3 «Русский мир» как фактор интеграционных процессов

Включение концепта РМ в систему инструментов «мягкой силы» позволяет говорить о попытке оформления начального этапа его институционализации. В то же время в странах «славянского треугольника», представляющих собой «ядро» РМ, – Беларуси, России и Украине – данный процесс характеризуется неоднозначностью и разнонаправленностью оценок, значительной политизацией концепта РМ. Учитывая геополитический контекст, связанный с конфликтом в Украине, это дает основание выделить особенности восприятия концепта РМ в белорусском и украинском обществах в качестве отдельного сегмента исследования.

В этой связи дальнейшим направлением исследования целесообразным представляется системный анализ:

во-первых, политической аналитики по рассматриваемой проблематике Национального института стратегических исследований Украины, во многом задающей вектор украинского научного и общественно-политического дискурса;

во-вторых, репрезентации концепта РМ в украинских научных источниках: определение его основных функций, ключевых признаков, оснований и связанных с ними экспектаций украинского общества;

в-третьих, места РМ в структуре идеологии белорусского государства, особенностей его восприятия в белорусском обществе на примере целевой аудитории, а также степени влияния на интеграционные процессы с участием Республики Беларусь.

3.1 Критическое осмысление концепта «Русский мир» в украинских научных исследованиях

Как показал проведенный анализ, общим во всех трех (культурно-цивилизационном, религиозном, геополитическом) подходах к концепту РМ является его цивилизационное наполнение, характеризующееся понятием «общности». Главенствующая роль отводится русскому языку и культуре, которые выступают в том числе инструментами продвижения геополитических интересов России. Однако, при заявленном цивилизационном наполнении именно политическая форма воплощения определяет перспективную стратегию, возможные сценарии и конкретные методы реализации РМ. Поэтому такие положения РМ, как русскоцентризм, его транснациональный надгосударственный характер и обязательный выход за пределы территориальных границ Российской Федерации вызывают неоднозначное отношение со стороны других стран, априори включенных российскими исследователями, представителями политической власти и РПЦ, в границы РМ. В качестве еще одной общей черты существующих на сегодняшний день подходов следует отметить, что в российской научной литературе в принципе не рассматривается возможность существования у стран постсоветского пространства иных, отличных от интересов России и РМ, стратегических интересов, целей и задач национального развития.

В этой связи особый интерес представляют работы по рассматриваемой проблематике украинских ученых. В украиноязычном сегменте научной литературы применительно к РМ используется несколько определений: русскоязычное, приводимое в качестве цитаты: «русский мир», а также «російський світ», «рускій мір», «рузьский мир», «руський світ». Часть из приведенных определений характеризуется относительной нейтральностью коннотаций, находя своё применение, как правило, в конфессиональной риторике и политической аналитике. Часть определений подразумевает преимущественно негативное отношение, вплоть до резко экспрессивных форм выражения («античеловеческая идеология», «фашистская теория», «восточная чума», «нацистская пропаганда» и т.п.) [138, с. 3–4; 230, с. 77]. Интерес украинского научного сообщества к концепту РМ связан с политическим кризисом, потерей Крыма и началом военного конфликта в Украине. Ранее данная тематика практически не затрагивалась ни в политологическом, ни в историческом ракурсе, а отношение к РМ со стороны украинских исследователей до 2014 г. в целом можно назвать относительно нейтральным, индифферентным.

Главной особенностью украинского подхода к концепту РМ является его критическое осмысление, последовательное акцентирование внимания на исключительно политической направленности, насильственном характере РМ и, как правило, игнорирование либо нивелирование его социокультурной составляющей. Обобщая весь массив публикаций по данной теме, в критике РМ можно выделить несколько направлений [647, с. 103].

Во-первых, направление, связанное с изучением отбора и использования российскими авторами исторических источников при раскрытии и анализе генезиса РМ. Неоднозначность оценки, как правило, относится к выбору исторических концепций происхождения Древнерусского государства («Киевской Руси»). Критике подвергаются российские и советские подходы к этногенезу восточных славян.

В частности, это относится к концепции «древнерусской народности», «общерусского народа», «единой русской народности», согласно которой белорусский и украинский этносы возникли после монгольского нашествия в результате постепенного распада древнерусской народности. Данная концепция рассматривается как продукт имперских амбиций со стороны России, отказывающей Украине в праве на самостоятельное развитие, разработку и обоснование иных концепций исторического прошлого. В этой связи обращается внимание на такие периоды развития украинской государственности, как вхождение Киевских, Черниговских, Волынских и Галицких земель в состав Великого княжества Литовского, а позже – Речи Посполитой [446, с. 16–19]. Не оспаривая ценностного измерения и зачастую придаваемого сакрального значения РМ для самой России, это дает основание украинским авторам ставить под сомнение его актуальность и адекватность реалиям современного украинского общества.

Во-вторых, неоднозначная оценка культурно-цивилизационного содержания РМ, обусловленная единоличным выбором Россией конкретной концепции исторического прошлого Беларуси и Украины. Так, отмечается игнорирование «украинских культурных ценностей и формирование пророссийских настроений в обществе способом насаждения мифа об общем “русском мире”, отрицание существования отдельно от россиян украинской нации с собственным языком, культурой и историей» [257, c. 24]. С точки зрения институционального подхода объектом критики становится, в первую очередь, деятельность РПЦ как основного российского неполитического института в Украине, имеющего влияние на широкую аудиторию.

В-третьих, использование концепта РМ в качестве инструмента российской пропаганды на территории Украины. РМ рассматривается как одна из многочисленных технологий информационного противоборства. В данном случае можно говорить о функциональной переориентации украинской стороной концепта РМ, который выступает уже не интеграционным проектом (доктриной, идеологией), а используется в качестве технологии – инструмента противопоставления культур и народов. Кроме перечисленного, к общим чертам большинства работ украинских авторов можно отнести следующие:

а) понимание РМ как российского геополитического проекта, ключевыми признаками которого являются: имперскость («российский империализм» [516, с. 104; 151, с. 26]), травмированное историческое сознание, насильственная (в том числе с использованием военных методов) политика включения субъектов в пространство РМ, агрессивная (в ущерб «второстепенным» и «второсортным» национальным культурам) поддержка русского языка и культуры;

б) основной целью РМ называется воссоздание нового единого централизованного государственного образования (империи) в границах бывшего СССР, т.е., в первую очередь, не социокультурное или религиозное, а политическое влияние России, ее реставрационный, реваншистский характер («постсоветский реванш») [548, с. 15; 112, c. 318; 152, с. 6; 150, с. 14; 153, с. 10–12]. В этой связи обращается внимание на то, что страны, включенные российской стороной в границы РМ («периферия»), являются для России странами-донорами, а не странами-реципиентами [151, с. 27]. Беларусь, Казахстан, Молдова и Украина, по мнению авторов, представляют собой для России не столько цивилизационный потенциал, сколько рассматриваются в качестве ресурса: человеческого (в первую очередь, в научно-технической сфере как возможность притока квалифицированных кадров, а также повышения невысоких демографических показателей), геополитического (как линии противостояния экспансии НАТО); либо торгово-экономического (как рынок сбыта и поставок энергоресурсов);

в) использование концепта РМ как одного из инструментов «мягкой силы» по обеспечению российских политических и экономических интересов (политическое мифотворчество, конструирование новой исторической памяти, поддержание деятельности радикальных субкультур и т.п.) [645; 626; 396, c. 24, 29–30; 104, с. 15–17; 166, с. 183 и др.];

г) в контексте военного конфликта в Украине РМ рассматривается в качестве угрозы суверенитету, независимости и территориальной целостности Украины. Подобное восприятие связано, в том числе, с обращением к РМ в документах, принятых на территориях с сепаратистскими движениями[1].

Отличительной чертой по сравнению с российскими научными источниками является ярко выраженная тенденция персонификации концепта РМ («путинская стратегия», «доктрина Путина», «Путин как апологет РМ» и т.п.) [342, с. 595; 485, с. 156; 138, с. 4], свидетельствующая не столько о структурно-функциональном и институциональном срезе изучения РМ, сколько идеологическом. В то же время, учитывая преимущественно негативную и порой предсказуемо эмоционально-рефлексивную оценку РМ, предполагающую, в том числе, наличие определенного социального заказа, обращает на себя внимание многоаспектность и четко очерченная предметная область его изучения. Это отличает исследования украинских авторов от значительной части аналогичных российских работ, в большей степени характеризующихся традиционным поиском «русской идеи» и русского национального характера, чем анализом его оснований и причинно-следственных связей. Дифференциация научных подходов присутствует относительно генезиса РМ, его институционализации, инструментов и методов реализации.

В частности, как православную идеологию рассматривают РМ В. Гуржи [166; 165], Я. Потапенко [448], О. Саган [505], С. Шкиль [648; 647], М. Черенков [622; 621] и др. [379, с. 152; 151, с. 27]. В большинстве работ внимание акцентируется на ряде ключевых признаков РМ, к которым украинские исследователи относят генетическую связь с «русской идеей», модернизированное «политическое» православие, мессианство, культивирование образа «чужого» («врага») и др. Отмечается, например, что РМ является «ни чем иным, как плохо замаскированным византийско-московским православием», а именно византийское православие «отлучило нас от Запада и присоединило к московскому Востоку» [625]. Во многих работах отмечается трансформация РМ от социокультурного и философского измерения во властное политическое: «Постепенно “Русский мир” перешел из интеллектуальных кругов к властным кабинетам Кремля и РПЦ, ставшей одним из основных векторов во внешней политике России» [165, с. 35].

Наряду с ключевыми признаками формулируется развернутый перечень угроз и противоречий, присущий рассматриваемому концепту (директивный характер, разночтения версий об источнике и восточнославянских народов, вопросы нового определения этнической принадлежности и др.). В качестве главной угрозы со стороны РМ, наряду с «полiтичним русинством» [73, с. 48; 173, c. 221; 677, с. 358], представляется фактическое уничтожение национальных суверенитетов стран, включенных в границы РМ, а также его программный (предписывающий) характер: «доктрина “русского мира” претендует на роль не просто гуманитарного продукта – для “подумать” и “выбрать”. Она претендует на документ – “сделать”. То есть это – прямое руководство к действию, многообразие директивных установок, которые следует реализовывать» [505, с. 143].

