористах, поэтому обвинение снимается. Теперь Бухарин и Рыков на этом пленуме — это у них главный аргумент, — заявляют, где же вы были раньше.

РЫКОВ. Я не говорил об этом.

МОЛОТОВ. Бухарин об этом говорил, а вы довольствовались тем, что до вас об этом было заявлено. Но я должен сказать, что когда мы это публиковали, приняв решение ЦК о том, что нет юридических оснований, мы только подчеркнули, что политически мы вам не доверяем. Я голосовал за это решение, но политически не доверял.

ГОЛОСА. Все так поняли.

МОЛОТОВ. Неужели Бухарин и Рыков этого не поняли.

БЕРИЯ. Поняли, только врут.

МОЛОТОВ. А теперь вы изображаете дело так: вы видите, вы оправдали. Очной ставки не было. Теперь Каменева нет, Томского нет, а те аргументы, которые были, они не дали вам должных юридических оснований. Но, к сожалению, товарищи, есть новые факты, более убийственные, пачкающие людей. Но давайте проверять это дело объективно; ещё и ещё раз будем к каждому возражению Рыкова и Бухарина прислушиваться. Проверим, в чём действительно они правильно обвиняются и в чём неправильно, отметём недоказанное. Но всё-таки, помимо всех этих ставок и показаний, говорить политически по этому вопросу, не касаясь отдалённого прошлого, а только то, что имеется за последнее время, есть о чём. Вы возьмите редакцию «Известий», возьмите Бухарина, посмотрите на его окружение, в каком он окружении плавал. Радека считает своим другом, Сокольникова — другом. Секретарь у него сволочь из сволочей.

БУХАРИН. Он 10 лет был там до меня.

МОЛОТОВ. Ну, мало ли что там было, а ты не видел ничего. Теперь они разоблачены как троцкисты и зиновьевцы. Разве у Бухарина возникло сомнение о Радеке, Сокольникове и прочих им подобных.

БУХАРИН. Ведь я же не был введён в Комиссию Политбюро. Мне совестно было спросить что-нибудь.

МОЛОТОВ. Хорошо, тов. Бухарин, а теперь разрешите мне заметить такую вещь. Я всё-таки не понимаю, можно плавать в этом окружении и чувствовать себя хорошо, но это говорит, по меньшей мере, о притуплении большевистского чутья, о том, что человек не мог отличать, где враг, где друг, где партийный, где антипартийный, где поддерживающий советскую власть человек и где враг её. Он тебе врёт и то, и другое, что он там-то был, там-то участвовал и прочее. В таком окружении, которое выглядит, как антисоветские группки, он живёт и не замечает этого. Для меня это один из больших аргументов, порождающих недоверие.

Второй момент в отношении Бухарина за последнее время. Я должен коснуться частного письма Бухарина на имя тов. Ворошилова. Уже после процесса Бухарин пишет письмо, якобы частное, на имя тов. Ворошилова и пишет, между прочим, о чём? Он пишет: вот видите, меня называли на процессе рядом с другими правыми — Томским, Рыковым, как участника антипартийных соглашений и проч[ее] и прочее. И вы меня не снимаете из редакции «Известий ЦИК». Он делает вывод: либо вы политические трусы — хорошо бы это письмо раздать членам ЦК. Процесс уже окончен, мы расстреляли эту сволочь. Он говорит: а так как вы меня оставляете в редакции «Известий ЦИК», и в то же время бросили обвинение, то либо вы боитесь сделать выводы, либо у вас концы с концами не вяжутся.

Центральный Комитет, вопреки многочисленным вопросам рабочих, оставил Бухарина редактором «Известий», связав себя политической ответственностью за его дела, за то, что он, по меньшей мере, запачкал. Нам рабочие задают вопросы: как вы это терпите перед всем миром, до сегодняшнего дня. А Бухарин в ответ на это говорит: либо вы политические трусы, либо вы не можете свести концы с концами.

Я рассматриваю такую установку Бухарина как политическую солидаризацию его с осуждёнными на августовском процессе. Другого политического смысла в этом письме я не вижу. Я именно так понимаю политический смысл этого бухаринского письма: он политически солидаризировался с этими осуждёнными и лишний раз решил плюнуть в глаза Центральному Комитету под предлогом милого, личного письма. Там и бедняга Томский, который погиб, видимо, зря и прочее, и прочее. Я именно так это понимаю. Бухарин, даже в тот момент, когда Центральный Комитет закрыл его своим крылом, постарался уберечь его, не дать повода лишний раз его травить — он ничего другого не нашёл, как плевок в Центральный Комитет и косвенную солидаризацию с этими осуждёнными.

Теперь о Томском. Товарищ Рыков говорит о том, что, видимо, он причастен, но у него было нервное расстройство. Я не могу назвать это никак иначе, как типичным жульничеством (шум в зале, голоса одобрения: правильно, факт). Это не говорит, во всяком случае, о честном отношении к делу. А факты, товарищи, подтверждают это. Я так понял данные, которые поступили в Центральный Комитет. Самоубийство Томского это есть заговор, который был заранее обдуманным актом, причём, не с одним, а с несколькими лицами Томский уговорился кончить самоубийством и ещё раз нанести тот или иной удар Центральному Комитету.

Товарищи, ведь только перед 7 ноября 1936 года арестована группа правых террористов во главе со Славинским, председателем ЦК искусств, всем известным личным другом Томского. В этой группе участвовали личные секретари Томского: Станкин и Воинов. Они являлись участниками политической группы, которая готовила последний акт террора 7-го ноября 1936 года и была арестована только в конце октября 1936 года. Разве это не говорит о том, каков облик Томского? Для всех ясно, кто такой Томский, а Бухарину и Рыкову эго не понятно.

БУХАРИН. Я об этом слышал.

МОЛОТОВ. Не в этом же дело. Вы адвокат не только по чужим делам, но и по своим собственным, который умеет пользоваться и слезами, и вздохами. Но я лично этим слезам не верю. Все эти факты нужно ещё проверить, настолько Бухарин изолгался за последние годы.

БУХАРИН. Да в чём же я изолгался? В чём это выражалось?

МОЛОТОВ. Я добавлю к этому ещё одно. Прежде чем рассказать об этой политической лжи вождей правых и высказать своё мнение, я остановлюсь только на одном протоколе, который я получил из Наркомвнудела, на протоколе показаний Куликова от 30 ноября 1936 года. Я получил этот протокол вчера и прочитал. Частично его цитировал здесь тов. Ежов. Я цитирую наиболее заслуживающие внимания части этих показаний в связи с тем, что мы здесь обсуждаем.

«На допросе 15 сентября 1936 года вы показали, — говорит следователь Куликову, — что в [19]32 году Угланов информировал вас об установлении организационной связи между организацией правых и зиновьевцев. Как и при каких обстоятельствах вы установили эту связь?

ОТВЕТ: В 1932 году в центре организации правых был положительно решён вопрос о целесообразности установления связи с зиновьевцами. По поручению членов центра Рыкова, Бухарина и Томского тогда же было поручено Угланову приступить к переговорам с Каменевым. Со слов Угланова мне известно, что в мае 1932 г. он, Угланов, имел свидание с Каменевым, во время которого они договорились и установили между собой политический и организационный контакт....».

Я пропускаю ряд не заслуживающих внимания вещей. Дальше.

«ВОПРОС: Вы показали, что так называемая рютинская платформа является документом объединённого блока правых. Нас, в частности, интересует, когда и в какой обстановке этот документ обсуждался в верхушке организации?

