Выступление т. В.М. Молотова на заседании ПБ ЦК ВКП(б) и ЦКК (неправленная стенограмма) 28 ноября 1932 г.

Молотов. Я думаю, что у нас вопрос о новой оппозиции, вот этой группе, имеет большое политическое значение в данных условиях. Один тот факт, что нам только месяц тому назад пришлось иметь дело с одной группировкой членов партии, один Рютин там оказался не член партии, да и то бывший член партии и даже кандидат в члены ЦК. Значит тоже не просто член партии, а теперь мы не разыскивая опять натолкнулись на гнусное политическое дело оппозиционного типа.  Один этот факт говорит за то, что это дело имеет большой политическое значение. Конечно, все эти шуточки и попытки отвести на несерьезную сторону дела, весь этот вопрос это метод плохой, во всяком случае, метод не для умных людей и не для членов ЦК и не для партии, а для какой-нибудь удобной компании. Мы теперь достаточно хорошо знаем, что такое пятилетка и знаем, что нам есть чем гордится, за эти четыре года осуществления пятилетки. Вот у нас за время пятилетки были два очень острых момента по части деревни. Первый период, когда мы непосредственно подходили к пятилетке в 28-29 году был очень острый период борьбы с кулаком за хлеб, теперь опять острый период борьбы за хлеб. Мне по своей обязанности хлебозаготовика приходилось порядочно выступать по этому вопросу. Почему у нас вопрос о хлебе имеет такое политическое значение? Не просто потому, что хлеб нам необходим, без хлеба не проживёшь. Конечно, это самая главная предпосылка, но она не исчерпывает всего. Дело, мне кажется, нельзя разбирать, если не учесть такого факта, что хлебозаготовки – возьмите наш нэп, когда был продналог, мы тогда тоже не могли отказаться от продналога в начале нэпа…

Нам нужно было для восстановления промышленности в тот период 300 млн. пудов хлеба. Для того, чтобы начать дело разворота промышленности, после окончания гражданской войны, на нужно было иметь хлебную базу в 300 млн. пудов.

Антипов. 400 – Ленин говорил.

Молотов. Фактически мы имели больше 300-350. Я говорю о том, что мы имели реально. Вокруг этого была борьба. Мы тогда не могли обойтись без продналога, потому что Ленин провел это решение, вся партия поддержала это решение. Это был абсолютно необходимый минимум, который мы должны были взять для того, чтобы хозяйственную работу поставить на ноги, как это требовалось на этот период.

Возьмите период, предшествовавший непосредственно пятилетке, 1928-29 г.г. Вокруг чего тогда шла борьба? Опять хлеб, хлеб, кулак нам сопротивлялся, кулак немножко разжирел за первые годы НЭПа, пытался организовать саботаж заготовок. Мы взялись за это дело вплотную. За что мы боролись, за какие конкретные практические задачи? Мы боролись в тот период за 700 млн. пудов хлеба. Возьмите хлебную программу 1928-29 г.г. и вы увидите, что эта программа была, примерно, в 700 млн пуд.

Конечно, мы могли сделать иначе, взять программу в 500 млн. пудов. Я не говорю 350, как это было в начале НЭПа. Взять бы поменьше программу и можно было еще год-полтора прожить без этой драки с кулаком за середняка, которую мы вели в 1928-1929 г.г., начиная с конца 27 года, весь 28 и 29 год. Мы добились того, что эти 700 млн. пудов получили. И я думаю, никто из нас не пожалеет о том, что мы их тогда получили.

Если поставить вопрос так, может быть не стоило затевать такую драку в тот период. Внутри партии в тот момент выявились правые. Правая оппозиция нашла в тот период своих членов Политбюро, нашла своих членов ЦК вне партии в ряде организаций. Мы вели довольно большую борьбу. Эта борьба захватила верхушку Московской организации. Это все общеизвестные факты.

Вопрос шел не просто о хлебе, вопрос решался коренной, обеспечит ли нам решение тех хозяйственных и политических задач, которые мы ставили перед собой, борясь за подготовку пятилетки. Задачу эту мы решили успешно, несмотря на дьявольское сопротивление кулака. Задачу эту мы решили успешно, продвинувшись в деле завоевания масс, ведя огромную массовую работу в деревне, несмотря на тучу репрессий в отношении кулака. Мы вели огромнейшую массовую работу в деревне и только благодаря этому, только опираясь на всю нашу предыдущую работу в деревне, мы добились того, что уже в середине 1929 года середняк в массе своей повернулся к социализму. Мы боролись за хлеб и добились поворота к коллективизации середняцких масс деревни. Это вещи, неразрывно связанные друг с другом.