Фактор угрозы связан с мощным мобилизационным потенциалом и привлекательностью идей РМ для широкой аудитории, поскольку он «не несет в себе политической или социально-экономической ангажированности, а только культурный, религиозный и этичный смыслы» [166, с. 183]. Продвижение идей РМ препятствует западному вектору развития Украины, поскольку «усиливает “русификацию-советизацию” Украины, разрушает слабо сформированную новую идентичность и таким образом ослабляет электоральную базу партий, ориенотированных на либеральную демократию западного образца» [448, с.293].

С. Филипчук, характеризуя «православно-имперский императив» [598, с. 214], к основным элементам РМ относит цивилизационный, исторический, языковой, культурологический. Однако ключевым, по его мнению, становится открытая политизация РМ, являющегося инструментом российской внешней политики. С позиций «искусственно созданного Российской Империей социокультурного мифа о единстве трех народов» рассматривает природу РМ и М.В. Шульченко [659, с. 66, 69]. Религиозная основа РМ выходит на первый план в ряде аналитических материалов и публицистических статей, раскрывающих генезис РМ и «русской идеи», прежде всего, в части ее византийско-православной составляющей с учетом модернизированных влияний имперского и советского периодов [227; 494; 625].

Присутствуют в украинских источниках расхождения во мнениях относительно религиозного характера войны в Украине как защиты РМ и «Святой Руси»: «Аннексия Крыма была оправдана сакральным значением древнего Херсонеса, а война против Украины – защитой православия… Государство получило религиозное оправдание и священную санкцию РПЦ на беспощадную войну, так что экономическая логика и политическая целесообразность оказались подчиненными религиозному мотиву – вернуть Московскому Патриархату его «каноническую территорию» и построить на ней православную империю “русского мира”» [622, c. 72]. Данный тезис опровергается контент-анализом как российских, так и украинских СМИ, в риторике которых отсутствуют отсылки к значимым религиозным образам и символам.

В качестве инструмента мобилизации и консолидации с обеих сторон противостояния используется ассоциативный ряд Великой Отечественной войны, формируя контент масс-медиа исключительно через призму «смысловой войны» [232, с. 6]. Это достигается посредством использования соответствующей эмоционально окрашенной, глубинной для сознания постсоветского общества терминологии, действующей, в первую очередь, на эмоционально-подсознательное восприятие («неонацисты», «каратели», «оккупанты», «ополченцы» и т.п.) [257; 305; 419 и др.]. Кроме этого, образ «врага» в российских средствах массовой информации многократно усиливается за счет введения в «украинский» новостной блок американской тематики. Учитывая резко негативный образ и восприятие США на пророссийской части постсоветского пространства, итогом является не «сдвоенный», а «строенный» образ «врага» (см. Таблицу 3.1).

Таблица 3.1 – Ассоциативная структура образа «врага» в украинском конфликте в версии российских СМИ

	ОБРАЗ «ВРАГА»
Инструменты воздействия	УКРАИНА («Малороссия», «Новороссия»)	«НАЦИСТЫ» («каратели», «фашисты», «оккупанты» и т.п.)	США, НАТО
	отсылка к травмированному историческому сознанию	отсылка к генетической памяти Великой Отечественной войны	отсылка к врагу внешнему

Сказанное дает основание сделать вывод, что концепт РМ не играет значимой роли в эскалации военного конфликта в Украине и в большей степени служит вторичным инструментом – противопоставления – России Украине. РМ представляется одной из составляющих технологий «гибридной войны» или «управляемого хаоса», выдвигая на первый план не консолидирующую, а дезинтегрирующую функцию.

В историческом ракурсе прослеживают формирование понятия РМ как общности народов В. Северинюк [517], Т.П. Лаврук [302], И.П. Куций [299; 298], М. Шульга [658]. Работы, затрагивающие исторический аспект РМ, сводятся, главным образом, к идее необходимости самоопределения и выбора Украиной дальнейшего цивилизационного пути и соответственно системы координат геополитического маятника развития: «Восток–Запад» («Россия–Европа») [424, с. 142]. Отмечается, что РМ, «русская идея» и т.п. российские идеологические конструкты фиксируют взаимозависимость культурно-исторических характеристик России с направлениями ее геополитического развития, в значительной степени обусловливая динамику исторических концепций развития российского государства [658, с. 141–144]. В этой связи в украинской научной литературе получает распространение представление о РМ в качестве нарратива. РМ как нарратив, в отличие от концепции, теории и т.п., представляет собой не столько изучение, сколько интерпретацию и, как правило, эмоционально окрашенную оценку тех или иных исторических событий, соответствующую политическим ожиданиям общества [647, с. 103].

Отдельным аспектом украинского взгляда на РМ является характеристика взаимоотношений и риторики двух православных церквей: УПЦ Московского патриархата и УПЦ Киевского патриархата, отличающихся резко негативными и политизированными оценками [146]. В частности, Патриарх Киевский и всея Руси-Украины Филарет обозначил цель РМ как «створення нової імперії, чи то російської, чи то слов'янської» [96]. Создание империи, в свою очередь, является лишь инструментом территориальных претензий России: «Під «Русским миром» приховані нова російська імперія, російська влада й російська імперська Церква. Патріарх Кіріл придумав «Русский мир», щоб спочатку відбулося духовне об’єднанняна вколо Москви, потім – політичне, й зрештою – територіальне» [430]. Основным деструктивным фактором, однако, называется не разногласия по поводу центра политической власти и управления (Москвы), а угроза языкового монополизма: «Всі вони тако ж повинні заговори титільки російською мовою, а не своєю. Тобто ви самі можете переконатися, що в ідеї “русского мира” вже наперед закладено насилля» [96; 345]. 

В данном контексте следует учитывать сложную конфессиональную структуру украинского общества, а также жесткую конкуренцию, главным образом, имущественного характера. В качестве примера можно привести достаточно конфликтное сосуществование в едином конфессиональном пространстве сразу трех официальных украинских православных церквей (УПЦ): УПЦ Киевского патриархата, УПЦ Московского патриархата и УАПЦ (автокефальная церковь), из которых лишь УПЦ МП является последовательным проводником идей РМ. Остальные церкви и конфессии с РМ себя не позиционируют.

Так, глава Украинской греко-католической церкви Святослав заявлял, что «Если “русский мир” означает определенные культурные, церковные связи между Россией и российской диаспорой, то, считаю, это вполне нормально... Когда этот “русский мир” перестает быть только «російським світом» и проектируется как определенное цивилизационное пространство, где украинцы должны быть обязательной, неотъемлемой его составляющей, то здесь уже возникает много вопросов» [145]. Вопросы относятся, главным образом, к корректности озвучивания подобных идей российскими лидерами за границами самой России: «никогда итальянцам (римлянам) не придет в голову строить сегодня “римский мир” и убеждать французов или испанцев, что, поскольку они являются бывшими латинянами, поэтому должны принадлежать к «римскому миру». Сказали бы, что это некий анахронизм. Представьте себе, что какой-то уважаемый человек из Рима приехал в Португалию или Францию такое пропагандировать, то его бы просто высмеяли и больше бы не воспринимали серьезно» [145]. Соответственно поддержка и даже просто предметный диалог политической власти с той или иной православной церковью предполагает не столько конфессиональные и социокультурные, сколько ее геополитические ориентиры и интересы [11].

Помимо религиозно-исторического аспекта, в ряде работ затрагивается вопрос российского информационного влияния [417; 491, с. 148; 666]. Данный ракурс представляет интерес с точки зрения анализа последовательности и эффективности применения тех или иных идеологем в условиях современного информационного противоборства, характеризующегося высокой динамикой, разграничением информационного пространства по сегментам воздействия, адресной работой с целевой аудиторией. Так, во внешнеполитической сфере РМ может быть рассмотрен в качестве инструмента переориентации украинского общества с вектора евроинтеграции на принудительное участие в ТС и ЕврАзЕС. Отдельно выделяется аспект управления миграционными потоками. Привлечение на российский трудовой рынок квалифицированных украинских специалистов через образовательные проекты и программы Россотрудничества идет вразрез с национальными интересами и осложняет процессы внутреннего государственного строительства («утечка мозгов») [328, с. 138].

Во внутриполитической и социокультурной сферах те или иные элементы РМ раскрываются в качестве инструмента формирования образа «внутреннего врага», переосмысления исторического прошлого, поддержки пророссийски настроенного населения, утраты «информационного суверенитета» [256, с. 147; 257, с. 24; 623, с. 55]. Российскому языковому и культурному влиянию и РМ дается жесткая оценка как «повторной колонизации», под которой понимается форма внешней экспансии в виде гибридной идентичности («российско-имперско-советской»). Под гибридной идентичностью, в свою очередь, подразумевается «колонизированный другой» – осознание русскоязычным населением постсоветских стран своего статуса не как гражданина своей страны, а как «соотечественников за рубежом» (деформированная гражданская идентичность) [30, c. 122–123]. В частности, отмечается, что «российские (а также те, которые также относятся к “Русскому миру” – украинские и белорусские) диаспоры должны стать геоэкономическими субъектами, тесно связанными с новой Российской империей» [151, с. 27].

Влияние различных идеологических доктрин, действующих на территории Украины, в том числе доктрины РМ, на социально значимое поведение последовательно раскрывается в работах Е.О. Васильчука [105; 106, с. 98; 107, с. 53–55]. Акцентируя внимание на инструменталистской функции подобного рода идеологий и субкультур, Е.О. Васильчук отмечает, что в случае применения их в качестве инструмента противопоставления и манипулятивного воздействия на целевую аудиторию (в первую очередь, молодежные группы), они приобретают деструктивный характер, представляя угрозу национальной безопасности страны [104, с. 15–17; 107, с. 96]. Отличительной чертой данной позиции от работ других украинских авторов является то, что в ней отсутствует противопоставление и отсылки к внешним угрозам, а обосновывается мысль о необходимости собственного информационного, политического и социокультурного развития как максимально эффективного метода противодействия деструктивным влияниям и тенденциям.