ОТВЕТ: Так называемая рютинская платформа, декларировавшая необходимость террора в борьбе против руководства ВКП(б), неоднократно обсуждалась членами центра организации правых: Бухариным, Рыковым и Углановым...».

БУХАРИН. Я её не читал (шум в зале).

МОЛОТОВ. Здесь все члены пленума знают, что такое рютинская платформа. А ты не знаешь, зачем ты тут фальшивишь? Не в чтении здесь дело, чёрт возьми. Прямо самоадвокат какой-то.

БУХАРИН. Я имею право защищаться.

МОЛОТОВ. Ты трижды имеешь право защищаться, но я считаю полным своим правом не верить твоим словам, потому что политически ты фальшивишь, а юридически мы проверим это.

БУХАРИН. Я политически не фальшивлю ни на один электрон. (Шум в зале, голоса возмущения).

МОЛОТОВ. Это и Пятаков нам говорил. Мы проверим все эти факты, но мы не политические трусы, ты сам скорее трус.

БУХАРИН. Я и не обвиняю вас в политической трусости.

МОЛОТОВ. Конечно, теперь ты говоришь другое. Читаю дальше:

«Со слов Угланова мне известно, что такое обсуждение платформы имело место осенью 1932 года на квартире Томского при участии: Томского, Рыкова, Шмидта и Угланова. Как сообщил мне Угланов, собравшимися было подчёркнуто, что платформа совершенно правильно формулирует установки, которых придерживается центр организации как в части оценки положения в стране, так и в отношении ближайших задач организации, в особенности задачи о центральном терроре....».

Дальше: «Изложите основные программные установки этого документа....».

Так как не все знают сущность этой платформы, я её зачитаю: «В период окончательного оформления блока было составлено два документа...» (ч и т а е т)

Следующее ещё место:

«ВОПРОС: Не понятно, почему Рыков, являющийся членом* организации, только в 1934 г. поставил перед Котовым вопрос... (ч и т а е т).

БЕРИЯ. Ах, какой наглец.

МОЛОТОВ.... (ч и т а е т).

...причём подчёркивает, что настроение у него боевое[»].

ГОЛОС С МЕСТА. У Рыкова?

МОЛОТОВ. Да, у Рыкова. Это, конечно, нужно проверить. Я не считаю, что Куликову можно верить больше, чем другим арестованным в этом деле, но всё-таки мы имеем настолько большое количество показаний и всё в одном и том же направлении, что это вызывает — я говорю о своём личном мнении — у меня лично это вызывает большое сомнение в правдивости Рыкова и Бухарина, когда они всё и вся отрицают, Рыков тут пытался говорить: «Что же я — фашист? Я им не был и быть не хочу». Дело обстоит так — «либо я фашист, либо я коммунист». Очень упростил т. Рыков вопрос.

И тут я хочу сказать насчёт вопроса, который ставил тов. Бухарин — «где же мы политические обманщики и лжецы, как давно было это»? Слушайте, тов. Бухарин, вы говорите о прошлом, которое не так давно было, не так далеко ушло, которое у всех на памяти. Не смазывайте это дело, не забывайте то, что вы делали в 1930 г., а мы не обязаны это скрывать и смазывать. Вы вспомните, как в 1930 г. вы обвиняли партию в феодальной эксплуатации крестьянства. Вы не забывайте, что вы бегали всё это время на поводу у Каменева и Зиновьева. Тогда вы способны были фальшивить? Тогда вы путались с Каменевым, Зиновьевым, вы путались со всеми этими кадрами, которые говорили о терроре, вы путались не только с ними, а путались и с троцкистами, которые к тому времени уже определились как антипартийные элементы. Если мы принимали обратно в партию троцкистов, то тех, которые раскаивались, которые разоблачали всю деятельность троцкистов, тех мы возвращали в партию. Но ведь вы-то верили им и вели всякие с ними дела не как с членами партии, а как с людьми, которые поддерживали ваши идеи о феодальной эксплуатации крестьянства, которым близки были ваши обвинения руководства партии.

Если этого вам мало, то добавьте к этому — суть троцкистской платформы, чем она отличается от программы правых, проповедуемой в 1929 году? То же самое против коллективизации, против индустриализации, за изменение политики партии. Ведь это же ваши мысли, это же ваша платформа, которая поднимается сейчас, как знамя, троцкистами и всей контрреволюционной сволочью.

Разве вы нам помогаете бороться с этой сволочью, разве вы нам помогаете разоблачать и троцкистов, и ваших союзников в тех делах, которые являются не только антипартийным делом, но и антисоветским. Я этой помощи с вашей стороны не знаю, я её не вижу, я не вижу ничего, кроме слов и обещаний, свойственных всем этим Радекам, Сосновским и прочим.

Если встаёт вопрос о том, кто же такой Рыков, то известно, куда тянулся Рыков и в февральские дни, и в октябрьские дни — к буржуазной демократии. Он не был фашистом, но его тянула тогда «буржуазная демократия». О чём думали в 1929 г. Рыков и Бухарин? О возврате буржуазной демократии, о возврате к капитализму. Не о фашизме они думали и не фашистами они были, до фашизма есть ещё немало ступеней и одной из ступеней является блок, блок помогает в этом: одни делают дела почернее, другие — поприличнее.

Но вы должны показать, что вы действительно не на словах, а на деле стоите на той линии, за которую борется партия. А у меня есть сомнение — не остались ли вы на прежних позициях, на позициях буржуазной демократии.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬСТВУЮЩИЙ. Слово имеет тов. Косиор.

КОСИОР. Товарищи, у нас очень большой опыт сейчас имеется с разоблачением троцкистов, ^в причём за это время мы разоблачили, к сожалению, очень поздно, сотни самых отчаяннейших, самых злобных людей, части из которых мы очень много верили. Мы верили в то, что эти люди исправились и встали на партийную точку зрения. Каждый процесс наш как раз начинается с этого самого места, с которого мы начали и сегодня, т. е. любой разоблачённый нами клялся и уверял, что его оклеветали, что это неверно, ничего подобного не было, а кончалось дело тем, о чём говорил сегодня тов. Сталин: не только давали сотни показаний о нём, но и он сам признавался. Причём, когда его самые близкие политические друзья и приятели, с которыми он был связан не только политически, но и был в личной дружбе, разоблачали его настолько, что дальше идти было некуда, и когда ставили перед ним вопрос: а что же он на вас клевещет, то этот уличаемый отвечал — нет, личных счётов у меня с ним не было, клеветать на меня он не может, но всё-таки то, что он говорит, это неправильно. Мы бились, проверяли, а, в конце концов, его собственное признание.

Вот сегодня выступал Рыков, Бухарин, ну прямо-таки знакомая картина, которая повторяется чрезвычайно часто.

Бухарин говорит: «либо меня считайте стопроцентным подлецом, либо меня оправдайте». Мы на такую точку зрения не можем становиться. Мы имеем основание не доверять Бухарину. Возьмите, что показывают его политические друзья, с которыми он был связан. Я не знаю, на какой процент, но в какой-то доле вероятность этих показаний должна быть, они на чём-то основаны.

