11 марта 1936 г. — Выступление наркома тяжелой промышленности СССР С. Орджоникидзе на отраслевой конференции авиационной промышленности о качестве работы в 1935 г.
Выступление наркома тяжелой промышленности СССР С. Орджоникидзе на отраслевой конференции авиационной промышленности о качестве работы в 1935 г.¹*
11 марта 1936 г.
Вы, товарищи, хлопаете, а мне придется сказать вам несколько горьких слов. Вы тут приняли ряд подробных решений²*. Видно, что вопрос вы обсуждали очень детально и пытались дать на все больные вопросы ответ. Надо прямо сказать, чтобы у нас не было никаких сомнений, что дело у нас в авиационной промышленности в настоящее время обстоит неважно. А если принять во внимание еще к тому же, что мы переживаем вообще международную обстановку страшно изменчивую... Вот несколько дней тому назад — бунт в Токио фашистов, которые неизменно имели в виду войну против нас. Это задавлено. Ряд агрессоров, которые хотели идти войной на нас, ушли в отставку. Неужели вы думаете, что пришедшие за мир с нами? Ничего подобного. Они только за то, чтобы лучше подготовиться и напасть на нас. Возьмите Германию. Позавчера была одна обстановка. А вчера Гитлер скомандовал своим полкам и ввел их в демилитаризационную зону³*.
Имеет ли это для нас значение, можем ли мы спокойно на это реагировать? Ничего подобного. Вы прочли речь Гитлера...⁴* Он все свое острие речи направляет против нас. В своей парламентской речи он прямо сказал. Он пошел на демилитаризированную зону и занял ее. Что ж, это — германская провинция и как будто ничего против этого нельзя сказать. Мы против Франции ничего не имеем, против Польши ничего не имеем, против Бельгии ничего не имеем, против Англии и подавно ничего не имеем, а вот Советский Союз — это другое. С ним у нас никаких хороших отношений не может быть⁵*. Если хотите, он ставит вопрос правильно, как ему подсказала классовая психология. Черт с ним, большевизм для него неприемлем, пусть неприемлем. В Германии идет борьба, и мы увидим, кто победит. Наше глубочайшее убеждение, что несмотря на террор, который есть в Германии, рано или поздно, в более отдалением будущем, или более близком будущем, германский рабочий класс победит. В этом у нас нет никакого сомнения (аплодисменты). Но сегодня Гитлер заостряет все против нас. Сегодня я читал (вероятно завтра это будет в печати) интервью Гитлера, где он говорит, что он готов заключить пакт о ненападении не только с Францией, Польшей, Бельгией, Англией, но и с Чехословакией, с Австро-Венгрией и с Литвой, а с Польшей у них вообще простые отношения. Польша является содержанкой Гитлера. Такова обстановка.
Относительно нашей международной обстановки. Вы читали интервью т. Сталина, которое было недавно с американским журналистом. После этого положение немножко изменилось (тогда не было гитлеровского выступления), но там все было предсказано). Как же мы должны на все это смотреть? Мы с вами прекрасно знаем, и этим пропитан каждый честный советский гражданин, что мы войны не хотим, нападать не хотим, не хотим отнимать у кого бы то ни было его добро, его землю. Но, товарищи, собираемся ли мы с вами отдать кому бы то ни было хотя бы кусочек, вершок нашей земли? Конечно нет. И слова вождя, что мы чужой земли не хотим, но и своей никому не отдадим, это не просто красное слово, а за этим должно стоять все наше советское гражданство (аплодисменты), все наше колхозное крестьянство, вся наша интеллигенция, все наши инженеры и техники. Что это значит — должно стоять? Мы каждый день встаем, утром уходим, работаем, потом вечером приходим, ложимся спать и на другой день опять встаем. Что значит «стоять» при нынешней обстановке? Это значит: если не хочешь, чтобы на тебя напали, ты должен быть силен. Если ты силен, если все видят, что тебя нельзя захватить врасплох, то на тебя нападать не будут. Во всяком случае десятки раз подумают, прежде чем нападут.