Национальному институту стратегических исследований Украины принадлежит первенство комплексного анализа РМ как с позиций теоретической разработки, генезиса и причин возникновения, так и непосредственно процесса его институционализации [446; 492; 585]. Причинами, обусловившими популярность идей РМ в российской политике, указаны кризис идентичности, привлекательность для целевой аудитории и угроза делигитимации власти. Под самим РМ понимается «преимущественно сообщество людей («цивилизация»), тем или иным образом связанных с Россией, которое формируется на основе общности: а) языка и культуры; б) исторической памяти и связанных с этой общей исторической памятью ценностей; в) православия; г) лояльности к сегодняшнему российскому государству, которое стремится выступать внутри страны и на международной арене как естественный правопреемник российской государственнической традиции, органическими составляющими которой являются Российская империя и СССР». Поэтому проект РМ «полностью пригоден для того, чтобы выполнять функции идеологического обеспечения политико-экономических интеграционных проектов под патронатом РФ. Ценность этого проекта для политики имперской реставрации заключается в том, что он не ограничивается только границами национального государства» [585, с. 8].

В аналитических материалах, издаваемых Национальным институтом стратегических исследований Украины, присутствует еще одно определение РМ как сети «людей и сообществ за пределами Российской Федерации, так или иначе включенных в российское культурное и языковое пространство. Его основой является сакральное понятие «Святая Русь» и связанная с ним этнокультурная общность восточнославянских народов: русских, украинцев и белорусов» [231]. В перечень оснований РМ как «антиукраинского дезинтеграционного проекта» включены «разделённость российского народа», дающая право на его воссоединение; искусственность государственных границ, необходимость защиты соотечественников [231].

Кроме этого, РМ представлен в качестве инструмента «мягкой силы» Российской Федерации, реализуемый через УПЦ МП, а также систему образования и культуры [585, с. 25–38]. Соответственно, по мнению украинских авторов, проект РМ не ограничивается гуманитарной направленностью и становится «способом удержания Украины в силовом поле России», представляя тем самым угрозу безопасности Украины [585, с. 67]. В перечень угроз со стороны РМ входят: разобщение украинского общества, препятствующее формированию новой общеукраинской идентичности и интеграции Украины в европейское пространство; пропаганда «искусственно созданных ценностей восточно-православной цивилизации»; поддержка сепаратистских и экстремистских настроений и др. [585, с. 67]. В то же время справедливо указывается, что основную угрозу национальным интересам Украины представляет не столько РМ, сколько отсутствие собственной адекватной идеологии, способной выступить консолидирующим началом поляризованного украинского общества. На этом основании украинскими авторами предлагается система мер противодействия влиянию РМ, которую условно можно разделить на два блока: геополитический и гуманитарный (социокультурный).

Первый блок предусматривает переориентацию как внешней, так и внутренней политики Украины с восточного вектора развития на западноевропейский (евроинтеграцию). Отдельно следует обратить внимание на актуализацию в украинской политической аналитике идеи «Міжмор’я» (Междуморье, Międzymorze) – концепции Юзефа Пилсудского, предполагающую возрождение государственной традиции Речи Посполитой посредством создания конфедерации государств Центрально-Восточной Европы, Балтии, Украины и Беларуси как ответ на имперские амбиции России (СССР) и Германии [213]. Присутствует и критичное отношение к данной концепции: подчеркивается, что идея противостояния с Германией в настоящее время для Украины является неактуальной, в связи с чем можно сделать вывод лишь об угрозе с российской стороны.

Ко второму блоку относится ряд проектов и мероприятий образовательного и идеологического характера, ориентированных на деконструкцию мифа «общерусского единства» и «триединого народа», репрезентацию исторического прошлого Украины в европейском пространстве и т.п. [231; 482, с. 17]. Реализация подобных проектов предполагает разработку национальных научно-исследовательских программ, системы государственной поддержки образовательной сферы, создание позитивного имиджа Украины и украинской культуры на международной арене [231; 627; 266, с. 51]. В качестве приоритетного направления противодействия влиянию РМ обосновывается необходимость создания альтернативного глобального национального проекта, идейной платформой которого могли бы стать:

1) «Киевская идея» как аналог идеи «Третьего Рима» и «Святой Руси» (религиозный подход).

Данный подход связан с сакральным значением Киева как места Крещения Руси и колыбели древнерусской государственности. Украина понимается как новая «Святая Земля» для Восточной Европы [585, c. 70]. В то же время отмечается неоднозначность данной идеи, поскольку она отсылает к российскому конструкту «Святой Руси», имеющей, пусть и опосредованно, но политический и имперский характер. Подчеркивается, что «Киевская идея» и идея «Святой Руси», хотя и не противоречат друг другу, но имеют различную природу и служат разным целям [585, c. 72].

2) «Украинский мир» как идея единения украинцев в Украине и за рубежом (диаспоральный подход) [380, с. 81–82, 85].

Основным содержанием критики идеи «Украинского мира» является указание на ее заимствованный характер. Предполагая объединение украинской диаспоры на таких культурно-цивилизационных основаниях, как украинский язык и культура, осознание принадлежности к Украине и общей колыбели Крещения, она тем самым представляет собой полное заимствование (кальку) идеи РМ. В этой связи, однако, подчеркивается, что идея «Украинского мира» существенно отличается от РМ отсутствием внешнеполитических амбиций и пока далека от этапа ее институционализации [585, с. 74].

3) «Великая Украина» как идея объединения всех этнических украинских земель в границах одного государства и утверждения в ней политического устройства на принципах нациократии (геополитический подход) [153, с. 22; 585, с. 69, 72–74].

Нациократия (и предшествующая ей концепция «интегрального национализма») представляет собой «национально-государственный империализм», «организованный украинский национализм» [569] – общественно-политическую доктрину, предложенную Н. Стиборским в в 1935 г. Согласно данной работе, государственное строительство осуществляется в интересах нации представительными органами государственной власти, организованными на основе беспартийности и солидарного управления.

Тремя основными принципами нациократии заявлены:

а) национализм как духовное единство индивидов, объединенных национальными чувствами;

б) экономический солидаризм, предполагающий соответствующий экономический уклад – государственный синдикализм (объединение людей по профессиональному принципу для защиты своих интересов, т.е. объединение, приближение к понятию профсоюза);

в) авторитаризм (личная ответственность руководителей всех уровней за свои действия) [445, с. 30; 548, с. 155].

Нация, в свою очередь, определяется как природная организационная форма человечества, которая не может существовать без политической самостоятельности в форме собственного государства [533, с. 7]. Необходимо обратить внимание, что в российской научной литературе практически отсутствует адекватный анализ концепции нациократии, однако имеет место ее отождествление не с формой народовластия, а, главным образом, с радикальными националистическими идеологиями и движениями [441, с. 59–60, 75].

Таким образом, к основным особенностям интерпретации концепта РМ в украинском научном и общественно-политическом дискурсе можно отнести следующие.

1) Критическая либо резко негативная оценка РМ в отношении: исторических источников и концепций, предлагаемых российскими авторами; императивного выбора Россией конкретной модели общего исторического прошлого; использования концепта РМ в качестве инструмента российской пропаганды.

2) Общими чертами большинства работ украинских авторов выступают:

а) понимание РМ как российского геополитического проекта, характеризующегося имперской направленностью, жесткой иерархией субъектов с безусловным приоритетом интересов России, игнорированием исторических и социокультурных особенностей развития украинской государственности. РМ соответственно рассматривается как угроза информационной безопасности и национальному суверенитету Украины;

б) трансформация РМ из интеграционного проекта в инструмент противопоставления культур и народов: если в России основной целевой функцией РМ является интеграционная, то в Украине дезинтегрирующая;

в) преобладание структурно-функционального и инструменталистского подходов к РМ, нивелирование его социокультурной составляющей.

3) В качестве основных инструментов противодействия распространению идеологии РМ в Украине предлагается комплекс мер научно-исследовательского и образовательного характера по разработке адекватных стратегий и идеологий («Киевская идея», «Великая Украина», «Украинский мир» и др.).

Принимая во внимание всю специфику становления и развития украинской государственности последних 25 лет, особенности геополитического статуса и культурных различий Беларуси и Украины, представляется обоснованным отметить одну общую с Республикой Беларусь черту. Белорусские и украинские земли, находясь на пересечении геополитических интересов, на протяжении столетий выступали объектом территориальных притязаний соседних государств и входили в различные государственные образования (Киевская Русь, Великое княжество Литовское, Речь Посполитая, Австро-Венгерская Империя, Российская Империя). Это обусловило значительно влияние на государственное развитие элементов как восточнославянской, так и западноевропейской культур, различных религиозных традиций. Поэтому поиск украинской национальной идеи связан не только с выбором «западного» либо «восточного» вектора геополитического развития, принятием либо противопоставлением РМ, а с осмыслением национальной самобытности, необходимости формирования новой гражданской идентичности и консолидации общества [444, с. 98; 504, с. 430; 333, с. 9–11; 116, с. 33–34 и др.].

Высокая динамика информатизации общества, значительное смещение идеологической составляющей в сферу информационного противоборства, а также отсутствие, по констатации самих украинских авторов, на сегодняшний день в Украине системных элементов государственной идеологии, дает основание обратиться к белорусскому опыту выстраивания идеологической работы и ее информационного обеспечения. Соответственно предметом дальнейшего исследования станет общая характеристика и место РМ в структуре идеологии современного белорусского государства.

3.2 Место и роль «Русского мира» в структуре идеологии белорусского государства

Вопросам генезиса, структуры и перспективам развития идеологии белорусского государства за последние два десятилетия посвящено множество научных работ, что связано с рядом факторов.

Во-первых, с осознанием необходимости как концептуального оформления государственной идеологии, так и ее институционализации, комплексной информационной поддержки [190, с. 44]. Это обусловлено тем, что, как отмечается в Концепции национальной безопасности Республики Беларусь, информационная сфера превращается в системообразующий фактор жизни людей, обществ и государств. Усиливаются роль и влияние средств массовой информации на общественную жизнь, активно распространяется практика целенаправленного, в том числе негативного, внешнего информационного воздействия [270]. Поэтому в современном обществе система государственной идеологии выступает не только как совокупность идей и концепций, но и как элемент, обеспечивающий национальную безопасность в гуманитарной и информационной сферах, развитие внешней и внутренней политики страны.