Тов. Бухарин дело объясняет таким образом, что Угланов, с которым он работал в первые годы, что у них была дружба, считал, что это самые лучшие люди, а сейчас эти честные люди о чём говорят: что вы знали о контрреволюционной деятельности троцкистов, что вы сами соглашались с этим, давали соответствующие указания, что вы с ними работали заодно. Сейчас вы отрицаете то, что говорят Куликов, Яковлев, Сокольников. Вы сейчас их ругаете, а ведь это те же самые люди. Почему [—] этого понять нельзя. Почему они вдруг сейчас стали врагами. До настоящего времени не было ни одного случая, чтобы кого-нибудь, сколь-нибудь серьёзно оклеветали. Если эти люди, ваши бывшие друзья, на вас клевещут, значит, это правда. Не может быть, чтобы это было без всяких фактов. Вот почему для нас имеет такое большое, решающее значение это доказать. Все эти факты, они вас разоблачают совершеннейшим образом.

Причём не только это говорит об этом. Здесь Бухарин повторял одну и ту же аналогию три раза. Он говорил, что надо было подождать и дать ему возможность устроить очную ставку ^со всей этой швалью, обижается, что его не дождались. Он это повторял несколько раз. Выходит, что сейчас, задним числом Бухарин жалуется, что он не имел очной ставки. Выходит, что Центральный Комитет поспешил расправиться. Надо понимать, т. Бухарин, что вы говорите.

Возьмите постановление и платформу, вы знаете, сколько вы не доказываете, вы говорите, что вам показали платформу и вы её не читали, вам никто не поверит.

БУХАРИН. Я её не читал.

КОСИОР. Это только одни разговоры. Как стоял этот вопрос, тогда для нас, для всех было ясно, что делается.

БУХАРИН. Меня тогда, т. Косиор, в Москве не было.

КОСИОР. Этим ровно ничего не доказано. Это тоже не аргумент, что он платформы не читал. Вы хотите, чтобы мы сегодня, после всего, что было, чтобы мы поверили, что Бухарин такой честный, преданный работник, что он ничего не знает.

БУХАРИН. Да я в Москве не был тогда, тов. Косиор.

КОСИОР. Я не знаю, где вы тогда были.

БУХАРИН. Я был тогда в Азии.

КОСИОР. Это не имеет никакого значения. Это лишний раз доказывает, и сейчас мне кажется, что всё то, о чём здесь говорили, надо учесть. Мы должны учесть всё то, о чём здесь говорил Николай Иванович Ежов. Я думаю, что мы обязаны поставить вопрос как следует. Дело будем расследовать.

БУХАРИН. Что вы.

КОСИОР. А вы думаете, что так легко вам поверить. Если бы так легко верили, то вас можно было бы давно посадить на скамью подсудимых. Мы имеем десятки показаний и фактов.

Разве история с Томским не показательна. Теперь можно обвинить, что Политбюро слишком долго возилось.

Всё то, что здесь говорили и о ............... , и o Яковлеве, а между тем показания их говорят о том, что все факты подтверждены. Другое дело, мы должны разобрать — полностью ли это было. Так или иначе, факт остаётся фактом, что разговоры были, что вы знали непосредственно.

Мне кажется, что вообще политически это так представляется: разве мы не имеем перед собой явление, что оппозиционные группы, это объединившиеся^,контрреволюционные группы во главе с Троцким, Зиновьевым, с правыми, решили произвести последнюю попытку на советскую власть, на сталинское руководство. Они, как мы видим, просчитались, они забыли, что сорвутся на этом деле. Фактор нашего. Всё это говорит о том, что мы должны сейчас не только Бухарина проверить, но должны будем проверить политическую честь, если бы даже не было доказано, и Бухарина, и Рыкова. Если бы не было того, что мы сейчас имеем десятки людей ваших сторонников, ваших друзей, которые участвовали в этой контрреволюционной троцкистской организации. Сейчас разницы в этом деле никакой не признают: одна платформа — от фашизма до правых. Об этом здесь уже говорили.

Ведь Николай Иванович Бухарин изображает дело так, что в 1929 году, после этой борьбы, он сразу порвал всякие сношения со всеми людьми, порвал всякие встречи, перестал разговаривать с ними. Это что-то не то, потому что настоящий коммунист постарался бы оказать своё влияние на этих людей, которых он когда-то сбил с толку, постарался бы исправить этих людей, а если эти люди неисправимы, должен был бы сказать: товарищи, имейте в виду, что такие-то люди народ безнадёжный, что мои попытки исправить их ни к чему не привели. Мы ни разу такой постановки от Бухарина не видели, а всё сводится к тому, что он ничего не знает — чепуха это, Центральный Комитет не этого от вас требует.

Вот почему всё то, что мы здесь, сегодня должны были поставить совершенно решительно и остро, не обращать внимания ни на слёзы, ни на жалобы. Мы должны вопрос о Бухарине и о Рыкове со всех точек зрения обсудить и принять соответствующее решение.

Сами вы в этом виноваты от начала до конца и не только в 1929 году, но и на всём протяжении. Теперь за всё это вы должны ответить и дать соответствующие показания.

МОЛОТОВ. Товарищи, я должен сообщить о порядке дня. Тут есть письмо Бухарина на имя т. Ворошилова. Тов. Ворошилов дал соответствующий ответ. Завтра мы и письмо, и ответ вам разошлём.

МОЛОТОВ. Слово имеет т. Саркисов.

САРКИСОВ. Товарищи, что касается характеристики этой банды фашистов, мне кажется, что нечего больше распространяться. Тов. Ежов был абсолютно прав, что история не знает других прецедентов. Даже невозможно привести никакой параллели. Никогда люди так низко не падали, никогда контрреволюция так озверело себя не вела. Мне кажется, что об этом нечего распространяться.

Я взял слово не для этого. Я взял слово потому, что здесь, в докладе т. Ежова, был упомянут и Донбасс, и моя фамилия.

МОЛОТОВ. Да, к сожалению.

САРКИСОВ. Я взял слово и потому, что я, как всем вам известно, бывший оппозиционер. Мне, конечно, после всего того, что разоблачено, хотя я десять лет тому назад раз и навсегда порвал с этой сволочью, всё же тяжело даже от одного воспоминания, что имел связь с этими фашистскими мерзавцами. Я хочу дать некоторые объяснения.

Да, товарищи, верно, и в Донбассе были разоблачены троцкисты. Областной комитет партии и лично я (об этом знает ЦК КП(б)У) разоблачили много троцкистов. Я прекрасно понимал и понимаю, что никогда никаким словам нельзя верить и не верят. И поэтому, вам известно — меньше всего я произносил слов на всяких собраниях, потому что я считал, что нужно делать. А что значит показать делом? Показать делом, это значит — "бывшему оппозиционеру" разоблачать троцкистов.

БАГИРОВ. Правильно, ты это и делал.

САРКИСОВ. Правильно. Это первая обязанность членов партии. Но я всегда для себя считал, что это тройная обязанность каждого бывшего оппозиционера, и в своей работе старался быть как можно бдительнее и разоблачать троцкистов и зиновьевцев. Больше того, я взял за правило не брать ни на какую работу, тем более на партийную работу, человека, который когда-то был оппозиционером. Я рассуждал так: если партия мне доверяет, то я не могу передоверять другим это доверие партии. Именно, исходя из этого (товарищи об этом знают) я всегда систематически, последовательно изгонял людей с оппозиционным прошлым, особенно с партийной работы.

Мне назвали целый ряд лиц из Донбасса, в частности, Сергеева. Во-первых, и Сергеев, и Шаев — оба работали в Донбассе до моего приезда в Донбасс. Хотя это ни в какой мере меня не оправдывает, но я подчёркиваю, что они до меня ещё работали, один в качестве заведующего культпропа обкома, другой в качестве ответственного партийного работника. Но Сергеева мы разоблачили, разоблачил я. Тут, мне кажется, бдительность моя оказалась на высоте.