Видите, какое положение получилось сейчас. Франция заключила с нами пакт. С Англией мы давно имеем неплохие отношения. Откуда это? Как вы думаете? Разве Франция или Англия сразу из противников большевиков превратились в их поклонников? Разве английская или французская буржуазия поклонники большевиков? Ничуть не бывало. Все это вы прекрасно знаете. Если с нами хотят иметь пакт, если с нами разговаривают таким языком, это только потому, что в нашей стране имеется мощная Красная армия (бурные аплодисменты). В зависимости от того, каковая будет мощь нашей Красной армии, в зависимости от того, как она будет вооружена, решается вопрос — будет война, или не будет войны. Мы — советская власть, советское правительство, ЦК партии — мы войны не хотим, ни на кого не хотим нападать, у нас своих дел много, мы этими делами хотим заниматься — заниматься строительством социализма в нашей стране. Этого нам хватит на многие годы. Но, товарищи, если вы хотите, чтобы вы строили социализм, если вы хотите, чтобы вам не мешали, если вы хотите, чтобы не было кровопролития, если вы хотите не быть оторванными от колхозных полей, от станков, вы должны иметь могучую армию, армию, которая стояла бы на границах Советского Союза и давала бы всем знать, всем тем, которые захотят перейти эти границы, что они будут опрокинуты. Вот такую армию надо иметь. Такую армию надо иметь не на словах, не в речах, а на деле.
Вы, работники авиационной промышленности, это одно из могучих средств обороны страны. И когда т. Ворошилов, который сегодня вместе со мною хотел к вам прийти, но не мог этого сделать, так как у него другие дела, он просил передать вам привет (бурные аплодисменты — все делегаты встают), когда он с невероятной настойчивостью, присущей советскому пролетарию, присущей луганскому слесарю — ныне маршалу Советского Союза — требует качественной авиации, вы, товарищи, должны дать ответ. Этот ответ, товарищи, который вы можете дать на сегодня, неудовлетворительный. Прямо надо сказать, открыто, не боясь буквально никого, не боясь даже того, что за границей об этом услышат, надо прямо сказать, что в прошлом году наша авиация работала из рук вон плохо. Коли мы, работники тяжелой промышленности, отчитываясь перед ЦК партии о работе в целом в тяжелой промышленности, могли гордиться многим, то по авиационной промышленности мы имели отметку «неудовлетворительно».
Товарищ Сталин, который занимается с таким упорством ежедневно авиационной промышленностью, занимается не просто потому, что у него нет других дел, а потому, что придает этому орудию защиты нашей социалистической родины первостепенное значение, только вчера, выходя из его кабинета после работы около 10 ч ночи, он меня спрашивает: как СБ, сколько-нибудь сделали, качество какое? И вот, товарищи, на все эти вопросы мы на сегодня с Вами не можем дать удовлетворительного ответа. В чем дело, что случилось? Года два тому назад наша авиация поднялась очень высоко. А вот прошлый год — провалились. В чем дело? Почему провалились? Что, люди изменились, что, не те люди делают самолеты, моторы, которые делали 2 года тому назад? Конечно, те же люди. В чем же дело? Что произошло? Когда спрашиваешь нового директора, инженера — разводят руками, иногда находят такое банальное объяснение, что плохое снабжение и т. д. Это чепуха.
Мы перешли на высшие самолеты, на лучшие моторы. Вы прекрасно знаете, что скорость наших самолетов раньше была 200, 250 и все. Наши моторы, единственный мотор, который у нас был, это на 29‑м заводе, мотор М‑17, сколько имел сил? 700. Мотор 24‑го завода М‑34, сколько лет мы его делали, сколько лет мы с ним возимся. Можно сказать, что мотор доведен до конца, является законченным? Я бы хотел это сказать, но, к сожалению, этого нет. Мы можем хвалиться, что мы сделали мотор первый в мире, это сколько угодно, а когда ставишь его на самолет, ничего не получается. Целый год с лишним возимся с мотором «Испано» на 26‑м заводе в Рыбинске, а до сих пор не освоили его. Но по моторам у нас все же дело обстоит лучше. 19‑й завод Пермский поставил мотор «Райт-Циклон», американский и надо отдать справедливость Побереженому, что он умело повел свой коллектив, и на пустом месте, где ничего почти не было, за год появился завод (аплодисменты). Теперь ставится вопрос, как это могло случиться? В Перми, где никакого завода не было — я был у Побереженого два года тому назад — никакого завода не было, а были только станки, около этих станков ходили люди, которые только что пришли и присматривались к этим станкам, командный состав был собран со многих заводов, и было очень большое опасение, что не скоро справятся с этим мотором. Правильно сделали, что поставили его на 19‑й завод. Удалось сделать. Почему? Что случилось? Что, там сидят какие-то сверхчеловеки, которые умеют делать, а в других местах не умеют? Ничего подобного. Побережений хороший товарищ, хороший инженер, но у него и неплохие ребята. Чем победил Побережений? Не мудрить, не заниматься хвастовством, а если взять американский мотор, точно копировать его и дать его. Он это сделал и этим победил. Он никому не позволил никаких изменений вносить.