Ясно было и тогда, что если бы мы сделали правым уступки в этом коренном вопросе, мы бы отказались от настоящей большевистской борьбы за колхозы, совхозы и борьбы с кулаком. Это же факт. В этом смысл борьбы с правыми, в этом смысл того, что одержав в этой борьбе победу, мы себе обеспечили возможность не только накормить рабочих и Красную Армию хлебом, не только разбить кулака на всех его решающих участках, где он оказывал сопротивление в хлебозаготовках, но и повести за собой по пути коллективизации основную массу деревни, не только бедняцкую, но и основную массу середняков.

О чем теперь идет вопрос? Вопрос идет об одном миллиарде триста-четыреста миллионов пудов хлеба. Это не начало НЭПа, это даже не начало пятилетки. А мы взяли задачу и в течении 30-31 г. осуществили ее в размере около 1.400 млн пуд. хлеба. Задача большая, задача очень сложная, хотя…

Хотя мы как будто опять таки вокруг хлеба ведем борьбу, слова одни и те-же, а в сущности задача новая, гораздо большая задача.  Мы в два раза больше хотим иметь хлеба для обеспечения нашей промышленности, для обеспечения нашей красной армии и тех запасов, которые нужны на случай международных событий. Выполняя эту задачу хлебного плана в сумме 1,3-1,4 миллиарда пудов, мы опять таки могли поставить вопрос так, чтобы отказаться от этой большой задачи и взять план не один и четыре десятых пудов, а один миллиард пудов. Это конечно гораздо легче сделать, это можно было бы сделать без особого сопротивления кулака и того, что плетётся за ним в колхозной деревне, в совхозах и МТС. Мы гораздо легче могли бы это сделать. Но смысл заключается в том, что большевики тогда оказываются большевиками, когда они эти большие вопросы решают несмотря на отчаянное сопротивление классовых врагов. Мы не просто ведем борьбу за хлеб и топчемся в одном месте. Нет, мы ведем борьбу на все расширяющейся базе для обеспечения всей нашей социалистической работы.

Я думаю, что это имеет громаднейшее значение и выполняя эту задачу, мы боремся не только за обеспечение хлебозаготовок, но и за овладение целиком колхозным и единоличным крестьянством. Ведь до сих пор имеются такие колхозы, где крестьяне стоят за советскую власть, но есть и такие колхозы, где крестьяне-колхозники шатаются между нами и кулаками. Есть такие колхозы, где крестьяне стоят за нас, но где кулаки имею своих агентов в лице председателей правлений, в лице членов правлений, которые проводят целиком кулацкую политику против нас. И если эту сторону взять политически, ясно, что вопрос стоит об очень серьезном деле и мне кажется совершенно неправильными являются эти невинные разговоры, что, мол, эта оппозиция, которая за бутылкой водки или за стаканом чая ведет как будто невинные разговоры относительно Северного Кавказа и т.д. Дело в том, что все эти вопросы, которые перед нами стоят, они имеют острое политическое значение. И говорить о том, что это простое обсуждение конкретных вопросов практической работы партии, что это видите ли отдельные частные вопросы практической работы партии, - говорить так совершенно неправильно. Все это выглядит не так просто, а гораздо серьезно. Я думаю, что с точки зрения решения основных задач по первой пятилетке по борьбе с буржуазными элементами в стране, их придатками и всякими остатками, по борьбе за организацию масс, за строительство социализма все эти вопросы имеют коренное значение. Ясно, что без сопротивления, без того, чтобы встретится тут с оппозициями, когда трудности обостряются, когда скопляется ряд моментов, которые заставляют напряженнее все осуществлять, - ясно, что тут без оппозиций – исторически и политически – обойтись не можем. Вот они вылезают рютиновцы, вот они вылезают смирновцы или эйсмонтовцы, не знаю как их назвать. Я думаю, что тут может быть будет обижен кто-нибудь другой, не только Смирнов. Тут дело не только в Смирнове. Я целиком согласен с т. Сталиным, что они больше похожи на томскистов, чем на смирновцев, эти люди, которые участвуют в этой группе. Но буду говорить о смирновцах. У нас имеются факты, о них мы и будем говорить. Эти факты мы должны расследовать до конца. И в этом заключается вопрос. Я думаю, что после того, как мы первую пятилетку закончили и подорвали корни наших классовых врагов всюду, где были вредители, непманы, белогвардейцы, наломали им порядочно бока, теперь когда мы подходим к осуществлению программы уже третий год в 1,3-1,4 миллиарда пудов…