БАГИРОВ. Кто был Сергеев?

САРКИСОВ. Сергеев был заведующим культпропом. Как разоблачили Сергеева? Мы после Сергеева проверяли работу и работников и оказалось, что он послал некоторых троцкистов на работу, причём и тех, которые были отведены бюро областного комитета партии. Этого факта было достаточно, чтобы поставить вопрос о снятии его с работы, а затем мы исключили его из партии. После показаний обнаруженных троцкистов украинского центра, мы убедились в том, что мы имели дело с троцкистом в лице Сергеева. Потом выяснилось, что и он был связан с троцкистским центром.

Кого мы прозевали? Я лично прозевал Шаева. Это верно. Тут не оказалось достаточной бдительности. Но это был человек, который вот уже сколько лет — 13-15 лет, всё время находится на ответственной партийной работе — в Киеве был председателем окружной контрольной комиссии, затем членом бюро окружного комитета партии и затем переходит к нам. Не оказалось у нас достаточной бдительности к этому троцкистскому мерзавцу. Эту свою ошибку я признаю. Эта самая ошибка несомненно у меня была. Я считаю, что вопрос о бдительности — не теоретический вопрос. Я не могу сказать, что вот разоблачил 10-20 троцкистов, а одного прозевал, значит всё в порядке, значит бдительность на месте. Это вопрос политический. А от коммуниста, тем более от руководителя областной партийной организации, требуется, чтобы он разоблачил всех, а не считать, что 10 разоблачил, а одного прозевал. И я эту свою крупную ошибку признаю. Тут я полностью не оправдал того доверия, которое было мне оказано Центральным Комитетом. Я считал, по крайней мере, что если ЦК партии, если товарищ Сталин доверяет мне, бывшему оппозиционеру, такую большую область, я считал, что я сумею не дать никакой осечки. А вот на одно лицо я осечку дал.

СТАЛИН. На Шаеве?

САРКИСОВ. Да, на Шаеве. И, товарищи, которые со мной работают, товарищам из ЦК КП(б)У известно, как мне удавалось не произносить фразы, а разоблачать троцкистов и зиновьевцев. А в этом деле мне не удалось, я ошибся и эту свою ошибку признаю. И мне сдаётся, что у меня хватит умения и бдительности, чтобы в дальнейшем не повторить подобной ошибки.

БАГИРОВ. Но ты должен нам сильно помочь.

САРКИСОВ. Вы знаете, что я вам сообщил, что Хашдудагов бывший троцкист. Вы ведь не знали, что он был троцкистом. Кроме того, я сообщил, что работающий у вас Левитин был троцкистом. Потому что если я, будучи ответственным партийным работником, которому доверяет ЦК, если я скрою хоть одного человека, который в прошлом был троцкистом, то я буду в стане этих фашистов. Тут вопрос не в арифметике, а вопрос в политике. Поэтому я оказываю вам соответствующую помощь — вам и другим товарищам — с тем, чтобы действительно все эти мерзавцы были разоблачены.

Пару слов я хочу сказать по поводу Бухарина и Рыкова. Мне лично сдаётся, что оговорить никого нельзя. Ещё не было ни одного примера из моего опыта в Донбассе, чтобы кого-нибудь оговорили, не было такого случая. Если оговаривают, то почему меня не оговорят? Я вот ставлю такой вопрос: если Зиновьеву, Пятакову и другим хочется чистых людей оговорить, чтобы их не было, вот мол, мы их уничтожим таким путём, так спрашивается, почему не оговорят меня, почему не оговорят т. Николаева, ведь это же тоже бывший оппозиционер. Нет, это не оговор, а настоящие правдивые показания. Безусловно. Вот вы здесь клянётесь Лениным. Я позволю себе напомнить одну историю. Ведь Бухарин заявляет, что он клянётся Лениным, но он вместе с левыми эсерами хотел арестовать Ленина.

БУХАРИН. Чепуха!

САРКИСОВ. Это исторический факт. Это не чепуха. Это когда-то вы сами говорили.

БУХАРИН. Я говорил, что эсеры это предлагали, а я об этом Ленину сообщил. Как вам не совестно передёргивать!

САРКИСОВ. Этого вы не отрицаете. Это только подтверждает факт.

БУХАРИН. Я сказал об этом Ленину и я виноват в том, что я хотел арестовать Ленина.

САРКИСОВ. Политический работник может ошибиться. Известно, что я допустил грубейшую ошибку в своей принадлежности к троцкистам, но всё-таки человек не может же ошибаться систематически, спорадически. А у вас так получается, и теперь вы уверяете, что вы клянётесь Ильичём. Это, по меньшей мере, двурушничество.

Что касается моей личной работы. Да, у меня была одна ошибка, об этом говорилось — Шаев — троцкист, когда удалось по всем другим фронтам разоблачить врагов, у меня бдительности не хватило, не мог раскусить его. Тов. Орджоникидзе знает, сколько людей, как саботажников, мы изгнали из Донбасса. Эти люди, которых мы изгнали как саботажников, теперь оказываются троцкистами. Зубкова мы изгнали, Антонцева мы изгнали, Попова мы изгнали из Донбасса, лишили права занимать должности в Донецкой угольной промышленности. А теперь все они в этой троцкистской шайке.

У нас не хватило бдительности выявить троцкистов, где мы выявили саботажников. Мы думали, что они пассивную роль играли. Даже то, что нам удалось раскусить этих людей, удалось вовремя изгнать их из угольной промышленности — этим мы также проявили большевистскую бдительность. Была одна ошибка, которую я и признаю. Я считаю, что удастся, наверняка, эту ошибку устранить.

Что касается Рыкова и Бухарина, я прямо заявляю, не колеблясь, что могу хоть на гран ошибиться, что это такие же речи, которые произносили Зиновьев и Каменев на XVII съезде партии. Это — двурушничество. Двурушникам не место в нашей партии, в нашей стране, их нужно судить.

МОЛОТОВ. Слово имеет т. Каганович.

КАГАНОВИЧ. Товарищи, речи Рыкова и Бухарина, они скорее похожи на последние слова подсудимых на суде, чем на речи на Пленуме Центрального Комитета партии. Надо же понимать, что здесь на чувства жалости действовать нельзя.

ГОЛОСА. Правильно.

КАГАНОВИЧ. Здесь собрался штаб руководства нашей партии и нашей страны. Нужно давать политические доводы, если вы хотите, чтобы мы вас оправдали. Я думаю, что никаких политических доводов в речах Бухарина и Рыкова здесь не было, кроме стремления вызвать жалость к себе.

Бухарин и Рыков, прежде всего, даже с точки зрения отстаивания своих прав обвиняемых, изобразили дело так, что вся эта данная постановка вопроса на Пленуме ЦК и обсуждение этого вопроса на них свалились как снег на голову, как будто, неожиданно на них свалилось обсуждение этого вопроса на Пленуме ЦК. Так ли это дело? У них положение было гораздо хуже, чем сейчас. Ведь необходимо вспомнить, что на суде троцкистско-зиновьевской террористической организации, на суде, который вынес приговор, смертный приговор обвиняемым по этому делу, Прокурор Советского Союза на основании показаний обвиняемых: Зиновьева, Каменева, Рейнгольда и других сделал заявление, что он начинает, назначает следствие о поведении Рыкова, Бухарина и других.