Не знаю, здесь ли Королев? Мне говорили, когда Королев не был там директором, что мы осваиваем французский мотор, очень деликатный мотор, очень нелегкую штуку, а наши работники не считаются ни с штемпелями французскими, ни с допусками. Мы сами все сделаем. И вот, пришивают к этому французскому чертежу свое рыбинское творение и выходит чепуха (смех, аплодисменты). Это получается потому, что у нас рассуждают так: мы сами с усами. Усы-то у нас есть, но толку мало, дело не выходит. Нет у нас точности. Казалось бы, что должно быть точнее, как ни авиационная промышленность, а нет у нас этой точности.
Удачно вышло у т. Марьямова. У него свой мотор, нужно его в конце концов довести до конца, а вот т. Каганович позавчера мне говорил, что ставили его на Р‑ЗЕТ, и там целые скандалы происходят. Когда техническому директору говорят, что это не годится, а технический директор вот здесь сидит, я его вижу, так вместо того, чтобы сразу вникнуть и посмотреть в чем дело, он обижается. Как это так? Мы сделали, и вдруг там что-нибудь плохое. Ничего не поделаешь, надо исправить, нечего зазнаваться, нечего думать, что мы все знаем, когда на деле этого нет. Дело это трудное, не пустяковое, не легкое, а очень важное.
Это по моторам. Теперь возьмем самолеты. Года два тому назад мы думали, что с самолетами мы справились, а с моторами дело не выходит. Но как ни хромает дело с моторами, а все же это не узкое место у нас. С моторами мы справляемся. В том числе и мотор Колосова, мотор хороший, очевидно будет доведен до конца, но пустяка недоделали и получается катастрофа. Что значит, если на самолете катастрофа? Это значит гибель летчика. Что значит гибель летчика? Это значит гибель нашего товарища, защитника Советского Союза. Самолет с мотором или без мотора не будет сам защищать кого бы то ни было. Самолет нужен для того, чтобы он оберегал этого прекрасного бойца, который доверяет вам, садится в самолет и сражается с врагом. Если вы ему даете дрянь, так это черт знает что такое.
Когда военные летчики нападают и очень резко нападают на нашу авиапромышленность, мы очень часто обижаемся, говорим, что к нам придираются. Что лучше, чтобы они на земле, пока еще не поднялись, придирались и заставляли нас давать качественную продукцию или чтобы они приняли у нас не доведенную до конца машину, поднялись наверх и разбились там? Что лучше? Пусть лучше десятки тысяч раз придираются, пусть десятки тысяч раз требуют от нас качества, а мы не имеем права возражать. Мы должны дать такой качественный самолет, чтобы летчик мог целиком довериться ему. Тут никаких разговоров не может быть о том, что военные придираются, что военные не совсем хорошо знают самолет. Они не обязаны знать его. Вы поставлены для того, чтобы производить самолеты и моторы. Летчик поставлен для того, чтобы вы дали ему хороший самолет с хорошим мотором, хороший пулемет, хорошую пушку, а он вам покажет, как надо драться советскому гражданину (аплодисменты).