…и должны осуществить его через борьбу с залезшими во все щели колхозные и неколхозные кулацкими и прочими подпевалами на Украине с петлюровцами, на Северном Кавказе с деникинцами, которые сидят где то у нас. Ведь у нас теперь везде социалистический сектор, у нас социалистический сектор господствует, у нас социалистическое хозяйство везде не только в городе, но и в деревне, куда же он делся наш враг. Мало ли их мы надавили и раздрожили. Конечно, мы за эти годы выполнения пятилетки, мы, как рабочая партия здорово на них жали, раздразнили, у нас очень, и очень многие тысячи этих врагов, но они молчат, ведь газеты у них нет, парламента у них нет, создать партию они не могут, а то, что у них было насколько оскандалилось, что они не хотят за это приниматься, у них была открытая оппозиция даже в партии. Вначале нэпа они имели открытую оппозицию, сейчас они этого делать не могут. И вот теперь сидят они в колхозах, ведь у нас двести тысяч колхозов, ведь мы не можем видеть все щели, куда они забились, мы и на предприятиях то не видим, не знаем, где они сидят. Разве мало у нас совхозах кулаков? Большое количество. Так же много их и в предприятиях, и в шахтах, и в аппарате снизу до верха. Громадное количество. Сидят они в подавляющей массе где-то у нас, работают. Сказать, что они притихли, примирились, не можем. Поэтому мне кажется очень понятно все, что теперь происходит. У них нет возможности открытого выступления. У них нет почвы, чтобы выступить с ними в партии. Но, конечно, обломки буржуазного прошлого где-то сидят, где-то существуют, они не исчезли. Мы сильно и очень много погромили нашего классового врага и в городе и в деревне. Но сказать, что мы его примирили с собой – этого мы не можем. Сказать, что он с нами идет вперед – это чепуха, это был бы самый глупый и нелепый расчет.

Я скажу больше. Если бы у нас не было совхозов и колхозов мы бы конечно не могли ставить вопрос о миллиарде 300 миллионов и вообще мы не могли бы разговаривать о пятилетке. Мы не могли бы так выполнять пятилетку, если бы у нас не было совхозов и колхозов, при всей их слабости, при том, что ими плохо руководят, при том, что много врагов у нас, все же без них мы не могли бы говорить о 1.400 млн.

КАЛИНИН. Без них мы с трудом собирали 700-800 млн.

МОЛОТОВ. По 700 млн. с трудом, а теперь мы в прошлом году заготовили 1.400 млн., в позапрошлом году тоже около этого, а теперь правда мы будем иметь меньше, но все-таки борьба идет вокруг этой цифры. Мы идем на подъем, идем систематически. Но, конечно, у нас имеются громадный трудности и только опираясь на совхозы и колхозы и само собой разумеется не только на сельское хозяйство, но и на нашу промышленность, которую мы подняли и развиваем кверху, и прежде всего опираясь на нее и рабочий класс, мы можем осуществить эту задачу.

Но почва для оппозиции при всех этих успехах большая. Откуда теперь растет эта оппозиция? Когда смотришь на теперешние оппозиционные группы, видишь, что это новый тип оппозиционных группировок. А что это значит, новый тип? Открытой оппозиции у нас теперь нет. Так просто притти к массам и обратится, пойти на ячейку Авиаприбор, или еще куда-нибудь и шуметь – это дело прошло, нет таких надежд ни у одного оппозиционера, куда там на Авиаприбор идти, чтобы открыто бороться против линии партии. Прошло это время на все сто процентов. А что это за оппозиционеры без массы, без рабочих, без колхозников. Это же жалкие люди, наши теперешние оппозиционеры, все эти Рютины и прочие.