Это следствие потом Прокуратура повела по всем юридическим основаниям. В отношении кое-кого впоследствии был применён арест. Были арестованы Пятаков, Серебряков, Радек и другие. В отношении к ним Прокуратура и ЦК партии проявили особую осторожность, особую терпимость и особую, я бы сказал, щепетильность и особый подход, устраивая очную ставку с ними, например, Рыкова и Бухарина с Сокольниковым. Потом разбирали весь вопрос и вынесли заключение, что юридических оснований нет для приобщения Бухарина и Рыкова к этому делу о троцкистско-зиновьевском террористическом центре.

БЕРИЯ. В тот период.

КАГАНОВИЧ. Совершенно правильно. Не было юридических оснований к судебному процессу троцкистско-зиновьевской террористической организации. К данному процессу юридических оснований не имеется. Что это значит? Каждый серьёзно политически мыслящий человек должен понимать, что дело шло об определённом судебном процессе, где люди приговорены к смертной казни. Дело шло о привлечении их к суду. Я потом скажу, почему сложилось такое впечатление, что юридических оснований не было для привлечения их к суду. Что это не тактический маневр, как это склонны Рыков и Бухарин изображать, а что это получилось из того анализа, который получился в результате очной ставки, это же ясно. К ним проявили исключительную терпимость, осторожность. Прокуратура несколько разбирала вопрос. Два секретаря ЦК устраивали очередную ставку и выяснили, что юридических оснований для приобщения к данному делу не имеется. Теперь Бухарин берёт это как главный довод для своей защиты и говорит: позвольте, вы юридических оснований не имеете, почему же вы на Пленуме обсуждаете этот вопрос, почему Ежов, как докладчик, выдвигает какие-то обвинения.

БУХАРИН. Я этого не говорил.

КАГАНОВИЧ. Смысл вашей речи был такой. Разве это серьезно, разве это не чисто юридическая казуистика, разве это не политический довод для своего оправдания. Это казуистика лёгкой полемики, которая неуместна в вашем положении. Вы должны понять, что ваше положение достаточно серьёзно и фактов имеется много, чтобы предъявить вам известное обвинение.

Что же выяснилось на очной ставке Рыкова и Бухарина с Сокольниковым? Выяснилось следующее. Главным действующим лицом от правых в своих сношениях, в своих связях с контрреволюционным троцкистско-зиновьевским террористическим центром, главным действующим лицом, участвующим в этом центре, был Томский. Сокольников не знал, когда мы его допрашивали, о том, что Томский застрелился. Мы ему этого не говорили. Наоборот, мы его даже спросили: Вы это подтвердите на очной ставке с Томским? Конечно, говорит, подтвержу, безусловно. Что же показала очная ставка с Сокольниковым? Я должен сказать, что по данному делу троцкистско-зиновьевского контрреволюционного центра, ввиду того, что главное действующее лицо — Томский, как представитель правых в этом центре, выпал, что Томский предпочёл, как тов. Сталин сказал, вместо того, чтобы быть открытым на суде, разоблачённым, предпочёл застрелиться, только бы не присутствовать при разоблачении себя, как безусловного участника троцкистско-зиновьевского террористического центра, — так как это главное действующее лицо выбыло, то, конечно, наше положение было очень затруднительное. Разговор с Сокольниковым вёл Томский.

Позвольте мне остановиться всё-таки на роли Томского, как на очной ставке с Сокольниковым, так и по его собственному выступлению на партийной организации ОГИЗа. Сокольников показывает: «Участвуя в этом блоке и входя... (ч и т а е т) ...к ноябрю 1935 года».

Я потом скажу, какая связь была у троцкистов с правыми в 1933-1934 гг.

«Эти переговоры были продолжением тех, которые велись в 1932 году... (читает) ...в блок тогда не вошли».

Если бы Сокольникову нужно было клеветать, он бы сказал, что они тогда вошли.

«Правые в блок не вошли... (читает) ...взаимной информации».

Мы глубочайше убеждены, что это было именно так. Всегда блок начинается так. Возьмите историю всех политических блоков. Возьмите блок двух разных политических группировок: они сходятся на чём-то едином, на какой-то единой генеральной линии. Блоки всегда начинаются с взаимной информации, с контакта, связи. И вот они на организацию блока, который не показал свою жизнеспособность, не согласились. Они согласились на установление контакта и взаимной информации.

«Осенью 1935 года я по прямому... (читает) ...участия правых».

Вы обратите внимание, случайно ли, что Кульков показывает в своих показаниях, что в 1935 году Рыков разговаривал с Котовым о терроре, и в 1935 году, тем самым, вступает в блок. Ведь ни Куликов, ни Котов не имеют представления, они не знают о центре, они рассказывают о своей правой линии. Видно, что всё-таки середнячки не всё знали, что знали центровики. Центровики знали о Пятакове. И вот Куликов и Котов разглашают, что в 1935 году Рыков говорит об ускорении террористических актов. Дальше он пишет: «Мне известно, что Пятаков условился с Томским. ...(читает)».

Спрашивается, эти доводы логичны или не логичны? Безусловно, логичны. Известно, что и [у] Рыкова, и у Бухарина связи и кадров было гораздо меньше, чем у Томского. Всем известно, что Томский руководил профсоюзами, у него была группа правых тред-юнионистов, очень злых, кулацки настроенных. Именно из этой группы выросла террористическая группа сормовского Смирнова, который ещё в 1932— 33 году организовал террористическую группу с целью совершения террористических актов. Это не басня, товарищи, это факт. Эта группа была разоблачена и осуждена. Поэтому ясно, почему все эти элементы связывались по преимуществу с Томским.

Здесь доказывают нам, что и Рыков, и Бухарин с Томским связи не имели. Мы на очной ставке были поставлены в затруднительное положение. Главная действующая сила — Томский — застрелился. Сокольников разговоров с Рыковым и Бухариным не вёл. Но был один разговор у Бухарина с Сокольниковым, разговор очень характерный, чего Бухарин на очной ставке не отвергал. Во время заседания Политбюро Сокольников говорит Бухарину: я пришлю напечатать мою статью, но, пожалуйста, напечатай её не под моей фамилией или без моей фамилии. На это Бухарин отвечает: «Почему? Вы должны бороться за свою легальность. Это доказываю я и Рыкову всегда».

Скажите, пожалуйста, в чём тут дело? Человек, лояльный ЦК партии, кандидат в члены ЦК, присутствующий на заседаниях Политбюро, по поводу напечатания статьи о Наркомлесе, как будто бы техническом вопросе, отвечает Сокольникову таким политическим заявлением: «Вы должны бороться за свою легальность».

Что мы, дети, что ли? Если между вами ничего нет, причём тут борьба за свою легальность и почему вы ссылаетесь на Рыкова. Я утверждаю, что это разговор двух фракционеров, это разговор двух членов одной организации (шум в зале, голос а: правильно, совершенно верно).

Иначе как можно объяснить этот разговор по поводу напечатания статьи в газете? Причём тут борьба за легальность, причём тут ссылка на Рыкова. На очной ставке мы вас переспросили, и вы подтвердили свои слова.

БУХАРИН. Я сказал: почему вы должны нелегально печатать свою статью?

КАГАНОВИЧ. Для объективности я зачитаю ваш собственный ответ (ч и т а е т).

Вы же сами это признали. Товарищ Бухарин, я вас спрашиваю, в чём тут дело? Вы политический деятель, к вам обращается человек с просьбой напечатать его статью. Причём тут борьба за легальность. И у меня, и у Ежова, и у Вышинского сложилось после этого твёрдое убеждение, что в этом вопросе вы говорили именно в таком смысле.