Во-вторых, с отказом от упрощенческого и в значительной степени политизированного подхода, проявляющегося в исключительно прикладном, функциональном понимании идеологии как одного из инструментов обеспечения политических интересов властвующих элит [624, c. 4]. Лишенная фундаментальных оснований идеология, приобретая качество политической технологии, способствует фрагментации, эклектичности коллективного сознания. Игнорирование социокультурной составляющей национальной идеологии имеет своим следствием расхождение либо прямое противоречие между ценностными приоритетами того или иного общества, целями и методами их реализации. Существующее расхождение обусловливает разнонаправленность, а в некоторых случаях конфликт интересов различных социальных слоев и групп. Это значительно упрощает адресное воздействие на коллективное (групповое) сознание и соответственно управление группой, но нивелирует консолидирующую функцию идеологии.

В-третьих, с междисциплинарным характером исследований, обусловленным многомерной природой любой идеологии, представляющей собой синтез исторических, философских, культурологических, религиозных, политико-правовых, экономических концепций и парадигм, объединенных общей идеей устойчивого развития независимого государства. К наиболее значимым по данной тематике относятся работы Е.М. Бабосова [35], А.О. Буевой [83], В.А. Гребень [162], С.Н. Князева [244; 406 и др.], Л.Е. Криштаповича [289; 290; 291 и др.], С.В. Лапиной, Е.В. Матусевича [332], В.А. Мельника [337; 339; 340; 341 и др.], С.Г. Паречиной [427], С.В. Решетникова [156; 409; 479], А.Б. Чещевика [220; 624], В.И. Чуешова [406; 628], В.В. Шинкарева [408; 641], Я.С. Яскевич [679; 680] и др.

Что касается непосредственно РМ, то в Республике Беларусь позиционирование относительно данных идей осуществлялось главным образом на высшем государственном уровне. Политика Республики Беларусь изначально характеризовалась четкой практикоориентированностью и предусматривала максимально широкое участие страны в интеграционных процессах, сведя к минимуму теоретические дискуссии на данную тему. Анализ многочисленных работ по идеологии белорусского государства позволяет констатировать, что в белорусской политологии обращение к РМ практически отсутствует, однако отдельным его составляющим уделяется значительное внимание. В этой связи в ходе дальнейшего исследования основное внимание будет уделено сравнительной характеристике подходов белорусских ученых в рассмотрении таких признаков РМ, как:

а) общее историческое прошлое – в части выявления общих представлений о предшествующих этапах развития и генезисе белорусской государственности, предполагающих, с одной стороны, обоснование и выбор конкретной исторической концепции прошлого, с другой – конструирование как гражданской, так и социокультурной идентичности;

б) обусловленные общим историческим прошлым общие для восточнославянского мира традиции и ценности, в том числе влияние на их формирование религиозного фактора;

в) цивилизационное противопоставление и выстраивание оппозиции «свой–чужой» («Запад–Восток»);

г) внешнеполитические приоритеты Республики Беларусь, в первую очередь, в части ее участия в международных интеграционных процессах.

В приведенный перечень не входит вопрос роли и статуса в белорусском обществе русского языка, поскольку, согласно ст. 17 Конституции Республики Беларусь и ст. 2 Закона Республики Беларусь «О языках в Республике Беларусь» в нашей стране в качестве государственных определены белорусский и русский языки [259; 391]. Указанными нормативными правовыми актами закреплен равный статус языков, механизмы обеспечения свободы их выбора.

В частности, не допускаются какие-либо привилегии либо ограничения прав личности по языковым признакам, публичное оскорбление, порочение государственных и других национальных языков, создание препятствий и ограничений в пользовании ими, проповедь вражды на языковой почве [391]. Кроме этого, в научных исследованиях отмечается, что использование значительной частью населения русского языка не влияет на национальную самоидентификацию белорусов, которая носит устойчивый характер [83, с. 11]. Последовательно закрепленные равный статус обоих языков и гарантии их защиты дают основание не рассматривать языковой вопрос в качестве проблемного.

Обобщая широкий спектр вопросов, касающихся тех или иных аспектов идеологии белорусского государства, в качестве дискуссионных можно выделить следующие.

Основные, хотя и не явные, расхождения среди отечественных авторов присутствуют относительно этногенеза белорусов и истоков белорусской государственности. Вопрос относится к разряду фундаментальных, поскольку обусловливает выбор, во-первых, исторической концепции происхождения и развития белорусского этноса. Во-вторых, во многом предопределяет стратегические направления развития Республики Беларусь, в первую очередь, в сфере внешней политики. В-третьих, выбор той или иной модели исторического прошлого является одним из основополагающих факторов при расстановке приоритетов в иерархии ценностей.

По сути, подобный выбор представляет собой, по определению И.И. Антоновича, реализацию принципа относительности истории [26, с. 125]. В многочисленных работах по идеологии белорусского государства, которые российскими политологами определяются как «официальная идеология» [76, c. 34], не содержится открытой полемики или дискуссий по данной проблеме, однако мнения авторов значительно разнятся. В этой связи следует оговориться, что в рассматриваемом контексте речь идет не о степени «правильности» либо «неправильности» той или иной концепции исторического прошлого, а об общих (договорных, конвенциальных) представлениях [курсив А.С.] о нем.

Л.Е. Криштапович и В.А. Мельник последовательно проводят идею единого древнерусского народа и Киевской Руси как колыбели белорусской государственности [290, с. 8; 293, с. 62; 406, с. 160 и др.]. В частности, В.А. Мельник отмечает, что «каждый из народов – и белорусы, и великороссы, и украинцы – есть особый этнос в составе славянорусского суперэтноса» [340, с. 177]. Соответственно и «идея белорусской государственности всегда имела общерусские корни и восходит к древнерусской государственности» [340, с. 182]. В данном случае речь идет о взаимообусловленности выбора модели исторического прошлого и содержания национальной идеи, определяемой как духовное поле белорусского народа, которое «с полным правом можно обозначить понятием “русская идея”» [340, с. 117]. В еще одной работе В.А. Мельник подчеркивает типологическое родство «белорусской» и «русской» идей: «понятие “белорусская идея”, синонимом которого является формула “Мы – белорусы”, имеет общий корневой смысл с понятием “русская идея” [337, с. 117]. Учитывая всю многозначность и порой внутреннюю противоречивость «русской идеи», следует отметить, что в приведенном контексте речь идет, в первую очередь, об идее универсальной общности восточнославянских народов, их общей памяти и социокультурной традиции, – «принципиально иной этической установки, выраженной в понятии соборности» [337, с. 117].

С.Н. Князев и С.Г. Паречина также отмечают, что «белорусская государственность восходит своими корнями к Древнерусскому государству – Киевской Руси, когда белорусы, русские и украинцы составляли единый народ – Русь. В 11–12 веках была оформлена идея общерусского единства, так актуально звучащая в наши дни» [244, с. 11]. Основными категориями, характеризующими отношение к общему историческому прошлому, становятся «общность» и «единство» как ключевые признаки концепта РМ в рамках культурно-цивилизационного и геополитического подходов. «Великорусской» или «древнерусской» концепций придерживается и значительная часть других белорусских авторов [144, с. 70; 406, с. 160; 409, с. 39; 599, с. 54]. Выбор данной концепции в качестве приоритетной дает основание заявлять о родовой принадлежности белорусов: «Мы – славяне! И это будет вечно роднить и единить нас со всем славянским этносом» [340, с. 117].

В то же время последовательное обоснование принадлежности белорусов к восточнославянской цивилизации в большей степени свидетельствует о культуроцентричности как одном из основных консолидирующих факторов Беларуси, России и Украины, единстве ценностных систем славянских народов [332, с. 57; 337, с. 163–164; 339, с. 160]. В целом это позволяет говорить о сформировавшейся позиции относительно данного основания РМ (единые представления об историческом прошлом). Следует, однако, отметить и противоположную точку зрения о том, что «изучая этнополитическое развитие в Беларуси, мы можем отметить отсутствие конвенционального, общепринятого национального мифа» [618, с. 55].

Представляет интерес позиция, с одной стороны, связывающая возникновение белорусской государственности с периодом нахождения в составе Киевской Руси, с другой – подчеркивающая независимую роль княжеств (Полоцкого, Туровского, Витебского, Новогрудского и др.). Княжества рассматриваются как автономные самостоятельные государственные образования вне контекста общей древнерусской истории [162, с. 176–178; 546, с. 11–12; 671, с. 43]. Еще одна позиция объясняет происхождение белорусов расселением племен, основываясь уже не на «великорусской» или «древнерусской», а «племенной» концепции происхождения белорусского этногенезса, отсылая к трудам Е. Карского, В. Пичеты, М. Довнар-Запольского и др. ученых первой половины ХХ в. [329, с. 65, 68–70; 422, с. 45].

В зависимости от выбора модели исторического прошлого выстраиваются траектории дальнейшего развития Республики Беларусь, в первую очередь, ее внешней политики. Выбор, как правило, предполагает либо строительство Союзного государства с Россией и тесное сотрудничество со странами бывшего Советского Союза, либо максимальную интеграцию в европейское сообщество, не предусматривая сочетания обоих векторов: «политическая диалектика такова: евроинтеграция неотделима от дезинтеграции постсоветского пространства» [293, с. 66].

В этой связи следует обратиться к позиции Е.М. Бабосова, отмечающего равноценность влияния на формирование национального менталитета трех этапов белорусской государственности: Киевской Руси, Великого княжества Литовского и Российской Империи [35, с. 227–236]. Каждый из данных этапов является по-своему значимым, принимая во внимание особенности тех конкретных политических процессов, которые являлись доминирующими в тот или иной исторический период.

Так, именно к периоду Киевской Руси относится становление, формирование основных атрибутов государственности: централизованной власти, форм участия общества в государственной жизни, профессиональной армии (дружины), системы податей, налогов и сборов и др. С периодом пребывания белорусских земель в составе Великого княжества Литовского принято связывать становления белорусов как нации, формирование их национального самосознания и политической культуры. Кроме этого, именно данный период считается «золотым веком» белорусской культуры. Белорусское Возрождение характеризовалось активным развитием науки, общественно-политической мысли, культурно-просветительской деятельности таких выдающихся представителей национальной культуры, как Ф. Скорина, М. Гусовский, В. Тяпинский, С. Полоцкий.

Неоднозначным представляется тот факт, что в большинстве работ, посвященных генезису белорусской государственности, практически не затрагивается период вхождения белорусских земель в состав Речи Посполитой. Как правило, упоминание об этом историческом периоде если и присутствует, то опосредованно, в контексте воссоединения белорусских земель с Россией и экспансионистских претензий польской политической элиты [338, с. 62; 409, с. 25]. Следует отметить и полярность существующих единичных оценок «польского» периода.