СТАЛИН. Тогда и охотников меньше было, кажется, в старое время, в старых оппозициях.

ОРДЖОНИКИДЗЕ. Тогда один был охотник (смех).

МОЛОТОВ. Теперь охотники начинают входить в охоту.

СТАЛИН. Это тоже новое (смех).

МОЛОТОВ. Но откуда растут оппозиционеры? Прежде всего из старых оппозиционеров. В лице старых оппозиционеров существует база.

АНЦЕЛОВИЧ. Кадры.

МОЛОТОВ. Нет, это не кадры, это руководители.

СТАЛИН. И армия новая, скажем, Попонин (смех).

МОЛОТОВ. Такие старые оппозиционеры, как например, Рютин, они теперь руководят группировкой. Конечно, не обязательно, чтобы каждый старый оппозиционер был в новой оппозиции. Это не обязательно. У нас есть лучшие старые оппозиционеры, которые переходили на партийные позиции. Мы знаем очень крупные случаи, например, в период военного коммунизма у нас была очень большая оппозиция. Если бы мы стали называть старыми оппозиционерами, скажем, тех, которые были против Брестского мира, это было бы неправильно, часть из них, большинство великолепно работают. Это те, которые за последние годы проявили себя в борьбе с кулаком, в борьбе за переустройство деревни.

…такие оппозиционные настроения, а дело у нас не докончено и т. Сталин раскрыл какая сложная борьба идет в деревне за то, чтобы колхозы были наши, чтобы они не болтались между нашими и вашими, а есть такие колхозы, которые нами не руководятся. Так если взять теперешнюю обстановку, то ясно, что те, которые четыре года тому назад спотыкались, они теперь легче споткнутся и иметь такие факты, что если не переключится на активную борьбу за линию партии, то спотыкнется.

СТАЛИН. Тем более, если выпьет.

МОЛОТОВ. Говорят – я путевки не получал, охотится не запрещено. Я на пленуме был и все-таки я имел право охотится. Конечно, выступать надо по путевкам, это правильно и охотится надо, если ты охотник. Конечно, не каждый обязан быть охотником, но почему не пострелять.

СТАЛИН. Но спотыкаться все-таки не стоит.

ОРДЖОНИКИДЗЕ. Тем более, что Ленин любил охоту.

КАГАНОВИЧ. Но с пленума не уходил.

МОЛОТОВ. … но не обязательно, чтобы пленум заменяла охота. Ну, пусть несчастный случай, не попал на пленум, недооценил пленума, в конце концов, это даже, по моему, второстепенный вопрос.

КАГАНОВИЧ. Это характеристика.

МОЛОТОВ. Мы не ставим вопрос формально. Не был на пленуме, но на предыдущем пленуме, почему не высказался. Если ты сам бывший оппозиционер, ты должен показать активную борьбу с оппозиционерами. Если ты не включился в активную борьбу с оппортунистами, с оппозиционерами, значит ты помогаешь оппортунистам. Ведь нет другого пути остаться нейтральным. Вы даже доказывали, т. Томский, что не может быть нейтральных профсоюзов. Тем более не может быть нейтральных членов ЦК.

ТОМСКИЙ. Правильно.

МОЛОТОВ. Вот эту правильную мысль члены партии хотят как-то проверить, как применима она к отдельным членам партии, ЦК. Оказывается, когда применяешь, не подходит. Надо чтобы некоторые члены ЦК выполнили элементарные обязанности по части активной борьбы за ЦК, чтобы не ждали путевки, а искали бы врагов, преследовали врагов, защищали линию партии. Это приходится отметить в первую очередь. Когда не ведут борьбы – это питательная среда для оппозиционеров теперешнего типа.

Вторая публика, по моему, очень характерная, это бюрократы, которых порядочно. Это очень распространенная группа людей.

КАГАНОВИЧ. Профессия.

МОЛОТОВ. Слава богу советская власть порядочно существует, не обюрократится довольно трудно. Если говорить об этом специальном явлении, о том, что есть бюрократы, которые прогнили в делячестве, то можно год быть советским или профсоюзным дельцом, выполнять постановления, писать бумаги и т.д., но если ты только делец, то проходит год, пятилетие, то ты превращаешься в бюрократа, типа ли Эйсмонта или Толмачева, но в бюрократа.

