Копия записки Тверского губкома (И.Носова) на имя В.М.Молотова с приложением материала о конспиративной квартире, где печатаются материалы оппозиции. 6 октября 1926 г.
Копия.
Тов. МОЛОТОВ.
Посылаю Вам материал с конспиративной квартиры, где печатаются материалы оппозиции, и некоторые образцы этих материалов.
С коммун. приветом
Секретарь Тверского Губкома
И. Носов.
5/Х–26 г.
------------
УПОЛНОМОЧЕННОМУ ТВЕРСКОЙ ГУБ.К.К.
тов. ИЛЮХИНУ.
Члена ВКП(б) ХОДАКОВА Георгия Яковлевича
парт. билет №165040.
Заявление.
Вечером 4-го октября с. г. братом моим Всеволодом 17 лет кандидатом Комсомола были принесены в мою комнату один лист и два полулиста с текстом напечатанным на машинке, оказавшимися перепечаткой неопубликованных секретных материалов ЦК по вопросу об оппозиции в части, касающейся как видно из прилагаемых документов, деятельности последней в ее же освещении (речь Зиновьева). На мои вопросы брат рассказал следующее.
В середине августа месяца он ездил для лечения уха в Москву и остановился в квартире дяди своего В.В. Ивановского, живущего по Рождественке, дом № 23, кв. 3. Одну из комнат в его квартире занимал член ВКП(б) Резцов Сергей Сергеевич, женатый на дочери В.В. Ивановского А.В. Ивановской — кандидатке ВЛКСМ. Попав случайно в комнату Резцова, он неожиданно застал там двоюродную сестру за машинкой, что-то печатавшей под диктовку своей младшей сестры пионерки З.В. Ивановской. На предложение своих услуг для диктовки он получил сперва отказ, но после повторных просьб был приглашен помочь и продолжал диктовку. После диктовки несколько поколебавшись сестра дала прочесть ему весь материал прибавив: «здесь все правда написана, а ее-то и отрицают», и предупредив, чтобы он молчал, ибо за это исключают из партии и Комсомола. В заключение она сказала: «Ты здесь не поймешь ничего; надо еще знать кроме этого, но сейчас преждевременно, потом скажу». Но так за «занятостью» и постоянными отлучками и не сказала. Заинтригованный этой таинственностью с пинкертоновской стороны брат пытается сблизиться с ней, чтобы выяснить что-нибудь еще «интересное» и задумывает украсть некоторые отпечатанные листы как некоторую политическую редкость, после того как на просьбу подарить ему один экземпляр (сам видел 20–30 отпечатанных листов) получил категорический отказ. В отсутствие сестры в комнате он незаметно вынул, как говорит, нижние копировальные листы из трех стопок по пять листов в каждой. Пытался проникнуть и в сундук, на котором спал, находящийся в другой комнате где живет разведенная жена В.В. Ивановского и мать А.В. Ивановской — З.Я. Ходакова — в который сестра чего-то прятала, но сундук оказался запертым и в него проникнуть не удалось. Вслед за тем ему пришлось неоднократно наблюдать, как вечером к С.С. Резцову приходили знакомые, фамилию одного из которых брат помнит (некто Эльянов — хотя за точность всех букв не ручается); другой по его словам исключенный из ВКП (б) (за что, не знает) бывший председатель или член Реввоенсовета какого-то фронта (Сибирского, Уральского? — Резцов недавно вернулся из Сибири, где он работал редактором газеты в Благовещенске). Когда посетители приходили жена (сестра) сторожила у дверей, чтобы услышать стук и спрашивала фамилии (как будто запускали по какому-то списку, ибо некоторым заявляли, что адресата дома нет). Когда один был впущен без этой предосторожности домашними по квартире и вошел в комнату Резцова, когда там сидел еще кто-то, сестра вышла и сказала впустившим: зачем впускаете; может быть этому лицу нельзя встретиться с другими сидящими уже в комнате. В другой раз она сообщила брату, что они были на одном пикнике за городом с только что приехавшим из-за границы Сокольниковым с женой, причем последний якобы имел очень грустный вид потому-де, что «у нас в госаппарате рабочих 35 %, а за границей куда больше» (точно цифру не помнит, называет то 40 то 70). Наконец сам Резцов в присутствии брата как-то сказал: «скоро я ее (жену) познакомлю с Троцким», причем это сказано было так — как будто Резцов с Троцким в каких-то особенно хороших интимных отношениях. Часто сестра из дома пропадала и до очень позднего времени, а муж (Резцов) не беспокоился и только смеялся на беспокойство домашних, но где она не говорил. Создавалось впечатление, что она на каком-то нелегальном собрании.