С одной стороны, утверждается, что «политическую культуру Беларуси сформировало пребывание ее в составе различных государств, в первую очередь, Речи Посполитой и Российской Империи» [680, с. 82].  С другой стороны, заявляется о том, что «оказавшись в лоне Российского государства, белорусы нисколько не сожалели о гибели Речи Посполитой, так как Беларусь была в ее составе падчерицей», поскольку «уния Беларуси с Польшей всегда была реакционна, антинациональна, поскольку ставила своей целью денационализацию белорусского народа» [292, с. 293]. Российские авторы в этой связи отдельно отмечают выбор терминологии, задающей ценностное, оценочное отношение к данному историческому событию. В качестве иллюстрации приводятся примеры украинской историографии, в которой термин «воссоединение» заменен на «присоединение» либо «насильственное присоединение», что кардинально смещает акценты подачи и восприятия соответствующих исторических событий [76, с. 32]. В целом противопоставление какому-либо из периодов в большей степени свидетельствует о мировоззренческой позиции авторов, не исключая, однако, влияния того или иного фактора на формирование национального менталитета и традиций государственности.

Что касается советского периода в развитии белорусской государственности, то он оценивается в целом позитивно. Отмечается, что «становление белорусской национальной государственности получило существенный стимул после падения царского самодержавия» [641, с. 47]. Особая роль отводится годам Великой Отечественной войны, партизанскому движению и последующему послевоенному восстановлению, особому статусу БССР в качестве полноправной страны-учредительницы ООН [181, с. 201; 407, с. 21–22; 641, с. 47]. В частности, А.О. Буева, затрагивая вопросы постсоветской этнополитической трансформации Беларуси, отмечает, во-первых, преобладающую роль политической идентичности белорусов над другими ее формами: «Для Беларуси характерен гражданский (политический) тип построения нации в постсоветский период, государственная политика исходит из потребностей общества и направлена на созидание политической «гражданской» национальной идентичности» [83, с. 6]. Во-вторых, ее преемственность с советской: «консолидирующий потенциал наднациональной идентичности “советский народ” плавно трансформировался в национальную идентичность “белорусский народ”, основанную на гражданском самосознании» [83, с. 20; 84, с. 103].

Позитивное восприятие советского периода в жизни страны является еще одним существенным отличием от российских и украинских авторов, как правило, игнорирующих его либо оценивающих негативно. Негативная оценка советского периода присутствует в рамках двух подходов к РМ: цивилизационного и религиозного – в части утверждений о таких его следствиях, как «утрата духовности», либерализация и секуляризация общественной жизни, релятивизация ценностных оснований восточнославянского мира. В рамках геополитического подхода, когда речь идет о международном влиянии СССР, представлявшего собой один из «полюсов силы», способного противостоять «врагу» (Западу, США, НАТО и т.п.), ценностное измерение РМ отходит на второй план.

Позиционирование авторов относительного советского периода дает основание заявлять о двух концептуальных подходах к дальнейшему развитию белорусской государственности: «Первый – национально-государственный – за сохранение исторической преемственности и связи между государствами в формате БССР. Второй – национально-либеральный, главным содержанием которого являлась идея белорусской государственности, соответствующей периоду Великого княжества Литовского с последующей интеграцией в Европу» [599, с. 79–80]. Приведенные подходы соответственно базируются на полярных ценностно-нормативных установках: традиционной системе «коллективистских ценностей, стиле жизни и патерналистском отношении к государству, имеющим глубокие истоки в ментальности восточнославянских обществ; и рыночной системой ценностей, лежавшей в основе реформ, проводившихся с середин 80-х годов» [235, с. 91].

Различия в выборе концепции и расстановке акцентов относительно общего исторического прошлого восточнославянских стран обусловливают ряд существенных отличий от российских исследователей в трактовке второго основания РМ – общих традиций и ценностей, в том числе роли в их формировании православия.

Как уже было отмечено, большинство отечественных ученых, затрагивающих в своих работах вопросы идеологии белорусского государства, исходят из «древнерусской» или «великорусской» концепции общего исторического прошлого восточнославянских народов («Все славяне на территории Восточной Европы составляли единый народ») [409, с. 26]. Духовное единство, рождение как государственных, так и социокультурных традиций связывается именно с фактом Крещения Руси: «культурообразующим и консолидирующим фактором...  стало принятие киевской Русью христианства» [406, с. 160]. Христианство называется «главной культурообразующей силой, сформировавшей нынешнюю белорусскую нацию» [330, с. 52]. Христианство, таким образом, выступает уже не только в качестве культурообразующего, но и государствообразующего фактора.

Это выразилось в том, что «Беларусь никогда этнокультурно не принадлежала Западной Европе, она сформировалась как этнокультурная общность и страна в лоне восточно-христианской православной цивилизации и в евразийском геополитическом пространстве» [409, с. 35]. Именно христианизация Древней Руси, духовно-нравственные ценности православия сыграли, по мнению большинства авторов, определяющую роль в становлении белорусской государственности [221, с. 26; 250, с. 59; 303, с. 10; 304, с. 13; 341 с. 26, 29; 406, с. 190 и др.]. С православно-христианским генотипом культуры связывает процесс формирования Беларуси В.А. Мельник, считая, что «принятие православия восточными славянами было тем выбором, который предопределил характер их последующего социокультурного развития» [339, с. 180]. По мнению В.А. Мельника, «абсолютно бесспорным является положение о том, что белорусский народ с самого начала своей истории формировался как органическая часть славяно-православной, или иначе славяно-русской, цивилизационной общности. Беларусь, безусловно, принадлежит к славяно-православной цивилизации» [337, с. 163]. Религиозная традиция в данном контексте предстает как часть общей, более широкой социокультурной традиции.

Отождествление православия не столько с «русской» верой, сколько с культурной традицией, присутствует и в работах Л.Е. Криштаповича: «Важно отметить: православная вера в те далекие времена в первую очередь называлась русской верой. Русская – это определение не только религиозно-церковное, но и цивилизационно-культурное» [290, с. 3–4]. Подобное отождествление «русского» и «православного» существенно смещает акценты, поскольку, связывая принятие «русской» веры с вхождением в общерусскую цивилизацию, Л.Е. Криштапович задает уже не только религиозную или цивилизационную, но также геополитическую обусловленность государственного развития. В данном контексте интересной представляется точка зрения, согласно которой позитивная роль христианских ценностей выступает в большей степени инструментом не внешней, а внутренней интеграции [303, с. 11–12].

Следует обратить внимание, что в отличие от российских авторов, белорусскими исследователями религиозный фактор не всегда рассматривается в качестве детерминирующего. Я.С. Яскевич отмечает, что именно многоконфессиональность и постоянная, зачастую императивная смена культурных традиций привели, с одной стороны, к смешанному, эклектичному характеру белорусской культуры [680, с. 46]. С другой стороны, сформировали такое атрибутивное качество белорусского менталитета, как толерантность, терпимое отношение ко всем культурам и религиям. Это в значительной степени предопределило то, что, несмотря на преобладание православно-византийского духовного наследия, «общество никогда не приобретало у белорусов такого самодовлеющего глобального характера, как у русских» [679, с. 60]. Кроме этого, «характерной особенностью генезиса идеологии белорусской государственности является то, что в своем историческом развитиии она не приобрела, по сути, религиозной формы проявления» [409, с. 409]. Сказанное дает основание сделать вывод, что «вероисповедание не стало определяющей чертой этнической принадлежности для наших предков», а Республика Беларусь на сегодняшний день представляет собой секуляризованное общество [343, с. 10; 409, с. 35]. Сложившееся в целом индифферентное отношение белорусов к таким ключевым признакам «русской идеи», как мессианство, сакральность и вселенский характер, не позволяют говорить о ее высокой значимости для современного белорусского общества.

Следует учитывать и то, что, несмотря на различия в подходах относительно социокультурного фундамента РМ, в белорусском общественном сознании две христианских ветви – католичество и православие – как правило, не противопоставляются друг другу. Особенностью развития белорусской государственности является то, что она возникла на цивилизационном разломе православного «Востока» и католического «Запада». Традиционные ценности белорусов формировались под влиянием как западно-, так и восточнославянской культур, воплотив в себе фундаментальные принципы обеих конфессий, а также элементы язычества, униатства, ислама, иудаизма, других обрядов и верований [679, с. 60; 406, с. 180]. Как отмечает Е.М. Бабосов, «именно на мировоззренческом фундаменте христианства возникли главные черты белорусского национального характера» [35, с. 223]. Поэтому, избегая «крайностей полярных цивилизационных типов» [330, с. 53; 337, с. 154], предназначение Беларуси рассматривается и как рубеж, и как синтез двух цивилизаций: латинской и византийской [422, с. 50]. По мнению В.В. Сутырина, «Этот опыт уникален для большинства государств Восточной Европы, по-прежнему выстраивающих преимущественно “конфликтную” модель национальной истории» [566, c. 19].

Сочетание и взаимодополняемость, а не противопоставление и антагонизм двух ветвей христианства, и есть одно из глубинных отличий белорусского измерения РМ. В «русской идее» противопоставление Западу уходит корнями в церковный раскол и потому носит сакральный для русского менталитета характер, обусловливая как его мессианские устремления, так и условность территориальных границ. Отличительной чертой идеологии белорусского государства от подавляющего большинства российских и украинских работ аналогичного плана является, за единичными исключениями [192, с. 20–24; 293, с. 62; 427, с. 17], отсутствие каких-либо противопоставлений, культивирования образа «врага», выстраивания оппозиции «Восток–Запад». Данная отличительная черта обусловлена несколькими факторами.

Во-первых, географическим положением и геополитическими предпосылками, сформировавшими политическую культуру Беларуси. На протяжении большей части своего исторического развития белорусские земли входили в состав поликультурных и поликонфессиональных наднациональных образований (Великое княжество Литовское, Речь Посполитая, Российская Империя, СССР), следствием чего стало формирование у белорусов модели «наднациональной идентичности» и гражданской консолидации вокруг государства, а не этнонационального мифа [566, c. 7–8; 680, с. 46].

Во-вторых, социокультурными условиями развития двух цивилизаций, наравне с геополитическим положением, сформировавшими уникальность национальной культуры. Равное и терпимое отношение ко всем религиям и культурам оказалось условием не только сохранения социокультурной идентичности, но и физического выживания белорусского народа.