Но эта публика она склонна очень к оппортунизму, оппозиция особого типа, без масс. Если она без масс, то она во что-то другое должна верить. А если это бюрократ, да к тому же обиженный, если он только прогнил в своем учреждении, но и развращен дачами, курортами, то это уже бюрократ развращенный, который является питательной средой для оппортунизма. И прибавьте к этому еще одно – я сам говорю о том, что у них масс нет, организованных масс нет, но своя масса у них есть. Опять вернусь к хлебозаготовкам. Занимался я этим делом много, имел поэтому массу встреч, бесед, разговоров, собраний в деревне: приходишь в организацию, если взять сельско-хозяйственный район в тысячу человек, заготовитель, а хлебозаготовки выполнены 40-45-50%. Спрашиваешь, о чем вы думаете, как вы терпите такое положение. Начинается то, другое. Видишь, что они дезорганизованы, не видят элементарных методов кулака, говоришь, нельзя быть такими, надо бороться с хищениями, с воровством, проверить кадры, поставить контролеров на молотилки. «Мы все это делаем» - отвечают, а на самом деле полная пассивность и дезорганизованность. Когда им говоришь - вы борьбы с кулаком не ведете, если вас оставить одних, на другой день кулак вас слопает. Держитесь вы со своим спокойствием и благодушием лишь благодаря тому, что есть партия, есть рабочий класс, есть фабрики и заводы, есть Красная армия. Только потому вы можете, ни черта не делая, не погибнуть. Если мы на вас не обратим внимания, вы можете прогнить, вы будете не большевиками, не организаторами масс в деревне…

СТАЛИН. Что ты им армию подбираешь.

МОЛОТОВ. Это их армия, она ничего общего с партией, с рабочим классом, с массами не имеет или во всяком случае имела когда-то, когда враг бил в лицо, а теперь потерявших всяко чутье. Есть такие большевики и их спокойное место быть чиновниками во всяких органах и учреждениях. Вот то, из чего растет наша оппозиция. Наверху помалкивают, там больше принимают резолюции.

СТАЛИН. За генеральную линию.

МОЛОТОВ. Мы видим, что и рютинская группа прикрывается генеральной линией партии. Если не проверять их на работе, а судить по словам, они – за генеральную линию партии, а на деле чужие для партии элементы, не желающие по-настоящему работать в партии. Характерная черта, что и «левые» похожи на правых. Это рютинская группировка показала. Но вот характерно, что так как у нас люди привыкли к власти, к положению, к санам и обиженные, то не гнушаются всякой сволочи и не гнушаются говорить о таких вещах, которые не достойно говорить большевику, а больше подходит эс-эру.  То, что мы видим отдельные факты, мы не расследовали еще их, о военных работниках, такие формулировки, когда говорят «убрать из ЦК», всякие эти формулировки, или как говорит рютинская группа «не допустить контрреволюционеров воспользоваться, но надо итти до свержения этого руководства», не на основе масс, а как бы добиться, и во всяком случае все заостряется вокруг одного лица, способного на террористические штуки, на эсеровщину, на такое геройство в кавычках, на такого способного одного человека. И если к этим элементам не быть внимательным, не быть бдительным, тут Серго прав, мы в лице этих элементов имеем самого опасного врага и из всей этой шушари, дряни может получится человек с партбилетом, который может нанести нам жесточайший удар. Это мелкие факты, которые имеют громадное значение и опасны очень. Мы не должны смазывать эту опасность и шутки тут не помогут, нас не проведешь, и все эти попытки, которые имелись в этом отношении со стороны различных оппозиционных групп, они должны нас насторожить. Не случайно теперь, что эти вещи идут в нашей партии – известная доля не только внизу, но и на верху разложившихся бюрократов имеется и их разговоры, их группировка, эта опаснейшая группировка не с точки зрения масс, а с точки зрения…

ОРДЖОНИКИДЗЕ. Гнусность могут сделать.

МОЛОТОВ. Не их руками, а руками чужими. Вот о чем идет дело.

Вы возьмите Смирнова, что он тут говорил? Это позор для большевика, что он сделал вывертывался – был ли поставлен так вопрос, как говорит Эйсмонт.