БУХАРИН. Да ничего подобного!

КАГАНОВИЧ. Почему же вы тогда, до заявления Сокольникова, уверяли, что никогда с Сокольниковым никаких разговоров не вели? А как только Сокольников это заявил, вы это признали.

БУХАРИН. Товарищ Каганович, я просто возмутился, что зам. наркома хочет нелегально писать в газету.

КАГАНОВИЧ. Почему вы сказали именно о Рыкове, а почему не о Кагановиче?

БУХАРИН. Я скажу, потому что на этом же заседании Политбюро...

ВОРОШИЛОВ. Бухарин, подожди-ка...

КАГАНОВИЧ. Таким образом, мы тогда вынуждены были, несмотря на сложившееся у нас убеждение, в том, что Рыков и Бухарин не могли не знать и знали о Томском, мы вынуждены были признать, что юридических оснований для приобщения их к делу о троцкистско-зиновьевском центре мы тогда не имели. И мы, поэтому, сделали такое заключение.

Это только свидетельствует о том, что мы подходили к этому вопросу со всей государственной серьёзностью, что мы не шьём дела, не сколачиваем судебные дела во имя судебных дел. Так как юридических оснований у нас тогда не было, потому что главный обвиняемый Томский выпал из этого дела, мы пришли к такому заключению.

Я должен сказать, что тов. Сталин особенно требовал от нас, чтобы мы досконально разобрались в этом деле, подошли к нему осторожно, не проявляли торопливости. Именно это слово — торопливость, было тогда употреблено. Значит, мы тогда сделали такое заключение потому, что не имели достаточно юридических оснований к привлечению Бухарина и Рыкова к этому делу.

Значит ли это, что по этому поводу на Пленуме ЦК нет оснований для обсуждения вашего вопроса? Я должен напомнить, что тогда не было показаний Сосновского, не было показаний Угланова, Куликова, Матвеева, Яковлева. Были только показания суда, и по этим показаниям мы выносили решения. Сейчас мы имеем более обширный материал по этому делу.

И не странно ли, что три четверти своих речей на Пленуме ЦК Бухарин и Рыков посвятили Сокольникову? Когда дело доходило до Яковлева, Куликова и других, они пытались отговариваться и замалчивать. Вас по первому делу к суду не привлекают. Отменять это решение никто не собирается. Если вас будут привлекать к суду, то будут привлекать по дополнительным данным. Вы поэтому должны были для своей защиты ссылаться на эти дополнительные данные: на Сосновского, Яковлева и других. Вы же попытались выехать только на том решении, которое мы приняли. Но это для нас малоубедительно.

Что можно считать установленным для дополнительного обвинения Бухарина и Рыкова? Можно считать бесспорно установленным не только на основании нашего внутреннего убеждения, но и на основании фактов, что связь у правых с троцкистско- зиновьевским центром была. Томский до своего самоубийства, когда он пробовал ещё защищать себя в своей речи на собрании партийной организации в ОГИЗе, вынужден был признать целый ряд весьма серьёзных фактов.

Каковы эти факты? Начиная с 1928 г. устанавливается связь Каменева с Томским, причём при разговорах Каменева с Томским присутствовал и Бухарин. Это заявление Томского. Это кроме тех разговоров, которые были у Бухарина с Каменевым отдельно. Между прочим, в 1931 году, как показал Рыков на очной ставке, Каменев был у него и предложил собраться на квартире у Каменева всем старым большевикам. Рыков об этом не говорил, вплоть до очной ставки с Сокольниковым.

РЫКОВ. Каменев у меня был как у председателя Совета Народных Комиссаров, в качестве докладчика Главного Концессионного Комитета, председателем которого он являлся (ш у м).

КАГАНОВИЧ. Следовательно, он как председатель Главконцескома пришёл к вам, председателю Совнаркома и предложил собрать всех старых большевиков для обсуждения политических вопросов страны? (Шум в зале).

РЫКОВ. Я отвечу. После того, как кончилось его сообщение по плану, как председателя Концессионного комитета, он мне сказал: «Давайте соберёмся, старые большевики, чтобы разъяснить между собою все наши недоразумения». Я ему сказал: «Ты говоришь глупости. Какие могут быть недоразумения между старыми большевиками, и нечего нам разъяснять».

ЛЮБЧЕНКО. Почему ты не рассказал об этом разговоре в Политбюро?

РЫКОВ. Я рассказывал.

КАГАНОВИЧ. Это чепуха.

РЫКОВ. Я говорил по этому поводу.

КАГАНОВИЧ. Вы на очной ставке признали свою ошибку в том, что вы не заявили об этом.

РЫКОВ. Нет, я признал свою ошибку по вопросу о Томском и о разговоре с ним.

КАГАНОВИЧ. Мы спросили у вас — почему вы не сообщили, вы же знали, что из себя представляет Каменев, который в ноябре 1927 г. устраивал демонстрацию против ЦК на площади. Вы же знали, кто такой Каменев. Почему же вы в 1931 г., когда к вам приходит этот Каменев как к председателю Совета Народных Комиссаров и даже к члену Политбюро, — в то время какой-то фракционер, который явно борется против партии, почему же вы тогда не сказали Политбюро о том, что был у меня Каменев и предложил мне «собраться старым большевикам и разъяснить все недоразумения», вы сказали, что признаёте это своей ошибкой. О чём это говорит? Это показывает, что ещё в 1931 г. у вас был контакт с антипартийной антисоветской группой и этот контакт затем перерастал в связь. Ещё тогда вы устанавливали этот контакт.

ГОЛОСА. Правильно.

КАГАНОВИЧ. Что признаёт Томский? Очень интересно. Томский признаёт, что «в 1932 г. приходит ко мне Каменев, приходит ко мне Зиновьев, приходит ко мне Шляпников» и целый ряд других оппозиционеров. Видите ли, как они тяготеют к нему. «С Каменевым у меня личных отношений нет, был он у меня, просил меня, нельзя ли дать ему машину, я ему давал свою машину, он просил оказать ему помощь, — я ему помогал». Ну, Каменеву он помогал. А Зиновьеву? Зиновьев ведёт с ним разговоры на заседании Наркомпроса. Интересно получается. Приходит Томский на заседание НКПроса, в зале никого не оказалось. Какая случайность. В зале оказались только Томский, Зиновьев и Надежда Константиновна Крупская. «Зиновьев меня встретил очень любезно и говорит — зайдём ко мне в кабинет». Он зашёл к нему в кабинет. Тут же он добавляет — Надежды Константиновны Крупской в кабинете не было. Начинается разговор. Зиновьев жалуется ему на своё личное тяжёлое положение. Ну, а потом начинает говорить о положении страны, сообщает о том, что он беспокоится о том положении, в котором находится сейчас страна.

ГОЛОС С МЕСТА. Кроме него некому беспокоиться.

БЕРИЯ. Ну, и мерзавцы же, просто не хватает слов.

КАГАНОВИЧ. Можно, безусловно, сказать, что это разговор был не личного порядка, не порядка личной жалобы, а что это был разговор политический. Это было началом уже не контакта, а более серьёзной связи.

ГОЛОС С МЕСТА. Это был уже сговор.

КАГАНОВИЧ. И, наконец, в 1934 г. Зиновьев приглашает Томского к нему на дачу на чаепитие. Томский едет к нему. По-видимому, этому чаепитию предшествовало кое-что другое, потому что после чаепития Томский и Зиновьев на машине Томского едут выбирать собаку для Зиновьева. Видите, какая дружба, даже собаку едут выбирать. Помогает.