В-третьих, консолидирующим характером государственной идеологии, проявившемся не столько в оценке и соответственно противопоставлении, сколько в сравнительной характеристике различных аксиологических систем [680, с. 81]. По сути, в данном случае речь идет о необходимости национального самоопределения [313, с. 11]. Особого внимания в этой связи заслуживает позиция В.В. Шимова, рассматривающего полярные мнения относительно генезиса белорусской государственности не как радикальное противопоставление на «правильные» и «неправильные», а как «идеальные типы», поскольку большинство позиций «так или иначе находятся в спектре между этими двумя идеологическими полюсами» [640, с. 68].

Отсутствие культа противопоставления и поиска антагонизмов с иными цивилизациями и политическими образованиями свидетельствует о такой отличительной черте идеологии белорусского государства, как ее ценностное измерение. Приоритет ценностного измерения, в частности, А.В. Свиридов связывает с тем, что политическая модернизация Беларуси проходила на основе не глобальных либеральных проектов, а «локально-национальной модели, учитывающей мировоззренческие архетипы и социально-психологические черты белорусского социума» [512, с. 13]. Это также дает основание отдельным авторам говорить об эмпатичном подходе к процессам формирования национальной идеи: «Современной формой изучения и формирования белорусской национальной идеи является эмпатия (сопереживание человека с творческой деятельностью высшего метафизического порядка во всемирном бытии)» [429, с. 6].

Указанный приоритет развития белорусского общества подтверждает осознанность и последовательность выбора в качестве основной функции идеологии ценностно-образующей, а не инструменталистской или регулирующей. Данный выбор обусловлен тем, что, по мнению В.И. Чуешова, «стратегические и тактические цели государственной политики должны определяться исходя из иерархического порядка его идеологических ценностей, а не средств их достижения» [628, с. 48–49]. Соответственно белорусская модель развития представляет собой не противопоставление западным нормам и ценностям, а альтернативу [222, с. 42].

Основной функциональной предпосылкой идеологии белорусского государства, таким образом, становится обеспечение возможности выбора, синтеза тех или иных идей и норм как в мировоззренческой сфере, так и в сфере внешнеполитического взаимодействия. В частности, И.А. Марзалюк глобально обозначил данное направление как национальную сверхзадачу: «Мы должны постулировать свою национальную сверхзадачу – создать в своей стране, на основе собственной традиции, органический, здоровый синтез европейского «Востока» и «Запада» [330, с. 55]. Е.М. Бабосов и А.В. Свиридов рассматривают, однако, этот синтез не как сверхзадачу, а как уже свершившийся факт политического развития Республики Беларусь – преодоление дихотомии «Европа–Россия» и реализации ее интеграционного союзнического потенциала в осях координат как «Восток–Запад», так и «Север–Юг» [34, с. 13; 512, с. 14].

Утверждение принципа союзности как атрибутивных признаков белорусской государственности позволяет говорить о четко оформившейся модели внешнеполитического развития Республики Беларусь [337, с. 153; 641, с. 46, 182]. К трем основным императивам данной модели А.В. Свиридов относит ориентацию на создание многополярного мира, участие в интеграционных процессах на постсоветском пространстве и сохранение геополитической субъектности [512, с. 14]. В этой связи основным направлением реализации внешней политики Республики Беларусь, по мнению подавляющего большинства белорусских авторов, является дальнейшее тесное взаимодействие с Россией как основным стратегическим партнером. Соответственно во многих работах получило обоснование белорусской идеи как идеи строительства Союзного государства Беларуси и России в контексте обеспечения национальных интересов и национальной безопасности Республики Беларусь [291, с. 26; 337, с. 163; 339, с. 292–296].

В то же время строительство Союзного государства рассматривается на основе приоритета стратегии многополюсной интеграции, а не однополюсного глобализма [289; 291; 337; 340 и др.]. Поэтому еще одним приоритетным направлением становится реинтеграция постсоветских стран, предусматривающая наднациональный характер соответствующих политических структур [277, с. 108; 291, с. 26; 321, с. 110–111, 117–120; 408, с. 216–217; 409, с. 24; 34, с. 10 и др.]. В целом данный подход можно назвать рациональным, учитывающим реалии геополитических интересов и экономических связей стран-участниц интеграционных процессов, особенности их политических систем, а также социальных ожиданий общества [176, с. 52]. Еще одним из основных векторов внешней политики Республики Беларусь является европейская перспектива – согласно концепции региональной полицентрии Р.О. Есина, «формирование пояса европейского политического добрососедства», участие в интеграционных процессах как Восточной, так и Западной Европы [195, c. 4, 26].

Два главных вектора внешней политики Республики Беларусь: «российский» и «постсоветский», на первый взгляд, соответствуют идеологии РМ в части «собирания» русскоязычной части населения в границах бывшего СССР. Однако в данном контексте следует обратить внимание на ряд существенных факторов.

Первый состоит в том, что реализация идеи РМ в рамках трех существующих подходов (культурно-цивилизационного, религиозного и геополитического) предполагает осуществление управления по принципу «центр–периферия» с выстраиванием определенной иерархии в системе взаимоотношений. Республика Беларусь как суверенное демократическое правовое государство исходит из принципа равноправных отношений всех политических субъектов. Согласно ст. ст. 3 и 6 Договора о создании Союзного государства от 8 декабря 1999 г., Союзное государство базируется на принципах суверенного равенства государств-участников. Россия и Беларусь полностью сохраняют свой суверенитет и международную правосубъектность, независимость, территориальную целостность, государственное устройство. Кроме этого, согласно п. 1 ст. 7 указанного документа, территория Союзного государства состоит из государственных территорий государств-участников [177]. Данному положению противоречит тезис об условных и постоянно расширяющихся в пространстве территориальных границах РМ.

Ко второму фактору можно отнести позиционирование сторон – стран, включенных в пространство РМ, относительно распространённой в рамках геополитического подхода категории «соотечественников за рубежом», к которым российские авторы относят как диаспору дальнего зарубежья, так и русскоязычное население стран бывшего СССР. Соответственно в круг лиц, охватываемых данной категорией, «по умолчанию» включена и большая часть населения Республики Беларусь. В правовом поле данная позиция потребует согласований понятий «гражданства», под которым, согласно ст. 1 Закона Республики Беларусь «О гражданстве» понимается «устойчивая правовая связь человека с Республикой Беларусь, выражающаяся в совокупности их взаимных прав, обязанностей и ответственности, основанная на признании и уважении достоинства, основных прав и свобод человека». Согласно этой же статьи, «Гражданство Республики Беларусь является неотъемлемым атрибутом государственного суверенитета Республики Беларусь» [389]. В настоящее время за лицом, являющимся гражданином Республики Беларусь, не признается принадлежность к гражданству иностранного государства, однако ст. 11 указанного закона предусматривает возможность закрепления подобной нормы посредством заключения Республикой Беларусь дополнительных международных соглашений и договоров. Однако, пока не цивилизационный или социокультурный, а непосредственно правовой статус РМ в официальном порядке не определен, любые проекты и стратегии работы и управления «соотечественниками за рубежом» требуют согласования порядка взаимодействий с соответствующими странами.

Третий существенный фактор – специфика белорусского национального менталитета, проявляющаяся в таких его чертах, как терпимость к различным конфессиям и культурам, отсутствие противопоставления себя иным «полюсам» и цивилизациям, следование принципам добрососедства. Перечисленные черты нашли отражение в Концепции национальной безопасности Республики Беларусь. Согласно ст. 19, «Общечеловеческие ценности и национальные духовные традиции нашли отражение в идеологии белорусского государства, базовыми принципами которой являются единство нации, социальная справедливость, солидарность, нравственность». В приведенном документе указывается также, что Республика Беларусь является «активным субъектом международных отношений, донором международной и европейской безопасности, целенаправленно участвует в формировании многополярного мира, руководствуясь принципами взаимного уважения, равноправия и справедливости» [270]. Внешнеполитическая деятельность Республики Беларусь многовекторна, предусматривает всестороннее сотрудничество как с Российской Федерацией и другими странами бывшего СССР, так и взаимодействие с западными государствами, в том числе с ЕС.

Что касается критики так называемой «официальной» идеологии белорусского государства, то она в настоящее время представлена несколькими работами, в которых основными направлениями критики выступают, главным образом, замечания методологического характера. Замечания касаются вопросов выбора и корректности использования авторами терминологии, ее единообразия и адекватности рассматриваемому предмету. Особо острую полемику вызывает оценка подходов к самой идеологии, ее целямй, функциям и соответственно – методологии изучения, структурирования и подачи. В качестве общей черты можно также отметить персонификацию белорусской идеологии, процесс институционализации которой связывают непосредственно с личностью Президента Республики Беларусь. Поддержка и продвижение ее государственными структурами дает основание авторам делать вывод о том, что в соответствующих учебниках предпринята попытка построить идеологию, которая заменила бы собой марксистско-ленинскую [489, с. 127–129; 605].

Критике подвергается и тезис о «российской сущности белоруса» [489, с. 120], связь белорусской идеологии с «русской идеей», выбор «древнерусской» концепции этногенеза белорусов и источников белорусской государственности, т.е. в целом пророссийская ориентация «официальной» идеологии. Негативный образ «польского» периода для белорусской культуры, последствий Люблинской унии, польского культурного и религиозного влияния и т.п. дискуссионные аспекты отечественной истории оцениваются как «фальсификация исторической правды и «беларускі анацыянальны пункт гледжання» [605]. Соглашаясь с авторами в части целесообразности избегания «черно-белых» оценок тех или иных исторических периодов и необходимости их беспристрастного изучения, следует отметить, что и в рассматриваемых работах присутствуют такие определения, как «российская оккупация Речи Посполитой» [605]. Это свидетельствует о том, что и оппонирующая «официальной» идеологии сторона научного дискурса не свободна от ее политизации, также характеризуясь субъективной оценочностью суждений.

В-третьих, абсолютизация значимости для белорусской государственности периода Великого княжества Литовского. Не умаляя значения данного периода, следует заметить, что «канонизация» той или иной модели идеального прошлого всегда ориентирована на прошлое, а не будущее, и в большей степени характерна для религиозных идеологий. Кроме этого, избирательность в выборе такой модели влечет за собой создание негативного образа либо искусственную конкуренцию других исторических периодов и соответственно – аксиологических, культурных и иных систем, представляя собой политическое мифотворчество, подвергаемое авторами указанных работах объективной критике.