…нужно не убрать, а сменить руководство и прежде всего Сталина. Нет, он был за генеральную линию, хотя знает, что мы ему никогда не поверим, что он был за эту линию партии. Но мы не боялись, что он кое в чем не будет с нами согласен. Теперь его же союзники, его тройка, эта новая оппозиция – это нечто вроде оргбюро с членом (неразборчиво) оргбюро, с членами настоящей партии, с его адъютантами Эйсмонтом и Толмачевым – моим воспитанником, как он его характеризует, которого мы знаем, как настоящего правого, не опасного для нас. Мы давали ему чины, давали возможность работать, но мы знаем его как правого. Разве это секрет для кого-либо из здесь присутствующих. Об Эйсмонте Рыков говорит, что это честный, преданный работник, но мы его знаем как человека мало-партийного, полу-партийного, как советского чиновника и только. Вот они все эти люди, а пока еще Смирнов не хочет терять своих кадров, этих адъютантов, сидящих в ГПУ по заслугам, другого места для них нет, и говорящих там несколько другим языком. Ясно, что Смирнов с его группой налицо. Он говорит о том, что необходимо проверить. Проверим конечно. Я голосую за это, чтобы проверить этот вопрос, но заранее скажу, что если мы большевики, а мы не юристы, я лично отношусь с полным сомнением тому о чем говорил Смирнов здесь. Проверить надо, но есть у меня законное недоверие, обоснованное на фактах и на всем его поведении.

Возьмем Томского. Он в стороне, на кабанов охотился, занимался самыми своими мирными делами. Но я должен сказать, что не без Томского это дело. Почему я лично имею такое мнение? Юридически не доказано, документов нет. Дело в этом отношении обстоит так, что тут ничего нет, о документах говорить не приходится. Но я имею право, как убежденный, по крайней мере, имеющий очень большие сомнения по этой части и законные сомнения по отношению т. Томского, сказать это. И вот почему: я считаю его ответственность очень большой в этом деле. Недавно Смирнов, Шмидт и Томский были вместе. Неужели они говорили только о кабанах, когда охотились, гуляли, выпивали. Несчастье, конечно, что у нас есть такие члены ЦК. Но я не сомневаюсь, конечно, что они говорили не только о кабанах, или о качестве вин, но разговаривали и о политических делах. Я не сомневаюсь в том, что, если бы Томский понимал свои обязанности большевика, он мог спасти Смирнова, удержать его, помочь ему, не толкать его к краю. А Томский наоборот толкал его к краю. Либо он должен был скрыть эту болячку, помочь Смирнову удержаться, потому что мы знаем не первый год его настроения, либо надо было ему вести другую линию, т.е. толкать его к краю. Тут получилось так, что политически, не юридически, конечно, очень паршивое положение. Он толкал Смирнова к краю, не помог ему, не удержал его.

А Рыков – тот тоже. Говорит, что пытался выступить и прочее. Товарищ Рыков, что вам помешало выступить. Пришли бы здесь и рассказали, как вы относитесь к основным событиям партии, как вы относитесь к тем событиям, которые мы сейчас обсуждаем. Что говорить насчет того, что это нужно расследовать, проверить и проч. Конечно, все юридические гарантии мы должны дать товарищам, они имеют на это право. Но не в этом корень дела…

А корень в том, что вместо того, чтобы удержать своих товарищей по прежней оппозиции, имеющих близкое к вам отношение и в настоящее время, - никто против близкого отношения не может возражать, - вместо, чтобы удержать, поправить, направить на большевистский истинный путь, вы ничего не делали, вы молчали. Как это люди, столь близкие, как Эйсмонт, могли договорится до таких вещей, а вы не заметили? Как это вы не заметили, а все заметили? Если вы хотите свести все дело к юридическому моменту, то мы должны сказать, что юридическими оговорками вы тут не отделаетесь. Здесь должна была быть проявлена элементарная большевистская честность в отношении партии, но этой элементарной честности в отношении партии и ее ЦК проявлено не было, вы либо превращаете все это в шутку, либо обходите боком. Если вы хотите говорить по большевистски, то вы должны были бы честно выступить здесь и доказать свое согласие с линией ЦК партии не на словах, а на деле (голоса: правильно).