Если мы подвергаем себя такой строгой критике, а она абсолютно необходима, и я надеюсь, что вы не будете обижаться за это, а если обидитесь, то дело ваше, мы должны высказать все, мы обязаны сказать вам то, что мы думаем. В чем дело? Почему у нас неудачи при наличии громадных успехов. Никто не говорят, что у нас нет авиационной промышленности и что мы обезоружены, но мы хотим иметь лучше того, что мы имеем. Если скорость у нас была 250, то теперь мы хотим, чтобы было 400, 500, 600 и выше. Могут наши люди это делать? Могут. Конструкторы у нас имеются. Тов. Туполев — это крупнейший конструктор и огромное количество наших самолетов названо его именем: АНТ такой-то и такой-то. Поликарпов — прекрасный конструктор самолета И‑16 и целый ряд других. Разве их мало у нас. Есть конструктор, который работал над пушечным самолетом — т. Григорович. Я почти их всех знаю в лицо. Если они умеют делать конструкции хорошие, то почему они не выходят? Мы бьемся два года с лишним над СБ. Почему эта машина не выходит? Нужно прямо сказать конструкторам, что, не смотря на их блестящие способности, они машину до конца не доводят. Конструкция машины не доводится до конца так, чтобы быть уверенным, и раз машина сделана в таком виде на заводе, то она окажется вполне качественной. Этого до сих пор нет. Пусть тт. Туполев, Поликарпов и Архангельский скажут, правильно это или нет. Мы с тт. Сталиным и Молотовым на заседании правительства разбираем все эти вопросы. Ни я, ни т. Молотов, ни т. Сталин, ни т. Ворошилов не являемся конструкторами и доводить машину не можем. Машину должен доводить конструктор. Если он этого не сделает, то значит он свое дело до конца не сделал. Когда вы возитесь над машиной год, два и три и доводите ее до конца, то оказывается, что она устарела и нужно ее выбросить ко всем чертям. С самого начала нужно довести машину до конца и передать ее заводу, а он мог бы точно воспроизвести машину, и она была бы годная. Этого у нас нет.
Первейшая задача самолетостроения и моторостроения — это доведение образцов до конца. Что делается на заводах? 3‑4 года тому назад у нас было только одно конструкторское учреждение — это ЦАГИ, и еще немного на заводе № 39. Остальные заводы своих конструкторов не имели. Мы считаем, что это неправильно, и решили на заводах построить конструкторские бюро. Но никто не думал, что каждое конструкторское бюро начнет само, не считаясь ни с кем, проводить свое творчество. Свое — это бог с ними, хуже, если ЦАГИ передает свою конструкцию и они без согласования меняют ее. Получается чепуха. Когда имеется конструкторское бюро и когда ЦАГИ не занимает монопольное положение, и каждый отдельный конструктор дает свой самолет, то получается борьба, и в этой борьбе рождаются лучшие самолеты. Но у нас делается иногда совсем не то. Поликарпов конструирует свою машину И‑16. Передает ее на строительство заводу № 21. Там имелись кое-какие недочеты, машина была не доведена. Поликарпов дает определенное указание заводу, как нужно исправить, а там говорят: «мы сами с усами, мы сами исправим». Исправили сами, получились жертвы. Передали Красной армии, оказалось — дрянь. Рассуждали так, я все знаю, кто меня будет учить? Получилась чепуха. Если ты все хорошо знаешь, то если тебе посоветует знающий человек, у тебя знаний от этого не убудет. Только тот, кто не уверен в своих знаниях, он всегда уверяет всех, что он все знает, а если он хорошо знает, так он всегда посоветуется с конструктором и примет его предложения, если они будут хороши. У нас нет дисциплины. У нас нет производственной дисциплины. Что такое самолет? Это машина высшего полета. Мы ставили производство очень многих машин. Брали образец и по этим образцам педантично, по-немецки копировали. А если люди, не зная какие недостатки имеет машина, начинают изменять, то что получается? Простой дисциплины, которая абсолютно необходима, у нас нет, и благодаря этому мы имели массу недостатков и недочетов.
Директора наших авиазаводов. Если сравнить с другими директорами, то они не уступают им ни по культуре, ни по знаниям, ни по социальному происхождению, ни как большевики. Работают они хуже других директоров, они менее дисциплинированы, чем директора других предприятий. Если директору что-либо не нравится, он просто не делает. Ведь нигде не нужна такая жесткая дисциплина, как в авиапромышленности. Автомобильной промышленности нужна большая дисциплина. Тракторной промышленности — не так сделаешь машину, ну испортилась, ну и черт с ним. Никакого крушения не получится, никто не погибнет. Никакой скорости в 300‑400 км не будет. Трактор шагает обычным шагом, остановился он — ничего не случится. Если взять автомобиль, то тут уже нужна большая точность, он летит вовсю. Неточно его сделаете, он может разбиться. А если взять самолет? Те машины проходят по земле, а когда на земле находится человек, он куда крепче себя чувствует.