В-четвертых, советский период рассматривается если не как катастрофа для белорусской культуры, то как крайне негативный исторический этап, оценка которого может быть проиллюстрирована цитатой Р. Радзика: «Нідзе нават не згадваецца практычна поўная русіфікацыя беларускіх гарадоў; спыненне на пераломе 20–30-х г. XX ст. – а потым і адкат – працэсаў нацыянальнай беларусізацыі грамадства (а значыць, набыцця апошнім нацыянальнай свядомасці); звядзенне беларускасці да ўзроўню этнаграфічнага музея; не менш як сотні тысяч беларусаў, забітых паводле загадаў са сталіцы імперыі; масавае разбурэнне помнікаў архітэктуры; такія сляды маскоўскага панавання, як Курапаты; слабасць беларускіх элітаў, якія не мелі права ствараць нацыянальную канкурэнцыю савецкаму дзяржаўнаму цэнтру…» [605].

Не касаясь оценки приведенных дискуссионных аспектов, следует отметить, что Р. Радзик также обращает внимание на такую специфическую черту белорусского общества, как его лояльность государству, традиционализм, отсутствие выраженной национальной идентичности. Это дает автору основание отнести белорусов к разряду политических, а не культурных наций, т.е. общества, в большей степени консолидирующегося вокруг государства (власти, идей, структур), нежели этнической культуры или языка [605]. По сути, это тот срез гражданской идентичности, который формирует понимание РМ в границах ожиданий цивилизационного и геополитического подходов. Приводя в одной из своих работ развернутую статистику результатов социологических исследований относительно политических и социокультурных предпочтений белорусов, Р. Радзик прямо указывает на их культурную близость с Россией, как и на тенденцию «замыкания» непосредственно в РМ [472, c. 111–112; 471].

Тезис о «замыкании» Республики Беларусь в РМ, однако, представляется дискуссионным, поскольку глубинные отличия белорусского менталитета от «русской идеи» в большей степени свидетельствуют о традиционализме белорусского общества, нежели о «замыкании», которое характерно именно для самого РМ как самодостаточной системы. В данном контексте особый интерес представляется ввод в научный оборот понятия «белорусского мира», принципиально отличающегося от РМ тем, что «Белорусский мир олицетворяет наднациональный, «сберегающий различия» вариант организации общества по принципу не слияния, но со-развития» [566, c. 9]. Республика Беларусь выдвигается на роль лидера в формировании не только посткризисной Восточной Европы, но и всего «евразийского полюса». Основанием для подобных утверждений является, с одной стороны, ценностное, а не функциональное измерение и наполнение идеологии белорусского государства. С другой стороны, то, что Республика Беларусь «обладает сегодня стратегическим преимуществом в Восточной Европе, являясь частью более гибких интеграционных объединений, предоставляющих большую свободу маневра, нежели евроатлантический блок, в который вошел ряд восточноевропейских государств» [566, c. 11–12; 33]. Соответственно белорусское измерение РМ предполагает следование принципу межрегионализма, под которым понимается «институционально оформленное экономическое, политическое и социальное взаимодействие между региональными интеграционными объединениями» [461, с. 23].

Подводя итог, следует констатировать, что в многочисленных работах по идеологии белорусского государства непосредственное обращение к концепту РМ отсутствует. Что касается таких основных его признаков, как общие традиции, ценности и историческое прошлое, а также приоритеты внешнеполитического развития, то их место и роль в структуре идеологии белорусского государства характеризуются следующими чертами:

а) компромиссной позицией относительно общих представлений об историческом прошлом – в частности, синтезом положений двух концепций: племенной и «древнерусской», связывающих генезис белорусского этноса с расселением племен, а белорусской государственности – с фактом Крещения Киевской Руси;

б) влиянием на формирование традиционной белорусской культуры обеих ветвей христианства: как православия, так и католичества, обусловивших в итоге ее синтетичный и эклектичный характер; 

в) отсутствием традиционного для «русской идеи» и российского менталитета мессианства, культа цивилизационного противостояния и выстраивания оппозиции «Запад–Восток», терпимым отношением ко всем аксиологическим системам, религиозным и культурным традициям, государствам и политическим образованиям;

г) выбором в качестве основного приоритета внешней политики строительство Союзного государства Беларуси и России, интеграции со странами постсоветского пространства при стремлении к эффективному и многостороннему взаимодействию со всеми странами и регионами.

3.3 «Русский мир» в общественном сознании Беларуси

Применительно к РМ в идеологии белорусского государства присутствует совпадение лишь по одному признаку – компромиссной позиции по поводу общего исторического прошлого государств, входивших в состав Киевской Руси, объединенных в настоящее время едиными ценностными основаниями. Другие признаки РМ (условность территориальных границ, выстраивание отношений по схеме «центр–периферия», мессианский характер и т.п.) в структуре идеологии белорусского государства отсутствуют.

В этой связи представляет интерес восприятие идей РМ, степени их укоренности в белорусском обществе, в частности, в коллективном восприятии студенческой молодежи управленческих специальностей, как будущей управленческой элиты (общая выборка 829 чел.), и работников идеологической вертикали (общая выборка 168 чел.). Под работниками идеологической вертикали понимаются государственные служащие и руководящие кадры государственных органов и организаций, непосредственно осуществляющие работу по формированию и артикуляции в общественное сознание основных положений идеологии белорусского государства. Выбор целевых групп обусловлен тем, что в их основные функции входит обеспечение преемственности основных ценностей и исторических традиций белорусского общества, управление внешней и внутренней политикой государства.

Методами исследования выступили анкетный опрос и ассоциативный эксперимент, проводившиеся с 2012 по 2016 гг. Анкетный опрос, как правило, позволяет выявить формальную, декларативную оценку респондентов того или иного явления. Анкета включала в себя три блока вопросов, касающихся: а) особенностей белорусского менталитета, влияния на их формирование разных этапов исторического развития, в том числе религиозного фактора; б) внешнеполитических ориентаций, приоритетов в оценке направлений интеграционных процессов; в) собственно восприятия указанными группами идей РМ.

Ассоциативный эксперимент относится к разряду психолингвистических методов исследования и призван решить задачу выявления ассоциативного (смыслового) ядра, а при его отсутствии – выявления смысловых связей и построения ассоциативных рядов [140, с. 42; 327, с. 4]. Сформированность смыслового ядра и рядов определяется частотностью (частотой упоминания) ассоциаций. Периферия в большинстве случаев представлена множественными разрозненными ассоциациями, колеблющимися от крайне негативных до резко позитивных.  Инструментарий (перечень слов-стимулов) ассоциативного эксперимента разрабатывался в соответствии с перечисленными блоками анкеты. При разработке инструментария ассоциативного эксперимента, как правило, предусматривается включение и последующее изучение трех блоков реакций [358; 359; 528, с. 43]:

- когнитивного (знаниевого), предполагающего выявление уже сформированных в коллективном сознании знаний и представлений о предмете изучения;

- аффективного, характеризующегося эмоционально-образным восприятием той или иной предложенной позиции;

- поведенческого, когда совпадение знаниевого и аффективного восприятия формирует как непосредственно стимул к социальному действию или потенциальной политической активности.

В большинстве случаев, при всей множественности и разнонаправленности ассоциаций, формируются два основных ассоциативных ряда: атрибутивный (характеризующий статус той или иной категории), и образный (отражающий ее эмоционально-образное восприятие в групповом сознании). Соответственно результаты ассоциативного эксперимента дают возможность выявить не только ценностное и эмоционально-образное, но также функциональное, институциональное восприятие, в некоторых случаях, скрытые, латентные оценки и глубинные (архетипические) представления группы. Это связано, в первую очередь, с тем, что «язык может рассматриваться как отражение коллективной ментальности той или иной социальной группы», а «отношение человека к слову предопределено так называемой ассоциативно-вербальной сетью» [44, с. 12]. Сопоставление и сравнительная характеристика полученных результатов по группам позволяет выявить особенности восприятия относительно:

 1) главных отличительных признаков белорусского менталитета и факторов, их формирующих: общих традиций и общей исторической памяти, места и роли православия и РПЦ, как одного из оснований РМ, в развитии «русской цивилизации»;

2) наиболее значимых для той или иной группы исторических этапов для развития белорусской государственности (приоритетной модели исторического прошлого, доминирующей в коллективном сознании);

3) актуальности для белорусского общества как самих идей РМ, так и перспектив их возможной реализации в контексте участия Республики Беларусь в международных интеграционных процессах.

Анализ полученных в ходе исследований данных выявил следующее. Обе группы респондентов в целом высоко оценивают суверенитет и независимость Республики Беларусь, самобытность национальной культуры. Основу же белорусского менталитета, по их мнению, составляют такие качества, как терпимость, трудолюбие и толерантность (рисунок 1):

Рисунок 1 – Основные отличительные черты белорусского менталитета (сравнение по группам, %)

Чувство принадлежности белорусов к славянскому миру отметили 31,7 и 19,7% респондентов соответственно. При этом в группе студенческой молодежи указанная черта белорусского менталитета не входит в число приоритетных. В данном случае необходимо принимать во внимание, что чувство общности, принадлежности к той или иной социальной группе, славянскому либо другому «миру» во многом зависит, помимо социального опыта, от особенностей восприятия исторического прошлого страны. В своем выступлении на торжественном открытии III Ассамблеи РМ Патриарх Кирилл отмечал, что одним из главных оснований РМ, помимо православной веры, является общая историческая память: «У наших народов присутствует сильное сознание непрерывности и преемственности русской государственной и общественной традиции, начиная со времени Киевской Руси и заканчивая нынешней Россией, Украиной, Белоруссией» [136].

Однако, говоря об исторической преемственности, следует констатировать, что решающим в формировании белорусской государственности как студенческая молодежь, так и работники идеологической вертикали считают исключительно новейшее время: обретение в 1991 г. Республикой Беларусь независимости, предшествующие независимости советский период и эпоху перестройки (60 и 56,9% соответственно). Периоды пребывания белорусских земель в составе Киевской Руси и Российской Империи, а также Великого княжества Литовского, по мнению респондентов, не оказали значимого влияния на формирование национальных традиций. Подобное распределение оценок дает основание предположить достаточно поверхностное отношение указанных групп к генезису белорусской государственности и роли указанных факторов в современном этапе развития страны.