Перед самым отъездом брата машинка из дома была унесена неизвестным в мешке (пробыла она у Резцовых две — три недели). Когда мне пришлось позже несколько брата быть в Москве я сам слышал от фабзавученицы комсомолки Рахили Вильдман бывшей подруги дв. сестры о том, что Резцов оппозиционер. Думается, что она могла бы дать дополнительные сведения. Материалы по словам брата распространялись неизвестно среди кого, по-видимому носились сестрой и раздавались приходящим к нему.
Подлинность настоящего удостоверяю.
5/Х–1926 г. Член ВКП (б) Г. Ходаков
(Адрес: Рождественский бульвар д. 9, кв. 2, Рахиль Вильдман).
-------------
ГОЛОС. Вы вдохновитель.
ВОРОШИЛОВ. Где вы были, претендующий на мировое руководство пролетариатом.
ЗИНОВЬЕВ. Тов. Ворошилов, я не буду вам отвечать, по причинам, вам давно известным. Эта фракционная семерка почти 2 года и была фактически Центр. Комитетом, она распределяла людей, она обсуждала вовсю не только вопросы, по которым расходились с тов. Троцким, она обсуждала вопросы, касающиеся всей жизни и деятельности партии, вплоть до иностранной политики. Она была секретом от партии фактически Центральным Комитетом. Конечно, мы были убеждены, — и я в том числе, что мы действуем в интересах партии, мы считали внутреннее положение вещей в партии таким, что нам подобная мера в партии казалась необходимой.
ВОЗГЛАС. Ага.
ЗИНОВЬЕВ. Здесь кто-то говорил, что в каком-то городе выработан шифр.
ЛОМИНАДЗЕ. В Одессе.
КАГАНОВИЧ. В Москве он был выработан.
ЗИНОВЬЕВ. «Зиновьев, Златовратский и т. д. ...но семерка тоже имела свой шифр и псевдоним. Семерка называлась руководящим коллективом» — вот ее псевдоним.
КАГАНОВИЧ. Вот так псевдоним.
ЗИНОВЬЕВ. Если это вам больше понравится, чем Златовратский, то я ничего не имею против.
ГОЛОС. Ничего страшного нет.
ЗИНОВЬЕВ. Передо мной лежит целая папка официальных документов семерки всевозможного характера. Вот, например, последний касающийся спора о хлебофуражном балансе. Постановление семерки такое: «т. к. открытие и дискуссия, в особенности накануне пленума фракции считается нежелательным, то семерка считает необходимым перенести вопрос на обсуждение фракции Пленума». Вы видите, то была законченная организация: фракция Пленума и ее исполнительный орган — семерка в которой участвовал председатель ЦКК т. Куйбышев.
КАГАНОВИЧ. Это вы сами написали.
ЗИНОВЬЕВ. Зачем сам писал. Здесь есть подписи членов Секретариата Ц.К. Товарищ Каганович будьте поосторожнее насчет вздора, который вы говорите. Вот знаменитое дело Леонова, по которому мы снимали т. Залуцкого. Вот протокол фракционной комиссии, назначенной семеркой, подписанный т. Куйбышевым. Протокол кончается: поручить тов. Куйбышеву сообщить семерке, про...ший обмен мнений.
[…]
ческих республик.
Летом, когда этот вопрос возникал, я был болен, а затем осенью я возложил чрезмерные надежды на свое выздоровление и на то, что Октябрьский и Декабрьский Пленумы дадут мне возможность вмешаться в этот вопрос. Но между тем, ни на Октябрьском Пленуме, ни на Декабрьском, — мне не удалось быть и таким образом вопрос миновал меня почти совершенно.