Я не большой летчик. Летал несколько раз и должен признаться, что всегда крепче себя чувствовал на земле. Скажете, что я самый большой трус из всех вас? Неправда. Вы представьте себе, летчик летит с невероятной быстротой. Когда он на парад вылетает, он себя чувствует лучше, а когда на войне? Он летит и должен смотреть, чтобы противник его не поразил, а наоборот, чтобы он — его. Малейшая неточность в механизме — и вот машина рвется к черту, самолет летит к черту и герой-летчик, сын Советского Союза, гибнет. А как будете чувствовать себя вы — инженеры, техники, директора, рабочие-стахановцы авиационной промышленности? Как вы будете себя чувствовать? Не будете ли вы чувствовать себя преступниками, что по вашему недосмотру погиб герой? А чем является для народа, этот летчик? Ведь это человек совершенно иной породы. Он не похож на обычных людей. Ведь это человек, который ничего не боится, ни с чем не считается, и не уберечь таких людей, погубить их из-за нашей расхлябанности и растяпства, это ей-ей больше чем преступление. И поэтому, когда т. Туполев читал большую и очень длинную резолюцию, которую было трудно выслушать до конца (и не даром вы аплодировали, когда он кончил читать, очевидно потому, что он кончил читать), и когда в ней сказано о качестве, то это абсолютно своевременно.
Можем ли мы дать хороший самолет с хорошим мотором и хорошим вооружением? Мое глубочайшее убеждение, что можем. Почему? Потому что у нас имеются рабочие-стахановцы, которые показывают чудеса производительности труда и которых у нас 1‑2 года тому назад не было. У нас имеются свои прекрасные конструкторы, которые чем дальше, тем становятся сильнее. У нас имеются прекрасные инженеры и молодые, и старые, причем если года 3‑4 тому назад у них не было опыта, то теперь у них с каждым днем накапливается этот опыт. То, что мы в прошлом году провалились, научило десятки и сотни наших инженеров. Я в этом глубоко убежден. У нас есть директора, которые все время находятся в авиационной промышленности. Имеем ли мы материалы? Имеем. Буквально у нас есть все то, что нужно иметь. Так в чем же дело? Почему это? Я вам прямо говорю, что мы в прошлом году провалились. Мне могут сказать — чего же ты ревешь здесь на большом собрании, что мы провалились? Да, мы ревем здесь перед своими рабочими, инженерами, директорами, которые провалили это.
Почему в этом году не выполняется программа? Я только сейчас заглянул в книжку т. Кагановича и посмотрел, как идет сдача самолетов. Прямо безобразие. В чем же дело? Почему это у нас не выходит? Нет достаточной организованности. Например т. Каганович мне рассказывал. Изготовили СБ. Все вышло хорошо, но бак поставили такой, что он течет. Собрали машину, вывезли на аэродром и нужно было сдавать. И вот полезли туда, я уже не помню, кто полез, мне рассказывал т. Каганович, посмотрели: бак течет, разбирать машину. Разве это не хулиганство, не безобразие? Разве это допустимо в Советской стране? Разве не нужно голову оторвать тому мерзавцу, который ставит такой бак? Конечно, можно так замотать человека, что ни черта не получится. Что же нужно? Нужно чтобы за каждым узлом, за каждой деталью тот, кто производит ее, следил бы так же, как хорошая любящая мать смотрит за своим ребенком (аплодисменты). Вы мне простите. Мне сказал т. Каганович, что он снял начальника того цеха, у которого это обнаружилось, который, кажется, даже знал, что бак не совсем качественный, и что его, этого начальника цеха, отдали под суд. Десять раз надо отдать под суд такого мерзавца. Если человек не заметил — и тогда непростительно. Если ты не можешь смотреть, следить как следует — уходи, освободи место. Найдутся такие, которые будут смотреть. Есть такие ребята в нашей стране, у нас в тяжелой промышленности сотни тысяч, миллионы таких. Ведь это произошло не просто так, что за пять лет наша страна шагнула на целый век вперед. За эти пять лет мы создали такую промышленность, которая считается первоклассной во всем мире. Это не просто произошло. Кто это сделал? Наш инженер, наш техник, наш директор, наш рабочий. Значит, можем делать.