Высокая оценка именно советского периода в целом согласуется с соответствующими положениями теоретического среза идеологии белорусского государства. Попытки же нивелирования в ряде постсоветских стран значимости данного этапа (постепенное замещение либо прямой запрет советской символики, дискредитация советского прошлого и т.п.) вызывают либо разобщение общества, либо реакцию социального противодействия. В качестве примера подобного противодействия можно привести акции «георгиевской ленточки» и «бессмертного полка», зародившиеся в российском обществе стихийно как ответная реакция на политику десталинизации и систему мер по исключению «ненужной памяти», ставшие в итоге мощным консолидирующим фактором и одним из эффективных инструментов «мягкой силы».

Отличительной чертой коллективного восприятия изучаемых групп является цельность их аксиологического фундамента, проявляющаяся в отсутствии мировоззренческих антагонизмов. Два блока ценностей (религиозных и либеральных), в концепте РМ традиционно противопоставляемых друг другу, оцениваются в равной степени позитивно. Так, индивидуализм, вопреки активно внедряемому в общественное сознание стереотипу его инородности для славянского менталитета, имеет четко выраженный позитивный ассоциативный ряд, включающий в себя такие позиции, как «личность», «ответственность» и «самобытность». Следует заметить, что в числе значимых ассоциаций присутствует и негативное «эгоизм», однако является единичным. Коллективизм воспринимается через родственные «команда», «единомыслие», «группа», «коллектив».

Сопоставляя данные анкетного опроса, в котором индивидуализм как черта белорусского менталитета занял одно из последних мест, с результатами ассоциативного эксперимента, представляется обоснованным предположить существующее расхождение противоречием между декларативной, формальной оценкой (анкета) и фактическим отношением (ассоциации). Подобное противоречие, с одной стороны, свидетельствует о стереотипности коллективного восприятия, в значительной степени обусловленной влиянием на него российских идеологем, основной целевой функцией которых традиционно является противопоставление враждебной внешней среде (Европе, Западу и т.п.). С другой стороны, о преобладании глубинных, сформированных в ходе исторического развития, представлениях о самобытности белорусского народа, осознании своей ответственности за текущее состояние и будущее развитие страны.

Кроме этого, можно отметить в целом равное позитивное восприятие как светских конституционных принципов развития современного демократического государства (либерализм, права человека, демократия), так и основных религиозных идеологических трендов, активно продвигаемых в том числе в рамках идеологии РМ (религия, духовность, вера). Основными условиями политического развития Республики Беларусь респонденты назвали демократию и выборность органов государственной власти. Демократия в обеих группах ассоциируется со свободой и справедливостью. Следует отметить, что в группе студенческой молодежи в число наиболее часто упоминаемых ассоциаций вошла позиция «народ». В группе работников идеологической вертикали применительно к «демократии» подобная ассоциация отсутствует.

Еще одним важным условием выступает соблюдение прав человека. Концепция прав человека воспринимается и как инструмент защиты интересов гражданина, и как универсальная ценность, усредненный стандарт поведения, необходимый для бесконфликтного взаимодействия в поликультурном мире. Отношение к государству лишено характерных для «русской идеи» и идеологии РМ сакральных оснований и связано, в первую очередь, с возможностью реализации им социальных функций. Приведенный перечень приоритетов (демократия, права человека, социальный характер государства) в полной мере соответствует стратегическому направлению государственного развития, закреплённому в ч. 1 ст. 1 Конституции Республики Беларусь: «Республика Беларусь – унитарное демократическое социальное правовое государство» [259].

Относительно религиозного фактора (православная вера и общие христианские ценности) подавляющее число респондентов считают, что именно православие оказало наибольшее влияние на формирование белорусской культуры и менталитета. Однако как фактор развития интеграционных процессов, связей Республики Беларусь с Россией и одно из оснований РМ православие рассматривают 18,8% представителей студенческой молодежи и 17,6% – работников идеологической вертикали. Обращает на себя внимание расхождение оценок в группах и относительно таких позиций, как вера в бога и приверженность христианским ценностям. Для работников идеологической вертикали очевидно восприятие религии преимущественно как социокультурной традиции. Для студенческой группы значимыми являются религиозность и вера в бога, что может свидетельствовать о декларативном, заявительном характере веры, не требующей ее ценностного измерения, а также следования традиционным обрядовым нормам (рисунок 3.1).

Блок ассоциаций, связанных с оценкой религиозного влияния, в значительной степени «размыт», характеризуясь отсутствием смыслового ядра и множественностью разрозненных ассоциаций, т.е. отсутствием сформированных внятных представлений о религии, ее роли и месте в белорусском обществе. Само православие ассоциируется с «церковью», «верой», «храмом» и «богом», а также стереотипным набором таких атрибутов «народного», «обрядового» православия, как: «свеча», «икона», «батюшка», «пост» и т.п. В то же время в отношении позиции-стимула «Католицизм» присутствует четко выраженная геополитическая направленность («Папа Римский», «Польша», «Запад», «костёл»). Применительно к РПЦ основной ассоциативный ряд составили «вера», «Патриарх», «храм» и «деньги», какие-либо ассоциации с христианством отсутствуют.

В совокупности полученные результаты позволяют говорить скорее о традиционном, социокультурном, нежели функциональном либо институциональном подходе респондентов к данному социальному институту. Православная вера и РПЦ, несмотря на отдельные негативные ассоциации, представляются значимыми в структуре культурных стереотипов респондентов. Однако данные позиции пока не являются стимулами социальной деятельности и в качестве консолидирующего фактора, как и признака принадлежности к РМ, рассматриваться не могут. Соответственно РМ как религиозный проект в настоящее время не соответствует реалиям и социальным ожиданиям белорусского общества.

Данный тезис подтверждается также тем, что по результатам анкетного опроса, среди социально-политических институтов, наиболее эффективных в налаживании интеграционных процессов, РПЦ заняла последнее место, так как, по мнению более половины респондентов, Церковь призвана решать иные, неполитические задачи. Кроме этого РПЦ, как и другие религиозные организации, согласно нормам национального законодательства в сфере реализации свободы совести, отделена от государства. Возможно, подобное восприятие РПЦ объясняется также и тем, что идеологические доктрины традиционных конфессий, изначально выступая в качестве противопоставления (восточного – западному, нематериального – материальному, общего – личному, добра – греху и т.п.), трансформируются в инструмент формирования образа «врага» (Европы, либеральных ценностей, индивидуализма и т.д.). Общая сравнительная характеристика восприятия религиозного фактора в структуре ассоциаций обеих групп респондентов представлена в таблице 1.

Внешнеполитические ориентации респондентов однозначны – главным направлением развития внешней политики Республики Беларусь обе группы считают укрепление связей с Россией. Однако, помимо общей культуры двух славянских народов, связывается это направление, в первую очередь, с экономической целесообразностью: зависимостью белорусской экономики от импорта российских энергоресурсов, единым торгово-экономическим пространством и перспективными рынками сбыта. Такие социокультурные факторы, как общий государственный (русский) язык и христианские ценности являются для респондентов малозначимыми, выявляя тем самым, с одной стороны, достаточно жесткий прагматизм, с другой – в некоторой степени их традиционализм.

В качестве приоритетных направлений с практически равными значениями указаны развитие связей с другими государствами СНГ, Евросоюзом, а также странами Азиатского региона (Китай, Индия и др.). Около трети респондентов высказалось за многовекторность внешней политики и равное партнерство со всеми странами и регионами. Возможность сотрудничества с НАТО и США, по крайней мере, в ближайшее время, как будущими управленцами, так и работниками идеологической вертикали, не рассматривается. В то же время причинами, препятствующими, по мнению респондентов, расширению связей Республики Беларусь с США, ЕС и НАТО, являются «внешнеполитическая и экономическая зависимость от России» и «искусственная внешнеполитическая изоляция Республики Беларусь». «Осознание своей независимости и самобытности» граничит с «экономической и финансовой нецелесообразностью», учитываются также и личные предпочтения руководства страны (рисунок 2).

Таблица 1 – Религиозный фактор в структуре ассоциаций, сравнение по группам

Позиция (слово-стимул)	Студенческая молодежь			Работники идеологической вертикали
	ассоциативное ядро	основной ассоциативный ряд	значимые негативные ассоциации	ассоциативное ядро	основной ассоциативный ряд	значимые негативные ассоциации
РПЦ	нет	1) Патриарх 2) Вера 3) Религия 4) Объединение	1) Секта 2) Деньги 3) Ложь	нет	1) Вера 2) Крест 3) Свечи 4) Москва	1) Деньги 2) Коррупция
Религия	нет	1) Церковь 2) Православие 3) Христиан-ство 4) Католицизм	нет	ВЕРА	1) Бог 2) Церковь 3) Православие	1) Опиум 2) Догма
Христианство	нет	1) Религия 2) Церковь 3) Крест 4) Православие	1) Поборы	нет	1) Вера 2) Религия 3) Духовность	нет
Православие	нет	1) Церковь 2) Религия 3) Икона 4) Храм	1) Нравоучения 2) Давка	нет	1) Религия 2) Вера 3) Батюшка 4) Бог	1) Цирк 2) Манипулиро-вание

Позиция (слово-стимул)	Студенческая молодежь			Работники идеологической вертикали
	ассоциативное ядро	основной ассоциативный ряд	значимые негативные ассоциации	ассоциативное ядро	основной ассоциативный ряд	значимые негативные ассоциации
Католицизм	ПАПА РИМСКИЙ	1) Вера 2) Польша 3) Костел 4) Ксёндз	нет	нет	1) Вера 2) Папа римский 3) Религия 4) Запад	1) Растление
Униатство	нет	1) Религия 2) Церковь 3) Союз	нет	нет	1) Соединение 2) Терпение 3) ВКЛ	1) Чужое 2) Насаждение
Ислам	нет	1) Вера 2) Аллах 3) Война 4) Терроризм	1) Война 2) Терроризм 3) Кровь 4) Зло	нет	1) Вера 2) Коран 3) Мусульмане 4) Восток	1) Терроризм 2) Страх
Язычество	нет	1) Религия 2) Идол 3) Многобожие 4) Древность	нет	нет	1) Древность 2) Вера 3) Природа 4) Жертвоприно-шение	нет

 

 

 

---