Я успел только побеседовать с т. Дзержинским, который приехал с Кавказа и рассказал мне о том, как стоит это вопрос в Грузии. Я успел также обменяться парой слов с т. Зиновьевым и выразить ему свои опасения по поводу этого вопроса. Из того, что сообщил тов. Дзержинский, стоявший во главе комиссии, посланной Центральным Комитетом для «расследования» грузинского инцидента, я мог вынести только самые большие опасения. Если дело дошло до того, что Орджоникидзе мог зарваться до применения физического насилия, о чем мне сообщил тов. Дзержинский, то можно себе представить, в какое болото мы слетели. Видимо вся эта затея «автономизации» в корне была неверна, несвоевременна.
[…]
Томский ошибся, но мы не дадим его в обиду, не дадим его оппозиции затравить. Вверху нет единодушия по вопросу об Англо-Советском Комитете, было 5 и 4 голосов, может случиться, что будет 4 и 5, т. е. большинство окажется меньшинством. (Томский был против резкой кампании разоблачения «левых» вождей тредюнионов и против выхода из Англо-Советского Комитета, Бухарин был против выхода, но за разоблачение).
ГОЛОС. У вас свое ГПУ.
ЗИНОВЬЕВ. Насчет ГПУ — это, конечно, вздор. Да, товарищи, почти на каждом нашем фракционном собрании бывают товарищи, которые возмущаются и рассказывают нам о подвигах Угланова, Мандельштама, Цихона и др. У вас целая система закрытых собраний. Вы не доверяете своему собственному аппарату и создаете специальные тройки. Это происходит и в Москве и в Ленинграде и в Харькове и в других городах. И после этого, при таком положении вещей вы выходите и говорите о «фракционности», и т. д., что же вы думаете, вы имеете дело с товарищами, которые без году неделя в нашей партии. Нет, товарищи, если вы действительно хотите кончать с фракционным режимом, то прежде всего это должна сделать ваша фракция. И она не должна преподносить нам таких докладов, какие мы слушали сегодня. Совестно было за нашу партию, когда мы слушали «убогий» «доклад» о «скрепках», «качестве бумаги», и др. при помощи «улик» он уличает. И это та контрольная Комиссия, которая была создана при Ленине. До чего мы упали.
ГОЛОС. Это вы упали.
ЗИНОВЬЕВ. До чего дошли. Где ваше политическое понимание. Да, я уже сказал, что ошибки у мня были, и много ошибок было. Но ошибки были не в том, что мы слишком рано и в слишком широком объеме стали вести наш спор. Наоборот, ошибка в том, что недостаточно рано и в недостаточно широком объеме мы стали его вести.
Когда в сентябре 1925 г. на фракционном Пленуме настроение было почти такое, как сейчас здесь, почти до рукопашной доходило, когда фракционной семеркой было запрещено напечатать 2 статьи Надежды Константиновны, направленные против кулацкого уклона — мы все еще думали, что Сталин вместе с нами это исправит. Мы думали, что Слепкову за лозунг «расширение НЭПа» должен быть дан отпор, что будет не только принята, но и проведена в жизнь резолюция против Слепкова. Ну, что же, резолюция против Слепкова (и вообще против кулацкого уклона) фракционным Пленумом была принята. Но назавтра Сталин положил эту резолюцию за голенище сапога и ни слова не позволил сказать против Слепкова. Да, товарищи, в семерке была такая атмосфера, что я сам одно время не решался сказать двух слов против Багушевского. Вот какая была тогда атмосфера, вот как вела себя фракционная семерка. Вы приняли на фракционном пленуме в сентябре 1925 года резолюцию об организации бедноты, которая сначала прошла через фракционную семерку. Мы думали, что постановление разрешит вопрос. Мы были наивны. Прошел год, вопрос не тронулся с места. И нельзя за это сваливать ответственность на губкомы, нельзя обвинять работников с мест, как это делается. Вопрос не тронулся с места потому, что все товарищи на местах знали, что партийное начальство в Москве в сущности организации бедноты не хочет. Оно из-под палки вынесло эту резолюцию. Под давлением ленинградских товарищей фракционная семерка вынуждена была вынести эту резолюцию. Новая обстановка принятия этой резолюции говорила местным работникам о том, что торопиться с организацией бедноты не следует... Вот почему это дело не двинулось. Иначе я не могу найти объяснения этому факту.