Только что я говорил с т. Туполевым. Мы строим большой ЦАГИ, для этого нужно два мотора⁶*. Хотели купить за границей, правительство разрешило, а наш завод «Электросила» заявляет: мы сделаем. И я убежден, что мы сделаем. Были за эти годы такие вещи, когда казалось, что никак нельзя сделать, приставали к нам: давайте на импорт, на импорт, а затем поговорили с товарищами, немного поднажали, поругали и, смотришь, выходит блестяще. Скажите пожалуйста мне, как можно допустить, чтобы на готовый самолет был поставлен бак, который течет? На что это похоже? Если этот человек не способен смотреть, это вообще не человек, надо его выбросить ко всем чертям. Если он это делает сознательно, то он враг Советского Союза и его надо расстрелять. Если дурак, то на завод не надо пускать (аплодисменты). А вот в том-то и дело, что и тот, который этот бак увидел, не исправил, едва ли он вредитель или предатель, едва ли кто его кто подкупил за границей. А так: сделаем как-нибудь, сойдет, возьмут, а нам надо сдавать продукцию, программу выполнять, когда не сдаем самолетов, говорят: плохо. Надо как-нибудь вообще сдать. Но мы не хотим, чтобы самолеты сдавали вообще, а хотим, чтобы нашей родной и кровной Красной армии сдавали хорошие самолеты. Это надо делать, и никто не поверит, что вы не можете этого делать. Любой рабочий, сидящий здесь, он что, не увидит, что бак течет? Как же можно это допустить? Часто приходится спорить с военными. Они говорят: бак потеет. А им возражают: ну что ж, пусть потеет, ведь он пока на земле. А если из-за этого разобьется товарищ, как быть тогда? Эти вопросы надо поставить перед собой и своей честью должен считать каждый рабочий, каждый техник, каждый инженер, каждый директор, чтобы авиационная продукция, которая выходит из этого завода, была бы первоклассного качества.
...⁷* [Мы] должны довести дело до того, чтобы военные приемщики просто перестали по узлам и детали смотреть, а сказали бы, что этот завод дает хорошую продукцию, нечего его контролировать, ибо на этом заводе и рабочий, и техник, и инженер, и директор сами являются приемщиками Красной армии, ибо все, что вы делаете, делается для Красной армии (аплодисменты).
Вот видите, вы встретили мои слова с большими аплодисментами, а я вам говорю такую горькую речь. Разрешите на этом и закончить. Товарищи, мы, большевики партийные и беспартийные, советские граждане, которые строят новую страну, новое государство, такое общество, которого никогда в мире не было, которое было мечтой лучших людей многих и многих веков. На основе учения Маркса и Энгельса Ленин привел к победе, на основе учения Маркса, Энгельса и Ленина Сталин стал дальше развивать эти величайшие победы и ведет нас от победы к победе. И вы, работники авиационной промышленности, являетесь отрядом нашей тяжелой промышленности, который в прошлом году пришел с отчетом не с «пятеркой», а почти с «двойкой», должен дать нам здесь слово, чтобы я имел возможность передать т. Сталину, что в 1936 г. авиационная промышленность выполнит свою программу и даст такие самолеты, которые будут оберегать наших летчиков и наши границы и от японцев и от Гитлера⁸*. (Аплодисменты, крики: «Ура!» Все встают).
Примечания:
¹* Из стенограммы заседания.
²* Речь идет о предложенной резолюции конференции.
³* 7 марта 1936 г. немецкие войска перешли через Рейн и вступили в демилитаризованную Рейнскую зону в нарушение Локарнских договоренностей 1925 г. Правительством Германии был выпущен меморандум, в котором было заявлено о праве Германии восстановить свой полный и неограниченный суверенитет в демилитаризованной Рейнской зоне. Меморандум провозглашал также, что германское правительство готово заключить с Францией и Бельгией пакт о ненападении сроком на 25 лет и вернуться в Лигу наций. В речи Гитлера на торжественном заседании Рейхстага, состоявшемся в тот же день, им были повторены положения меморандума.
⁴* Отточие документа.
⁵* Так в тексте. Речь идет о Гитлере.
⁶* Так в тексте.
⁷* Отточие документа.
⁸* В письме от 8 апреля 1936 г. И. В. Сталин писал С. Орджоникидзе: «Привет! Как твое здоровье? Как Зина? Письмо получил. Серебровский плачет без основания. Одна только Колыма взяла себе план добычи золота в 14 тыс. килограммов, а он боится увеличить свой план в сравнении с прошлым годом на 15‑20%. Как ему не стыдно! С военной промышленностью все еще скрипит дело. Надо зверски нажимать на авиацию, артиллерию, на качество (качество!) продукции. Как Ежов, здоров, поправляется? Мы все здесь здоровы, живем, хлеб жуем. Жму руку. И. Сталин». (РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 779. Л. 94).
РГАСПИ. Ф. 85. Оп. 29. Д. 127. Л. 7-24. Копия.