СТАЛИН. Что за собака — охотничья или сторожевая?

КАГАНОВИЧ. Этого установить не удалось. После выбора собаки Томский снова едет к Зиновьеву на чаепитие. По поводу этого чаепития Томский спрашивает Рыкова: меня приглашает Зиновьев к себе на дачу, идти или не идти. Рыков нам заявляет, что он ему ответил: «не надо ходить», но Томский всё-таки пошёл.

СТАЛИН. Собаку достали все-таки?

КАГАНОВИЧ. Достали. Они искали себе четвероногого компаньона, так как ничуть не отличались от него, были такими же собаками...

СТАЛИН. Хорошая собака была или плохая, неизвестно? (Смех).

КАГАНОВИЧ. Это при очной ставке было трудно установить.

Рыков после этого встречается с Томским.

Томского на собрании партактива в ОГИЗе спрашивают: Вы с Рыковым сохраняете связь. Томский говорит: да, сохраняю. А Рыков на тот же вопрос заявляет — «меня к нему произошло некоторое охлаждение. В 1934-1935 гг. встречались». А мы знаем, что он встречался с Томским не только в 1934-35 гг., но даже до последнего времени, даже тогда, когда Томского притягивали к ответственности, то Томский спрашивал у вас совета. Вы же это сами заявляли на очной ставке. Не качайте головой.

РЫКОВ. Нет, извините, я этого не заявлял.

КАГАНОВИЧ. Пожалуйста, я прочитаю, я повторю то, что вы говорили на очной ставне. Это совершенно точно.

РЫКОВ. Когда я был у Томского на квартире весной этого года...

ГОЛОС С МЕСТА. Какого года?

РЫКОВ. Этого года, 1936 года, он мне сказал, что за тот период, когда мы с ним не виделись, к нему поступали запросы из ЦК на документы Зиновьева и он за тот же период отвечал на это...

СТАЛИН. У Зиновьева с Томским был?

РЫКОВ. Я?

СТАЛИН. У Томского вы были?

РЫКОВ. Весной этого года, но ни о каких сведениях с Зиновьевым я не говорил.

КАГАНОВИЧ. Разрешите мне зачитать. (Читает показание т. Рыкова) ...но я был против этого приглашения.

Видите, одно то, что он спрашивает Рыкова, а Рыков говорит о том, что он против, разве это не есть политический акт, разве это личные отношения?

БУДЁННЫЙ. Почему Томский не спросил Кагановича, можно ли идти.

КАГАНОВИЧ. Томский у вас не спрашивал, встречаться ли ему там с Малкиным или с кем-нибудь другим, — он спрашивал вас о встрече с Зиновьевым. Вы говорите, что вы категорически ему возражали.

Наконец, т. Рыков заявляет нам: «Весной 1936 года Томский мне рассказал, что его вызывали в ЦК и запрашивали объяснения по поводу показаний Зиновьева». Значит, политическая связь Томского с Рыковым сохранилась до последнего момента: когда он давал показания на Рыкова, то Томский рассказал, что его вызывали в ЦК. Кто этого не понимает, что это политическая связь членов одной политической организации. Кто же этого не понимает.

Следовательно, отсюда вывод один — Томский должен был признать, что он с Зиновьевым был связан, и что Зиновьев вёл с ним политические разговоры, что он тоже помогал Каменеву, помогал Зиновьеву вплоть до того, что ездил с ним за собакой. Томский с Зиновьевым был связан до 1936 года. Совершенно ясно, что Рыков не мог не знать о действиях Томского, не мог не знать о беседах Томского с Зиновьевым, точно так же, как не мог не знать об этом и Бухарин.

БУХАРИН. Ничего подобного.

[КАГАНОВИЧ]. Наконец, можно установить совершенно твердо, что на первой стадии он был осведомлён, давал информацию. Значит, член ЦК, кандидат ЦК, идёт на Политбюро ЦК и, пользуясь своим правом, присутствует для того, чтобы осведомлять врагов народа. Достаточно ли этих фактов, чтобы исключить их из ЦК. (Голоса. Правильно, правильно.)

КАГАНОВИЧ. Факты можно считать установленными, что Бухарин солидаризировался целиком с платформой троцкистско-зиновьевской банды (голоса: правильно).

БУХАРИН. Да что вы, товарищи.

КАГАНОВИЧ. Ведь, собственно говоря, по всем вопросам и международным, и внутренним, и крестьянским, и индустриализации левые, правые, троцкисты сошлись, и не было никаких разногласий ни по одному вопросу. Все они, как один, были против индустриализации, против коллективизации. Все были против строительства социализма в одной стране. Все вы были против руководства.

БУХАРИН. Это же было в 1928 году.

КАГАНОВИЧ. Это было и в 1928-м, и в 1932-M, и в 1933, и в 1934 годах.

БУХАРИН. Неверно.

КАГАНОВИЧ. Я вас спрашиваю, на какой же платформе вы не сошлись с зиновьевцами? Вы политический деятель, вы не смогли здесь дать исчерпывающего разъяснения. Вы думаете, что мы поверим этим слезам? Нет. Политические деятели, которые прошли ленинско-сталинскую школу борьбы с врагами, этому не поверят. Вы пытались нас здесь разжалобить. Вы бы показали, на каких политических вопросах вы не солидаризировались с ними?

БУХАРИН. Ни по каким.

КАГАНОВИЧ. Вы были против ЦК.

БУХАРИН. Нет.

КАГАНОВИЧ. Вы против этого.

БУХАРИН. Это не верно.

КАГАНОВИЧ. Я привожу все факты.

БУХАРИН. Вы приводили факты 1928 года, какие же это факты?

КАГАНОВИЧ. Кроме этой линии у них была своя линия. Я думаю, что это можно сказать совершенно чётко. Там оставался в силе блок сохранить свою армию, привести свои планы в отношении террористических актов в действие.

БУХАРИН. Что вы, с ума сошли, тов. Каганович!

КАГАНОВИЧ. В 1928-29 гг. напились пьяными ваши бандиты Сапожников и Слепков и эту кучку вы пытались оправдать. Вы говорили, что не надо поднимать никакого шума. Еще в 1928 году эти бандиты, троцкисты Сапожников и Слепков задумали убить членов Политбюро, убить т. Сталина. Когда к вам пришёл Сапожников и другие и вам об этом рассказали, вы никаких мер не предприняли. Когда вам об этом сказали, то вы заявили: тише, тише, чтобы никто не знал — это на вас похоже. Вы всё делаете втихомолку. Вместо того, чтобы вы, как член ЦК, сказали, что вот, товарищи, воспитал я таких бандитов, мерзавцев, чувствую свою вину, которые дошли до того, что собирались убивать, вы ничего не предприняли. Вы, политический деятель, прикрывали каких-то мерзавцев, пьяниц. Наконец, вы должны были подумать о себе как политический деятель. Разве в 1928 году этот Сапожников и Слепков не говорили о терроре? Всё это и есть ваш приговор. Вы притворяетесь, что вы не осведомлены об их политике. Это не верно. Факты подтверждают обратное. Вы были осведомлены, какие обсуждались вопросы. Они вас осведомляли. Вы знали, вы не могли не знать, что делалось вокруг вас. Вы знали, что делает эта шайка, вы встречались с ними, вы жали друг другу руки, вы были друзьями. К чему же вы всё это говорите. Вы знали, что Радек был активным троцкистом, что он был связан с этой бандой, почему вы с Радеком до сих пор были большими друзьями, вы Радеку доверяли.

БУХАРИН. Потому, что Радеку все доверяли, и вы доверяли.

КАГАНОВИЧ. Мы ему давали работу, а это совсем другое. У вас же были приятельские, дружеские отношения. Мы его восстановили в партии, это одно, но приятельские, дружеские отношения это совсем другое.

БУХАРИН. Это неверно, это потому, что он был членом редколлегии «Известий».

КАГАНОВИЧ. Я о фактах говорю.

МОЛОТОВ. Томский о терроре говорил ещё в 1928 году. Вы слыхали об этом?

ВОРОШИЛОВ. И никому другому, как самому тов. Сталину лично говорил.

БУХАРИН. Ну, что вы, товарищи, мне приписываете какую-то историю.

МОЛОТОВ. Мы говорим только о фактах.

КАГАНОВИЧ. Наконец, показания Угланова. Когда спросили, кто был в центре, он говорит, что в 1930 году в центре был я, Бухарин и Томский. Разве это неверно? Почему Радек об этом не сообщил, потому что Радек знает, что Угланов враг, который за кулака до конца, который за кулака готов пойти на любое преступление. Вы считали Угланова честным человеком. Вы считали, что Угланов человек, который имеет большую силу воли, почему же он на себя будет клеветать? На себя он клеветать не будет. Мы знаем, что это крепкий человек — крепкий враг. Почему же Угланов будет показывать, что не числится на самом деле за Бухариным и Рыковым. Вы были с троцкистами. Вам не удалось осуществить подлое убийство тов. Кирова, убийцами оказались троцкисты-зиновьевцы. Вы знали, что они готовят убийство.

БУХАРИН. Это изумительная клевета, кровавая клевета.

КАГАНОВИЧ. Спрашивается, Зиновьев в 1934 г. подготовлял убийство Кирова, Томский рассказывал, что был у Зиновьева в 1934 году, мог ли Томский не знать об их планах?

Нет, они знали об этом. Не почуять, не пронюхать, вы же хвастали тем, что вы философ, что вы диалектик, что вы умеете вскрывать противоречия внутренние там, где внешнее даже единство...

БУХАРИН. Я этим не хвастал.

КАГАНОВИЧ. Рыков всегда считал себя человеком практики, человеком большого политического ума. Я спрашиваю, когда Троцкий был связан с Зиновьевым и Каменевым, когда они готовили убийство Кирова и Томский знал об этом...

БУХАРИН. Да я не виделся даже с Томским, поймите вы об этом.

КАГАНОВИЧ. Нет, это неверно, вы встречались, вы сами говорили об этом.

БУХАРИН. Когда? Я в Политбюро написал письмо, что с 1933 года я порвал всякие личные отношения...

КАГАНОВИЧ. Так вот, Угланов показывает, что он готовил убийство Кирова...

БУХАРИН. С ума сойти! ...

КАГАНОВИЧ. Вы считали Куликова олицетворением честности. Да, это был честный человек, это был рабочий, пролетарий, он был действительно честным. А вы его запутали. Но почему вы сейчас считаете, что Куликов клевещет? Затем Матвеев, он был у вас завсегдатаем.

БУХАРИН. Да, смотря когда.

КАГАНОВИЧ. Я же Москву знаю немного, я же знаю банду, которая орудовала здесь. Я знаю, что Матвеев был дополнением к вашей банде, как представитель молодой массы. Вы ведь об этом говорили. И вот этот Матвеев сейчас показывает, что они имели террористическую организацию.

Наконец, довод о клевете. Здесь я должен прямо сказать, что и Бухарин, и Рыков били на то, что нет гарантии, что завтра любого честного человека могут оклеветать. Как же выход найти, как же доказать свою честность? И будто бы партия и Политбюро готовы поверить клевете и обвинить невинных людей. Столько терпения, сколько ЦК проявил к вам, это надо поискать. Ведь на вас были сотни заявлений, ведь на вас были десятки показаний уже годы. К вам ЦК партии и, в частности, лично т. Сталин, проявили особую терпимость, осторожность, вас обходили, не трогали, думали, что, может быть, это неправда, и вы здесь хотите слезами и доводом от клеветы изобразить дело так: ну, что же, сегодня меня, завтра любого из партии могут оклеветать.

Мы здесь по докладу т. Ежова должны отметить один очень интересный, очень важный и серьёзный политический факт. Возьмём всех людей, которые прошли по делу контрреволюционной троцкистско-зиновьевской банды. Пока что среди них не было почти ни одного, так или иначе, не бывшего активным врагом партии. (ГОЛОСА Правильно.) Разве это случайно? Нет, это не случайно. Отдельные единицы могли быть скрытыми врагами, но основная масса всех мерзавцев, которые разоблачены судом, Наркомвнуделом и Прокуратурой, это все те, которые боролись против партии, кто ненавидел партию, кто ненавидел руководство партии, кто под видом борьбы за демократию хотел демократии для убийства и захвата власти. Где же у вас довод о клевете? Ведь почти нет ни одного человека, который не был бы в оппозиции; кто честен, тот не боится, тот берёт не чувством, а доводами, фактами, тот делом будет доказывать свою честность. И нечего здесь изображать дело так, будто бы клевета всесильна, а мы, простые смертные, бессильны перед клеветой. Нашли партию, нашли ЦК, нашли руководство, где клевета может быть всесильной, а люди бессильными. Это клевета на партию! У нас в партии больше, чем где-либо, правды и справедливости. Наша партия проявила большую терпимость к мерзавцам, которые оказались подлецами, которые пагубные действия проводили, которые вредили нам в самую трудную минуту и в промышленности, и на транспорте, и везде.

Конечно, и мы виноваты. Конечно, у нас недостаток бдительности во всех отраслях. Для этого мы проверку партии проводили. Но в основном здесь видно великодушие нашей партии и политический подход ЦК партии ко всем тем людям, которые точили свой нож исподтишка, а мы думали, что это честные люди, мы думали, что это люди, в какой-то мере сохранившие свой партийный облик. А оказалось, что они за десять лет борьбы, они откатились так далеко, что докатились до контрреволюции, до лагеря фашизма, до гестапо, до Лондонской охранки, до переговоров с буржуазными правительствами, до реставрации капитализма.

Слава богу, хорошо, что у нашей партии и у ЦК прозорливости оказалось достаточно для того, чтобы сейчас эту подлую руку остановить, разоблачить. И здесь на пленуме ЦК надо окончательно выкорчевать эту гадину, которая хочет нам помешать в нашем строительстве (аплодисменты).

МОЛОТОВ. Товарищи, сейчас начало одиннадцатого. Есть предложение сегодняшнее заседание прекратить и перенести заседание пленума на 7-е число. Завтра съезд, послезавтра, вероятно, будет демонстрация в Москве по случаю принятия Конституции, значит, перенесём заседание на 7-е число на 3 часа дня.

Кто за то, чтобы сегодняшнее заседание закрыть, прошу поднять руки. Кто за то, чтобы назначить следующее заседание на 7-е декабря в 3 часа дня? Принято.

Заседание закрывается.

Документов:	31243
Публикаций:	6543
Файлов:	29574

Стенограмма заседания Пленума ЦК ВКП(б) 4, 7 декабря 1936 г.

Статистика

Облако меток

Информер

Форма поиска

Вы здесь

Стенограмма заседания Пленума ЦК ВКП(б) 4, 7 декабря 1936 г.

Статистика

Облако меток

Информер